Тургенев Иван Сергеевич - Senilia

елтая пустыня, безмолвная, недвижная, мертвая.

   Птица спешит, перелетает пустыню - и всё глядит ; вниз, внимательно и тоскливо.

   Под нею море, желтое, мертвое, как пустыня. Правда, оно шумит и движется - но в нескончаемом грохоте, в однообразном колебании его валов тоже нет жизни и тоже негде приютиться.

   Устала бедная птица... Слабеет взмах ее крыл; ныряет ее полет. Взвилась бы она к небу... но не свить же гнезда в той бездонной пустоте!..

   Она сложила наконец крылья... и с протяжным стоном пала в море.

   Волна ее поглотила... и покатилась вперед, по-прежнему бессмысленно шумя.

   Куда же деться мне? И не пора ли и мне - упасть в море?

  

   Январь, 1878

  

  

   Мне смешно... и я дивлюсь на самого себя.

   Непритворна моя грусть, мне действительно тяжело жить, горестны и безотрадны мои чувства. И между тем я стараюсь придать им блеск и красивость, я ищу образов и сравнений; я округляю мою речь, тешусь звоном и созвучием слов.

   Я, как ваятель, как золотых дел мастер, старательно леплю и вырезываю и всячески украшаю тот кубок, в котором я сам же подношу себе отраву.

  

   Январь, 1878

  

  

   Она протянула мне свою нежную, бледную руку... а я с суровой грубостью оттолкнул ее.

   Недоумение выразилось на молодом, милом лице; молодые добрые глаза глядят на меня с укором; не понимает меня молодая, чистая душа.

   - Какая моя вина? - шепчут ее губы.

   - Твоя вина? Самый светлый ангел в самой лучезарной глубине небес скорее может провиниться, нежели ты.

   И все-таки велика твоя вина передо мною.

   Хочешь ты ее узнать, эту тяжкую вину, которую ты не можешь понять, которую я растолковать тебе не в силах?

   Вот она: ты - молодость; я - старость.

  

   Январь, 1878

  

  

   Хочешь быть спокойным? Знайся с людьми, но живи один, не предпринимай ничего и не жалей ни о чем. Хочешь быть счастливым? Выучись сперва страдать.

  

   Апрель, 1878

  

  

   Я видел перерубленного гада.

   Облитый сукровицей и слизью собственных извержений, он еще корчился и, судорожно поднимая голову, выставлял жало... он грозил еще... грозил бессильно.

   Я прочел фельетон опозоренного писаки.

   Захлебываясь собственной слюной, вываленный в гное собственных мерзостей, он тоже корчился и кривлялся... Он упоминал о "барьере",- он предлагал поединком омыть свою честь... свою честь!!!

   Я вспомнил о том перерубленном гаде с его бессильным жалом.

  

   Май, 1878

  

  

   Писатель сидел у себя в комнате за рабочим столом. Вдруг входит к нему критик.

   - Как! - воскликнул он"- вы всё еще продолжаете строчить, сочинять, после всего, что я написал против вас? после всех тех больших статей, фельетонов, заметок, корреспонденции, в которых я доказал как дважды два четыре, что у вас нет - да и не было никогда - никакого таланта, что вы позабыли даже родной язык, что вы всегда отличались невежеством, а теперь совсем выдохлись, устарели, превратились в тряпку?

   Сочинитель спокойно обратился к критику.

   - Вы написали против меня множество статей и фельетонов,- отвечал он,- это несомненно; но известна ли вам басня о лисе и кошке? У лисы много было хитростей - а она все-таки попалась; у кошки была только одна: взлезть на дерево... и собаки ее не достали. Так и я:

   в ответ на все ваши статьи - я вывел вас целиком в одной только книге; надел на вашу разумную голову шутовской колпак - и будете вы в нем щеголять перед потомством.

   - Перед потомством! - расхохотался критик,- как з будто ваши книги дойдут до потомства?! Лет через сорок, много пятьдесят их никто и читать не будет.

   - Я с вами согласен,- отвечал писатель,- но с меня и этого довольно. Гомер пустил на вечные времена своего Ферсита; а для вашего брата и полвека за глаза. Вы не заслуживаете даже шутовского бессмертия. Прощайте, господин... Прикажете назвать вас по имени? Едва ли это нужно... все произнесут его и без меня.

  

   Июнь, 1878

  

  

   Спорь с человеком умнее тебя: он тебя победит... но из самого твоего поражения ты можешь извлечь пользу для себя.

   Спорь с человеком ума равного: за кем бы ни осталась победа - ты по крайней мере испытаешь удовольствие борьбы.

   Спорь с человеком ума слабейшего... спорь не из желания победы; но ты можешь быть ему полезным.

   Спорь даже с глупцом; ни славы, ни выгоды ты не добудешь; но отчего иногда и не позабавиться? Не спорь только с Владимиром Стасовым!

  

   Июнь, 1878

  

  

   "О моя молодость! о моя свежесть!" - восклицал и я когда-то.

   Но когда я произносил это восклицание - я сам еще был молод и свеж.

   Мне просто хотелось тогда побаловать самого себя грустным чувством - пожалеть о себе въявь, порадоваться втайне.

   Теперь я молчу и не сокрушаюсь вслух о тех утратах... Они и так грызут меня постоянно, глухою грызью.

   "Эх! лучше не думать!" - уверяют мужики.

  

   Июнь, 1878

  

  

   То не ласточка щебетунья, не резвая касаточка тонким крепким клювом себе в твердой скале гнездышко выдолбила... -

   То с чужой жестокой семьей ты понемногу сжилась да освоилась, моя терпеливая умница!

  

   Июль, 1878

  

  

   Я шел среди высоких гор,

   Вдоль светлых рек и по долинам...

   И всё, что ни встречал мой взор,

   Мне говорило об едином:

   Я был любим! любим я был!

   Я всё другое позабыл!

  

   Сияло небо надо мной,

   Шумели листья, птицы пели...

   И тучки резвой чередой

   Куда-то весело летели...

   Дышало счастьем всё кругом,

   Но сердце не нуждалось в нем.

  

   Меня несла, несла волна,

   Широкая, как волны моря!

   В душе стояла тишина

   Превыше радости и горя...

   Едва себя я сознавал:

   Мне целый мир принадлежал!

  

   Зачем не умер я тогда?

   Зачем потом мы оба жили?

   Пришли года... прошли года -

   И ничего не подарили,

   Что б было слаще и ясней

   Тех глупых и блаженных дней.

  

   Ноябрь, 1878

  

  

   Когда меня не будет, когда всё, что было мною, рассыплется прахом,- о ты, мой единственный друг, о ты, которую я любил так глубоко и так нежно, ты, которая наверно переживешь меня,- не ходи на мою могилу... Тебе там делать нечего.

   Не забывай меня... но и не вспоминай обо мне среди ежедневных забот, удовольствий и нужд... Я не хочу мешать твоей жизни, не хочу затруднять ее спокойное течение.

   Но в часы уединения, когда найдет на тебя та застенчивая и беспричинная грусть, столь знакомая добрым сердцам, возьми одну из наших любимых книг н отыщи в ней те страницы, те строки, те слова, от которых, бывало,- помнишь? - у нас обоих разом выступали сладкие и безмолвные слезы.

   Прочти, закрой глаза и протяни мне руку... Отсутствующему другу протяни руку твою.

   Я не буду в состоянии пожать ее моей рукой - она будет лежать неподвижно под землею... но мне теперь отрадно думать, что, быть может, ты на твоей руке почувствуешь легкое прикосновение.

   И образ мой предстанет тебе - и из-под закрытых век твоих глаз польются слезы, подобные тем слезам, которые мы, умиленные Красотою, проливали некогда с тобою вдвоем, о ты, мой единственный друг, о ты, которую я любил так глубоко и так нежно!

  

   Декабрь, 1878

  

  

  

   День за днем уходит без следа, однообразно и быстро.

   Страшно скоро помчалась жизнь,- скоро и без шума, как речное стремя перед водопадом.

   Сыплется она ровно и гладко, как песок в тех часах, которые держит в костлявой руке фигура Смерти.

   Когда я лежу в постели и мрак облегает меня со всех сторон - мне постоянно чудится этот слабый и непрерывный шелест утекающей жизни.

   Мне не жаль ее, не жаль того, что я мог бы еще сделать... Мне жутко.

   Мне сдается: стоит возле моей кровати та неподвижная фигура... В одной руке песочные часы, другую она занесла над моим сердцем...

   И вздрагивает и толкается в грудь мое сердце, как бы спеша достучать свои последние удары.

  

   Декабрь, 1878

  

  

   Я встал ночью с постели... Мне показалось, что кто-то позвал меня по имени... там, за темным окном.

   Я прижался лицом к стеклу, приник ухом, вперил взоры - и начал ждать.

   Но там, за окном, только деревья шумели - однообразно и смутно,- и сплошные, дымчатые тучи, хоть и двигались и менялись беспрестанно, оставались всё те же да те же...

   Ни звезды на, небе, ни огонька на земле.

   Скучно и томно там... как и здесь, в моем сердце.

   Но вдруг где-то вдали возник жалобный звук и, постепенно усиливаясь и приближаясь, зазвенел человеческим голосом - и, понижаясь и замирая, промчался мимо.

   "Прощай! прощай! прощай!"- чудилось мне в его замираниях.

   Ах! Это всё мое прошедшее, всё мое счастье, всё, всё, что я лелеял и любил,- навсегда и безвозвратно прощалось со мною!

   Я поклонился моей улетевшей жизни - и лег в постель, как в могилу.

   Ах, кабы в могилу!

  

   Июнь, 1879

  

  

   Когда я один, совсем и долго один - мне вдруг начинает чудиться, что кто-то другой находится в той же комнате, сидит со мною рядом или стоит за моей спиною.

   Когда я оборачиваюсь или внезапно устремляю глаза туда, где мне чудится тот человек, я, разумеется, никого не вижу. Самое ощущение его близости исчезает... но через несколько мгновений оно возвращается снова.

   Иногда я возьму голову в обе руки - и начинаю думать о нем.

   Кто он? Что он? Он мне не чужой... он меня знает,- и я знаю его... Он мне как будто сродни... и между нами бездна.

   Ни звука, ни слова я от него не жду... Он так же нем, как и недвижен... И, однако, он говорит мне... говорит что-то неясное, непонятное - и знакомое. Он знает все мои тайны.

   Я его не боюсь... но мне неловко с ним и не хотелось бы иметь такого свидетеля моей внутренней жизни... И со всем тем отдельного, чужого существования я в нем не ощущаю.

   Уж не мой ли ты двойник? Не мое ли прошедшее я? Да и точно: разве между тем человеком, каким я себя помню, и теперешним мною - не целая бездна?

   Но он приходит не по моему веленью - словно у него своя воля.

   Невесело, брат, ни тебе, ни мне - в постылой тишине одиночества!

   А вот погоди... Когда я умру, мы сольемся с тобою - мое прежнее, мое теперешнее я ж и умчимся навек в область невозвратных теней.

  

   Ноябрь, 1879

  

  

   Все чувства могут привести к любви, к страсти, все; ненависть, сожаление, равнодушие, благоговение, дружба, страх,- даже презрение.

   Да, все чувства... исключая одного: благодарности.

   Благодарность - долг; всякий честный человек плотит свои долги... но любовь - не деньги.

  

   Июнь, 1881

  

  

   Я боюсь, я избегаю фразы; но страх фразы - тоже претензия.

   Так, между этими двумя иностранными словами, между претензией и фразой, так и катится и колеблется наша сложная жизнь.

  

   Июнь, 1881

  

  

   Простота! простота! Тебя зовут святою... Но святость - не человеческое дело.

   Смирение - вот это так. Оно попирает, оно побеждает гордыню. Но не забывай: в самом чувстве победы есть уже своя гордыня.

  

   Июнь, 1881,

  

  

   Брамин твердит слово "Ом!", глядя на свой пупок,- и тем самым близится к божеству. Но есть ли во всем человеческом теле что-либо менее божественное, что-либо более напоминающее связь с человеческой бренностью, чем именно этот пупок?

  

   Июнь, 1881

  

  

   Ты заплакал о моем горе; и я заплакал из сочувствия к твоей жалости обо мне.

   Но ведь и ты заплакал о своем горе; только ты увидал его - во мне.

  

   Июнь, 1881

  

  

   Все говорят: любовь - самое высокое, самое неземное чувство. Чужое я внедрилось в твое: ты расширен - и ты нарушен; ты только теперь зажил и твое я умерщвлено. Но человека с плотью и кровью возмущает даже такая смерть... Воскресают одни бессмертные боги...

  

   Июль, 1881

  

  

   - Почему вы так дорожите бессмертием души? - спросил я.

   - Почему? Потому что я буду тогда обладать Истиной вечной, несомненной... А в этом, по моему понятию, и состоит высочайшее блаженство!

   - В обладании Истиной?

   - Конечно.

   - Позвольте; в состоянье ли вы представить себе следующую сцену? Собралось несколько молодых людей, толкуют между собою... И вдруг вбегает один их товарищ: глаза его блестят необычайным блеском, он задыхается от восторга, едва может говорить. "Что такое? Что такое?" - "Друзья мои, послушайте, что я узнал, какую истину! Угол падения равен углу отражения! Или вот еще: между двумя точками самый краткий путь - прямая линия!" - "Неужели! о, какое блаженство!" - кричат все молодые люди, с умилением бросаются друг другу в объятия! Вы не в состоянии себе представить подобную сцену? Вы смеетесь... В том-то и дело: Истина не может доставить блаженства... Вот Правда может. Это человеческое, наше земное дело... Правда и Справедливость! За Правду и умереть согласен. На знании Истины вся жизнь построена; но как это "обладать ею"? Да еще находить в этом блаженство?

  

   Июнь, 1882

  

  

   Лежа в постели, томимый продолжительным и безысходным недугом, я подумал: чем я это заслужил? за что наказан я? я, именно я? Это несправедливо, несправедливо!

   П пришло мне в голову следующее...

   Целая семейка молодых куропаток - штук двадцать - столпилась в густом жнивье. Они жмутся друг к дружке, роются в рыхлой земле, счастливы. Вдруг их вспугивает собака - они дружно, разом взлетают; раздается выстрел - и одна из куропаток, с подбитым крылом, вся израненная, падает - и, с трудом волоча лапки, забивается в куст полыни.

   Пока собака ее ищет, несчастная куропатка, может быть, тоже думает: "Нас было двадцать таких же, <как> я... Почему же именно я, я попалась под выстрел и должна умереть? Почему? Чем я это заслужила перед остальными моими сестрами? Это несправедливо!"

   Лежи, больное существо, пока смерть тебя сыщет.

  

   Июнь, 1882

  

  

   Голубое небо, как пух легкие облака, запах цветов, сладкие звуки молодого голоса, лучезарная красота великих творений искусства, улыбка счастья на прелестном женском лице и эти волшебные глаза... к чему, к чему всё это?

   Ложка скверного, бесполезного лекарства через каждые два часа - вот, вот что нужно.

  

   Июнь, 1882

  

  

   - Что значат эти стоны?

   - Я страдаю, страдаю сильно.

   - Слыхал ли ты плеск ручья, когда он толкается о каменья?

   - Слыхал... но к чему этот вопрос?

   - А к тому, что этот плеск и стоны твои - те же звуки, и больше ничего. Только разве вот что: плеск ручья может порадовать иной слух, а стоны твои никого не разжалобят. Ты не удерживай их, но помни: это всё звуки, звуки, как скрыл надломленного дерева... звуки -, и больше ничего.

  

   Июнь, 1882

  

  

   Я проживал тогда в Швейцарии... Я был очень молод, очень самолюбив - и очень одинок. Мне жилось тяжело - и невесело. Еще ничего не изведав, я уже скучал, унывал и злился. Всё на земле мне казалось ничтожным и пошлым,- и, как это часто случается с очень молодыми людьми, я с тайным злорадством лелеял мысль... о самоубийстве. "Докажу... отомщу..." - думалось мне... Но что доказать? За что мстить? Этого я сам не знал. Во мне просто кровь бродила, как вино в закупоренном сосуде... а мне казалось, что надо дать этому вину вылиться наружу и что пора разбить стесняющий сосуд... Байрон был моим идолом, Манфред моим героем.

   Однажды вечером я, как Манфред, решился отправиться туда, на темя гор, превыше ледников, далеко от людей,- туда, где нет даже растительной жизни, где громоздятся одни мертвые скалы, где застывает всякий звук, где не слышен даже рев водопадов!

   Что я намерен был там делать... я не знал... Быть может, покончить с собою?!

   Я отправился...

   Шел я долго, сперва по дороге, потом по тропинке, всё выше поднимался... всё выше. Я уже давно миновал последние домики, последние деревья... Камни - одни камни кругом,- резким холодом дышит на меня близкий, но уже невидимый снег,- со всех сторон черными клубами надвигаются ночные тени.

   Я остановился наконец.

   Какая страшная тишина!

   Это царство Смерти.

   И я здесь один, один живой человек, со всем своим надменным горем, и отчаяньем, и презреньем... Живой, сознательный человек, ушедший от жизни и не желающий жить. Тайный ужас леденил меня - но я воображал себя великим!..

   Манфред - да и полно!

   - Один! Я один! - повторял я,- один лицом к лицу со смертью! Уж не пора ли? Да... пора. Прощай, ничтожный мир! Я отталкиваю тебя ногою!

   И вдруг в этот самый миг долетел до меня странный, не сразу мною понятый, но живой... человеческий звук... Я вздрогнул, прислушался... звук повторился... Да это... это крик младенца, грудного ребенка!.. В этой пустынной, дикой выси, где всякая жизнь, казалось, давно и навсегда замерла,- крик младенца?!!

   Изумление мое внезапно сменилось другим чувством, чувством задыхающейся радости... И я побежал стремглав" не разбирая дороги, прямо на этот крик, на этот слабый_{ жалкий - и спасительный крик!

   Вскоре мелькнул предо мною трепетный огонек. Я побежал еще скорее - и через несколько мгновений увидел низкую хижинку. Сложенные из камней, с придавленными плоскими крышами, такие хижины служат по целым неделям убежищем для альпийских пастухов.

   Я толкнул полураскрытую дверь - и так и ворвался в хижину, словно смерть по пятам гналась за мною...

   Прикорнув на скамейке, молодая женщина кормила грудью ребенка... пастух, вероятно ее муж, сидел с нею рядом.

   Они оба уставились на меня... но я ничего не мог промолвить... я только улыбался и кивал головою...

   Байрон, Манфред, мечты о самоубийстве, моя гордость и мое величье, куда вы все делись?..

   Младенец продолжал кричать - и я благословлял и его, и мать его, и ее мужа...

   О горячий крик человеческой, только что народившейся жизни, ты меня спас, ты меня вылечил!

  

   Ноябрь, 1882

  

  

   Я получил письмо от бывшего университетского товарища, богатого помещика, аристократа. Он звал меня к себе в имение.

   Я знал, что он давно болен, ослеп, разбит параличом, едва ходит... Я поехал к нему.

   Я застал его в одной из аллей его обширного парка. Закутанный в шубе - а дело было летом,- чахлый, скрюченный, с зелеными зонтами над глазами, он сидел в небольшой колясочке, которую сзади толкали два лакея в богатых ливреях...

   - Приветствую вас,- промолвил он могильным голосом,- на моей наследственной земле, под сенью моих вековых деревьев!

   Над его головою шатром раскинулся могучий тысячелетний дуб.

   И я подумал: "О тысячелетний исполин, слышишь? Полумертвый червяк, ползающий у корней твоих, называет тебя своим деревом!"

   Но вот ветерок набежал волною и промчался легким шорохом по сплошной листве исполина... И мне показалось, что старый дуб отвечал добродушным и тихим смехом и на мою думу - и на похвальбу больного.

  

   Ноябрь, 1882

  

  

  

   Алексеев - Алексеев М. П. И. С. Тургенев - пропагандист русской литературы на Западе.- В кн.: Труды Отдела новой русской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом). М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948. Вып. 1, с. 37-80.

   Антокольский - Марк Матвеевич Антокольский. Его жизнь, творения, письма и статьи / Под ред. В. В. Стасова. СПб.; М.: изд. т-ва М. О. Вольф, 1905.

   Грузинский - Грузинский А. Е. И. С Тургенев. Личность и творчество. М., 1918.

   Клеман - Клеман М. К. И. С. Тургенев - переводчик Флобера.- В кн.: Флобер Г. Собр. соч.: В 10 т. М.; Л., 1934. Т. 5.

   Куприевич - Куприевич А. А. "Стихотворения в прозе" Тургенева и "Диалоги" Леопарди.- В кн.: Minerva. Сборник, изданный при историко-филологической семинарии Высших женских курсов в Киеве. Киев, 1913. Вып. 1.

   Поляк - Поляк Л. М. История повести Тургенева "Клара Милич". - В кн.: Творческая история. Исследования по русской литературе / Под ред. Н. К. Пиксанова. "Никитинские субботники". М., 1927.

   Сакулин - Сакулин П. Н. На грани двух культур. И. С. Тургенев. М., 1918.

   Успенский - Успенский Г. И. Полн. собр соч. М.: Изд. АН СССР, 1940-1954. Т. 1-14.

   Шаталов - Шаталов С. Е. "Стихотворения в прозе" И. С. Тургенева. Арзамас, 1961.

   Flaubert, Correspondance - Flaubert G. Œuvres complètes. Correspondance. Nouvelle êdition augmentêe. Paris: L. Conard, 1926 - 1930, sêries I-IX.

   Flaubert, Correspondance. Suppl.- Flaubert G. Œuvres complètes. Correspondance. Supplêment (1830-1880). Paris, 1954. T. 1-4.

  

   Десятый том Полного собрания сочинений и писем И. С. Тургенева включает художественные произведения, созданные писателем в последние годы его жизни, а также переводы из Г. Флобера, критику и публицистику конца 1850-х-1880-х годов.

   В первый раздел тома вошли "Отрывки из воспоминаний - своих и чужих" ("Старые портреты", "Отчаянный"), "Песнь торжествующей любви", "Клара Милич", "Перепелка" и "Стихотворения в прозе". В это время Тургенев, будучи уже зрелым и законченным мастером, искал новых и новых художественных путей, еще небывалых в его творчестве, новых методов проникновения в глубину психики человека, в неизведанный мир его чувств и переживаний. Выражением этих исканий явились и "Песнь торжествующей любви" - совершенно своеобразное, в новом для писателя стиле произведение, плохо понятое современниками,- и "Клара Милич" - психологический этюд, как бы завершающий собою линию так называемых таинственных повестей 1870-х годов. Этюды совершенно иного стиля и плана из области социальной психологии далекого и недавнего прошлого, где продуманность и отточенность каждой детали достигает высшего совершенства, мы видим в "Отрывках из воспоминаний - своих и чужих". Здесь в первом отрывке - "Старые портреты" - выразился в последний раз глубокий интерес Тургенева к социально-психологическим явлениям XVIII века, ощущаемый уже в "Записках охотника", а во втором отрывке - "Отчаянный" - нашел свое завершение тип "дворянского отщепенца", давший когда-то Петра Петровича Каратаева, Чертопханова, Веретьева, но в лице Миши Полтева духовно измельчавший и разложившийся. Всё это свидетельствует о том, что творческие силы писателя ко времени его болезни и смерти не только не были исчерпаны, не шли на убыль, но были оборваны на пороге новых достижений.

   Вместе с тем Тургенев ясно чувствовал и понимал, что его жизненные, физические силы клонятся к концу. Ожидание приближающейся смерти, о которой он так много думал с молодых лет, влекло его к размышлениям о смысле жизни и смерти, о проявлениях личной и общественной психологии, о прошлом и настоящем человеческого общества, к размышлениям на темы искусства и морали, к попыткам прозрения в будущее и т. д. Эти размышления, подводившие итог всему жизненному опыту, всему философскому, нравственному, общественному развитию писателя, нашли выражение в совершенно своеобразном, единственном в своем роде в русской литературе, цикле "Стихотворений в прозе", или, как называл их сам автор, "Senilia" - старческие раздумья. Эти маленькие, глубоко личные и одновременно обобщенно философские, полные художественной прелести, лирические произведения, из которых около двух пятых (32 из 83) остались неизданными при жизни Тургенева и увидели свет лишь почти через полстолетия после его смерти, в настоящем издании подвергнуты всестороннему исследованию в текстологическом, жанровом, стилистическом и историко-литературном отношениях.

   Второй раздел включает переводы "Легенды о св. Юлиане Милостивом" и "Иродиады" Г. Флобера, а также незавершенное предисловие к этим переводам. Интерес Тургенева к своеобразным тематическим и стилистическим опытам его друга Г. Флобера, а также и его желание испытать свои силы в труднейшем художественном задании передачи их на русский язык выразились в этих переводах, имевших в глазах русского писателя важное самостоятельное творческое значение.

   Третий раздел составляют статьи и рецензии 1859-1881 гг. (см. о них во вступительной статье к этому разделу).

   В четвертом разделе ("Корреспонденции") содержится, в частности, газетное сообщение об оперном творчестве композитора В. Н. Кашперова и о постановке его оперы "Мария Тюдор" в Милане (1860); атрибуция этой заметки, как несомненно написанной Тургеневым, вместе с тем решает и вопрос о статье "Сочинения Д. В. Давыдова" ("Отечественные записки", 1860), ошибочно приписанной Тургеневу М. О. Гершензоном (см. об этом: Т, Сочинения, т. 12,с. 524-525).

   Пятый раздел составляют предисловия, особый вид литературно-критических выступлений Тургенева. Они написаны преимущественно к переводам на иностранные языки наиболее значительных произведений русских писателей (предисловия к французским переводам "Мцыри" Лермонтова, "Двух гусаров" Л. Н. Толстого, к английскому переводу "Истории одного города" Салтыкова-Щедрина) или, наоборот, к переводам на русский язык произведений зарубежных писателей (предисловия к роману М. Дюкана "Утраченные силы", к "Германии" Г. Гейне и др.).

   В шестой раздел - Приложения - входят конспекты "Старых портретов", "Отчаянного", "Песни торжествующей любви" и первоначальная редакция "Образчика старинного крючкотворства".

   Из произведений настоящего тома в издание 1880 года (т. 1) - последнее, подготовленное к печати целиком самим Тургеневым,- вошли лишь переводы двух легенд из Флобера. Другие произведения - "Отрывки из воспоминаний - своих и чужих", "Песнь торжествующей любви", "Клара Милич", "Стихотворения в прозе" (первый раздел) - были включены в т. 9 "посмертного" издания сочинений Тургенева (Глазунова, 1883). Однако эта публикация не может служить основой для текста настоящего тома, так как не все произведения были пересмотрены самим автором. Те из них, которые он сам успел подготовить, напечатаны по этому источнику в предшествующих томах настоящего издания. Остальные же (перечисленные выше) предназначались Тургеневым для следующего, десятого тома нового издания (см. письмо его к А. В. Топорову от 9 (21) января 1883 г.) или для девятого - по усмотрению издателя ("...или, может быть, Глазунов пожелает присоединить всё это к 9-му тому, который довольно тонок? Это от него зависит?" - писал Тургенев в том же письме). Глазунов так и поступил, но нет никаких данных, которые указывали бы на участие Тургенева в подготовке этих вещей к печати (см.: Клеман М. К. Рудин. К истории создания.- В кн.: И. С. Тургенев. Рудин. Дворянское гнездо. Academia, M.; Л., 1933, с. 459-464; Т, СС, т. 8, с. 555-556; наст. изд., т. 5, с. 384). Поэтому перечисленные выше произведения печатаются по первым публикациям.

   Что же касается статей и рецензий, корреспонденции и предисловий, то Тургенев почти никогда не включал их в издания своих сочинений (не считая предисловий к изданиям 1865, 1874 и 1880 годов, имевших временное значение и не повторявшихся). Исключение составляют те из них, которые вошли в том 1 издания И. И. Глазунова (1883 г.), появившийся после смерти Тургенева, но были отобраны, очевидно, им самим. А именно: "Пергамские раскопки" и (Предисловие к публикации "Из пушкинской переписки. Три письма"). В связи с этим статьи и рецензии, корреспонденции и предисловия печатаются также по первым публикациям.

  

  

   Тексты произведений, входящих в настоящий том, подготовили и комментарии к ним составили: М. П. Алексеев ("О книге А. Больца"); М. П. Алексеев, И. В. Алексеева ("Стихотворения в прозе"); А. И. Батюто (<Предисловие к "Стихотворениям А. А. Фета, 1856 г.">); И. А. Битюгова ("Перепелка", "Образчик старинного крючкотворства. Письмо к издателю ("Русского архива")", <Предисловие к "Дневнику девочки" С. Буткевич>); Г. Я. Галаган ("Krilof and his Fables. By W. B. S. Balston"); Г. Я. Галаган, И. С. Никитина ((Предисловие к французскому переводу повести Л. Н. Толстого "Два гусара"), <Предисловие к очерку А. Бадена "Un roman du comte Tolstoï" ("Роман графа Толстого")>); М. И. Гиллельсон (<Перевод "Демона" на английский язык>); Т. П. Голованова (От переводчика. (Предисловие к переводу "Украинских народных рассказов" Марко Вовчка), (О композиторе В. Н. Кашнерове)); Р. М. Горохова, Г. Ф. Перминов ("Первое представление оперы г-жи Виардо в Веймаре"); П. Р. Заборов ("Легенда о св. Юлиане Милостивом", "Иродиада", "Предисловие (к переводу романа Максима Дюкана "Утраченные силы")"); Н. В. Измайлов ((Предисловие к французскому переводу стихотворений Пушкина), (Новые письма А. С. Пушкина. От издателя), (Предисловие к публикации: "Из пушкинской переписки. Три письма"), (Предисловие к французскому переводу неизданной главы из "Капитанской дочки")); Е. И. Кийко ("Обед в Обществе английского Литературного фонда. (Письмо к автору статьи "О Литературном фонде")", (Предисловие к изданию сочинений 1865 г.), "Предисловие (к переводу "Волшебных сказок" Шарля Перро)", (Предисловие к изданию сочинений 1874 г.)); Д. М. Климова, Т. А. Лапицкая (<Предисловие и послесловие к очерку И. Я. Павловского "En cellule. Impressions d'un nihiliste" ("В одиночном заключении. Впечатления нигилиста")>); Л. И. Кузьмина (Заметка <о статуе Ивана Грозного М. Антокольского>); Ю. Д. Левин ("History of a Town. Edited by M. E. Saltykoff"); H. H. Мостовская (<Предисловие к переводам повестей Г. Флобера "Легенда о св. Юлиане Милостивом" и "Иродиада">); И. И. Мостовская, Г. Ф. Перминов ("Пятьдесят недостатков ружейного охотника и пятьдесят недостатков легавой собаки", "Пергамские раскопки"); А. Б. Муратов ("Песнь торжествующей любви", примечания); Л. Н. Назарова ("Старые портреты", "Отчаянный", "Клара Милич", <Предисловие к французскому переводу "Драматических произведений Александра Пушкина">, "Предисловие <к изданию Сочинений 1880 г.>"); Л. Н. Назарова, Г. Ф. Перминов ("Из-за границы. Письмо первое"); Н. С. Никитина ((Предисловие к французскому переводу поэмы M. Ю. Лермонтова "Мцыри")); Т. И. Орнатская (<Предисловие к "Русским народным сказкам в стихах" А. Брянчанинова>); М. Б. Рабинович ("Alexandre III", (Письма о франко-прусской войне)); Л. И. Ровнякова (<Предисловие к немецкому переводу "Отцов и детей">, <Предисловие к переводу книги Г. Гейне "Германия. Зимняя сказка">; Г. В. Степанова (Предисловие <к переводу "Очерков и рассказов" Леона Кладеля>); Е. М. Хмелевская (<Предисловие к очерку Н. В. Гаспарини "Фиорио">, "Песнь торжествующей любви" - текст и конспекты).

   Редакторы тома Н. В. Измайлов, Л. Н. Назарова.

   Вводная статья к примечаниям написана Н. В. Измайловым при участии Л. Н. Назаровой. Вступительная заметка к "Статьям и рецензиям" - Л. Н. Назаровой.

   В подготовке тома к печати принимали участие Е. М. Лобковская и Т. Б. Трофимова.

  

  

  

   Черновые автографы шестидесяти восьми стихотворений в прозе, без заглавия, составляющие четыре группы в большой тетради среди автографов других произведений 1874-1879 годов: 1) 1 стихотворение, 1 с; 2) 13 стихотворений, 6 с; 3) 4 стихотворения, 2 е.; 4) 50 стихотворений, 38 с. с авторской пагинацией "1-40" (ошибочно пропущены цифры 37 и 38). Хранятся в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 86; описание см.: Mazon, p. 80, 83; фотокопии - ИРЛИ, Р. I, он. 29, No 258, 326, 262, 248.

   "Я шел среди высоких гор..." - черновой первоначальный автограф. 1 с. почт. бум. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 78; описание см.: Mazon, p. 95; фотокопия - ИРЛИ, P. I, on. 29, No 234.

   Черновой автограф стихов для "Двух четверостиший". Первоначальный набросок на обрывке листа почт. бум. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 77; описание см.: Mazon, р: 101; фотокопия - ИРЛИ, P. I, on. 29, No 241.

   Беловой автограф восьмидесяти трех перенумерованных стихотворений, без заглавия, с предисловием "К читателю" и перечнем названий стихотворений под заглавием "Сюжеты". Тетрадь, 131 с. текста с авторской пагинацией "1-135" (ошибочно пропущены цифры 124-129 и не учтены первые 2 с: "К читателю" и "Сюжеты"). Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 96; описание см.: Mazon, p. 90-91; фотокопии - ИРЛИ, Р. I, оп. 29, No 316.

   Перебеленные автографы на отдельных листах (с текстом на обеих сторонах) стихотворений: "Деревня", 2 с.; "Роза", 2 с; "Лазурное царство (Сон)" и "Христос (Сон)", 2 с. Хранятся в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 77; описание см.: Mazon, p. 89-90; фотокопии - ИРЛИ, P. I, on. 29, No 246, 245, 243.

   "Senilia. [40] 50 стихотворений в прозе". Наборная рукопись; каждое стихотворение на отдельном листе (некоторые листы заполнены текстом и на обороте), без авторской пагинации; объединены и сброшюрованы в тетрадь с нумерацией по листам "1-55" (л. 2 - заглавие, л. 3 - "К читателю", л. 4 - перечень названий 40 стихотворений, л. 5-55 - текст 50-ти стихотворений). Хранится в ИРЛИ, собрание П. Я. Дашкова, ф. 93, оп. 2, No 260.

   Корректура (гранки на папиросной бумаге) "Вестника Европы" с авторской правкой, 25 л. Гранки наклеены на чистые листы тетради вслед за наборной рукописью с нумерацией "56-106".

   Письма к Стасюлевичу от 14(26) августа, 17(29) сентября, 29 сентября (11 октября), 3(15) октября, 4