Тургенев Иван Сергеевич - Senilia

автограф под No3, оно получило название "Женщина", потом переправленное на "Встреча (Сон)". Стихотворение это должно было открывать задуманный Тургеневым цикл из стихотворений под названием "Сны", куда оно и было внесено дважды первым по счету, судя по спискам на полях черновиков, а также в перечне "Сюжеты" беловой рукописи.....

   Рядом с заглавием стихотворения в беловом автографе Тургенев пометил: "Употр<ебить> в повесть". Действительно, в повести "Клара Милич (После смерти)" оно пересказано, с сокращениями и изменениями стилистического характера, как сон, привидевшийся Аратову (см. в этом томе с. 93).

  

  

   Первоначальное заглавие "Проклятие" в черновом автографе Тургенев в беловой рукописи изменил на "Манфред", но потом зачеркнул его и восстановил прежнее. Слова: "Да будут без сна со собственным адом" - должны восприниматься как вольный перевод четырех стихов из того "заклинания" (incantation), которое в драматической поэме Байрона таинственный Голос произносит над Манфредом, лишившимся чувств (акт I, сц. 4). В оригинале

   "Заклинание" имеет 7 строф (по 10 стихов каждая); Тургенев пересказывает лишь начальные стихи второй строфы:

  

   Though the slumber may be deep.

   Yet the spirit shall not sleep.

  

   и заключительные стихи строфы шестой:

  

   I call upon thee! and compel

   Thyself to be the proper Hell!

  

   Перевод приведенных стихов не сразу дался Тургеневу; в черновике он ближе к подлиннику: "Да будут ночи твои без сна, да вечно чувствует твоя душа мое незримое присутствие, [да] будь [она] [твоим] собственным своим адом". В беловом автографе к слову "чувствует" были варианты: о "знает", 6 "осознает". А последняя строка звучала так: "да будет она собственным своим адом".

   В юности, по свидетельству самого Тургенева (письмо к А. В. Никитенко от 26 марта (7 апреля) 1837 г.), он перевел "Манфреда" полностью, но перевод этот не сохранился. Собственный ранний опыт Тургенева - драматическая поэма "Стено" (1834) имеет эпиграф из "Манфреда", и в ней многое навеяно этим произведением Байрона. Автобиографическое значение имеют слова, вложенные Тургеневым в уста Лежневу ("Рудин", гл. VI): "Вы, может, думаете, я стихов не писал? Писал-с, и даже целую драму сочинил в подражание "Манфреду". В числе действующих лиц был призрак с кровью на груди, и не с своей кровью, заметьте, а с кровью человечества вообще". Еще более критически Тургенев отзывался о байроновском Манфреде в старости, когда он писал, например, Л. Фридлендеру (письмо от 14(26) декабря 1878 г.) об этом герое: "...мне лично мало симпатичный чудак..." В этом письме Тургенев приводит цитату из "Манфреда" в английском подлиннике, поэтому можно предположить, что он перечитывал его в том же году, когда было написано "Проклятие". "Манфреда" Тургенев вспоминает также в стихотворении "У-а... У-а!" (с. 187-189).

  

  

   В беловой рукописи, где это стихотворение значится под No 13, рядом с заглавием Тургенев сделал отметку: "Ш. Подальше от 12-го", т. е. от стихотворения "Проклятие", вероятно потому, что в каждом из них говорится о споре между близкими людьми, хотя и содержание и сущность обоих рассказов имеют мало общего.

  

  

   В черновом автографе сначала написано другое заглавие (здесь же и зачеркнутое): Черный дрозд. Стихотворение подверглось очень тщательной стилистической правке со множеством больших вставок в тексте. Под стихотворением - инициалы: "И. Т." и дата (8 июля 1877 г.), которая является наиболее ранней из всех стоящих под отдельными стихотворениями цикла. Недаром перечень стихотворений ("Сюжеты") в беловом автографе начинается именно с этого названия: "Дрозд. 1.2". К тому же это единственная полная дата, в которой отмечены не только год, месяц и число, но даже час (6 1/4 утра) и место его Создания (Les Frênes, Буживаль), что приближает данный отрывок к дневниковой записи. Вероятно, эта запись связана с каким-то особенно памятным для Тургенева днем. Трудно сказать определенно, о каком сердечном увлечении идет здесь речь (в словах "я, бедный, смешной, влюбленный, личный человек..."); скорее всего он вспоминал о Ю. П. Вревской, с которой виделся в конце мая того же года (см, выше, с. 491). В черновом автографе над заглавием был эпиграф:

  

   Und wennder Mensch in seiner Quai verstummt

   Gab' mir ein Gott, zu sagen, wie ich leide.

   Göthe, "Torquato Tasso" {*}.

   {* И когда человек немеет в своем страдании,

   Дай мне бога, чтобы сказать, как я страдаю.-

   Гёте. "Торквато Тассо" (нем.).}

  

   Этот эпиграф был потом отброшен Тургеневым. Метафора о "холодных волнах", уносящих в безбрежный океан человеческую жизнь, встречается и в других произведениях Тургенева (см. выше "Конец света").

  

  

   В черновом автографе вместо заглавия стояла цифра II. Оба стихотворения ("Дрозд" I и II), судя по цвету чернил и почерку, были записаны одновременно, хотя поправки и вставки были сделаны не сразу. Там же дата стихотворения была исправлена - "Август, 1878" на "Август 1877 года". В беловике восстановлен 1878 год. Между тем стихотворение едва ли могло быть написано после фактического завершения русско-турецкой войны, заключения Сан-Стефанского мирного договора (19 февраля (3 марта) 1878 г.) и соглашения с Англией (18(30) мая 1878 г.). Напротив, именно в августе 1877 г. Тургенев с чрезвычайной остротой воспринимал ряд поражений, нанесенных русским войскам турками, и огромные жертвы, которые война потребовала от русского народа-Слова стихотворения: "Тысячи моих братий, собратий гибнут теперь там, вдали, под неприступными стенами крепостей; тысячи братии, брошенных в разверстую пасть смерти неумелыми (в черновике: безмозглыми) вождями" - имеют близкие параллели в письмах Тургенева, писанных им в августе 1877 г. Так, П, Л. Лаврову он писал 22 июля (3 августа): "Не могу скрыть, что до безумия огорчен нашим поражением в Турции: вот что значит поручать великим князьям армии - точно игрушки детям! Но чем провинились наши бедные солдаты, которых башибузуки прирезывали, как баранов?" То же горькое чувство отражено в письмах Тургенева к П. В. Анненкову от 1(13) августа 1877 г. и к Я. П. Полонскому от 14(26) августа 1877 г.: "... мне ужасно скверно на душе - по милости наших неслыханных глупостей на Востоке - и мне хотелось бы забиться в какую-либо нору, чтобы не видеть никого и ничего не слышать!" Приведенные цитаты позволяют считать, что исправление даты, сделанное Тургеневым в черновом автографе, имело полное основание. В черновом автографе вместо слов: "Что это? Слезы... или кровь?" написано - "Что это? Мои слезы или та родная кровь?"

  

  

   Стихотворение развертывает в поэтическую картину одно из излюбленных Тургеневым уподоблений, которым он пользовался на протяжении всей своей жизни - в лирических стихотворениях ("Гроза промчалась", 1844, стих 25; "Один, опять один я", 1844, стихи 47-48), в прозаических произведениях ("Дневник лишнего человека", "Накануне", гл. XXVII) и письмах разных лет (свод цитат из всех этих произведений и писем см.: 7\ ПСС и П, Письма. т. 1, с. 41). В цикле стихотворений в прозе отрывок "Вез гнезда" занимал одно из первых мест и по времени написания и в перечнях, составлявшихся Тургеневым для себя. В черновой рукописи, после заглавия "Без гнезда", написано карандашом:.(1). В перечне названий "Стихотворений в прозе" под заглавием "Сюжеты" (см. выше, с. 447) оно поставлено на втором месте, после "Дрозд I и II". В беловой рукописи эти стихотворения шли в одной группе: "Дрозд I.II", "Без гнезда", "Кубок", "Чья вина?" (последние три датируются январем 1878 г.). Во всех этих стихотворениях отражено угнетенное душевное состояние, вызванное смертями разных близких Тургеневу людей: "...нравственно я хуже, чем калека,- пишет он Я. Полонскому 2(14) января 1878 г.,- я совсем старик; ко всему охладел - и только воспоминания о прежних друзьях и временах немного шевелят меня" (ср. другие письма этого месяца).

  

  

   Во всех автографах это стихотворение датируется Тургеневым апрелем 1878 г. Под таким же названием и с той же датой в "Вестнике Европы" было напечатано другое стихотворение, на самом деле написанное в октябре 1882 г. (см. выше, с. 133-134).

  

  

   В этом отрывке Тургенев, несомненно, метил в Б. М. Маркевича, романиста и реакционного публициста, этого "клеврета ренегата" (так он назван в одном из конспектов "Нови"), в течение нескольких лет ведшего клеветническую кампанию против Тургенева в газетах, возглавлявшихся M. H. Катковым {Подробнее см.: Трофимов И. Т. И. С. Тургенев и общественно-литературная борьба 70-х - начала 80-х годов.- Научные доклады высшей школы. Филологические науки, 1959, No 4, с. 138-147.}. Узнав себя в памфлетическом портрете, данном Тургеневым в "Нови", Маркевич собирался вызвать Тургенева на дуэль (см. наст. изд., т. 9, с. 511), о чем сказано и в данном отрывке. В письмах второй половины 1870-х годов, когда их вражда достигла крайнего напряжения, Тургенев не скупился на резкие определения Марковича, называя его "мерзавцем", "допрыгавшимся до помойной ямы, которая так давно звала его в свои объятия" (письмо к М. М. Стасюлевичу от 1(13) марта 1875 г.), и "гадиной" (в письме к А. С. Суворину от 14(26) февраля 1875 г.).

  

  

   Стихотворение имеет явно автобиографическую основу. Характеризуя своего "критика", Тургенев имел в виду прежде всего В. П. Буренина, критика и публициста газеты "Новое время", на страницах которой он резко отзывался о последних произведениях Тургенева. В частности, Буренин нападал на Тургенева за то, что он "забыл родной язык" и что его писания пестрят галлицизмами (см. в этом томе с. 533) {В своей книге, вышедшей уже после смерти Тургенева (Буренин В. Литературная деятельность Тургенева. Критический этюд. СПб., 1884), Буренин убрал нападки на писателя.}.

  

   ... известна ли вам басня о лисе и кошке? - Тургенев имеет в виду басню Лафонтена (кн. IX, басня 14).

   Гомер пустил на вечные времена своего Ферсита...- Ферсит (в русской традиции чаще - Терсит) изображен в "Илиаде" как наглый и злой крикун, которого Одиссей ко всеобщему восторгу осыпал ударами, когда он поносил Агамемнона (песнь II, стихи 212-222). Начало этого эпизода в переводе Н. И. Гнедича читается так:

  

   Все успокоились, тихо в местах учрежденных сидели;

   Только Терсит меж безмолвными каркал один, празднословный;

   В мыслях вращая всегда непристойные дерзкие речи.

   Вечно искал он царей оскорблять, презирая пристойность.

   Все позволяя себе, что казалось смешно для народа... и т. д.

  

  

   Впервые опубликовано в кн.: XXV лет. 1859-1884. Сборник, изданный комитетом общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым. СПб., 1884, с. 272, со следующим примечанием редактора (В. П. Гаевского): "Сообщено, по нашей просьбе, M. M. Стасюлевичем, с объяснением обстоятельств, при которых эта шутка Тургенева была получена из Буживаля, в октябре 1882 г. Редактор "Вестника Европы" нашел, что одно из "Стихотворений в прозе", напечатанных в журнале (декабрь, 1882) {Стихотворение "Дурак".}, легко могло быть истолковано как личный намек, и сообщил свое опасение их автору. Тургенев, отрицая это, заключает свое письмо от 14(26) октября 1882 г. таким образом: "В доказательство, что я не делаю намеков,- а говорю прямо, прилагаю <...> одно стихотвореньице - не для печати, разумеется, а чтобы сорвать с Вас улыбку"" - и затем непосредственно следует текст самой шутки. "В. В. Стасов, с согласия которого печатается "стихотвореньице",- добавлял В. П. Гаевский,- обещает когда-нибудь рассказать в своих воспоминаниях о знакомстве с покойным и тот случай, который, очевидно, пришел на память Тургеневу, горячо поспорившему с ним по какому-то чисто художественному вопросу". Через несколько лет, публикуя своп воспоминания о Тургеневе, В. В. Стасов снова воспроизвел весь текст этого стихотворения в прозе и сопроводил его следующим своим замечанием: "Несмотря однако же на такой строгий приказ другим, сам Тургенев никогда его не исполнял в отношении к самому себе, и много лет своей жизни проспорил со мною и до и после этого своего "Стихотворения в прозе". Наши письма служат тому доказательством <...> Ни Тургеневу, ни мне молчание вовсе не казалось великим благом, и мы при каждом новом случае, почти при каждом новом свидании или письме втягивались в ярые, долгие споры. Худого от этого для нас не вышло" (Стасов В. В. Двадцать писем Тургенева и мое знакомство с ним.- Сев Вестн, 1888, No 10, с. 145-146).

   Впоследствии "С кем спорить?" по первопечатному тексту воспроизвел М. О. Гершензон (Рус Пропилеи, т. 3, с. 53), но в состав всего цикла оно не включалось и печаталось лишь в приложении или в комментариях на том основании, что Тургенев сообщил его Стасюлевичу "не для печати". Однако стихотворение "С кем спорить?", набросанное Тургеневым в черновике одновременно с другими стихотворениями этого года, было переписано им набело в тетрадь белового автографа со всеми стихотворениями под No 38, между "Писатель и критик" и "О моя молодость!.." Поэтому у нас есть все основания печатать его в основном корпусе на точно определенном самим Тургеневым месте.

   Многолетнее знакомство Тургенева с В. В. Стасовым, длившееся с 1869 г. до смерти Тургенева, отражено в их переписке (сохранилось двадцать писем Тургенева к Стасову и всего лишь четыре письма Стасова к Тургеневу; см.: Т сб, вып. I.e. 446-453). При встречах и в письмах Тургенев и Стасов то мирно беседовали друг с другом, то вступали в яростные споры, касавшиеся русской музыки, изобразительного искусства и литературы. Так как они придерживались зачастую противоположных точек зрения на развитие русского искусства и литературы, для возникновения ожесточенного спора между ними достаточно было незначительного повода, а самый спор приводил к охлаждению и разрыву. Наиболее враждебными были отношения Тургенева и Стасова между 1875 и 1880 годами. "Впрочем - к чему спорить? - писал Тургенев Стасову 16(28) августа 1875 г. о дискуссии, возникшей между ними по поводу проекта памятника Пушкину, предложенного М. М. Антокольским для Москвы.- У меня до сих пор ираска стыда жжет лицо, когда я вспоминаю, что мы, старые, седые люди, могли до крику, до изнеможения спорить - о чем? О пиэдестале! Одни русские в целом мире способны впасть в такое пустое младенчество! Сошлись - и давай жевать сухую траву, да еще задыхаться и сверкать глазами во время жевания". На то же пятилетие, к которому относится стихотворение "С кем спорить?", пришлись также три весьма враждебные статьи Стасова против Тургенева, напечатанные (под псевдонимом) в "Новом времени" в 1877, 1878 и 1879 гг. {Каренин Влад. Владимир Стасов, ч. 2, с. 576-586; Письма В. В. Стасова к гр. А. А. Голенищеву-Кутузову.- Русская музыкальная газета, 1916, No 41; Кузьмина Л. И. И. С. Тургенев и В. В. Стасов.- В сб.: И. С. Тургенев. Вопросы биографии и творчества. Л., 1982, с. 61-80.}, а также несправедливый выпад против Тургенева в воспоминаниях Стасова об училище правоведения, напечатанных в "Русской старине" 1880 года.

   В своей "Художественной автобиографии", которая должна была служить вступительной главой к книге "Разгром" и вместе с тем итогом его критической деятельности, Стасов утверждает: "Споры, т. е. обмен мнений и притом со специально нападательским характером, всегда были не только моей потребностью, но просто страстью" (Каренин Вл. Владимир Стасов. Л., 1927. Ч. 1, с. 120). Это подтверждает, что в стихотворении "С кем спорить?" Тургенев, говоря о Стасове-спорщике, представлял себе его как своего рода типическое обобщение спорщика, в своем увлечении по-своему истолковывающего слова противника.

  

  

   Заглавие представляет собою слегка измененную цитату из "Мертвых душ" Гоголя (ч. 1, гл. 6). Приведя эту концовку на память, Тургенев имел, конечно, в виду и всю предшествующую лирическую тираду: "Прежде, давно; в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту <...> Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне <...> то, что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! о моя свежесть!"

  

  

   Тургенев писал П. Виардо 4(16) ноября 1852 года: "Как вам понравится этот конец одной старой русской песни (дело идет об убитом молодце, который лежит "под кустом"):

  

   То не ласточка, не касаточка

   Круг тепла гнезда увивается <...>"

  

   Дальше Тургенев цитирует продолжение песни - о том, как "увиваются" и плачут около убитого мать, сестра и жена {Письмо на франц. яз. Для перевода песни был использован текст русской песни по кн.: Соболевский А. И. Великорусские народные песни. СПб., 1895. Т. 1, с. 444-445, No 359. У Тургенева: "Ce n'est pas un hirondelle! / Qui s'agite autour de son nid:" (T, ПСС и П, Письма, т. II, с 84).}, "Вы не поверите,- продолжает Тургенев,- сколько поэзии, свежести и нежности в этих песнях; я пришлю вам некоторые из них в переводе".

   Похожую по содержанию песню, начинающуюся словами: "Ах ты, поле, поле чистое", с описанием убитого молодца и плачем над ним матери, сестры и жены, Тургенев мог прочесть в "Собрании русских стихотворений из сочинений лучших стихотворцев российских и из многих русских журналов, изд. В. Жуковским". М., 1810. Ч. 2, с. 312, No XI. Там есть и следующие строки: "Не ласточки увивалися Вкруг родима тепла гнездышка, Увивается тут матушка" <...> и т. д.

   С другой стороны, Н. В. Измайлов в комментариях к письму Тургенева к П. Виардо (Т, ПСС и П, Письма, т. II, с. 454-455) утверждает, ссылаясь на А. И. Соболевского, что эта песня была известна в различных вариантах в разных местах России, а также "бытовала в местах, окружавших Спасское", и, возможно, Тургенев "записал ее текст непосредственно от крестьян-исполнителей".

   Однако работа писателя в черновой рукописи, варианты отдельных слов и фраз показывают, что в стихотворении "К ***" Тургенев взял только зачин давно ему известной и полюбившейся песни и потом уже в беловой рукописи постарался на свой лад стилизовать это стихотворение под старую народную песню, вложив туда другое содержание и продолжив ее применительно к неизвестному адресату. Возможно, что здесь идет речь о дочери Тургенева Полине, воспитывавшейся в семье Виардо и вышедшей замуж за Г. Брюэра (Т, ПСС и Л. Письма, т. II, с. 400).

  

  

   Из всех "стихотворений в прозе" настоящее является единственным, не соответствующим этому видовому наименованию, так как оно представляет собою лирическое стихотворение в прямом смысле этого слова, имеющее свой размер (четырехстопный ямб, которым Тургенев широко пользовался в ранний период своего поэтического творчества) и перекрестные рифмы. Однако принадлежность его к общему циклу стихотворений в прозе - по положению в рукописи - сомнений не вызывает, и это еще усиливает загадку его происхождения. Впервые (черновой автограф) оно было набросано на почтовом листе бумаги с довольно большим количеством поправок отдельных слов и строк; время его возникновения неизвестно. Затем Тургенев переписал его в тетрадь с черновиками (без поправок, но как прозаическое, т. е. без разделения на стихотворные строки; строфы отделялись друг от друга красными строками), между стихотворейиями "Памяти Ю. П. Вревской" и "Песочные часы" с датой: "Декабрь 1878". Наконец, переписывая с черновиков все 83 стихотворения в прозе в беловую тетрадь, Тургенев включил туда и это произведение (под No 46), снова разделенное на строки и строфы, между стихотворениями "Памяти Ю. П. Вревской" и "Когда меня не будет". В черновом автографе, кроме более мелких разночтений, были колебания в написании строки: "Едва себя я сознавал" - а) Я утопал... я исчезал... б) Я не желал... не вспоминал... в) Я ничего не понимал... После строки "Мне целый мир принадлежал!" в черновике следовала целая строфа, потом зачеркнутая:

  

   Я был царем природы всей!

   Она моим смеялась смехом, -

   На каждый звук груди моей

   [Она гремела странным эхом]

   [Она звучала чутким эхом]

   Она ответила приветом.

   И этот царь, и этот бог

   Связать двух мыслей бы не мог!

  

   Несмотря на то, что во всех других произведениях цикла, готовя их к печати, Тургенев тщательно отделывал текст, устраняя из него все случайно рифмующиеся созвучия и тем самым сознательно добиваясь впечатления, что они созданы "в прозе", рифмованное и ритмически упорядоченное стихотворение "Я шел среди высоких гор" было им самим вставлено в общий корпус цикла.

   В качестве предположения, требующего дальнейших подтверждений, можно высказать догадку, что это стихотворение, не блещущее особыми достоинствами, было дорого Тургеневу по каким-либо субъективным причинам: "высокие горы", может быть, указывают на швейцарский пейзаж (последовательно, на воспоминания молодости), несколько раз возникавший в сознании Тургенева именно в "стихотворениях в прозе",- см. выше "Разговор", "Проклятие" и ниже "У-а... У-а!"

  

  

   Из всех стихотворений в прозе, не опубликованных Тургеневым при жизни, данное стихотворение чаще других служило примером того, что многие лирические отрывки цикла сам писатель не мог напечатать по причинам их глубоко интимного характера. А. Мамон отметил, что оно "без сомнения посвящено Полине Виардо" {Mazon, p. 35, Мазон, с. 41). То же утверждают новейшие биографы П. Виардо (Розанов А. Полина Виардо-Гарсиа. Изд. 2-е дополн., Л., 1973, с. 155; Fitzlyon A. The Prire of Genins. A life of Pauline Viardot. London, 1964, p. 449). О существовании этого стихотворения было известно еще раньше из устных сообщений, опубликованных в кн.: Гревс И. М. История одной любви. М., 1927, с. 260. Это "посмертное" письмо представляет большой интерес для биографии Тургенева, так как указывает на одну из причин его глубокой привязанности к Полине Виардо,- на их интеллектуальную близость и общую их любовь к искусству в широком смысле слова.

  

  

   В черновом автографе заглавия нет, в перечне "стихотворений в прозе" ("Сюжеты"), составленном Тургеневым, этот лирический отрывок назван иначе - "Уходящая жизнь". В черновом тексте олицетворение Смерти, держащей в своей костлявой руке песочные часы, отождествлено с "безжалостной фигурой Времени". Эти образы ведут нас к аллегорическому и мифологическому языку XVIII века, в таинства которого Тургенев был посвящен в детские годы книгой "Емблемы и символы" Н. Максимовича-Амбодика (см. наст. изд., т. 6, с. 39-40). В европейском искусстве нового времени Хронос (греч.- олицетворение времени), иногда отождествлявшийся с Сатурном, изображался в виде старца с крыльями и косой в руках, что позволяло объединить этот образ с олицетворением Смерти, изображавшейся с тем же атрибутом - косой; другим атрибутом Хроноса были песочные часы - символ быстротечности и ограниченности времени. Фигуру умирающего Хроноса с выпавшей из рук косой, возле которой стоят песочные часы, Тургенев, несомненно, видел на знаменитой предсмертной гравюре английского художника XVIII века В. Хогарта, неоднократно воспроизводившейся под заглавием "Finis" (Конец; подлинное название - "Низменное, или Падение возвышенного"), 1764.

  

  

   В черновом автографе заглавия нет, в перечне названий "стихотворений в прозе" ("Сюжеты") заглавие - "Двойник". В беловой рукописи слово "Двойник" стало подзаголовком и приписано позднее. Ш. Саломон во французском издании "Стихотворений в прозе" (с. 132) делает глухую ссылку: "Сравни А. де Мюесе. La nuit du dêcembre". Стихотворение "Декабрьская ночь", написанное А. де Мюссе в ноябре 1835 г., представляет собою длинный диалог поэта с "Видением" ("La Vision"), неотступно следовавшим за ним на всех путях жизни от юношеских лет. В заключительных стихах на вопрос поэта "Кто ты?" Видение отвечает:

  

   Je te suivrai sur le chemin;

   Mais je ne puis toucher ta main,

   Ami, je suis le Solitude {*}.

   {* Я буду следовать за тобой по дороге,

   Но не коснусь твоей руки;

   Друг, я - Одиночество.}

  

  

   Это - первое стихотворение 1881 г., написанное Тургеневым после долгого перерыва (все предшествующие датируются 1877-1879 гг.). В отличие от более ранних произведений, переписывавшихся в беловую тетрадь с черновиков, "Путь к любви" я последующие стихотворения 1881-1882 годов записаны были прямо в эту тетрадь и дошли до нас в единственной редакции.

   За весь год лишь в июне 1881 года Тургенев написал семь стихотворений: 69. Путь к любви. 70. Фраза. 71. Простота. 72. Брамин. 73. Ты заплакал... 74. Любовь. 75. Молитва. Все они резко отличаются от стихотворений 1877-79 годов. Кроме "Молитвы", выправленной и напечатанной самим Тургеневым, это очень короткие записи на отвлеченные вопросы, наброски мыслей философского характера, не предназначавшиеся к печати. "Неизданные "Стихотворения) в пр<озе>",- писал Тургенев Б. А. Чивилеву 17(29) декабря 1882 года,- неизвестны даже самым близким мне людям. Они предназначены на сожжение после меня, вместе с моим дневником". Стихотворения "Фраза", "Простота", "Ты заплакал..." не имеют вариантов, в стихотворении "Путь к любви" последняя, важная для смысла стихотворения фраза, была приписана позднее.

  

   "Индийские брамины", т. е. люди, принадлежащие к высшей жреческой касте, упомянуты также в повести "Песнь торжествующей любви" (см. выше, с. 52). Слово "Ом" у индусов - священное слово, употребляемое при торжественном воззвании, при утверждении чего-либо, в молитвах и заклинаниях. Впервые слово это появляется в "Упанишадах", где ему приписывается особое могущество, и оно объявляется заслуживающим глубочайшего размышления; в позднейшее время слово "Ом" (санскр. "Аум") обозначало индийскую троицу: А - посвящено богу Вишна, У - Шиве, M - Браме. Нет сомнения, что Тургенев в это время чувствовал большой интерес к индийским религиям и, в частности, к буддизму. "Веды" и "Пураны" упоминаются в романе "Дым" (см.: наст. изд., т. 7, с. 258). См. далее "Попался под колесо" (с. 187).

  

  

   Целый год Тургенев не писал стихотворений в прозе. В июне 1882 г. он записал в свою беловую тетрадь под No 76 "Истину и Правду". Этому стихотворению в беловой рукописи предшествует стихотворение "Молитва", в котором ставятся вопросы того же плана - о религии, боге, человеческом разуме, истине. Рукопись "Истины и Правды" испещрена многочисленными поправками. Судя по почерку, Тургенев не раз возвращался к этой рукописи, правя ее то чернилами, то карандашом, но так и не довел своих поправок до конца. Характер исправлений дает возможность заметить, что вопросы, первоначально поставленные Тургеневым, он пытался из абстрактно-философских сделать социально-философскими, не забывая, однако, о необходимости считаться с цензурными условиями. Очевидно, Тургенев не оставлял мысли напечатать это стихотворение; поэтому искал лучших возможностей сделать доступными для печати заключительные строки стихотворения, но оно осталось не отделанным до конца.

   Приводим варианты заключительных строк стихотворения. После слов: "Правда и Справедливость!" зачеркнуто: "А Истина пребывает там, на небе, в вечности... Она пребывает в царстве законов <1 нрзб - знания?>... Там, где человеческого нет ничего". После слов: "и умереть согласен" - зачеркнуто: "А за Истину?" Вместо конца: "На звании Истины со в этом блаженство?" было: "На знании Истины вся жизнь построена, но [люди-то живут для Правды] жить можно только для Правды и умереть за нее! а как это "обладать Истиной?" - Так вы не верите в бессмертие души?"

  

  

   Написано в начале предсмертной болезни Тургенева, причинившей ему тяжелые физические страдания и в следующем году приведшей его в могилу. Сохранились четыре "Скорбных листа" - дневниковых записей о ходе болезни Тургенева (Mazon, р. 176-178), которые он вел вскоре после того, как набросал стихотворение "Куропатки",- со 2 августа по 25 октября (н. ст.) 1882 г.

  

  

   Заглавие - полустишие из "Божественной комедии" Данте ("Ад", V, 121-123), представлявшее ходовую цитату, употреблявшуюся и в русской литературе без перевода со времен Пушкина и П. А. Вяземского. Цитата заимствована из эпизода о Паоло и Франческе и представляет собою начало рассказа тени Франчески о своей судьбе:

  

   Ed ella a me: Nessun maggior dolore

   Che ricordarsi del tempo felice

   Nella miseria, e cio sa il tuo dottore.

  

   (И она сказала мне: "Нет большей скорби, чем вспоминать о счастливых временах в несчастии; твой учитель знает это"). Первоначально отрывок был назван в рукописи немецким заглавием: "Stoßseufzer" ("Тяжкий вздох"); так в письме к Л. Пичу от 1.3(25) октября 1882 г. Тургенев характеризовал ему все свои "Senilia".

  

  

   Заглавие связано с образом "колесницы Джаггернаута", несколько раз упоминавшейся Тургеневым. См., например, слова Паклина в романе "Новь", гл. IV, и самого Тургенева в его письме к А. Ф. Отто-Онегину от 9(21) октября 1872 г.: "...что за охота подражать индийским факирам, которые бросаются под колесо Джаггернаутовой колесницы? Те, по крайней мере, полагают, что, будучи раздавлены, попадают прямо в божественную "нирвану", но мы, не разделяющие подобного образа мнения, будем просто раздавлены - и баста" {См. также: Чистова И. С. О прототипе главного героя романа И. С. Тургенева "Новь".- Русская литература, 1964, No 4; с. 176-177.}.

  

  

   В перечне названий "Стихотворений в прозе" под заглавием "Сюжеты" это стихотворение отмечено под названием "Vagitus" (лат. "Крик"). Рукопись имеет большое количество авторских поправок стилистического характера; некоторые сделаны позднее, другими чернилами. Фраза: "Я проживал тогда в Швейцарии..." и свидетельство: "Байрон был моим идолом, Манфред моим героем" - указывают, что в основе этого отрывка лежит воспоминание юности Тургенева. В "Манфреде" Байрона вторая сцена- I акта, местом действия которого является гора Юнгфрау, заканчивается попыткой героя броситься со скалы в пропасть, но его удерживает Охотник за, сернами. О Манфреде см. выше - "Разговор" и "Проклятие".

  

  

   Стихотворение впервые опубликовано по рукописи в оригинале и во французском переводе в каталоге парижских рукописей Тургенева (Mazon, р. 35-36), откуда перепечатано в издании: Т, Сочинения, т. 10, с. 349.

   В стихотворении, если судить о нем по рукописи, речь идет о каком-то знакомце Тургенева еще по его студенческим годам. В автографе после слов "и на похвальбу больного" Тургенев начал было писать: "това<рища>", но не закончил этого слова и зачеркнул его, по-видимому, потому, что этот человек уже был слишком далек от него по духу, образу мыслей и привычкам.

   Н. С. Никитина в своей статье "О реальной основе "стихотворения в прозе" И. С. Тургенева "Мои деревья"" (Русская литера; тура, 1982, No 1, с. 176-180) убедительно доказывает, что Тургенев имел здесь в виду историка, театрального деятеля и, в дальнейшем, директора Эрмитажа С. А. Гедеонова (1815-1878). С ним Тургенев учился в Петербургском университете, потом встречался в литературно-театральных кругах в Петербурге и за границей и написал отрицательную рецензию на пьесу Гедеонова "Смерть Ляпунова" (см. наст. изд., т. 1, с. 236-250).

   Стихотворение записано последним под No 83 в беловой тетради. После него стояло подчеркнутое: "1883!", но под этим годом уже ничего не написано.