Тур Евгения - Семейство Шалонских

одитъ тихо въ свою уборную, которую зовутъ оранжерейной, вѣроятно потому, что въ ней есть большое окно и не единаго горшка цвѣтовъ. Я не выдерживаю.

   - Бабушка, я не сплю! восклицаю я съ тр³умфомъ. Бабушка возвращается, присаживается на минутку на концѣ моей постели. Я бросаюсь ей на шею, цѣлую ея милое, сморщенное лицо, ея небольшую, сѣдую, съ короткими волосами, голову, а она перебираетъ мои, какъ смоль, черныя косы, гладитъ ихъ и говоритъ:

   - Пора. Пробило 8. Чай простынетъ. Вставай, Люба. Пѣнки Ѳедосья натопила тебѣ. Пора одѣваться.

   И я вскакиваю. Начинается чай съ пѣнками, и затѣмъ весь день идетъ гулянье въ рощахъ и лѣсахъ, съ огромной свитой горничныхъ дѣвушекъ, которыя забавляютъ насъ и затѣваютъ игры, и горѣлки, и гулючки, и веревочку. Дворовые зазываютъ насъ къ себѣ въ гости и подчуютъ сдобными лепешками и круглыми пирогами съ яйцами и курицей.

   А то идемъ мы въ подклѣть {Въ большихъ барскихъ домахъ такъ назывался нижн³й этажъ дома, вырытый въ землѣ, въ фундаментѣ, обложенный деревомъ, но безъ пола и съ грунтомъ вмѣсто пода. Онъ былъ сухъ и просторенъ, и цѣлая семья прислуги жила тамъ.}, гдѣ съ одной стороны живутъ старые слуги, ребята и жены лакеевъ, а съ другой - журавли, павы, козы, цецарки и прелестные маленьк³е пѣтушки и курочки, называемые "корольками". Ихъ выпускаютъ гулять съ восходомъ солнца и загоняютъ на ночь въ подклѣть, зимою же имъ тутъ приходится и дневать, и ночевать. Въ другой половинѣ подклѣти, перегороженной на небольш³я комнаты и представлявшейся мнѣ, еще маленькой дѣвочкѣ, городкомъ съ узкими улицами и переходами, гдѣ можно заплутаться, стѣны оклеены разными картинками Тутъ познакомилась я впервые съ картинкой: "Мыши кота хоронятъ", и многими другими изображен³ями и святыхъ, и богатырей, и выслушивала длинныя о томъ сказан³я отъ обитателей подклѣти. Къ сожалѣн³ю вскорѣ, неизвѣстно почему, намъ строго запрещено было ходить въ подклѣть; истор³и остались недосказанными, а подклѣть въ моей памяти и воображен³и осталась сказочнымъ городкомъ, населеннымъ людьми и животными особаго, необыкновеннаго рода. Разсказчикъ жит³я святыхъ или похожден³й богатыря сливался самъ съ разсказомъ,- онъ, казалось мнѣ, видѣлъ самъ все то, что разсказывалъ, и его прозаическая фигура окрашивалась фантастическимъ свѣтомъ.

   Чудное было житье наше! Отецъ не выговариваетъ, мать не журитъ, уроки прерваны, мы предоставлены бабушкѣ и теткамъ. И сама наша m-lle Rosine возсѣдаетъ въ диванной, кушаетъ на славу, нанизываетъ бисеръ и разсказываетъ тетямъ о belle France. Ихъ любопытство льститъ ей, льститъ тѣмъ болѣе, что батюшка никогда не слушалъ ея болтовни, матушка, очень умная и любознательная, тоже не любила пустой болтовни, а мы относились не только холодно, но даже враждебно, къ la belle France, языкъ которой намъ навязывали насильно.

   Вотъ наступали имянины бабушки, имянины торжественныя, о которыхъ мы мечтали цѣлые полгода и вспоминали друг³е полгода. По утру просыпались мы рано и одѣвались - бабушка и я - въ нарядныя платья. Она надѣваетъ шелковое пюсовое платье, чепецъ съ такими же лентами, и турецкую, бѣлую шаль. Я также въ новомъ бѣломъ декосовомъ платьѣ, съ розовыми лентами. Вмѣстѣ сходили мы изъ оранжерейки нѣсколько ступенекъ и шли черезъ корридоръ въ домовую церковь. Въ правомъ углу церкви была ступенька, обшитая зеленымъ сукномъ. Это мѣсто бабушки и ея дочерей. Я съ бабушкой становилась рядомъ, и мы слушали литург³ю и молебенъ. Потомъ всѣ шли въ диванную и домашн³е поздравляли бабушку; съ ранняго утра уже наѣзжали гости. Небогатые сосѣди и сосѣдки, стряпч³е и всякаго рода люди изъ Алексина и даже изъ Калуги изъ Тулы пр³ѣзжали прежде всѣхъ. Всѣхъ равно мило и любезно бабушка привѣтствовала. Потомъ докладывали, что собралась дворня. Бабушка брала меня за руку и выходила въ переднюю.

   - Много лѣтъ здравствовать! Матушка, барыня, дай вамъ Богъ всякаго счаст³я! шелъ гудъ въ передней и далѣе въ корридоръ и буфетъ.

   - Благодарствуйте, отвѣчала бабушка, кланяясь на всѣ стороны; ближайш³е и слѣдственно самые главные и старш³е слуги цѣловали у ней руку.- Вотъ и мою внучку поздравьте. Привелъ мнѣ Богъ опять увидѣть у меня въ домѣ дѣтей и внуковъ.

   - Слава Богу, матушка, слава Богу! А внучка-то ваша, Любовь Григорьевна, ужъ почитай невѣста, говоритъ старикъ Ѳедоръ.

   - Ну гдѣ еще, отвѣчала бабушка,- наши времена друг³я. Ей еще учиться надо, 15 лѣтъ ей только-что минуло. Вотъ годовъ черезъ 5 увидимъ. Да я не доживу.

   - И, что вы это! Сто лѣтъ вамъ жить по вашей добродѣтели, по вашей добротѣ.

   - Спасибо, говорила бабушка.- Ну, зайдите къ Аннѣ Ѳедоровнѣ, она васъ угоститъ чаемъ,и чѣмъ Богъ послалъ.

   И вся дворня валила къ Аннѣ Ѳедоровнѣ - экономкѣ, лицу почетному, загадочному и чудному. Въ будни она постоянно лежала на перинѣ, на площадкѣ внутренней лѣстницы и курила короткую трубку. Въ праздникъ она слѣзала съ своей площадки и садилась на диванъ. Подлѣ нея визжала, лаяла и старалась укусить всякаго проходящаго маленькая болонка, красноглазая и красноносая, по имени Нарциска.

   Принявъ и отпустивъ дворню, бабушка шла мимо своей спальни и вдругъ, какъ бы невзначай, останавливалась.

   - Люба! говорила она.

   - Что прикажите, бабушка, говорила я.

   - Поди ко мнѣ.

   Мы входили въ спальню. На моей памяти эта самая остановка у дверей спальни и это самое восклицан³е: Люба, повторялись всяк³й годъ въ ея имянины въ одинъ и тотъ же часъ, въ продолжен³е лѣтъ десяти, и должны были повторяться столько лѣтъ, сколько прожила бабушка. Въ спальнѣ, на столѣ, обыкновенно стояла шкатулка; бабушка шарила въ карманѣ {Карманы глубок³е и широк³е носили тогда старушки въ своей нижней юбкѣ, и для того, чтобы достать изъ него что-либо, должны были поднимать верхнюю юбку. Оттого при гостяхъ, при семействѣ, изъ кармана достать что-либо было неудобно, и надо было выдти въ другую комнату для такой операц³и.}, гремѣла ключами и вытаскивала крупную связку, отпирала шкатулку и вынимала три как³я-нибудь вещицы. Она клала ихъ передо мною и говорила:

   - Выбирай, моя имянинница, любую. Одна тебѣ, одна твоей меньшой сестрѣ, одна моей другой внучкѣ, Любѣ.

   У бабушки была другая замужняя дочь, которая въ ту пору жила далеко, ибо мужъ ея находился на службѣ за Ураломъ. У ней было много дѣтей, а старшая дочь называлась, какъ я, Любой.

   - Я не смѣю выбирать, подарите мнѣ, что вамъ угодно.

   - Я не знаю, что тебѣ нравится больше.

   - То нравится, что вы сами выберете.

   Можно подумать, что это происходили китайск³я церемон³и. А между тѣмъ, напротивъ, то были не церемон³и, а деликатность и сердечность отношен³й. Бабушку и меня связывала нѣжнѣйшая любовь, и, конечно, та вещь была мнѣ дороже всѣхъ, которую бы она дала мнѣ своею рукою.

   Но бабушка настаивала, и я должна была выбирать. Я робко указывала на вещицу, бабушка брала ее и вручала мнѣ. Въ тѣ ея имянины, о которыхъ я разсказываю, она не предложила мнѣ нѣсколькихъ вещей на выборъ, а вынула изъ шкатулки небольшое жемчужное ожерелье, съ фермуаромъ изъ аметиста, осыпаннымъ розами, замѣчательно тонкой работы, и надѣла его мнѣ на шею. Въ восторгѣ отъ нечаяннаго, прелестнаго подарка, пылая лицемъ, вышла я изъ спальни рука объ руку съ бабушкой, а мнѣ навстрѣчу попалась тетя Наталья Дмитр³евна и надѣла мнѣ на руку кольцо съ яхонтами и двумя брилл³антами, а тамъ за нею тетя Саша и подарила другое колечко съ алмазомъ. Я себя, не помнила отъ радости, и мы всѣ вошли въ диванную. Тамъ на столѣ уже приготовлены были подарки для самой бабушки. И батюшка, и матушка, и дочери, и отсутствующая дочь Катерина Дмитр³евна, и домашн³е, и сосѣди, всяк³й сдѣлалъ или прислалъ ей свое маленькое приношен³е. Я вышила ей подушку, и эту подушку взяла бабушка бережно и положила на свой диванъ. Матушка, усмотрѣвъ на мнѣ жемчугъ, сказала бабушкѣ:

   - Ахъ, маменька, какъ вы ее балуете! Она еще дѣвочка, что ее рядить въ жемчуги, учиться ей надо.

   - Мнѣ жить недолго, отвѣтила бабушка,- дай мнѣ повеселить внучку. Молода-то она, молода, а глядь черезъ пару годовъ подъ вѣнецъ везти надо.

   - Что вы это, маменька, я и слышать не хочу отдавать ее замужъ спозаранку.

   - И я слышать не хочу, шепчу я, прижимаясь толовой къ колѣнямъ бабушки, ибо я сижу у ногъ ея, на чугунной скамеечкѣ, покрытой краснымъ сафьяномъ.

   Она гладитъ меня задумчиво по головѣ и говоритъ тихо: - Да, теперь времена друг³я, а меня отдали замужъ 15-ти лѣтъ.

   Всѣ молчатъ. Молчитъ матушка, молчатъ тети, молчитъ батюшка. Всѣ знаютъ, что не легка была жизнь бабушки, хотя она была красавица, скромница и доброты ангельской. Вздыхаетъ бабушка глубокимъ, но тихимъ вздохомъ, и въ этомъ вздохѣ мнѣ слышится что-то невѣдомое, таинственное и даже страшное. Сердце чуетъ, что не всегда живется такъ на свѣтѣ, какъ живется мнѣ теперь въ семьѣ, въ холѣ, въ любви и мирѣ!..

   Но не время задумываться. Къ крыльцу катятъ кибитки, одноколки, кареты, брички, и наполняется большой Щегловск³й домъ. Сама губерваторша пр³ѣзжаетъ, пр³ѣзжаетъ и жена предводителя съ красавицей дочкой, пр³ѣзжаетъ и полковникъ, командиръ полка, который стоитъ въ Meщовскѣ, и обѣдъ обильный, хотя и незатѣйливый, оглашается полковой музыкой. Это сюрпризъ полковаго командира. Послѣ обѣда всѣ разъѣзжаются, оставляя насъ довольными и утомленными. Разговоровъ хватаетъ на двѣ недѣли, и воспоминан³й - на цѣлые мѣсяцы.

   Незамѣтно подходитъ осень, начинаются туманные и пасмурные дни, дождь моросить, и нельзя сказать, чтобы было особенно весело. Тетушки прилежнѣе прежняго нижутъ бисеръ, бабушка беретъ эти нитки, нанизанныя по узору, и вяжетъ кошельки. Работаютъ молча. Иногда бабушка скажетъ:

   - Сашенька, поди-ка сюда, рядъ не выходитъ: ошибка.

   Тетя Саша подходитъ къ матери, считаетъ и говоритъ:- Да, ошибка, но это ничего - лишняя бисеринка; я ее сейчасъ расколю.

   Она беретъ большую булавку, вкалываетъ ее, и бисеринка лопается.

   - А вотъ бѣда, когда одной бисеринкой меньше, тогда весь рядъ перевязывать надо.

   Опять молчан³е, покуда тетя Саша не встанетъ.

   - Ты куда? спрашиваетъ тетушка Наталья Дмитр³евна.

   - Я, сестрица, въ оранжерейку. Моя Mimi (тетина любимая канарейка) вѣрно уже скучаетъ. Пора ее выпустить.

   И тетя Саша возвращается съ канарейкой на плечѣ, которая чирикаетъ, и скоро задаетъ круги по всей комнатѣ, къ общему удовольств³ю, и наконецъ садится бабушкѣ на чепчикъ. Милая наша старушка улыбается. Черезъ часъ Mimi уносятъ въ ея комнатку.

   - Вы слышали, маменька, о новой штукѣ Филата, говоритъ тетушка Наталья Дмитр³евна.

   - Что такое? спрашиваетъ бабушка, затыкая свой тамбурный крючекъ въ складки своего бѣлаго чепца.

   - Вообразите себѣ, привезъ онъ изъ Вологодской губерн³и провиз³ю Пелагеѣ Евсеевнѣ и сдаетъ ее, а вмѣстѣ съ провиз³ей два десятка куръ. Считаетъ она куръ. Онъ изъ сѣней несетъ одну, показываетъ ее хвостомъ и считаетъ: сѣренькая, разъ; потомъ несетъ будто другую, кажетъ головкой: пестренькая, два; потомъ несетъ еще, кажетъ брюшкомъ: бѣленькая, три. Такимъ-то манеромъ насчиталъ онъ ей два десятка куръ, взялъ ихъ, заперъ въ чуланъ и уѣхалъ, а хватились посмотрѣть, что же вы думаете? вмѣсто двухъ десятковъ куръ всего-навсего оказалось полдюжины. Вотъ такъ мошенникъ!

   - Конечно, мошенникъ, да и она-то порядочная простофиля. Какъ же это не видать, что одну и ту же курицу ей кажутъ и хвостомъ, и головой, и брюшкомъ? Малое дитя и то догадается.

   - Ну нѣтъ, не говорите, возражаетъ тетушка Наталья Дмитр³евна,- теперь-то вамъ въ домёкъ, а пожалуй онъ и васъ бы на эту штуку поддѣлъ.

   - Меня бы непремѣнно обманулъ, говорить простодушно тетя Саша.

   - Да тебя немудрено, ты что еще смыслишь, ты дѣвушка молодая, ни къ чему не пр³учена, знай, чай кушай, да нижи кошечекъ, говоритъ тетушка, глядя съ любовью на младшую сестру.

   Меня однако удивляло, что сама тетя Саша считаетъ себя только-что не ребенкомъ и безъ соглас³я сестры не выходитъ гулять даже въ садъ. Ея первое и послѣднее слово всегда одно: "а вотъ что скажетъ сестрица", или "какъ рѣшитъ сестрица".

   - Отъ Волчененовой есть отвѣтъ? спрашиваетъ бабушка послѣ нѣкотораго молчан³я.

   - Нѣтъ еще; да какое же можетъ быть сомнѣн³е. Это чистое благодѣян³е. Одинъ сынъ больной, другой горбатый, четыре дочери и 6 душъ крестьянъ, чѣмъ жить, кормиться; не говоря уже о воспитан³и дочерей.

   - Только не было бы хлопотъ да непр³ятностей.

   - Как³я же? Я беру дочку старшую на свое попечен³е, буду одѣвать, буду ее учить грамотѣ, закону Божьему, ариѳметикѣ, всякимъ рукодѣл³ямъ, словомъ, выучимъ ее, чему можно и нужно, а тамъ какъ Богъ дастъ.

   - А я буду радехонька давать ей уроки, говоритъ тетя Саша съ удовольств³емъ.

   - Гдѣ тебѣ, ты устанешь.

   - Право нѣтъ, нѣтъ, сестрица.

   - Ну хорошо, хорошо, увидимъ.

   Опять молчан³е.

   - Что-жъ вы примолкли, дѣвочки? говоритъ бабушка, обращаясь къ игравшимъ около лежанки внучкамъ,- чай, ужъ Аркадск³я яблочки поспѣли, маленьк³я, бѣленьк³я, хорошеньк³я так³я. Пойдите въ садовнику Спиридону, попросите, чай, собраны. Эй! Ѳедосья, приготовь дѣтямъ сливокъ и сахару, они принесутъ яблоковъ изъ саду; накроши ихъ въ сливки, посыпь сахаромъ, и пусть кушаютъ на здоровье.

   Суетится Ѳедосья, калмычка, добрая и безобразная, съ которою всяк³й годъ мы мѣримся, кто и сколько до нея не доросъ, и кто ее переросъ. И всѣ мы, кромѣ сестрицы Нади, переросли ужъ ее, къ великому нашему торжеству и ея добродушному удовольств³ю. Суетится Ѳедосья, а мы бѣжимъ въ садъ, но Спиридонъ не скоро отыскивается, онъ ушелъ къ себѣ. Мы распоряжаемся рѣшительно, меньш³я дѣти влѣзаютъ въ маленькое и тѣсное окно избушки, выстроенной посреди куртины для хранен³я яблокъ, разобранныхъ тщательно по полкамъ и по сортамъ. Братья родные и двоюродные и дѣвочки сгребаютъ яблоки въ шапки, сыплютъ ихъ какъ попало; хохочутъ, передаютъ ихъ намъ въ окно. Внутри темной избушки хохотъ, грохотъ и говоръ: яблоки катятся съ полки на полку и, какъ градъ, падаютъ на полъ. Наконецъ, натѣшившись вдоволь, всѣ дѣти вылѣзаютъ оттуда и мчатся съ добычей домой. Радость несказанная охватила насъ, и веселье наше безмѣрно. Въ довершен³е всего на дорогѣ стоитъ, окаменѣвъ на мѣстѣ, Спиридонъ, шедш³й, не торопясь, съ ключами изъ избушки. При видѣ яблокъ онъ всплескиваетъ руками.

   - Дѣточки! Барышни, вопитъ онъ отчаянно,- что-жь вы это? Ахъ! батюшки свѣты! Проказники! Не дождались-таки! На полкахъ яблоки по сортамъ лежатъ, счетомъ лежатъ, а вы что? Перепутали, помяли, чай, разбросали. Грѣховодники, право! Вотъ вамъ крестъ, бабушкѣ пожалуюсь!

   Но мы ужъ далеко, несемся какъ вихрь по холодному воздуху въ широк³е темные покои и смѣемся при одной мысли, что на насъ Спиридонъ будетъ жаловаться бабушкѣ. Мы ужь обступили Ѳедосью, которая у лежанки приготовила миски со сливками, и смотримъ, какъ она крошитъ бѣлыя яблоки въ желтыя сливки и посыпаетъ ихъ сахаромъ.

   Вдругъ въ дверяхъ выростаетъ худая и высокая фигура Спиридона. Онъ стоитъ молча, заложивъ руки за спину.

   - Что такое? Что тебѣ? говоритъ бабушка своимъ обычнымъ добрымъ голосомъ.

   - Воля ваша, матушка Любовь Петровна. Отъ внучковъ вашихъ житья нѣтъ.

   Бабушка глядитъ удивленно. Спиридонъ продолжаетъ:

   - Мѣсяцъ тому назадъ не хотѣлъ я безпокоить васъ, скрылъ; они, внучки ваши, прибѣжали въ грунтъ, да не черезъ двери, а прямо въ сѣти, и совсѣмъ изорвали; не то что чинить, а, почитай, новыя плести надо. А теперь влѣзли въ сторожку, и опять не дверью, а въ окно.

   - Да вѣдь это не окно, а, почитай, отдушина.

   - Отдушина, матушка, отдушина, они въ нее-то и влѣзли, и, полагать надо, попадали, потому всѣ полки передъ отдушиной чисты. Яблоки валяются на полу, много ихъ помято, раздавлено; въ темнотѣ они возились, а съ другихъ полокъ яблоки взяты безъ порядку, и всѣ сорта перемѣшаны. Барское ли это дѣло? И теперь все надо сызнова устраивать, укладывать.

   - Хорошо, ступай себѣ, Спиридонъ. Этого впередъ не будетъ.

   Спиридонъ поклонился и вышелъ.

   Бабушка обратилась къ намъ (а мы стояли всѣ около миски яблоковъ и сливокъ смущенные и пристыженные). Голосъ ея звучалъ серьезно, и лицо ея было недовольное.

   - Дѣти, сказала она, - это нехорошо, очень нехорошо. Человѣкъ трудится, работаетъ, а вы отъ бездѣлья и шаловливо его работу портите. Непохвально. Я отъ васъ этого не чаяла. Люба, поди сюда.

   Я подошла, сгорая отъ стыда.

   - Тебѣ сколько лѣтъ?

   Я молчала.

   - Ты уже не маленькая. Тебѣ 15 минуло, а ты ребенокъ, какъ всѣ они.

   Бабушка показала на внуковъ и дѣтей племянницъ.- Ты не понимаешь, что это не только непригоже въ твои лѣта, но даже дурно не уважать труды людск³е. Что объ васъ слуги думать будутъ, говорить будутъ? Барчата-де, куролесы!

   - Маменька, вступилась Наталья Дмитр³евна,- вѣдь это дѣтская шалость, а вы такъ гнѣваетесь; посмотрите - на Любѣ лица нѣтъ.

   - Шалость, да не хорошая. Безпорядка я не люблю, а пуще всего не люблю, когда работой люди брезгаютъ или ее уничтожаютъ изъ глупаго легкомысл³я. Слушайте, дѣти, чтобы этого въ другой разъ не было.

   Всѣ мы примолкли. Я цѣлый день молча просидѣла у ногъ бабушки, а эта шалость наша осталась неизгладимой въ моей памяти - она была послѣдняя. Ею распростилась я съ моимъ дѣтствомъ.

  

  

   Въ ту осень, о которой я разсказываю, батюшка долженъ былъ по дѣламъ, хозяйства ѣхать въ свое орловское имѣн³е, а матушка, не желая переѣзжать въ Москву безъ него, рѣшила остаться у своей матери въ Щегловкѣ до его возвращен³я, которое предполагалось не ближе перваго зимняго пути. Наша, и въ особенности моя, радость, что мы остаемся у бабушки, была безпредѣльна. Мы всѣ перецѣловались и только что не расплакались. Однако осень глухая, холодная не позволяла пользоваться сельскими удовольств³ями, и матушка поговаривала серьезно о болѣе послѣдовательныхъ занят³яхъ, чѣмъ уроки французскаго языка съ m-lle Rosine которая мало-по-малу больше справляла должность приживалки у тетушекъ, чѣмъ гувернантки у насъ. Я начинала скучать. На дворѣ грязь, въ аллеяхъ такая слякоть, что башмаки увязаютъ въ рыхлую почву; все, припряталось. Ни журавлей, ни куръ, ни павлиновъ; листья упали желтые и мертвые на холодную мокрую землю. Мороситъ мелк³й дождикъ, кажется ему и конца не будетъ, не будетъ и конца вязанью бисера, которымъ заняты тетушки, не будетъ конца вязанью бабушки. Все пр³умолкло, пр³утихло. Сосѣди наѣзжаютъ рѣже, да и тѣ, которые пр³ѣзжаютъ, прискучили мнѣ. Разговоры ихъ однообразны. Я ихъ ужъ наизусть знаю, такъ что могу впередъ сказать, что кто скажетъ. Вечера наступили длинные, предлинные; чѣмъ коротать ихъ? Тетушка на длинныхъ спицахъ начала мнѣ косынку, но эти длинныя спицы и сама эта пунцовая косынка наводятъ на меня еще большую скуку.

   Однажды вечеромъ къ бабушкиной племянницѣ, Ольгѣ Аѳанасьевнѣ, которая жила какъ-то особнякомъ въ семействѣ, привезли съ почты объявлен³е.

   - Что такое, Оленька? спросила бабушка.

   - Брать мой Ильюша прислалъ новыя книги ивъ Москвы.

   - Какъ вы оба много денегъ тратите на книги, замѣтила Наталья Дмитр³евна.

   - Много, сестрица, но это мое лучшее, скажу, единственное удовольств³е.

   Вечеромъ тетя Оленька сидитъ за книгами въ углу гостиной. Смуглое, пресмуглое лицо ея склонилось надъ развернутой книгой, и длинныя, черныя, глянцовитыя, какъ атласъ, букли ея окаймляютъ его. Черные ея глаза какъ-то хорошо свѣтятся и блестятъ.

   - Тетя Оля, подлетаю я къ ней.

   - Что, Люба?

   - Вы что дѣлаете?

   Оля улыбается.

   - Видишь, читаю.

   - Вижу я, что вы читаете?

   - Прелестную книжку. Хочешь, я съ тобою почитаю?

   - Очень была бы рада, но смерть боюсь скучныхъ книгъ.

   - Да развѣ есть скучныя книги?

   - Есть, тетя, почти всѣ скучныя. Вотъ мнѣ приказали читать письма г-жи Севинье. Страсть скучно. Я даже не знаю, про что она пишетъ.

   - Французской истор³и не знаешь?

   - Нѣтъ, знаю, да у нея не французская истор³я, а Богъ вѣсть что. Говоритъ она о какихъ-то людяхъ, и ничего забавнаго или интереснаго нѣтъ.

   - Не одна Севинье на свѣтѣ. Ты что еще читала?

   - "Истор³ю аббата Милота", страсть какъ скучно; а то еще: "Музеумъ для дѣтей" - сперва было пр³ятно, а потомъ прискучило три раза перечитывать. А то вотъ "Истор³я Карла XII" Вольтера - ну это не то чтобы весело.

   - Ну почитаемъ вмѣстѣ кое-что другое, говоритъ тетя Оля;- и мы читаемъ съ ней вмѣстѣ трагед³ю Озерова: "Дмитр³й Донской". Я слушаю съ восхищен³емъ и многое выучиваю наизусть. Какъ мнѣ кажется чудно, хорошо и занимательно, что Дмитр³й Донской является самъ, говоритъ самъ отъ себя, будто онъ живъ еще и передо мною, вооч³ю происходитъ все то, что тогда случилось. Бабушка, замѣтивъ мои восторги и мои слезы, шаритъ въ своихъ большихъ, глубокихъ карманахъ, гремитъ ключами и, отвязавъ одинъ ключъ, даетъ мнѣ.

   - Люба, возьми это отъ шкапа съ книгами - тотъ, что стоитъ въ моей спальнѣ съ мѣдными четыреугольниками и зеленой тафтой, знаешь? Тамъ множество книгъ, все книги твоей матери. Она была охотница читать съизмала. Читай и ты, умница будешь.

   - Маменька, замѣтила тетушка Наталья Дмитр³евна, которая любила ставить свое veto,- не молода ли она? Можетъ ли она читать всѣ ваши книги?

   - Отчего? у насъ дурныхъ книгъ нѣтъ. Мать ея всѣ ихъ читала до замужества, отчего же ей не читать? Развѣ всѣ вы не читали ихъ?

   - Я кое-что читала, но тамъ есть романы...

   - Что жъ такое? Всѣ вы хорош³я женщины, и никому книги вреда не принесли. Пусть читаетъ.

   Я цѣлую ручку у бабушки и въ тотъ же день разбираю шкафъ съ книгами. Ну, скажу я, такого удовольств³я, такого наслажден³я не испытать никому во вѣки. У васъ теперь и книжки и иллюстрац³и - читай не хочу, а у насъ, грѣшныхъ, въ тѣ поры, когда заведется книжка, такъ и то въ родѣ истор³и аббата Милота, либо Precis de l'histoire ancienne, отъ которой со скуки заснешь да и будешь спать двое сутокъ непробудно, либо всякую охоту къ чтен³ю отобьетъ навсегда. Насъ морили моромъ въ тѣ поры надъ грамматиками, спряжен³ями, хронолог³ей, надъ первыми правилами ариѳметики, надъ дробями и хр³ями, и называли это учен³емъ и образован³емъ, ну а между уроками почитать занимательную книгу, да не тяжеловѣсную - это нѣтъ!... Откуда ее достанешь, да и кто доставать ее будетъ? Выучили урокъ наизусть - поняли ли, нѣтъ ли, ладно, возьми чулокъ да свяжи рядовъ 15, а связала, поди сдѣлай задачу ариѳметики столбцовъ въ десять, а ошиблась цифрою - сотрутъ все, считай снова. Не мало дѣтскихъ слезъ лилось тогда на грифельныя доски и толстыя грамматики. Вотъ и поймите, каково было мое счаст³е, когда, отеревъ слои пыли и выложивъ множество книгъ на полъ, я начала перелистывать ихъ, и что строчку не прочтешь, то любопытство возрастаетъ. Одна книга занимательнѣе другой. Богатство несмѣтное лежало на полу, и, какъ Крезъ, я не могла надивиться, налюбоваться ему. Тутъ были розовыя тоненьк³я книжки "Вѣстника Европы", повѣсти Карамзина и письма русскаго путешественника его же; тутъ было путешеств³е въ Япон³ю и плѣнъ тамъ Головина, анекдоты о Петрѣ Великомъ. прелестные, простодушные и сердечные романы Августа Лафонтена, переводъ съ нѣмецкаго, одинъ изъ нихъ остался до сихъ поръ въ моей памяти: "Елисавета, дочь полковника"; а ужъ что лучше всего, всѣ, всѣ, как³я есть трагед³и Озерова, Княжнина, Сумарокова, комед³и Фонъ-Визина, романы и пасторали Геснера и Флор³ани, такъ же какъ и похожден³я Донъ Кихота Ламанчскаго, "Освобожденный Ерусалимъ" Тасса, и Ил³ада Гомера по-французски. Да всего и не перечтешь, кажется. И однако я читала, читала безъ устали, перечитывала со слезами умилен³и и восторженнымъ упоен³емъ. И как³я это были хорош³я слезы, сердце смягчающ³я и просвѣтляющ³я умъ. Многое поняла я, многое сильно почувствовала. Поняла прелесть любви семейной, сладость согласной жизни, дружбу, высоту любви къ отечеству, велич³е героизма, самоотвержен³я и преданности - словомъ, великость души человѣческой, когда она подвизается въ высшихъ сферахъ духовной жизни; я сознала силы, вложенныя провидѣн³емъ въ душу человѣка, и измѣрила, что духъ совершить можетъ. Я вдругъ стала взрослой дѣвушкой. Безсознательное житье кончалось, начиналась иная жизнь въ м³рѣ фантаз³и. Идилл³я дѣтства окончилась, и я достигла такимъ образомъ 17 лѣтъ. Двери жизни, уже не книжной, распахнулись передо мною, но распахнулись не радостно, такъ какъ въ это самое время семейная жизнь наша омрачилась. Разница мнѣн³й, всегда существовавшая между батюшкой и матушкой, сказывалась все рѣзче и рѣзче, и несоглас³е ихъ росли. Поводомъ къ этому служили въ особенности мы, дѣти ихъ. Старшему брату моему минуло 18 лѣтъ, и матушка желала, чтобы онъ вступилъ въ министерство иностранныхъ дѣлъ, а отецъ мой и слышать о томъ не хотѣлъ.

   - Жить въ чужихъ краяхъ, говорилъ онъ,- отвыкнуть отъ своей земли и семьи, заразиться пороками и въ особенности безвѣр³емъ иностранцевъ, погубить свою душу - нѣтъ, я и слышать о томъ не хочу.

   - Куда же ты хочешь опредѣлить его? спрашивала матушка.

   - Мало ли куда. Еслибы онъ не былъ лѣнивъ и безпеченъ, то могъ бы служить по духовному вѣдомству.

   - Ну такъ, съ попами.

   - Одинъ изъ моихъ дядей былъ прокуроромъ святѣйшаго синода, собралъ множество любопытныхъ рукописей, старинныхъ документовъ, полезный и почтенный трудъ... Но нашъ Сергѣй къ этому не способенъ. Онъ склоненъ къ тѣлеснымъ упражнен³ямъ. Пусть идетъ въ военную службу.

   - Ни за что! восклицала матушка.

   - Варвара Дмитр³евна, возражалъ батюшка, а когда онъ называлъ ее по имени и отчеству, мы всѣ знали, что онъ очень раздраженъ,- вспомни, что когда онъ былъ ребенкомъ, ты всегда говаривала о военной для него службѣ.

   - Да, тогда это казалось какъ-то далеко, да и времена были не так³я смутныя. Теперь все войны, того и гляди грянетъ опять война. Я умру съ горя, зная, что онъ на войнѣ.

   - Нельзя же его держать у своей юбки, какъ дочь. Онъ не баба.

   - Слышать не хочу, говорила матушка.

   Батюшка махалъ рукою и выходилъ изъ комнаты, Братъ всегда молчалъ и оставался, повидимому, безучастнымъ. Онъ не смѣлъ сказать своего мнѣн³я, а старался уйти и, осѣдлавъ лошадь, уѣзжалъ въ поле. Онъ былъ лихой наѣздникъ, ловк³й и красивый всадникъ. Его веселость, кротость нрава и доброта закупали всѣхъ въ семействѣ, кромѣ батюшки, который относился къ нему холодно. Именно эти свойства его характера не были ему симпатичны, а его недостатки онъ конечно преувеличивалъ.

   - Баба! говорилъ онъ часто объ немъ, оскорбляя, этимъ словомъ матушку.

   Не меньше неудовольств³й возникало между ними по поводу моихъ предполагаемыхъ матерью выѣздовъ въ свѣтъ. Тогда устраивался въ Москвѣ большой карусель, который затѣяла графиня Орлова, искусная наѣздница, единственная дочь графа Алексѣя Григорьевича Орлова. Онъ принималъ въ своемъ большомъ домѣ-дворцѣ рядомъ съ Нескучнымъ садомъ, и все московское общество считало за честь бывать на его балахъ, пр³емахъ и праздникахъ. Батюшка не хотѣлъ слышать искать съ нимъ знакомства, и на всѣ просьбы, матушки отвѣчалъ:

   - Я человѣкъ пожилой, поздно мнѣ заискивать знакомства вельможъ. Спина моя и смолоду не гнулась, а подъ старость стала еще прямѣй.

   - Зачѣмъ спину гнуть - просто познакомься.

   - Мнѣ графъ Орловъ не ровня.

   - Что-жъ ты, мелкопомѣстный?

   - Нѣтъ. Но всякъ сверчокъ знай свой шестокъ. Я столбовой дворянинъ, а онъ вельможа. Искать въ немъ не хочу. Бѣды большой въ томъ не вижу, что Люба не будетъ скакать на лошадяхъ въ каруселяхъ и на паркетахъ въ экоссезахъ.

   - Загубить ея молодые годы, оставить ее старою дѣвицей?

   - Зачѣмъ же? Найдется хорош³й человѣкъ - женится, а не найдется, на то воля Бож³я.

   - Такъ запри ужъ ее въ теремъ.

   - Пустое говоришь ты. Запирать незачѣмъ, а на-показъ выставлять, суетой всякой голову ея набивать, да съ зари до зари мыкаться по пр³емамъ и праздникамъ - не мое дѣло, да и не мое желан³е. Я тебѣ не мѣшаю. Дѣлай, какъ знаешь.

   - Что же я буду, жена безъ мужа, выѣзжать одна, всѣ засмѣютъ.

   - Какъ знаешь.

   И отецъ опять уходилъ, прекращая тѣмъ всяк³я прен³я. Матушка плакала или вздыхала, и цѣлый день была не въ духѣ. Между ею и батюшкой установилось мало-по-малу отчужден³е, холодность отношен³й, намъ всѣмъ весьма прискорбная. Матушка сдѣлалась раздражительна, батюшка суровъ и мраченъ. Я сносила это печальное положен³е, дѣлая видъ, что ничего не замѣчаю. По цѣлымъ часамъ сидѣла я молча, раздумывая, и пришла къ заключен³ю, что, любя ихъ обоихъ, помочь не могу ни тому, ни другому. Изъ м³ра семейныхъ несоглас³й уходила я съ наслажден³емъ въ м³ръ фантаз³и. Я жила въ немъ окруженная героями и героинями. Прекрасная Ксен³я, нѣжная Антигона:

  

  

   рыцарь Гонзальвъ Кордуанск³й, милосердая дочь Пилата и несчастная Ифиген³я, Гекторъ объ руку съ Ф³еско и съ Малекъ-Аделемъ замѣняли мнѣ всякое общество. Я слышу теперь, что всѣ эти герои не суть изображен³я людей, а куклы, тѣни; пусть такъ, но они сдѣлали свое дѣло. Они образовали цѣлое поколѣн³е и заставили его любить высокое и восхищаться лучшими и прекраснѣйшими свойствами души человѣческой.

   Скоро этой замкнутой, но полной чаръ, жизни наступилъ конецъ. Суровая дѣйствительность, готовя не мнѣ одной жесток³й ударъ, должна была разсѣять образы, съ которыми я сжилась и сроднилась. Страшныя напасти, ужасъ и смятен³е разразились не только надъ моимъ семействомъ, но и надъ всею нашею страной.

   Это было лѣтомъ. Слухъ ходилъ, что дѣла неладны. Задумывался отецъ. Поговаривали, что Наполеонъ ищетъ предлога, чтобъ объявить намъ войну. Но это были слухи, и въ нихъ плохо вѣрилось, особенно живя въ деревнѣ, вдали отъ всего и всѣхъ. Батюшкѣ съ матушкой понадобилось ѣхать въ Москву; они взяли съ собою, по желан³ю матушки, Сережу, а мнѣ, какъ старшей, приказано было смотрѣть за меньшими дѣтьми, заниматься хозяйствомъ, приказывать обѣдъ и выдавать дневную провиз³ю. Вставъ рано поутру, я аккуратно исполняла всѣ эти обязанности и потомъ уже, разсадивъ дѣтей за уроки, принималась за чтен³е.

   Однажды сидя за чтен³емъ Месс³ады, которую я читать любила, но читала съ большимъ трудомъ по-нѣмецки, я услышала тяжелую поступь нашего пожилаго дворецкаго Николая Филиппова. Онъ появился въ дверяхъ, заложилъ, по тогдашнему обыкновен³ю, обѣ руки за спину и произнесъ взволнованнымъ голосомъ:

   - Барышня!

   - Что съ тобой, Николай Филипповъ, воскликнула я, испугавшись его блѣднаго, смущеннаго лица.- Что случилось? Пожаръ?

   - Кабы пожаръ, такъ слава Богу, затушить можно. Отъ огня есть вода, а для погорѣлыхъ есть деньги. Дѣло наживное. Хуже пожара, много хуже.

   - Моровая язва, чума! воскликнула я съ ужасомъ, вспоминая разсказы Марьи Семеновны, поразивш³е мое дѣтское воображен³е.

   - И того хуже!

   - Да не пугай ты меня, не мучь, говори скорѣе.

   - Чего не пугать, самъ перепуганъ, души нѣтъ, право нѣтъ. Богъ отступился отъ насъ, по грѣхамъ нашимъ. Перекреститесь, барышня, да Богу молитесь. С³ю минуту пр³ѣхалъ изъ Москвы плотникъ нашъ, Власъ, оказываетъ, будто врагъ нашъ Бонопартъ съ несмѣтными полчищами перешелъ наши предѣлы.

   - Что ты это? можетъ ли быть?

   - Вѣрно. Власъ сказываетъ, что и манифестъ нашего царя-батюшки появился. Всѣхъ призываетъ защищать, значитъ, землю нашу, храмы наши святые отъ нашеств³я басурманскаго. Вотъ оно что.

   - А манифеста не привезъ?

   - Не привезъ, а сказываетъ, при немъ въ лавочкѣ читали.

   - А гдѣ же батюшка? Что не ѣдетъ? Куда идетъ Бонопартъ? Батюшка, коли такъ, уйдетъ въ военную службу. А братецъ? И братецъ уйдетъ! Что это съ нами будетъ?

   - Будетъ то, что Богъ велитъ. Батюшка вашъ прибыть не замедлитъ, полагать надо. Онъ хоша и военный, но ему, сударю, далеко за 50 хватило. А вотъ Сергѣю Григорьевичу придется, ему не миновать, да и не слѣдъ ему дома сидѣть въ бѣду такую.

   - Господи! воскликнула я сплеснувъ руками.- Что дѣлать?

   - Намъ Богу молиться да батюшки ожидать, какъ онъ порѣшитъ. Малодушествовать непригоже теперь, положиться надо на волю создавшаго насъ, Творца Всевышняго, сказалъ внушительно, почти строго, блѣдный лицомъ Николай.

   Взглянувъ на него, я почувствовала, что слезы мои внезапно изсякли, будто застыли, и во мнѣ поднялось что-то, чего описать или объяснить я не въ состоян³и. Кровь бросилась мнѣ въ голову и прошла по всему тѣлу огнемъ какимъ-то.

   - Гдѣ онъ, Бонопартъ?

   - А Богъ вѣсть, гдѣ теперь. Предѣлы наши перешелъ, Власъ сказываетъ.

   - Дай мнѣ карту, лежитъ въ классной на столѣ, посмотримъ.

   - Да что карту-то смотрѣть. пустое дѣло. Перешелъ, сказываетъ Власъ, наши предѣлы.

   Не слушая больше дворецкаго, я бросилась въ классную, отыскала границы наши, но толку отъ этого было мало. Приходилось терпѣливо ждать пр³ѣзда родителей и отъ нихъ узнать въ чемъ дѣло. Уложивъ сестеръ и брата, я сѣла одна въ нашей гостиной. Домъ, обыкновенно тих³й и сонный въ 10 часовъ вечера, не спалъ въ эту ночь. Слышались шаги по лѣстницѣ, въ корридорѣ; отъ буфета доносился звукъ голосовъ, въ дѣвичьей шушукали горничныя. Полночь. Я задремала, какъ вдругъ послышались вдали звуки колокольчика, а затѣмъ топотъ коней и грохотъ колесъ нашей тяжелой коляски.

   Я вскочила, но прежде меня вскочили дремавш³е слуги; я побѣжала къ лѣстницѣ, гдѣ ужъ раздавался шумъ шаговъ. Я остановилась на верхней площадкѣ лѣстницы. Грузно, медленно, тяжело, будто грозно входилъ по ней отецъ мой. За нимъ торопливо спѣшила матушка, а за ней нѣсколько слугъ, всѣ перепуганные и блѣдные. Я подошла къ батюшкѣ съ замиравшимъ сердцемъ и молча поцѣловала его руку, не рѣшаясь сказать слова. Лицо его все сказало мнѣ, оно было мрачно, и рѣшимость окаменѣла на немъ. Губы его были сжаты и блѣдны. Матушка не то робко, не то потерянно шла за нимъ, и на ней, какъ говорится, лица не было. Краше въ гробъ кладутъ. Я взглянула на двери внизу, тамъ никого не было, прислушалась, никто не шелъ по лѣстницѣ.

   - Братецъ! гдѣ братъ? воскликнула я съ невольнымъ ужасомъ. Матушка молча, судорожно сжала руки, во молчала.

   - Братъ твой, сказалъ отецъ,- дѣлаетъ свое дѣло, то, что ему долгъ повелѣваетъ, и, скажу съ отрадой, оказался настоящимъ дворяниномъ, слугою царя и отечества. Онъ вступилъ въ военную службу и остался въ городѣ для обмундировки.

   Смѣшанныя чувства овладѣли мною. Я была рада и испугана, но, взглянувъ на матушку, воскликнула:

   - Боже милостивый!

   - Люба, сказалъ батюшка серьезно,- я иначе разумѣлъ о тебѣ. Дѣло женщинъ въ годину бѣды семейной, тѣмъ болѣе общей, поддерживать слабыхъ, услаждать путь сильныхъ и крѣпкихъ и разумѣть, гдѣ есть долгъ мущины. Враги ужъ перешли наши границы, вся земля Русская подымается на защиту родины, вѣры и царя. Прилично ли брату твоему оставаться со мною, старикомъ, мало пригоднымъ теперь для военнаго дѣла. Стыдись слезъ своихъ, умѣй молиться, не умѣй плакать.

   Я сочувствовала тому, что сказалъ отецъ, мало того, я сознавала, что будь я мущина, я ушла бы сейчасъ въ ряды солдатъ; но потерянный, страдающ³й видъ матери угнеталъ меня. Я подошла къ ней и поцѣловала ея холодную, какъ ледъ, руку. Въ эту минуту показалась няня Марья Семеновна. Она, очевидно, была разбужена домашними. Сѣдые ея волосы выбились изъ-подъ ночнаго чепца; на ней надѣта была юбка и кофта; она, бѣгавшими, какъ у пойманнаго звѣрка, глазами окинула всю комнату и, не видя брата, всплеснула руками.

   - Батюшка! Григор³й Алексѣевичъ, что они врутъ? Гдѣ Сереженька? Не томи, говори.

   - Французы вторглись въ наше отечество. Сергѣй вступилъ въ военную службу.

   Няня, какъ снопъ, ничкомъ упала на подъ безъ слезъ и крика. Мы бросились къ ней. Она лежала безъ памяти. Матушка, батюшка и я, мы старались привести ее въ чувство. Когда она опомнилась, такъ долго не могла сообразить, гдѣ она и что съ ней, но вдругъ какъ-то жалостно застонала и проговорила:

   - Сереженька! И не простился, и не перекрестила я его, моего роднаго.

   - Няня, успокойся, сказала матушка, обливаясь слезами.- Онъ пр³ѣдетъ проститься дня черезъ три. Онъ заѣдетъ къ намъ прежде... чѣмъ...

   Голосъ матушки оборвался, она не могла договорить и вымолвить слово: война. Мы всѣ плакали. Отецъ поглядѣлъ на насъ, измѣнился лицомъ, махнулъ слабо рукою и медленно вышелъ изъ комнаты.

   Долго сидѣли матушка и няня вмѣстѣ рядомъ. Я чувствовала, что я лишняя, и пошла къ отцу. Тутъ сидѣли и дѣлили скорбь двѣ матери, забывъ разность состоян³й и положен³я - это были не барыня и не няня, а два друга. Отецъ же оставался одинъ, но напрасно толкнулась я въ дверь его кабинета; она была заперта на ключъ. Я приставила ухо къ щели и услышала его голосъ. Онъ молился.

   И потекли безконечно тоскливые, мрачные дни. Никто не могъ приняться за обычную работу, ни за хозяйственныя хлопоты, ни даже за обыкновенный семейный разговоръ. Всѣ бродили, какъ тѣни, или сидѣли по угламъ. Меньш³я дѣти пр³утихли и, какъ запуганныя, сидѣли тихо, и даже между собою говорили шопотомъ. Сходились къ обѣду; матушка едва дотрогивалась до блюдъ и только дѣлала видъ, что кушаетъ - обѣдали скорѣе, какъ будто эта семейная трапеза тяготила всѣхъ. Матушка вздрагивала при всякомъ шумѣ, няня вязала чулокъ у окна и все вглядывалась вдаль своими отцвѣтшими, большими, сѣрыми, слезящимися глазами. Батюшка оставался больше одинъ и мало выходилъ изъ кабинета. Меня удивляло, что въ такую тяжкую для нашей матери минуту, онъ не выказывалъ къ ней особой нѣжности; каждый изъ нихъ мучился, раздумывалъ и страдалъ въ одиночку, а не вмѣстѣ. Онъ былъ крайне тревоженъ и озабоченъ, будто воображалъ или обдумывалъ что. Большую карту Росс³и перенесъ онъ изъ классной и положилъ на большой столъ въ своемъ кабинетѣ, ходилъ по цѣлымъ часамъ взадъ и впередъ по комнатѣ, потомъ останавливался и глядѣлъ на карту, будто преслѣдуемый неотвязною думой. Онъ, очевидно, что-то обдумывалъ и на что-то рѣшался.