Тур Евгения - Семейство Шалонских

ыя, покорялись, старшая тетка безустанно поносила французовъ и тѣмъ отводила душу; но всѣ онѣ въ усиленномъ трудѣ, шитьѣ, кройкѣ искали хотя минутнаго развлечен³я. Матушка не могла дѣлать ни того, ни другаго - сердце ея ожесточилось и одеревенѣло.

   Раздумывая обо всемъ этомъ, я раздѣлась и легла въ постель, но сонъ бѣжалъ отъ глазъ моихъ. Я потушила свѣчи. Лампада горѣла передъ к³отами, и огонекъ ея игралъ и переливался на позолоченныхъ ризахъ и вѣнцахъ. Темные лики иконъ выдавались рѣзко изъ блестящихъ окладовъ, украшенныхъ каменьями. Тишина была полная; только сердце мое билось мучительно.

   "И что я тутъ дѣлаю? И для кого нужна я?" думалось мнѣ. "Помочь я никому не могу, ни для кого не нужна, и во времена такихъ бѣдств³й ничѣмъ не могу потрудиться. Зачѣмъ я не мужчина! Ушла бы я за братомъ, ни на шагъ бы не отстала отъ него, были бы вмѣстѣ съ нимъ и умерла бы вмѣстѣ съ нимъ, или бы побѣдили мы... что теперь? И зачѣмъ мнѣ моя молодость, здоровье и сила?...

   И горько мнѣ сдѣлалось, такъ горько и тяжко, что я и сказать не могу... Не знаю, долго ли лежала я подъ гнётомъ моего безсил³я помочь кому бы то ни было, но вдругъ отъ глубины души моей, безъ звука и безъ словъ, поднялась мысль и полетѣла, понеслась въ иной невѣдомый край, прося помощи, защиты, спасен³я отъ этой гнетущей муки. Часто заставлялъ меня батюшка читать наизусть молитвы, но то были слова, и не знала я, что есть молитва; а въ эту минуту сильное, неудержимое чувство объяло мою душу. Я поняла, что вотъ она и есть настоящая молитва, это унесен³е, это стремлен³е души. Словъ я не говорила, я не могла бы сказать ихъ, ибо не было ихъ у меня для выражен³я объявшаго меня чувства. Обильныя слезы лились изъ глазъ моихъ, лились безъ конца, горяч³я, невольныя. И я вскочила съ постели и, движимая неудержимымъ порывомъ, бросилась къ к³оту и упада передъ святыней отцевъ моихъ. Долго ли, мало ли лежала я, какъ бы въ самозабвен³и, я не знаю; знаю только, что, когда я очнулась и пришла въ себя, легко было у меня на сердцѣ и я увѣровала въ помощь и спасен³е. Заснула я безмятежно, въ первый разъ тихо послѣ столькихъ мучительныхъ дней, въ первый разъ послѣ разлуки съ братомъ. Въ эту ночь я познакомилась впервые съ счаст³емъ, до тѣхъ поръ мнѣ невѣдомымъ - умѣть молиться всею душою и всѣмъ сердцемъ, а не умомъ однимъ и не словами.

   Я была внезапно пробуждена изъ глубокаго сна. Кто-то сильно толкалъ меня и трясъ за руку.

   - Кто это? Гдѣ я? Что такое? воскликнула я спросонокъ.

   Была еще глубокая ночь. Лампадка тускло горѣла. Передо мною полуодѣтая стояла моя молодая горничная Маша, проводившая жениха на войну и часто приходившая повѣрять свое горе и плакать подлѣ меня.

   - Барышня, сказала она,- скорѣе, скорѣе одѣвайтесь. Выходите во дворъ. Всѣ тамъ, всѣ!

   - Да что такое, что случилось опять? сказала я съ ужасомъ, одѣваясь второпяхъ.- Конца бѣдамъ не будетъ. Сердце дрожитъ!

   - Ничего не случилось, то-есть у насъ въ домѣ все благополучно пока, но я, право, не знаю... На небѣ что-то страшно...

   Я выбѣжала на широк³й дворъ бабушкинаго дома.

   Онъ былъ биткомъ набитъ народомъ. Всѣ были тутъ,- и слуги, и мастеровые, и крестьяне, и женщины, и дѣти; пугливо жались они къ матерямъ и завертывались въ ихъ юпки и панёвы. Всѣ стояли тихо, молча, не шевелясь и, какъ околдованные, глядѣли на небо. На дворѣ было свѣтло, какъ днемъ. Глянула и я вверхъ. Господи! страшно-то какъ! Все небо, сплошь все небо, весь горизонтъ справа налѣво и сверху внизъ пылалъ багровымъ отливомъ. Залито было небо огненною, мѣстами кровавою краскою. Будто багровая пелена застилала его. Темная, осенняя, безлунная ночь превратилась въ ярк³й день.

   - Да это зарево! воскликнула я съ ужасомъ,- зарево огромное, невиданное.

   - Москва горитъ, матушка-Москва горитъ, послышалось въ толпѣ, будто ропотъ или стонъ.

   И вдругъ, при этомъ словѣ, толпа колыхнулась и внезапно упала на землю. Всѣ - и малые, и больш³е, прильнули къ землѣ, и лились на эту холодную, на эту родную землю слезы сыновъ ея. Плачъ ноющ³й, хватающ³й за душу плачъ, неудержимый и внезапный, вырвавш³йся изъ множества сердецъ, преисполненныхъ однимъ чувствомъ скорби, огласилъ тишину ночную. Страшная ночь! Никогда я ея не забуду.

   На другой день пр³ѣхалъ батюшка. Когда онъ вошелъ и молча обнялъ матушку, мы всѣ испугались. На себя не былъ онъ похожъ. Черты лица его какъ-то осунулись, лин³и сжатаго рта казались вырѣзанными на камнѣ, такъ жестоко и неумолимо въѣлось въ нихъ отчаян³е. Цвѣтъ лица желто-черный, глаза горѣли, судорожныя движен³я рукъ обличали нестерпимую внутреннюю боль. Онъ страшно похудѣлъ и сгорбился.

   Онъ сѣлъ. Его обступили. Вопросы посыпались*

   - Все правда, сказалъонъ медленно, надорваннымъ голосомъ.- Москва давно въ ихъ власти. Арм³я бездѣйствуетъ, отступила, стоить. Москва горитъ. Супостаты и богохульники зажгли ее со всѣхъ сторонъ. Храмы осквернены. Святыня наша поругана. Въ соборахъ Кремля стоятъ лошади, на престолахъ, ободранныхъ и ограбленныхъ, пируютъ эти изверги...

   Онъ замолчалъ, и дрожь пробѣжала по всему его тѣлу.

   - Ты боленъ, сказала матушка.

   - Нѣтъ, усталъ. Дѣла много, надо спѣшить, спѣшить, выступать... Всякая минута дорога... Пр³ѣхалъ проститься, завтра выступаемъ... Я переночую.

   Но не суждено ему было выступать и со славою умереть за отечество. Въ ту же ночь батюшка занемогъ тяжко нервной горячкой. Матушка мгновенно вышла изъ апат³и, ее объявшей. Она безустанно ходила за больнымъ, днемъ и ночью; двадцать ночей она не раздѣвалась, не ложилась и не позволяла никому ухаживать за батюшкой. Она одна, сама, давала ему лѣкарства, не спускала глазъ съ его блѣднаго, изнуреннаго лица, старалась успокоить его во время страшнаго бреда. На 21-й день онъ успокоился и впалъ въ тихое забытье. Мы ждали доктора съ нетерпѣн³емъ и проснувшейся надеждой. Докторъ пр³ѣхалъ, онъ ѣздилъ каждый день.

   - Ну что? Какъ вы его находите? Кажется лучше. Это кризисъ. Онъ спитъ, спросила доктора тетушка Наталья Дмитр³евна.

   - Да, кризисъ; только вы приготовьте сестрицу и матушку. Отъ этого сна онъ не проснется.

   - Докторъ! Докторъ! воскликнула тетушка съ ужасомъ.- Какъ мнѣ готовить? Что я скажу? Онъ жизнь ея жизни, а матушкѣ сынъ родной. Ужели нѣтъ надежды? Никакой?...

   - Думаю, никакой. Помолитесь Богу, быть-можетъ, Онъ спасетъ его.

   Къ вечеру, безъ страдан³й, безъ сознан³я, безъ прощан³й съ столькими милыми, не благословивъ дѣтей, не поцѣловавъ жены, скончался батюшка, убитый нашею отечественною бѣдою.

   Не стану говорить о горести семейства и моей горести. Она была велика, а матушкина скорбь поистинѣ сокрушительна. Послѣ похоронъ матушка слегла въ постель и была больна около мѣсяца. Когда она стала поправляться, то часто говаривала намъ так³я слова, которыхъ я во всю мою жизнь не забывала и помню теперь.

   - Рѣдк³й былъ человѣкъ отецъ вашъ, говаривала намъ матушка.- Цѣнить я его не умѣла. Я на него сѣтовала за его наружную суровость, за его излишнюю, какъ мнѣ казалось, ревность къ церковнослужен³ю. Я не одобряла его пристраст³я къ обрядамъ нашей церкви. За мое ослѣплен³е наказалъ меня Богъ. Послѣ отъѣзда Сереженьки, душа его мнѣ открылась вся, вся эта прекрасная, великая любовью, силой и высотой душа. Сказался онъ весь. Сколько любви къ Богу, къ родинѣ, сколько нѣжности ко мнѣ выяснилось. Как³я слова говорились, истинно-трогательныя и высок³я! Ни женихомъ, ни молодымъ мужемъ не знавала я его такимъ. Долгъ ставилъ выше всего, исполнялъ его, себя забылъ, а обо мнѣ помнилъ, и что онъ мнѣ выказалъ, когда мы нашего сына, нашего первенца проводили... И поняла я его, всего до глуби узнала, моего дорогаго... А тутъ Богъ я отнялъ его у меня. Наказалъ меня за мое малодуш³е, суетность, за мое неумѣн³е благодарить Его за то сокровище, которое послалъ мнѣ въ мужѣ. Горько мнѣ, горько... А вы, дѣти, запомните и учитесь на мнѣ; въ счаст³и умѣйте цѣнить счаст³е, не пренебрегайте; счаст³е отымается у неблагодарныхъ, невѣдущихъ, у сухихъ сердцемъ.

   - Матушка, сказала я, осмѣлившись прервать ее и цѣлуя ея руки,- не клепите на себя. Когда же сердце ваше было сухо?

   - Быть можетъ не была суха, но была строптива, суетна, попустила себя. Равнодуш³е было у меня ко многому, къ чему слѣдовало быть пристрастной. А его я любила, но не такъ... не такъ... любила, не понимая его добродѣтели, не цѣня... а когда поняла, оцѣнила - лишилась.

   И горько плакала матушка, но уже не отстранялась отъ насъ, не оставалась безучастной къ нашимъ ласкамъ, напротивъ того, принимала ихъ съ признательностью и въ особенности стала нѣжна къ матери.

   Дни шли за днями, безконечные, тяжк³е дни. Бабушка исхудала, ослабѣла и вдругъ опустилась, казалось, на 10 лѣтъ въ эти два мѣсяца состарилась. Она мало говорила, сидѣла съ вязаньемъ въ рукахъ, а вязала мало, а такъ только держала работу въ рукахъ. Но такова была ясность и кротость ея нрава, что въ ней не только незамѣтно было раздражен³я, такъ часто являющагося вслѣдств³е несчаст³я, но, напротивъ того, никогда не была она добрѣе и не казалась такой привѣтливою. Она выказывала сердечное участ³е ко всякому горю, постигавшему ее окружавшихъ. Когда она узнавала о томъ, что кто-либо изъ сосѣдей, изъ дворовыхъ или крестьянъ лишился на войнѣ одного изъ своихъ, то ѣздила и ходила навѣщать родныхъ погибшаго и старалась всячески и словами утѣшен³я, и матер³альной помощью умалить ихъ горесть. Всяк³й день, несмотря на старые свои годы, ей было уже 75 лѣтъ, она входила по крутой лѣстницѣ во второй этажъ, куда переселилась матушка послѣ кончины отца нашего, и просиживала съ нею столько, сколько ей казалось это возможнымъ, не утомляя и не стѣсняя матушку. А между тѣмъ вѣсти шли хорош³я. Въ первыхъ числахъ октября французы оставили Москву, и ихъ бѣгство, и гибель восхищали всѣхъ, послѣ столькихъ слезъ и негодован³я за сожжен³е Москвы и осквернен³е святыни. Видъ несчастныхъ, безъ мѣры страдавшихъ плѣнныхъ парт³й, которыхъ голодными, холодными и нагими гнали, какъ стадо, мимо нашего Щеглова, не возбуждали ни въ комъ жалости. Тогда никто и не воображалъ, что Москва сгорѣла и отъ руки своихъ и отъ неосторожности. Пожаръ приписывали остервенен³ю врага, его ярости и его жадности къ добычѣ. Отъ брата нерѣдко получали мы письма. Онъ могъ писать ихъ черезъ нашего дядю, генерала Дмитр³я Ѳедоровича Кременева. Генералъ-дядя былъ очень богатый человѣкъ. Оставшись сиротою, онъ выросъ въ домѣ бабушки съ ея старшей дочерью, съ тетушкой Натальей Дмитр³евной, съ которой и сохранилъ самую близкую родственную связь. Они были ровесники, и тетушка любила его, какъ роднаго брата. Онъ находился съ нею въ перепискѣ и постоянно увѣдомлялъ ее о братѣ нашемъ, о томъ, гдѣ онъ находится. Въ своихъ письмахъ онъ пересылалъ намъ отъ него когда письмо, а когда и коротенькую записочку. Эти письма и записки оживляли матушку. Всяк³й разъ, какъ приходила вѣсточка о Сереженькѣ, матушка почерпала силы и сходила обѣдать съ нами, разговаривала и оживлялась. Послѣ сражен³я при Maломъ Ярославцѣ и потомъ у Березины братъ писалъ намъ нѣсколько словъ. Онъ остался цѣлъ и невредимъ,

   Прошла осень, наступила зима. Наша арм³я остановилась на границѣ, но о мирѣ не было и помину. Прошло лѣто, наступила осень, мы жили уединенно, тихо, однообразно, оправляясь мало-по-малу отъ сразившаго насъ удара. Въ Герман³и и Саксон³и начались битвы. Подъ Дрезденомъ братъ съ полкомъ своимъ участвовалъ въ отбит³и непр³ятельской пушки, подъ Бауценомъ опять отличился и получилъ чинъ и друг³я награды. Матушка съ гордостью говорила о немъ.

   - Я всегда знала, что мой Сережа чудесный человѣкъ будетъ, говорила матушка.- Его мног³е считали за простофилю, потому что онъ былъ мальчикомъ застѣнчивымъ и скромнымъ, а вотъ вышелъ храбрый офицеръ и отличился. Материнское сердце чутко, оно дальнозорко. Никогда я въ немъ не усомнилась. Вотъ, и покойникъ мужъ мой прежде несправедливъ былъ къ Сережѣ, а потомъ, когда онъ съ такою горячностью и, можно сказать, геройскою отвагой рвался въ военную службу, онъ оцѣнилъ его и говаривалъ мнѣ, что ошибся и виноватъ передъ нимъ. Голубчикъ мой, онъ всегда сознавался въ своихъ ошибкахъ, признавалъ ихъ и винился передо мною. "Прости меня, говаривалъ онъ мнѣ, что я почиталъ Сергѣя пустымъ, вижу, что онъ молодецъ, и винюсь передъ тобой. Огорчалъ тебя моимъ недовѣр³емъ. Самомнѣн³е наше. Думаемъ судъ нашъ праведенъ, а выходитъ одно наше сомнѣн³е. Прости меня." И цѣловалъ онъ меня - и самое это лучшее время было нашего соглас³я и любви посреди ужасовъ тѣхъ дней... И еслибъ онъ только дожилъ, продолжала матушка, помолчавъ,- еслибы только дожилъ! какъ были бы счастливы. Враги наши истреблены, слава наша великая, и сыномъ Богъ благословилъ - и сынъ помогъ землѣ нашей, служилъ, служилъ ей честью и правдой! Бѣжитъ врагъ, казнитъ его наше храброе, христолюбивое воинство!

   И глаза матушки горѣли; она какъ-то неразрывно соединяла арм³ю и сына, побѣды наши и почести, заслуженныя сыномъ.

   Сережа удостоился солдатскаго георг³евскаго креста, двухъ чиновъ и владим³рскаго креста, говорила она съ гордостью пр³ѣзжавшимъ навѣстить бабушку сосѣдямъ.

  

  

   Проходила зима тихо, однообразно; время лѣчило раны, и всѣ мы оправлялись отъ тяжкой потери нашей, и все больше и больше сердца наши, наши надежды и думы принадлежали брату. Меньшой братъ, послѣ смерти отца, былъ отосланъ въ Петербургъ (по малолѣтству) и отданъ въ военную школу, по его настоятельной просьбѣ. Отъ него весьма часто приходили извѣст³я - онъ рвался въ военную службу и писалъ съ восторгомъ объ успѣхахъ и воинскихъ подвигахъ брата, о славѣ и торжествахъ нашей арм³и. Но матушка вся отдалась старшему сыну, жида мысл³ю о немъ, читала и перечитывала его письма, и, подучивъ одно, ждала другаго. Наступилъ февраль. Однажды намъ привезли письмо отъ брата. Оно было длинное, радостное и начиналось какъ-то восторженно, будто онъ, взявъ перо въ руки, не помнилъ себя отъ радости. Оно сохранилось у меня до сей поры.

   "Милая матушка, дорогая бабушка, добрыя тёти и всѣ вы, мои милыя, любимыя сестра и сестрёнки, и добрая моя няня! еслибы вы знали, какою радост³ю бьется мое сердце и какъ оно хочетъ выпрыгнуть! Оно летитъ къ вамъ. Конецъ нашимъ бѣдамъ и вашему горю. Наши храбрыя войска вездѣ одерживаютъ побѣды, отовсюду идутъ торжественно и побѣдоносно въ столицу враговъ. Несомнѣнно, что на дняхъ Парижъ будетъ взятъ, но мы его не разграбимъ, не сожжемъ, но заключимъ славный миръ и дадимъ великодушно не токмо благоденств³е всей Европѣ, но и самую Франц³ю избавимъ отъ тиранн³и и звѣрства корсиканскаго выходца, Бонапарта. Онъ побитъ вездѣ и бѣжитъ. Куда, еще неизвѣстно, да и все равно, лишь бы Европа была освобождена отъ сего ига, а мы могли бы вкуситъ плоды нашихъ трудовъ и лишен³й. Какъ только миръ будетъ объявленъ, а говорятъ это будетъ весьма скоро, я возьму отпускъ. Дядя, Дмитр³й Ѳедоровичъ, по любви своей ко всѣмъ намъ, а въ особенности къ тетушкѣ Натальѣ Дмитр³евнѣ, обѣщалъ мнѣ выхлопотать отпускъ немедленно; тѣмъ болѣе имѣю я основан³е надѣяться, что мнѣ оказано будетъ предпочтен³е передъ другими, въ виду того, что мы понесли тяжкую потерю, лишившись добраго и почтеннаго отца. Итакъ, скоро, очень скоро, милыя мои и дорог³я матушка и бабушка, я буду съ вами, у васъ! Какое счаст³е - я себѣ не вѣрю. Замолили вы за меня Бога - остался я живъ, невредимъ; изъ всѣхъ сражен³й вышелъ безъ царапины и полечу къ вамъ, какъ на крыльяхъ. Нашъ полкъ стоитъ теперь, или лучше идетъ по Шампан³и. Какая это прелестная и богатая сторона! Вездѣ виноградники, и хотя лѣсовъ немного, но мѣстоположен³е миловидное. Здѣсь уже весна наступаетъ. Зелень въ полѣ и деревья уже распускаются. Одно только видѣть, право, жаль - это ихн³я деревни. Вѣрите ли, кромѣ старухъ-женщинъ и дѣтей, никого встрѣтить нельзя. Ни одного мужчины, развѣ мальчики, лѣтъ 13, а всѣ постарше забраны въ солдаты. И, почитай, всѣ погибли на поляхъ нашей матушки Росс³и и въ Герман³и. Недавно, разскажу я вамъ, случилось курьезное происшеств³е, самъ ему былъ очевидцемъ. Нашъ гвардейск³й пѣхотный полкъ шелъ. Все богатыри, молодецъ къ молодцу, любо посмотрѣть. Противъ него изъ лѣсу и выступилъ небольшой непр³ятельск³й отрядъ. Глянули наши солдаты: выскочили это изъ-за лѣсу мальчишки, маленьк³е, да худеньк³е, иные лѣтъ 18, а то и 15-лѣтн³я дѣти, и начали стрѣлять, только все мимо, да мимо, видно и стрѣльбѣ обучены не были. Солдаты наши на стрѣльбу не отвѣчали, а оперлись на ружья, да какъ захохочутъ. Да, такъ залпомъ хохота ихъ и встрѣтили. Ударились французы назадъ, да и то сказать - было ихъ мало и все, почитай, дѣти. "Что же дѣтей-то стрѣлять - не пригоже воину", говорили солдаты, и командиры не перечили имъ. А ужъ въ деревняхъ женщины, и особенно старухи, какъ клянутъ этого Бонапарта! И не мудрено: у каждой либо мужъ, либо сынъ убитъ, а часто два, три сына. Брали всѣхъ до послѣдняго, и очереди ужъ не было - всѣ пригодны, только бы пополнить убыль. А убыль великая. Остатки арм³й Наполеоновыхъ держатся еще около Парижа, скоро либо сдадутся, либо будутъ уничтожены - полагаю сдадутся - имъ уже кромѣ дѣлать нечего. Все это я пишу вамъ и себѣ твержу для того, чтобы увѣрить и васъ, и себя, что конецъ войны близокъ и, стало быть, близко наше свидан³е. Кажется, не доживу я до этой великой радости, такой великой радости, что я въ страхъ впадаю. Послѣ такой разлуки, такихъ неслыханныхъ бѣдств³й, взят³я, разграблен³я и пожара Москвы, столькихъ ужасовъ битвъ отчаянныхъ, холоду и, что всего хуже, сердечной муки, виденъ счастливый конецъ. Мы приближаемся къ столицѣ Франц³и, войдемъ... и я полечу къ вамъ. Цѣлую и обнимаю всѣхъ сестрицъ, а у васъ, дорогая матушка и дорогая бабушка и добрыя тетушки цѣлую почтительно ручки и прошу вашего благословен³я.

  

   "Скажите милой моей нянѣ, что я не забылъ ея и, будучи съ полкомъ въ городѣ Труа, купилъ ей отличный французск³й платокъ, по темному полю букетами. Ей не стыдно будетъ показаться въ немъ въ люди, и вотъ она у меня, на старости лѣтъ, принарядится, идя къ обѣднѣ. Вмѣстѣ пойдемъ, А что я купилъ сестрѣ Любѣ и сестренкамъ, о томъ - молчокъ. Доживемъ - увидимъ. Лицомъ въ грязь не ударимъ. А вамъ, милая матушка, я знаю какой подарокъ всего дороже, я себя вамъ привезу, и если достоинъ вашей любви, то потому, что люблю и почитаю васъ такъ, что выразить того не умѣю. Ваши драгоцѣнныя письма составляли мою отраду, и всегда одно изъ нихъ ношу я на груди, не разстаюсь съ нимъ. Скоро, скоро расцѣлую я ваши ручки и ножки, дорогая матушка."

   Трудно описать наше общее восхищен³е при чтен³и этого письма. Сперва матушка прочла его про себя, потомъ прочла всѣмъ намъ, потомъ пошла читать его съ няней, а потомъ сама одна его перечитывала.

   - Милый, безцѣнный, сказала матушка, свертывая письмо и бережно укладывая его въ свой ридикюль, {Ридикюлемъ назывался бархатный или изъ бисера вывязанный мѣшочекъ, куда клали носовой платокъ, и который носили на рукѣ, на шнуркѣ и цѣпочкѣ.} котораго никогда не покидала, нося его на цѣпочкѣ, навитой на руку.

   - Добрый, почтительный, и никого-то не забылъ, экое золотое сердце, сказала бабушка.

   - Господь-то Богъ какъ милостивъ, сказала торжественно няня, стоявшая поодаль и не замѣчавшая, какъ крупныя слезы капаютъ медленно на ея желтыя, морщинистыя руки, сложенныя одна на другую.

   На другой день, желая обмануть наше нетерпѣн³е, мы принялись устраивать комнату для брата. Это былъ большой кабинетъ съ большимъ полукруглымъ итальянскимъ окномъ, выходившимъ въ нижн³й садъ. Яркое, уже весеннее февральское солнце входило въ него и золотило бѣлый, чистый, какъ скатерть, лаковый полъ комнаты. Въ прежнее время это былъ кабинетъ батюшки, когда онъ гостилъ въ Щегловѣ. Въ свой послѣдн³й пр³ѣздъ батюшка не жилъ въ Щегловѣ, а когда онъ занемогъ, то лежалъ и скончался въ спальнѣ, находившейся на другой половинѣ флигеля. По единодушному желан³ю всего семейства кабинетъ рѣшили отдать брату, а для удален³я печальныхъ воспоминан³й вынесли прежнюю мебель и купили новую. Для этихъ закупокъ мы отправились въ Тулу съ матушкой и не мало хлопотали, закупая все нужное и даже излишнее. Матушка не жалѣла денегъ и, несмотря на дороговизну послѣ пожара Москвы, купила все, что нашла лучшаго. Я какъ теперь помню зеленую матер³ю, называемую, не знаю почему, бомба, похожую на шерстяной муаръ, которую она выбрала для обивки мебели. Мебель, конечно, обивали дома свои люди, а мы присутствовали, помогали и, быть можетъ, помогая, мѣшали людямъ работать. За то, какъ весело, какъ неумолчно болтали мы, щебетали, какъ птички, выпущенныя на волю. Болтали съ нами и дворовые люди, обивавш³е мебель, разспрашивали, дивились и радовались и своей, и нашей радости. Тогда въ домахъ добрыхъ помѣщиковъ, а бабушка, конечно, была не только добрая госпожа, но мать своихъ слугъ по своей о нихъ заботливости, господствовали чисто патр³архальные нравы. Слуги разговаривали свободно, хотя и почтительно, съ господами и обращались безцеремонно, но ласково и любовно съ молодыми госпожами. Бабушка приказала отпереть свои обширныя кладовыя и сошла въ нихъ, одѣвшись потеплѣе, такъ какъ холодъ въ подвальномъ этажѣ былъ нестерпимый. Напрасно уговаривали ее не ходить, она никого не хотѣла слушать. Долго она перебирала свои вещи и наконецъ вышла оттуда, сопровождаемая цѣлою свитой слугъ, которые несли всякую всячину.

   - Варенька, сказала она, входя въ кабинетъ, гдѣ матушка хлопотала около обойщиковъ и мебели,- возьми для Сереженьки. Вотъ два персидскихъ ковра, ихъ привезъ мнѣ покойный батюшка изъ Астрахани, когда былъ тамъ намѣстникомъ. А вотъ китайскаго лаку столикъ и ларецъ - тоже батюшкинъ подарокъ. Вотъ одѣяло изъ шемахинскихъ шелковъ для постели. А вотъ эти ковры попроще, ихъ послать можно въ передней комнатѣ; они изъ моего вологодскаго имѣн³я, нашего собственнаго издѣл³я. Мои ткачи ткали ихъ, гляди, какъ искусно. А это шандалы изъ Кенигсберга, дядя покойный подарилъ мнѣ, пр³ѣхавъ изъ чужихъ краевъ. А тутъ еще всяк³я бездѣлушки, разставь на столахъ - вазы китайск³я, японск³я чашки и идолы ихн³е, говорилъ мнѣ дядюшка.

   - Что это, маменька, сказала матушка, цѣлуя ея руки,- чего-чего не набрали вы. Вы вѣдь такъ берегли эти вещи, сами не употребляли?

   - Куда мнѣ ихъ, и кому же отдать, если не нашему храброму воину.

   Я не могла насмотрѣться на все, что приказала принести бабушка. Такихъ вещей, скажу, вы и не видывали. Персидск³е ковры, что твое поле, покрытое муравой и усѣянное цвѣтами. Ярк³е, мягк³е, какъ бархатъ, нога въ нихъ такъ и тонетъ, прелесть, а не ковры! А что за шандалы! Амуръ бѣжитъ съ колчаномъ, а въ колчанѣ нѣтъ уже стрѣлъ, онъ всѣ ихъ разстрѣлялъ, а въ рукахъ несетъ факелъ - этотъ-то факелъ и есть шандалъ. А потомъ втащили огромный столпъ, старинные часы съ курантами. Завели ихъ,- сперва играютъ они, а потомъ отворяется дверь, выходитъ левъ, водитъ большими круглыми глазами, озирается и бьетъ ногой о камни: что ни ударъ ногой, то ударъ часовъ, и бьютъ они тотъ часъ, который наступилъ. Левъ пробьетъ и уходитъ въ дверь, дверь щелкаетъ и затворяется, а куранты опять играютъ - потомъ щелкъ - и все смолкло до слѣдующаго часа. Мы залюбовались львомъ и его большими желтыми круглыми глазами, которыми онъ водилъ, когда часы били 12. Тутъ бывало на него въ волю наглядишься - а когда бьетъ часъ - выскочитъ, и глядь ужь и нѣтъ его. А какъ хорошо было одѣяло изъ шемахинскаго шелка, алое съ лазоревыми каймами, такое глянцовитое, яркое и шуршало оно какъ-то особенно подъ рукой. И как³е китайск³е лаки, черные съ золотомъ! Па горбатой крышкѣ ларца изображены были золотыя высок³я горы, золотыя птицы. Китаецъ съ попугаемъ на рукѣ, китайск³й домъ, дерево тоже китайское, чудное какое-то, уродливое, но такое красивое, вода и мостикъ, такой затѣйливый, а по бокамъ ларца все золотые цвѣты, тоже как³е-то чудные. А столикъ весь разноцвѣтный, съ цвѣтами всѣхъ красокъ и съ множествомъ ящиковъ. Не успѣли еще налюбоваться и надивиться подарками бабушки, какъ пришли тёти, каждая съ своей горничной, съ подносомъ! Тетушка Наталья Дмитр³евна взяла съ подноса чернильницу и поставила ее на письменный столъ. Она представляла Римлянина въ горестной позѣ, опиравшагося на тумбу, въ тумбѣ-то и налиты были чернила, а въ урнѣ, стоявшей по другую сторону Римлянина, песокъ, но не простой, а золотой песокъ. Она также принесла и прессъ-папье. Казакъ съ большимъ султаномъ на шапкѣ сидѣлъ на камнѣ, а у ногъ его лежали сабля, ружье и пика. Около него стоялъ конь, котораго онъ держалъ за узду. Тётя Ольга приказала принести свою библ³отеку изъ какого-то очень красиваго палеваго дерева, съ золочеными, по бокамъ сфинксами, съ новенькими, зелеными въ складку сложенными тафтяными заборами, которыми были подложены стекла шкафчика. Тётя Саша, не зная чѣмъ угодить, чѣмъ порадовать, принесла свою любимицу, канарейку Mimi, пѣвунью и ручную.

   - Все вы повытаскали, сказала матушка, тронутая вниман³емъ матери и сестеръ,- и когда ему будетъ время книги читать? Самъ онъ станетъ для насъ живая книга и какая интересная! То-то разскажетъ, то-то будетъ чего послушать, чему порадоваться, о чемъ поплакать!

   - Что за слезы, одна радость, сказала тетушка Наталья Дмитр³евна.

   - Самъ онъ теперь герой, молвила тётя Ольга,- Димитр³й Донской, который освобождалъ отечество. Тотъ - отъ татарскаго ига, а нашъ - отъ корсиканскаго разбойника.

   Матушка улыбнулась.

   - Димитр³й Донской былъ вождь, а мой Сереженька въ чинахъ маленькихъ.

   - А бился, чай, также, замѣтила бабушка.

   - А моя Mimi распѣвать будетъ, его слушая, сказала тётя Саша.

   - И заглушитъ, перекричитъ и насъ всѣхъ, сказала я, смѣясь.

   - А когда она пронзительно поетъ, ты только ее выпусти, сказала тётя Саша серьезно; она жила въ такой непосредственной близости съ Mimi, что знала всѣ ея обычаи, прихоти и затѣи.- Какъ ее выпустишь, она сядетъ на плечо и смолкнетъ. Преумная птичка!

   И такъ-то въ незатѣйливыхъ разговорахъ и въ убиран³и комнатъ проходили дни наши. Кроили, шили, чистили. Окна вымыли, словно зеркало стали; къ Свѣтлому воскресен³ю такой чистки и стирки не бываетъ, какая шла у насъ въ ожидан³и Сереженьки. Когда все, наконецъ, окончили, матушкѣ показалось, что надо еще кое-что устроить, еще кое-что прибавить; но прошелъ еще мѣсяцъ и при всемъ ея желан³и найти еще что-нибудь, чѣмъ бы позаняться въ комнатахъ, предназначенныхъ брату, ничего не нашлось. Все было готово - прелесть посмотрѣть. Спальня чистенькая, маленькая, кровать новенькая, покрытая яркихъ цвѣтовъ изъ шемахинскаго шелку одѣяломъ, а сверху турецкою матушкиной шалью, подаренной отцомъ, когда онъ былъ женихомъ. Кабинетъ - на диво. Столы и диваны съ полукруглыми изъ краснаго дерева, спинками, точно римск³я колесницы, столы всѣ новеньк³е - такъ и блестятъ, а письменный столъ уставленъ драгоцѣнными бездѣлками. Тогда онѣ казались драгоцѣнными,- мы не были ни избалованы, ни заражены страстью роскоши. "Не только поручику, такой кабинетъ годится генералу", твердили мы. Мы едва ли не каждый день ходили любоваться этимъ кабинетомъ, и всѣ вмѣстѣ, и поочередно. Тянуло насъ туда, будто дорогой нашъ ужъ пр³ѣхалъ и живетъ тамъ. Всякая изъ насъ принялась за рукодѣлье. Няня неустанно вязала чулки для своего любимца, бабушка затѣяла вязать кошелекъ изъ бисера, и мы всѣ по узору нанизывали бисеръ на длинныя шелковинки. Матушка, сгорая отъ нетерпѣн³я, мало работала, не могла и читать, но впадала въ раздумье, полное умилен³я, либо разговаривала вполголоса съ няней и бабушкой. Всяк³й день ждали мы письма, ожидали почтаря (всяк³й день посылали въ Алексинъ нашего кучера за письмами и звали его почтаремъ) и, издали завидя его, кричали ему:

   - Письма есть?

   - Никакъ нѣтъ, отвѣчалъ онъ, и мы медленно входили по лѣстницѣ, и по выражен³ю нашихъ лицъ матушка отгадывала, что надо взять терпѣн³е и ждать слѣдующей почты.

   Однажды утромъ вмѣсто столько разъ слышаннаго отвѣта: "никакъ нѣтъ", Иванъ сказалъ:

   - Писемъ нѣтъ, а посылка есть.

   - Гдѣ она?

   - А вотъ въ телѣгѣ, сейчасъ выну; куда прикажете?

   - Неси въ диванную.

   Ящикъ небольшихъ размѣровъ, зашитый въ какую-то ужъ слишкомъ красивую клеенку, внесли въ комнату и поставили на столъ. Всѣ мы столпились вокругъ.

   - Отъ кого? Кому? Откуда?

   Клейма почтоваго не было. Рѣшились распечатать. Лишь только отворили крышку, какъ оказалось письмо на имя тетушки Натальи Дмитр³евны. Она взяла его, посмотрѣла и сказала:

   - Отъ братца-генерала.

   Такъ звала она, не безъ гордости, Димитр³я Ѳедоровича, своего двоюроднаго брата и друга.

   - Читай скорѣе, сестрица, сказала матушка, измѣнившись въ лицѣ.

   Тетушка взглянула на нее и сказала:

   - Господь, съ тобою, что ты!

   Она распечатала письмо поспѣшно, пробѣжала его глазами, улыбнулась и сказала:

   - Братецъ здоровъ, пишетъ нѣсколько строчекъ, чтобы сказать, что посылаетъ намъ гостинцевъ.

   - Объ Сережѣ не пишетъ?

   - Да приписка - вотъ гляди, внизу: "Сережу не видалъ, но слышалъ, что здоровъ. У пр³ѣзжаго изъ ихъ полка офицера справлялся."

   Никто, несмотря на любопытство, не прикасался къ открытому ящику съ гостинцами, сама бабушка, узнавъ, что ящикъ присланъ тетушкѣ отъ братца, отошла и сѣла на свое обыкновенное мѣсто. Мы всѣ стояли около тетушки, не спуская глазъ съ ящика. Тетушка, не торопясь, стала выкладывать. Прежде всего лежалъ четырехъугольный французск³й бѣлый платокъ, буръ-де-суа, съ широкою каймою на турецк³й манеръ и съ букетами въ углахъ. Онъ былъ присланъ бабушкѣ. Пекинетовая косынка, шитая золотомъ, для тёти Саши. Она такъ и заахала, взяла ее двумя пальцами, высоко подняла надъ головою и въ восторгѣ воскликнула:

   - Глядите, паутина, паутина! Тонина-то какая! Прелесть-то какая! Милый братецъ: благодарю васъ, сестрица.

   - А меня-то за что?

   - Вѣдь это онъ, все васъ любя, насъ не забываетъ..

   Затѣмъ вынутъ былъ токъ изъ пикинета, шитый бѣлыми и золотыми бусами, для матушки. Она взяла его и отложила къ сторонѣ безучастно.

   - Мнѣ ужъ не рядиться, сказала она грустно.- Я и траура-то никогда не сниму.

   - Ну ужъ нѣтъ, пр³ѣдетъ сынокъ, не надо его встрѣчать въ траурѣ, сказала бабушка. Въ старое, очень недавнее время, матушка залюбовалась бы токомъ, но теперь, послѣ своей скорби объ отцѣ и тревогѣ о сынѣ, наряды не шли ей на умъ и опостылѣли; въ ней совершилась большая перемѣна. На днѣ ящика лежалъ небольшой, красный, сафьянный футляръ, тетушка открыла его и, несмотря на свою чинность, важность и сдержанность, ахнула.

   - Маменька, посмотрите, сказала она,- вѣдь это подлинно сокровище!

   Она вынула небольш³е часы, по ребру осыпанные однимъ рядомъ бирюзы и двумя рядами жемчугу; на эмалевой крышечкѣ, цвѣту лазурнаго, изображена была головка херувима съ двумя маленькими, прелестными крылышками. Цѣпочка часовъ была изъ бирюзы и золотыхъ звѣздочекъ. И часы, и цѣпочка были прелестны.

   - Онъ пишетъ, что купилъ ихъ для меня въ городѣ Франкфуртѣ-на-Майнѣ и проситъ носить ихъ. Но какъ буду я носить такую дорогую и прелестную вещь, сказала тетушка.

   - По праздникамъ, Наташа, замѣтила бабушка,- бережно да аккуратно, такъ и будутъ цѣлы.

   И сколько было восклицан³й, удивлен³я и радости! И кто ни пр³ѣзжалъ, всѣмъ показывали гостинцы братца-генерала. Всѣ дивились и разсказывали знакомымъ, а эти знакомые, любопытствуя, пр³ѣзжали оглядывать гостинцы братца-генерала и дивиться имъ.

   - А вотъ, Богъ дастъ, и Сереженька навезетъ гостинцевъ, сказала тетушка.- Тогда, Люба, будетъ твой чередъ. Братцы сестрицъ не забываютъ, какъ видишь.

   - Лишь бы скорѣе, вздохнувъ, замѣтила матушка.

  

  

   Вскорѣ послѣ этого пр³ѣхала сосѣдка наша, мелкопомѣстная дворянка, посѣщавшая бабушку очень часто и гостившая по нѣскольку недѣль у насъ то съ одною, то съ другою дочерью, и нѣсколькими сыновьями; она, почитай, полгода живьмя-жила у бабушки, кормилась, одѣвалась и учила дѣтей у нашего дьякона, на бабушкинъ счетъ. Катерина Трофимовна Волгина была любима въ Щегловѣ за свою неподдѣльную оригинальность и природный умъ. Поздоровавшись со всѣми, поцѣловавъ въ плечо бабушку, которую звала она не иначе, какъ матушка моя, сокровище мое безцѣнное, перецѣловавъ тетушекъ и насъ всѣхъ, усѣлась она на большой полукруглый диванѣ, стоявш³й въ глубинѣ комнаты, поодаль отъ бабушки и тетушекъ. Она вязала чулокъ такъ быстро что спицы мелькали молн³ей, да и языкъ ея работалъ также быстро. Она принялась разсказывать намъ новости сосѣдск³я, какъ вдругъ прервала свои разсказы вопросомъ:

   - А гдѣ же Наталья Дмитр³евна? Я ее, сударыню, не вижу.

   - Дня три назадъ уѣхала въ Грамово (Грамово были имѣн³е бабушки, верстъ за 70 отъ Щеглова). Я просила ее съѣздить туда; управляющ³й писалъ, что лѣсъ торгуютъ. Она у меня хозяйка, во всемъ толкъ знаетъ.

   - Какъ толку не знать при ихъ умѣ и, можно сказать, степенствѣ.

   - Что это, замѣтила обидѣвшись тетя Саша.- Это о купцахъ говорятъ: Его степенство.

   - Разница, матушка Александра Дмитр³евна, разница великая. Его степенство одно, а степенство ея другое - означаетъ ея солидную проницательность. А развѣ я приравняю столбовую-то дворянку, да еще Кременеву, къ купцу - чтой-то! Обижаете меня, сударыня.

   - Что за обида, сказала бабушка,- нѣтъ никакой обиды. Не взыщи на словѣ, Сашенька пошутила.

   - А когда будетъ Наталья Дмитр³евна?

   - Нынче ждали; навѣрно завтра пр³ѣдетъ.

   - Вотъ что? А я имъ письмецо привезла.

   - Какое такое письмо?

   - Вотъ оно, сударыня, доставая изъ мѣшка, письмо, сказала Волгина.- Была я намедни въ Тулѣ, а почтмейстеръ, хорош³й мой знакомый, говоритъ мнѣ: взяли бы, сударыня, письмо. Когда еще оказ³я будетъ въ Щеглово,- неизвѣстно, а посылать въ Алексинъ - не затерялось бы какъ. Что-жъ ему, говоритъ, письму-то, лежать; вы сосѣдка имъ, отвезли бы въ Щеглово. Я письмо и взяла.

   Матушка быстро встала, взяла большое письмо изъ рукъ Волгиной и перемѣнилась въ лицѣ.

   - Маменька, сказала она, обращаясь къ бабушкѣ,- это письмо отъ братца Дмитр³я Ѳедоровича.

   - Ну, что жь такое, отвѣтила бабушка спокойно,- онъ ей часто пишетъ.

   Матушка вертѣла письмо въ рукахъ.

   - Ужь не слишкомъ ли часто? Недѣлю назадъ пришедъ отъ него ящикъ съ подарками и письмомъ, а теперь опять письмо.

   - Ты, Варенька, стада ужь не въ мѣру тревожиться. Ящикъ пришелъ по оказ³и, какъ онъ самъ писалъ, съ гостинцами изъ города Франкфурта-на-Майнѣ.

   - Маменька, я распечатаю письмо; вѣдь у сестрицы секретовъ никакихъ нѣтъ.

   - Конечно, нѣтъ, но чужое письмо распечатывать непригоже, сказала бабушка.

   - Развѣ это чужое - сестрино!

   - Старшей сестры, сказала бабушка серьезно.

   - Мнѣ страшно, маменька: не пишетъ ли онъ чего объ...

   - Объ Сереженькѣ? Господь съ тобой. Чего ты не придумаешь. Племянникъ Дмитр³й подъ Парижемъ, какъ изъ газетъ видно, онъ въ государевой свитѣ, а Сереженька идетъ съ полкомъ по Франц³и. Развѣ ты не читала въ намеднишнемъ письмѣ, что онъ его не видалъ, почитай, во время всей компан³и и имѣетъ объ немъ вѣсти черезъ другихъ. Да теперь ужь и сражен³й нѣтъ.

   - Право, я распечатаю,

   - Не дѣлай ты этого, нехорошо, да и Наташа смерть не любитъ этого. Я никогда до ея писемъ не дотрогиваюсь. Получить, сперва сама прочтетъ, а потомъ и намъ всегда читаетъ.

   - Да, сказала я,- преинтересное письмо, съ описан³емъ городовъ, читала она мнѣ.

   - Кто - она?

   - Тетушка.

   - Такъ ты и говори, Люба; тетушка, говори, а не она; что такое: она? невѣжливо!

   Я смутилась замѣчан³емъ бабушки; не замѣтила я, что оно было сдѣлано для того, чтобы положить конецъ разговору съ матушкой, который, видимо, бабушкѣ не нравился. Вечеръ прошелъ, по обыкновен³ю, въ рукодѣльѣ и домашнихъ разговорахъ. Волгина говорила больше всѣхъ и старалась заставить насъ смѣяться, передавая алексинск³я вѣсти. Пробило 10 часовъ, Бабушка встала.

   - Ну, прощайте, дѣти и дѣвочки, прощайте племянницы; спокойной ночи, Катерина Трофимовна.

   Всѣ поднялись, подошли, по обыкновен³ю, цѣловать бабушкину ручку. Она всѣхъ насъ перекрестила, тоже по обыкновен³ю, и пошла въ свою спальню, но воротилась.

   - Варенька, отошли письмо въ комнату Наташи, вели положить его и оставить въ ея спальнѣ. Пр³ѣдетъ навѣрно завтра; быть можетъ, и миръ заключенъ.

   - Слушаю маменька, сказала матушка и отдала письмо Волгиной. которая отнесла его въ комнату тетушки.

   Я пришла къ себѣ; я жила въ мезонинѣ, и внутренняя небольшая лѣстница изъ зады вела въ наши комнаты. Спать мнѣ не хотѣлось; я раздѣлась, надѣла ночную кофту и юбку и сѣла читать привезенныя съ почты газеты. Не знаю, какъ долго я читала, какъ вдругъ услышала какой-то протяжный, ужасный стонъ, отъ котораго замерло мое сердце и кровь остыла. Я бросилась внизъ, сбѣжала по лѣстницѣ и ринулась въ залу полутемную, едва освѣщенную одною лампой. По ней бѣжала матушка; я бросилась къ ней и схватила ее за тал³ю. Она билась въ рукахъ моихъ, съ безумнымъ лицомъ, и кричала страшнымъ голосомъ:

   - Убитъ! убитъ! убитъ!

   - Кто убитъ? Что съ вами? Бога ради, что съ вами?

   Но она не узнавала меня, продолжала отчаянно биться въ рукахъ моихъ, порываясь впередъ и все твердила, но тише и тише:

   - Убитъ! Убитъ!

   Я громко звала на помощь; прибѣжали горничныя; матушка глядѣла на верхъ безумными глазами и все шептала одно слово: "убитъ!"

   Принесли свѣчи, прибѣжали тетушки; мы замѣтили, что въ рукѣ матушки крѣпко сжато смятое письмо. Когда тетушка хотѣла разжать руку матушки и отнять письмо, она пронзительно вскрикнула и упала безъ памяти.

   Въ эту минуту вбѣжала Марья Семеновна, няня.

   - Кто убитъ? спросила она, не своимъ голосомъ.- Я слышала, она кричала: убитъ?

   - Не знаю няня, сказала я;-молчи, ради Бота не испугай бабушку, она легла почивать.

   - Заприте двери, чтобы маменька ничего не слыхала, распорядилась одна изъ тетушекъ,- и чтобы никто не смѣлъ сказать ей ни слова. Слышите? Въ ея лѣта испугъ - это смерть.

   Пока оттирали матушку, я старалась потихоньку вынуть письмо изъ ея руки, крѣпко сомкнутой; мнѣ удалось это, и когда матушку положили въ постель, все еще безъ чувствъ, я отдала письмо тетушкѣ.

   Всѣ мы обступили тетушку и черезъ плечо ея читали письмо. Съ первыхъ строкъ всѣ мы зарыдали, но старались заглушить свои рыдан³я, чтобы не испугать матушки. Марья Семеновна подошла ко мнѣ и крѣпко схватила меня за руку, дико блуждали глаза ея отъ одной къ другой.

   - Говори, произнесла она неистово,- кто убитъ?

   - Что ее мучить! сказала сквозь рыдан³я тетушка, и прибавила:- молись Богу, няня, Его святая воля. Сереженька убитъ.

   Марья Семеновна не вымолвила ни слова; она упала замертво, будто скошенный снопъ.

   Письмо было отъ Дмитр³я Ѳедоровича Кременева къ тетушкѣ Натальѣ Дмитр³евнѣ, другое отъ незнакомаго намъ господина Семигорскаго. Оба письма сохранились у меня. Вотъ они:

   "Милая сестрица, писалъ онъ,- очень прискорбно и тяжко мнѣ писать къ тебѣ, чтобы извѣстить тебя о новомъ постигшемъ наше семейство несчаст³и. Изъ прилагаемаго письма подполковника Ceмигорскаго ты увидишь, что добрый и милый племянникъ нашъ Сергѣй былъ убитъ наповалъ при стычкѣ, происходившей въ поляхъ Шампан³и между нашими войсками и французскимъ авангардомъ. Приготовь къ этому новому и жестокому испыт