Тур Евгения - Семейство Шалонских

  

  

   На четвертый день послѣ возвращен³я изъ Москвы нашихъ родителей, въ 9 часовъ утра послышался колокольчикъ, и лихая тройка въ грязи и пѣнѣ подкатила перекладную къ широкому крыльцу нашего дома. Изъ нея живо выскочилъ красивый мальчикъ, нашъ Сереженька, въ новой военной формѣ, взбѣжалъ единымъ духомъ на верхъ и бросился на шею къ матери. Какъ онъ перемѣнился, какъ похорошѣлъ, хотя его густыя кудри были острижены почти подъ гребенку. Мать и няня глядѣли на него съ умилен³емъ и несказанною нѣжностью, смѣшанную съ испугомъ, а отецъ съ удовольств³емъ.

   - Я боюсь спросить у тебя: надолго-ли? сказала ему матушка, обвивъ его шею рукой.

   - Да вѣдь это все равно, что долго, что коротко. Ѣхать надо.

   - Однако?

   - До вечера. Я мѣшкать не могу. Мнѣ приказано ѣхать въ Смоленскъ и оттуда выступать съ полкомъ дальше.

   - До вечера! воскликнула матушка.

   - До вечера, родимый ты мой, и няня заплакала.

   И какъ долго длился и какъ страшно скоро прошелъ этотъ день. Ему, казалось, конца не было, а вмѣстѣ съ тѣмъ онъ мелькнулъ мгновен³емъ. Кто испыталъ въ жизни радость свидан³я, томлен³е разлуки, раздиран³е грядущихъ, с³ю минуту наступающихъ прощан³й, прощан³й торжественныхъ, при которыхъ присутствуетъ грозный призракъ смерти, тотъ знаетъ, какъ долго тянется ужасный, послѣдн³й день, а вмѣстѣ съ тѣмъ испыталъ, что онъ пролетаетъ, какъ метеоръ или молн³я. Страдан³е такъ сильно, что мать, жена, сестра чувствуютъ, что онѣ отупѣли, что все помрачилось внутри ихъ, и какой-то безсознательный трепетъ объялъ все ихъ существо. Вотъ ужъ и пообѣдали. Встали изъ-за стола, поцѣловались. Ужъ не въ послѣдн³й ли разъ? Будемъ ли опять обѣдать вмѣстѣ? что-то страшно! и какъ тяжко.

   Въ нашей церкви, которую пристроилъ и обновилъ батюшка, издавна чтился образъ Грузинской Бож³ей Матери. Въ округѣ его считали чудотворнымъ; батюшка украсилъ дорогими камнями ризу этой иконы. Теперь онъ просилъ священника поднять икону, принести ее въ домъ и отслужить молебенъ. Мы всѣ вышли на крыльцо, всѣ на колѣняхъ съ мольбою и слезами встрѣтили икону Царицы Небесной. Отецъ взялъ ее изъ рукъ причетника и отдалъ меньшой сестрѣ; она понесла ее по лѣстницѣ и поставила на столъ, накрытый бѣлой скатертью въ переднемъ углу залы. Засвѣтили свѣчи, начали молебенъ. Батюшка, по обыкновен³ю, пѣлъ вмѣстѣ съ церковнослужителями; и его прекрасный голосъ былъ преисполненъ такого выражен³я, такой глубины чувства, что не забыть мнѣ никогда этихъ потрясающихъ звуковъ:

   - Пресвятая Богородица, спаси насъ.

   И всѣ мы, лежа ницъ, орошали половицы залы жгучими слезами, и изъ сердецъ всѣхъ насъ съ бол³ю и скорб³ю летѣла молитва: Спаси насъ!

   Затѣмъ конецъ; всѣ подошли и приложились къ кресту и иконѣ. Священникъ, почтенный старикъ, простой, неученый, но, жизни строгой, обращаясь къ брату, сказалъ:

   - Да даруетъ вамъ Господь оруж³е непобѣдимое на защиту церкви, отечества и царя, да поможетъ вамъ совершить долгъ христ³анина, вѣрноподданнаго и дворянина. Да благословитъ Онъ васъ!

   Смущенно слушалъ Сережа слова старика и, нагнувшись, поцѣловалъ его руку.

   Тѣмъ же порядкомъ сестрица снесла внизъ икону Богоматери, и всѣ мы, семья, слуги, дворня, сошедш³еся крестьяне, узнавш³е объ отъѣздѣ брата въ арм³ю, проводили ее до церкви. Когда икону поставили на мѣсто, и мы уже собирались уйти, батюшка взялъ брата за руку.

   - Помни, что я скажу тебѣ теперь, сказалъ онъ ему вполголоса, но твердо и пламенно,- не жалѣй себя, сражаясь. Умри за мать нашу Пресвятую Богородицу и за мать нашу землю Русскую. Если всяк³й изъ васъ, не помышляя о себѣ, исполнитъ долгъ свой, несмѣтные враги наши найдутъ себѣ могилу въ землѣ нашей. Помни, что тотъ, кто положитъ животъ свой на полѣ брани за вѣру и отечество, удостоится вѣнца небеснаго. Поди, приложись еще.

   Стемнѣло. Одна свѣча горѣла въ большой залѣ и тускло освѣщала, не проникая въ углы, гдѣ сгустилась тьма. Мы сидѣли всѣ вокругъ стола, молчали, тоскливо ждали роковой минуты прощанья. Изрѣдка кто-нибудь изъ насъ спрашивалъ, не забылъ ли братъ той или другой нужной въ дорогѣ и походѣ вещи. - "Не забылъ! Взялъ!" отвѣчалъ онъ отрывисто. Рука его сжимала руку бѣдной матушки, не спускавшей съ него глазъ сухихъ и блестящихъ, и не произнесшей ни слова. Сзади его стула, сложивъ руки, стояла няня, и слезы ея лились рѣкой неслышно, незамѣчаемыя ей самой, и капали онѣ и на грудь ей, и на его русую, курчавую голову! Но вотъ шумъ колесъ... Звонъ колокольчика... Топотъ лошадей и - молчан³е. Всѣ вздрогнули, всѣ встали, сердце захолонуло и замерло. Всѣ бросились къ нему, и замкнулся около него тѣсный, полный любви и муки, семейный кругъ.

   - Присядемъ по обычаю отцевъ, сказалъ батюшка,- и благословимъ сына, Варенька.

   Всѣ сѣли. Сѣли и слуги, это гдѣ стоялъ, мног³е присѣли на полу. Водворилось молчан³е. Всяк³й читалъ про себя краткую молитву, а кто не читалъ, тотъ ее мыслилъ или чувствовалъ.

   Отецъ всталъ первый, крестясь, взялъ образъ, и братъ опустился передъ нимъ на колѣни, поклонился въ землю, приложился къ образу и съ рыдан³емъ упалъ на грудь отца. Руки батюшки дрожали. Онъ взялъ въ обѣ руки голову сына и поцѣловалъ ее. Затѣмъ передалъ образъ матери нашей. Бѣдная, бѣдная матушка! Блѣднѣе своего бѣлаго платья, дрожа, какъ листъ, шевеля побѣлѣвшими. губами, стояла она, прямая и неподвижная, предъ лежавшимъ передъ образомъ и ея сыномъ. Но вотъ онъ поднялся, торопливо приложился къ образу и замеръ на груди, его кормившей. Одно громкое рыдан³е огласило залу. Рыдали всѣ, кромѣ обезумѣвшей отъ горя матери. Онъ оторвался отъ нея и искалъ глазами свою старую няню, которую заслонили тѣснивш³еся вокругъ него. Матушка угадала его взоръ, поняла желан³е и сказала внятно съ какимъ-то страннымъ спокойств³емъ:

   - Няня, Марья Семеновна, благослови его, ты вторая мать.

   Няня взяла образъ. Никогда не видала я ее такою. Некрасивое лицо ея измѣнилось; глаза блестѣли, лицо просвѣтлѣло и преобразилось. Она молилась восторженно.

   Поцѣлуи, слезы, прерывистыя слова... Всѣ сошли за нимъ на крыльцо. И на крыльцѣ тѣ же объят³я, рыдан³я, та же мука разставан³я. Онъ вырвался изъ нашихъ объят³й и прыгнулъ въ телѣгу; Сидоръ, его молодой камердинеръ, утирая слезы кулаками, вскочилъ на облучекъ; ямщикъ взмахнулъ возжами. Но вотъ раздался ужасъ, внушающ³й стонъ, и лихорадочно-быстро бросилась мать къ телѣгѣ. Рука ея схватила руку брата. Онъ покрылъ ее поцѣлуями, но она не хотѣла отпускать и все сильнѣе сжимала его руку. Батюшка подошелъ, положивъ свою руку на ихъ сжатыя руки,- онѣ разомкнулись, и рука матушки осталась въ рукѣ отца.

   - Съ Богомъ! пошелъ! сказалъ батюшка; ямщикъ взмахнулъ возжами, и тройка съ мѣста приняла во всю прыть. Колокольчикъ залился, будто заплакалъ; не забыть мнѣ никогда этого щемящаго звука; и телѣга, тройка, братъ исчезли мгновенно во мракѣ осенней ночи, а матушка все стояла, все глядѣла въ эту ночь, въ эту мглу, гдѣ ужъ нѣтъ ничего, гдѣ уже и звуки удалявшейся перекладной тройки мало-по-малу исчезаютъ, замираютъ.

   - Пойдемъ домой, Варенька, сказалъ батюшка, второй разъ называя ее такъ.

   Она вздрогнула, будто пришла въ себя, сдѣлала два неровныхъ шага и упала бы несомнѣнно на крутыя каменныя ступени высокаго крыльца, еслибы онъ не поддержалъ ее. Она опустилась на его руки; онъ поднялъ ее, какъ перо, и понесъ вверхъ по лѣстницѣ. Мы пошли за ними, горько плача и держась за руки, сестра съ братомъ и сестра съ сестрою, но когда мы вошли на верхъ, отца и матери не было ни въ столовой, ни въ гостиной. Дверь ихъ спальни была заперта; и что онъ говорилъ ей, какъ утѣшалъ, плакалъ ли съ ней, молился ли, знаетъ одинъ Богъ да она сама. Она о томъ никому не говорила, но мы всѣ замѣтили, что ихъ отношен³я совершенно измѣнились съ этого вечера. Она почти не оставалась съ нами, льнула къ нему, къ нему одному, ища въ немъ опоры, силы, утѣшен³я!,.. Они казались мнѣ не пожилыхъ лѣтъ супругами, а молодою, любящею другъ друга, четою.

   Какая тяжелая жизнь настала для нашего семейства, и, скажу, для всѣхъ васъ окружавшихъ, ибо и слуги наши, и вся дворня были погружены въ унын³е. Всѣ бродили, какъ тѣни, не слышно было веселаго шопота въ дѣвичьей и хохота въ буфетѣ. А ужъ больше всѣхъ мучилась матушка. И утромъ, и вечеромъ, днемъ и ночью неотвязная мысль о сынѣ, тоска и тревога грызли ее. Она мало спала, мало кушала, не хлопотала по хозяйству, книги въ руки не брала, а безпомощно сидѣла у окна, опустивъ руки съ вязаньемъ на колѣняхъ и часами глядѣла куда-то вдаль. Мысленныя очи ея глядѣли въ непроглядное будущее, а тѣлесныя были открыты и глядѣли, ничего не видя. Если входилъ батюшка, она торопливо принималась вязать и дѣлала видъ, что занята работою. Онъ вѣроятно все видѣлъ, ибо ничего у нея не спрашивалъ, а цѣловалъ ее и уходилъ къ себѣ. Если мы что у ней спрашивали, приказан³й ли по хозяйству или позволен³я сдѣлать что-нибудь, она заставляла повторять вопросъ, вслушивалась съ напряжен³емъ, иногда отвѣчала невпопадъ, а чаще говорила:

   - Дѣлайте, какъ знаете.

   Очевидно ей было все - все равно. Она ушла въ себя, въ свою скорбь и свой смертельный страхъ. Она даже перестала говорить съ няней, и когда та подсаживалась къ ней и замѣчала:

   - Гдѣ-то теперь Сережинька? Чай ужъ пр³ѣхалъ. Напишетъ намъ, дастъ вѣсточку.

   - Съ кѣмъ? не съ кѣмъ, отвѣчала матушка отрывисто.- Да и что радости въ вѣсточкѣ, писалъ, а черезъ минуту...

   Она не кончала и мѣнялась въ лицѣ.

   - А гдѣ, слышно, войска-то наши? допрашивала няня.

   - У Смоленска, отвѣчала черезъ силу матушка. И обѣ умолкали. Батюшка былъ сраженъ вѣстями изъ арм³и. Онъ не могъ понять, почему наша арм³я не идетъ навстрѣчу къ врагу, почему не дерется, а отступила къ Смоленску и стоитъ, и стоитъ недвижима.

   - Не измѣна ли? глухо проговорилъ онъ однажды, прочитавъ письма, присланныя изъ Москвы. Одно изъ нихъ было отъ нашего дяди, двоюроднаго брата нашей матери, Димитр³я Ѳедоровича Кременева. Онъ любилъ все наше семейство, быль уже въ большихъ чинахъ и командовалъ гвардейскимъ полкомъ. Вѣроятно вѣсти были нерадостныя, ибо батюшка тотъ же день собрался и поѣхалъ въ Москву, отъ которой наше Воздвиженское было за 60 верстъ. Во время его отсутств³я матушка мучилась больше прежняго; малѣйш³й шумъ въ домѣ, отворенная невзначай дверь, громкое слово въ сосѣдней комнатѣ заставляли ее блѣднѣть и дрожать. Всѣ мои усил³я клонились къ тому, чтобы меньш³я дѣти не шумѣли и чтобы кто изъ домашнихъ не вошелъ къ ней, не испугалъ ея. Наконецъ на четвертый день батюшка возвратился.

   - Что новаго, другъ мой, спросила у него матушка, обнимая его.

   - Нѣтъ ли вѣсточки отъ Сереженьки?

   - Не привелъ ли Ботъ одержать побѣду? сыпались вопросы наши.

   - Побѣдъ нѣтъ, а отступлен³е продолжается. Всѣ войска стянуты къ Смоленску. Всѣ недоумѣваютъ, а я сужу по своему, и мног³е со мною согласны, хотя громко говорить это опасно, измѣна. При такой бѣдѣ и при такихъ порядкахъ, царю нужны старый и малый. Всѣ годятся.

   И я, и матушка, мы глядѣли на него зорко, и поняла его тотчасъ. Онъ продолжала:

   - Я подалъ прошен³е вступить въ военную службу - и съ сыномъ.

   - Съ сыномъ? Да вѣдь сынъ ужъ съ полку!

   - Съ другимъ, съ Николаемъ.

   - Съ Николашей! воскликнула мать и быстро встала со стула, будто жизнь возвратилась къ ней.- Да вѣдь онъ ребенокъ?

   - Какой онъ ребенокъ. Ему минетъ 15 лѣтъ черезъ два мѣсяца. Я старъ, а онъ малъ, а вдвоемъ мы еще службу сослужимъ. Онъ ѣздитъ верхомъ бойко, его куда ни пошли, все довезетъ и толкомъ передастъ; стрѣляетъ хорошо, ястребовъ на-лету убиваетъ, какъ же ему француза не подстрѣлить.

   - И отчего же французу его не застрѣлить, произнесла матушка съ ужасомъ;- мальчикъ! ребенокъ!

   - На это воля Бож³я; пришелъ часъ вставать поголовно и старому, и малому. Врагъ въ землѣ нашей, въ арм³и неладно, значить, всяк³й честный и усердный служивый, старъ ли, молодъ ли пригодится.

   - Да его не возьмутъ.

   - Кого?

   - Николашу, ребенка.

   - Не вамъ судить о томъ, мой другъ, просьба подана, принята и пошла куда слѣдуетъ. Резолюц³я по ней выйдетъ въ скорости. Надо готовиться. Ты бы собрала насъ; такъ-то, милая.

   Отецъ подошелъ къ ней и нѣжно обнялъ ее. Она сидѣла, опустивъ голову, и больше не противорѣчила, поняла ли, что противиться нельзя, а быть можетъ и не должна; она покорилась. Встрѣтивъ Марью Семеновну въ сѣняхъ (а я ходила за матушкой по пятамъ, такъ мнѣ было жаль ее), она на вопросъ няни: "правда-ли, что Николаша тоже уѣзжаетъ, и самъ баринъ идетъ на службу", отвѣчала: "Правда." Перебьютъ дѣтей моихъ и его убьютъ. Воля Бож³я. Двухъ смертей не бывать, а одной не миновать, а мнѣ ихъ не пережить. Да и то сказать, враги близехонько, къ Смоленску подходятъ, не сидѣть же мужчинамъ, поклавши руки, за спиной женъ и матерей. Надо идти. Пусть идутъ. И да будетъ надъ ними воля Создателя".

   Новый толчекъ измѣнилъ нравственное состоян³е матушки. Предстоявшая разлука съ мужемъ и меньшимъ сыномъ пробудила въ ней лихорадочную дѣятельность. Изъ апат³и она перешла въ усиленныя занят³я. Съ утра до вечера она кроила и шила. Она не только заботилась о снаряжен³и отца и брата, но и всѣхъ тѣхъ, которыхъ отецъ намѣревался взять съ собою, обмундировавъ ихъ на свой счетъ. Молодые парни изъ мужиковъ и изъ дворни шли за нимъ, но куда, никто еще не зналъ.

   Однажды вечеромъ, когда мы всѣ сидѣли за работой въ залѣ вокругъ длиннаго обѣденнаго стола, заваленнаго холстиной, полотнами и сукномъ, явился изъ Москвы нашъ домашн³й почтарь и привезъ почту и письма. Мы всѣ поднялись съ мѣстъ въ великомъ смятен³и и обступили его. Онъ разсказывалъ прерывавшимся голосомъ, что подъ Смоленскомъ была битва, что Смоленскъ сгорѣлъ, а наши войска отступаютъ.

   Матушка дрожала съ головы до ногъ. Слово "битва" сразило ее. Батюшка распечаталъ письмо и дрожащею рукой подалъ матери записку, писанную рукой брата. Оба они пробѣжали ее глазами, оба перекрестились и крѣпко обнялись. Братъ писалъ нѣсколько словъ. Онъ участвовалъ въ сражен³и, остался невредимъ и отступалъ съ полкомъ своимъ. При запискѣ брата было нѣсколько словъ отъ дяди. Онъ писалъ, что братъ заслужилъ любовь товарищей и бился храбро. Эта вѣсть оживила матушку, но не отца. Казалось, что сердце его закрыто для любви семейной и принадлежитъ нераздѣльно родинѣ и арм³и. Вѣсть о продолжавшемся отступлен³и приводила его въ негодован³е, смѣшанное съ ужасомъ, а неполучен³е отвѣта на просьбу вступить въ службу - бѣсило его. Ему страстно хотѣлось ѣхать тотчасъ въ арм³ю, служить хотя простымъ солдатомъ, лишь бы биться съ врагомъ.

   - О чинахъ не помышляютъ, говорилъ онъ,- я не командовать хочу, сохрани Боже, а защищать отечество и животъ свой положить за него. Что же они со мной дѣлаютъ! кончилъ онъ восклицан³емъ съ такимъ отчаян³емъ въ голосѣ, что я и матушка, мы бросились къ нему и сказали:

   - Подождите. Отвѣтъ придетъ, непремѣнно придетъ. Царю нужны теперь вѣрныя слуги.

   - Въ Царѣ нашемъ я не сомнѣваюсь, не сомнѣваюсь въ доблести и силѣ сыновъ земли нашей; но сомнѣваюсь въ начальствѣ. Оно-то плохо мнѣ кажется. Особенно эти бумажники и канцелярск³е писаки.

   Отецъ мой всегда питалъ недовѣр³е нѣкоторое презрѣн³е военнаго ко всякимъ дѣлопроизводителямъ по штатской части.

  

  

   Прошло еще много времени въ неизвѣстности, въ тоскѣ и тревогахъ. Шумъ на дворѣ, скрипъ проѣзжающей телѣги, топотъ конск³й въ ночной тиши - все заставляло насъ трепетно прислушиваться и ожидать съ замирающимъ сердцемъ и вѣстей, и приказан³й. Наконецъ однажды утромъ пр³ѣхалъ нарочный изъ нашего московскаго дома и подалъ батюшкѣ большой пакетъ, запечатанный казенною печатью. Отецъ разломилъ большую печать и развернулъ бумагу. Съ первыхъ же строкъ лицо его прояснилось, глаза вспыхнули и загорѣлись. Онъ кинулся къ матушкѣ, стоявшей за его плечами и читавшей черезъ него бумагу, и обнялъ ее.

   - Радуйся жена! Радуйтесь дѣти. И сынъ твой и мужъ твой годятся защищать отечество, сказалъ онъ торжественно, съ неподдѣльнымъ энтуз³азмомъ.- Государь милостиво принялъ просьбу мою и приказываетъ мнѣ взять начальство надъ формирующимся калужскимъ ополчен³емъ, а сына моего приказываетъ, по его малолѣтству, зачислить при мнѣ. Укладывайтесь. Послѣ завтра мы выѣдемъ въ Калугу. Ты можешь жить у матушки въ Щегловѣ, Варенька, пока я сформирую ополчен³е. Я буду наѣзжать къ вамъ изрѣдка.

   Мать заплакала и прижалась лицомъ къ его груди, держа сына за руку. Николаша, съ блиставшими отъ радости глазами, съ пылавшимъ, какъ зарево, лицомъ, стоялъ тихо, но гордо. Батюшка гладилъ рукой голову матери. Она мало-по-малу стихла и отерла слезы.

   Цѣлый день этотъ, весьма мнѣ памятный, мы провели въ заботахъ и хлопотахъ. Мы убирали все въ домѣ и укладывали то, что брали съ собою. Помню, какъ матушка вошла со мною въ образную, гдѣ при свѣтѣ лампады, въ золоченыхъ ризахъ с³яли старинныя иконы нашего семейства. Тутъ, въ двухъ старинныхъ к³отахъ; хранились благословен³я отцевъ, дѣдовъ и прадѣдовъ. Матушка положила три земные поклона, перекрестилась, отворила к³отъ и стала снимать образа.

   - Держи, Люба, и укладывай. Образовъ я здѣсь не оставлю.

   - Но, матушка, сказала я со страхомъ,- неужели вы думаете, что французы придутъ сюда.

   - Ничего я не думаю и ничего не знаю, но въ такое смутное время не оставлю я видимое благословен³е моихъ и его родителей. Бери, Люба. Вотъ образъ Покрова Бож³ей Матери, которымъ благословила меня бабушка-свекровь, твоя бабушка, когда я вошла въ первый разъ невѣстой въ домъ. А вотъ Богородица Милующая, которою моя бабушка благословила меня при рожден³и. А вотъ, возьми бережно, это икона Знамен³я Бож³ей Матери, подъ которою родилась моя матушка, и она благословила ею твоего брата, моего Сереженьку. Милочка, помоги сестрѣ укладывать иконы, чтобы не погнуть вѣнцовъ и не потереть лица, да помните, что я говорю вамъ. Когда я умру, скажите вашимъ дѣтямъ и храните святыню семейства, запомните, кто кого и когда благословилъ. Придерживайтесь обычаевъ, помните семейныя предан³я, съ ними соединяются семейная любовь и родственныя связи. Вотъ благословляющ³й Спаситель и крестъ съ мощами; имъ благословили меня къ вѣнцу, а крестъ съ мощами три поколѣн³я надѣвалъ на себя женихъ въ день свадьбы. Этотъ крестъ былъ надѣтъ на вашего отца его матерью, когда онъ шелъ къ вѣнцу. Всѣ его и мои родители, кромѣ маменьки, скончались и остались съ нами ихъ благословен³я въ видѣ иконъ. Я дорожу ими больше всего и увезу съ собою.

   - Прикажете укладывать серебро и какое? спросила, входя, первая горничная матушки, Катерина.

   - На что серебро! Не пиры давать, не то время.

   - Бери серебро, жена, бери золотыя и брилл³антовыя вещи; не пиры давать, а ополченцевъ одѣвать надо. Денегъ не хватитъ, все пригодится. Благо есть что отдать, сказалъ отецъ.

   - Укладывай все серебро, приказала матушка Катеринѣ,- а брилл³анты въ шкатулкѣ; возьми ее и поставь мнѣ подъ ноги въ карету.

   Въ матушкѣ совершилась большая перемѣна. Никогда до той поры не слыхивала я отъ нея чтобы она дорожила своими образами въ к³отахъ. Она никогда о нихъ не говаривала. Всегда слыхала я, напротивъ того, что она дорожитъ своимъ фамильнымъ серебромъ и брилл³антами. Она часто намъ ихъ показывала и говаривала, кому и что отдастъ, когда мы будемъ выѣзжать въ свѣтъ и выйдемъ замужъ. А теперь она, повидимому, охотно соглашалась отдать серебро и брилл³анты и дорожила иконами, называя ихъ видимымъ благословен³емъ предковъ. Отецъ чтилъ иконы, какъ святыню, а мать, конечно, признавая ихъ святынею, дорожила ими по воспоминан³ю о важныхъ эпохахъ въ жизни семейства, и какъ благословен³е родныхъ, съ нимъ сопряженное.

   Къ крыльцу подвезены были экипажи и нагружались телѣги сундуками, ибо ѣхали мы на долгое, неопредѣленное время. Всѣ мы въ этотъ день утомились до-нельзя хлопотами, укладкою и бѣготнею, и легли спать раньше обыкновеннаго. Я, какъ и друг³я, устала, и лишь только опустила голову на подушку, какъ заснула крѣпкимъ сномъ.

   Ночью мнѣ приснился страшный сонъ: я видѣла моего брата Сережу среди большаго воинства; и спереди, и сзади его падали на землю сраженные люди, а онъ стоялъ невредимо посреди нихъ. Вдругъ увидѣла я за нимъ страшную, темную, почти черную фигуру, на которой было накинуто черное укутывавшее ее съ головы до ногъ покрывало. У этой высокой фигуры была рукахъ коса, она ходила около брата и косила, косила, косила. Со всякимъ замахомъ косы валились воины, но брата она не касалась, и стоялъ, онъ бодро и невредимо посреди груды тѣлъ.

   - Смерть коситъ! закричала я въ ужасѣ и проснулась отъ звуковъ собственнаго голоса.

   Свѣтало. Я еще не опомнилась отъ сна, какъ раздался гулъ, сперва глухой, потомъ громче и громче.

   Окна задребезжали. Гулъ этотъ несся издалека и походилъ и на вой, и на грохотъ; земля дрожала, дрожали стѣны дома, и душа моя замерла отъ ужаса. Я вскочила, накинула наскоро платье и выбѣжала на дворъ. Тамъ уже стояли толпы домашнихъ и всѣ они, какъ испуганное стадо, жались другъ къ другу. Малыя дѣти и дряхлые старики вылѣзли изъ своихъ избенокъ и стояли тутъ, точно окаменѣлые. Батюшка стоялъ съ матушкой и держалъ ее за руку.

   - Господи! Что это? закричала я, подбѣгая.

   - Молись Богу, Люба, это сражен³е. Наши бьются, наши бьются.

   - Но гдѣ это, Боже милостивый!

   - Гдѣ? Должно быть къ Смоленской дорогѣ, гулъ идетъ оттуда. Верстъ за 60 или за 80, туда къ Тарутину должно быть, сказалъ намъ бургомистръ, поднимаясь съ земли, къ которой онъ приложилъ голову, стараясь разслышать, откуда несся грохотъ и гулъ.

   - Господи, спаси люди Твоя, произнесъ отецъ, и упалъ на колѣни въ молитвѣ и скорби.

   Какъ вамъ разсказать этотъ ужасный день. Долго стояли мы въ тоскѣ неписанной и ужасѣ, угнетавшемъ душу. У многихъ изъ стоявшихъ были въ арм³и сыновья, братья, мужья, у всѣхъ было сознан³е, что бились свои, наши, противъ многочисленнаго и страшнаго, наступавшаго на насъ врага. Наконецъ, первый изъ всѣхъ, опомнился отецъ.

   - Нечего стоять здѣсь, сложа руки. Этимъ не поможешь. Либо драться надо, либо молиться. Пойдемте въ церковь просить Господа помиловать и спасти насъ и нашихъ.

   Онъ взялъ матушку за руку и пошелъ по аллеѣ въ церковь; за нимъ двинулись мы и вся толпа слугъ, дворни и крестьянъ, сбѣжавшихся на господск³й дворъ. Вызвали стараго священника. Вышелъ онъ въ бѣдномъ подрясникѣ, блѣдный какъ полотно, дрожавшими руками отперъ самъ церковь, возложилъ на себя ризы и началъ молебенъ съ водосвят³емъ. Когда дьячки и хоръ нашихъ домашнихъ, обученныхъ отцомъ церковному пѣн³ю, запѣлъ:

   "Побѣды благовѣрному императору нашему на сопротивныя даруяй"... всѣ, кто былъ въ церкви, упади ницъ и ручьи слезъ оросили каменныя плиты храма.

   - Какъ молиться, сказала мнѣ матушка шопотомъ, выходя изъ церкви, когда я подошла къ ней и, горько плача, молча поцѣловала ея бѣлую, безжизненную руку, - какъ молиться? За него, живаго, или за него... убитаго? пролепетала она чуть слышно.

   - За живаго, матушка, за живаго. Онъ живъ и невредимъ - я знаю.

   И я разсказала ей мой страшный сонъ, въ эту самую ночь, передъ самымъ сражен³емъ приснивш³йся мнѣ, она слушала меня, вздрагивая, но мнѣ показалось, что она становилась спокойнѣе, хотя и сказала мнѣ:

   - Какъ мнѣ вѣрить сну въ такую ужасную минуту. Сонъ - ночное мечтан³е.

   - Или видѣн³е, мамочка моя милая. Это душа смущенная видитъ. Это благость Бож³я. Его милосерд³е, Его даръ.

   Отецъ вслушался въ разговоръ нашъ.

   - Въ св. писан³и, сказалъ онъ,- говорится о снахъ. Ихъ не отвергаютъ предан³я нашей церкви. Пророки, праведники видали видѣн³я, а мы грѣшные ихъ недостойны, но сны могутъ быть у невинныхъ или у вѣрующихъ, и ниспосланы имъ свыше. Ободрись, жена. Дочь наша дѣвушка, зла не знающая! быть можетъ ей посланъ сонъ вѣщ³й на утѣшен³е.

   А гулъ не умолкалъ; напротивъ, онъ стоялъ и земля дрожала. Казалось, онъ росъ и ширился. Итакъ до самаго вечера - и вдругъ все смолкло. Ночная тишина послѣ этого гуда и грома казалась грознѣе и ужаснѣе. Ночь стала тихая, но темная, какъ яма, ни звѣзды на небѣ, ни мѣсяца, однѣ темныя, черныя тучи на свинцовомъ небѣ ползли медленно.

   Всѣ мы въ эту злополучную ночь не смыкали глазъ. Каждый изъ васъ забился въ свой уголъ. Я ушла къ себѣ, оставивъ батюшку и матушку вмѣстѣ, сидѣвшихъ рядомъ въ молчан³и. Подлѣ меня, рядомъ, жила Марья Семеновна, и всю ночь я слышала, какъ она читала молитвы и клала земные поклоны. Подъ ея монотонный шопотъ я задремала. Вдругъ услышала я топотъ коня; гулко раздавался онъ въ этой ночной тиши. Я прислушалась, едва переводя духъ. Вотъ онъ ближе и ближе. Да, это скачетъ верховой, и какъ скачетъ! Во тьмѣ ничего не видно, только слышно. Я сбѣжала на крыльцо. Все ближе и ближе, и въ воротахъ двора, сквозь мглу разсвѣта мелькнулъ темный образъ всадника - на дворъ прискакалъ онъ; его тонкая фигурка нагнулась впередъ; на шею измученнаго коня. И вотъ онъ ужъ у крыльца, и съ коня взмыленнаго, испачканнаго грязью, забрызганнаго пѣной, соскочилъ онъ, братъ мой; милый братъ мой. Я бросилась на него и обвила его шею моими, замиравшими отъ радости и испуга руками. Онъ поспѣшно поцѣловалъ меня, но отстранилъ и ринулся въ домъ. Громко стучали шаги его, когда онъ бѣжалъ стремглавъ по лѣстницѣ. Раздался крикъ, страшный крикъ матери и все замерло. Когда я наконецъ могла вбѣжать на лѣстницу, то увидѣла брата посреди нашего семейства, тѣснившагося вокругъ него. Мы вошли въ гостиную; братъ заперъ дверь за мною, не впуская меньшихъ дѣтей. Мы остались въ четверомъ - батюшка, матушка, братъ и я.

   - Батюшка, свѣжую, сильную лошадь! Я долженъ сейчасъ ѣхать назадъ. Прикажите осѣдлать. Моя лошадь, почитай, загнана.

   Отецъ отворилъ окно и громко крикнулъ. Ночной сторожъ отозвался.

   - Сейчасъ осѣдлать Лебедя и подвести къ крыльцу.

   Онъ обратился къ сыну.

   - Ну, говори.

   - Было большое сражен³е.

   - Знаю.

   - Мы не побѣждены (отецъ перекрестился), но намъ приказано отступать. Дядя Дмитр³й Ѳедоровичъ выхлопоталъ мнѣ позволен³е отлучиться на нѣсколько часовъ и приказалъ мнѣ заѣхать къ вамъ, и сказалъ, чтобы вы уѣзжали тотчасъ. Здѣсь небезопасно. Французы идутъ за нами слѣдомъ.

   - А Москва? Москва!

   - Не знаю, батюшка; никто ничего не знаетъ. Предполагаютъ, что передъ Москвой будетъ другое сражен³е, что ее отстоятъ... Мы отстоимъ ее, батюшка, продолжалъ братъ съ жаромъ,- отстоимъ или всѣ ляжемъ на мѣстѣ. Но вамъ оставаться здѣсь нельзя. Матушка, сестры... тутъ невдалекѣ потянется Бонапартова арм³я. Уѣзжайте немедля, тотчасъ.

   - Но куда?

   - Арм³я идетъ на Москву. Ступайте на югъ, въ Алексинъ, черезъ Малый Ярославецъ. Тамъ нѣтъ непр³ятеля, онъ идетъ съ другой стороны. А теперь прощайте. Мнѣ пора. Благословите.

   Братъ опустился на колѣни; и родители благословили его. Прощан³е не длилось. Онъ спѣшилъ, ему надо было скакать 60 верстъ до Москвы. Онъ сѣлъ на лошадь, и она вынесла его во весь опоръ изъ родительскаго дома. Въ мигъ исчезъ онъ изъ глазъ нашихъ за деревьями аллеи. Его пр³ѣздъ, свидан³е, отрывистыя рѣчи - все произошло такъ быстро, что намъ казалось это сномъ, бредомъ больнаго воображен³я.

   Какъ мы ни спѣшили, а ближе вечера выбраться не могли, ибо пришлось, въ виду возможности непр³ятельскаго нашеств³я, многое брать съ собою, а оставшееся сносить въ подвалы дома, въ кладовые, закладывать двери камнями и замуравывать ихъ. На бѣду вышло новое затруднен³е - не хватило лошадей для лишнихъ подводъ. Ихъ давно искали въ табунахъ и въ поляхъ, гдѣ паслись онѣ. Перепуганные слуги бѣгали зря, дѣло не спорилось въ ихъ рукахъ, и только энерг³я батюшки и его разумныя и строг³я приказан³я могли водворить нѣкоторый порядокъ. Совсѣмъ смерклось, когда наконецъ запрягли лошадей. Темная осенняя ночь стояла, когда мы всѣ, помолясь, вышли изъ дому. большая толпа собравшихся крестьянъ и дворовыхъ собралась на дворѣ. Начались прощан³я и общ³я слезы. Бабы выли и причитали, мужики стояли мрачные и суровые.

   - Ну, православные, сказалъ отецъ громко,- слушайте, что я скажу вамъ. Бабы! не голосить, уймитесь, причитаньемъ не поможете. Молодые ребята записывайтесь въ ополчен³я, кого не возьмутъ въ солдаты. Бурмистръ и м³ръ распорядится. Надо всѣмъ идти и класть голову за наше правое дѣло. Я тоже поступаю на службу и съ меньшимъ сыномъ. Жену и дочерей везу къ роднѣ; будутъ молиться Богу за всѣхъ насъ. А вы, старики съ бабами и дѣтьми, соберите пожитки, припрячьте, что можно, заройте въ землю и не оставайтесь въ деревнѣ. Возьмите хлѣбъ, ступайте въ лѣсъ, выройте землянки и схоронитесь, пока холода не настали, а тамъ, что Богъ дастъ. Быть можетъ, мы съ врагами и управимся. Въ деревню навѣрно придетъ онъ, если, какъ въ томъ сомнѣваться нельзя, его отобьютъ отъ Москвы. Нельзя знать, по какой дорогѣ онъ отступитъ или разбредется. Ну, прощайте, братцы! Прощайте, дѣти! Дастъ Богъ - увидимся, а не увидимся, не поминайте меня лихомъ и простите, въ чемъ я согрѣшилъ передъ вами, или кого обидѣлъ. Если я буду убитъ, помяните душу мою въ вашихъ молитвахъ; счастливо оставаться. Господь съ вами; на него одного надѣяться надо, и не оставитъ Онъ насъ во дни скорби.

   Отецъ поклонился на всѣ стороны, и блѣдный, но спокойный, сошелъ съ крыльца, провожаемый, напутственный желан³ями и благословен³ями растроганнаго и смущеннаго люда. Онъ сѣлъ въ коляску. Стали усаживаться въ экипажи, и всѣ мы тронулись въ путь.

   - Стой! закричалъ вдругъ батюшка не своимъ голосомъ и выпрыгнулъ изъ коляски съ пыломъ молодости. Его окружили крестьяне и дворня.

   - Забылъ. Тутъ больш³е у меня запасы хлѣба, сѣна и овса. Не хочу я кормить врага добромъ нашимъ.

   - Эй, бурмистръ, сюда, живо. За мною, православные.

   Отецъ пошелъ за рощу; тамъ, въ подѣ, недалече отъ дому, вдали отъ строен³й усадьбы, стояла рига, стоги сѣна, овса и еще немолоченой ржи.

   Издали намъ видно было, какъ при свѣтѣ многихъ факеловъ, наскоро свитыхъ изъ соломы, суетились вокругъ риги и стоговъ черныя фигуры, кишѣли, какъ муравьи, бѣгали и скучивались крестьяне. Вдругъ показался густой, черный дымъ; онъ повалилъ густымъ слоемъ и тяжело поползъ но землѣ, будто страшное невиданное чудовище, безпрестанно измѣнявшее форму. Но вотъ черный дымъ побагровѣлъ, и края волнующихся клубовъ его вдругъ подернулись позолотой и одѣлись яркимъ огнемъ. Еще минута, и высоко взвился столбъ пламени, за нимъ другой, трет³й, и стояли они, колеблясь и зыблясь, и пылая въ черномъ подѣ. Скоро и поле, и лѣса, и деревня, и усадьба освѣтились и окрасились багровою краскою. Мы съ ужасомъ глядѣли на пламя, на высок³е столпы огня, которые искрились, сыпались звѣздами и блестками и разсыпались во всѣ стороны. Столпы летѣли все выше и выше, бросали изъ себя горяч³я массы, полыхали, сверкали и снова одѣвались багровыми клубами дыма, и изъ него высились, опять сверкая ослѣпительнымъ блескомъ. Домъ стоялъ облитый кровавымъ свѣтомъ; поднялся вѣтеръ, деревья зашумѣли и закачали черными головами. Было очень страшно

   Наконецъ отецъ воротился, провожаемый толпою; она была возбуждена и гуляла, но разобрать слова было невозможно.

   Отецъ обратился къ ней. .

   - Въ амбарахъ много прошлогодняго, непроданнаго хдѣба. Что можно - заройте, чего нельзя зарыть,- увезите въ лѣсъ, но не оставляйте ничего въ усадьбѣ. Распорядись, бурмистръ. Прощайте еще разъ, съ Богомъ, пошелъ!

   Крупной рысью по накатанной дорогѣ бѣжали лошади. Пожаръ ярко освѣщалъ путь нашъ, золотилъ вившуюся между полей и луговъ проселочную дорогу, освѣщалъ всю окрестность; только лѣсъ стоялъ черный и мрачный, еще чернѣе, еще мрачнѣе отъ яркости поля, дороги и пунцоваго неба. Черные сучья деревьевъ, красно-бурые стволы опушки лѣса принимали фантастическ³я очертан³я. Казалось, то стоялъ не лѣсъ, а страшные великаны, которые грозились на насъ своими уродливыми членами. Шатался и хрустѣлъ лѣсъ, и мракъ его чащи наводилъ на душу ужасъ. Пугливо настроенному воображен³ю мерещилось въ этомъ мракѣ, Богъ вѣсть, что...

   Зарево долго провожало васъ. Поднявш³йся сильный и порывистый вѣтеръ завывалъ не жалобно, а злобно. Казалось, онъ сулилъ что-то страшное, грозное и неизбѣжное, какъ кара Господня!

  

  

   Когда мы пр³ѣхали къ бабушкѣ, не походилъ этотъ пр³ѣздъ нашъ на всѣ друг³е прошлые пр³ѣзды къ ней. Старушка не вышла встрѣчать насъ, она не ждала насъ и была испугана, когда мы вошли въ диванную. О внукѣ она не могла говорить безъ слезъ и обнимала матушку, обѣ вмѣстѣ плакали онѣ горько. Тетки были перепуганы. Всѣ обращались съ батюшкѣ съ вопросами, но онъ мало зналъ и могъ повторить только то, что сказалъ нашъ Сереженька. На другой-же день, по пр³ѣздѣ, батюшка уѣхалъ въ Калугу и занялся тамъ формирован³емъ ополчен³я. Онъ прислалъ въ Щеглово большое количество холста и сукна съ просьбою кроить и шить по образцамъ нужныя вещи для ополченцевъ. Весь домъ засѣлъ за работу. Тетушки и бабушка, побросавъ-кошельки, вязанья, вышиванья, кроили и шили бѣлье, также и всѣ горничныя дѣвушки и дворовыя женщины. Между тетушками и дворнею произошло сближен³е и водворились отношен³я, болѣе близк³я. Казалось, что за кройкой и шитьемъ забыли опасаться, забыли плакать и печалиться, забыли, что рѣшается участь всей земли подъ Москвою - по крайней мѣрѣ не говорили о томъ, но я полагаю, что каждый изъ насъ стремился произнести о томъ хотя слово. Это слово не заставило ждать себя.

   Однажды, во время молчаливаго и грустнаго обѣда нашего, прикащикъ Иванъ Алексѣевичъ словно выросъ на порогѣ залы, худой, высок³й, и въ эту минуту измѣнился лицомъ; онъ глухо произнесъ:

   - Матушка, Любовь Петровна.

   - Что ты, Иванъ? Да на тебѣ лица нѣтъ! Что случилось, говори ради Создателя.

   - Матушка, Любовь Петровна, бѣда великая, страшно вымолвить.

   Матушка встала. Она была блѣдна, какъ полотно, и дрожала. Старшая сестра ея, тетушка Наталья Дмитр³евна, схватила ее за руки.

   - Варенька! Варенька! Онъ о Сереженькѣ знать ничего не можетъ. Это что-то другое. Не мори ты насъ, говори, сказала она Ивану.

   - Въ Москву французъ вступилъ.

   - Быть не можетъ! Пустое.

   - Не пустое. Истинная правда. Вчера въ Калугѣ получено извѣст³е, и Григор³й Алексѣевичъ въ дворянскомъ собран³и читалъ письмо, присланное ему съ нарочнымъ отъ нашего генерала, братца вашего двоюроднаго.

   - Дмитр³я Ѳедоровича Кременева?

   - Точно такъ.

   - Да тебѣ кто сказалъ?

   - Ипатъ. Ипатъ самъ слышалъ. Вечеромъ у барина у Григор³я Алексѣевича было собран³е дворянъ. На баринѣ, сказываютъ, лица нѣтъ. Мног³е даже прослезились, господа-то, да слуги тоже.

   - Гдѣ Ипатъ? Позвать его!

   Пришелъ Ипатъ и подтвердилъ слова управляющаго. Сомнѣн³я быть не могло.

   - Что же это? Что же это? говорила бабушка, крѣпко сжимая свои руки,- стало быть сражен³е-то наши потеряли.

   - Сражен³я не было. Москву отдали.

   - Невозможно это, невозможно. Оставить Москву безъ боя, отдать, столицу отдать, святыню отдать! Господи, что же это! Да быть этого не можетъ!

   - Самъ слышалъ своими ушами, матушка-барыня. Григор³й-то Алексѣевичъ такъ и затрясся, а друг³е господа даже прослезились, самъ я видѣлъ, самъ плакалъ.

   Но вся семья отказывалась вѣрить такому ужасу - арм³я наша прошла черезъ Москву и Москву оставила. Невозможно! Рѣшили послать нарочнаго въ городъ съ письмомъ къ батюшкѣ. Всю эту ночь мы почти что не спали. Кто бродилъ въ большой залѣ, кто сидѣлъ въ углу, кто пытался шить, но бросалъ работу, кто отъ усталости и потрясен³я дремалъ на большомъ полукругломъ диванѣ; только далеко за полночь всѣ мы разбрелись по своимъ комнатамъ, но и тамъ не посѣтилъ насъ сонъ. Поутру посланный возвратился съ краткой запиской отъ батюшки. Я и теперь почти наизустъ помню эти строки, только разъ прочитанныя и перечитанныя.

   "Всё правда. Москва оставлена безъ бою, и въ нее вступилъ непр³ятель. Всѣмъ намъ поголовно надо умереть или выгнать врага".

   Когда матушка прочла записку прерывавшимся отъ волнен³я голосомъ, въ диванной поднялись глух³я рыдан³я и вскорѣ, какъ эхо, разошлись по дому, и отовсюду послышался плачъ и стонъ. Плакали горничныя, слуги, плакали въ кухнѣ, въ прачешной, подклѣтѣ; весь домъ былъ объятъ скорб³ю и погруженъ въ отчаян³е. Потянулись жесток³е дни, въ продолжен³е которыхъ забыты были всѣ порядки дома бабушки. Самое распредѣлен³е дня, до тѣхъ поръ наблюдаемое нерушимо, совершенно спуталось. Завтракали когда придется, даже обѣдали не всѣ сполна, особливо матушка, часто неприходившая къ обѣду; безъ доклада входили въ домъ дворовые мужики, часто, приходя въ диванную, передавали вѣсти, либо освѣдомлялись, нѣтъ ли чего новаго, либо спрашивали совѣта и просили помощи для уходившихъ въ солдаты сыновей и внуковъ. Много было всякихъ разсказовъ, но одинъ противорѣчилъ другому, а настоящаго положен³я дѣлъ никто не зналъ, не знали даже, гдѣ находится наша арм³я и почему бездѣйствуетъ. Разсказовъ было много. Знали вѣрно одно: Москва оставлена, французъ въ Москвѣ. Много было предположен³й.

   - А что если французъ пойдетъ дальше?

   - Ну, и мы уберемся дальше. Уѣдемъ - не съ нимь же, не съ нимъ же оставаться. Земля наша велика, не дойдетъ онъ до конца.

   - А если онъ дойдетъ?

   - Пусть идетъ. Наши соберутъ большую силу, окружатъ - тутъ ему и конецъ.

   - А я уѣду въ Вологодское имѣн³е, говорила бабушка.- Туда не дойдетъ.

   За этими рѣчами слѣдовало общее молчан³е. Каждый думалъ свою думу. Моя душа скорбѣла о матушкѣ. Я знала, что братъ дѣлаетъ свое дѣло и знала также, что помимо нашего, всѣмъ общаго горя, ее сокрушаетъ мучительная тревога о сыновьяхъ и мужѣ. Николашу взялъ съ собою батюшка, а ему только-что минуло 15 лѣтъ. Онъ былъ чрезвычайно малъ ростомъ, худъ и щедушенъ. Матушка боялась за него и все твердила: ребенокъ!

   - Оба сына и мужъ... сказала однажды матушка старшей сестрѣ своей, когда та зашла къ ней въ комнату ночью и застала ее сидящею на пос тели, съ головой, подпертою обѣими руками.

   - Ты бы заснула, потушила бы свѣчку.

   - Не могу.

   Однажды дней черезъ семь послѣ того, какъ мы узнали о занят³и Москвы, мы какъ-то раньше обыкновеннаго разошлись по своимъ комнатамъ. Всѣ мы были нравственно и физически измучены и начинали спать отъ утомлен³я. Мнѣ хотѣлось зайти къ матушкѣ, но я не посмѣла. Ея печаль и порою отчаян³е были свойства суроваго. Она не любила, чтобы къ ней входили, чтобы говорили съ ней или цѣловали ее. Она выносила нетерпѣливо не только наши ласки, но даже заботливость и ласки матери. Все ей было въ тягость, все раздражало ее, хотя она силилась подавить въ себѣ это раздражен³е. Другимъ было легче. Бабушка, кроткая и богомольная, неустанно молилась. Мног³я тетушки, добрыя и безхарактерн