Рекемчук Александр Евсеевич - Молодо-зелено

краснел и насупился.

   Но тут его слуха коснулись другие слова:

   - ...мы с гордостью называем имена тех, кто своим самоотверженным трудом обеспечил решение задачи: бригадира Николая Бабушкина, монтажника Черномора Агеева...

   (А может быть, Федор Матвеевич Каюров уже осознал, что он консерватор, бюрократ и вообще... Осознал - и решил исправиться. Пока его не турнули из председательского кресла. Что ж, пусть исправляется - нельзя отнимать у человека такую возможность...

   И стоит ли сегодня - в такой торжественный день - задавать оратору каверзные вопросы, портить всем настроение?)

   Николай ткнул локтем Черномора Агеева, стоящего рядом с ним - по другую сторону. Заметил, дескать? Про тебя сказано. Гордись. Не тем гордись, что тебя в речи назвали, а тем гордись, что тебя назвали монтажником. Такое звание не каждому дано.

   - Ты куда теперь? - вполголоса спросил Николай,

   - Не знаю... Мне бы на какую-нибудь временную работу устроиться. Как эта была.

   - А почему на заводе не остаешься?

   - Они велят договор заключать. На три года. А я вызова жду, теперь уж - со дня на день...

   Николай не стал дальше расспрашивать. Он ведь знал, какого вызова ждет этот парень. Совсем молодой еще парень, который три месяца назад был круглым сиротой, а теперь стал монтажником. Хороший парень, старательный... Только зря он так крепко надеется, что его обязательно со дня на день вызовут телеграммой и пошлют на Луну. Это ведь не в Хабаровск лететь: купил билет - и лети. Это дальше Хабаровска. И надо полагать, что туда, на Луну, не всех подряд посылают, а с разбором. Не всякого, кто заявление настрочит. Эдак всякий настрочит заявление - и садись в ракету. Может, туда вообще не по заявлениям посылают...

   Николай так прямо и сказал Черномору Агееву:

   - Может, туда не по заявлениям посылают?

   В ответ на это Черномор Агеев снисходительно усмехнулся, расстегнул нагрудный карман, достал из кармана тощий бумажник, из бумажника вынул комсомольский билет в серой корочке... Коля Бабушкин подумал, что он ему сейчас опять свою справку будет показывать. Но Черномор Агеев вместо справки развернул газетную вырезку - портрет...

   Курносый парень. Брови скобочками книзу. Губы скобочками кверху.

   Всем знакомый парень. Юра Гагарин. Юрий Гагарин. Юрий Алексеевич Гагарин. Первый космонавт Земли.

   - Он тоже по заявлению, - сказал Черномор Агеев, пряча бумажник в карман.

   Что верно, то верно. Николай еще раз - искоса, оценивающе - посмотрел на Черномора. Ростом невысок, худощав, жилист. И тоже курнос... Вот поди уследи за такими курносыми! Сегодня он тут рядом стоит, и ты его локтем в бок пихаешь. А завтра - глядишь - топает по красной ковровой дорожке через Внуковский аэродром...

   - Выпуск керамзитовых блоков, - продолжал между тем Каюров, - позволит нам внедрить индустриальные методы строительства, освоить передовую технологию...

   - ...если говорить откровенно...

   - Можете говорить откровенно... Николай прислушался. Рядом с ним стоял Черемных. А рядом с Черемныхом стояла Ирина. Это они - шепотом, чтобы не мешать оратору, - переговаривались между собой.

   Если говорить откровенно, - слышался шепот Ирины, - то ваши керамзитовые блоки тоже устарели. Нужны новые материалы: стеклокералит, пенопласт...

   Ну, эта покоя никому не даст.

   Николай вспомнил, как тогда, зимой, на заседании исполкома, она дралась за проект Черемныха, за керамзитовые блоки - отчаянно дралась. И вот, пожалуйста, еще не успели первую партию блоков проводить с музыкой, а она уже недовольна. "Устарели". Подавай ей пенопласт.

   И нет никакой надежды, что, заполучив пенопласт, она уймется.

   - Поймите наконец, что стены здания не должны иметь несущей функции! - слышался воинственный шепот. - Только - ограждающую функцию...

   Не уймется.

   Николай украдкой взглянул на Черемныха. Лицо его в профиль - неподвижное, суровое - было как вычеканенное. Как на памятной медали.

   Загремели аплодисменты. Медно рявкнули трубы.

   Каюров, улыбаясь, спустился с трибуны. Он подошел к Черномору Агееву, похлопал его по плечу. Подошел к Николаю, крепко его обнял. Подошел к Черемныху, троекратно с ним облобызался.

   Так он дошел до Ирины Ильиной. Замялся, не зная, как с ней поступить: то ли по плечу похлопать, то ли обнять, то ли облобызаться на радостях...

   - Федор Матвеевич, вы подписали письмо? - спросила Ирина.

   - Какое письмо?

   - Относительно, денег на строительство моста.

   - А-а, насчет моста... Нет, Ирина Петровна, Есть дела неотложней. Нам сейчас озеленять ся надо. Это, кстати, и ваша забота - озеле няться...

   ("Турнём", - окончательно решил Коля Бабушкин.)

   Каюров перевел внимательный взгляд с Ирины на Николая. С Николая опять на Ирину. Сказал ей со значением:

   - Вы уж там не задерживайтесь, на Порогах...

   И лукаво подмигнул Черемныху.

  

   До свиданья, город Джегор!

   Вот и убраны сходни. Вскипела вода за кормой. "Ду-ду-ду", - просигналила "Нельма", выходя на фарватер.

   "Бу-бу-бу", - дальним эхом отозвался оркестр.

   И не так чтобы очень долго мимо правого берега скользили дома, заводские цехи, эстакады, заборы, бензобаки... Невелик еще город.

   Вот и крайняя улица. Да и улицы-то нет никакой - пустырь. Но над пустырем вознеслись башенные краны, во все стороны света нацелив свои стрелы. И у самой земли, у нулевых отметок, у котлованов и фундаментов - было видно - копошатся люди.

   Коля Бабушкин знал, что у этой улицы уже есть название. У этой еще не родившейся улицы даже успели сменить название. Павел Казимирович Крыжевский предлагал назвать ее улицей Юности. И поначалу с ним согласились. Но потом эту улицу переименовали.

   Ее назвали улицей Павла Крыжевского. В тот день, когда Крыжевский умер.

   А за крайней улицей потянулись совхозные зеленя. Они незаметно перешли в молодой ельник. Ельник рос и рос, становился все выше, все гуще, все разлапистей. Дремучая заросль ярусами взгромоздилась над рекой, подошла к воде - и до самых Порогов, за четыре часа пути, ни брешью, ни просекой не прерывалась стена тайги.

   Печора выгибала излучину за излучиной, петляла и кружила, будто она заблудилась в этой тайге. Будто ей уже все равно, куда течь - на север, к холодному океану, или на юг, родниться с Волгой, - лишь бы выбраться из этой глухомани, из этой лесной теснотищи на вольный простор. Но речные изгибы были так широки и плавны, что нельзя было заметить, когда она течет впрямь, а когда вспять. Казалось, что не река, а ветер все время меняет направление: то он добрым шалоником дует по течению, лижет гладь воды, то он задиристой моряной ломится против течения и тащит волну обратно, ухватив за вихор...

   Небо. Река. Тайга.

   И лохматая девчонка в брезентовом плаще с чужого плеча стоит на носу самоходки, глотая ветер, щурясь от брызг...

   Николай долго смотрел на нее, долго думал, долго подбирал слова, прежде чем сумел высказать:

   - Знаешь, мне кажется так... Ты - а вокруг весь мир.

   Видно, не зря он думал. Не зря слова искал. Видно, он в самую точку попал. Она закивала.

   - Мне тоже так кажется... Я - а вокруг весь мир.

   Коля Бабушкин усмехнулся в душе - не то чтобы горько, а так, с легкой грустью. Он ожидал этого. Ожидал, что она не поймет его до конца. Что она поймет его лишь наполовину. И что она совсем не поймет, каково ему будет услышать сказанное в ответ.

   Но он покудова мирился с этим. До поры до времени. Он надеялся и ждал.

   Это ведь лаптюжские девчата целуются с парнями лишь после того, как их окрутят в сельсовете. А до этого ни-ни. Впрочем, и в Лаптюге бывают исключения из правил.

   А тут (Николай это отлично понимал) от первых поцелуев, от всего того, что было между ними, еще не пряма дорога в загс. И они сегодня едут с Ириной не в загс, а в противоположную сторону - на Пороги.

   Николай останется на Порогах, она же через несколько дней возвратится в Джегор.

   И пока неизвестно, в какой срок они встретятся. Хорошо хоть - в одном районе живут. Хорошо хоть - на одной Земле... Можно надеяться.

   Николай пристально следил за тем, какое впечатление производит на Ирину окружающее - Печора, Север. Нравится ли ей?

   Бездонной синевой сияло небо. Плавилось, швырялось золотом солнце. Густо зеленела хвоя лесов. Слепила глаза песчаная кромка берега, изрытая гнездами ласточек.

   Кого удивишь синим небом, золотым солнцем, зеленой хвоей, белым песком?

   Но Коля Бабушкин знал, что только на Севере так глубока синева, так строга белизна, так свежа зелень и так чисто золото. Будто каждая из этих красок замешена на особой секретной добавке, неизвестной в иных краях.

   И он не раз слыхивал: тот, кто однажды побывает на Севере и увидит его красоту, - навсегда прикипит сердцем к этому краю и вернется сюда...

   Николай внимательно следил за Ириной. Ему очень хотелось, чтобы это побыстрей случилось с ней.

   Чтобы она прикипела сердцем. Навсегда.

   К Северу.

   Торжественный гул надвигался из-за луки. И когда самоходка обошла лесистый мыс, зеркало плеса впереди раскроила поперечная трещина. Клокотала вода на порогах...

   Впервые за весь путь тайга поредела, отступила, обнажила правый берег. И на том высоком берегу встали цепочкой, один к одному, восемь домов. С черепичными крышами, ясными окнами, резными крылечками и пунцовыми водостоками.

   Коля Бабушкин ахнул от восхищения. Вот это да! Как в сказке.

   - Что вы наделали? - закричала Ирина. - Зачем вы поставили здесь эти... курятники!

   Курятники?.. Николай сроду не видал, чтобы курятники были из кирпича, под черепицей, с резными крылечками.

   - Как вы только додуматься могли? - бранилась Ирина. - На самом берегу какие-то хибары... Ведь это ворота города, понимаете? Во-ро-та!..

   Развернувшись у самых порогов, "Нельма" направилась к берегу. А от домов, от палаток, из леса бежали люди. Они спускались к реке по дощатой лестнице и - просто так - кубарем катились с крутизны. Махали шапками, платками.

   Николай издалека узнал среди встречающих прораба Лютоева, Лешку Ведмедя, Верочку...

   - Додуматься надо... - все ругалась Ирина, заглядывая ему в лицо. - А что это у тебя такое на носу? Веснушки?

   Коля Бабушкин, скосив глаза, попытался разглядеть свой нос. Действительно, там что-то рябило. Мелкие такие конопушки. У него они всегда высыпали по весне. С детства.

   - Веснушки, - признался он. - Но ведь это некрасиво... - Ирина поморщилась.

   Николай только плечами пожал. Некрасиво, конечно. Кто ж говорит, что красиво.

   - А почему я их раньше не замечала? - допытывалась Ирина.

   - А мы раньше не были знакомы, - объяснил Николай.

   Она поднялась на носках и поцеловала его. Торопливо, неловко, вскользь.

   Потому что до берега уже было рукой подать.

  

  

   Источник текста: Роман-газета No 6 (258) - 1962. М: Гослитиздат, 1962.