Новиков Николай Иванович - Л. Западов. Новиков

ustify">   Два брата подвели новичка к мастеру и встали слева и справа.

   - Если вас завлекло сюда только презрительное, наказания достойное любопытство, вы поплатитесь за него. Истинное ли побуждение и усердие влечет вас вступить в общество свободных каменщиков? Не подговорил ли вас кто на сие предприятие? - снова спрашивал мастер.

   - Нет, я сам.

   - Будете ли подчиняться законам нашего ордена?

   - Да, буду.

   - Ведите его!

   Новичка повели по залу. На пути его лежала охапка крупных поленьев. Новичок ступил на них, поскользнулся, сделал два неверных шага и остановился.

   - Отойдите от пропасти! - сказал мастер.

   Принимаемый метнулся назад. Братья перед его лицом замахали епанчами, изображая ветер.

   - Готово ли железо? Горячо ли оно? - спросил мастер.

   "Что это? Детские забавы? - подумал Новиков. - Неужели и со мной Лукин мог бы проделать эту комедию?"

   Он потянул Майкова за рукав.

   - Выйдемте, Василий Иванович!

   За спинами братьев, ступая на цыпочках, они покинули зал.

   - Фу, - сказал Новиков. - Зачем вы меня привели? К чему это ребячество?

   - Вы нетерпеливы и строги, Николай Иванович, - ответил Майков. - Для вас наши обряды - игрушка, но для многих в них заключена таинственная мудрость. И чтобы удостовериться в человеке, надобно устрашить его перед принятием в орден. Это помогает сохранить тайны, а вернее, избегать лишней болтовни.

   - Поедем домой, - сказал Новиков. - С меня на сегодня хватит.

   Недели через две Майков снова повез Новикова к Лукину, в этот раз на собрание столовой ложи.

   Зала в его доме была освобождена от черных покрывал и черепов, никому не завязывали глаз.

   На составленных "покоем" столах с белыми скатертями красовались вина, водки, закуски, фрукты, серебряная посуда.

   Братья шумно рассаживались, звенели бокалами.

   Лукин постучал молотком, требуя тишины, и прочитал молитву.

   - Зарядить пушки! - скомандовал он.

   Поднялась обычная пиршественная суетня. Братья наливали водку, рассматривали бутылки с вином, хватали закуску.

   - Здоровье государыни императрицы Екатерины Алексеевны! - провозгласил Лукин.

   Стоя, гости выпили тост. Раздались рукоплескания. Потом пили здоровье великого князя и его супруги.

   - Зарядить пушки! - то и дело кричал Лукин. С каждым выстрелом настроение за столами поднималось. Слуги приносили бутылки.

   Лукин изрядно выпил, но держался еще твердо и предлагал тосты за масонских начальников и чиновников - надзирателей, казначея, хранителя. Братья пели песни.

   Новиков не любил вина, избегал пьяниц. Столовая ложа ужаснула его картиной, которой напрасно тщились придавать аллегорический смысл. Это была попойка, и порывом к духовному очищению ее не объяснишь. Такова распущенность.

   Поездки в ложи насторожили Новикова. Театральные пьески, веселые пирушки - что еще могут предложить ему в ордене?

   Он решился спросить об этом Елагина - одного из руководителей русских масонов.

   - Это поймешь не сразу, - сказал Елагин. - Я, если хотите знать, с юных лет причастен к масонству - тому с двадцать лет. Вело меня любопытство: какие тайны смогу там узнать? И что скрывать - тщеславие: лестно побыть в равенстве с такими людьми, которые в обществе знамениты чинами и достоинствами. Признаюсь вам, хоть и совестно теперь вспоминать, думал, не достану ли я через братство в вельможах покровителей и друзей, которые помогут мне составить счастье.

   Новиков, склонив голову, исподлобья глянул на Елагина, и тот понял взгляд как неодобрительный.

   - Да нет, - заторопился он. Внутренняя сила, исходившая от Новикова, была так велика, что прошедший огонь и воду Елагин, матерый делец, и тот не хотел остаться в его глазах нечестным человеком. - Нет, карьер мой устроился без всяких покровителей, своим умом дошел, своей способностью. Богатые господа ничем не помогли мне. Да и масонством-то они как игрушкой играли. Не приобрел я из тогдашних работ ни преподаваний нравственных, ни даже тени какого-либо учения, а видел только обряды странные и действия почти безрассудные, слышал символы нерассудительные и объяснения религии, которые рассудку противны.

   - Вы говорите о том, что было раньше, - сказал Новиков, - но и теперь некоторые церемонии масонов видятся мне совершенно ложными, поддельными. Самое благовонное курение не может заглушить нечистого запаха. И стыдно тем, кто священными молитвами дерзает прикрывать пагубные намерения.

   - В таком бесплодном упражнении, - продолжал Елагин, - открылась мне та истина, что ни я, ни начальники масонов иного таинства не знают, как в собрании ложи со стеленным видом шутить, за трапезой реветь песни и на счет ближнего хорошим упиваться вином.

   - Бывал я в столовой ложе, все это видел, - сумрачно сказал Новиков. - И разве не смешно глядеть на такого изобретателя, который захотел бы умножить теплоту солнца сожиганием костров, а свет его увеличить свечами? Чистый свет солнца и теплота его остаются, а вымышленные бредни исчезают ко стыду и сраму изобретателей своих. Так и будет в истории масонства.

   - Может, и так, - согласился Елагин, - да еще не скоро. И дорога к истине трудна, ох, трудненька. По опыту знаю. Ведь понявши суету масонских забобонов, я отошел было от братства, спознался с атеистами и деистами, читал книги новых философов и энциклопедистов, тогда в славе находившихся. Читал - и убоялся, что дерзаю оставлять веру, забываю страх божий. И я вновь принялся искать и вернулся к масонству. Думаю, что самое главное в нем осталось мне тогда неизвестным. Теперь ищу подлинные акты, где об этом сказано. За безумно истраченные деньги собрал громаду писаний - все пока не то. Ни у нас не знают, ни за границей. Вижу разные умствования, иногда острые и разумные, чаще пустые и глупые. А правда, чую, где-то рядом, да ухватить не могу... Так вот и живем, Николай Иванович...

   Новиков молчал, закрыв рукою лоб.

   - Я полагаю, - наконец произнес он, - истина проста и мудрование от лукавого. Стараться познать себя - это главное, познать природу и бога. Все в человеке. Для него мы и работаем.

   Новиков вступил в ложу, которую возглавлял Яков Федорович Дубянский. На собраниях ее бывали знатные люди, встречались они открыто, и масонство вовсе не казалось Новикову тайным или незаконным.

   Но занятия братьев его не удовлетворяли. В ложах хоть и делались изъяснения о нравственности и самопознании, однако было их недостаточно, и выглядели они натянутыми.

   Среди братьев пробежал слух, что в Петербурге есть и настоящее масонство, привезенное из Берлина бароном Рейхелем. Вскоре некоторые ложи, бывшие в подчинении у Елагина, соединились с рейхелевскими.

   Однажды, приехав к Рейхелю, Новиков расспросил его о системах масонства - тамплиерской, французской, строгого наблюдения. Рейхель в кратких словах отвечал. Беседа велась через переводчика. Новиков понял, что различия носят внешний характер. Истина опять ускользала. Кому верить, с кем общаться на трудном пути исправления?

   - Барон, - сказал Новиков, - я не прошу вас, чтобы вы мне открыли тайны высших масонских градусов. Я буду терпеливо ждать, пока мне станут доступны их тайны, упражняясь в самопознании. Но дайте мне такой признак, по которому я мог бы отличить истинное масонство от ложного!

   На глазах его выступила влага. Рейхель также прослезился.

   - Я охотно выполню желание ваше, - ответил он, - и скажу верные признаки. Всякое масонство, имеющее политические виды, есть ложное. Если вы услышите слова о равенстве и вольности - вы говорите с ложным масоном. Наша вольность - не быть покоренным страстями и пороками, равенство же достигается орденским братством. Никаких политических союзов, пьяных пиршеств, развратности нравов. Только самопознание, строгое исправление самого себя по стезям христианского нравоучения. Это масонство истинное, или ведет к его отысканию. Правда, оно малочисленно и пребывает в тишине.

   Слова Рейхеля запомнились Новикову. Он был противником политических союзов и врагом пьяных пиршеств, орденские степени, знаки, обряды представлялись ему игрушками, недостойными истинного масона. Не в них суть. Самое важное - что он теперь не один, с ним общество друзей и единомышленников и что издание книг будет их общим делом. Просвещенный человек легче побеждает свои недостатки, умственные интересы его расширяются, книга для него - первый друг и советчик.

  

   Две переплетенные буквы "Н" на обороте заглавного листа книг стали издательской маркой Николая Новикова, когда после нескольких месяцев перерыва он опять возвратился к прежним трудам. Фамилия издателя сопровождалась званием, пусть не пышным, но почетным: Новиков был принят в члены Вольного российского собрания при Московском университете и помечал свои книги этим титулом.

   С таким обозначением Новиков в 1776 году напечатал "Историю о невинном заточении ближнего боярина Артемона Сергиевича Матвеева", "Скифскую историю" Андрея Лызлова. Издал он также "Повествователь древностей российских, или Собрание разных достопамятных записок, служащих к пользе истории и географии российской", часть первая. Адресуясь к "благосклонному любителю русских древностей", Новиков выразил надежду на внимание со стороны тех людей, которые не заражены "французскою натуральною системою, пудрою, помадою, картами, праздностью и прочими ненужными украшениями и бесполезными увеселениями".

   Эта первая часть оказалась, однако, и единственной. Исторические примеры читателям были уже преподаны, и мысль Новикова клонилась в сторону современности. Его манила журналистика, брала верх потребность непосредственного общения с читателем, желание просвещать и учить искало для себя выхода в печатном слове.

   В 1777 году Новиков создал первый в России библиографический журнал "Санкт-Петербургские ученые ведомости". Предполагалось, что журнал будет выходить еженедельно в продолжение всего года, но начался он с опозданием - в марте вместо января, а окончился на двадцать втором номере.

   Для младенческого состояния русской литературной критики в ту пору характерно, что редакция с большими оговорками утверждала свое право оценивать новые книги, испрашивая у просвещенных читателей "вольность благодарный критики". В предисловии к журналу, написанном Новиковым, было сказано:

   "Не желание осуждать деяния других нас к сему побуждает, но польза общественная; почему и не уповаем мы сею поступкою нашею огорчить благоразумных писателей, издателей и переводчиков; тем паче, что в критике нашей будет наблюдаема крайняя умеренность и что она с великой строгостью будет хранима в пределах благопристойности и благонравия".

   Рецензии, вернее аннотации, отличались краткостью и почти не содержали критических замечаний. В первом номере "Ученых ведомостей" были описаны издания Наказа, вышедшие из печати в 1770 году на четырех языках - русском, латинском, немецком и французском. Екатерина приняла меры к тому, чтобы экземпляры Наказа были спрятаны подальше, и новое издание предназначалось не для России, а для Западной Европы, в глазах которой она хотела поддержать репутацию справедливой монархини. Тем большую смелость проявил Новиков, напомнивший об этом документе и о работе Комиссии, на заседаниях которой, несмотря на все преграды, горячо обсуждалось положение русских крепостных крестьян.

   Вслед за тем Новиков начал выпуск нового журнала "Утренний свет". Он выходил ежемесячно с сентября 1777 по август 1780 года сначала в Петербурге, а с мая 1779 года в Москве. Это было нравственно-религиозное издание с философским уклоном: читатели приглашались не только верить, но и размышлять об основаниях своей веры.

   "Утренний свет" впервые в русской журналистике и литературе провозгласил самым важным и необходимым делом - внимание к человеку, к отдельной личности, ее развитию и совершенствованию. В предисловии к первой книжке издатели утверждали: "Ничто полезнее, приятнее и наших трудов достойнее быть не может, как то, что теснейшим союзом связано с человеком и предметом своим имеет добродетель, благоденствие и счастье его... Все мы ищем себя во всем... Итак, нет ничего для нас приятнее и прелестнее, как сами себе".

   Таким образом, тезис "познай самого себя", характерный для учения масонов, выдвигается на первый план в журнале "Утренний свет", и он сыграл важную роль в развитии русской литературы. Именно отсюда ведет свое начало сентиментализм в России в дворянском своем варианте, достигший наибольшего расцвета в творчестве Карамзина. Ученик московских масонов, Карамзин воспринял их методику, стал очень внимательно относиться ко всем своим наблюдениям, переживаниям, чувствам и, воспроизводя их на бумаге, получил необычайный эффект. То, что еще только намечалось у Хераскова, бывшего масоном, как можно думать с уверенностью, уже в конце пятидесятых годов, отчетливо прозвучало в "Утреннем свете" Новикова и превратилось в творческий метод у Карамзина.

   В литературе революционно-буржуазной Франции интерес к отдельному человеку и уничтожение канонов классицизма, принципиально отрицавшего личность во имя государственного целого, обусловлены борьбой с феодализмом и монархией. Там внимание к личности, признание внесословной ценности человека было необходимым элементом идеологической подготовки буржуазной революции. Русский дворянский сентиментализм был чужд подобных устремлений, и сходные в литературном смысле результаты были достигнуты действием иных причин. Желание "познать самого себя", чтобы исправить свои недостатки, пробудило интерес к состоянию личности, к условиям ее существования, к самоанализу, и все это как нельзя более ответило потребности общества, в немалой своей части желавшего отойти от впечатлений крестьянской войны и жестокости потемкинского режима в область духовных исканий и помечтать о времени, когда не будет сословной вражды.

   Принявшись издавать "Утренний свет", Новиков организовал читателей вокруг журнала, собирал пожертвования на бедных, и они стекались к нему со всех сторон России - подписчики были в каждом городе. Деньги, получаемые издателем, передавались на содержание двух училищ - Екатерининского и Александровского. В книжках "Утреннего света" печатались отчеты об успехах учащихся, письма жертвователей. Внезапно выяснилось, что Новиков сумел создать крупное благотворительное общество, правда не имевшее определенного устава и оформленного членства, но от этого работавшего совсем не хуже.

   Такая общественная самодеятельность пришлась совсем не по вкусу императрице Екатерине II, и она, отпускавшая средства на издание "Древней российской вивлиофики", не подписалась на "Утренний свет". Новикова это не удивило, он постиг характер своей противницы.

   Летом 1778 года Новиков побывал в Москве. По смерти отца братьям Новикова с матерью остались имения - село Авдотьино в Коломенском уезде, село Усты и деревня Бортня в Мещовском. Часть земли была уступлена ими племяннику Ивану, сыну старшего брата Андрея. Владения необходимо было укрепить за наследниками чрез Вотчинную коллегию.

   Хождения по канцеляриям, поездки в Авдотьино не помешали Новикову видеться с друзьями. Михаил Матвеевич Херасков был назначен куратором Московского университета. Его беспокоило запущенное состояние типографии. Дохода она не приносила, книг печатала мало. Университетская газета "Московские ведомости" расходилась едва в шестистах экземплярах, что не покрывало цену издания.

   Херасков был уверен, что Новикову удастся поставить книгопечатание в Москве, и предложил ему арендовать университетскую типографию сроком на десять лет.

   Новиков задумался.

   ...Москва. Покойный Александр Петрович Сумароков - скоро два года, как оставил он здешний свет, бежит время! - говаривал, что Москва погрязла в пороках. Улицы там замощены невежеством аршина на три толщиною, ста Мольеров будет мало, чтобы осмеять пороки московских жителей, а бичует их один он, Сумароков... Можно ли там будет найти друзей и сочувствователей хорошему делу? Полно, что за вздорные сомнения?! Найдутся и друзья и союзники. В Москве - Херасков, Трубецкие. Увы! Скончался Василий Иванович Майков, старый приятель и отличный автор. Но живут в Москве и другие сочинители, наверное, немало их среди университетских студентов... "Утренний свет" можно перенести в Москву, петербургские авторы перешлют статьи почтой.

   Новикова привлекла возможность стать членом университетского сообщества, сблизиться с работавшими там учеными, свое положение частного лица, издающего книги, заменить позицией главы крупного издательства при Московском университете, истинном научно-учебном центре русского государства.

   Он имел все основания надеяться, что будет хорошо встречен в Москве. За его плечами был выпуск сатирических журналов, он пользовался уважением за свой труд "Опыт исторического словаря о русских писателях", был известен как историк, ознаменовавший свое участие в развитии этой науки изданием "Древней российской вивлиофики". Литературное же его дарование ведомо по журналам "Трутень", "Живописец" и "Кошелек". Хоть имя издателя не было на них обозначено, о нем знали и в Петербурге и в Москве.

   Переезд сулил и еще одно преимущество. Во второй столице России жили многие покинувшие петербургскую службу и удалившиеся от придворных интриг видные люди, независимые от мнений царицы. В Москве было большое и разнообразное дворянское общество, и Новиков мог рассчитывать на привлечение союзников, способных оценить его замыслы и горячее желание споспешествовать просвещению одноземцев.

   Новиков побывал у директора университета Приклонского, сговорился об условиях, о сумме арендной платы. Сошлись на четырех с половиной тысячах рублей в год, и это было вдвое больше, чем мог получить университет при самой успешной типографской работе под управлением местных чиновников.

   Возвратившись в Петербург, Новиков начал еще один журнал, вознамерившись привлечь к чтению дам. Для них он в 1779 году стал печатать журнал "Модное ежемесячное издание, или Библиотека для дамского туалета". С января по апрель этот журнал выходил в Петербурге, а с мая по декабрь - в Москве. В каждой из двенадцати книжек была картинка - "Щеголиха на гулянье", "Счастливый щеголь", "Раскрытые прелести", "Убор а-ля белль пуль", "Чепец побед" и прочие в таком духе.

   Журнал назначался "доставить прекрасному полу в свободные часы приятное чтение". В нем печатались сказочки, анекдоты, идиллии, песни, эпиграммы, загадки да прилагалось "и о том старание, чтобы сообщаемо было о новых парижских модах".

   "Модное издание" пользовалось известностью, его в самом деле читали дамы, а по картинкам шились парижские туалеты, ничего что с опозданием.

   В апреле Новиков заключил контракт с Московским университетом. Типография поступала к нему в аренду на десять лет, с 1 мая 1779 по 1 мая 1789 года. Новиков обязывался платить университету обговоренную сумму и на свой счет содержать типографских служащих.

   Он принялся готовиться к переезду в Москву.

  

  

   Более двух десятков лет прошло с тех пор, как мальчиком Николай Новиков переступил впервые порог университетского дома у Воскресенских ворот. Он возвратился в Москву известным России человеком, однако вид классных комнат заставил его снова почувствовать себя воспитанником гимназии, напомнил быстро протекшую молодость.

   Но содержателю университетской типографии некогда было ворошить память и предаваться мечтам. От него ждали приказаний типографские служители, Херасков справлялся, пущены ли в ход печатные станы, читатель ждал книгу.

   Типография осталась на прежнем своем месте, и в смежных с нею комнатах Новиков занял квартиру. Это было близко и удобно.

   В сущности, заведение надо ставить сызнова. Шрифта мало, литеры избиты, оттиски их неясные, машины тряслись и дребезжали, как старые таратайки. Наборщики, печатники совсем разленились, норовили отговориться от работы болезнями, выпивали у касс и путали буквы при разборе.

   Новиков заказывал шрифты, машины, нанимал работников, увольняя тех, в ком не видел мастерства и желания отстать от пьянства. Он выбирал иностранные книги, раздавал их переводчикам, собирал рукописи у литераторов.

   Его необычайная энергия и горячая преданность делу уже через несколько месяцев принесли ощутимые плоды. Типография стала на ноги, появились в конторе заказчики; Новиков едва успевал прочитывать то, что предлагали ему для печати авторы. Сам он, погруженный в ежедневные хлопоты, не писал, но редакторская его рука управляла подготовкой книг, проходивших через университетскую типографию.

   За первые восемь месяцев аренды Новиков издал в свет пятьдесят четыре книги. Среди них были пьесы его друзей Хераскова, Майкова, Ключарева, речи и переводы сотрудников университета - Дмитрия Аничкова, Харитона Чеботарева, бакалавра Ермила Кострова, "Эмиль и Софья" Руссо, "Тактика" Вольтера, "Солдатское счастье" Лессинга, наставления о том, как разводить сады, приготовлять фейерверк и даже как лечить подагру.

   В следующем, 1780 году университетская типография выпустила семь десятков книг, многие в двух, четырех, шести томах, а "Русские сказки" Левшина - в десяти. Столько же названий издал Новиков и в 1781 году. В числе вышедших книг было десятитомное "Полное собрание всех сочинений в стихах и прозе покойного действительного статского советника, ордена святыя Анны кавалера и Лейпцигского ученого собрания члена Александра Петровича Сумарокова". Новиков по рукописям, отдельным изданиям, журналам впервые объединил литературное наследство Сумарокова, скончавшегося четыре года назад.

   Увлеченный работой, Новиков забросил масонские упражнения. Он бывал иногда в ложе князя Трубецкого, посетил два-три раза ложу князя Гагарина, и этим ограничились его занятия в ордене.

   У Трубецкого Новиков повстречал племянницу Николая Никитича - Александру Римскую-Корсакову. Она училась в Смольном монастыре, была девица образованная и с интересом присматривалась к гостям дядюшкина дома, сановным и чудаковатым. Ей нравились степенные беседы, что вели они между собою, - о добродетели, о боге, о врагах и завистниках.

   Александра Егоровна сразу отличила Новикова. Не то чтобы он был моложе других - нет, он приходился им ровесником, - но в его лице было столько живости, таким умом светились добрые глаза, такой убежденностью веяло от речей, всегда кратких, но основательных, что Александра Егоровна ожидала его приездов. Ей приятно было, что Новиков стал заезжать к Николаю Никитичу и в неназначенные дни, но связать его участившиеся визиты со вниманием к ее собственной персоне робкая девушка долго не осмеливалась.

   А это было именно так. Новиков, отлично понимавший светскую науку любви, примеры которой описал он в своих изданиях, сам избегал любовных искушений. Вероятно, Александра Егоровна была первой девушкой, для которой раскрылось его сердце. Намерений своих Новиков не таил. Александра Егоровна воспитана в строгих правилах масонского дома - где искать более надежную подругу?

   Николай Никитич Трубецкой заметил склонность Новикова и ей отнюдь не препятствовал. Александра Егоровна была сирота и бесприданница, замуж ее выдавать - дело неминучее, если ждать женихов - непременно спросят они, что дают за невестою, а Новиков о том и не заикнется.

   Так оно и сбылось. Новиков сделал предложение, Николаи Никитич его благословил, Александра Егоровна ответила согласием - и свадьбу отпраздновали в 1781 году.

   Молодые поселились в университетском доме, при типографии, но скоро пришлось позаботиться о другом жилье. В Москве начали устраивать губернские учреждения, понадобились дома и квартиры. Помещение типографии над Воскресенскими воротами отходило в казну.

   Новиков купил у аптекаря Мейера его двухэтажный каменный дом на Лубянской площади, близ Никольских ворот, перевез туда типографию и поселился с семьей. В этом доме открыл он и книжный магазин.

   В январе 1783 года объявили указ о вольных типографиях - кто хотел, мог заводить печатный стан и с дозволения полицмейстера издавать книги. Воспользовались этим правом в России немногие, но мог ли упустить его Новиков? Он подал просьбу, вторую написал его друг Иван Лопухин, разрешение было дано - и Новиков оборудовал две типографии. Он знал теперь, как это делается.

  

   Андрей Тимофеевич Болотов, отставной офицер и небогатый помещик, служил управителем дворцовой Богородицкой волости, входившей в состав подмосковных царских имений. Он знал толк в сельском хозяйстве, был строг с крестьянами и пользовался репутацией культурного хозяина, вполне оправданной. Болотов следил за иностранными журналами, выписывал и читал их, перенимая то, что подходило и нравилось. Был он тароват на выдумки: разводил сады, сооружал фонтаны и гроты, строил беседки, наблюдая во всем вкус и следуя образцам дворцовых парков. Семилетнюю войну провел он в Кенигсберге, служа переводчиком при штабе русских войск, хорошо знал немецкий язык, дружил с немецкими ремесленниками, научился вырезать и клеить разные игрушки да к тому же еще рисовал и малярничал. Эти маленькие таланты с пользой развернул он, украшая богородицкие сады. Человек был скромнейший, не пил вина, в карты не играл, зато любил читать книги, и сослуживцы решительно не знали, как с ним сходиться, ибо никакого разговора без закуски себе не представляли.

   Вольное экономическое общество в Петербурге заметило Болотова и на страницах своего журнала печатало его статейки "О садах и заведении оных", "О хмелеводстве", "О истреблении костеря из пшеницы" и другие в таком же роде.

   Сведал затем о Болотове и университетский книгопродавец в Москве Ридигер и надумал дать ему занятие, для себя небезвыгодное. Он предложил Болотову взяться за сочинение журнала "Сельский житель" и назначил за труды двести рублей в год, надеясь, что подписка на новое издание изрядно превысит этот расход.

   Болотов охотно согласился поставлять Ридигеру еженедельно по номеру "Сельского жителя" в рукописи, а книгопродавец должен был журнал этот печатать и продавать.

   В сельском своем уединении Болотов обложился иностранными журналами и книгами, одну за другой выбирал и переводил статьи, дополняя рассуждениями применительно к русским условиям и обычаям, и вскоре отправил Ридигеру материалов на несколько номеров. Хозяйственные советы не то, что политические новости, - они не стареют.

   Первый номер "Сельского жителя" вышел из печати в апреле 1778 года. Выглядел он весьма скромно - тесный набор, никаких украшений, но составитель был доволен - он получил в свое распоряжение почти собственный журнал!

   Болотов очень гордился "Сельским жителем", усердно переводил для него и сочинял. Номера выходили регулярно, помаленьку приобретали известность среди помещиков, и некоторые читатели пожелали свести знакомство с редактором. В адрес журнала начали приходить письма с вопросами: как поступить, что сделать? Составитель отвечал корреспондентам и кое-что из присланного печатал в журнале.

   В конце августа 1779 года Болотов приехал по своим делам из Богородицка в Москву и зашел в университетскую типографию, желая повидать Ридигера. Он изумился порядку, наведенному в наборной. Кассы со шрифтом заметно возросли в числе и выстроились ровными рядами. За каждой из них стоял мастеровой человек. Болотов засмотрелся на быстрое мелькание рук наборщиков - набирали они споро, изредка поглядывая в листки оригиналов.

   - Чему обязаны удовольствием видеть вас? - услышал он за спиной негромкий голос.

   Болотов оглянулся и увидел невысокого человека в черном пасторском кафтане и белом жабо. Зачесанные назад волосы открывали высокий, очень высокий лоб и спускались на уши. Глаза, глубоко сидевшие под черными бровями, смотрели проницательно. Нос, может быть, несколько длинноватый, как бы делил пополам лицо, но нимало его не портил. Казалось, именно таким он и должен быть на этом лице.

   - Здравствуйте, сударь, - поклонился Болотов. - Зашел я сюда свидеться с господином книгопродавцем Ридигером.

   Собеседник Болотова засмеялся.

   - Изрядно ж вы опоздали, государь мой! - весело сказал он. - Тому четыре месяца, как типография эта передана мне в аренду, а зовусь я Николаем Ивановичем Новиковым.

   Фамилия эта была неизвестна Болотову, но когда он произнес свое имя, то оказалось, что Новиков знает о нем предостаточно - он читал "Труды Вольного экономического общества", следил за "Сельским жителем" и слышал от Ридигера о его составителе, обитающем в Богородицке.

   - Беседовать тут неудобно, - сказал Новиков, - так прошу припожаловать ко мне. Я хоть и не устроился еще за типографскими хлопотами, однако будет где сесть и друг друга выслушать.

   Они прошли в квартиру Новикова. Мебели там было маловато, зато книг - великое множество. Книги стояли в шкафах и на полках, закрывая все стены в первой комнате. Вторая, как сообразил Болотов, служила спальнею, и туда хозяин гостя не повел.

   Новиков подвинул Болотову кресло и сел к письменному столу, на котором лежали корректурные листы, рукописи, книги и номер "Московских ведомостей" с чернильными пометками.

   - Наслышался я о вас, Андрей Тимофеевич, - начал он, - знаю, сколь успешно вы составляли "Сельского жителя", и льщу себя надеждою, что не откажетесь и со мной продолжить его издание. Думаю, что журнал ваш сумею печатать лучше прежнего - шрифт возьмем новый, бумагу - сортом повыше. Признаться, в Москве нужный товар купишь не вдруг. А бумага надобна книжная, первого сорта, без пробоин и без пегих пятен, не пухлая, лист к листу. Ну, да это моя забота.

   - Вы и журналы и книги издавать будете, Николай Иванович? - спросил Болотов.

   - И газету "Московские ведомости", - добавил Новиков. - А журнал мы издаем один - "Утренний свет", что выходил раньше в Петербурге. Говорю "мы", потому что в этом предприятии участвует наше общество. Предметом трудов своих мы избрали сердца и души наших единоземцев. Мы оставили парикмахерам, портным и изобретательницам новых мод украшать наружность людей, врачам - лечить от телесных болезней, а себе взяли попечение о душе и духе.

   - Вот как, - сказал Болотов. Мысль была ему непонятна, и Новиков заметил это.

   - Послушайте меня внимательно. - Новиков придвинул кресло ближе к Болотову и посмотрел ему в глаза. Болотов мигнул и стал глядеть в сторону. - Если мы небо, землю, воду, воздух станем исследовать, то в центре всего представится нам кто? Человек. Все три царства природы для нас немного стоили б, если бы опыты не доказали, что человек сотворен владыкой всего. И кто может осудить такое наше благородное самолюбие и порицать за то, что мы почитаем людей за истинное средоточие земли и всех вещей?!

   - Не скажите, Николай Иванович, - возразил Болотов. Он опасался метафизических разговоров. - Бывают такие люди, что их называть средоточием всех пороков следует, а не то что венцом создания. Вот я вам доложу. У меня в волости на мельнице поймали вора, а было их двое, люди видели. "Кто с тобой ходил?" - спрашиваю. Молчит. Я его пороть...

   Новиков провел рукою по лицу. Болотов не заметил жеста и с воодушевлением продолжал:

   - Чем только я его не сек - молчит. Наконец, после новой разделки назвал одного мужика. Взяли его - не признается. Порем - твердит, что напрасно. Я к моему вору. "Скажи, что соврал про мужика!" - "Ошибся, память худая. Не он это, а вот кто..." Что же вы думаете? Пять человек оговаривал, и все они на поверку невинными оказались. Тогда, боясь, чтобы непомерным сечением бездельника моего не умертвить, удумал я испытать особое средство - велел бросить его связанного в жаркую баню, кормить соленою рыбою, а воды не давать.

   - И долго так страдал он, бедняга? - спросил участливо Новиков.

   - На третий день выдал-таки товарища, бестия! Или другой вам приведу случай...

   - Да, да, люди есть разные, - нетерпеливо прервал Новиков, - но мы рассуждаем не о вашем примере, а говорим некоторым образом философски, держим в виду род людской в целом.

   - Ну, разве что в целом, - согласился Болотов. - А я вам доложу...

   - Погодите, теперь я вам скажу, - перебил Новиков. - Итак, человек, люди. И нет ничего для нас приятнее и прелестнее, чем сами себе. Самое важное - наука познания самого себя. Мы хотим весьма уроненную на свете добродетель снова возвести на ее величественный престол, а порок, яко гнусное и человеческой природе противоречащее вещество, представить свету во всей его наготе. И об этом пишется в нашем журнале "Утренний свет". А тех, кто попирает свое достоинство и противится благородным побуждениям, врожденным у человека, мы наказываем бичом сатиры, однако наказание достается лишь порокам, а не особам, то есть личностям.

   - Я понимаю, - сказал Болотов. - Сатира не на лица, а на пороки.

   - Нравоучение, - продолжал Новиков, - есть наука, которая направляет нас, ведет к благополучию и совершенству, но предписывает и наши обязанности. Это первая, важнейшая и для всех полезнейшая наука, и больше всех ей должно научаться юношество. Стало быть, речь идет о практическом наставлении, которое мы обязаны носить в сердцах наших, а оно служит мерою поступков и освещает совесть.

   - Совесть - это хорошо, - заметил Болотов.

   - Вижу, вам наскучили мои рассуждения, - улыбнулся Новиков. - Но я почел долгом дать вам понятие о наших правилах - ведь нам предстоит вместе работать.

   - Мое дело маленькое, - сказал Болотов, - присоветовать, как разводить хмель или удобрять землю под плодовый сад. Где уж тут прославлять добродетель!

   - Каждому свое, - ответил Новиков, - с разных сторон просвещаем мы читателей, но за исправление их нравов все вместе ответствуем. Значит, по рукам?

   - Я от сочинения журнала не отрекаюсь, если вы возьмете на себя печатание. Материи заготовлено у меня довольно.

   - О, когда так, - воскликнул Новиков, - за чем же дело стало? Если угодно, мы теперь же можем приступить к обсуждению условий.

   Новиков предложил назвать журнал по-другому, "Экономический магазин" вместо "Сельского жителя", и выпускать его приложением к газете "Московские ведомости" дважды в неделю, по одному листу.

   - Хватит ли у вас материала?

   - Об этом не беспокойтесь, - заверил Болотов.

   - А сколько вы получали от Ридигера за свой труд? Двести? Так на первый случай можно положить четыреста, и за прибавкою дело не станет. Сверх того вам пятнадцать экземпляров каждого номера. И начнем с нового, 1780 года.

   Новиков был деловым человеком. Он сразу понял характер Болотова, изрядного крючкотвора, расчетливого хитреца, но работника добросовестного, и подробно оговорил с ним все пункты соглашения. Болотов понял, что каждую статью он должен писать на отдельных листах и посылать Новикову, на волю которого оставлялось выбирать материал и располагать статьи в номерах журнала по своему усмотрению.

   Болотов был очень доволен знакомством с Новиковым и замечал впоследствии, что журнал сделал его известным в своем отечестве именитейшим экономическим писателем. Он уехал в Богородицк, усердно принялся за работу, в неделю - он отличался трудолюбием - заготавливал статей на полтора-два месяца вперед и скоро обеспечил "Экономический магазин" статьями до конца года.

   В следующий свой приезд в Москву Болотов прямо отправился к Новикову и был прошен обедать.

   - И всегда, - прибавил Новиков, - если не будете куда званы, приезжайте ко мне щи хлебать. Я в Москве ныне обжился и свой стол имею.

   Новиков квартировал на старом месте, при типографии, но в комнатах его убранства прибавилось и полки для книг были заменены шкафами. Хозяин устраивался надолго и прочно.

   К обеду собралось несколько человек, в большинстве молодежь, переводчики и авторы из студентов университета. К Новикову относились они с отменным уважением и ловили каждое его слово.

   На стол и вправду были поданы щи - Новиков предпочитал испытанную русскую кухню и не любил затейливых разносолов, - потом уха из ершей и два поросенка с кашей. Гости показали изрядный аппетит, и Болотову подумалось, что они, похоже, не каждый день обедали.

   - Журнал ваш, - обратился к нему Новиков, - принят публикою благосклонно, и число подписчиков час от часу возрастает.

   - Так по этой причине, - сказал Болотов, стараясь придать своим словам шутливый оттенок, - можно бы мне сколько-нибудь и прибавить? Ведь я один-одинехонек, должен писать на каждую неделю по два листа! Такой подвиг награды заслуживает.

   - Я не прочь от того, - ответил Новиков, - и прибавлю вам пятьдесят рублей. За мной дело не станет. А вот о чем вас хочу спросить. Не могли бы вы перевести на русский язык одну книгу славного немецкого сочинителя? Я бы хотел печатать ее в виде ежемесячного журнала.

   Новиков вышел в кабинет и принес книгу. Была она сочинения господина Тидена и содержала вечерние благочестивые размышления на каждый день года.

   Посмотрев книгу, Болотов усомнился, сможет ли ее перевести, но решил все ж попробовать и взял книгу с собой.

   По пути домой он зашел к Ридигеру. Прежний университетский книгопродавец держал теперь на Ильинке книжную лавку. Болотов оглядел полки, выбрал кое-что - он любил книги и охотно покупал их - и понемногу расспросил Ридигера о Новикове. Тот отзывался об арендаторе хорошо - типографское дело знает, сам учит рабочих, издает много, очень любезен, - только есть за ним нечто сумнительное. Масон!

   - Николай Иванович масон? - с ужасом переспросил Болотов. - Как же я теперь буду?

   Он слыхал о масонах. Таинственная секта со страшными обрядами. Да уж не случалось ли им пить человеческую кровь?

   Болотов напугался. Но тут же сообразил, что уж год знает Новикова, ничего худого не видывал, за обедам у него едал поросят, а не человеческое мясо... Деньги же у Новикова настоящие, а выговоренные четыреста пятьдесят рублей весьма кстати. Расставаться с таким доходом Болотову не хотелось, да и журнал свой он любил...

   - Будь что будет, - наконец проговорил он. - "Экономический магазин" сочинять не оставлю, от перевода книги воздержусь и в обман не дамся.

   На другой день Болотов снова поехал к Новикову, обедал, отказался от перевода Тидена и собрался было домой, как хозяин позвал его в кабинет. Остальные гости продолжали беседовать за столом.

   Услышав приглашение, Болотов вздрогнул. Вчерашние опасения охватили его. "Держись, брат Андрей Тимофеевич!" - подбодрил он себя, открывая дверь кабинета.

   - Садитесь, пожалуйста, - сказал Новиков, увидев Болотова. - Должен я спросить у вас нечто и ожидаю прямого ответа. Не принадлежите ли вы какому-либо ордену?

   "Вот оно как начинается!" - подумал Болотов и поспешил заверить, что не состоит ни в каком ордене, в масонах не бывал и к сектам непричастен.

   - Не удивляюсь тому, - согласился Новиков. - Много званых, да мало избранных. Но ежели хотели бы вы увеличить свои силы в общем союзе - к тому дорога открыта. Есть братство, которое охотно примет вас сочленом. А по своим знаниям и качествам вы могли бы получить в этой среде знаменитое достоинство!

   - Нет, увольте, Николай Иванович. Дружбу и приязнь вашу считаю для себя драгоценными, а что касается общества - не могу. С молодых лет дал зарок, чтобы отнюдь не вступать ни в какой тайный орден и сокровенное общество.

   - Но для чего же?

   - А для того, что, зная, чем обязует нас христианский закон, думаю, что нам и тех обязанностей довольно и нет нужды обременять себя другими должностями.

   - Наш орден, - сказал Новиков, - христианской вере нимало не противен. Дело идет о том, чтобы помочь каждому человеку стать лучше, совершеннее, а тем и все человечество исправить.

   - Пусть, батюшка, будет по-вашему, - упрямо сказал Болотов, - но своей клятвы я держался и держаться буду. А искреннее почтение к вам и дружбу сохраню. И о том перестанем говорить.

   Новиков промолчал.

   - Ну, так и быть, - наконец вымолвил он. - Что мне с вами делать... Но пусть разговор этот не помешает нам издавать "Экономический магазин".

   - О, что касается журнала, то уверяю чистосердечно, будете мною довольны! - с облегчением воскликнул Болотов. - И в залог того - вот моя рука!

   Новиков пожал протянутую руку Болотова, и они вышли в зал, где гости уже распивали кофе.

   ...Возвращаясь на свою московскую квартиру, Болотов перебирал в памяти разговор с издателем и хвалил себя за несговорчивость.

   "Нет, милостивый государь Николай Иванович, - думал он. - Не на такого простачка напал! Ты рассчитывал ослепить меня своими россказнями, чтобы я протянул шею, а ты наложил бы узду, сел верхом и приневоливал меня. Не бывать тому никогда! А ежели хочешь - с тобой, как с обыкновенным и равным другом, обходиться буду... Впрочем, что-т