Морозов Михаил Михайлович - Шекспир

ица: поэт, его друг и "смуглая дама". И, однако, чем пристальней всматриваешься в сонеты, тем настойчивей становятся сомнения. Уж слишком различны сонеты по настроению и по самому характеру выраженных в них мыслей и чувств. И невольно склоняешься к тому предположению, что сонеты Шекспира по содержанию не образуют единого сюжетного цикла; что Шекспир ведет в них речь не о двух, а о многих лицах; что отражают они самые различные факты столь мало известной нам биографии великого поэта, так как они были написаны в разное время и при разных обстоятельствах.

   В эпоху Ренессанса в Англии на сонет смотрели как на большую поэтическую форму (к малой форме свели его лишь эпигоны Ренессанса). Тема сменяется встречной темой, и обе темы находят в конце сонета завершающий синтез. Все это должно быть вложено ровно в четырнадцать строк. Процитируем сонет сто тридцатый:

  

   Ее глаза на звезды не похожи,

   Нельзя уста кораллами назвать,

   Не белоснежна плеч открытых кожа,

   И черной проволокой вьется прядь.

   С дамасской розой, алой или белой,

   Нельзя сравнить оттенок этих щек.

   А тело пахнет так, как пахнет тело,

   Не как фиалки нежный лепесток.

   Ты не найдешь в ней совершенных линий,

   Особенного света на челе.

   Не знаю я, как шествуют богини,

   Но милая ступает по земле.

   И все ж она уступит тем едва ли,

   Кого в сравненьях пышных оболгали {*}.

  

   {* Мы цитируем сонеты Шекспира в переводах С. Маршака.}

  

   Тема: красота возлюбленной несовершенна. Встречная тема: но возлюбленная, в отличие от вымышленных "богинь", реально существует:

  

   Не знаю я, как шествуют богини,

   Но милая ступает по земле.

  

   Синтез: реальность значительней вымышленной, лживой красоты. Этот сонет - гимн земной красоте. Характерная для Шекспира тема!

   Заметьте силу и почти эпиграмматическую остроту последней строки: "Кого в сравненьях пышных оболгали" (вообще последняя строка, как бы венчающая все здание сонета, обычно выделена).

   Каждый шекспировский сонет имеет свою мелодию, свое звучание. Сравните стройную, несколько торжественную музыку цитированного нами сто тридцатого сонета с легкой, почти разговорной интонацией сонета сто сорок третьего:

  

   Нередко для того, чтобы поймать

   Шальную курицу иль петуха,

   Ребенка наземь опускает мать,

   К его мольбам и жалобам глуха.

  

   Или с гневным голосом сонета девятнадцатого:

  

   Ты притупи, о время, когти льва,

   Клыки из пасти леопарда рви,

   В прах обрати земные существа

   И феникса сожги в его крови...

  

   Каждый сонет также несет в себе свой мир образов: сонет девятнадцатый - когти льва, клыки дикого зверя, феникс, обагренный кровью, - какой-то мрачный и фантастический рисунок пером или темная гравюра. Сонет сто сорок третий - мирный птичий двор, женщина с ребенком - картина в духе нидерландской школы. Замечательно при этом то, что даже аллегорический образ живет у Шекспира своей реальной жизнью:

  

   Блистательный мне был обещан день,

   И без плаща я свой покинул дом...

  

   (Сонет тридцать четвертый)

  

   Это аллегория, и вместе с тем это живая деталь ("без плаща") из того быта, в котором жил Шекспир.

   Гениальная одаренность Шекспира как поэта во всей своей яркости нашла выражение в его сонетах {См. сонеты Шекспира в переводах С. Маршака (в книге: С. Маршак. Стихи. 1941-1946. Изд. "Советский писатель", Москва. 1946, и в журнале "Знамя", 1947, N 1).}. Последние сродни и философским глубинам "Гамлета", и страстности "Ромео и Джульетты", и фантастике таких пьес, как "Сон в летнюю ночь" и "Буря".

   Сонеты - единственные дошедшие до нас лирические произведения Шекспира. В своих пьесах он как бы растворяется в созданных им образах и нигде прямо не говорит о себе. В сонетах же он рассказывает о своих личных чувствах и переживаниях. И потому, читая сонеты, мы невольно все время возвращаемся к мысли о Шекспире как о человеке и стараемся мысленно представить его себе.

  

  

   Наиболее достоверный портрет Шекспира помещен в первом издании его пьес, вышедшем в 1623 году, то-есть через семь лет после его смерти (1616). Автор этого портрета - малоизвестный художник Мартин Дрошаут, фламандец по происхождению, которому было всего пятнадцать лет, когда умер Шекспир, и двадцать два года, когда он писал его портрет. Лицо Шекспира на этом портрете, если вглядеться пристально, напоминает маску: вполне возможно, что Дрошаут писал с посмертной маски Шекспира, как часто поступали тогда художники. Бен Джонсон в стихотворной надписи под этим портретом восхищается сходством. Но если портрет мог казаться выразительным по сходству людям, видавшим Шекспира, нам он говорит немного, так как он чрезвычайно плохо исполнен. И все же на этом портрете нельзя не заметить высокого лба и живых, умных глаз.

   Другой, так называемый "Чандоский портрет" был написан, согласно преданию, выдающимся трагиком, товарищем Шекспира по сцене, Ричардом Бербеджем, который, помимо мастерства актера, владел также кистью живописца.

   Это, конечно, только легенда. Но есть все основания предполагать, что "Чандоский портрет" был одно время собственностью поэта и драматурга Вильяма Давенанта, который помнил Шекспира. Это говорит в пользу сходства портрета. У Шекспира, если верить "Чандоскому портрету", были карие глаза и темнорусые волосы. Одежда Шекспира на этом портрете отличается скромностью. В ухе, согласно тогдашней моде, - серьга.

   Бюст Шекспира, находящийся в нише над его гробницей (церковь св. Троицы в Стрэтфорде), был, невидимому, воздвигнут вскоре после смерти писателя. Это весьма примитивное, так сказать "штампованное", изваяние принадлежит резцу ремесленника, а не скульптора. Достаточно взглянуть на усы и бороду, чтобы понять, что ваятель постарался всячески приукрасить лицо статуи согласно своему вкусу. Ни о каком сходстве тут, вероятно, не может, быть и речи. Этот бюст был реставрирован в 1749 году, а в 1793 году выкрашен в белый цвет по настоянию знаменитого шекспироведа Мэлона. В 1861 году белая краска была снята, и тогда удалось найти следы первоначальной расцветки. Согласно последней, у Шекспира были (как и на "Чандоском портрете") карие глаза и темнорусые волосы.

   По словам историка Джона Обрея (1626-1697), писавшего по свежему устному преданию, Шекспир обладал красивой внешностью и статным сложением. Наконец мы знаем, что Шекспир играл роль Призрака в "Гамлете" (по словам его первого биографа, Роу, писавшего на основании предания, сохранявшегося в актерской среде, это была его лучшая роль). Роль Призрака, о величественной и статной внешности которого говорится в "Гамлете", должен был, по всей вероятности, играть актер высокого роста.

   Слагая все эти отдельные разбросанные черты, мы при помощи воображения можем мысленно создать хотя бы смутный портрет Шекспира.

  

   Когда Шекспир впервые попал в Лондон, он сначала поселился в северо-восточной части города, в приходе церкви св. Елены. Отсюда через городские ворота Бишопсгейт лежала прямая дорога к тому театру, в котором играли трагик Ричард Бербедж и комик Вильям Кемп и где Шекспир начал свою работу. Он просто так и назывался: "Театр". Впоследствии, в 1599 году, Бербедж перенес это деревянное здание на южный берег Темзы, значительно расширив его (новому театру дали название "Глобус"). Шекспир переселился на южный берег Темзы еще а 1596 году.

   Жизнь Шекспира протекала в напряженной работе. На сцене беспрерывно ставились новые пьесы: в Лондоне в ту эпоху насчитывалось около двухсот тысяч жителей, и пьеса выдерживала, самое большее, пятнадцать-двадцать представлений. Даже если шла чужая пьеса, Шекспир, вероятно, принимал самое деятельное участие в постановке. Вскоре он стал одним из главных лиц в труппе, как ее постоянный драматург и как литератор, завоевавший благодаря своим двум поэмам репутацию поэта.

   Репетиции начинались рано утром, причем опоздавший подвергался значительному штрафу. После обеда, часа в два пополудни, начинался спектакль, который обычно заканчивался примерно к пяти часам, так что Шекспиру оставались только вечер и ночь на литературную работу, ученье ролей наизусть и чтение книг.

   В личной жизни его было, вероятно, немало событий. Об этом красноречиво говорят его сонеты. Были тут и сильные увлечения и мимолетные встречи.

   Современник Шекспира Джон Маннингэм, студент юридической академии Иннер Темпль, записал в своем дневнике от 13 марта 1602 года следующее: "В тот год, когда Ричард Бербедж играл Ричарда III, в него влюбилась одна горожанка. Еще во время спектакля она условилась с ним, что он придет к ней вечером на свидание, назвавшись королем Ричардом. Шекспир подслушал этот разговор, предупредил Бербеджа и был ласково встречен горожанкой. Когда им сообщили, что у дверей дожидается король Ричард, Шекспир велел сказать ему, что Вильгельм (Вильям) Завоеватель царствовал до Ричарда".

   Но подробности его жизни навсегда скрыты от нас. Он не оставил дневника. До нас не дошла его переписка. Приобретение им недвижимой собственности в Стрэтфорде, пожалование, - быть может, не без помощи вельможных покровителей театра, - дворянства и дворянского герба, смерть в 1596 году его единственного сына - одиннадцатилетнего Гамлета, - обо всем этом мы знаем из посторонних источников.

   В 1599 году, когда был построен театр "Глобус", Шекспир, как особенно ценный для театра работник, был принят в число его пайщиков.

   В ту эпоху существовал обычай, согласно которому каждая актерская труппа имела знатного покровителя. Актерская труппа, к которой принадлежал Шекспир, называлась "Слуги Лорда-Камергера". Их главными конкурентами были "Слуги Лорда-Адмирала". Последние играли в театре "Роза", принадлежавшем антрепренеру Хэнслоу. Шекспир нигде открыто не атаковал соперников своей труппы. И лишь в "Гамлете" находим следующие слова: "Меня оскорбляет до глубины души, - говорит Гамлет, - когда я слышу, как здоровенный парень с париком на башке рвет страсть в клочья, в лохмотья..." ("Гамлет", акт III, начало 2-й картины). Возможно, что это намек на Эдварда Аллейна - главного трагика в труппе Лорда-Адмирала.

   Соперниками "Слуг Лорда-Камергера" были также труппы, состоявшие из мальчиков-подростков. И опять-таки только один раз мы находим у Шекспира полемический выпад против них - во 2-й картине II акта "Гамлета", где Розенкранц называет актеров-подростков "выводком хищных птиц", а Гамлет сетует на то, что пишущие для них драматурги натравливают их на взрослых актеров. "Не скажут ли они сами впоследствии, - говорит Гамлет, - когда станут взрослыми обычными актерами, - а они ими, вероятна, станут, если не найдут лучших средств к существованию, - что драматурги поступают неправильно, заставляя их нападать со сцены на тех, которым они сами уподобятся в будущем?.."

   Итак, Шекспир в своих пьесах молчал о себе и был сдержан в отношении полемических выпадов, в отличие от более необузданных натур, например Бена Джонсона, который чувствовал себя в стихии полемики и ядовитых слов, как рыба в воде.

   Это не значит, что он не умел спорить. Когда в 1603 году была основана таверна "Русалка", являвшаяся своего рода литературным клубом, Шекспир, как рассказывает современник, часто вел здесь споры об искусстве с Беном Джонсоном. Несомненно также, что в его пьесах скрыты полемические намеки, мимо которых мы проходим, не понимая их. Замечателен в этом отношении следующий факт.

   В 1599 году в Лондоне началась так называемая "война театров", продолжавшаяся три года. Она началась с личной ссоры драматургов Бена Джонсона и Марстона. Оба усердно принялись взаимно оскорблять друг друга в своих пьесах. Дело дошло до того, что однажды Бен Джонсон, который обладал большой физической силой и к тому же был превосходным фехтовальщиком (он убил двух человек на дуэли), в одной из лондонских таверн напал на Марстона. Тот выхватил пистолет. Но Бен Джонсон выбил у него пистолет из рук и поколотил Марстона. Эта личная ссора явилась искрой, от которой вспыхнул целый пожар. Драматурги-академисты, возглавляемые Беном Джонсоном, настаивали на соблюдении тех законов искусства, которые вытекали из изучения классических образцов. Им возражали драматурги-практики. Во главе последних стояли Марстон и Деккер. "Практики" отстаивали тот взгляд, что искусству нечего считаться с отвлеченными, принятыми на веру правилами.

   "Академисты" называли "практиков" невеждами и виршеплетами. "Практики" утверждали, что произведения "академистов" "провоняли ученостью". Каково же было участие Шекспира в этой борьбе? Тут сохранилось весьма интересное свидетельство.

   Бен Джонсон задумал написать для театра Блэкфрайерс полемическую пьесу под заглавием "Виршеплет". В конце этой пьесы поэт Гораций (то-есть Бен Джонсон) дает "виршеплету" (то-есть Марстону) рвотное средство, чтобы заставить его извергнуть написанные им слова. В обозрении "Возвращение с Парнаса", созданном студентами Кембриджского университета, комик Вильям Кемп говорит следующее: "Ах, этот Бен Джонсон - паршивый малый! Он вывел в своей пьесе Горация, который дает поэтам рвотное средство. Но наш коллега Шекспир дал ему такого слабительного, которое подорвало его репутацию". На что трагик Ричард Бербедж (который также показан в обозрении) замечает о Шекспире: "Да, острый малый". Итак, Шекспир был на стороне "практиков". Но в чем же заключалось "слабительное"? Оно, вероятно, скрыто в каких-нибудь хорошо всем нам известных, но до конца не расшифрованных словах одной из пьес Шекспира.

   Жизнь Шекспира, как сказали мы, протекала в упорном труде. Недаром его современник драматург Деккер писал о "трудолюбии мистера Шекспира". В театре беспрерывно шли спектакли. Иногда труппа выступала при королевском дворе или в одной из юридических академий Лондона - Грейз Инн или Иннер Темпль. Случалось, что актеры снимались с места и отправлялись в турне по провинции. Тогда они, как в старину, играли во дворах гостиниц, соорудив подмостки из бочек и досок, или посещали аристократический замок, как посещают актеры в "Гамлете" замок в Эльсиноре. Подъехав к воротам замка, один из актеров трубил в трубу, и на вопрос хозяина замка, что это за актеры, кто-нибудь из приближенных сообщал, как сообщает Розенкранц Гамлету: "Это те самые актеры, которые так вам нравились: трагики из столицы".

   Но как бы ни был занят Шекспир работой в театре, он, согласно преданию, ежегодно навещал свою семью в Стрэтфорде. Попытаемся же воссоздать картину из жизни Шекспира, увидать его на дороге из Стрэтфорда в Лондон.

  

  

   Жизнь величайшего драматурга человечества скрыта от нас туманом. Лишь местами туман становится более редким, и тогда мы видим стройного, высокого человека с карими глазами и высоким лбом. Одетый в простой шерстяной камзол {Англия эпохи Шекспира - это "шерстяная Англия". Шелк, атлас, бархат стоили очень дорого.}, он идет ранним утром по улице тихого провинциального городка Стрэтфорда, где он родился и где живут его жена и дети. Он пробыл здесь всего несколько дней, рад бы остаться еще, но в лондонском театре "Глобус" (точнее перевести - "Земной шар") скоро пойдет его новая пьеса: ему нужно присутствовать на репетициях. Пора ехать...

   Он прощается с женой и детьми, привязывает короткий меч к поясу, поправляет кинжал за спиною, закутывается в большой дорожный плащ; зевая спросонья, грузный, широкоплечий работник пристраивает к седлу мешок с провизией на дорогу.

   В Лондон едет несколько человек стрэтфордских горожан. Одному странствовать опасно: в соседних лесах бродит много недобрых людей.

   Группа всадников подъезжает к мосту через Эйвон. Это старый мост, укрепленный на четырнадцати круглых каменных арках {Этот мост сохранился до наших дней.}. Они переезжают на левый берег реки. Отсюда идут две дороги, и обе ведут в Лондон.

   Мысли его в театре. Как пройдет новая пьеса? Роль Гамлета будет играть Ричард Бербедж, лучший в труппе актер. Он щедро одарен природой и обладает прекрасными данными для сцены, несмотря на невысокий рост и полноту. Но временами он уж слишком неестественно бьет себя в грудь, строит страшные рожи и завывает. За последнее время он до некоторой степени избавился от этой привычки, но не совсем {См. беседы Гамлета с актерами и сцену "мышеловки". Мы исходим из предположения, что Шекспир в "Гамлете" описал ту актерскую труппу, к которой сам принадлежал.}. А ведь актерское искусство, как и всякое другое искусство, по мнению Шекспира, должно, как говорит Гамлет, "держать зеркало перед природой".

   Он едет молча, погруженный в свои мысли. А между тем спутники его ведут беседу. Тяжелые наступили времена. Падают цены на шерсть, и куда скромному стрэтфордскому хозяину тягаться с крупными помещиками-овцеводами! Помещики захватили общинные земли, обратили нивы в пастбища, обнесли их изгородями и пасут на своих пастбищах овец тысячами. Богачи-помещики запрудили шерстью рынок, так что простому овцеводу-фермеру деваться некуда. "Не правда ли, мистер Шекспир?"

   С тех пор как в 1596 году он получил дворянский герб, стрэтфордские горожане стали относиться к нему с уважением. Несколько лет тому назад они бывало, покровительственно хлопнув его по плечу, просто называли его "Вильямом", а то и кратко: "Виль". А теперь- "мистер Шекспир". Да и кем был он тогда! Сначала - сын разорившегося отца, а потом, переселившись в Лондон, стал актером театра. То, что он стал актером, не могли одобрять в Стрэтфорде. Больше всех негодовали пуритане. Они водились и в Стрэтфорде, эти суровые сектанты, повторявшие, что нужно выжечь каленым железом остатки папистской ереси в Англии. Они ходили в строгих черных одеждах, говорили мало, чтобы подчеркнуть свое презрение к лишним словам, улыбались редко и то как-то кисло, будто проглотили уксус. Они ненавидели роскошь, называя ее "сатанинским наваждением". А между тем у молчаливого хозяина-пуританина в прикрепленном крепкими цепями к стене и стоявшем под жесткой кроватью железном сундучке водился не один мешок с золотыми кронами. Пуритане ненавидели театры - новую затею века, "гнездо дьявольское". Немудрено, что стрэтфордские пуритане все сразу поджали губы и нахмурили брови, когда узнали, что сын старого Джона Шекспира, бывшего когда-то в Стрэтфорде ольдерменом, а одно время даже городским головой, оказался в самом сердце "гнезда дьявольского". Впрочем, объяснили это тем, что тут предопределение божье, ибо каждый человек уже с зачатия своего обречен на погибель или спасение. Но потом стали доходить странные слухи: говорили, что Виль нажил деньги, став пайщиком театра. Да и сам он, приехав навестить семью, привез жене в подарок дорогой материи на платье и украсил в своем доме полку над камином тяжелым серебряным золоченым кубком {Этот кубок упоминается в завещании Шекспира.}. В Стрэтфорде пошли разговоры о том, что Виль купил несколько участков земли. Мысль о мошне, набитой деньгами, возымела свое действие. "Видно, и в бесовском логове встречаются почтенные люди", - заговорили менее строгие. А потом разнеслась уже совсем невероятная весть: Виль выхлопотал для своего отца, а значит и для самого себя, потомственное дворянство с гербом. Над щитом нового дворянского герба красовался белый сокол, державший в когтях золотое с серебряным острием копье. Ведь слово "шекспир" значит "потрясатель копья". Красивое, воинственное слово. На гербе девиз: "Не без прав". Пусть знают все, что и он, актер Вильям Шекспир, тоже человек и тоже не без прав. Многим этот девиз показался причудливым и бессмысленным. Насмешливый Бен Джонсон даже вывел в одной из своих комедий приехавшего из провинции простака, купившего себе дворянский герб, на котором изображена кабанья голова. Этому глупому деревенскому парню предлагают такой девиз для герба: "Не без горчицы" ("я, дескать, понимаю толк в вещах и не хуже всякого природного джентльмена ем кабанину с горчицей"). Но пусть смеется тот, кому нравится. В 1597 году он купил красивый дом в Стрэтфорде, и все в родном городке словно забыли, что он актер и что он пишет на потеху собирающимся в театре зевакам. Теперь его стали встречать по-другому: "Как поживаете, мистер Шекспир?", "Сколько времени не видались, мистер Шекспир!"

   "Тяжелые настали времена, не правда ли, мистер Шекспир?" - это говорил один из его спутников. Он повернулся и прислушался. Ноги лошадей завязали в размокшей глине, и под мерные чавкающие их шаги спутник неторопливо рассказывал:

   "Вот говорили мне про некоего Томаса Карна {Согласно церковной метрике, этот Томас Карн умер в возрасте 207 лет. Всего вероятнее, что тут ошибка в метрической записи.}. Верно ли, не знаю, а умер он, говорят, двухсот семи лет в Шордитче, под Лондоном. Лет пятнадцать тому назад как похоронили его. Все вздыхал он о прошлых временах, о старой веселой Англии. Легко тогда было жить. Сколько соберешь с поля, столько и ешь. А теперь все пошло на деньги. Вот послушайте. Был один фермер. Взял он деньги взаймы, нанял работников, собрал урожай и спрятал в амбар. "Ну, - думает, - продам зерно на будущий год по хорошей цене и возвращу долг с процентами и еще положу себе в карман изрядный излишек". А тут, как нарочно, хороший урожай. Стали падать цены на зерно. Смотрит фермер на роскошные хлеба, вспоминает о том, что скоро срок платежа, и молится: "Подай, господи, засуху или пошли ядовитую росу". И что же вы думаете? Истинную правду говорю. В ожидании обильного урожая повесился фермер... Ведь это не иначе, как дьявол, сам Вельзевул, шутил над людьми".

   Шекспир слушал внимательно. В самом деле, странное время: человек вешается, потому что должно наступить изобилие... И когда впоследствии, в 1605 году, он писал новую трагедию, этот рассказ, передававшийся тогда из уст в уста, вспоминался ему, как всегда вспоминалось, когда он писал, все то, что он видел и слышал. В этой трагедии была такая сцена: во внутреннем дворе древнего шотландского замка был мрак ночной. В этом замке хозяева только что убили гостя, доброго короля Дункана. Кто-то громко стучал в ворота, и пьяный привратник бормотал: "Стучи, стучи себе, стучи. Кто там, во имя Вельзевула? Это фермер, который повесился в ожидании изобилия". Трагедия эта называлась "Макбет".

   Сидя на коне, ежась от сырого холода и кутаясь в большой дорожный плащ, Шекспир задумался. Дорога шла под гору в долину. Лошади осторожно ступали по мокрой земле...

   Путь из Стрэтфорда в Лондон был в те времена длинным. Ехали шагом, чтобы не утомлять лошадей. Только под вечер, чтобы попасть в придорожный постоялый двор засветло, гнали лошадей. Немало было в те времена "оруженосцев ночи", "любимцев луны", как они сами себя называли, и не дай бог было замешкаться в наступающих сумерках где-нибудь в лесу. Богатые помещики захватывали общинные пахотные земли, превращая их в пастбища для своих овец, и лишали крестьян земли. Старинные владетели замков в новых условиях, когда уже нельзя было довольствоваться, как в средневековую старину, одними получаемыми с их имений продуктами, а приходилось все чаще покупать на деньги, не в состоянии были содержать многочисленную челядь и отпускали ее на все четыре стороны. Строились в городах мануфактуры, где работали на ручных прялках и на ручных ткацких станках; и с этими мануфактурами, принадлежащими богачам, трудно было состязаться скромным ремесленникам. Приходили в упадок ремесленные гильдии, и многие мастера и подмастерья оказались на улице без работы. Англия была полна бездомным людом. Но и иной джентльмен воинственного вида, с длинными, завернутыми за уши, на испанский манер, усами, любивший, несмотря на пустой кошелек, пить херес и мадеру и не признававший жидкого пива, выезжал по временам, подобно шекспировскому Фальстафу, на большую дорогу.

   Итак, путники торопились к ночлегу, где их ожидали ярко пылающий камин, веселый болтливый хозяин, жареный на вертеле каплун и кружка хереса. А утром, как только Большая Медведица подымалась над высокой трубой постоялого двора, путники, изрядно искусанные за ночь блохами, уже вставали и приказывали конюху седлать и побольше подложить под седло мягкой стриженой шерсти, чтобы не ссадить холки {См. ту сцену в "Генрихе IV" Шекспира (1-я часть, акт II, 1-я сцена), в которой возчики ранним утром покидают придорожную гостиницу.}. А затем продолжали путь.

   Кругом расстилались мягкие волнистые холмы, озаренные бледным светом августовского утра. Над темнозеленой бархатистой травой в одиночку и группами стояли высокие вязы, и местность временами казалась похожей на искусственно насаженный парк {Ср. описание сельского английского ландшафта в статье Ф. Энгельса "Ландшафты" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. II, М.-Л., стр. 55-61).}. Кое-где паслись, позвякивая бубенцами, коровьи и овечьи стада. По временам путники въезжали в деревню, где над соломенными крышами коттеджей дымились высокие трубы. Из окон, отодвинув ставни, сделанные из тонких роговых пластин, служивших вместо стекол, выглядывали любопытные женские лица в чепцах.

   Изредка попадались путникам встречные. На больших возах везли куда-то шерстяную пряжу купцы. Однажды встретилась карета в сопровождении вооруженных слуг. Из кареты выглянуло холодное, надменное лицо какой-то знатной дамы. На коленях у нее сидела крошечная собачка, а у ног ее приютилось странное существо: на голове у него была шляпа в виде петушиного гребня с ослиными ушами; пожилое бритое лицо его скалило зубы, - это был шут, развлекающий свою госпожу. Нередко попадались навстречу угрюмые и унылые, бредущие куда-то люди. Однажды встретились несколько всадников неприветливого вида, обросших бородами. За поясом у каждого виднелись пистолеты. И когда один из стрэтфордских горожан робко пожелал им божьего благословения, самый здоровенный и мрачный из всадников ответил: "Ладно, ладно! Он нас сам благословит, если захочет!" {Ср. реплику пирата-матроса в "Гамлете" (действие IV, сцена 6, стих. 8).} Некоторые из стрэтфордцев стали торопливо креститься под плащами и ощупывать свои привязанные к поясам кошельки.

   До Лондона, путь к которому лежал через Оксфорд, добрались только на шестой день. Подъехали к столице с северо-западной стороны, где среди пригородов находилась одна из двух лондонских юридических академий Грейз Инн. В 1594 году сюда однажды вечером приезжала актерская труппа, к которой принадлежал Шекспир, и играла здесь шекспировскую пьесу "Комедия ошибок". Это было на большом празднестве, устроенном студентами. Явились сюда и студенты другой лондонской академии - Иннер Темпль. Зал не мог вместить всех желающих. После спектакля начались танцы. Было шумно, беспорядочно, танцующие давили друг друга. Так и остался этот вечер в памяти студентов под названием "вечера ошибок".

   Затем через предместье Хольборн, где сейчас находится Британский музей и самый центр города, проехали мимо полей и рощ, среди которых там и сям виднелись группы деревянных домиков, и выехали на Флит-стрит, уже гораздо более населенную, но, впрочем, не улицу, а скорее проезжую дорогу (сейчас здесь находятся редакции крупнейших лондонских газет). А потом, переехав деревянный мост через реку, приблизились к городским стенам. Это были древние стены, так и стоявшие еще с XIV века, со времени первого великого английского поэта Чосера. У ворот сидели нищие калеки и протяжными голосами просили у путников милостыню. Ворота эти запирались на ночь жившим тут же в одной из каменных башенок привратником. В узких окнах другой башенки были решетки: здесь устроили одну из многочисленных лондонских тюрем. Проехали через ворота. Перед путниками открылось большое старинное готическое здание собора св. Павла (здание это лет восемьдесят спустя сгорело и было заменено новым, стоящим и поныне). Направо и налево шли дома, кое-где даже и в четыре этажа, все больше деревянные, изредка кирпичные, разделенные узкими улицами. Мостить эти улицы стали не так давно, при отце царствующей королевы Елизаветы, Генрихе VIII, и то только местами. По середине улицы протекал грязный водосток, временами расширяясь в глубокие лужи, в которых темной ночью, как свидетельствуют полицейские протоколы того времени, тонул не один подвыпивший гуляка. Тротуаров тогда не было, и шедший по улице пешеход сторонился перед почтенным встречным, уступая ему место вдоль стены дома, подальше от вонючего водостока. Это называлось "отдать стену". Сколько споров возникало иногда между встречными джентльменами, кто кому уступит дорогу! Нередко при этом обнажали мечи, и тогда земля орошалась кровью.

   Шли горожанки с корзинами, неся покупки с рынка. Медленно и важно проходили почтенные горожане в темных одеждах. Кое-где бросались в глаза яркие камзолы и широкие, накинутые на одно плечо плащи военных франтов. Слуги несли в носилках даму, лицо которой, по итальянской моде, было прикрыто полумаской. Медленно, вперевалку, брели здоровенные парни в просторных, вымазанных дегтем куртках без рукавов, загорелые, обожженные солнцем: это были моряки, вернувшиеся из дальнего плавания. На углу улицы стоял какой-то изумленный джентльмен в добротной домотканной куртке и, раскрыв рот, озирался вокруг. Это был провинциал, приехавший в Лондон из старозаветного захолустья. - Все здесь удивляло его: и никогда им ранее не виданные стекла в окнах богатых домов, заменившие старинные роговые пластины; и роскошные одежды щеголей; и Лондонский порт, в котором раздавалась речь на непонятных языках и разгружались корабли, прибывшие из итальянских, испанских, французских, немецких портов, из Архангельска, из далекой сказочной Ост-Индии и из-за Атлантического океана, где, как рассказывали, находилась страна Эльдорадо, в которой деревья, камешки на земле, дома - все было из чистого золота. Не менее Лондонского порта поражала провинциального джентльмена трава "табака", привезенная из-за океана. Рассказывали, что когда знаменитый мореплаватель Уолтер Ролей первый закурил трубку в королевском дворце, один из гвардейцев, увидав дым, выходящий у него изо рта, бросился к нему и насильно влил ему кружку пива в рот, чтобы потушить внутренний пожар. Приехавший провинциал удивлялся не менее, чем этот гвардеец, табачному дыму, выходившему из уст встречных молодых людей. Но более всего поражала новоприезжего величина города: его население насчитывало до двухсот тысяч человек, что, при общем населении Англии в ту эпоху приблизительно в пять миллионов, было весьма внушительной цифрой.

   Возле собора св. Павла расхаживали щеголи в дорогих одеждах и широких, укрепленных на проволоках воротниках, скрывавших шею. Создавалось впечатление, что голова, отделенная от туловища, лежит на большом круглом блюде. Необыкновенно подстрижены были у них усы и бороды: то образуя букву X (усы торчали пиками вверх, а бородка была раздвоена), то букву Т (бородка была перпендикулярна к усам, образующим прямую линию). В модных парикмахерских того времени обычно спрашивали клиента, чего он желает от своих усов и бороды: хочет казаться солидным человеком - делали один фасон, понравиться женщине - другой фасон; был даже фасон, называвшийся "бравадо", целью которого было устрашить соперника: усы накладывали на щеки и закручивали кверху двумя длинными пиками. Среди великолепных щеголей попадались необыкновенно пестро и безвкусно одетые молодые люди с простодушными, блаженными лицами. Это были приехавшие из провинции недоросли. Этих впервые попавших в Лондон юнцов быстро ловили в сети авантюристы всех мастей и оттенков и, поразив их столичными манерами и необыкновенным способом выражаться: "Ха! Клянусь телом Цезаря!", "Ха! Клянусь ногой фараона!", затем обирали до нитки, подобно тому, как Яго обирает простодушного Родриго в шекспировском "Отелло".

   От собора св. Павла повернули к Темзе. Направо шла улица, на которой находился театр Блэкфрайерс. Театр "Глобус", где работал Шекспир, принадлежал к так называемым "общедоступным" театрам; наряду со знатью его посещали зрители из простого народа. Передняя часть сцены "Глобуса" была под открытым небом, и спектакли шли при дневном свете. Спектакли же театра Блэкфрайерс происходили в закрытом помещении при свечах; играли здесь не взрослые актеры, а мальчики-подростки, и ходила сюда только "чистая" публика. Блэкфрайерс принадлежал к так называемым "закрытым" театрам.

   Путники поехали по Темз-стрит. В конце ее виднелись высокие мрачные башни Тауера. Налево осталась торговая часть города - с лавками ростовщиков и складами товаров, с душными, темными, грязными конторами. Далеко в разные страны мира распространили эти конторы щупальца своей деятельности, и их обороты иногда исчислялись тысячами фунтов стерлингов. По мосту, который уже издали бросался в глаза множеством своих башенок, переехали на ту сторону Темзы. Здесь было беспорядочно и шумно. Из пивных доносились хохот, крики и протяжные, унылые песни. Мимо большого круглого деревянного здания театра "Глобус" и такого же здания театра "Роза", мимо сада, где находилась арена для медвежьей травли, поехали в обратном направлении и, не доезжая театра "Лебедь", свернули в небольшую тихую улицу.

   Шекспир вошел в свою комнату. Ее освещало одно окно. Длинная полка была уставлена книгами. И хотя он устал с дороги, не прошло и часа, как, вымывшись и пообедав, он уже писал за столом. В окне стемнело. Он зажег сальную свечу. Наступила ночь. Жители Лондона запирали двери. Выходить на улицу после наступления темноты было опасно: уличного освещения не было и город был наводнен грабителями (даже женщины в ту эпоху носили при себе кинжал на всякий, случай). Изредка проходила с барабанным боем, алебардами и факелами ночная стража, заслышав которую издали, грабители на время разбегались. Стража проходила, и на улицах Лондона снова наступал мрак. Всю эту ночь напролет Шекспир быстро писал при свете свечи {Текстологический анализ показывает, что Шекспир, несомненно, писал быстро свои пьесы. Это подтверждает и рукопись из "Сэра Томаса Мора" (см. примечание на стр. 171), если только эта рукопись принадлежит Шекспиру.}.

   Все это вполне могло быть именно так, как мы описали. Перед нами жизнь человека, полная упорного, напряженного труда. Эта жизнь, повидимому, не была богата шумными событиями, но она прошла на фоне бурной эпохи.

  

  

   Век, породивший Шекспира, - значительная и яркая глава истории. Это была эпоха, когда рушились веками казавшиеся незыблемыми и неизменными отношения старого феодального мира, когда нарождались новые, буржуазные отношения.

   Маркс назвал эту эпоху "утренней зарей эры капитализма".

   Над старым миром с его строго установленной феодальной иерархией, ремесленными гильдиями, тихими, патриархальными городами и похожими на монастыри университетами, - над этим неподвижным, закостенелым миром с его ограниченными горизонтами повеял ветер новой эпохи. По словам величайшего из предшественников Шекспира, английского драматурга Кристофера Марло, это был "тот ветер, который привел весь мир в движение - жажда золота". На сцене истории появляется, как политическая сила, буржуазия, а также новое дворянство, которое видит залог своего преуспевания не только в дворянских привилегиях, но прежде всего в накоплении материальных богатств. Самое слово "джентльмен", в первоначальном значении - дворянин, получает более широкое применение. С одной стороны, все чаще можно найти "джентльменов по рождению", которые занимаются торговыми делами или отправляются за море в поисках наживы, гонимые "тем ветром, который разбрасывает молодежь по свету, чтобы искать удачи в чужих краях", как говарит Петручио в комедии Шекспира "Укрощение строптивой". С другой стороны, тех, кто вышел из низов, но сумел набить себе мошну, все чаще, невзирая на их происхождение, начинают величать "джентльменами".

   Б 1568 году была основана Лондонская биржа. Во второй половине XVI века были организованы компании для торговли с заморскими странами: в 1553 году - "Русская компания", в 1581 году - "Восточная компания", в 1600 году - "Ост-Индская компания". За это же время было организовано несколько "Африканских компаний". "Русская компания" ввозила в Англию лес, деготь, пеньку, воск, меха, а также балык и икру; "Восточная компания" - шелк и другие предметы роскоши, главным образом из Смирны и Алеппо; "Ост-Индская компания" -селитру (необходимую для изготовления пороха), а также перец и другие пряности; "Африканские компании" - золото и слоновую кость. Эти компании приносили огромные доходы, часто превышающие сто процентов в год на вложенный капитал. Основным предметом вывоза из Англии были шерстяные ткани. Овцеводство становилось исключительно выгодным делом. Богатые землевладельцы захватывали обширные земли, огораживали их, превращали их в пастбища для своих овец и сгоняли с земли хлебопашцев, лишая их крова и пропитания. Англия была полна бездомными, обездоленными людьми.

   Это была эпоха бурного развития мореплавания. Английские купцы, пираты и всякие искатели приключений и наживы отправлялись в далекие путешествия в поисках, как писал один из них, "новых земель и сокровищ". Английский пират Френсис Дрейк в семидесятые годы XVI века совершил кругосветное плавание. Корабли возвращались в Англию, груженные ценными товарами. Привозили они в Англию и итальянские картины, книжки итальянских сонетов и новелл, музыкальные инструменты, итальянские и французские одежды.

   Подобно географическим горизонтам, широко раздвинулись и горизонты умственные. Это была эпоха, "когда были ослаблены все старые узы общества и поколеблены все унаследованные представления. Мир сразу сделался почти в десять раз больше; вместо четвертой части полушария теперь весь земной шар лежал перед взором западноевропейцев, которые спешили завладеть остальными семью восьмыми. И вместе со старинными тесными границами родины пали также и тысячелетние рамки предписанного средневекового мышления. Внешнему и внутреннему взору человека открылся бесконечно более широкий горизонт" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. I, стр. 61}. Современник Шекспира Фрэнсис Бэкон (1561-1626) провозгласил начало новой науки, основанной на изучении вещей, живой природы, да реальном опыте; науки, ниспровергавшей "вечные истины" средневековых схоластов.

   Новые, реалистические тенденции нарождались и в искусстве. Этот процесс происходил еще раньше в Италии. Но если в Италии новое, реалистическое искусство нашло свое наиболее яркое и полное выражение в живописи, в творчестве таких гениальных художников, как Леонардо да Винчи, Рафаэль, Микеланджело, то в Англии эти реалистические тенденции искусства ярче всего воплотились в драматургии конца XVI и начала XVII века, венцом которой было творчество Шекспира.

   Многие из творцов этого нового, реалистического искусства искали себе учителей в прошлом. Однако искусство средневековья им было чуждо, и они обратились к искусству древней Греции и древнего Рима. Они сами назвали свое время, - и история сохранила за ними это название, - Ренессансом - возрождением античной древности.

   Важно при этом помнить, что увлечение античностью в эпоху Ренессанса было следствием, а не причиной нарождения нового, реалистического сознания. Искусство Ренессанса развивалось по разным руслам. К нему принадлежали и утонченные, изощренные произведения, создаваемые художниками, писателями, поэтами придворно-аристократического круга. Шекспир был знаком и с этим искусством. Но творчество его основном было связано с "общедоступными" театрами Великий народный писатель, он создавал свои произведения не для знатоков изящного, а для широкого зрителя. "Он обращался к народу", как охарактеризовал его творчество один из первых его комментаторов - английский поэт Александр Поп (1688-1744).

   Шекспир устами Гамлета говорит, что цель театра - "держать зеркало перед природой". И действительно, сама "душа века" отразилась в его произведениях. Эпоха Шекспира породила многих писателей, размышлявших о высоком назначении человека. Поэты воспевали человеческие чувства; не "божественное", как в средневековом театре, но человеческое, - не небо, но землю изображали драматурги. Еще в 1516 году Томас Мор написал книгу "Утопия", в которой мечтал об идеальном человеческом обществе, основанном на справедливости. Но наряду с гуманистами эпоха порождала в огромном количестве авантюристов всех мастей и оттенков, хищников, готовых на любое преступление ради выгоды. Не случайно у Шекспира благородный гуманист-мыслитель Гамлет так резко противопоставлен хищнику Клавдию, предателям Розенкранцу и Гильденстерну, тупому, самовлюбленному Полонию; Отелло и Дездемона - злодею Яго; прозревший Лир, его верная дочь Корделия и благородный Эдгар - Гонерилье, Регане и Эдмунду.

   С какого бы угла зрения мы ни взглянули на ту эпоху, нас повсюду поражает резкость контрастов. Разрушено старое средневековое мировоззрение, - та преграда, которая отделяет человека от живой действительности. Как бы упала пелена с глаз, и человек увидал красоту жизни и обрадовался ей. И вместе с тем увидал он страшную картину растущей власти золота над людьми, эксплуатации человека человеком, - и он проклял жизнь. Для народных масс данный этап исторического развития означал лишь замену одной формы эксплуатации другой. "Исходным пунктом развития, создавшего как наемного рабочего, так и капиталиста, было рабство рабочего. Развитие это состояло в изменении формы его порабощения, в превращении феодальной эксплоатации в капиталистическую" {К. Маркс. Капитал. В книге: К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVII, стр. 783-784.}. Не случайна бьющая через край жизнерадостность Бенедикта и Беатриче ("Много шуму из ничего"), Меркуцио ("Ромео и Джульетта"), Фальстафа ("Генрих IV", "Виндзорские кумушки"), как не случайна и скорбь Тимола Афинского.

   Чувства людей того времени поражают своей непосредственностью, несдержанностью. Узнав о внезапном несчастье, люди в отчаянии катаются по земле, как шекспировский Ромео в келье Лоренцо. У этих людей кипят страсти, они одержимы страстями. Одержимы любовью Ромео и Джульетта; одержим своими мыслями Гамлет; одержим своим злодейским планом Яго. Все это не "выдумки" Шекспира, не "театральные эффекты" - такова была жизнь, таковы были люди. Искусство Шекспира глубоко реалистично, хотя оно и облечено в яркие романтические одежды.

   Ренессанс значительно запоздал в Англии по сравнению с Италией. Чосер (1340-1400) {Главное произведение Чосера "Кентерберийские рассказы" вышло в русском переводе: Джеффри Чосер. Кентерберийские рассказы. Перевод И. Кашкина и О. Румера. Гослитиздат. М., 1946.} был одиноким явлением. Следующий, XV век был в Англии эпохой литературного безвременья. В конце этого века, когда Ренессанс в Италии уже вступил в свой расцвет, даже передовые люди в Англии все еще дышали воздухом средневековья.

   Лишь с начала XVI века в Англии стали проявляться новые веяния. Приведем примеры из драматургии, так как эта область имеет непосредственное отношение к нашей теме.

   Основными жанрами средневековой драматургии были мистерия и моралите. Мистерии писались на сюжеты из библии и евангелия (так называемые "миракли" - пьесы на легендарные сюжеты, взятые преимущественно из житий святых, были мало распространены в Англии). Исполнялись мистерии мастерами и подмастерьями ремесленных гильдий. Своего расцвета мистерия в Англии достигает вместе с расцветом гильдий, ярмарок, средневекового города в XV веке. Мистерии продолжали существовать и в XVI веке и лишь в конце этого века исчезли совсем. Шекспир, таким образом, мог в детстве и юности видеть спектакли мистерий.

   Иногда эпизоды библии и евангелия соединялись в так называемые "циклы", рисовавшие всю историю мира с точки зрения "священного писания", то-есть от сотворения мира до страшного суда. Такие "циклы" исполнялись иногда в течение нескольких дней. Каждая гильдия выбирала эпизод, соответствующий своему ремеслу. Так, например, в "цикле", который ставили в городе Ковентри, изгнание из рая исполнялось оружейниками (так как ангел, изгоняющий Адама и Еву, был вооружен мечом), построение ковчега - плотниками, потоп - рыбаками, принесение волхвами новорожденному Христу драгоценных даров - ювелирами, тайная вечеря - булочниками. Эпизод Фомы неверного исполняли городские писцы и стряпчие.

 &