Козырев Михаил Яковлевич - Ленинград

,- мы должны всегда помнить, что наше слабодушие подрывает нашу силу".

   В фельетоне - длинная статья о приходящемся на этот день революционном празднике, причем в связи с восхвалением героя обливались помоями деятели, часто известные мне и мною уважаемые по прежней подпольной работе. Пусть они ошибались, но разве смерть не покрыла все их грехи? Безвест-ные фельетонисты не жалели для них бранных слов: иуды, предатели, мерзавцы, сволочи и идиоты.

   За передовой - самая тоскливая часть газеты: съезды, кон-ференции и речи вождей. Обычно это было разрешение ряда задач, с которыми так искусно справлялась логическая машина. Я сам решал эти задачи в общем недурно и, конечно, отчетов и речей не читал никогда.

   Дальше - телеграммы из разных городов; ядовитые доносы на некоторых провинциальных деятелей; критика, театр, музы-ка - ряд небольших доносов на авторов, режиссеров, драма-тургов и композиторов, и даже на самого главного цензора - и он, оказывается, не удовлетворял идеологической чистоплотно-сти корреспондентов.

   Но самое отвратительное - отдел "Рабочая жизнь". Если в первых отделах газеты отмечались только преступления или проступки, то в этом помещались обычно ни на чем не осно-ванные сплетни. Здесь газета вторгалась в частную жизнь от-дельных граждан и смешивала с грязью их репутацию. Газета заканчивалась громогласным заявлением редакции, что по всем присылаемым заметкам прокуратурой производится расследова-ние. Сколько же работы было у прокуратуры?

   По отношению к заметкам, касающимся меня лично, мне интереснее всего было знать: кто доносит. Кому нужно сочинять эти маловероятные сказки? По-видимому, весьма мало осведом-ленный человек, иначе бы он пронюхал о моих путешествиях в Лесной и о моих знакомствах с лицами, принадлежащими к враждебному классу...

   Обстоятельства очень быстро натолкнули меня на решение этого вопроса.

   После двух-трех путешествий в прокуратуру я был оставлен в покое. И в первое же утро, не омраченное чтением очередной нелепости, я получил приглашение от дамы из девятого номера на чашку чая. Она так любезно улыбалась, была так ласкова, что отказаться было нельзя. Часов около пяти я был уже у нее. После длинного перерыва обстановка ее квартиры, эта убогая роскошь, эта безвкусная мазня на стенах, слишком тяжелая ме-бель, раскрашенное лицо хозяйки, тупое - хозяина и деревян-ные - обеих девиц,- все показалось мне безнадежно скучным: скука, казалось, застилала улыбки, скука приглушала звуки голо-сов...

   Боже мой, куда бы я бежал от такой жизни!..

   - Как вы провели это время?.. Что делали? Я вас давно, давно не видела...

   В тоне хозяйки я почувствовал легкий оттенок ехидства:

   - Кажется, вас беспокоили наши рабкоры?

   Лица деревянных девиц исказились гримасой, похожей на улыбку.

   - Те-те-те,- подумал я.- Так вот где разгадка!

  - Да,- стараясь оставаться спокойным, ответил я,- при-знаюсь, эти заметки очень раздражали меня... Я не знаю, до че-го можно довести человека таким путем.

  - И доводили,- ответила хозяйка.- Правда, это было очень давно, а иногда бывает и теперь, но не в такой форме. Вы слышали об убийствах рабкоров? Эти мученики долга,- она завела глаза к потолку,- эти мученики долга умирали от руки кулаков и бандитов...

  - Позвольте,- возразил я,- не знаю, так или иначе было в те времена, о которых вы говорите, но если оклеветанному че-ловеку негде найти защиты, в чем я вполне убедился на своем собственном опыте, то вполне естественно...

   Я не ожидал, что эти слова произведут такое действие на мою собеседницу: она сделала такие большие глаза, она так глу-боко вздохнула, она с таким ужасом посмотрела на меня, что я склонен был полагать, не выросли ли у меня на лбу ро-га- иначе чем бы еще я мог привлечь такое внимание со сто-роны столь равнодушной особы, как моя собеседница.

   - Что вы! Что вы!- шепотом и дрожа от страха произнесла она.- Мы здесь в своем кругу, но если кто-нибудь услышит...

   - Я не сказал ничего особенного.

   Еще большее удивление. Деревянные девицы покраснели и поспешили уйти. Неужели я сказал что-нибудь неприличное? Но ведь девицы были не из таких, чтобы краснеть от непри-личною слова!

   Дама успела оправиться.

   - О, вы дитя... Вы - совсем дитя... Вы, сами того не зная, оскорбляете святое святых каждого пролетария. Но вы не бойтесь,- добавила она,- я не дам вашему делу дальнейшего хода.

   Уж не думает ли она донести? Так и есть!

   - Я никому не скажу о вашем поступке... Ни слова! Ни одна душа не будет знать, но и вы со своей стороны...

   Она на минуту замялась и, глядя мне прямо в глаза:

   - Вы помните о моем предложении?

   Так она продолжает навязывать мне эту деревянную особу под угрозой доноса? Хорошо!

  - Нет, не помню!- резко ответил я и быстро поднялся.

  - Разрешите вам пожелать всего хорошего!

   Если бы вы видели ее лицо! Оно как живое стоит перед моими глазами...

  

   В этот же вечер я посетил Мэри. Было столько вопросов, нако-пилось столько негодования. И кому-то назло я не принял никаких предосторожностей.

   - Зачем вы рискуете? За вами следят,- встретила меня Мэри.

   Я ответил, что не могу выносить такой жизни и готов идти на что угодно. Пусть меня переводят в низший класс:

   - Ведь тогда я буду иметь возможность чаще видеться с вами...

   Она опустила глаза, и я заметил легкую краску на ее лице. Откровенно рассказав ей обо всем, что мучило меня, я между прочим спросил:

  - Зачем эта женщина так некрасиво навязывает мне свою дочь?

  - Очень, просто,- ответила Мэри,- у вас хорошая квартира. Вполне понятно, что она заботится об участи дочери.

   Опять новое открытие. В городе нет квартир. Постройка идет слишком медленно, чтобы могло разместиться увеличивающее-ся население. Молодожены ютятся у родителей, пока специаль-ное учреждение не подыщет им комнатку, освободив одну из квартир, до сих пор занятых так называемой буржуазией. Но этот фонд постепенно иссякает, буржуазия, привыкшая к уре-занным жилищным нормам, строит для себя не дома, а кле-тушки - не вселять же в эти клетушки семейство рабочего? И вот идет борьба за жилищную площадь, борьба, в которой сто-роны не брезгуют никакими средствами.

   - Не проще ли было построить несколько сотен новых до-мов?

  - Что вы! Если бы захотели построить, все равно не хвати-ло бы строительного материала. Гораздо проще выселить бур-жуя, а тот уж сам позаботится о своем жилище.

   Остаток вечера мы провели за чтением старинных стихов, а потом спорили о религиозном вопросе. Я с азартом отрицал ре-лигию как вековой дурман. Мэри полагала, что можно верить в Бога или не верить в него, а в самой религии не находила ни-чего предосудительного.

   - Я сама не знаю, верю или нет. Но, понимаете, иногда бывает такое чувство... Ну, одним словом, бывают минуты, когда я хочу, чтобы Бог существовал.

   Во время спора пришел поэт и тоже встал на мою сторону. Мы почти убедили Мэри в том, что она не права, но, когда, 'разгорячившись, я несколько грубо задел существо религии, она испугалась:

   - Не надо, не надо, это страшно!

   Наивную девушку можно было убедить в чем угодно, но по-сле всего она оставалась при своем мнении. И это правильно: меня не раз убеждали во вреде куренья, а я все-таки продолжал курить. Так и с религией. Я высказал эту мысль вслух, и мое сравнение показалось Мэри забавным.

   Потом мы бродили по парку. Я влезал на самые высокие де-ревья, вспоминая годы своего детства. Настроение у меня было отличное и, вернувшись домой, я не только не заполнил анкету, но и не прочел груды повесток, лежавших на столе.

   "Утро вечера мудренее",- решил я.

  

  

  

  

   Повестки были чрезвычайно важные и исходили от самых раз-нообразных учреждений. Прежде всего, наш политрук предлагал явиться и дать объяснение по поводу незаполненной анкеты; домовая ячейка сообщала, что вопрос о моем поведении в квар-тире номер девять будет сегодня поставлен на обсуждение и что я могу явиться для самозащиты; гепеу требовало немедленной явки, конечно, без объяснения причин; наконец, Витман в дружеском письме сообщал, что мои сношения с лицами враждебного класса заставляют его, Витмана, временно прекратить знакомство со мной.

   Куда идти? Перед кем оправдываться? Вероятно, я не пошел бы никуда, если бы специальный автомобиль не отвез меня в высшее контрольное учреждение, следящее за идеологической чистотой пролетариата.

   По дороге я обдумывал речь, в которой как дважды два доказывал, подкрепляя свою речь цитатами из катехизиса, что я прав, - что же делать, это моя застарелая привычка. Никаких защитительных речей в этом государстве не говорят, нет даже допроса, и большинство дел, касающихся преступлений высше-го класса общества, рассматривается в отсутствие обвиняемого. Как юрист, я должен был знать, что мое дело, как важное, рас-сматривается в открытом заседании суда только в том случае, если процессу придан показательный характер.

   Полчаса просидел я в небольшой приемной. Передо мной была наглухо закрытая дверь с надписью: "Во время заседания вход воспрещен". Там, за дверью, сейчас разбиралось мое дело.

   Осмотревшись, я заметил на другой скамье молодого челове-ка, почти мальчика, который смотрел на роковую дверь, ирони-чески улыбаясь, и подмигивал мне. Я подхватил его улыбку, та-ким образом мы познакомились.

   Я узнал, что он - рабфаковец, осмелившийся поставить в тупик своего преподавателя каверзным вопросом: "Скажите пожалуйста, профессор, почему один мой знакомый владеет рыбным магазином, а у него в паспорте значится: рабочий от стан-ка? Не лучше ли было бы написать: рабочий от прилавка?"

   Этот вопрос дал основание привлечь несчастного мальчика к суду за то преступление, в каком я сам был повинен, за попыт-ку к самостоятельному мышлению.

   Звали этого мальчика Алексеем.

   Наш разговор был прерван худощавым секретарем, явив-шимся объявить решение. Меня переводили в средний класс "за мещанство, выразившееся в отказе от сожительства с гражданкой - следовало имя девицы из девятого номера,- за ос-корбление института рабкоров и за сношения с лицами, принад-лежащими к другому классу". Отныне я терял право на звание рабочего и получал новое звание - расхлябанного интеллиген-та. Приговор оказался чересчур мягким; что здесь повлия-ло - мои ли заслуги перед революцией, исключительность ли биографии или чье-то заступничество - сказать не могу. Алек-сей был наказан значительно строже: его причислили к буржу-азному классу, и он в течение пяти минут должен был решить, на какую работу он переходит. Я заявил секретарю, что хотел бы работать на заводе "Новый Айваз"; Алексей, которому по молодости лет было безразлично, где работать, тоже попросил назначения на этот же завод. Я одобрил его решение, и секре-тарь не возражал.

   Так я приобрел нового товарища.

   Постановление суда не опечалило меня, а, наоборот, обрадо-вало. Я почувствовал, что вместе со званием рабочего тяжелый груз свалился с моих плеч: ведь я наконец свободен! Я мог пе-редвигаться по городу на трамвае, я мог сам выбирать себе зна-комых, тем более что лица среднего класса были вхожи и в дома пролетариев; наконец, я получал настоящую работу, а это наиболее действенное средство от скуки.

   Я поспешил поделиться своей радостью с Мэри, но застал ее в слезах: она сегодня была переведена на низшую ставку и, насколько я мог понять,- из-за меня. Знакомство со мной ей вменили в преступление.

   - Моя обязанность - возместить вам потерю, - сказал я.

   Она была настолько умна, что не отказалась от помощи и принимала мои подарки просто - без жеманства и без излишней благодарности. Не раз хотелось мне заговорить с ней о главном - о том, что я люблю ее, что она должна стать моей подругой, но я не умел начать, я стеснялся... Притом мне каза-лось, что у меня есть более счастливый соперник, и я безмолв-но уступал ему дорогу.

   Итак, в моей жизни началась новая полоса. На другое же утро я оделся в простой рабочий костюм и в девять часов стоял у ворот завода "Новый Айваз". Дальше - обычные формальности: пройти в контору, заполнить несколько анкет, содержащих боль-шое количество вопросов, иногда не имеющих, на мой взгляд, прямого отношения к делу: об отце, о дедах, о прадедах, о том, пристрастен ли я к алкоголю и в какой степени. Директор при-нял меня чрезвычайно любезно, выразил желание, чтобы опала моя была временной, и даже обещал впоследствии похлопотать перед властями. Я понял, что это не более чем простая вежли-вость, и поблагодарил его за беспокойство о моей участи. На ан-кете директор поставил резолюцию: должность старшего подма-стерья, тринадцатый разряд.

   В мастерской я увидел Алексея, он ждал меня - своего не-посредственного начальника. Это обстоятельство чрезвычайно обрадовало меня.

   Мы немедленно принялись за работу.

   В мастерской произошло очень мало изменений. Некоторые машины были заменены новыми, усовершенствованной конст-рукции. Я попросил рабочего пустить эти машины в ход. Рабо-чий с недоверием посмотрел на меня и подошел к машине. Он долго возился над ней, вставляя кусок металла, повернул вы-ключатель. Машина сделала несколько оборотов, заскрипела, за-грохотала - и встала.

   - Ну что же?- спросил я.

   - Ничего,- недовольным тоном ответил рабочий. - Она всегда так: пустишь, а ее заест... Да мы ведь больше на старых работаем.

   Машины эти оказались изобретением одного русского инженера, для них требовались некоторые части, которые на наших заводах изготавливать не умели, а в покупке частей за границей было отказано. Кое-как сделали эти части на русском заводе, но произошла какая-то ошибка в расчетах, и машины не работали.

  - Давно они так стоят?- спросил я рабочего.

  - Да уж лет десять стоят,- ответил он.

   Я тотчас же принялся за разборку машины, приспособив к этой работе Алексея, и решил во что бы то ни стало пустить станки в ход: они экономили работу процентов на пятьдесят.

   - А куда смотрели инженеры? Что думал директор?

   Рабочий только рукой махнул.

   Обстановка заводской работы осталась та же. Правда, кое-где сохранились следы чьей-то заботы о санитарных условиях рабо-ты: стоял бак с испорченной водой, испорченный вентилятор, но, несмотря на это, в воздухе - облака пыли, пол не мыт года два, а при выходе из мастерской я услышал из-за двери раскатистое матюганье своего помощника.

   Обо всем этом я в тот же день доложил директору.

  - Завод не бережет рабочую силу,- сказал я.- Рабочие скоро устают, часто заболевают, производительность труда па-дает.

  - Не рабочие, а буржуазия,- поправил меня дирек-тор,- рабочие у нас в мастерские не заходят... А зачем нам заботиться о здоровье этих кровопийц?

   Я понял, что спорить бесполезно. Для меня эти измученные чахоткой, темные и забитые люди оставались рабочими: трудно было поверить, что они - потомки фабрикантов и купцов. Да как и оказалось в действительности, большинство из них были настоящие рабочие, потомственные, подобно мне, но не сумев-шие вовремя выдвинуться на административные посты.

   Я решил действовать на свой страх и риск, провести все не-обходимые в работе улучшения, хотя бы и за свой счет. У меня был еще выход - недели через две пустить новые станки, и тогда все улучшения я проведу за счет экономии рабочей силы.

   "Да, здесь я принесу самую реальную пользу",- думал я И если бы мне предложили в этот момент вернуться к прежнему положению привилегированного тунеядца, я вряд ли бы согла-сился.

   Вечером меня ждал небольшой сюрприз. Вернувшись в свою квартиру, я нашел ее дверь запертой на замок. Посто-яв несколько минут у двери, я обратился в домоуправле-ние.

   - Вас выселили по постановлению суда, как лицо, не занимающееся физическим трудом,- ответили мне в домоуправлении,- ведь этот дом - рабочая коммуна.

   - Где же мне ночевать?

   Больших трудов стоило добиться разрешения переночевать. На другое же утро я получил ордер на новую квартиру. Комна-ты мои были заняты девицами из девятого номера - они до-бились своего.

  

   И вот я живу на Большом Сампсониевском проспекте, занимаю комнату в шестнадцать аршин - моя норма, работаю восемь часов в сутки. Ни Витмана, ни даму из девятого номера я не имею счастья считать в числе своих знакомых. Обедаю в недо-рогой столовой, завожу знакомства с лицами среднего и низше-го классов общества.

   Одна неделя - и я был уже в курсе всей заводской работы, и как свои пять пальцев знал быт и нужды рабочих - буду на-зывать их своим именем, вопреки официальной терминологии. Положение их не улучшилось, а в некоторых отношениях даже ухудшилось по сравнению с тринадцатым годом. Правда, офи-циально провозглашенный в первые дни революции восьмича-совой день не был отменен; правда, заработок был несколько выше прежнего, но хлеб и мясо вздорожали в значительно большей пропорции, а предметы промышленности по своей цене были недоступны не только рабочему, но и высшим служащим, получавшим вдвое-втрое больше рабочего.

   Через две недели, придя в контору за получкой, я имел воз-можность убедиться, что такое заработок рабочего. Мне причиталось получить сто тридцать рублей. Я подхожу к кассе, полу-чаю деньги и уже собираюсь уходить.

   - Позвольте,- останавливает меня молодой человек, сидящий у кассы,- членский взнос в союз...

   Я не возражал, с меня взяли в пользу союза пять процентов. Но этим дело не кончилось. Рядом с молодым человеком сидела барышня, потом еще барышня, еще молодой человек, и так далее, и так далее. Все они предъявили претензии на мой ко-шелек: я должен был внести в шефское общество, на беспризор-ных детей, подоходный налог, сбор на дома отдыха для рабо-чих, гербовый сбор и членство в целом ряде добровольных об-ществ. Только тут я узнал, что я член добролета, авиахима, доброармии, общества ликвидации неграмотности и общества рус-ско-турецкой дружбы.

   - Позвольте, я вовсе не хочу состоять в этих обществах.

   - Вас никто не приневоливает,- возражали мне,- общества добровольные... Но тем самым, что вы поступили на наш завод, вы записались и во все эти общества. Вы заполняли анкеты.

   Мне пришлось сознаться, что анкеты заполнял, не читая заголовков.

   - Ну, а теперь вы не можете отказаться.

   Спорить было бесполезно: остающихся денег мне при моих скромных потребностях будет достаточно. Но как живут рабо-чие, получающие тридцать рублей? Десять рублей? - ведь есть и такие! Наконец, классовая ставка за жилплощадь поглощает последние гроши - поневоле добровольно превратишь восьмичасовой день в шестнадцатичасовой и еще будешь радоваться возможности подработать.

   При заводе была школа для детей "рабочих". В этой школе бесплатно обучались дети высшей администрации завода, а бур-жуазия, то есть рабочие, должны были платить за обучение сво-их детей. Из каких средств? Понятно, дети рабочих (настоящих рабочих) росли неграмотными, и только время от времени неграмотность их ликвидировалась особыми отрядами учителей, на содержание которых и делались вычеты из скудного жало-ванья рабочих. При заводе был клуб, где читались лекции по политграмоте, но заманить туда рабочих было невозможно: они предпочитали пивные, где и оставляли до половины заработка. Около пивных в рабочих районах частенько происходили драки, в дело вмешивалась полиция и отводила виновных в участок.

   Как мало я знал, сидя в дорогом ресторане и разговаривая с Витманом о торжестве социализма!

   Весь опыт старого подпольщика я мог применить здесь.

   Прежде всего, мне нужны были сообщники. В первый же во-скресный вечер я затащил к себе Алексея. Он оказался чрезвы-чайно понятливым мальчиком, он был молод, сердце его еще не очерствело, и он был способен на самопожертвование - чего еще можно было желать? Я сравнивал свое положение относи-тельно Алексея с положением Коршунова в отношении меня: так же, как когда-то Коршунову, мне приходилось охлаждать безрассудные порывы Алексея.

   Но одного помощника было маловато. Надо было привлечь новых сторонников, предпочтительно занимающих одно поло-жение со мной: прямо идти в низы было опасно.

   Случай скоро представился, так как дом, в котором я посе-лился, был населен именно таким элементом.

   Однажды вечером ко мне зашел сосед по квартире и попро-сил спичку: магазины заперты, а он не успел запастись этим предметом первейшей для курильщика необходимости. Возмож-но, что это был только предлог, тем более, что он остался у ме-ня на целый вечер. Он оказался помощником бухгалтера наше-го же завода.

   Конечно, мы разговорились на общую для нас обоих те-му - о заводской работе. Он жаловался на хамское отношение администрации, на вычеты, на обилие ничего не понимающего в делах начальства. Потом он перешел на заводские сплетни, рассказал о целом ряде злоупотреблений, происходящих на за-воде:

   - Мелкие попадают в печать,- сказал он,- а крупные ни-кому не видны. Попробуй написать, тебя так взгреют, что до смерти не забудешь...

   - А что же делают рабкоры? - спросил я.

   - Когда они узнают о крупных "делишках"? Явятся к тому, кто в этом деле замешан, и получат с него порядочный куш...

   Ведь рабкоры сами принадлежат к высшей администрации.

   Жаловался он и на заводские порядки:

   - Шесть директоров приезжают каждый на два часа, и все никуда не годятся.

  - А инженеры?

  - Разве им дают работать?!

   Из этого разговора я заключил одно: помощник бухгалтера недоволен. Наверное, недовольны и конторщики. Вероятно, не-довольны инженеры. А недовольство - лучшая почва для моей агитации.

   Я заикнулся было о положении рабочих, но помбухгалтера поморщился и так же, как когда-то директор, сказал:

   - Ну что говорить об этих буржуях!

   И принялся их ругать за грубость, невежество, пьянство.

   - Мы же сами виноваты,- возразил я.

   Вместо ответа он принялся ругать администрацию.

   Дня через два я отдал ему визит и на этот раз застал у него целое общество: в гостях у него сидели двое инженеров, контор-ская барышня и двое молодых людей - по-видимому, родст-венники. При входе в квартиру я был поражен одним обстоя-тельством: на стене у него висела картина, изображающая лен-ский расстрел, а в углу был маленький "Ленинский уголок".

   Это была квартира номер девять в миниатюре.

  

  

  

  

   Это странное название носят независимые в силу своих знаний люди, которыми дорожат и за которыми иногда ухаживают. Оба инженера были замдиректорами - в сущности, фактическими заправилами нашего завода.

   Здесь придется сделать небольшое отступление. Когда вы по-падете на фабрику, на завод, в учреждение, где от служащего требуются специальные познания, то там вы не найдете инже-нера, мастера, заведующего и так далее: вы найдете заминжене-ра, заммастера, замзава. Должности семнадцатого разряда заме-щались исключительно рабочими, получившими образование в объеме курса политграмоты,- естественно, что они никуда не годились на этих должностях, и им в помощь назначались спе-циалисты, носившие наименование замов. Заведующие явля-лись только комиссарами, контролирующими, а чаще всего лишь тормозящими работу этих замов. Насколько была рацио-нальна подобная организация, вы увидите после.

   Возвращаюсь к рассказу. Когда я пришел, вечеринка была в полном разгаре, и вино уже успело произвести свое действие на языки гостей.

   - А, мертвец!- закричал помощник бухгалтера.- Имею честь представить существо, вылезшее из могилы. Вы не поверите - ему шестьдесят семь лет.

   - Что вы? Неужели?

   Я сразу стал центром внимания.

   - Это вам двадцать раз вырывали ноздри? - спросил один из гостей.

   Я смутился:

   - Чепуха! Ничего этого не было!

   - Мы отлично понимаем, отлично, - ответил толстенький инженер в очках,- мы ведь тоже немножко знакомы с историей.

   И тут же начали ругать правительство. Я по опыту знал, к чему могут привести подобные разговоры.

   - Да вы не беспокойтесь,- сказали они, заметив мое смущение,- мы здесь в своей компании. Шпионов нет.

  - Кого они хотят обмануть? Народ? Западную Европу?

  - Сказки для детей младшего возраста!

   Потом перешли к заводским порядкам и особенно обруши-лись на директоров:

  - Сидели бы дома, получали жалованье...

  - А разве на одно жалованье проживешь?

  - Они работают два часа, а вот один ухитрился ускользнуть от контроля и проводил на заводе не больше пяти минут. Так вот, когда ему сказали, что он вводит завод в убыток, знаете, что он ответил? "Если бы я сидел на заводе два часа, было бы еще больше убытку".

  - Верно! Они только разрушают дело! Возьмем хотя бы у нас...

   Инженер в очках начал перечислять причины, от кото-рых разрушается дело. Я не буду вдаваться в подробности, но он насчитал около десятка таких промахов, каждый из которых в наше время довел бы предприятие до банкротст-ва. Я удивился:

   - Почему же все-таки завод сводит концы с концами?

  - Отсутствие конкуренции. Ведь ввоз из-за границы запре-щен.

  - Запрещен?- удивился я.- А ведь мне говорили, что он теперь просто не нужен.

  - Ну да, не нужен!- засмеялись все.- Да вы с луны, что ли, свалились? Ах, да ведь вы выходец из могилы!

   И опять все бесцеремонно захохотали. Не знаю, верили они мне или считали ловким шарлатаном. Во всяком случае эти люди были не так настроены, чтобы верить чему бы то ни бы-ло. Они были полны самой бесшабашной иронии,

   - Но если вы видите недостатки, почему не стремитесь исправить? Ведь многое зависит от вас?

  - Очень нужно!- ответил один инженер.

  - Попробуйте!- возразил другой.

   За попытки вмешаться в управление некоторые слишком беспокойные люди были сосланы в очень отдаленные мес-та - "ловить рыбку", как выражались инженеры.

   - А мы предпочитаем ловить рыбу в мутной воде,- сострил помбухгалтера, кладя на тарелку кусок осетрины.

   Может быть, в его шутке больше правды, чем кажется ему самому. Ведь все покупки, все распоряжения администрации, все, наконец, злоупотребления происходят не без их участия. Они виноваты во многом. В таком, приблизительно, смысле я высказался в ответ на замечания моих собеседников. Толстый инженер принял серьезный тон:

   - Не так опасно украсть,- сказал он,- как опасно возразить директору.

   Так было и при старом режиме, с тою лишь разницей, что тогда директор понимал кое-что и притом был заинтересован в благосостоянии предприятия. Теперь другое: директора отбыва-ют повинность, инженеры - тоже, ну, а рабочие - рабочие, как и прежде,- только живые машины, о которых заботятся много меньше, чем о машинах неживых.

   - Вот если бы мы... Вот если бы я...

   Таким припевом кончались разговоры спецов. Интересно знать, перейдут ли эти люди от разговоров к делу, примирились они со своим положением или нет. Я закинул удочку:

   - Меня очень удивило то обстоятельство,- сказал я,- что рабочие поставлены в невозможные условия. Неужели мы не можем им чем-нибудь помочь?.. А тогда они помогли бы нам...

   Удочка была закинута именно туда, куда нужно. Несмотря на то, что гости достаточно выпили, они подошли к вопросу очень серьезно. Водворилось молчание. Потом инженер в очках неуверенно сказал:

   - Но ведь они абсолютно бессознательны.

  - Они забиты и запуганы,- подтвердил другой инже-нер,- они ненавидят всех, кто устроился лучше их...

  - Мы можем поделиться с ними своими знаниями,- возразил я.

   Мое предложение вызвало длинные разговоры. Конечно, все соглашались, но, с другой стороны, боялись рисковать. Из этих разговоров я понял, что моим собеседникам не улыбалось спу-ститься вниз по социальной лестнице.

   - А все-таки их можно использовать - до поры до времени, - решил я. Конечно, они попытаются оседлать движение, как только оно возникнет, но тогда их можно будет и осадить. Чтобы не терять удобного момента, я предложил им завтра же начать действовать: организовать просветительское общество и устроить в рабочем клубе ряд лекций. Они согласились.

   - Но ведь нас заставят проповедовать политграмоту!

   - Чем же нам повредит политграмота? Даже она, если ее хорошо усвоить, повышает культурный уровень,- возразил я.

   Серьезного желания работать я не заметил ни у одного из присутствовавших на вечеринке. Только толстый инженер после ужина, развалясь в кресле, сказал мне:

   - Если вы серьезно, то мы вам поможем... Начинайте...

   Плотно покушавший человек всегда настроен филантропически.

   Но для моей цели большего не требовалось. Для замов я свой человек, и если они не помогут, то во всяком случае не бу-дут мешать. А культурно-просветительная работа в клубе станет ширмой для моей политической деятельности.

  

  

  

  

   Я правильно учел положение, выбрав клуб центром своей дея-тельности. Это было учреждение, уже однажды проделавшее ог-ромную работу, но замершее на время в связи с общим окаме-нением государственного строя. Что происходило в фабричном клубе? Такие же богослужения, как и в любом другом, с той разницей, что сюда насильно сгонялись рабочие. Скучнейшая проповедь на непонятном для рабочего языке- я и забыл ска-зать, что проповедники говорили на особом языке - странной смеси русского с латинским. Между прочим, этот язык употреб-ляли и в газетах, на торжественных заседаниях, общих собрани-ях, где опять-таки не произносилось ни одного живого слова. Вполне понятно, что в клуб никто не ходил - в пивной было интересней и веселее.

   Что мне оставалось делать? Влить жизнь в омертвевшее тело полезного учреждения.

   Из переговоров с администрацией я выяснил, что препятст-вий не будет: только мои лекции не должны выходить за пределы курса политграмоты. Требовали сначала, чтобы я бук-вально повторял тексты катехизиса, но мне удалось отстоять са-мостоятельность изложения.

   - Ведь усвоение марксизма, - доказывал я, - приведет только к укреплению существующего порядка. Есть скрытое недовольство: многие не понимают, что они живут в совершеннейшем из государств.,.

   Одним словом, я убедил администраторов, приведя несколько цитат из катехизиса. Мне оказало большую пользу их благоговение перед цитатами. Стоило только подкрепить свою мысль ссылкой на катехизис, как лица администраторов вытягивались, они постно улыбались - и дело в шляпе. Лица, которые могли повредить - замы - были на моей стороне.

   Первая лекция - о классовом строении общества. Слушателей собрать было нелегко. Администрация предложила издать приказ, но в моих интересах было видеть на лекции только действительно интересующихся: пусть придут двое, зато я не буду видеть перед собой сонные физиономии отбывающих скучную повинность.

   Собралось не двое, а около сорока человек. Не знаю, в чем дело, но, вероятно, тут повлияла моя репутация: я в противопо-ложность многим своим товарищам не ругался, не придирался к мелочам, держал себя с рабочими, как свой человек, и вскоре заслужил хорошее отношение мастерской. Моя мастерская и была, главным образом, представлена на лекции. Присутствовал также политрук завода и даже - минут пять - один из директоров.

   Я так построил свою речь, что придраться было не к чему: это была обычная клубная проповедь, но изложенная понятны-ми словами. Рабочие слушали меня с интересом и, расходясь, оживленно беседовали между собою.

   Я понял, что план мой удался: мысль была разбужена. На следующей лекции было уже человек пятьдесят, а на третьей мне пришлось перенести собрание в мастерские.

   После четвертой лекции некоторые из рабочих подошли ко мне и выразили желание задать мне несколько вопросов. Я со-гласился, но предупредил, что в клубе задавать вопросы неуме-стно, а если они хотят поговорить со мной, пусть приходят ко мне на квартиру. В следующее же воскресенье у меня состоя-лось первое рабочее собрание, на котором я начал настоящую пропаганду. Дело в том, что первым вопросом, смутившим мо-их слушателей, был такой:

   - Сказано, что власть принадлежит трудящимся, а вот они трудящиеся - и...

   А уж если появился такой вопрос - мое дело в шляпе. Я раскрыл рабочим хитрую механику правящего класса, подмену понятий "рабочий" и "труд", подмену класса сословием. Это для всех было открытием. Они научились по-новому понимать офи-циальную терминологию, и мне оставалось только указать лите-ратуру и посоветовать почаще посещать клуб.

   У меня было чрезвычайно выигрышное положение: мне не приходилось печатать прокламаций - прокламации частью продавались в магазинах, частью даже раздавались даром самим правительством. Несколько тысяч учебников политграмоты бы-ли присланы по моему требованию бесплатно. Мои помощники вели деятельную пропаганду в мастерских, в пивных, в рабочих семьях. Скоро я стал получать сведения о возникавших тут и там ячейках, и уже приходилось обдумывать план создания на-стоящей рабочей партии.

   Сравнивая подпольную работу с прежней, я каждый день убеждался, что теперь вести ее значительно легче. На помощь мне приходила государственная организация, хранившая все не-обходимые для меня элементы в зачаточном или замершем ви-де. Партийная ячейка, профессиональный союз, завком, делега-ты - все эти учреждения надо было только наполнить новым содержанием. Я покамест развертывал на своем заводе сеть па-раллельных учреждений, поджидая того дня, когда они займут надлежащее место.

   Созданные мной учреждения не имели никакой власти, но зато пользовались большим моральным авторитетом. На них смотрели с надеждой, к ним обращались во всех затруднитель-ных случаях. Мне уже приходилось сдерживать тягу к немед-ленному выступлению, которую я замечал у многих своих по-следователей, в частности, у Алексея; он так и рвался в бой. Момент еще не наступил. И притом я решил первое выступле-ние сделать в легальной форме, благо это представлялось воз-можным.

   Нужно было найти и внешние символы движения; я остано-вился на красном флаге, лишенном золотых украшений, тем более, что политграмота рекомендовала как раз такой флаг. Ну-жен был и гимн - но так как напев "Интернационала" был до-статочно неприятен по ассоциации с торжественным богослуже-нием, я выбрал мотив одной запрещенной в то время пес-ни - "Сухой бы я корочкой питалась",- она была запрещена как мещанская. На этот мотив распевались слова, написанные моим приятелем поэтом, которого я скоро втянул в активную работу.

   Несмотря на колоссальную работу, проделанную мною в те-чение нескольких месяцев, я посещал Мэри еще чаще, чем прежде. Я старался всячески втянуть ее в работу, я поручил ей организацию золотошвеек, но мои старания не увенчались успехом. Или она боялась, или была слишком погружена в старое, слишком полна предрассудков - окончательного суж-дения высказать не решаюсь. Но и она не оставалась пассив-ной: были минуты, когда она умела ненавидеть, были минуты, когда она пошла бы на самый рискованный шаг. Она даже предложила проект уничтожения отдельных представителей вы-сшего класса общества, с тем чтобы навести панику на ос-тальных, но, конечно, это предложение не выдерживало крити-ки, и я отказался от него. Во всяком случае эту женщину мож-но было использовать в решительный момент, она была у меня на учете.

   Собираясь в ее квартире то втроем, то вчетвером, то впятером - я говорю об Алексее, которого я сам познакомил с Мэ-ри, - мы мало говорили о нашем деле, а при философе со-всем не говорили. Я помнил его отношение к моему предприя-тию и несколько побаивался его.

   Не могу не рассказать еще об одном эпизоде.

   Однажды мы вышли на прогулку. Все разбрелись по лесу, а мы с Мэри остались вдвоем. Дело было в лесу, неподалеку от Парголова,- в этом лесу в старое время происходили митинги и массовки. Я был полон воспоминаний и восторженно делился ими с Мэри. У нее тоже было необычное настроение. Как это произошло, я не помню, но мы взялись за руки и долго шли куда глаза глядят, пока не увидели перед собой обрыв, покры-тый заросшими могилами, и серебряное вечернее озеро, над ко-торым носились белые чайки. Мы присели на могильную пли-ту и долго любовались открывшимся перед нами видом. Она утомилась дальним путешествием и положила голову на мое плечо. Я не мог пошевелиться, так мы просидели в полном молчании до утра.

   Но то, что произошло, казалось нам обоим таким важным, таким особенным, что для меня вся жизнь разделилась на две половины: до этого вечера и после. Надо ли говорить, что я простил ей равнодушие к моему делу, ее неспособность к актив-ной работе - все, все. И притом - надо ли говорить об этом - я был счастлив. Я пел в моей мастерской, мне каза-лось, что я не хожу, а плыву над землей.

   На другой день после работы я, конечно, поспешил к ней.

  

  

  

  

   Обстоятельства помешали мне выполнить мое намерение. Вый-дя из дому, я встретился у ворот - с кем бы вы думали - с Витманом.

   Он по-прежнему носил монокль и по-прежнему безбожно картавил, Я был в таком настроении, что обрадовался даже Витману.

   - У меня к вам очень важное дело,- сказал он без лишних предисловий и предложил проехаться за город.

   Я пытался было отказаться, но он настаивал. Пришлось согласиться.

   Мы ужинали в отдельном кабинете вновь выстроенного на Поклонной горе ресторана, и Витман очень заботился о том, чтобы я больше пил шампанского. Эта заботливость показалась мне странной, и я нарочно воздерживался, зная по опыту, что с этим человеком надо держать ухо востро.

   После ужина мы приступили к деловому разговору.

   - До нас дошли сведения о волнении среди буржуазии, - начал он.

   Я насторожился. Если бы я был пьян - при этих словах хмель вылетел бы из моей головы.

   - В чем дело, мы в точности не знаем, но на некоторых заводах они начинают слишком много разговаривать, и даже была одна попытка устроить забастовку. Вы понимаете, что это недопустимо. Ведь все завоевания революции могут пойти насмарку...

   Я сделал вид, что в первый раз слышу о волнениях, тем более что на "Новом Айвазе" никаких выступлений не было.

   - Неужели?- спросил я.- Чего же хотят эти кровопийцы?

   - Я не знаю, чего они хотят,- пробурчал Витман, вероятно, он полагал, что я выдам себя, и был недоволен моим слишком правоверным ответом,- но дело угрожает стать серьезным и потребует напряжения всего аппарата.

   Потом он начал говорить о преимуществах положения в высшем обществе, расспрашивал, как я живу, вспомнил даже о Мэри.

   - Она очень хорошая девушка,- сказал он, - и ей можно выхлопотать прощение. Государство великодушно и умеет прощать даже своих врагов, если они раскаются...

   Он хотел сказать, что государство способно пойти на уступки. Нет! Я знаю цену уступкам.