Ильф Илья, Петров Евгений - Рассказы, очерки, фельетоны

  

   Хорошо ранней весной, когда пахнет фиалками и кошками, когда отвратительный вой трамваев становится похожим на вздохи эоловой арфы, когда наглое фырканье автомобилей превращается в переливы пастушеской свирели, а вопли газетчиков в шорох молодой листвы, и когда даже ответственные съемщики становятся похожими на людей...

  

  

   Ранней весной медик Остап Журочка влюбился в педфаковку Катю Пернатову.

   - Я человек холодный, - говаривал о себе Журочка с гордостью, - и любовных штук не понимаю.

   А тут вдруг взял да и втрескался.

   - Ну, что я нашел в этой дурехе? - терзался Остап, ворочаясь на твердых досках своего студенческого ложа. - И росту чепухового, и волосы какие-то серые, и глаза странные: не то синие, не то желтые... А главное - дура. Только и знает - хи-хи да хи-хи. Хаханьки ей все... Тьфу.

   Медик отлично сознавал, что он несправедлив к Пернатовой, что вовсе ей не "хаханьки все" и что Пернатова девушка серьезная и начитанная. Сознавал, но боролся.

   - Тоже, - злорадствовал медик, зарываясь головой в подушку, - к педагогической деятельности готовится, дура, а сама небось о женихах думает. Сама книжки читает и на диспуты бегает, а у самой одеколоны на уме. Знаем мы этих женщин...

   Всю ночь провел Журочка в деятельной борьбе с обольстительным образом Пернатовой, а наутро выяснилось, что борьба окончена полным поражением и что он, Журочка, лежит на обеих лопатках.

   - Что же теперь будет? - ужаснулся медик.

   Любовь, как известно, не картошка. Ее не сваришь на стареньком примусе в ободранной кухне студенческого общежития. Любовь - штука тонкая и требует подхода.

   Целую неделю страдал медик в одиночестве, но наконец не выдержал и рассказал о своих страданиях соседу по койке Кольке Дедушкину.

   Колька упал на садовую скамейку, заменяющую ему постель, и долго дрыгал ногами. Потом сказал:

   - Что же ты, дурак, намерен предпринять?

   - Жениться! - твердо сказал Журочка.

   - Ну, и женись, если, конечно, тебя привлекает именно этот не особенно удобный способ самоубийства.

   - А вдруг она меня не любит? - испуганно прошептал Журочка.

   - Да ты спроси ее! - посоветовал Дедушкин.

   - Неудобно как-то... Взять вдруг и спросить: а вдруг обидится?

   - А ты попробуй.

   - Попробуй, попробуй. Легко сказать - попробуй... А ты пробовал?

   - Я? - нагло сощурился Колька. - Сколько угодно. К каждой девчонке нужно иметь особенный подход. Взять хотя бы, к примеру, твою Катьку. Чем интересуется Пернатова? Пернатова в данное время интересуется проблемой пола и брака. Я на днях видел ее на лекции "Здоровье и брак". Ясно. Напори ей что-нибудь на эту тему. Подготовь почву. Дело верное, старик. На эту темку Пернатова в два счета клюнет.

   - Неужели клюнет? - оживился Журочка.

   - Клюнет. Раз Дедушкин говорит, можешь быть спокоен. Дедушкин, брат, знаток в таких вещах. Это я тебе прямо могу сказать. Без всякого хвастовства.

  

  

   - Здравствуйте, Пернатова, - робко сказал Журочка, подходя к Кате в университетском коридоре.

   - Здравствуйте, Журочка. Что это вас так давно не видно? И бледный вы какой-то, будто всю ночь не спали... Ах... каким он франтом! Смотрите, смотрите... Галстук надел!.. Пойдемте гулять... Сегодня солнце... Дивная погода... Чудесно!..

   Пошли. Катя взяла медика под руку.

   "Нужно действовать", - думал Журочка, ступая прямо в весенние лужи.

   - Что это вы молчаливый такой сегодня? - спросила Катя, когда они уселись на бульварную скамью. - Скажите же что-нибудь.

   - Здоровье - это могучий фактор... - промолвил Журочка, подумав.

   - Да? - рассеянно сказала Катя. - Это интересно. Смотрите, какие смешные тени от деревьев. Совсем кругленькие.

   - Дерево, как и человек, нуждается в заботе. Дерево, например, поливают водой, и человек тоже... должен каждый день обливаться... Это укрепляет мышцы и нервную систему...

   - Неужели укрепляет?.. Это интересно... Вы знаете, Журочка, как странно... Вы мне эту ночь снились... Будто бы вы женились на Зинке Татарчук...

   - Брак без гигиены немыслим... Здоровье брачущихся - могучий фактор.

   Катя слегка отодвинулась от медика и с возмущением посмотрела на его красные уши.

   - Вы твердо уверены, что здоровье могучий фактор?

   - Да.

   - С чем вас и поздравляю. Ну, до свиданья. Не провожайте меня.

  

  

   - Не клюет! - грустно сообщил Журочка.

   - Да, уж у такого дурака, как ты, клюнет - держи карман! - сказал Дедушкин.

   - И говорить не хочет. Ушла, не провожайте, говорит...

   - А ты о чем с ней говорил?

   - О гигиене брака.

   - Здравствуйте! Ты бы еще поговорил с ней о двенадцатиперстной кишке... Так знай же, дурак, что не далее как вчера я лично присутствовал при споре, когда Пернатова с пеной у рта говорила о естественном подборе и браке ради потомства.

   - Ну?

   - Вот тебе и ну...

  

  

   Был прелестный вечерний час, когда заря еще не погасла, а молочные звезды уже проявлялись на бледном небе. Огромная апельсинная луна медленно и нахально выползала из-за деревьев. В уединенной аллее сада было тихо.

   - Люди должны думать о своем потомстве, - хрипло говорил Журочка, - потому что потомство - это...

   - Могучий фактор? - грустно спросила Катя.

   - Да, именно могучий фактор. На основе естественного подбора мы в общем и целом можем обновить человечество. Был, например, такой случай, когда одна всемирная красавица предложила старому писателю Шоу вступить с ней в брак. "Я красива, - сказала она ему, - а вы умны. У нас должно быть отличное потомство"...

   - А вам известно, что ответил писатель красавице? - желчно спросила Катя.

   - Н-н-нет, а что?

   - Он ответил так: "Я боюсь, - сказал он, - что наши потомки наследуют мою красоту и ваш ум". Хороший вечерок сегодня выдался. Не правда ли? Я сегодня здорово повеселилась. До свиданья, Журочка. Кланяйтесь всемирной красавице. Быть может, она найдет в вас подходящего мужа.

   Катя быстро смахнула слезинку с бледной щеки и исчезла за поворотом аллеи.

  

  

   - Не понимаю, чего ей еще нужно? - горестно воскликнул Журочка, сжимая руками голову. - Уж, кажется, целую лекцию ей прочел. Ни разу не запнулся. А она... это самое... "Кланяйтесь, говорит, всемирной красавице..." А сама... плачет.

   - С таким дураком, как ты, поплачешь, - сказал Дедушкин, зевая, - знаешь ли, дурья голова, почему она плакала? Плакала она, брат, потому, что сегодня я заметил у нее книжку Коллонтай "Любовь пчел трудовых", а ты ей всякую чепуху порол об обновлении потомства...

   - Как? Ты сам видел? Читала?

   Лопни мои глаза.

   - Тогда прощай, Дедушкин. Побегу в библиотеку...

   Лодка тихо скользнула от берега и закачалась в лунной ряби. Катя села у руля. Журочка взялся за весла. Некоторое время ехали молча. Медик проглотил слюну и сказал:

   - Что такое брак? Брак это есть отрыжка старого быта. Человечеству грозит опасность задохнуться в тяжелой атмосфере семейного очага. Любовь, связанная узами загса...

   - Причаливайте! - сухо приказала Катя. - Мне пора домой.

   - Нужно срывать цветы, - бормотал Журочка, послушно гребя к берегу, - долой... это самое... цепи, которые...

   - Прощайте, Журочка, - твердо сказала Катя, - и, пожалуйста, никогда не зовите меня с собой гулять. Не пойду. Идите домой и займитесь вопросами брака среди туземцев Австралии и Океании. Почерпнутые сведения сообщите мне письменно с указанием источников, ха-ха-ха...

   И Катя убежала, почему-то закрывая лицо платком.

   - Н-ничего не понимаю... - прошептал Журочка, растерянно оглядываясь по сторонам.

   И Журочка увидел... Что он увидел - описывать нечего, ибо это было описано миллионы раз. Журочка увидел перспективу сияющего многоточья ночных фонарей на реке. Увидел небо. Увидел луну и звезды. Журочка в первый раз в жизни увидел весну. И Журочка понял все.

   - Черт возьми! - воскликнул он, бросаясь догонять Катю. - Еще не все потеряно!

   - Пернатова, - пробормотал он, задыхаясь, - слушайте, Пернатова... Я... это самое... долой гигиену... К черту естественный подбор... Я... плевать хотел на это - как его... цепи очага... Я... Пернатова, я вас люблю, Пернатова!.. Хотите ли вы на мне жениться?.. И потом я хочу вас поцеловать... Можно?

   Так они и сделали. Поцеловались.

  

   1927

  

  

   Почему, вспоминая о нем, я чувствую, как горло пересыхает о г злости, по животу пробегают холодные противные мурашки и появляется одно неистовое, жгучее, безудержное желание - бить.

   Ведь он не сделал мне ничего дурного. А вот подите!..

  

  

   - Ваш папа случайно не был стекольщиком? - раздался сзади меня тусклый голос.

   Я оторвал взгляд от уличной сценки, которую с интересом наблюдал, и оглянулся. За мной стоял рыжеусый человек с оловянными глазами, в драповом пальто, каракулевой шляпе с лентой и больших хозяйственных калошах.

   - Нет, - сказал я, - мой папа не был стекольщиком, но я тем не менее не люблю дурацких затасканных как мир острот. Если я вам мешаю, так и скажите: "Вы, мол, мне мешаете смотреть, отойдите".

   - Не всякая пустота прозрачна! - сказал рыжеусый.

   И вдруг его усы задергались, оловяшки сделались совершенно круглыми, рот раскрылся, и рыжеусый затрясся от еле сдерживаемого смеха.

   - Знаете ли вы, - промолвил я с досадой, - что этой остротой последовательно пользовались все пошляки, начиная с царя Гороха. И я не привык...

   - Не беда, - возразил рыжеусый, - потерпите сорок лет, а там привыкнете.

   Я с отвращением отвернулся.

  

  

   Через несколько дней, когда я сидел у знакомых и пил чай, в комнату вошел человек, в котором я без труда узнал рыжеусого.

   - А, - воскликнул хозяин, - здравствуй, Никанор.

   - Наше вам с кисточкой! - сказал рыжеусый, расшаркиваясь.

   - Познакомьтесь. Это мой старый друг, Никанор Павлович.

   - Очень приятно, - любезно улыбнулся я, - мы, кажется, однажды встречались.

   - Гора с горой, как говорится, не сходится, - сказал Никанор, - а человек с человеком... хе-хе...

   - Хочешь чаю, Никанор? - предложил хозяин.

   - Нет, спасибо, я уже отчаялся.

   - Он у нас первый весельчак, - нервно сказал хозяин, похлопывая Никанора по плечу. - Зубастый. Так и режет.

   - Ну уж и весельчак, - потупился Никанор, - так. Середка на половинку.

   - Ну, Никанор, ты все-таки выпей чаю. Ведь ты любишь. Вприкуску.

   - Вприглядку, - сказал Никанор вяло.

   - Ну так выпей рюмочку вина.

   - Бувайте здоровеньки, как говорят хохлы.

   Никанор налил стаканчик, щелкнул языком и выпил.

   - Дай боже, чтоб завтра тоже! - сказал он, вытирая усы.

   Я почувствовал беспричинную злобу. Мне захотелось вскрыть этого человека, как арбуз. Захотелось узнать, о чем он думает, чем живет, что делает. Захотелось узнать, есть ли у него что-нибудь там, за рыжими усами и оловянными глазами.

   - Скажите, - спросил я, - как вы смотрите на новый закон о браке?

   Никанор тоскливо заерзал на стуле и сказал:

   - С точки зрения трамвайного сообщения.

   Чтобы успокоиться, я заговорил с хозяином. Стали обсуждать достоинства и недостатки очередной выставки картин. Разговор не клеился. Фигура Никанора, уныло торчащая за столом, убивала малейшее проявление мысли.

   - Не скажите, - заметил хозяин, - Серобаба - художник большой силы.

   - Художник от слова худо, - сказал Никанор, раскрыв рыжую пасть, - xe-xte... Разрешите папиросочку, люблю, знаете ли, папиросы фабрики Чужаго...

   Никанор оживился и порозовел. Он почувствовал себя душой общества.

   - Есть такой анекдот. Приходит один человек к другому и говорит: "Чик". Это значит - честь имею кланяться. А другой ему говорит: "Пс" - прошу садиться... Хо-хо-хо... А знаете последнюю армянскую загадку?.. Зеленый, длинный, висит в гостиной и пищит?

   Я закрыл глаза.

   - Не знаете?.. Хе-хе... Ну так вот... Селедка. Зеленая, потому что покрасили, висит, потому что повесили, а в гостиной, чтоб трудней было отгадать.

   Открыв глаза, я увидел, что Никанор корчится от приступов здорового, жизнерадостного смеха. Хозяин был бледен.

   - Нет, - сказал я жестко. - Длинное и зеленое - это не селедка. Это - машинка для снимания сапог.

   Никанор замер с раскрытым ртом и уставился на меня.

   - Н-нет, - пробормотал он, - это селедка... Я знаю наверное!

   - Нет, машинка.

   - Селедка!

   - Машинка!

   - Селедка, - плачущим голосом сказал Никанор, - ей-богу же, селедка.

   - Машинка! - промолвил я ледяным тоном.

   - Но почему же? Почему?

   - Так. Машинка.

   Никанор забегал по комнате.

   - Почему же она зеленая? - воскликнул он, ломая руки.

   - Потому что покрасили.

   - А почему висит?

   - Потому что повесили.

   - А... это самое... в гостиной... Почему в гостиной?

   - Чтоб труднее было отгадать.

   Никанор в изнеможении опустился на стул. Его внутренний мир был разгромлен. Жизнь потеряла смысл. Усы Никанора опустились. Оловяшки потускнели.

   - Что такое два конца, два кольца, а посредине гвоздик? - спросил я в упор, скрежеща зубами. - Ну, говори?..

   - Н-н-ножницы! - простонал Никанор.

   - Эх ты, дурак! - сказал я с сожалением. - Не знаешь таких пустяков. Это не ножницы, а пожарная каланча. Не спрашивай меня, Никанор, причину столь странного утверждения. Тебе ее все равно не понять. Ты глуп. Ты глуп даже с точки зрения трамвайного сообщения, не говоря уже о таких необычных для тебя точках, как точка зрения театрального представления или приятного времяпрепровождения. Мозг у тебя, Никанор, отсутствует совершенно. У тебя нет мозга, даже фабрики Чужаго. И я с уверенностью могу сказать, что твой бедный папа был стекольщиком, потому что такой прозрачной башки, как у тебя, я не видел еще ни разу в жизни. Но ты, друг Никаноша, не печалься. Пройдет каких-нибудь сорок лет, и ты привыкнешь. Кстати, известно ли тебе, что такое "Пв", "Икчм" и "Иятрп"?.. Не известно? Ага!.. А это значит: Пошел вон! Иди к чертовой матери! Иначе я тебе ребра переломаю!!!

  

  

   Больше я Никанора не встречал. И очень рад. Потому что, потому что... я за себя не ручаюсь!..

  

   1927

  

  

   Когда начальник входил в статистический отдел, Козлодоеву казалось, что затхлая и унылая, как перелицованные штаны, канцелярская комната светлеет, становится огромной и ослепительно зеркальной. Козлодоев низко склонялся к своим таблицам и усердно скрипел пером, боясь взглянуть в сторону солнечного начальника, боясь вздохнуть или, упаси бог, чихнуть.

   На самом же деле начальник походил на солнце столько же, сколько окурок махорочной цигарки походит на кровного рысака или пустая баночка от гуталина на Румянцевский музей.

   Начальник был довольно паршивеньким желчным мужчиной лет сорока, с преждевременными мешочками под глазами, с табачными усами и зловредным пятнистым носом. Так начальника и называли в управлении - Нос.

   "Тише, Нос идет!" или - "Идите доложите Носу, как он скажет".

   Короче говоря - Козлодоев был типичным подхалимом-середнячком, и каким бы ни был его начальник - толстым, как графинчик с водкой, или худым, как старый уличный кот, - Козлодоеву он всегда казался сияющим и бестелесным.

   - Товарищ Козлодоев, - дразнили сослуживцы, - идите скорее. Нос зовет.

   Козлодоев бледнел и начинал мелко дрожать.

   - Врете вы, товарищи, - говорил он, чувствуя, что его душа покидает теплое насиженное местечко между печенью и желудком и в панике перебирается в холодную и неуютную пятку, - врете вы. Нос даже не знает о моем существовании.

   - Вот вам и не знает. Позвал только что начканца и как гаркнет: "Позвать сюда Козлодоева", что начканц с перепугу стал подмигивать глазом.

   - Не может этого быть! - шептал Козлодоев трясущимися губами.

   - Ну, ну, пошутили. Экий вы какой... Уже и перепугался.

  

  

   Однажды в прескверный дождливый вечер Козлодоев пошел в театр. Весь первый акт он просидел, приятно улыбаясь, в амфитеатре, а в антракте пошел покурить и увидел в курительной комнате начальника. Нос мыкался из угла в угол и курил папиросу.

   "Курит, - подумал Козлодоев с молитвенным ужасом, - ей-богу, курит. Папиросу".

   Козлодоев привычно задрожал, отошел в сторонку и с умилением принялся наблюдать за действиями Носа. Нос стал проталкиваться к урне.

   - Позвольте пройти, - сказал он какому-то высокому молодому человеку.

   - Ай-яй-яй! - ахнул Козлодоев. - У молокососа пройти просит!

   - Толкаются тут всякие! - недружелюбно сказал юноша, глядя на Носа сверху вниз. - Не видите, гражданин, дама стоит, а вы прете, как на пожар!..

   Козлодоев покачнулся, вдвинул голову в плечи и зажмурился. Сердце его усиленно забилось. Он не сомневался, что несколько ближайших секунд принесут грубому молодцу гибель, что весь театр бросится сейчас вот на юношу и растопчет его в порошок, а Нос будет стоять, заложив руку за борт ослепительного пиджака, и тихо говорить: "Не убивайте этого наглого отрока до смерти. Он еще молод и заслуживает снисхождения".

   Козлодоев открыл глаза.

   Hoc стоял возле молодого человека.

   - Извините, - сказал Нос, - мне только окурочек бросить.

   - То-то, - снисходительно ответил юноша, - окурочек, окурочек, а сам толкается.

   - Пардон-с. Не заметил.

   - То-то, не заметил.

   Нос подобострастно улыбнулся, бросил окурок и пошел в зал. Козлодоев, осторожно пробираясь в толпе, последовал за ним.

   "Боже, боже, - думал Козлодоев, глядя, как Носу наступают на ноги и не обращают на него ни малейшего внимания, - что случилось? Что произошло?"

   Весь спектакль Козлодоев томился, будучи не в силах постигнуть причины столь низкого падения радужного начальника.

   Как только занавес начал опускаться, зрители, аплодируя на ходу и огрызаясь друг на друга, бросились к выходу. Пьеса была забыта. Все были обуреваемы одним неистовым желанием - достать калоши.

   Маленький, плюгавый Нос в изгибе лестницы попал в водоворот и был притиснут к стене.

   - Проходите! - рычали Носу.

   - Стал как истукан и стоит!

   - Эй, вы! Не крутитесь под ногами!.. Ч-черт!

   Когда растерзанный и багровый Нос пробился к вешалке, его ожидали еще большие мучения. Развевающиеся полы пальто хлопали его по лицу, грязные калоши плавно скользили по уху, а публика обливала его обильными потоками грязных, циничных ругательств.

   Козлодоев потерял способность соображать. Он не замечал, что ему самому наступают на ноги, мажут калошами по лицу и ругают на чем свет стоит. Он понимал лишь, что произошло нечто страшное, неожиданное, чудовищное. Начальник перестал озарять собою окружающее, потерял свой блеск. Сияющий, ослепительный Нос померк.

   "Что случилось? - мучительно думал Козлодоев. - В чем дело?" - и не находил ответа.

   Всю ночь Козлодоев не сомкнул глаз. А когда серый, как статистическая таблица, рассвет заглянул в его комнату, он понял. Конечно, Нос снят с должности и уже больше не начальник, а самый обыкновенный, глубоко смертный гражданин. И как это он сразу не сообразил. Ведь это же просто и ясно, как восьмой разряд тарифной сетки.

   - Ура! - закричал Козлодоев жене. - Носа сняли! Ур-ра!

   Козлодоев, немытый и нечесаный, побежал на службу.

   "Ara, - ехидно подумал он, видя, как начальник с портфелем входит в вестибюль, - дела пришел сдавать, голубчик!"

   - Товарищи! - воскликнул Козлодоев, вбегая в канцелярию. - Носа сняли! Дела сдает! Ей-богу!

   - Ну что вы такое мелете, Козлодоев? - сказал осторожный начканц. - Ну кто вам сказал, что его сняли?

   - Будьте уверены! - хихикнул Козлодоев.

   Козлодоева тесно обступили сослуживцы. Козлодоев из скромного регистратора сразу же превратился в героя дня.

   - Сняли, сняли, - небрежно говорил он, - дела пришел сдавать наш Носище. Уж будьте покойнички. Раз Козлодоев говорит - дело верное. То-то я вижу, что на нашего Носеныша никто внимания не обращает! А его-то и сняли, хе-хе-хе... Я, знаете ли, сам ему на ногу наступил и выругал его хорошенько. Верное слово. Где Hoc? Ay!

   По толпе служащих пробежал гул недоверия.

   - Врете вы, Козлодоев, - плачущим голосом сказал начканц, - не наступили вы ему на ногу. Быть этого не может!

   Козлодоев презрительно посмотрел на начканца.

   - Это я-то? Не наступил? Ха-ха! Хорошо же...

   Козлодоев небрежно оглядел присутствующих.

   - Хорошо же... Идите все в коридор и смотрите, как я наступлю Носу на ногу, а он еще сам извинится, а я еще сам его выругаю хорошенько.

   В коридор вышли всем отделом и стали ждать.

   Через пять минут дверь начальникова кабинета растворилась, и в коридоре показался Нос.

   Служащие вытолкнули Козлодоева вперед и замерли у стен. Козлодоев нервно кашлянул и пошел навстречу начальнику. Нос шел быстро, рассеянно поглядывая по сторонам.

   "А вдруг я ошибся? - подумал Козлодоев, поравнявшись с Носом и покрываясь холодным бисерным потом. - А вдруг его не сняли?"

   Но отступать было уже поздно.

   "Эх! Была не была!" - решил Козлодоев и тут же наступил начальнику на ногу.

   - Виноват! - пискнул Нос, отскочив в сторону.

   - Толкаются тут всякие! - пробормотал Козлодоев.

   - Простите, - промолвил Нос, глядя на Козлодоева в упор, - не заметил.

   Козлодоев победно улыбнулся.

   - То-то, - сказал он громко, - не за-ме-тил!.. Надо замечать! И вообще вы ничего не замечаете. В учреждении творятся безобразия!.. Грязь!.. Секретарь пьянствует!.. А он, изволите ли видеть, не заметил!..

   И Козлодоев медленно пошел дальше.

   Триумф Козлодоева был шумный и заслуженный. Козлодоеву удивлялись. Козлодоевым восхищались. Перед Козлодоевым заискивали даже скептически настроенный начканц поверил, что Носа сняли.

   Однако ничто не вечно под луной, под этой планетишкой, питающейся, как известно, чужим светом.

   К концу дня в канцелярию вошел взволнованный начканц.

   - Товарищи! - сказал он. - Начальника вовсе не сняли. У меня есть точные сведения. Ответственный секретарь даже удивился, кто мог распустить эти дурацкие слухи! Ну-с, дорогой Козлодоев...

   Взоры обратились к Козлодоеву.

   - Ну-с, Козлодоев? Что вы, Козлодоев, на это ска...

   Начканц не кончил. В комнату, как вихрь, влетела курьерша и выпалила:

   - Товарищ Козлодоев! Не иначе как вас начальник требует. Говорит, позови мне, говорит, такого высокого, худого, рыжего, говорит, в очках. Не знаю, говорит, как его фамилия... А кроме вас, товарищ Козлодоев, других рыжих нету. Скоренько идите, потому они сердятся...

   Как Козлодоев дошел до кабинета начальника, он не помнил. Перед его глазами клубился осенний туман. В животе сделалось холодно, как в склепе.

   - Ах, это вы, - сказал начальник, пронзительно глядя на Козлодоева. - Как ваша фамилия?.. Что?.. Как?.. Каз... Козлодыбов... Ага... Вы какую должность занимаете? Регистратор? По восьмому разряду?.. Так вот, товарищ Козлодыбов, у нас с сегодняшнего дня освобождается должность технического секретаря. Я предлагаю вам ее занять. Разряд четырнадцатый. С нагрузкой... Надеюсь, согласны? Что?.. Ну, отлично. Идите и приступайте к работе.

   Когда Козлодоев вышел, начальник закурил папиросу и мечтательно откинулся на спинку кресла.

   - Как приятно, - промолвил он, - видеть в своем учреждении сотрудников, которым не чуждо чувство здоровой, хотя и резкой критики. Как приятно иметь сотрудника смелого, самостоятельного и далекого от подхалимства и угодничества.

  

   1927

  

  

   Никогда еще я не видел Колидорова таким оживленным, как в этот памятный морозный февральский день, когда Колидоров, прямо со службы, красный и оживленный, ворвался в мою комнату, содрал с себя полосатую беличью шубу (мехом наружу) и, стряхивая с ушастой шапки снег, закричал:

   - Ты, жалкий капустный червь, гордящийся оседлым образом жизни и украшающий обеденный стол скатертью, ты, отправляющийся на службу в трамвае и в трамвае же возвращающийся со службы домой, ты, имеющий жену и тещу и полагающий свое благополучие в пошлом созерцании недоброкачественных кинематографических картин, - смотри... Вот...

   Колидоров вынул из бокового кармана потрепанную географическую карту, разложил ее на столе и радостно захохотал.

   - Видишь?

   - Вижу, - осторожно сказал я, - это карта СССР, издана Госиздатом в тысяча девятьсот двадцать пятом году.

   - А еще что-нибудь видишь?

   - Гм... Масштаб тут какой-то... Разрешено Главлитом за номером двадцать две тысячи семьсот пятьдесят шесть... тираж...

   - Эх, ты! Шляпа!

   Колидоров схватил меня за шею и, больно прищемив воротником кожу, ткнул носом в карту.

   - Смотри, дубина, где будет твой друг Колидоров через какие-нибудь четыре месяца. Ну? Теперь видишь.

   - Вижу.

   - Что же ты видишь?

   - Вижу, - прохрипел я, добросовестно проглядев карту, - что какой-то идиот измазал поверхность этой бумаги красным карандашом.

   - Это не какой-то идиот, - самодовольно сказал Колидоров, - это я, Колидоров, начертил путь того путешествия, которое я совершу ровно через четыре месяца, первого июня. Теперь чувствуешь?

   - Чувствую, - покорно ответил я, потирая шею.

   - То-то. У нас, брат, сегодня распределяли время отпусков. Мне вышло ехать первого июня. Так вот, на этой карте я начертил наглядный план моего путешествия.

   Я посмотрел сперва на карту, а потом на Колидорова. Его лицо сияло, как переполненная до краев кружка с пивом.

   - Колидоров, - воскликнул я, - неужели ты твердо решился на этот шаг?

   - Не веришь - презрительно процедил Колидоров, - так вот. Полюбуйся.

   Колидоров схватился за карманы и после пятиминутной борьбы со старыми засалившимися бумажками, кусочком гребешка, шариками шерсти, пуговицей от жилетки и вечерней газетой за 1924 год вытащил из темных загадочных недр своего пиджака смятый кусок бумаги.

   - Вот. Смотри.

   Я развернул бумажку. На одной стороне ее было написано: "Чемодан - 15 руб. Автомобильные очки - с 3 руб. Оленья доха - 60 руб. Бинокль - 10 руб. "Весь СССР" - 5 руб. 2 пары носков в клетку - 2 руб. и ковбойская шляпа с ремешком и дырочками - 9 руб. 50 коп." На другой стороне бумажки запись носила несколько иной характер. Сверху большими буквами: "Маршрут". Затем подзаголовок: "Путешествие по окраинам Союза". И, наконец, "Москва - Мурманск - Владивосток - Бухара - Красноводск - Баку - Батум - Севастополь - Каменец-Подольск - Минск - Ленинград - Мурманск - Москва".

   Колидоров сообщил мне точный адрес своей дачи и просил непременно "примахнуть", когда он "обживется и уложится в новых условиях".

  

  

   Третьего июня, ступая по лужам и проваливаясь в какие-то канавы, я шел вод проливным дождем от станции "Целебные грязи" к даче, в которой обитал мой друг Колидоров.

   С трудом отбиваясь от собак, я вступил на гнилые лесенки террасы. На террасе, обтянутой промокшей парусиной, сидел за столом, покрытым скатертью, посиневший Колидоров и, трясясь от холода, играл сам с собою в шахматы. Увидев меня, он болезненно улыбнулся и развел руками.

   - Ты, - сказал я грозно, - жалкий капустный червь, гордящийся оседлым образом жизни и украшающий обеденный стол скатертью, ты, живущий, подобно серенькому обывателю, на даче и сидящий на террасе!.. Ты, полагающий все свое благополучие в пошлой игре в шахматы с дураком партнером, - смотри. Вот...

   Я устроил большой кукиш и, с наслаждением шевеля большим пальцем, поднес его к носу Колидорова.

   - Вот тебе автомобильные очки, вот ковбойская шляпа. Вот тебе Владивосток! Вот тебе Мурманск! Вот тебе Волга и вот тебе хребет!.. Видишь?

   - Вижу, - сказал Колидоров покорно.

  

   1927

  

  

   - Ах! Дети - это моя слабость! - прошептал поэт, мечтательно глядя на огонек папиросы. - Я люблю детей нежной материнской любовью... Я должен, немедленно должен написать детские стихи!.. Да, дети, я отдаю вам свое бессмертное имя! Я кладу к вашим милым ноженькам огонь высокого вдохновения и сладкое бремя моего долголетнего опыта. Кстати, за детские стихи, кажется, не плохо платят...

   И поэт, муза которого в этот вечер была особенно благосклонна, написал нижеследующее стихотворение:

   ЗАЙЧИК

  

   Ходит зайчик по лесу

   К Северному полюсу...

  

   - Детские стихи должны быть краткими и выразительными, - сказал поэт.

   - Но не до такой же степени! - испугались его друзья.

   - Не беспокойтесь, - холодно ответил поэт. - Для небольшого аванса они достаточно кратки и выразительны.

  

  

   В издательстве "Детские утехи" стихи очень понравились.

   - Прекрасные стихи, - сказали поэту, - дети будут в восторге. Вот записочка в кассу.

   - Ax! Дети - это моя слабость, - ответил поэт, небрежно пряча записку в жилетный карман. - Вы не поверите, но для этих шаловливых карапузов я готов в огонь и в воду.

   Однако ни в огонь, ни в воду поэт не пошел, а вместо этого направил свои стопы в издательство "Неудержимый охотник".

  

  

   - Охота - это моя страсть! - воскликнул поэт, войдя в кабинет редактора. - Вот настоящие охотничьи стихи, краткие и выразительные.

   Редактор надел очки и нерешительно прочел:

  

   Ходит зайчик по лесу

   К Северному полюсу...

  

   - Хм... Да... Стихи интересные, но при чем тут, собственно говоря, охот...

   - Ка-а-ак! А зайчик!

   - Да. Действительно. Зайчик. Но...

   - Что "но"? Ничего не "но"! Картина! Живопись! Полотно!.. Представляете себе - лес, густой, темный лес... Охотник в болотных сапогах, сжимая в руках ружье и ломая сучья, пробирается к снежной поляне. Снег. Синь. Тишина... В это время на поляне появляется зайчик . Его следы четко синеют на пушистом снегу. Уши приподняты. Он весь - движение, весь - порыв!.. Э, да что говорить! Такого зайчика, как у меня, вы нигде не купите...

   - Снег... Следы... - прошептал редактор. - Ветки хрустят.. Ладно. Покупаю зайчика... Скорее берите аванс.

  

  

   В редакции журнала "Лес, как он есть" поэта встретили с энтузиазмом.

   - Вот! Наконец-то и поэты одумались и повернулись лицом клееному хозяйству! - радостно сказал редактор. - Ну-ну, показывайте, что вы принесли. Ага!..

  

   Ходит зайчик по лесу

   К Северному полюсу.

  

   - Гм... Это, конечно, очень литературно, но не имеет ничего общего...

   - Как не имеет? А лес! Прочтите еще раз. Тут же ясно сказано: ходит зайчик по лесу . Не по какой-нибудь там ниве или лужку, а именно по лесу . А вы говорите - не имеет общего.

   - Это, конечно, верно. Про лес тут говорится. А вот о сохранности леса ничего не выявлено...

   - Вчитайтесь, милый. Ведь по лесу не козел какой-нибудь гуляет вонючий, а зайчик. Понимаете? Зайчик-вредитель.

   - Ну разве что вредитель... А вот тут непонятно, почему зайчик идет к полюсу.

   - Очень просто. Зайчик испортил лес, а потом пошел на Северный полюс, и если мы не будем зорко следить за сохранностью лесов, то зайчик и там чего-нибудь испортит. Тундра, например. От него все станется...

   - Ну, разве что тундру. Вы оставьте рукопись... Что? Аванс? Это можно. Для такого отчаянного любителя лесов, как вы, с нашим удовольствием.

  

  

   В журнале "Красный любитель Севера" стихи были приняты моментально. Хвалили так убежденно, что даже поэту стало совестно. Просили приносить побольше про север. Дали аванс.

   В "Вестнике южной оконечности Северного полюса", солидном географическом еженедельнике, "Зайчик" произвел такое потрясающее впечатление, что престарелый редактор впал в обморочное состояние, а придя в себя, сказал поэту:

   - Благодарю вас от имени всех честных любителей полюса.

   Дали большой аванс.

   Незначительная заминка произошла лишь в редакции бюллетеня "Успейте застраховаться". Однако моментально выяснилось, что машинистка ошибочно вместо "полис" написала "полюс" и поэт, провожаемый сотрудниками редакции, сел в автомобиль и уехал домой.

  

  

   Поэт заслужил свой отдых.

   - Ах, дети, дети! - сказал поэт, наполняя бокал шампанским. - Пью за ваше здоровье, дети! Живите, дети! А с вами, бог даст, не пропаду и я...

  

   1927

  

  

   Исповедь редактора

  

   Я знал его еще тогда, когда он добывал хлеб прямым и честным путем - стихами.

   В те времена он был милым, застенчивым юношей. Принося в редакцию стихи, он мялся и лепетал что-то насчет метафор. Тогда он сознавал свою вину перед человечеством и старался загладить ее хорошим поведением. Каюсь. Я первый толкнул его на трудный, тернистый путь,