Ильф Илья, Петров Евгений - Рассказы, очерки, фельетоны, Страница 2 - Книги

- Как прошел доклад?

Оказывается, отлично. Ребята охвачены общественной работой, беспартийные вовлечены, а недостатки выявлены. Работа среди женщин подвигается успешно, если не считать некоторой неувязки, которую, как Катя надеется, можно будет скоро изжить. А работа среди пионеров...

Абраша уже жалеет, что спросил Катю о докладе, но ничего не поделаешь - нужно слушать. И Абраша слушает, любезно улыбаясь и ловя из соседней комнаты обрывки разговора.

- ...Понимаешь, - слышится Марусин голосок, - очень миленькое платьице... такое воздушное... Ну да... Отсюда начинаются сборки... Понимаешь, сборки... О! Из крепдешина... И, представь себе, совсем не дорого... А ты знаешь, у мадам Бородулиной на левой щеке огромная бородавка. Может быть, потому ее фамилия - Бородулина... Да, верно, ты знаешь... А когда у них портится примус - это прямо умора, до того смешно... Клейстер сегодня уехал в отпуск, а Клейстерша, понимаешь, закатила ему утром перед самым отъездом та-а-акой скандал...

- Понимаешь, - утверждает Катин низкий голос, - так я им все и выложила... Работа среди женщин подвигается успешно, если не считать... понимаешь, если не считать некоторой неувязки... Тут, понимаешь, нужно быть совершенно откровенной... Так я и сказала: если не считать некоторой неувязки, которую... понимаешь.. изжить... но объективно...

Абраша закрывает глаза и сейчас же представляет себе кучу огромных райских яблочек, чудесных яблочек из мяса с жирной вкусной подливкой.

- ...Охватить... вовлечь... на сто процентов... директивы... оглашу цифры... быть голословной, - ловит правое Абрашино ухо.

- ...пока они еще по шести копеек фунт... Мадам Бородулина говорила... Ты только подумай!.. Клейстерша хочет подавать в суд... - ловит левое ухо. Абраша делает глотательное движение. "Книги, книги, - думает Абраша, - одни книги, доклады и заседания.. Это уклон, и уклон не менее опасный, чем кухня, пеленки и домашнее корыто... Нужно жить немножко и для себя... Райские яблочки!.. Какой миленький голосок у этой Маруси... Как она сказала?.. "Вы плохо видите? Бедненький!.." Славная девчонка!.. Бородулина... Совершенно верно. Теперь я припоминаю... У нее большая и очень смешная бородавка. На левой щеке".

Жоржик уныло смотрит на портрет дедушки-машиниста. Портрет слегка засижен мухами, и его стекло отражает электрическую лампочку, волнисто сияющую на самой груди почтенного машиниста. Очевидно, в то время, когда машинист жил на свете, электричества еще не было. Да... Конечно, не было...

- Сборочки, сборочки... вставные челюсти... нет, ты только подумай! - бубнит Маруся.

- Это не марксистский подход... Нужно увязать... вовлечь... охватить, - ураганом несется из-за перегородки.

Сытый Жоржик закрывает глаза и сейчас же представляет себе большое пестрое комсомольское собрание. И Катю-докладчика. Кудряшки рассыпались по ее вспотевшему лбу, рука со свистом рубит воздух. Собрание аплодирует.

"Черт возьми, - думает Жоржик, - я пропустил уже два общих собрания... Как она сказала?.. Да...

"Ты проголодался, бедненький!.." Что за черт?.. Какое мне дело до вставной челюсти Собаковой... Мещанка... Ей нужен загс... Скажите пожалуйста!.. Что такое загс в конце концов? Предрассудок!.. Уступка мелкой буржуазии и крестьянству... Славная девчонка эта Катя!"

Жоржик удручен. Он не хочет райских яблочек, он хочет исторического материализма. Ему не нужен дедушка-машинист, ему нужен Карл Маркс. Ему не интересны интимные делишки мадам Клейстер, но зато его очень интересуют взаимоотношения Чжан Цзо-лина и У Пей-фу.

- Катя!

- А, это ты, Жоржик!.. Наконец-то соизволил прийти на собрание!

- Сегодня твой доклад?

- Да. О международном положении.

- Отлично!

"Как хорошо говорит Катя. Молодец девочка! Это вам не крепдешин!.."

Катя раскраснелась. Кудряшки рассыпались по ее вспотевшему лбу. Рука со свистом рубит воздух. Очень, очень интересно. И вполне понятно. Собрание бурно аплодирует.

- Ты куда, Катя? В столовку?.. Я с тобой!

- Валяй!

Отличные щи. Отличные котлеты. И недорого. И Катя совершенно изумительная девчонка. И как это он раньше не заметил? Во время обеда можно читать газету - никто не отнимет. Чудесно! Что такое брак в конце концов? Соединение двух различных полов с целью... Да, с целью обоюдной общественной работы и воспитания масс. Это ясно, как китайские дела.

Абраша выгружает книги. Спотыкается о скамью. Он очень устал. Да. Так и есть! Он позабыл пообедать. Проклятая рассеянность!.. Гм... Кати нет...

"Семейная жизнь, - думает Абраша, - хорошенькая семейная жизнь, когда видишь жену два раза в неделю. Когда по-прежнему укрываешься демисезонным пальто и ешь колбасу или сыр с собственной слезой. Когда после лекции по историческому материализму слушаешь снова исторический материализм и после доклада о международном положении слушаешь снова доклад о международном положении. Семейное счастье! Это уже не семейное счастье, а семейное горе!.."

Абраша удручен. Он не хочет исторического материализма, он хочет райские яблочки. Ему не интересно в тысячный раз выслушивать рапорт о надоевших ему до тошноты китайских делах. Ему интересно узнать кое-какие интимные подробности из жизни супружеской четы Бородулиных.

- Абраша! Вы опять не обедали сегодня? Не отпирайтесь, я вижу это по вашим глазам. Вы голодны? Бедненький! Что же вы молчите? Идемте, Абраша, я накормлю вас супом, превосходным супом с лапшой. И котлетками, маленькими и очень вкусными котлетками. Идемте же! Бедненький! Посидите же здесь немного. Я сейчас принесу и суп и котлетки. Хорошо?

Маруся повязывает поверх розовенького платьица передник и устремляется в кухню. "Сильва, ты меня не любишь, - фальшиво и весело проносится по коридору. - Сильва, ты меня забудешь", - умирает в кухне.

"Какая она миленькая, - думает Абраша, - чистенькая, аккуратненькая и... очень хорошенькая... очень!.. И как это я раньше не заметил?"

- Вы знаете, Абраша (Марусины глаза над дымящейся тарелкой супа испуганно круглеют), Бородулина рассказала, что в Козихином переулке вчера были налетчики... Понимаете, пришли, хотели кого-то ограбить, но не ограбили и ушли...

- Что вы го-во-ри-те? - восторгается Абраша, набрасываясь на суп. - Так и ушли?.. Бедненькие!..

- Что вы, Абраша! Какие же они бедненькие? Они же налетчики! - испуганно говорит Маруся.

- Видите ли, - бормочет Абраша, давясь супом, - может быть, они были голодные...

- Налетчики? - шепчет Маруся.

Отличный суп! Изумительная лапша! Решительно, хозяйственный уклон не такая уж опасная вещь! И даже наоборот! В общем и целом Абраша ничего не имеет против семейного уюта. В конце концов семейный очаг не так уж плох, черт возьми!

VII

Развязка наступает быстро.

- Жоржик! Наконец-то ты пришел, Жоржик!

- Да, я пришел. Это так же верно, как и то, что капитал суть средства и орудия производства, которые...

- Ты устал, бедненький...

- Увы, как это ни грустно, но я принужден констатировать, что я нисколько не устал. Даже наоборот. Я чувствую себя бодрым и сильным, как никогда!

- Ты проголодался, бедненький. У нас сегодня суп с лапшой. Ты любишь суп с лапшой?

- Я ненавижу суп с лапшой! Я презираю суп с лапшой! После зрелого обсуждения я пришел к безотрадному выводу, что суп с лапшой является гнилой отрыжкой старого быта...

- И котле-э-етки. Маленькие котле...

- Плевать я хотел на котлетки, как равно я хотел плевать на варенье из райских яблочек. И, кроме того, я уже успел пообедать в столовке Нарпита.

- Что с тобой, Жоржик? Ты чем-нибудь недоволен?

- Да. Я слегка недоволен вот этими занавесками и этим пузатым, глупым комодом. Я недоволен также швейной машинкой, которая мешает мне заниматься самообразованием, и конусообразной грудой этих купеческих подушек, на которые нельзя лечь в пиджаке. Я люблю читать за обедом и целоваться никак не чаще пятнадцати раз в день! Я терпеть не могу старого дурака Бородулина, а также эту идиотку Собакову с ее вставной челюстью и другими мелкими физическими недостатками.

Маруся плачет.

Жоржик срывает со своей шеи красивый новый галстук-бабочку, швыряет на пол и тщательно растаптывает ногами. Потом стаскивает розовенькие, в цветочках занавески - эмблему семейного очага - и рвет их на мелкие кусочки.

- Так будет со всеми, - говорит Жоржик хмуро, - кто покусится на мое "я". Дура!!!

- Ты меня не любишь! - рыдает Маруся.

- Безусловно, - говорит Жоржик, - факт!

- Ба! Катя! Давненько, давненько мы не виделись...

- Разве? - удивляется Катя.

- Да уж денька два!

Абраша поправляет очки и становится в позу Цицерона, собирающегося обрушиться на вероломного Катилину.

- Совершенно верно, - вспоминает Катя, - эту ночь я переспала у Нади. Засиделась в клубе. Далеко было возвращаться. А что? Ты недоволен?

- Нет, зачем же! Я в восторге! Неужели ты не замечаешь этого по моим лихорадочно блестящим глазам и по цвету лица? Я в диком восторге, и единственное, что меня печалит, это то, что ты не осталась у Нади еще на недельку... или на месяц...

- Что с тобой, Абрам? Ты нездоров?

- Наоборот! Я чувствую себя превосходно! Эта паутина, эта пыль и эта садовая скамейка влияют на меня самым благотворным образом, и твои гениальные по своей новизне мысли, касающиеся основных тезисов по пионерскому движению. Кроме того, периодическая голодовка, по утверждению одного немецкого профессора, ведет к укреплению организма и к резкому увеличению кровяных шариков.

- Ты с ума сошел!

- Увы, я еще не сошел с ума, как это ни странно, не правда ли? Но я не далек от этого безрассудного поступка, и если ты, дорогая Катя, будешь по-прежнему вести среди меня работу, предназначенную для женщин, и читать мне доклады, предназначенные для пионеров, мне придется расстаться с моим бедным подержанным умом...

- Ты меня не любишь! - говорит Катя.

- Да! На сто процентов! И изжить это невозможно. Даже при самом искреннем желании увязать и охватить.

Правдивый рассказ о Пурисе, Мухине и их молодых женах, собственно говоря, окончен. Но рассказ без развязки - это лошадь без головы. Приделать же развязку, когда она сама собой напрашивается, не так уж трудно Поэтому автор, которому, говоря по совести, уже надоел этот слишком растянутый рассказ, приступает к эпилогу.

Обыкновенно средний добросовестный писатель восьмидесятых годов начинал эпилог так: "Прошел год. Ясный, погожий день клонился к вечеру..."

Мы же, принимая во внимание режим экономии, предложим вниманию читателей самый короткий эпилог в мире.

Эпилог

Абраша Пурис женился на Марусе, а Жоржик Мухин женился на Кате. Они счастливы. Пока.

1927

Пропащий человeк

- ...Трудно приходится в борьбе, это что и говорить - очень трудно. Уж такой я человек - не могу молчать, да и только. Чуть увижу какой непорядок - пропал, погиб! Не могу молчать!.. Знаю, что не мое дело вмешиваться, а не могу - сознательность не позволяет. Оттого вся моя жизнь теперь не жизнь, а одно мучительное сострадание...

Он поник головой и покрутил грязный патлатый ус. Мы деликатно молчали. Редакция опустела, и только где-то за семью фанерными перегородками одиноко щелкала пишущая машинка, надрываясь под тяжестью запоздавшей переводчицы. Он попросил папиросу, суетливо затянулся и махнул рукой

- Сейчас живу на вокзале, потому с последним билетом опять ничего не вышло. Я, видите ли, уже пять раз приобретал билеты - на родину ехать, да все никак не удается. В последний раз даже на поезд сел. Ну, думаю, теперь доеду. И даже на сердце полегчало. Доехал я до станции Малый Ярославец. Дай, думаю, за кипяточком сбегаю. Слез это я, честь честью, и побежал по путям к станции. Тут, вижу, идет человек в железнодорожной форме и несет мешок Что, думаю, несет человек? Он от меня - я за ним... Даже не заметил я, как поезд ушел, - такое любопытство меня взяло... Пришли таким порядком в ближайшую деревню. Он в избу - я за ним. Что, спрашиваю, в мешке несешь, подозрительный гражданин? Оказалось - кот. Так я в Москву и пер по шпалам... Не могу переносить, когда непорядок какой или преступление. От этого все мои сострадания на жизненном пути совершаются... Эх!.. Погибший я человек!.. На двенадцати местах служил... Везде ко мне придирались, потому правда-матка, она глаза колет, так-то...

- А скажите, - попросили мы робко, - как это у вас вышло, то есть как это к вам придирались и как вы ушли со службы?..

- Хорошо, - сказал он с готовностью, - я расскажу вам, как я погиб.

Он слезливо заморгал седовато-рыжими ресницами и начал...

Рассказ счетовода Барынина о том, как он погиб

Служил я счетоводом у себя на родине, в провинции, в правлении треста "Кость и кожа". Хорошо. Семью держал - жена и дочка... Разряд имел, конечно, по сетке. Хорошо. И тут меня осенило. А оттуда пошла моя жизнь вверх тормашками. Погиб я от зава нашего, по фамилии был Канеръюмкер, Александр Исакович Канеръюмкер. Хорошо. И узнал я, что Александр Исакович сожительствует с посторонней женщиной, не зарегистрировавшись с нею по законам нашей социалистической республики в загсе. Ходит к ней на ночь. Хорошо. Думал я, думал, и тут меня осенило. И написал я мой первый стих, и от него все пошло. Хороший стих был. До сих пор наизусть помню. Такой был стих:

В нашем тресте "Кость и кожа"

Есть заведующий тоже.

Звать его Александр Исакич,

И любит он к служащим придираться.

А сам про себя не замечает

То, что каждый про него замечает,

Нахально спит он, как с женою,

С посторонней женщиной одною...

Там дальше все про него и выложил, как есть. А кончался стих так:

Не пора ли поставить точку,

А то скоро Канеръюмкер будет иметь незаконную дочку.

Нужно прекратить безобразье

И покончить с развратом сразу!

И отнес в редакцию газеты "Трудящийся пролетарий". А подписал псевдонимом - "Красный очевидец". Хорошо. Не поместили. Оказалось, все они там одна шайка с нашим Канеръюмкером. Хорошо. И больно мне сделалось. И сразу я почувствовал, что не могу молчать, когда вокруг безобразие. А тут еще сослуживцы покою не дают. Дразнятся Пушкиным. "Пушкин, говорят, Пушкин, почему ведомость не готова?" Или: "Иди, Пушкин, в местком на собрание". Хорошо. Не стало мне покою от обиды, и решил я вывести зава нашего на свежую воду. Проходил я как-то поздно вечером мимо службы - смотрю, окошко у зава светится. А кабинет у него в первом этаже. Приник я к окну и вижу - сидит наш Александр Исакович, обложился делами для виду, а сам водку трескает. Нальет из графинчика полный стакан и хлопнет сразу, даже без закуски. И стало мне грустно. Вот, думаю, до чего дошло моральное разложение. Никому ничего не сказал и решил хорошенько проверить. Прихожу на другой день. Сидит и хлещет. Прихожу на третий - то же самое. Надерется это до положения риз и едет на ночь к сожительнице. Такое безобразие! Пошел я в РКИ, доложил все честь честью. Так, мол, и так, при исполнении служебных обязанностей... Не поверили. Однако против факта не очень постоишь. Составили междуведомственную комиссию по всем правилам с представителем от милиции, дождались десяти часов и двинулись... Хорошо. Смотрим через окно - так и есть! Сидит Канеръюмкер, как будто бы работает, а сам нет, нет и нальет! Нет, нет и выпьет. Тут я не мог больше выдержать. "Вот! - кричу я. - Вот где предаются интересы трудящихся и передового крестьянства! Вяжите его, социал-предателя!" Тут представитель милиции первый влез в окно, а мы все вокруг - через двери, да так его, раба божия, и захлопали со стаканом в руке... Вот оно что... Да-а-а-а. А ведь оказалось, что не водка была в графинчике, а вода. Ну, кто бы мог подумать!.. Так вот... Уволили меня со службы. С тех пор пошло... И стал я пропащим человеком. Поехал в Москву, до Калинина доходил, да так тут и застрял... Так-то.

Счетовод Брыкин замолчал и понурился. Нам стало неловко. Пора было уходить. В редакции давным-давно окончились занятия и курьерша с ключами уже давно живым укором стояла в дверях. Мы стали собираться.

- Как же будет с заметкой? - хмуро спросил Брыкин.

- А заметочка ваша не пойдет! - с деланным весельем воскликнул секретарь.

- Почему же она не пойдет? - язвительно спросил Брыкин.

- Да помилуйте! Вы пишете, что начальник вокзала, на котором вы ночуете, купил своей жене новое пальто...

- Верно! Плюшевое пальто! Восемьдесят рублей выложил - тютелька в тютельку...

- Но какое нам с вами до этого дело?

- Значит, не пойдет?

- Не пойдет... к сожалению.

- Гм... Тогда дайте справку.

- Какую справку?

- Да вот, что не пойдет.

- Зачем же?

- Ладно. Скоро узнаете зачем. Тогда другое запоете. А то - не пойдет, не пойдет. Присосались тут к аппарату, бюрократы... Да уж ладно... Брыкин все знает. От него не вывернешься...

Поспешно уходя из редакции, мы слышали, как Брыкин говорил курьерше:

- ...Уж такой я человек... Не могу молчать... Люблю правду-мат...

Где он теперь, неугомонный счетовод Брыкин? Где он, этот светлый идеалист на трудном, тернистом пути общественного деятеля? Какие пороги он обивает? В какие двери ломится? Уехал ли он уже из столицы или идет обратно по шпалам со станции "Нара-Фоминское"?.. Или, может быть, он сидит в приемной Калинина, дожидаясь, когда представится возможность прочесть всесоюзному старосте свои последние стихи?..

Кто знает!.. Кто знает!..

1927

Сильная личность

- Молчать! - говаривал директор Козолуповского городского банка Уродоналов. - Молчать и не разговаривать! Кто здесь начальник? - Уродоналов здесь начальник! Кто здесь царь? - Уродоналов царь! Кто бог? - Уродоналов. Ясно.

Служащие банка ходили на цыпочках. Клиенты вообще старались не ходить.

- Что такое клиент? - Червь! Что такое бумажка? - Гранит! Какой гранит должен перегрызть клиент, чтобы получить ссуду? - Бумажный гранит. Уродоналов заливался звонким детским смехом. По спинам служащих пробегали противные холодные мурашки...

В дверь просунулось испуганное лицо курьера.

- Так что разрешите доложить - клиент просится. Шестой месяц, извините за выражение, приходит...

- А разве сегодня приемный день? - строго спросил Уродоналов.

- Так точно. Приемный-с, - прошептал курьер.

- Ну, значит, часы не приемные.

- И часы, простите, приемные. Часы эти от трех часов пятидесяти шести минут до четырех часов пяти минут, а сейчас ровно четыре.

- А удостоверение от домкома у него есть?

- Ка-к же-с.

- А свидетельство о благонадежности?

- Не извольте беспокоиться. Целых четыре.

- А свидетельства об оспопрививании небось нету?

- Есть. И из аптеки есть. Даже из пробирной палатки бумажку приволок.

- А к секретарю обращался?

- Обращался. Секретарь говорит, без вас невозможно.

- Наверное, чего-нибудь да нету!

- Все бумажки есть. На извозчике привез.

- Ну пусть войдет.

Вошел человек.

- Я председатель жилищного кооператива, - сказал вошедший, - я хочу получить ссуду на предмет строительства.

- Может быть, вы еще чего-нибудь хотите? - нагло спросил Уродоналов.

- Больше ничего не хочу, - простодушно ответил человек.

- А я хочу! - загремел Уродоналов. - Я хочу еще много больших бумаг с подписями, приложением печати и с установленным количеством гербовых марок.

- У меня есть много больших бумаг, - простонал человек, - с приложением печати и с марками.

- А выписка из загса у вас есть? О женитьбе?

- Я холост.

- Тогда справку из загса о том, что вы не состоите в браке. Небось нету?

- Нету.

- Ну вот, хе-хе-хе... Принесите справку.

- Но я уже не успею сегодня.

- Не беда. Придете месяца этак через полтора или лучше даже в начале будущего квартала... или в конце...

- Это волокита, - сказал человек фальцетом, - зачем эти формальности?.. Я протесту...

- Молчать! - крикнул Уродоналов, багровея. - Без доклада не входить! Не курить! Не плевать! Не сорить! Рукопожатия отменены! Обратитесь к секретарю!..

Он был страшен. Он был велик.

Уродоналов дочитал газету, в которой говорилось о необходимости борьбы с волокитой и бюрократизмом, и съежился. Потом немного подумал и улыбнулся широкой детской улыбкой.

- О люди, люди! - промолвил он. - Знаете ли вы, что такое че-ло-век? Нет, люди, не знаете вы, что такое человек. Человек - это сосуд, наполненный общественно-полезным эликсиром. Человека нужно любить и уважать! К человеку нужно относиться с доверием.

По щеке Уродоналова скользнула большая желтая слеза.

В дверь просунулось испуганное лицо курьера.

- Так что разрешите доложи...

- Милый!.. - замахал руками Уродоналов. - Дорогой и многоуважаемый товарищ курьер, отныне докладов больше не существует. Идите и крикните на весь мир: "Люди! Уродоналов принимает без доклада!"

- Там вас спра...

- Бегу! Лечу!

Уродоналов вбежал в приемную и обнял посетителя.

- Голубчик! Милый! Входите! Входите! Гостем будете! Чаю? Пива? Шампанского?

- Шампанского, - сказал посетитель. - Я имею у вас получить ссуду. Мое торговое дело "Коопарфюмерия" нуждается в маленьком заемчике!

- С восторгом! - воскликнул Уродоналов. - Именно заемчик. Не извольте беспокоиться. В два счета.

- А я вам выдам векселек!

- Ну, что вы, милый? Какой там век... тьфу. Мне даже прогивно выговорить это гнусное бюрократическое слово. Что такое человек? Это - сосуд! А вы говорите!.. Эх!..

Глаза Уродоналова засверкали высоким огнем вдохновения.

- Зачем эти бумаги, затянувшие бюрократической паутиной живых людей и живое дело? Зачем? Зачем эти бездушные деревянные штуки с резинкой, которых злые люди называют печатями? Зачем?.. О!.. Эта итальянская бухгалтерия - порождение фашизма. А рес-контро? Да это просто - контра! Ясно! А вы говорите...

- Десять тысяч! - сказал посетитель.

- Получите.

- Так векселя не надо?

- Упаси бог. К чему эта волокита? К чему эти формальности?

Посетитель положил большую пачку молочных червонцев в боковой карман и, весело насвистывая, вышел...

А Уродоналов сел за письменный стол и стал сочинять план реорганизации банковского дела.

Когда Уродоналова вели в суд, он говорил конвоирам:

- Милые! Человек - это сосуд, наполненный эликсиром. Зачем вы ведете меня посредине улицы? Зачем в ваших руках обнаженные шашки? Зачем эти формальности? К чему эта волокита?

1927

Нахал

Научное

Нахал, в отличие от дурака и негодяя, которым были посвящены солидные труды, - тип малоисследованный. Многие чудаки до сих пор еще смешивают нахала с обыкновенным сереньким хулиганом. Это глубокое заблуждение. Хулиган бузит просто так - благодаря ложным взглядам на жизнь, под влиянием среды, под действием винных пароп. Хулиган бузит без причины и извлекает из своих поступков только одни неприятности.

Нахал бузит очень редко и только тогда, когда из бузы можно извлечь материальные выгоды. Нахал или ловкач (lovcatch) - холодный, злой, расчетливый человек. Он слегка плешив, всегда тщательно выбрит, носит брюки в полоску и чистит их по утрам метелочкой. Глаза у нахала светло-голубые и очень спокойные. Среди родственного ему общества малоповоротливых и тупых мещан - это щеголь и аристократ духа.

В гастрономическом магазине Моссельпрома нахал платит деньги вне очереди.

- Позвольте, позвольте, - говорит он, расталкивая публику, - мне не платить... Мне тут доплатить только... Двугривенный. Посторонитесь, бабушка! Один момент!.. Уно моменте, хе-хе...

Когда публика обрушивается на нахала целым водопадом проклятий и ураганом жестов, в его голубых глазах появляются искорки смеха и на щеках образовываются ямочки. Он смотрит на беснующихся людей с веселым удивлением и даже оборачивается назад: кого, мол, это ругают?

Это он, нахал, стучит палкой в оцинкованное стужей окно послеслужебного трамвая, желая ускорить движение выходящих на остановке пассажиров. Это он, приметив еще из дверей вагона уютное и удобное местечко у выхода, спешит поскорее занять его, садится, вынимает тугое портмоне и, полностью воспринимая радость жизни, говорит никнущему в проходе инвалиду:

- Передайте, любезный, деньги кондуктору. На полторы станции. Да сдачи не позабудьте.

- Да ведь у меня рук нет, милый, - скромно отвечает инвалид.

- А ты зубами. Я, брат, в цирке одного такого видел. Тоже из ваших. Без рук, стервец, обходится. Карты тасует... Ты пойди, полупочтенный, посмотри.

- Боже, какой нахал! - с молитвенным ужасом шепчет сидящая рядом старушка.

- Ну уж и нахал! Это вы, мамаша, слишком. Просто жертва империалистической бойни.

Если спросить нахала, сколько он заплатил за билет второго ряда в академическом театре, нахал начнет неистово хохотать и, плача от смеха, скажет, что ни разу в жизни не осквернял своего достоинства покупкою театрального билета.

Но вот нахалу нужно приобрести костюм. Как же нахал поступает?

Он идет в большой государственный магазин и, покрикивая на приказчиков, начинает рыться в грудах панталон и пиджаков.

- Черт бы вас разодрал сверху донизу! - говорит нахал смущенному приказчику. - Да разве ж это качество продукции? Это извозчичья кляча, а не пиджак. А это что? Я вас спрашиваю, что это та-ко-е?

- Брюки-с, - лепечет приказчик.

- Что? Как вы говорите? Я не расслышал.

- Брю...

- Ах, брюки! Так вас понимать? Ага! Так вы осмеливаетесь утверждать, что вот эти отбросы улицы, эти разрозненные кусочки навоза, эти инфузории, эта эманация хлопчатой бумаги - и есть брюки? Оч-ч-чень хорошо!

- Молчать! - кричит нахал подошедшему да шум заведующему. - Вы у меня попрыгаете! Я вас... Сколько стоит этот загрязненный, бывший в употреблении мешок, который вы называете костюмом? Что? Семьдесят пять? Без торгу? Что-о-о? Ну, ладно. Заверните. Деньги запишите за мной.

- Мы торгуем только за наличные, - хрипит заведующий, вытирая демисезонным пальто обильный пот.

- Ах, Коля, Коля, - говорит нахал с грустью. - Нехорошо это, Коля. Нехорошо, милый. Не ожидал я от тебя такой обывательской идеологии. За наличные, за наличные... Да что ты, частник, прости господи! Ах, Коля...

- Да ведь Иван я, а не Коля, - стонет заведующий.

- Тогда тем более, - тихо говорит нахал. - Ты, Ванька, брось бузить. Сам знаешь, что я не люблю этих фиглей-миглей. А туда же, кобенишься. Запиши, тебе говорят, Ванюша. В среду отдам, ей-богу.

- Шутите вы, гражданин, - шепчет заведующий, - не отдадите небось.

- Это я-то? Не отдам? Я? Дурачок же ты, Ванятка. Ну да ладно уж. Спасибо. Пойду я. До свидания, Николаша. В пятницу отдам. Кланяйся, Мишук, жене и детям. Адье.

Размахивая покупкой и расталкивая прохожих, нахал спешит к знакомым обедать.

Мы видели нахала в частной жизни.

Что же делает нахал на службе?

Да ничего не делает.

Таков нахал.

1927

Последний из могикан

Старый Дыркин был очень жилист и очень глуп, что, однако, не мешало ему служить младшим делопроизводителем в учреждении.

Глаза у старого Дыркина были рыбьи - мышиного цвета с голубизной. Уши от старости поросли мохом и двигались даже тогда, когда хозяин не выражал ни малейшего желания ими двигать. Нос был зловредный, с зеленоватым отливом. А лицо в общем и целом болезненно напоминало помятое и порыжевшее складное портмоне образца 1903 года.

Утром Дыркин встал пораньше и отправился в жилтоварищество.

- Что же это, господа товарищи! Этак и жить на свете больше не приходится, наложили на меня шесть гривен за сажень полезной площади. Я человек трудящий и никому не позволю. Раз ставка по разряду, ты, господин хороший, и бери по разряду, а то что же это получается!..

- Не волнуйтесь, гражданин Дыркин, - сказал секретарь, - мы сейчас все выясним. Так и есть. С вас полагается сорок копеек. Ошибка.

- Тоже... ошибка... Засели молокососы взрослых людей обирать - да еще путают. Небось старый хозяин не спутал бы.

Дыркин раздраженно плюнул и пошел на службу.

- Тоже учреждение! - ворчал Дыркин, записывая входящие номера. - Собакам на смех... Не то что при прежнем начальнике. Орел был!.. А теперь...

Дыркин пописал с полчасика и понюхал воздух.

- Опять накурено? - проскрипел он. - И вентилятор не работает. На что смотрит охрана труда?

Дыркин с негодованием бросил ручку и пошел в местком.

- Что же это, господа товарищи, почему такое, чтобы вентилятор не действовал во время исполнения обязанностей... Это даже довольно странно. Охрана труда, ау?!

- Простите, товарищ Дыркин, забыли починить. Сейчас исправим.

Через полчаса вентилятор приветливо зашумел.

- Тоже... Защитники выискались, - ворчал Дыркин, - вентилятора и того с толком поставить не могут...

Ровно в четыре часа Дыркин запер входящий журнал в шкаф и пошел в амбулаторию лечить зубы.

"Эх, - думал Дыркин, - все это не то. Вот при старом режиме..."

- Вы, извините, не имеете ни малейшего права задерживать в очереди трудящего человека! - визжал Дыркин в амбулатории.

- Не волнуйтесь, гражданин, - увещевала Дыркина сестра, - через час врач вас примет...

- Тоже... через час... И куда это только страхкасса смотрит, - горестно вздохнул Дыркин, - вот при старом режиме... Эх, да что говорить...

Дыркин с кошачьей ловкостью вскочил на подножку отходящего трамвая. Раздался свисток. Через минуту Дыркин, окруженный толпою зевак, стоял перед милиционером.

- Православные, - злобно кричал Дыркин, - убивают! Караул!..

- Что ж это вы, папаша, несоответственно выражаетесь, - укоризненно говорил милиционер, искренне сожалея, что милицейские правила ставят его в слишком узкие рамки "предупредительного отношения к гражданам", - это вы, папаша, зря. Платите, папаша, полтинник за неисполнение уличного движения, а вовсе вас никто не убивает.

- Православные, - захныкал Дыркин, - грабят бедного старичка среди бела дня! Спаси...

- Да ладно уж, - со вздохом сказал милиционер, - уходите, вредный старичок, исполняйте в другой раз правила...

- Тоже... сполняйте, - прошептал Дыркин побелевшими губами, - вот при старом режиме-то... Ах! И квартальный же был!.. Не квартальный - ангел был!.. Ах, царица небесная... Вспомнишь - слеза прошибет!..

Остаток дня старый Дыркин провел в воспоминаниях о близком его старому недоброкачественному сердцу - старом режиме. Заснул Дыркин, обливаясь слезами умиления...

Здесь автор должен заметить, что юбилейный фельетон (а настоящий фельетон - юбилейный) писать очень и очень трудно. Все сюжетные приемы уже использованы. Автор должен сознаться, что сперва он хотел посадить старого Дыркина на уэльсовскую "машину времени" и отвезти глупого старика в "старый режим", но потом вспомнил, что об этом уже писал некий современный фельетонист в один из предыдущих юбилеев. Автор долго мучился. Ему не хотелось так нагло обкрадывать собрата по перу. А посему автор решил воспользоваться очень простым приемом, который преемственно выкрадывается работниками печати друг у друга еще со времен древних греков.

Утром Дыркин встал пораньше и отправился в жилтоварищество.

- Что же это, господа товарищи, - начал Дыркин привычную речь и осекся.

На месте председателя сидел бывший хозяин, генерал Доппель-Кюммель, и курил сигару.

- Батюшки! Отец родной! - воскликнул Дыркин. - Неужто старый режим наступил? Ах ты господи!.. С праздничком вас, ваше высокопревосходительство.

- Молчать! - рявкнул генерал. - Вот я тебя, сукина сына!.. За десять лет с тебя за квартиру, стервь болотная, причитается. Восемь тысяч как одна копейка. Я т-тебя, рассукина рассына...

- Ребеночка крестили у меня, Маркела, - рискнул Дыркин, - крестные отцы-с...

- А вот я тебя к крестной матери сейчас!..

В учреждении действительный статский советник Бородавка, который в течение десяти лет революции с честью выполнял обязанности швейцара, увидев Дыркина, сообщил:

- Дыркин, Модест Ипатьевич, увольняется за выслугой лет. Уходи, старик, не люблю... Не благодари... Швейцар! Выведи его.

В амбулатории врач, поковыряв в зубах у Дыркина крючком, сказал:

- Можно пломбировать. Можно рвать. Приходите завтра... Мы еще гм, гм, посмотрим... Может, и нельзя будет рвать... А может быть, и можно...

- Так точно-с, - прошептал Дыркин, - премного благодарен. Прощевайте, господин доктор.

- А кто же мне заплатит деньги? - прищурился доктор.

- Я же по страхка...

Оставив весь наличный капитал в амбулатории, Дыркин, шатаясь от незаслуженных обид, побрел по улице.

- Э-е-е-э-п-п-п!!!

И Дыркин, опрокинутый лихачом, уже лежал на мостовой.

Когда Дыркин поднялся, потирая ушибленное плечо, перед ним стоял квартальный и зловеще улыбался.

- Отец родной! Ангел!.. - заплакал Дыркин.

- Осади!! - гаркнул городовой. - Почему скопление? Ты что здесь делаешь?