Аверченко Аркадий Тимофеевич - Рассказы для выздоравливающих

их, украл лошадь и бежал.

   Он посмотрел вдаль и вдруг, вскочив, крикнул:

   - О, что это? Боже мой! Ведь это женщина! Ну, конечно... Старина Бирбом! Беги к ней со всех ног, чтобы она не ушла. Скажи, что я люблю ее, ну и прочее... и предлагаю сделаться моей женой. Если обломаешь дело, подарю тебе мои щегольские красные штаны!

   Прыткий Бирбом не заставил себя ждать. Он понесся во всю прыть, а Джим собрал около себя кучу самородков, вытер грязной рукой с лица пот и вытащил из волос запутавшуюся ветку - все это для того, чтобы ослепить невесту своим видом и богатством...

   Бирбом вернулся, еле дыша, с глубоким разочарованием в лице.

   - Что она сказала?

   - Она сказала, что я не получу твоих красных штанов. Тем более что это была не она, а он.

   - Кто он?

   - Старый мул диггера Паулинса, отбившийся от прииска. А ты, слепая курица, принял его за женщину!

   И мечты бедного Джима о семейной жизни в один миг оказались разбитыми.

   Он разбросал рукой опостылевшие самородки, упал на раскаленную землю и завыл.

   А австралийское солнце - злой, желтый, пылающий таз - заливало равнодушные камни и пыльные листья молочаев своим мутным, как потухающие уголья, светом...

  

  

   Граф Звенигородцев проснулся в своем роскошном особняке, отделанном инкрустацией, и сладко потянулся. Позвонил...

   - Вот что... - сказал он вошедшему камердинеру. - Приготовь мне самое дорогое шелковое белье и платье от английского портного... Я через час пойду в баню. Никогда не был в бане: посмотрю, что это такое.

   Прислуга в доме графа была вышколена удивительно: камердинер действительно пошел и сделал все так, как приказал граф.

   Через час граф Звенигородцев вышел из своего роскошного особняка и, вскочив в дорогой, отделанный инкрустацией автомобиль, крикнул шоферу:

   - В самые лучшие бани! В дворянские!

   ...Облака пара застилали глаза... Мелькали голые тела, слышался плеск горячей воды, гоготанье... Брезгливо посматривая на эту неприглядную картину, граф лежал на скамье и морщился, когда высокий долговязый парень слишком сильно тер ему шею.

   Этот долговязый парень давно уже не нравился графу своей непринужденностью и фамильярным обращением! Он хватал графа за руки, за ноги, мылил ему голову и часто выкрикивал какое-то непонятное слово: "эхма"!

   "Боже ты мой! - думал граф. - Где этот человек получил воспитание?.. Прямо-таки ужасно".

   Мытье подходило уже к концу. Граф предполагал сейчас же встать и, даже не поклонившись долговязому человеку, - уйти, чтобы этим подчеркнуть в деликатной форме свое неудовольствие.

   Уже граф, поддерживаемый парнем, поднялся со скамьи... Уже он, окаченный горячей водой, взмахнул руками и отряхнул миллион светлых брызг... Уже... Как вдруг произошло что-то до того тяжелое, до того кошмарное - чего не могло бы предположить самое разнузданное воображение: парень неожиданно изловчился и, хлопнув графа по белой изящной спине, с хладнокровием истого бреттера сказал:

   - Будьте здоровы!

   Граф вздрогнул, как благородный конь, которому вонзили в бока шпоры, повернул свое исковерканное гневом лицо и грозно вскричал:

   - Эт-то что такое?!!

   - Будьте здоровы, говорю, ваше сиятельство! - повторил негодяй, делая иронический поклон.

   - А-а, негодный!.. Зная, кто я такой, ты позволяешь себе то, что смывается только кровью?!! Я не убиваю тебя, как собаку, только потому...

   И, сделав над собой страшное усилие, граф отчеканил более спокойным голосом:

   - Милостивый государь! Завтра мои свидетели будут у вас. Ваше имя?

   - Алеша, ваше сиятельство. Так пусть меня и спросят, если помыться али что. В это время я завсегда тут. На чаек бы с вас.

   Эта убийственная ирония, это последнее оскорбление уже не произвело на графа никакого впечатления... Он молча повернулся и вышел в предбанник. Вызов был сделан, и все неприличие и бестактность противника не могли задеть теперь графа.

   Сжав губы и нахмурившись, граф быстро оделся, вышел, вскочил в свой элегантный автомобиль и помчался к своему другу барону Сержу фон Шмит.

  

   Барон фон Шмит тоже жил в богатом особняке, отделанном мореным дубом и бронзой.

   - Серж, - с наружным спокойствием сказал граф, хотя подергиванье губ выдавало его внутреннее волнение. - Серж! Я сегодня был оскорблен самым тяжелым образом и вызвал оскорбителя на дуэль. Ты будешь моим секундантом?

   - Буду.

   Граф рассказал все происшедшее барону, который молча выслушал его и потом спросил:

   - Слушай... А вдруг он не дворянин?

   Граф похолодел.

   - Неужели... Ты думаешь...

   - Весьма возможно... Тогда ясно - тебе с ним драться нельзя.

   - Боже! Но что же мне делать?!

   - Видишь ли... если он не дворянин - тебе нужно было сейчас же после нанесения оскорбления выхватить шпагу и убить подлого хама на месте, как бешеную собаку...

   - Что ты такое говоришь: выхватить шпагу! Откуда же выхватить - если я был совершенно голый? Да если бы я был одет - не могу же я носить шпагу при сюртуке от лучшего английского портного?

   - Тебе нужно было задушить его голыми руками, как собаку.

   - О господи! - застонал граф, хватаясь за голову холеными руками. - Но, может быть, он дворянин? Ведь бани-то дворянские?

   - Будем надеяться, мой бедный друг, - качая головой, прошептал барон.

  

   На другой день барон поехал по данному графом адресу, нашел оскорбителя и, сухо поздоровавшись, имел с ним долгий горячий разговор.

   Когда он возвращался в свой особняк к ожидавшему его графу, лицо его было сурово, губы сжаты, а брови нахмурены.

   Он легко взбежал по лестнице, остановился на секунду у дверей своего роскошного кабинета мореного дуба, пригладил волосы и с холодным лицом вошел...

   - Ну что?! - бросился к нему граф, протягивая трепещущие руки.

   Барон отстранил его руки, свои засунул в карманы и медленно отчеканил:

   - Вы получили оскорбление действием от наглого мещанина и не сделали того, что должен был сделать человек вашего происхождения: не убили его, как собаку.

   - Он мещанин? - болезненно вскричал граф, закрывая лицо руками.

   - Да-с! Мещанин... И трус вдобавок. По крайней мере, он сейчас же испугался, струсил и стал просить извинения. Говорил, что у них такой обычай - хлопнуть по спине на прощанье... Вы не убили его, как собаку, на вашей спине еще горит оскорбительный удар... Граф! Прошу оставить мой дом... Не считайте больше меня своим другом. Я не могу протянуть руки опозоренному человеку.

   Граф застонал, схватился изящными руками за голову и, не оправдываясь, выбежал из кабинета...

  

   Он долго бродил по городу, потрясенный, уничтоженный, с искаженным горем и страданием лицом. Запекшиеся губы шептали:

   - За что? За что на меня это обрушилось?

   Потом его потянуло к людям.

   Он кликнул извозчика и велел ехать в роскошный особняк княгини Р.

   ...Лакей, одетый в дорогую ливрею, расшитую золотом и инкрустацией, преградил ему путь:

   - Не принимают!

   Граф удивился.

   - Как не принимают? Сегодня же приемный день?

   - Да-с, - нагло сказал сытый лакей, перебирая инкрустации на своей ливрее. - Приемный день, но вас не приказано принимать.

   Граф застонал.

   - Вот что, голубчик. На тебе сто рублей - только скажи правду: барон фон Шмит был сейчас у вас?

   - И сейчас сидят, - осклабился лакей. - Эх, ваше сиятельство... Нешто можно так? Нужно было убить его, как собаку!.. А еще дворяне...

   - И этот знает, - болезненно улыбнулся граф, вскочил на извозчика и, взглянув на свои золотые часы с инкрустацией, крикнул извозчику:

   - К невесте!

  

   Невеста графа, княжна Нелли Глинская, жила с родителями в изящном особняке и очень любила графа.

   - Нелли, - шептал граф, подгоняя извозчика. - Милая Нелли... Только ты меня поймешь, не осудишь...

   Он подъехал к воротам изящного особняка князей Глинских и радостно вскрикнул: из ворот как раз выходила Нелли.

   - Нелли! Нелли! - крикнул граф гармоничным голосом. - Нелли!..

   Невеста радостно вскрикнула, но сейчас же отступила и, подняв руки на уровень лица, пролепетала:

   - Нет, нет... не подходите ко мне... я не могу быть вашей...

   - Нелли?!! Почему?!!

   Она сказала дрожащими губами:

   - Я могла принадлежать чистому незапятнанному человеку, но вам... на теле которого горит несмываемое оскорбление... Не оправдывайтесь! Барон мне все рассказал...

   - Нелли! Нелли!! Пойми меня... Что же я мог сделать?!

   - Что? Вы должны были выхватить шпагу и заколоть оскорбителя, как бешеную собаку!!

   - Нелли! Какую шпагу? Я ведь был совсем без всего...

   С криком ужаса и возмущения закрыла ручками пылающее лицо Нелли - и скрылась в воротах.

   - Один... - с горькой улыбкой прошептал граф. - Всеми брошенный, оставленный, презираемый... Кровно оскорбленный...

   На лице его засияла решимость.

  

   Пробило полночь... Роскошный особняк графа Звенигородцева был погружен в сон, кроме самого графа.

   Он сидел за старинным письменным столом, украшенным инкрустацией, и что-то писал... На губах его блуждала усталая улыбка.

   - Нелли, - шептал он. - Нелли... Может быть, сейчас ты поймешь меня и... простишь!

   Он заклеил письмо, запечатал его изящной золотой печатью и поднес руку с револьвером к виску... Грянул выстрел... Граф, как сноп, рухнул на ковер, сжимая в руках дорогой револьвер с инкрустацией...

  

  

  

   Вольнонаёмный шпик Терентий Макаронов с раннего утра начал готовиться к выходу из дому. Он напялил на голову рыжий, плохо, по-домашнему сработанный парик, нарумянил щеки и потом долго возился с наклеиванием окладистой бороды.

   - Вот, - сказал он, тонко ухмыльнувшись сам себе в кривое зеркало. - Так будет восхитительно. Родная мать не узнает. Любопытная штука наша работа! Приходится тратить столько хитростей, сообразительности и увертливости, что на десять Холмсов хватит. Теперь будем рассуждать так: я иду к адвокату Маныкину, которого уже достаточно изучил и выследил. Иду предложить себя на место его письмоводителя. (Ему такой, я слышал, нужен!) А если я вотрусь к нему, - остальное сделано. Итак, письмоводитель. Спрашивается: как одеваются письмоводители? Мы, конечно, не Шерлоки Холмсы, а кое-что соображаем: мягкая цветная сорочка, потертый пиджак и брюки, хотя и крепкие, но с бахромой. Во так! Теперь всякий за версту скажет - письмоводитель!

   Макаронов натянул пальто с барашковым воротником и, выйдя из дому крадучись, зашагал по направлению к квартире адвоката Маныкина.

   - Так-то, - бормотал он сам себе под нос. - Без индейской хитрости с этими людьми ничего не сделаешь. Умный, шельма... Да Терентий Макаронов поумней вас будет. Хе-хе!

   У подъезда Маныкина он смело нажал кнопку звонка. Горничная впустила его в переднюю и спросила:

   - Как о вас сказать?

   - Скажите: Петр Сидоров, ищет место письмоводителя.

   - Подождите тут, в передней.

   Горничная ушла, и через несколько секунд из кабинета донесся ее голос:

   - Там к вам шпик пришел, что под воротами допреж все торчал. Я, говорит, Петр Сидоров, и хочу наниматься в письмоводители. Бородищу наклеил, подмазался, прямо умора!

   - Сейчас к нему выйду, - сказал Маныкин. - Ты его где оставила, в передней?

   - В передней.

   - После посмотришь под диваном или за вешалкой, не сунул ли чего. Если найдешь - выброси!

   - Как давеча?

   - Ну, да! Учить тебя, что ли? Как обыкновенно!

   Адвокат вышел из кабинета и, осмотрев понурившегося Макаронова, спросил:

   - Ко мне?

   - Так точно.

   - А, знаешь, братец, тебе борода не идет. Такое чучело получилось...

   - Да разве вы меня знаете? - с наружным удивлением спросил Макаронов.

   - Тебя-то? Да мои дети по тебе, брат, в гимназию ходят. Как утро, они глядят в окно: "Вот, говорят, папин шпик пришел. Девять часов, значит. Пора в гимназию собираться".

   - Что вы, господин! - всплеснул руками Макаронов. - Какой же я шпик? Это даже очень обидно. Я вовсе письмоводитель - Петр Сидоров.

   - Елизавета! - крикнул адвокат. - Дай мне пальто! Ну, что у вас в охранке? Все по-старому?

   - Мне бы местечко письмоводителя, - сказал Макаронов, хитрыми глазами поглядывая на адвоката, - по письменной части.

   Адвокат засмеялся.

   - А простой вы, хороший народ, в сущности! Славные людишки. Ты что же сейчас за мной, конечно?

   - Местечко бы, - упрямо сказал Макаронов.

   - Елизавета, выпусти нас!

   Вышли вместе.

   - Ну, я в эту сторону! - сказал адвокат. - А ты куда?

   - Мне сюда. В обратную сторону.

   Макаронов подождал немного и потом, опустив голову, опечаленный, поплелся за Маныкиным. Он потихоньку, как тень, крался за адвокатом, и, единственное, что тешило его, это, что адвокат его не замечает.

   Адвокат остановился и спросил, обернувшись вполуоборот к Макаронову:

   - Как ты думаешь, этим переулком пройти на Московскую ближе?

   - Ах, как это странно, что мы встретились! - с искусно разыгранным изумлением воскликнул Макаронов. - Я было решил идти в ту сторону, а потом вспомнил, что мне сюда нужно. К тетке зайти.

   "Ловко это я про тетку ввернул", - подумал, усмехнувшись внутренно, Макаронов.

   - Ладно уж. Пойдем рядом. А то, смотри, еще потеряешь меня...

   - Нет ли у вас места письмоводителя? - спросит Макаронов.

   - Ну, и надоел же ты мне, ваше благородие! - нервно вскричал адвокат. - Впрочем, знаешь что? Я как будто устал. Поеду-ка я на извозчике.

   - Поезжайте! - пожал плечами Макаронов ("Ага, следы хочет замести. Понимаем-с!"). - А я тут к одному приятелю заверну.

   Маныкин нанял извозчика, сел в пролетку и, оглянувшись, увидел, что Макаронов нанимает другого извозчика.

   - Эй! - закричал он, высовываясь. - Как вас?.. Письмоводитель. Пойди-ка сюда! Хочешь, братец, мы экономию сделаем?

   - Я вас не понимаю, - солидно возразил Макаронов.

   - Чем нам на двух извозчиков тратиться, поедем на одном. Все равно ты ведь от меня не отвяжешься! Расходы пополам. Идет?

   Макаронов некоторое время колебался, потом пожал плечами и уселся рядом, решив про себя: "Так даже, пожалуй, лучше! Можно что-нибудь от него выведать".

   - Ужасно тяжело, знаете, быть без места, - сказал он с напускным равнодушием, садясь в пролетке. - Чуть не голодал я. Вдруг вижу ваше объявление в газетах насчет письмоводителя: дай, думаю, зайду.

   Адвокат вынул папиросу.

   - Есть спичка?

   - Пожалуйста! Вы что же, адвокатурой только занимаетесь или еще чем?

   - Бомбы делаю еще, - подмигнул ему адвокат.

   Сердце Макаронова радостно забилось.

   - Для чего? - спросил он, притворно зевая.

   - Мало ли... Знакомым раздаю. Послушайте!.. У вас борода слева отклеилась. Поправьте. Да не так!.. Ну, пот, еще хуже сделали! Давайте, я вам ее поправлю! Ну, теперь хорошо. Давно в охранном служите?

   - Не понимаю, о чем вы говорите, - обиженно сказал Макаронов. - Жил я все время у дяди - дядя у меня мельник, а теперь место приехал искать. Может, дадите бумаги какие-нибудь переписывать, или еще что?

   - Отвяжись, братец, надоел! Макаронов помолчал.

   - А из чего бомбы делаете?

   - Из манной крупы.

   "Хитрит, - подумал Макаронов, - скрывает. Проговорился, а теперь сам и жалеет".

   - Нет, серьезно, из чего?

   - Заходи, рецептик дам.

  

  

   Подъехали к большому дому.

   - Мне сюда. Зайдешь со мной?

   Понурившись, мрачно зашагал за адвокатом Макаронов.

   Зашли к портному.

   Маныкин стал примерять новый жакет, а Макаронов сел около брошенного на прилавок адвокатом старого пиджака и сделал незаметную попытку вынуть из адвокатова кармана лежавшие там письма и бумаги.

   - Брось, - сказал ему адвокат, глядя в зеркало. - Ничего интересного. Как находишь, хорошо сидит жакет?

   - Ничего, - сказал шпик, пряча руки в карманы брюк. - Тут только как будто морщит.

   - Да, в самом деле морщит. А жакет как?

   - В груди широковат, - внимательно оглядывая адвоката, сказал Макаронов.

   - Спасибо, братец! Ну, значит, вы тут что-нибудь переделаете, а мы поедем.

   После портного адвокат и Макаронов поехали на Михайловскую улицу.

   - Налево, к подъезду! - крикнул адвокат. - Ну, милый мой, сюда тебе не совсем удобно за мной идти. Семейный дом. Ты уж подожди на извозчике.

   - Вы скоро?

   - А тебе-то что? Ведь ты все равно около меня до вечера.

   Адвокат скрылся в подъезде. Через пять минут в окне третьего этажа открылась форточка и показалась адвокатская голова.

   - Эй, ты!.. Письмоводитель! Как тебя? Поднимись сюда, в номер 10, на минутку!

   "Клюёт", - подумал радостно Макаронов и, соскочив с извозчика, вбежал наверх.

   В переднюю высыпала встречать его целая компания: двое мужчин, три дамы и гимназист.

   Адвокат тоже вышел и сказал:

   - Ты, братец, извини, что я тебя побеспокоил! Дамы, видишь ли, никогда не встречали живых шпиков. Просили показать. Вот он, медам! Хорош?

   - А борода у него, что это, привязанная?

   - Да, наклеенная. И парик тоже. Поправь, братец, парик! Он на тебя широковат.

   - Что, страшно быть шпиком? - спросила одна дама участливо.

   - Нет ли места какого? - спросил, делая простодушное лицо, Макаронов. - Который месяц я без места.

   - Насмотрелись, господа? - спросил адвокат. - Ну, можешь идти, братец! Спасибо! Подожди меня на извозчике. Постой, постой! Ты какие-то бумажки обронил. Забери их, забери!.. А теперь иди!

   Когда адвокат вышел на улицу, Макаронова не было.

   - А где этот фрукт, что со мной ездит? - спросил он извозчика.

   - А тут за каким-то бородастым побег.

   - Этого еще недоставало. Не ждать же мне его тут, на морозе.

   Из-за угла показалась растрепанная фигура Макаронова.

   - Ты где же это шатаешься, братец? - строго прикрикнул Маныкин. - Раз тебе поручили за мной следить, ты не должен за другими бегать. Жди тебя тут! Поправь бороду! Другая сторона отклеилась. Эх, ты!.. На что ты годишься, если даже бороды наклеить не умеешь. Отдери ее лучше да спрячь, чтобы не потерялась. Вот так! Пригодится. Засунь ее дальше, из кармана торчит. Черт знает что! Извозчик, в ресторан "Слон"!

   Подъехали к ресторану.

   - Ну, ты, сокровище, - спросил адвокат, - ты, вероятно, тоже проголодался? Пойдем, что ли?

   - У меня денег маловато, - сказал сконфуженный шпик.

   - Ничего, пустое. Я угощу. После сочтемся. Ведь не последний же день мы вместе? А?

   "Пойду-ка я с ним! - подумал Макаронов. - Подпою его, да и выведаю, что мне нужно. Пьяный всегда проболтается".

  

  

   Было девять часов вечера. К дому, в котором помещалось охранное отделение, подъехали на извозчике двое: один мирно спал, свесив набок голову, другой заботливо поддерживал его за талию.

   Тот, который поддерживал дремавшего, соскочил с пролетки, подошел к дверям, позвонил и вызвал служителя.

   - Вот, - сказал он ворчливо. - Привез вам сокровище. Получайте!.. Ваш.

   - Будто наш.

   - Ну то-то! Тащите его, мне нужно дальше ехать. И как это он успел так быстро и основательно нарезаться?.. Постойте, осторожней, осторожней! Вы ему голову расквасите. Берите под мышки. Постойте!.. У него из кармана что-то выпало. Записки какие-то литографированные. Гм... Возьмите. Ах, чуть не забыл!.. У меня его борода в кармане. Забирайте и бороду. Ну, прощайте! Когда проспится, скажите, что я завтра пораньше из дома выйду, чтоб не опоздал. Извозчик, трогай!

  

  

   - Эй... как вас... Мм... молодой чч... век! Нет ли тут поблизости морей каких-нибудь?

   - Каких морей?

   - Ну, там... Черного какого-нибудь... Средиземного. А то так - Мраморного, что ли.

   - Нет, тут поблизости не будет. Переплюниха река есть, так и то верст за пятнадцать...

   - М... молодой чч... век! Море бы мне. А?

   - Говорят вам - нет. Да вам зачем?

   - Купаться ж надо ж...

   - Да если нет, так как же?

   Человек, желавший выкупаться, покачнулся, схватил сам себя за грудь, удержал от падения и прохрипел страдальчески:

   - Надо ж купаться же ж! Освежаться надо же ж!

   - Да-с. Нет морей.

   - А... Каспийское море... Далеко?

   - Каспийское? Далеко.

   - Вы думаете - я пьян?

   - Почему же-с?

   - Да, пил. Надо же ж пить же ж!! Напиваться необходимо же ж!!

   - Извините... Я домой.

   - Домой? Лошадь! Кто ж нынче домой ходит? Впрочем - прав! Надо ходить же ж домой же ж!! Посл... лушай! А дома морей никаких нет? Хоть бы Красное... Аральское... А? Ушел? Ну и черт с тобой. Ты же лошадь же ж! Я тут сейчас и искупаюсь! Вот еще! Куда бы мне пиджак повесить? Вот гвоздик! Надо ж пиджаки вешать же ж!

   - Эй, господин! Разве тут можно раздеваться?

   - Можно. Здравссс... прохожий... Не знаете - тут глубоко?

   - Где-е? Это ведь улица! Тут и воды нет.

   - Толкуй! Подержи жилетку.

   - Отстаньте!

   - О Господи ж! Надо ж жилетки держать же ж! Купаться надо же ж!!

   - ...Это что еще?! Вы чего тут?! Как так - на улице раздеваться? Пшел!

   - Мама-аша! Сколько лет!..

   - От-то ж дурень! Какая я мамаша? Я городовой.

   - Вот ччерт!.. А я смотрю - обращение самое... материнское. Городовой! Где моя мама?

   - Стыдно, господин. Тут и купальни нет, а вы раздеваетесь!

   - Нет купальни... А ты построй! Я тут сяду - пока брюки подожду снимать, а ты надо мной и воз... веди п-по-строечку! О Господи! Строиться надо же ж!!

   - Да зачем купальню, когда воды нет? Хи-хи.

   - Милл... лай. Мне ж много не надо же ж! Построй купаленку, плесни ведерце - мне и ладно. Надо ж купаться же ж!!

   - "Же ж, же ж"! Вот тебе покажут в участке "же ж"! Одягайся!

   - Позвольте, городовой! Они выпимши и не в себе, а вы сейчас - участок. Знаем мы ваши участки. Позвольте, я сам его урезоню.

   - Здравствуйте, господин!

   - А-а... Мамаша! Глубочайшее...

   - Купаться хотите?

   - Купаться же ж надо ж! Работать надо ж!

   - Дело хорошее. Водички вам немного потребуется.

   - Пустяки же ж! Как пожива... аете?

   - Слава Богу, хорошо. Вам ведь купаться не обязательно? Только освежиться?

   - Освежиться ж надо же ж!

   - Ну, вот. У меня в пузыречке вода и есть. Ведь вам не обязательно обливаться? Ежели ее немного - можно и понюхать. А?

   - Господи! Надо нюхать же ж!

   - Ну вот и хорошо. Умница. Нюхайте.

   - Фф... ррр... пффф... Од... днако!

   - Это вы что ему за водичку дали?

   - Ничего-с. Нашатырный спирт.

   - Здорово! Слеза-то как бьет. Хи-хи!

   - Еще, может, нырнете, а? Вот бутылочка. Держи ему голову.

   - Фф... рр... пфф... Однако!..

   - Ну как?

   - Где мой... пиджак? Дом купца Отмахалова направо?

   - Направо.

   - Городовой! Дай мой пиджак. Ффу!

  

  

  

   Впервые книга вышла в Петербурге в 1912 г. Включала в основном рассказы, написанные и опубликованные в журнале "Сатирикон" в 1911 г. Выдержала при жизни автора около десяти изданий.

   В настоящем Собрании сочинений печатается по изданию: Аверченко Аркадий. Рассказы для выздоравливающих. Пг.: Новый Сатирикон, 1917.

   Со времени выхода этого сборника его книги пользуются популярностью не только в широких слоях демократически настроенной интеллигенции, но и у так называемых обывателей, и даже в царской семье: Николай II был, по словам управляющего Царскосельским дворцом кн. М. С. Путятина, "большим читателем и почитателем" Аверченко (Камышников Л. А. Т. Аверченко // Новое Русское Слово. 1925.15 мая); две книги писателя - "Рассказы для выздоравливающих" и "Синее с золотом" - были обнаружены среди книг библиотеки императрицы Александры Федоровны следователем Николаем Соколовым (Соколов Н. А. Убийство царской семьи. Санкт-Петербург, 1998).

  

   Сердечные дела Филимона Бузыкина

   ...я в качестве конторщика этого общества писал ему коносаменты... - Коносамент (фр.). - документ, выдаваемый перевозчиком грузоотправителю при перевозке грузов морским путем.

  

   Человек, у которого были идеи

   Посвящается Н. А. Тэффи. - Рассказ, как и некоторые другие произведения Аверченко, посвящен Надежде Александровне Тэффи (1872-1952) - замечательной русской писательнице. С Тэффи Аверченко связывали многолетние творческие и дружеские связи; многие рассказы Тэффи на протяжении десяти лет публиковались на страницах журналов "Сатирикон" и "Новый Сатирикон". Тэффи оставила очень теплые воспоминания об Аверченко.

   Ящик Пандоры. - Согласно греческой мифологии Пандора - женщина, которая была создана по приказу Зевса в наказание людям за похищение Прометеем огня у богов. Выйдя замуж за брата Прометея - Эпиметея, Пандора открыла закупоренный сосуд (по другой версии - сундук, ящик), стоявший в доме мужа, и из него посыпались на людей неисчислимые бедствия - несчастья, болезни, пороки, зло.

  

   Три визита

   Ряжский Малюта Скуратов. - Малюта Скуратов (Скуратов-Вельский Григорий Лукьянович) (г. рожд. неизвестен - ум. 1573) - думный дворянин, приближенный царя Ивана IV Васильевича, глава опричного террора. Решительность и суровость Малюты Скуратова, выполнявшего любое поручение Ивана IV, вызывали ненависть бояр, которые старались преувеличить его жестокость. Одна из дочерей Малюты Скуратова вышла замуж за Бориса Годунова.

   Я открыл дверь в соседнюю комнату и крикнул: - Георгий Александрович! Пожалуйте-ка сюда. Вот - это наш секретарь. - Георгий Александрович Ландау (1883-1974) - писатель-юморист; в советское время - автор многочисленных пьес-сказок для кукольного театра; в течение ряда лет был секретарем редакции "Сатирикона", в содружестве с Ландау Аверченко написал "Экспедицию в Западную Европу сатириконцев..." (1911).

  

   Сердце под скальпелем

   Ананке (греч. "необходимость") - богиня, олицетворяющая неизбежность; рок, судьба.

  

   Мотыльки на свечке

   Рассказ вошел только в последние издания сборника. В первых изданиях вместо него печатался рассказ "Война", который в связи с началом Первой мировой войны Аверченко счел некорректным переиздавать, поскольку он отличался слишком поверхностным отношением к войне.

   ...простак десять тысяч взял. - Простак - амплуа в пьесах, характерная роль простодушного, недалекого человека.

   ...я с самим Росси играл, с Поссартом! - Росси Эрнесто (1827-1896) - выдающийся итальянский трагический актер; создатель замечательных шекспировских образов Отелло, Гамлета, Макбета. В 1877, 1878, 1890, 1895, 1896 гг. на гастролях в России с большим успехом выступал в пушкинских трагедиях "Каменный гость" и "Скупой рыцарь". Его последняя роль - Иоанн Грозный в трагедии А. К. Толстого "Смерть Иоанна Грозного". - Поссарт Эрнст (1841-1921) - выдающийся немецкий актер и режиссер. Его обширный репертуар в основном составляли роли в классических трагедиях Шекспира, Гете, Шиллера, Ибсена. Неоднократно выступал на гастролях в России.

  

   По влечению сердца

   Годдэм (англ. God damn) - проклятье, черт побери.

   All right (англ.) - все в порядке, хорошо.

   Диггер (англ. digger) - землекоп, копатель.