Аверченко Аркадий Тимофеевич - О маленьких - для больших

а нянька. - Зу-зу - значитъ, вазочка!

   Петькѣ дали вазочку. Онъ засунулъ въ нее палецъ и, скосивъ на меня глаза, бросилъ вазочку на полъ,

   - На васъ смотритъ - восторженно взвизгнулъ Банкинъ. - Начинаетъ къ вамъ привыкать!..

  

  

   Передъ обѣдомъ Банкинъ приказалъ вынести Петьку въ столовую и, посадивъ къ себѣ на колѣни, далъ ему играть съ рюмками.

   Водку мы пили изъ стакановъ, а когда Петьку заинтересовали стаканы - вино пришлось пить чуть ли не изъ молочниковъ и сахарницы.

   Подметая осколки, нянька просила Петьку:

   - Ну, скажи - лю! Скажи дядѣ - лю!

   - Какъ вы думаете... На кого онъ похожъ? - неожиданно спросилъ Банкинъ.

   Носъ и губы Петьки напоминали таковыя же принадлежности лица у кухарки, а волосы и форма головы смахивали на нянькины.

   Но сообщить объ этомъ Банкину я не находилъ въ себѣ мужества.

   - Глаза - ваши, - увѣренно сказалъ я, - а губы - мамины!

   - Что вы, голубчикъ! - всплеснулъ руками Банкинъ. - Губы мои!

   - Совершенно вѣрно. Верхняя ваша, а нижняя - матери.

   - А лобикъ?

   - Лобикъ? Вашъ!

   - Ну, что вы! Всмотритесь!

   Чтобы сдѣлать Банкину удовольств³е, я долго и пристально всматривался.

   - Вижу! Лобикъ - маминъ!

   - Что вы, дорогой! Лобикъ дѣдушки Павла Егорыча.

   - Совершенно вѣрно. Темянная часть - дѣдушкина, надбровныя дуги ваши, а височныя кости - мамины.

   Послѣ этой френологической бесѣды Петьку трижды заставляли говорить: данке. Я чувствовалъ себя плохо, но утѣшался тѣмъ, что и Петькѣ не сладко.

  

  

   Сейчасъ Банкинъ, радостный, с³яющ³й изнутри и снаружи, сидитъ противъ меня.

   - Знаете... Петька-то!.. Ха-ха!

   - Что такое?

   - Я отнимаю сегодня у него свои золотые часы, а онъ вдругъ - ха-ха - говоритъ: "Папа дуракъ"!!..

   - Вы знаете, что это значить? - серьезно спросилъ я.

   - Нѣтъ. А что?

   - Это значить, что въ ребенкѣ начинаетъ просыпаться сознательное отношен³е къ окружающему.

   Онъ схватилъ мою руку.

   - Правда? Спасибо. Вы меня очень обрадовали.

  

  

  

   Гуляя по лѣсу, чиновникъ Плюмажевъ вышелъ къ берегу рѣки и, остановившись, сталъ безцѣльно водить глазами по тихой зеркальной поверхности воды.

   Близорук³й взглядъ чиновника Плюмажева скользнулъ по другому берегу, перешелъ на маленькую желтую купальню и остановился на какой-то фигурѣ, стоявшей по колѣна въ водѣ и обливавшей горстями рукъ голову въ зеленомъ чепчикѣ.

   - Женщина! - подумалъ Плюмажевъ и прищурилъ глаза такъ, что они стали похожи на два тоненькихъ тире. - Ей-Богу, женщина! И молоденькая, кажется!

   Его худыя, старческ³я колѣни задрожали, и по спинѣ тонкой струйкой пробѣжалъ холодокъ.

   - Эхъ! - простоналъ Плюмажевъ. - Анаѳемская близорукость... Что за глупая привычка - не брать съ собой бинокля.

   Онъ протеръ глаза и вздохнулъ.

   - Вижу что-то бѣлое, что-то полосатое, а что - хоть убей, не разберу. Ага! Вонъ тамъ какой-то мысокъ выдвинулся въ воду. Сяду-ка я подъ кустикъ, да подожду: можетъ, подплыветъ ближе, Эхе-хе!

   Спотыкаясь, онъ взобрался на замѣченную имъ возвышенность и только что развелъ дрожащими руками густую заросль кустовъ, какъ взглядъ его упалъ на неподвижно застрявшую между зеленью вѣтокъ гимназическую фуражку, продолжен³емъ которой служила блуза цвѣта хаки и сѣрыя брюки.

   - Ишь, шельма... Пристроился! - завистливо вздохнулъ Плюмажевъ, и тутъ только замѣтилъ, что лежащ³й гимназистъ держалъ цѣпкой рукой черный бинокль, направленный на противоположный берегъ.

   Гимназистъ обернулся, дружески подмигнулъ Плюмажеву и, улыбнувшись, сказалъ:

   - А и вы тоже!

   - Подлецъ! Еще фамильярничаетъ, - подумалъ Плюмажевъ и хотѣлъ оборвать гимназиста, но, вспомнивъ о биноклѣ, опустился рядомъ на траву и заискивающе хихикнулъ:

   - Хе-хе! Любопытно?

   - Хорошенькая! - сказалъ гимназистъ. - Однѣ бедра чего стоятъ. Колѣни тоже: стройныя, бѣлыя! Честное слово.

   - А грудь... А грудь? - дрожащими губами, шопотомъ освѣдомился Плюмажевъ.

   - Прелестная грудь! Немного велика, но видно - очень упруга!

   - Упруга?

   Плюмажевъ провелъ кончикомъ языка по сухимъ губамъ и нерѣшительно произнесъ:

   - Не могли-ли бы вы... одолжить мнѣ на минутку...бинокль!

   Гимназистъ замоталъ головой.

   - Э, нѣтъ дяденька! Этотъ номеръ не пройдетъ! Надо было свой брать.

   Плюмажевъ протянулъ дрожащую руку.

   - Дайте! На минутку.

   - Ни-ни! Даромъ, что-ли, я его у тетки изъ комода утащилъ! Небось, если бы у васъ былъ бинокль, вы бы мнѣ своего не дали!

   - Да дайте!

   - Не мѣшайте! Ого-го.

   Гимназистъ поднялся впередъ и такъ придавилъ къ глазамъ бинокль, что черепу его стала угрожать немалая опасность.

   - Ого-го-го! Спиной повернулась... Что за спина! Я, однако же, не думалъ, что у нея такой красивый затылокъ...

   Лежа рядомъ, Плюмажевъ съ дѣланнымъ равнодуш³емъ отвернулся, но губы его тряслись отъ тайной обиды и негодован³я.

   - Въ сущности, - началъ онъ срывающимся, пересохшимъ голосомъ, - если на то пошло - вы не имѣете права подглядывать за купальщицами. Это безнравственно.

   - А вы у меня просили бинокль! Тоже!.. Самому можно, а мнѣ нельзя.

   Плюмажевъ помолчалъ.

   - Захочу вотъ - и отниму бинокль. Да еще приколочу. Я вѣдь сильнѣе...

   - Ого! Попробуйте отнять... Я такой крикъ подниму, что всѣ дачники сбѣгутся. Мнѣ-то ничего, я мальчикъ - ну, выдерутъ, въ крайнемъ случаѣ, за уши, а вотъ вамъ позоръ будетъ на все лѣто. Человѣкъ вы солидный, старый, а скажутъ, такими глупостями занимается... Теперь она опять грудью повернулась. Животъ у нея... хотите, я вамъ буду разсказывать все, что видно?

   - Убирайся къ чорту!

   - Самъ пойди туда! - хладнокровно возразилъ гимназистъ.

   - Груб³янъ...

   - Отъ такого слышу.

   Плюмажевъ заскрежеталъ зубами и рѣшилъ - наградивши мальчишку подзатыльникомъ, - сейчасъ же уйти домой, но вмѣсто этого проглотилъ слюну и обратился къ гимназисту дѣланно-ласковымъ тономъ:

   - Зубастый вы паренекъ... Вотъ что, дорогой мой ежели не хотите одолжить на минутку, то... продайте!

   - Да... продайте... А тетка мнѣ потомъ покажетъ, какъ чуж³е бинокли продавать!

   - Я увѣренъ, молодой человѣкъ, - заискивающе сказалъ Плюмажевъ: - что тетушка ваша и не подумаетъ на васъ! Теперь прислуга такая воровка пошла...Я бы вамъ полную стоимость сейчасъ же... А?

   Лицо гимназиста стало ареной двухъ противоположныхъ чувствъ. Онъ задумался.

   - Гм... А сколько вы мнѣ дадите?

   - Три рубля.

   - Три рубля? Вы бы еще полтинникъ предложили. Онъ въ магазинѣ 8 стоитъ.

   Гимназистъ съ презрѣн³емъ повелъ плечомъ и опять обратился къ противоположному берегу.

   - Ну, вотъ что - 5 рублей хотите?

   - Давайте десять!

   - Ну, это ужъ свинство. Самъ говоритъ, что новый восемь стоитъ, а самъ десять деретъ. Жильникъ!

   - Мало-ли что! Иногда и двадцать отдашь... Вотъ... теперь она наклонилась грудью! Замѣчательно у нея получается сзади... Перешла на мелкое мѣсто и видны ноги. Икры, щиколотки, доложу вамъ, замѣчательныя !

   Раньше гимназистъ восхищался безцѣльно. Но теперь онъ дѣлалъ это съ коммерческой цѣлью, и восторги его удвоились.

   - Эге! Что это у нея? Ямочки на плечахъ... Дѣйствительно! А руки бѣлыя-бѣлыя... Локти красивые!! И на сгибахъ ямочки...

   - Молодой человѣкъ, - хрипло перебилъ его Плюмажевъ, - хотите... я вамъ дамъ восемь рублей...

   - Десять!

   - У меня... нѣтъ больше... Вотъ кошелекъ... восемь рублей съ гривенникомъ. Берите... съ кошелькомъ даже! Кошелекъ новый, три рубля стоилъ.

   - Такъ то новый! А старый - какая ему цѣна - полтинникъ!

   Плюмажевъ хотѣлъ возразить, что самъ гимназистъ однако же, ломить за старый бинокль вдвое, - но втайнѣ побоялся: какъ бы мальчишка не обидѣлся.

   - Ого! Стала спиной и нагнулась! Что это! Ну, конечно! Купальный костюмъ разстегнутъ и...

   - Слушайте! - перехватывающимся отъ волнен³я голосомъ воскликнулъ Плюмажевъ. - Я вамъ дамъ, кромѣ восьми рублей съ кошелькомъ, - еще перочинный ножичекъ и неприличную открытку!

   - Острый?

   - Острый, острый! Только вчера купилъ!

   - А папиросы у васъ есть?

   - Есть, есть. По...зволите предложить?

   - Нѣтъ, вы мнѣ всѣ отдайте. А! Кожаный портсигаръ... Вотъ - если папиросы съ портсигаромъ, ножичекъ, открытку и деньги - тогда отдамъ бинокль!

   Плюмажевъ хотѣлъ выругать корыстолюбиваго мальчишку, но вмѣсто этого сказалъ:

   - Ну, ладно... Только вы мнѣ пару папиросокъ оставьте... на дорогу...

   - Ну, вотъ новости! Ихъ всего шесть штукъ. Не хотите мѣняться - не надо.

   - Ну, ну... берите, берите... Вотъ вамъ: можете пересчитать: восемь рублей десять копѣекъ! Вотъ ножичекъ. Слушайте... А она... не ушла?

   - Стоитъ въ полной красѣ. Теперь бокомъ. Нате, смотрите.

   Гимназистъ забралъ всѣ свои сокровища, радостно засвисталъ и, игриво ущипнувъ Плюмажева за ногу, скрылся въ лѣсной чащѣ.

   Плюмажевъ плотоядно улыбнулся, приладилъ бинокль къ глазамъ и всмотрѣлся: на песчаной отмели передъ купальней въ полосатомъ купальномъ костюмѣ стояла жена Плюмажева Марья Павловна и, закинувъ руки за голову, поправляла чепчикъ.

   У Плюмажева въ глазахъ пошли красные круги... Онъ что-то пробормоталъ, въ бѣшенствѣ размахнулся и швырнулъ ненужный бинокль прямо въ воду.

   До моста, по которому можно было перейти на тотъ берегъ, гдѣ стояла его дача, предстояло итти версты три...

   Ноги ныли и подгибались, смертельно хотѣлось курить, но - папиросъ не было...

  

  

  

  

   Я очень люблю дѣтишекъ, и безъ ложной скромности могу сказать, что и они любятъ меня.

   Найти настоящ³й путь къ дѣтскому сердцу - очень затруднительно. Для этого нужно обладать недюжиннымъ чутьемъ, тактомъ и многимъ другимъ, чего не понимаютъ лег³оны разныхъ боннъ, гувернантокъ и нянекъ.

   Однажды я нашелъ настоящ³й путь къ дѣтскому сердцу, да такъ основательно, что потомъ и самъ былъ не радъ...

   Я гостилъ въ имѣн³и своего друга, обладателя жены, свояченницы и троихъ дѣтей, трехъ благонравныхъ мальчиковъ отъ 8 до 11 лѣтъ.

   Въ одинъ превосходный лѣтн³й день другъ мой сказалъ мнѣ за утреннимъ чаемъ:

   - Миленьк³й! Сегодня я съ женой и свояченницей уѣду дня на три. Ничего, если мы оставимъ тебя одного?

   Я добродушно отвѣтилъ:

   - Если ты опасаешься, что я въ этотъ промежутокъ подожгу твою усадьбу, залью кровью окрестности и, освѣщаемый заревомъ пожаровъ, буду, голый, плясать на непривѣтливомъ пепелищѣ - то опасен³я твои преувеличены болѣе, чѣмъ на половину.

   - Дѣло не въ томъ... А у меня есть еще одна просьба: присмотри за дѣтишками! Мы, видишь-ли, забираемъ съ собой и нѣмку.

   - Что ты! Да я не умѣю присматривать за дѣтишками. Не имѣю никакого понят³я: какъ это такъ за ними присматриваютъ?

   - Ну, слѣди, чтобы они все дѣлали во-время, чтобы не очень шалили и чтобы имъ въ то же время не было скучно... Ты такой милый!..

   - Милый-то я милый... А если твои отпрыски откажутся признать меня, какъ начальство?

   - Я скажу имъ... О, я увѣренъ, вы быстро сойдетесь. Ты такой общительный.

   Были призваны дѣти. Три благонравныхъ мальчика въ матросскихъ курточкахъ и желтыхъ сапожкахъ. Выстроившись въ рядъ, они посмотрѣли на меня чрезвычайно непривѣтливо.

   - Вотъ дѣти, - сказалъ отецъ, - съ вами останется дядя Миша! Михаилъ Петровичъ. Слушайтесь его, не шалите и дѣлайте все, что онъ прикажетъ. Уроки не запускайте. Они, Миша, ребята хорош³е и, я увѣренъ, вы быстро сойдетесь. Да и три дня - не годъ же, чортъ возьми!

   Черезъ часъ, всѣ, кромѣ насъ, сѣли въ экипажъ и уѣхали.

  

  

   Я, насвистывая, пошелъ въ садъ и усѣлся на скамейку. Мрачная, угрюмо пыхтящая троица опустила головы и покорно послѣдовала за мной, испуганно поглядывая на самыя мои невинныя тѣлодвижен³я.

   До этого мнѣ никогда не приходилось возиться съ ребятами. Я слышалъ, что дѣтская душа больше всего любитъ прямоту и дружескую откровенность. Поэтому, я рѣшилъ дѣйствовать на чистоту.

   - Эй, вы! Маленьк³е чертенята! Сейчасъ вы въ моей власти, и я могу сдѣлать съ вами все, что мнѣ заблагоразсудится. Могу хорошенько отколотить васъ, поразбивать вамъ носы или даже утопить въ рѣчкѣ. Ничего мнѣ за это не будетъ, потому что общество борьбы съ дѣтской смертностью далеко, и въ немъ, по слухамъ, происходятъ крупныя неурядицы. Такъ что вы должны меня слушаться и вести себя подобно молодымъ благовоспитаннымъ дѣвочкамъ. Ну-ка, кто изъ васъ умѣетъ стоять на головѣ?

   Несоотвѣтств³е между началомъ и концомъ рѣчи поразило ребятъ. Сначала мои внушительныя угрозы навели на нихъ паническ³й ужасъ, но неожиданный конецъ перевернулъ, скомкалъ и смелъ съ ихъ блѣдныхъ лицъ опредѣленное выражен³е.

   - Мы... не умѣемъ... стоять... на головахъ.

   - Напрасно. Лица, которымъ приходилось стоять въ такомъ положен³и, отзываются объ этомъ съ похвалой. Вотъ такъ, смотрите!

   Я сбросилъ пиджакъ, разбѣжался и сталъ на голову.

   Дѣти сдѣлали движен³е, полное удовольств³я и одобрен³я, но тотчасъ же сумрачно отодвинулись. Очевидно, первая половина моей рѣчи стояла передъ ихъ глазами тяжелымъ кошмаромъ. Я призадумался. Нужно было окончательно пробить ледъ въ нашихъ отношен³яхъ. Дѣти любятъ все пр³ятное. Значитъ, нужно сдѣлать имъ что-нибудь исключительно пр³ятное.

   - Дѣти! - сказалъ я внушительно. - Я вамъ запрещаю - слышите-ли - категорически и безъ отнѣкиван³й запрещаю вамъ въ эти три дня учить уроки!

   Крикъ недовѣр³я, изумлен³я и радости вырвался изъ трехъ грудей. О! я хорошо зналъ привязчивое дѣтское сердце. Въ глазахъ этихъ милыхъ мальчиковъ засвѣтилось самое недвусмысленное чувство привязанности ко мнѣ, и они придвинулись ближе.

   Поразительно, какъ дѣти обнаруживаютъ полное отсутств³е любознательности по отношен³ю къ грамматикѣ, ариѳметикѣ и чистописан³ю. Изъ тысячи ребятъ нельзя найти и трехъ, которые были-бы исключен³емъ...

   За свою жизнь я зналъ только одну маленькую дѣвочку, обнаруживавшую интересъ къ наукамъ. По крайней мѣрѣ, когда-бы я ни проходилъ мимо ея окна, я видѣлъ ее склоненной надъ громадной, не по росту, книжкой. Выражен³е ея розоваго лица было совершенно невозмутимо, а глаза отъ чтен³я, или отъ чего другого утратили всяк³й смыслъ и выражен³е. Нельзя сказать, чтобы чтен³е прояснило ея мозгъ, потому что въ разговорѣ она употребляла только два слова: "папа, мама", и то при очень сильномъ нажат³и груди. Это, да еще умѣнье въ лежачемъ положен³и закрывать глаза - составляло всю ея цѣнность, обозначенную тутъ-же, въ большомъ бѣломъ ярлыкѣ, прикрѣпленному къ груди: - 7 руб. 50 копѣекъ.

   Повторяю - это была единственная встрѣченная мною прилежная дѣвочка, да и то, это свойство было навязано ей прихотью торговца игрушками.

   Итакъ, всяк³е занят³я и уроки были мной категорически воспрещены порученнымъ мнѣ мальчуганамъ. И тутъ же я убѣдился, что пословица "запрещенный плодъ сладокъ" не всегда оправдывается: ни одинъ изъ моихъ трехъ питомцевъ за эти дни не притронулся къ книжкѣ!

  

  

   - Будемъ жить въ свое удовольств³е, - предложилъ я дѣтямъ. - Что вы любите больше всего?

   - Курить! - сказалъ Ваня.

   - Купаться вечеромъ въ рѣчкѣ! - сказалъ Гришка.

   - Стрѣлять изъ ружья, - сказалъ Леля.

   - Почему же вы, отвратительные дьяволята, - фамильярно спросилъ я, - любите все это?

   - Потому что намъ запрещаютъ, - отвѣтилъ Ваня, вынимая изъ кармана папироску. - Хотите курить?

   - Сколько тебѣ лѣтъ?

   - Десять.

   - А гдѣ ты взялъ папиросы?

   - Утащилъ у папы.

   - Таскать, имѣйте, братцы, въ виду, стыдно и грѣшно - тѣмъ болѣе, так³я скверныя папиросы. Вашъ папа куритъ страшную дрянь. Ну, да если ты уже утащилъ - будемъ курить ихъ. А выйдутъ - я угощу васъ своими.

   Мы развалились на травѣ, задымили папиросами и стали непринужденно болтать. Бесѣдовали о вѣдьмахъ, причемъ, я разсказалъ нѣсколько не лишенныхъ занимательности фактовъ изъ ихъ жизни. Бонны, обыкновенно, разсказываютъ дѣтямъ о томъ, сколько жителей въ Сѣверной Америкѣ, что такое звукъ и почему черныя матер³и поглощаютъ свѣтъ. Я избѣгалъ такихъ томительныхъ разговоровъ.

   Поговорили о домовыхъ, жившихъ на конюшнѣ.

   Потомъ бесѣда прекратилась. Молчали...

   - Скажи ему! - шепнулъ толстый лѣнивый Лелька, подвижному, порывистому Гришкѣ. - Скажи ты ему!..

   - Пусть лучше Ваня скажетъ, - шепнулъ такъ, чтобы я не слышалъ, Гришка. - Ванька, скажи ему.

   - Стыдно, - прошепталъ Ваня.

   Рѣчь, очевидно, шла обо мнѣ.

   - О чемъ вы, дѣтки, хотите мнѣ сказать? - освѣдомился я,

   - Объ вашей любовницѣ, - хриплымъ отъ папиросы голосомъ отвѣчалъ Гришка. - Объ тетѣ Лизѣ.

   - Что вы врете, скверные мальчишки? - смутился я. - Какая она моя любовница?

   - А вы ее вчера вечеромъ цѣловали въ залѣ, когда мама съ папой гуляли въ саду.

   Меня разобралъ смѣхъ.

   - Да какъ же вы это видѣли?

   - А мы съ Лелькой лежали подъ диваномъ. Долго лежали, съ самаго чая. А Гришка на подоконникѣ за занавѣской сидѣлъ. Вы ее взяли за руку, дернули къ себѣ и сказали: "Милая! Вѣдь я не съ дурными намѣрен³ями!" А тетка головой крутитъ, говоритъ: "ахъ, ахъ"!..

   - Дура! - сказалъ, усмѣхаясь, маленьк³й Лелька.

   Мы помолчали.

   - Что же вы хотѣли мнѣ сказать о ней?

   - Мы боимся, что вы съ ней поженитесь. Несчастнымъ человѣкомъ будете.

   - А чѣмъ же она плохая? - спросилъ я, закуривая отъ Ваниной папиросы.

   - Какъ вамъ сказать... Слякоть она!

   - Не женитесь! - предостерегъ Гришка.

   - Почему же, молодые друзья?

   - Она мышей боится.

   - Только всего?

   - А мало? - пожалъ плечами маленьк³й Лелька. - Визждитъ, какъ шумашедшая. А я крысу за хвостъ могу держать!

   - Вчера мы поймали двухъ крысъ. Убили, - улыбнулся Гришка.

   Я былъ очень радъ, что мы сошли со скользкой почвы моихъ отношен³й къ глупой теткѣ, и ловко перевелъ разговоръ на разбойниковъ.

   О разбойникахъ всѣ толковали со знан³емъ дѣла, большой симпат³ей и сочувств³емъ къ этимъ отверженнымъ людямъ.

   Удивились моему терпѣн³ю и выдержкѣ: такой я уже большой, а еще не разбойникъ.

   - Ѣсть хочу, - сказалъ неожиданно Лелька.

   - Что вы, братцы, хотите: наловить сейчасъ рыбы и сварить на берегу рѣки уху съ картофелемъ или идти въ домъ и ѣсть кухаркинъ обѣдъ?

   Милыя дѣти отвѣчали согласнымъ хоромъ:

   - Ухи.

   - А картофель какъ достать: попросить на кухнѣ или украсть на огородѣ?

   - На огородѣ. Украсть.

   - Почему же украсть лучше, чѣмъ попросить?

   - Веселѣе, - сказалъ Гришка. - Мы и соль у кухарки украдемъ. И перецъ! И котелокъ!!.

   Я снарядилъ на скорую руку экспедиц³ю, и мы отправились на воровство, грабежъ и погромъ.

  

  

   Былъ уже вечеръ, когда мы, разложивъ у рѣки костеръ, хлопотали около котелка. Ваня ощипывалъ стащеннаго имъ въ сараѣ пѣтуха, а Гришка, голый, только что искупавш³йся въ теплой рѣкѣ, плясалъ передъ костромъ.

   Ко мнѣ дѣти чувствовали нѣжность и любовь, граничащую со преклонен³емъ.

   Лелька держалъ меня за руку и безмолвно, полнымъ обожан³я взглядомъ, глядѣлъ мнѣ въ лицо.

   Неожиданно Ванька расхохотался.

   - Что, если бы папа съ мамой, сейчасъ явились? Что бы они сказали?

   - Хи-хи! - запищалъ голый Гришка. - Уроковъ не учили, изъ ружья стрѣляли, курили, вечеромъ купались и лопали уху, вмѣсто обѣда.

   - А все Михаилъ Петровичъ, - сказалъ Лелька, почтительно цѣлуя мою руку.

   - Мы васъ не выдадимъ!

   - Можно называть васъ Мишей? - спросилъ Гришка, окуная палецъ въ котелокъ съ ухой. - Ой, горячо!..

   - Называйте. Бѣсъ съ вами. Хорошо вамъ со мной?

   - Превосхитительно!

   Поужинавъ, закурили папиросы и разлеглись на одѣялахъ, притащенныхъ изъ дому Ванькой.

   - Давайте ночевать тутъ, - предложилъ кто-то.

   - Холодно, пожалуй, будетъ отъ рѣки. Сыро, - возразилъ я.

   - Ни черта! Мы костеръ будемъ поддерживать. Дежурить будемъ.

   - Не простудимся?

   - Нѣтъ, - оживился Ванька. - Накажи меня Богъ, не простудимся!!!

   - Ванька! - предостерегъ Лелька. - Божишься? А что нѣмка говорила?

   - Божиться и клясться нехорошо, - сказалъ я. - Въ особенности, такъ прямолинейно. Есть менѣе обязывающ³я и болѣе звучныя клятвы... Напримѣръ: "клянусь своей бородой!" "Тысяча громовъ..." "Проклят³е неба!"

   - Тысяча небовъ! - проревѣлъ Гришка. - Пойдемъ собирать сух³я вѣтки для костра.

   Пошли всѣ. Даже неповоротливый Лелька, державш³йся за мою ногу и громко сопѣвш³й.

   Спали у костра. Хотя онъ къ разсвѣту погасъ, но никто этого не замѣтилъ, тѣмъ болѣе, что скоро пригрѣло солнце, защебетали птицы, и мы проснулись для новыхъ трудовъ и удовольств³й.

  

  

   Трое сутокъ промелькнули какъ сонъ. Къ концу третьяго дня мои питомцы потеряли всяк³й человѣческ³й образъ и подоб³е...

   Матросск³е костюмчики превратились въ лохмотья а Гришка бѣгалъ даже безъ штановъ, потерявъ ихъ невѣдомымъ образомъ въ рѣкѣ. Я думаю, что это было сдѣлано имъ нарочно - съ прямой цѣлью отвертѣться отъ утомительнаго сниман³я и надѣван³я штановъ при купаньи.

   Лица всѣхъ трехъ загорѣли, голоса, отъ ночевокъ на открытомъ воздухѣ, огрубѣли, тѣмъ болѣе, что все это время они упражнялись лишь въ краткихъ, выразительныхъ фразахъ:

   - Проклятье неба! Какой это мошенникъ утащилъ мою папиросу?.. Что за дьявольщина! Мое ружье опять дало осѣчку. Дай-ка, Миша, спичечки!!.

   Къ концу третьяго дня мною овладѣло смутное безпокойство: что скажутъ родители по возвращен³и?

   Дѣти успокаивали меня, какъ могли:

   - Ну, поколотятъ насъ, эка важность! Вѣдь не убьютъ же!

   - Тысяча громовъ! - хвастливо кричалъ Ванька. - А если они, Миша, дотронутся до тебя хотя пальцемъ, то пусть бережутся. Даромъ имъ это не пройдетъ!

   - Ну, меня то не тронутъ, а вотъ васъ, голубчики, отколошматятъ. Покажутъ вамъ и курен³е, и стрѣльбу, и бродяжничество.

   - Ничего, Миша! - успокаивалъ меня Лелька, хлопая по плечу. - Зато хорошо пожили!

   Вечеромъ пр³ѣхали изъ города родители, нѣмка и та самая "глупая тетка", на которой дѣти не совѣтовали мнѣ жениться изъ-за мышей.

   Дѣти попрятались подъ диваны и кровати, а Ванька залѣзъ даже въ погребъ.

   Я извлекъ ихъ всѣхъ изъ этихъ мѣстъ, ввелъ въ столовую, гдѣ сидѣло все общество, закусывая съ дороги, и сказалъ:

   - Милый мой! Уѣзжая, ты выражалъ надежду, что я сближусь съ твоими дѣтьми, и что они оцѣнятъ общительность моего нрава. Я это сдѣлалъ. Я нашелъ путь къ ихъ сердцу... Вотъ, смотри: Дѣти! Кого вы любите больше: отца съ матерью или меня.

   - Тебя! - хоромъ отвѣтили дѣти, держась за меня, глядя мнѣ въ лицо благодарными глазами.

   - Пошли бы вы со мной на грабежъ, на кражу, на лишен³я, холодъ и голодъ?

   - Пойдемъ, - сказали всѣ трое, а Лелька даже ухватилъ меня за руку, будто-бы мы должны были сейчасъ, немедленно пуститься въ предложенныя мной авантюры.

   - Было ли вамъ эти три дня весело?

   - Ого!!

   Они стояли около меня рядомъ, сильные, мужественные, съ черными отъ загара лицами, облеченные въ затасканные лохмотья, которые придерживались грязными руками, закопченными порохомъ и дымомъ костра.

   Отецъ нахмурилъ брови и обратился къ маленькому Лелькѣ, сонно хлопавшему глазенками:

   - Такъ ты бы бросилъ меня и пошелъ бы за нимъ?

   - Да! - сказалъ безстрашный Лелька, вздыхая. - Клянусь своей бородой! Пошелъ бы.

   Лелькина борода разогнала тучи. Всѣ закатились хохотомъ и громче всѣхъ, истерически, смѣялась тетя Лиза, бросая на меня лучистые взгляды.

   Когда я отводилъ дѣтей спать, Гришка сказалъ грубымъ, презрительнымъ голосомъ:

   - Хохочетъ... Тоже! Будто ей подъ юбку мышь подбросили! Дура.

  

  

  

   Когда учитель громко продиктовалъ задачу, всѣ записали ее, и учитель, вынувъ часы, заявилъ, что даетъ на рѣшен³е задачи двадцать минутъ, - Семенъ Панталыкинъ провелъ испещренной чернильными пятнами ладонью по круглой головенке и сказалъ самъ себѣ:

   - Если я не рѣшу эту задачу - я погибъ!..

   У фантазера и мечтателя Семена Панталыкина была манера - преувеличивать всѣ событ³я, всѣ жизненныя, явлен³я и, вообще, смотрѣть на вещи чрезвычайно мрачно.

   Встрѣчалъ ли онъ мальчика больше себя ростомъ, мизантропическаго суроваго мальчика обычнаго типа, который, выдвинувъ впередъ плечо и правую ногу и оглядѣвшись - нѣтъ ли кого поблизости, - ехидно спрашивалъ: "Ты чего задаешься, говядина несчастная?", - Семенъ Панталыкинъ блѣднѣлъ и, видя уже своими духовными очами призракъ витающей надъ нимъ смерти тихо шепталъ:

   - Я погибъ.

   Вызывалъ ли его къ доскѣ учитель, опрокидывалъ ли онъ дома на чистую скатерть стаканъ съ чаемъ - онъ всегда говорилъ самъ себѣ эту похоронную фразу:

   - Я погибъ.

   Вся гибель кончалась парой затрещинъ въ первомъ случаѣ, двойкой - во второмъ и высылкой изъ-за чайнаго стола - въ третьемъ.

   Но такъ внушительно, такъ мрачно звучала эта похоронная фраза: " Я погибъ", - что Семенъ Панталыкинъ всюду совалъ ее.

   Фраза, впрочемъ, была украдена изъ какого-то романа Майнъ-Рида, гдѣ герои, влѣзши на дерево по случаю наводнен³я и ожидая нападен³я индѣйцевъ - съ одной стороны, и острыхъ когтей притаившагося въ листвѣ дерева ягуара - съ другой, - всѣ въ одинъ голосъ рѣшили:

   - Мы погибли.

   Для болѣе точной характеристики ихъ положен³я необходимо указать, что въ водѣ около дерева плавали кайманы, а одна сторона дерева дымилась, будучи подожженной молн³ей.

   Приблизительно въ такомъ же положен³и чувствовалъ себя Панталыкинъ Семенъ, когда ему не только подсунули чрезвычайно трудную задачу, но еще дали на рѣшен³е ея всего-на-всего двадцать минутъ.

   Задача была слѣдующая:

   "Два крестьянина вышли одновременно изъ пункта А въ пунктъ Б, при чемъ одинъ изъ нихъ дѣлалъ въ часъ четыре версты, а другой пять. Спрашивается, насколько одинъ крестьянинъ придетъ раньше другого въ пунктъ Б, если второй вышелъ позже перваго на четверть часа, и отъ пункта А до пункта Б такое же разстоян³е въ верстахъ, - сколько получится, если два виноторговца продали третьему такое количество бочекъ вина, которое дало первому прибыли сто двадцать рублей, второму восемьдесятъ, а всего бочка вина приноситъ прибыли сорокъ рублей".

   Прочтя эту задачу, Панталыкинъ Семенъ сказалъ самъ себѣ:

   - Такую задачу въ двадцать минутъ? Я погибъ!

   Потерявъ минуты три на очинку карандаша и на наиболѣе точный перегибъ листа линованной бумаги, на которой онъ собирался развернуть свои математическ³я способности, - Панталыкинъ Семенъ сдѣлалъ надъ собой усил³е и погрузился въ обдумыван³е задачи.

   Бѣдный Панталыкинъ Семенъ! Ему дали отвлеченную математическую задачу въ то время, какъ онъ самъ, цѣликомъ, весь, съ головой и ногами, жилъ только въ конкретныхъ образахъ, не постигая своимъ майнъ-ридовскимъ умомъ ничего абстрактнаго. Первымъ долгомъ ему пришла въ голову мысль:

   - Что это за крестьяне так³е: "первый" и "второй"?

   Эта сухая номенклатура ничего не говорила ни его уму, ни его сердцу. Неужели нельзя было назвать крестьянъ простыми человѣческими именами? Конечно, Иваномъ или Васил³емъ ихъ можно и не называть (инстинктивно онъ чувствовалъ прозаичность, будничность этихъ именъ), но почему бы ихъ не окрестить - одного Вильямомъ, другого Рудольфомъ.

   И сразу же, какъ только Панталыкинъ перекрестилъ "перваго" и "второго" въ Рудольфа и Вильяма, оба сдѣлались ему понятными и близкими. Онъ уже видѣлъ умственнымъ взоромъ бѣлую полоску отъ шляпы выдѣлявшуюся на лбу Вильяма, лицо котораго загорѣло отъ жгучихъ лучей солнца... А Рудольфъ представлялся ему широкоплечимъ мужественнымъ человѣкомъ, одѣтымъ въ син³е парусиновые штаны и кожаную куртку изъ мѣха рѣчного бобра.

   И вотъ - шагаютъ они оба, одинъ на четверть часа впереди другого...

   Панталыкину пришелъ на умъ такой вопросъ:

   - Знакомы ли они другъ съ другомъ, эти два мужественныхъ пѣшехода? Вѣроятно, знакомы, если попали въ одну и ту же задачу... Но если знакомы - почему они не сговорились идти вмѣстѣ? Вмѣстѣ, конечно, веселѣе, а что одинъ дѣлаетъ въ часъ на версту больше другого, то это вздоръ - болѣе быстрый могъ бы деликатно понемногу сдерживать свои широк³е шаги, а медлительный - могъ бы и прибавить немного шагу. Кромѣ того, и безопаснѣе вдвоемъ идти - разбойники ли нападутъ или дик³й звѣрь...

   Возникъ еще одинъ интересный вопросъ:

   - Были у нихъ ружья или нѣтъ?

   Пускаясь въ дорогу, лучше всего захватить ружья, которыя даже въ пунктѣ Б могли бы пригодиться, въ случаѣ нападен³я городскихъ бандитовъ - отрепья глухихъ кварталовъ.

   Впрочемъ, можетъ быть, пунктъ Б - маленьк³й городокъ, гдѣ нѣтъ бандитовъ?...

   Вотъ опять тоже - написали: пунктъ А, пунктъ Б... Что это за назван³я? Панталыкинъ Семенъ никакъ не можетъ представить себѣ городовъ или селъ, въ которыхъ живутъ, борются и страдаютъ люди, - подъ сухими бездушными литерами. Почему не назвать одинъ городъ Санта-Фе, а другой - Мельбурномъ?

   И едва только пунктъ А получилъ назван³е Санта-Фе, а пунктъ Б былъ преобразованъ въ столицу Австрал³и, - какъ оба города сдѣлались понятными и ясными... Улицы сразу застроились домами причудливой экзотической архитектуры, изъ трубъ пошелъ дымъ, по тротуарамъ задвигались люди, а по мостовымъ забѣгали лошади, неся на своихъ спинахъ всадниковъ - дикихъ, пр³ѣхавшихъ въ городъ за боевыми припасами, вакеро и испанцевъ, владѣльцевъ далекихъ гац³ендъ...

   Вотъ въ какой городъ стремились оба пѣшехода - Рудольфъ и Вильямъ...

   Очень жаль, что въ задачѣ не упомянута цѣль ихъ путешеств³я? Что случилось такое, что заставило ихъ бросить свои дома и спѣшить, сломя голову, въ этотъ страшный, наполненный пьяницами, карточными игроками и уб³йцами, Санта-Фе?

   И еще - интересный вопросъ: почему Рудольфъ и Вильямъ не воспользовались лошадьми, а пошли пѣшкомъ? Хотѣли ли они идти по слѣдамъ, оставленнымъ кавалькадой гверильясовъ, или просто прошлой ночью у ихъ лошадей таинственнымъ незнакомцемъ были перерѣзаны поджилки, дабы они не могли его преслѣдовать, - его, знавшаго тайну брилл³антовъ Краснаго Носорога?..

   Все это очень странно... То, что Рудольфъ вышелъ на четверть часа позже Вильяма, доказываетъ, что этотъ честный скваттеръ не особенно довѣрялъ Вильяму и въ данномъ случаѣ рѣшилъ просто прослѣдить этого сорви-голову, къ которому вотъ уже три дня подърядъ пробирается ночью на взмыленной лошади креолъ въ плащѣ.

   ...Подперевъ ручонкой, измазанной въ мѣлу и чернилахъ, свою буйную, мечтательную, отуманенную образами, голову - сидитъ Панталыкинъ Семенъ.

   И постепенно вся задача, весь ея тайный смыслъ вырисовывается въ его мозгу.

  

   Задача:

   ...Солнце еще не успѣло позолотить верхушекъ тамариндовыхъ деревьевъ, еще ярк³я тропическ³я птицы дремали въ своихъ гнѣздахъ, еще черные лебеди не выплывали изъ зарослей австрал³йской кувшинки и желтоцвѣта, - когда Вильямъ Блокеръ, головорѣзъ, наводивш³й панику на все побережье Симпсонъ-Крика, крадучись шелъ по еле замѣтной лѣсной тропинкѣ. Дѣлалъ онъ только четыре версты въ часъ - болѣе быстрой ходьбѣ мѣшала больная нога, подстрѣленная вчера его таинственнымъ недругомъ, спрятавшимся за стволомъ широколиственной магнол³и.

   - Каррамба! - бормоталъ Вильямъ. - Если бы у стараго Биля была сейчасъ его лошаденка... Но... пусть меня разорветъ, если я не найду негодяя, подрѣзавшаго ей поджилки. Не пройдетъ и трехъ лунъ!

   А сзади него въ это время крался, припадая къ землѣ, скваттеръ Рудольфъ Каутерсъ, и его мужественныя брови мрачно хмурились, когда онъ разсматривалъ, припавъ къ землѣ, слѣдъ сапога Вильяма, отчетливо отпечатанный на влажной травѣ австрал³йскаго лѣса.

   - Я бы могъ дѣлать и пять верстъ въ часъ (кстати, почему не "миль" или "ярдовъ?"), шепталъ скваттеръ, - но я хочу выслѣдить эту старую лисицу.

   А Блокеръ уже услышалъ сзади себя шорохъ и, прыгнувъ за дерево, оказавшееся эвкалиптомъ, притаился...

   Увидѣвъ ползшаго по травѣ Рудольфа, онъ приложился и выстрѣлилъ. И, схватившись рукой за грудь, перевернулся честный скваттеръ.

   - Хо-хо! - захохоталъ Вильямъ. - Мѣтк³й выстрѣлъ.

   День не пропалъ даромъ, и старый Биль доволенъ собой.

  

   - Ну, двадцать минутъ прошло, - раздался, какъ громъ въ ясный погож³й день, голосъ учителя ари