Аверченко Аркадий Тимофеевич - О маленьких - для больших

наша ненависть къ нему пропадала - такъ хорошо проклятый Аптекаренокъ умѣлъ дѣлать "рака".

   Столпивш³яся, темныя, поросш³я водорослями, скалы образовывали небольшое пространство воды, глубокое какъ колодезь... И вотъ вся дѣтвора, сгрудившись у самой высокой скалы, вдругъ начинала съ интересомъ глядѣть внизъ, охая и по-театральному всплескивая руками:

   - Ракъ! Ракъ!

   - Смотри, ракъ! Чорть знаетъ, какой огромадный! Ну, и штука же!

   - Вотъ такъ рачище!.. Гляди, гляди - аршина полтора будетъ.

   Мужичище - какой-нибудь булочникъ при пекарнѣ или грузчикъ изъ гавани, - конечно, заинтересовывался такимъ чудомъ морского дна и неосторожно приближался къ краю скалы, заглядывая въ таинственную глубь "колодца".

   А Аптекаренокъ, стоявш³й на другой, противоположной скалѣ, вдругъ отдѣлялся отъ нея, взлеталъ аршина на два вверхъ, сворачивался въ воздухѣ въ плотный комокъ - спрятавъ голову въ колѣни, обвивъ плотно руками ноги - и, будто повисѣвъ въ воздухѣ на полсекунды, обрушивался въ самый центръ "колодца".

   Цѣлый фонтанъ, - нѣчто въ родѣ смерча - взвивался кверху, и всѣ скалы сверху донизу заливались кипящими потоками воды.

   Вся штука заключалась въ томъ, что мы, мальчишки, были голые, а мужикъ - одѣтый и послѣ "рака" начиналъ напоминать вытащеннаго изъ воды утопленника.

   Какъ не разбивался Аптекаренокъ въ этомъ узкомъ, скалистомъ колодцѣ, какъ онъ ухитрялся поднырнуть въ как³я-то подводныя ворота и выплыть на широкую гладь бухты - мы совершенно недоумѣвали. Замѣчено было только, что послѣ "рака" Аптекаренокъ становился добрѣе къ намъ, не билъ насъ и не завязывалъ на мокрыхъ рубашкахъ "сухарей", которые приходилось потомъ грызть зубами, дрожа голымъ тѣломъ отъ свѣжаго морского вѣтерка.

   Пятнадцати лѣтъ отъ роду мы всѣ начали "страдать". Это - совершенно своеобразное выражен³е, почти не поддающееся объяснен³ю. Оно укоренилось среди всѣхъ мальчишекъ нашего города, переходящихъ отъ дѣтства къ юности, и самой частой фразой при встрѣчѣ двухъ "фрайеровъ" (тоже южное арго) было:

   - Дрястуй, Сережка. За кѣмъ ты стрядаешь?

   - За Маней Огневой. А ты?

   - А я еще ни за кѣмъ.

   - Ври больше. Что же ты дрюгу боишься сказать, чтолича?

   - Да минѣ Катя Капитанаки очень привлекаетъ.

   - Врешь?

   - Накарай минѣ Господь.

   - Ну, значитъ, ты за ней стрядаешь.

   Уличенный въ сердечной слабости, "страдалецъ за Катей Капитанаки" конфузится и для сокрыт³я прелестнаго полудѣтскаго смущен³я загибаетъ трехъэтажное ругательство.

   Послѣ этого оба друга идутъ пить бузу за здоровье своихъ избранницъ.

   Это было время, когда Страшный Мальчикъ превратился въ Страшнаго Юношу. Фуражка его попрежнему вся пестрѣла противоестественными изломами, поясъ спускался чуть не на бедра (необъяснимый шикъ), а блуза верблюжьимъ горбомъ выбивалась сзади изъ-подъ пояса (тотъ же шикъ); пахло отъ Юноши табакомъ довольно ѣдко .

   Страшный Юноша, Аптекаренокъ, переваливаясь, подошелъ ко мнѣ на тихой вечерней улицѣ и спросилъ своимъ тихимъ, полнымъ грознаго велич³я, голосомъ:

   - Ты чиво тутъ дѣлаешь, на нашей улицѣ?

   - Гуляю... - отвѣтилъ я, почтительно пожавъ протянутую мнѣ въ видѣ особаго благоволен³я руку.

   - Чиво жъ ты гуляешь?

   - Да такъ себѣ.

   Онъ помолчалъ, подозрительно оглядывая меня.

   - А ты за кѣмъ стрядаешь?

   - Да не за кѣмъ.

   - Ври!

   - Накарай меня Госп...

   - Ври больше! Ну? Не будешь же ты здря (тоже словечко) шляться по нашей улицѣ. За кѣмъ стрядаешь?

   И тутъ сердце мое сладко сжалось, когда я выдалъ свою сладкую тайну:

   - За Кирой Костюковой. Она сейчасъ послѣ ужина выйдетъ.

   - Ну, это можно.

   Онъ помолчалъ. Въ этотъ теплый нѣжный вечеръ, напоенный грустнымъ запахомъ акац³й, тайна распирала и его мужественное сердце. Помолчавъ спросилъ:

   - А ты знаешь, за кѣмъ я стрядаю?

   - Нѣтъ, Аптекаренокъ, - ласково сказалъ я.

   - Кому Аптекаренокъ, а тебѣ дяденька, - полушутливо, полусердито проворчалъ онъ. - Я, братецъ ты мой, страдаю теперь за Лизой Евангопуло. А раньше я стрядалъ (произносить я вмѣсто а - былъ тоже своего рода шикъ) за Маруськой Королькевичъ. Здорово, а? Ну, братъ, твое счастье. Если бы ты что-нибудь думалъ насчетъ Лизы Евангопуло, то...

   Снова его уже выросш³й и еще болѣе окрѣпш³й жилистый кулакъ закачался у моего носа.

   - Видалъ? А такъ ничего, гуляй. Что жъ... всякому стрядать пр³ятно. Мудрая фраза въ примѣнен³и къ сердечному чувству.

  

   12 ноября 1914 года меня пригласили въ лазаретъ прочесть нѣсколько моихъ разсказовъ раненымъ, смертельно скучавшимъ въ мирной лазаретной обстановкѣ.

   Только что я вошелъ въ большую, установленную кроватями палату, какъ сзади меня, съ кровати послышался голосъ:

   - Здравствуй, фрайеръ. Ты чего задаешься на макароны?

   Родной моему дѣтскому уху тонъ прозвучалъ въ словахъ этого блѣднаго, заросшаго бородой, раненаго.

   Я съ недоумѣн³емъ поглядѣлъ на него и спросилъ:

   - Вы это мнѣ?

   - Такъ-то, не узнавать старыхъ друзей? Погоди, попадешься ты на нашей улицѣ, - узнаешь, что такое Ванька Аптекаренокъ.

   - Аптекаревъ?!

   Страшный Мальчикъ лежалъ передо мной, слабо и ласково улыбаясь мнѣ.

   Дѣтск³й страхъ передъ нимъ на секунду выросъ во мнѣ и заставилъ и меня и его (потомъ, когда я ему признался въ этомъ) разсмѣяться.

   - Милый Аптекаренокъ? Офицеръ?

   - Да.

   - Раненъ?

   - Да. (И, въ свою очередь): Писатель?

   - Да.

   - Не раненъ?

   - Нѣтъ.

   - То-то. А помнишь, какъ я при тебѣ Сашку Ганнибацера вздулъ?

   - Еще бы. А за что ты тогда "до меня добирался"?

   - А за арбузы съ баштана. Вы ихъ воровали и это было нехорошо.

   - Почему?

   - Потому что мнѣ самому хотѣлось воровать.

   - Правильно. А страшная у тебя была рука, нѣчто въ родѣ желѣзнаго молотка. Воображаю, какая она теперь...

   - Да, братъ, - усмѣхнулся онъ. - И вообразить не можешь.

   - А что?

   - Да вотъ, гляди.

   И показалъ изъ-подъ одѣяла коротк³й обрубокъ.

   - Гдѣ это тебя такъ?

   - Батарею брали. Ихъ было человѣкъ пятьдесятъ. А насъ, этого... Меньше.

   Я вспомнилъ, какъ онъ съ опущенной головой и закинутой назадъ рукой, слѣпо бросался на пятерыхъ, - и промолчалъ.

   Бѣдный Страшный Мальчикъ!

   Когда я уходилъ, онъ, пригнувъ мою голову къ своей, поцѣловалъ меня и шепнулъ на ухо:

   - За кѣмъ теперь стрядаешь?

   И такая жалость по ушедшемъ сладкомъ дѣтствѣ, по книжкѣ "Родное Слово" Ушинскаго, по "большой перемѣнѣ" въ саду подъ акац³ями, по украденнымъ пучкамъ сирени, - такая жалость затопила наши души, что мы чуть не заплакали.

  

  

  

   Редакторъ дѣтскаго журнала "Лягушенокъ", встрѣтивъ меня, сказалъ:

   - Не напишите ли вы для нашего журнала разсказъ?

   Я не ожидалъ такой просьбы. Тѣмъ не менѣе спросилъ:

   - Для какого возраста?

   - Отъ восьми до тринадцати лѣтъ.

   - Это трудная задача, - признался я. - Мнѣ случалось встрѣчать восьмилѣтнихъ дѣтей, которыя при угрозѣ отдать ихъ бабѣ Ягѣ моментально затихали, замирая отъ ужаса, и я знавалъ тринадцатилѣтнихъ дѣтишекъ, которыя пользовались всякимъ случаемъ, чтобы стянуть изъ буфета бутылку водки; а при разсчетахъ послѣ азартной карточной игры, въ укромномъ мѣстѣ, пытались проткнуть ножами животы другъ другу.

   - Ну, да, - сказалъ редакторъ. - Вы говорите о тринадцатилѣтнихъ развитыхъ дѣтяхъ и о восьмилѣтнихъ - отставшихъ въ развит³и. Нѣтъ! Разсказъ, обыкновенно, нужно писать для средняго типа ребенка, руководствуясь, приблизительно, десятилѣтнимъ возрастомъ.

   - Понимаю. Значитъ, я долженъ написать разсказъ для обыкновеннаго ребенка десяти лѣтъ?

   - Вотъ именно. Въ этомъ возрастѣ дѣти очень понятливы, сообразительны, какъ взрослые, и очень не любятъ того сюсюканья, къ которому прибѣгаютъ авторы дѣтскихъ разсказовъ. Дѣти уже тянутся къ изучен³ю жизни! Не нужно забывать, что ребенокъ въ этомъ возрастѣ гораздо больше знаетъ и о гораздо большемъ догадывается, чѣмъ мы полагаемъ. Если вы примите это во вниман³е, я думаю, что разсказецъ у васъ получится хоть куда...

   - Ладно, - пообѣщалъ я. - Завтра вы получите разсказъ.

   Въ тотъ же вечеръ я засѣлъ за разсказъ. Я отбросилъ все, что отдавало сюсюканьемъ, и старался держаться трезвой правды и реализма, который, по моему, такъ долженъ былъ подкупить любознательнаго ребенка и пр³охотить его къ чтен³ю.

  

   Редакторъ прочелъ разсказъ до половины, положилъ его на столъ и, подперевъ кулаками голову, изумленно сталъ меня разглядывать.

   - Это вы писали для дѣтей?

   - Да... Приблизительно, имѣя въ виду десятилѣтн³й возрастъ. Но если и восьмилѣтн³й развитой мальчишка...

   - Виноватъ!! Вотъ какъ начинается вашъ разсказъ:

  

  

   "Кухарка Лукерья встала рано утромъ и, накинувъ платокъ, побѣжала въ лавочку... Подъ воротами въ темномъ углу ее дожидался разбитной веселый дворникъ Ѳедосѣй. Онъ ущипнулъ изумленную Лукерью за круглую аппетитную руку, прижалъ ее къ себѣ и, шлепнувъ съ размаха по спинѣ, шепнулъ на ухо задыхающимся голосомъ:

   - Можно придти къ тебѣ сегодня ночью, когда господа улягутся?

   - Зачѣмъ? - хихикнула Лукерья, толкнувъ Ѳедосѣя локтемъ въ бокъ.

   - Затѣмъ, - сказалъ простодушный Ѳедосѣй, чтобы... Ну, дальше я читать не намѣренъ, потому что, я думаю, отъ такого разсказа вспыхнетъ до корней волосъ и солдатъ музыкантской команды.

   Я пожалъ плечами.

   - Мнѣ нѣтъ дѣла до какого-то тамъ солдата музыкантской команды, но живого любознательнаго ребенка такой разсказъ долженъ заинтриговать.

   - Знаете что? - потирая руки, сказалъ редакторъ. - Вы этотъ разсказъ попытайтесь пристроить въ "Вѣстникѣ общества защиты падшихъ женщинъ", а если тамъ его найдутъ слишкомъ пикантнымъ - отдайте въ "Досуги холостяка". А намъ напишите другой разсказъ.

   - Не знаю ужъ, что вамъ и написать. Старался, какъ лучше, избѣгалъ сюсюканья, какъ огня...

   - Нѣтъ, вы напишите хорош³й дѣтск³й разсказъ, держась сферы тѣхъ интересовъ, которые питаютъ ребенка десяти - одиннадцати лѣтъ. Ребенокъ очень любитъ разсказы о путешеств³яхъ - дайте это ему со всѣми подробностями, потому что въ подробностяхъ для ребенка есть своеобразная прелесть. Вы можете даже не стѣсняться фантазировать, но чтобы фантаз³я была реальна - иначе ребенокъ ей не повѣритъ - чтобы фантаз³я была основана на цифрахъ, вычислен³яхъ и точныхъ размѣрахъ. Вотъ что даетъ ребенку полную иллюз³ю, и что приковываетъ его къ книжкѣ.

   - Конечно, я это сдѣлаю, - сказалъ я, протягивая руку редактору "Лягушонка". - Черезъ два дня такой разсказъ уже будетъ у васъ въ рукахъ.

   И я, обдумавъ, какъ слѣдуетъ тему, написалъ разсказъ:

  

  

   "Недавно мнѣ пришлось съѣздить въ Москву. Въ путеводителѣ я нашелъ нѣсколько поѣздовъ и послѣ недолгаго размышлен³я рѣшилъ остановиться на отходящемъ ровно въ 11 часовъ по петроградскому времени. Правда, были еще два поѣзда - въ 7 час. 30 мин. и въ 9 час. 15 мин. по петроградскому времени, но они не были такъ удобны. Для того, чтобы попасть на вокзалъ, я взялъ извозчика, сторговавшись за 40 копѣекъ. Ѣхали мы около 25 минутъ, и на вокзалъ я пр³ѣхалъ за 16 минутъ до отхода поѣзда. Извѣстно, что отъ Петрограда до Москвы разстоян³е 604 версты, каковое разстоян³е поѣздъ проходитъ въ 12 часовъ съ остановками или въ 10 часовъ безъ остановокъ, т. е. 60 верстъ въ часъ. Мнѣ досталось мѣсто No 7 въ вагонѣ No 2"...

   Въ этомъ мѣстѣ редакторъ, читавш³й вслухъ мой разсказъ о путешеств³и, остановился и спросилъ:

   - Можно быть съ вами откровеннымъ?

   - Пожалуйста!

   - Никогда мнѣ не приходилось читать болѣе скучной и глупой вещи... Желѣзнодорожное расписан³е - штука хорошая для справокъ, но какъ беллетристическ³й разсказъ...

   - Да, разсказъ суховатъ, - согласился я. - Но самый недовѣрчивый ребенокъ не усумнится въ его правдивости. По моему, самая печальная правда лучше красивой лжи!..

   - Вы смѣшиваете ложь съ выдумкой, - возразилъ редакторъ. - Ребенокъ не переноситъ лжи, но выдумка дорога его сердцу. И потомъ мальчишку никогда не заинтересуетъ то, что близко отъ него, то, что онъ самъ видѣлъ. Его тянетъ въ загадочно-прекрасныя неизвѣстныя страны, онъ любить героическ³я битвы съ индѣйцами, храбрые подвиги, путешеств³я по пустынѣ на мустангахъ, а не спокойную ѣзду въ вагонѣ перваго класса съ плацкартой и вагонъ-рестораномъ. Для мальчишки звукъ выстрѣла изъ карабина въ сто разъ дороже паровознаго гудка на станц³и Москва-товарная. Вотъ вамъ какое путешеств³е нужно описать!

   - Вотъ оселъ, - подумалъ я, пожимая плечами. - Самъ не знаетъ, что ему надо.

   - Пожалуй, - сказалъ я вслухъ, - теперь я понялъ, что вамъ нужно. Завтра вы получите рукопись.

   На другой день редакторъ "Лягушенка" вертѣлъ въ рукахъ рукопись "Восемьдесятъ скальповъ Голубого Опоссума", и на лицѣ его было написано все, что угодно, кромѣ выражен³я восторга, на которое я имѣлъ право претендовать.

   - Ну, - нетерпѣливо сказалъ я. - Чего вы тамъ мнетесь. Вотъ вамъ разсказъ безъ любви, безъ сюсюканья, и сухости въ немъ нѣтъ ни на грошъ.

   - Совершенно вѣрно, - сказалъ редакторъ, дернувъ саркастически головой. - Въ этомъ разсказѣ нѣтъ сухости, нѣтъ, такъ сказать, ни одного сухого мѣста, потому что онъ съ первой до послѣдней страницы залитъ кровью. Послушайте-ка первыя строки вашего "путешеств³я":

   "Группа охотниковъ расположилась на ночлегъ въ лѣсу, не подозрѣвая, что чья-то пара глазъ наблюдаетъ за ними. Дѣйствительно, изъ-за деревьевъ вышелъ, крадучись, вождь Голубой Опоссумъ, и вынувъ ножъ, ловкимъ ударомъ отрѣзалъ голову крайнему охотнику.

   - Оахъ! - воскликнулъ онъ. - Опоссумъ отомщенъ! И пользуясь сномъ охотниковъ, онъ продолжалъ свое дѣло... Голова за головой отдѣлялась отъ спящихъ тѣлъ и скоро груда темныхъ круглыхъ предметовъ чернѣла, озаренная свѣтомъ костра. Послѣ того, какъ Опоссумъ отрѣзалъ послѣднюю голову, онъ сѣлъ къ огню, и напѣвая военную пѣсенку сталъ обдирать съ головъ скальпы. Работа спорилась"...

   - Извольте видѣть! - раздраженно сказалъ редакторъ. - "Работа спорилась". У васъ это сдиран³е скальповъ описано такъ, будто-бы кухарка у печки чиститъ картофель. Кромѣ того, на слѣдующихъ двухъ страницахъ у васъ бизонъ выпускаетъ рогами кишки мустанга, двѣ англичанки сгораютъ въ пламени подожженнаго индѣйцами дома, а потомъ индѣйцы въ числѣ тысячи человѣкъ попадаютъ въ вырытую для нихъ яму и, взорванные порохомъ, разлетаются вдребезги. Согласитесь сами - нужно же знать границы.

   - Да что вамъ жалко ихъ, что-ли? - усмѣхнулся я. - Пусть ихъ рѣжутъ другъ другу головы и взрываютъ другъ друга. На нашъ вѣкъ хватитъ. А за то ребенокъ получаетъ потрясающ³я, захватывающ³я его страницы.

   - Милый мой! Если-бы существовалъ спец³альный журналъ для рабочихъ городской скотобойни - вашъ разсказъ явился-бы лучшимъ его украшен³емъ... А ребенка послѣ такого разсказа придется свести въ сумасшедш³й домъ. Напишите вы лучше вотъ что...

   Я видѣлъ, что мы оба чрезвычайно опротивѣли другъ другу. Я считалъ его тупоумнымъ человѣкомъ со свинцовой головой и мозгами, работающими только по неприсутственнымъ днямъ. Онъ видѣлъ во мнѣ безтолковую бездарность, сказочнаго дурака, который при малѣйшемъ принужден³и къ молитвѣ сейчасъ же разбивалъ себѣ лобъ. Онъ не понималъ, что человѣкъ такого исключительнаго темперамента и кипучей энерг³и, какъ я, не могъ остановиться на полдорогѣ, шелъ впередъ напроломъ и всякую предложенную ему задачу разрѣшалъ до конца.

   Я чувствовалъ, что мой энергичный талантъ былъ той оглоблей, которой нельзя орудовать въ тѣсной лавкѣ продавца фарфора.

   - Напишите-ка вы, - промямлилъ редакторъ "Лягушенка", - лучше вотъ что...

   - Стойте, - крикнулъ я, хлопнувъ рукой по столу. - Безъ совѣтовъ! Попробую я написать одну вещицу на свой страхъ и рискъ. Можетъ быть, она подойдетъ вамъ. Сдается мнѣ, что я раскусилъ васъ, почтеннѣйш³й.

   Черезъ часъ я подалъ ему четвертую и послѣднюю вещь. Называлась она:

  

  

   Мама подарила Лизочкѣ въ день ангела рубль и сказала, что Лизочка можетъ истратить его, какъ хочетъ.

   Лизочка рѣшила купить на эти деньги занятную книжку, чтобы въ минуты отдыха своей мамы, читать ей изъ этой книжки интересные разсказы для самообразован³я.

   Лизочка одѣлась, вышла на улицу и, мечтая о книжкѣ, которую она должна сейчасъ купить, весело шагала по тротуару.

   - Милая барышня, - послышался сзади нея тих³й голосъ. - Подайте Христа ради. Я и моя дочка цѣлый день не ѣли.

   Лизочка обернулась, увидѣла бѣдную больную женщину и, не раздумывая больше, сунула ей въ руку рубль.

   - На-те, купите себѣ на эти деньги горячей пищи!

   И вернувшись домой безъ книжки, Лизочка припала къ плечу мамы и, разсказавъ ей о своей встрѣчѣ горько заплакала.

   - Чего ты плачешь, - спросила мама удивленно. - Не оттого-ли, что тебѣ жалко своего добраго порыва?

   - Нѣтъ, мама, - отвѣчала благородная дѣвочка. - Мнѣ жалко, что я не имѣла трехъ рублей.

  

   - Ну, вотъ видите, - сказалъ редакторъ "Лягушенка". - Я былъ увѣренъ, что въ концѣ концовъ вы и напишите то, что намъ нужно!

  

  

  

  

   Мы сидѣли на скамьѣ тихаго бульвара.

   - Жестокость - прирожденное свойство восточныхъ народовъ, - сказалъ я.

   - Вы правы, - кивнулъ головой Банкинъ. - Взять хотя бы бывшаго персидскаго шаха. Это былъ ужасный человѣкъ!

   И мы оба лѣниво замолчали.

   Банкинъ сорвалъ травинку, закусивъ ее зубами, поморщился (травинка, очевидно, оказалась горькой), но сейчасъ же лицо его засвѣтилось тихой радостью.

   - Онъ сейчасъ уже, навѣрно, спитъ! - прошепталъ Банкинъ.

   - Почему вы такъ думаете? - удивился я.

   - Конечно! Онъ всегда спитъ въ это время.

   Послѣднее время Банкинъ казался человѣкомъ очень страннымъ. Я внимательно посмотрѣлъ на него и осторожно спросилъ:

   - Откуда же вамъ это извѣстно?

   - Мнѣ? Господи! И опять мы замолчали.

   - Ему, очевидно, не сладко живется... - зѣвая, промямлилъ я.

   - Почему? Съ нимъ няньчатся всѣ окружающ³е. Его такъ всѣ любятъ!

   - Не думаю, - возразилъ я. - Послѣ того, что онъ натворилъ...

   Банкинъ неожиданно выпрямился и въ паническомъ ужасѣ схватилъ меня за плечи:

   - Натво...рилъ?! Владычица небесная!.. Что же онъ... натворилъ? Когда?

   - Будто, вы не знаете?.. Сажалъ, кого попало, на колъ, мучилъ, обманывалъ народъ...

   - Кто?!!

   - Да шахъ же, Господи!

   - Какой шахъ?

   - Бывш³й. Персидск³й. О которомъ мы говорили!

   - Развѣ мы говорили о шахѣ?

   - Нѣтъ, мы говорили о ребятишкахъ, - иронически усмѣхнулся я.

   - Ну, конечно, о ребятишкахъ! Я о своемъ Петькѣ и говорилъ.

   Банкинъ вынулъ часы, и опять лицо его зас³яло счастьемъ.

   - Молочко пьетъ, - радостно засмѣялся онъ. - Проснулся, вѣроятно, и говоритъ: мамоцка, дай маяцка!

   - Ну, это, кажется, вы хватили... Сыну-то вашему всего на-всего два мѣсяца... Неужели, онъ уже говоритъ?

   Я самъ былъ виноватъ, что коснулся этого предмета. Разговоръ о Петькѣ начался у насъ въ восемь часовъ и кончился въ половинѣ двѣнадцатаго.

   - Видите ли, - началъ просвѣтленный Банкинъ, - онъ, правда, буквально этого не говоритъ, но онъ кричитъ: мм-ма! И мы уже знаемъ, что это значитъ: "дорогая мамочка, я хочу еще молочка!" А вчера... Нѣтъ, вы не повѣрите!..

   - Чему?

   - Тому, что я вамъ разскажу. Да нѣтъ, - вы не повѣрите...

   - Я далъ слово, что повѣрю.

   - Представьте себѣ: прихожу я... Позвольте... Когда это было? Ага! Вчера. Прихожу вчера я домой, а онъ у Зины на рукахъ. Услышалъ шумъ шаговъ и - ха-ха! - оборачивается и - ха-ха!..ха-ха-ха!.. оборачивается и говоритъ: лю!

   - Ну?

   - Говоритъ: лю! Каковъ каналья?

   - Ну?

   - Ха-ха! Лю! - говоритъ.

   - Что же это значитъ - лю? - спросилъ я, недоумѣвая.

   - Неужели, вы не поняли? Это значитъ: папочка, возьми меня на руки.

   Я возразилъ:

   - Мнѣ кажется, что толкован³е это немного произвольно... Не значило ли "лю" просто: старый оселъ! Притворяй покрѣпче двери...

   - Ни-ни. Онъ бы это сказалъ совсѣмъ по другому. А вы знаете, какъ онъ пьетъ молоко?

   Я поежился и попробовалъ сказать, что знаю. Банкинъ обидѣлся.

   - Откуда же вы можете знать, если вы еще не видѣли Петьки?

   - Я, вообще, знаю, какъ дѣти пьютъ молоко. Это очень любопытно. Я видѣлъ это отъ пятидесяти до ста разъ.

   - Петька не такъ пьетъ молоко, - увѣренно сказалъ Банкинъ.

   На половинѣ описан³я Петькинаго способа пить молоко, сторожъ попросилъ насъ удалиться, такъ какъ бульваръ закрывался. Желая сдѣлать сторожу пр³ятное. Банкинъ пообѣщалъ, что, когда его Петька научится ходить, онъ будетъ играть песочкомъ только на этомъ бульварѣ.

   По свойственной всѣмъ бульварнымъ сторожамъ замкнутости, этотъ сторожъ не показалъ наружно, что онъ польщенъ, а загнавъ восторгъ внутрь, съ дѣланнымъ равнодуш³емъ сказалъ:

   - Пора, пора! Нечего тамъ.

   Въ маленькомъ ресторанѣ, куда мы зашли выпить по стакану вина, мнѣ удалось дослушать конецъ Петькинаго способа пить молоко. Кромѣ того, мнѣ посчастливилось узнать много цѣнныхъ и любопытныхъ сторонъ увлекательной Петькиной жизни, вплоть до самыхъ интимныхъ...

   Изъ послѣднихъ я вынесъ странное убѣжден³е, что Банкинъ былъ удовлетворенъ и чувствовалъ себя счастливымъ только тогда, когда пиджакъ его или брюки были окончательно испорчены легкомысленнымъ поведен³емъ его удивительнаго отпрыска.

   Истощившись, Банкинъ долго сидѣлъ, полный тихой грусти.

   - За что вы меня не любите?

   - Я васъ не люблю? - удивленно вскинулъ я плечомъ. - Съ чего это вы взяли?

   - Вы меня не любите... - увѣренно сказалъ Банкинъ. - Вы не могли за это время собраться - зайти ко мнѣ и взглянуть на Петьку.

   - Господи помилуй! Да просто не приходилось. На-дняхъ зайду. Непремѣнно зайду.

   - Правда?! Спасибо. Я вижу, вы полюбили моего Петьку, даже не видя его. Что же вы запоете, когда увидите!

   Спину мнѣ разломило и глаза слипались. Я попросилъ счетъ и, зная, что съ Банкинымъ мнѣ по дорогѣ, попробовалъ завязать разговоръ о самой безобидной вещи:

   - Ночи теперь стали короче.

   Банкинъ тихо засмѣялся.

   - Да, да! Свѣтаетъ въ четыре часа. Просыпаюсь я вчера, смотрю - свѣтло. А онъ рученку изъ кроватки высунулъ и пальцемъ... этакъ вотъ...

   - Пойдемте! - сказалъ я. - А то мы не достанемъ извозчика.

   - Успѣемъ. У него теперь самый сладк³й сонъ. Повѣрите ли вы, что если его поцѣловать - онъ не просыпается.

   - Это неслыханно, - пробормоталъ я. - Человѣкъ! Пальто.

  

  

   Однажды Банкинъ зашелъ ко мнѣ. Я познакомилъ его съ сидѣвшимъ у меня редакторомъ еженедѣльнаго журнала и привѣтливо спросилъ

   - Какъ поживаете?

   - Онъ уже ходитъ, - подмигнулъ Банкинъ. - А вчера какой случай былъ...

   - Такъ вы говорите, что теперь еженедѣльники не въ фаворѣ у публики? - обратился я къ редактору. - Скажите...

   - А вы бросьте издавать еженедѣльникъ, - перебилъ Банкинъ. - Начните что-нибудь для дѣтей. Это будетъ имѣть успѣхъ. Да вотъ, я вамъ разскажу такой примѣръ: есть у меня сынъ - Петька. Удивительно умный ребенокъ. И онъ...

   - Вы, господа, поговорите здѣсь, - сказалъ я, вставая, - а мнѣ нужно будетъ на часокъ съѣздить. Вы ужъ извините.

   Дня черезъ три я встрѣтилъ Банкина около итальянца, - продавца разной дряни изъ коралловъ и лавы

   - Это для взрослыхъ... Понимэ!. Эй, какъ васъ... синьоръ! Понимаете - для взрослыхъ. Иль грано! А мнѣ нужно что-нибудь для мальчика... Копренэ? Анфана! Понимаете, этак³й анфанъ террибль! Славный мальчишка... Да не брелокъ! На чорта ему брелокъ, уважаемый синьоръ? Фу, какой вы безтолковый!

   Я тихонько прошелъ мимо, но, возвращаясь обратно на трамваѣ, опять встрѣтилъ Банкина. Онъ промелькнулъ мимо меня на противоположномъ трамваѣ, увидѣлъ мое лицо, и до меня донесся его радостный, но совершенно непонятный мнѣ крикъ:

   - А Петь... Въ кашу рук...

  

  

   Вчера я вышелъ на улицу, и первое лицо, которое мнѣ попалось, - былъ Банкинъ.

   - А я за вами.

   - Что случилось?

   - Пойдемте. Посмотрите теперь на моего Петьку - ахнете! Вы помните, я вамъ разсказалъ въ трамваѣ о его - ха-ха! поступкѣ съ кашей - ха-ха!

   - Помню, - сказалъ я. - Очень было смѣшно.

   - Это что! Вы посмотрите, как³я штуки онъ теперь выдѣлываетъ. Впереди насъ шла нянька съ мальчикомъ лѣтъ трехъ.

   - Постойте - вскричалъ Банкинъ, хватая меня за рукавъ. - Постойте!!

   Я посмотрѣлъ на его поблѣднѣвшее лицо, дрожащ³я губы, слезы на глазахъ и - испугался.

   - Что съ вами?!

   - Ха-ха! Такой Петька будетъ. Черезъ два года. Ха-ха! Такъ же будетъ ножками: тупъ-тупъ! Постойте!

   Онъ подошелъ къ нянькѣ и далъ ей двугривенный. Потомъ разспросилъ: сколько мальчику лѣтъ, чей сынъ, что ѣстъ и не капризничаетъ ли по ночамъ?

   Потомъ присѣлъ передъ мальчикомъ на корточки и спросилъ:

   - Какъ тебя зовутъ?

   - Ва-я.

   - Ваня, - пояснила нянька.

   - Ваня? Милый мальчикъ! Нянька... Можетъ, онъ чего-нибудь хочетъ?

   Оказалось, что Ваня "чего-нибудь хотѣлъ" только полчаса тому назадъ.

   Это настолько успокоило Банкина, что онъ нашелъ въ себѣ мужество разстаться съ Ваней, и мы пошли дальше.

   - Проклятый городъ, - сказалъ я. - Сколько пыли.

   - Что?

   - Городъ, я говорю, пыльный.

   - Да, да... - разсѣянно подтвердилъ Банкинъ.

   И задумчиво добавилъ:

   - Воды онъ боится.

   - Чего же ему бояться, - возразилъ я. - Только бы поливали!

   - Да и поливаютъ. Если тепленькая вода - такъ онъ не кричитъ... и, если поливаютъ спинку, только морщитъ носъ и ежится.

  

  

   Когда мы подошли къ квартирѣ Банкина, онъ открылъ ключомъ дверь, схватилъ меня за шиворотъ, втолкнулъ въ переднюю и, проворно вскочивъ вслѣдъ за мною, захлопнулъ дверь.

   Я упалъ на ступеньки лѣстницы. Ушибъ ногу. Сѣлъ на нижней ступенькѣ и, потирая колѣно, со страхомъ спросилъ:

   - Что я сдѣлалъ вамъ дурного?

   - Петька простудиться можетъ, - объяснилъ Банкинъ. - Дуетъ.

   Я всталъ и мы вошли въ первую комнату - столовую.

   - Вотъ здѣсь, на этомъ мѣстѣ, - указалъ Банкинъ, Петькѣ нянька даетъ молочко. Вотъ видите - стулъ.

   Я осмотрѣлъ стулъ.

   - Хорош³й стулъ. Вѣнск³й.

   - Приготовьтесь, - хохоча счастливымъ, лучезарнымъ смѣхомъ, воскликнулъ Банкинъ. - Сейчасъ увидите его.

   Я пригладилъ волосы, одернулъ сюртукъ, и мы, на цыпочкахъ, вошли въ дѣтскую.

   - Вотъ онъ, - шопотомъ сказалъ Банкинъ, указывая на кроватку.

   - Какой хорошеньк³й.

   - Да это не то. Этотъ уголъ подушки! А вонъ онъ лежитъ за подушкой.

   - Прелестный ребенокъ.

   - Правда? Я зналъ, что вы сейчасъ же влюбитесь въ него... Помните, я вамъ разсказывалъ, что если я его цѣлую во время сна - онъ никогда не просыпается... Вотъ вы увидите.

   Банкинъ подошелъ къ кроваткѣ, нагнулся и - вслѣдъ за этимъ раздался бѣшеный ревъ ребенка. Вбѣжала госпожа Банкина.

   - Опять ты его разбудилъ?! Вѣчно лѣзетъ съ поцѣлуями! Молчи, молчи, мое сокровище... Здравствуйте! Какъ поживаете?

   - Благодарю васъ. Я совершен...

   - Вы его хорошо разсмотрѣли? Неправда ли, очаровательный ребенокъ? Садитесь. Ну, какъ вы поживаете?

   - Очень вамъ благодаренъ. Живу ниче...

   - Видѣли ли вы когда-нибудь такого большого мальчишку?

   За мою бурную, богатую приключен³ями жизнь, я видѣлъ десятки ребятъ гораздо больше Банкинаго ребенка, но мнѣ неловко было заявить объ этомъ.

   - Нѣтъ! Въ жизни своей я не видѣлъ такого колоссальнаго ребенка!

   - Правда? Ну, какъ вы поживаете?

   - Я сов...

   - Не плачь, милый мальчикъ! Вотъ дядя... Онъ тебя возьметъ блямъ-блямъ. Правда, Аркад³й Тимофеевичъ? Вы его возьмете блямъ-блямъ?

   - Безъ сомнѣн³я, - робко подтвердилъ я. - Если вы будете добры посвятить меня въ цѣль и значен³е этого...этой забавы, то я съ удовольств³емъ...

   - Блямъ-блямъ? Неужели, вы не знаете? Это значитъ: покачать его въ колясочкѣ.

  

  

   Петька захныкалъ и, вытянувшись на рукахъ няньки, капризно поднялъ рученки кверху.

   - Смотри, смотри! - воскликнулъ пораженный и умиленный Банкинъ, - на потолокъ показываетъ!!!

   Госпожа Банкина наклонилась къ Петькѣ и спросила:

   - Ну, что, Петенька... Потолочекъ? Что Петенька хочетъ на потолочкѣ? Спросите его, Аркад³й Тимофеевичъ: что онъ хочетъ на потолочкѣ?

   Я несмѣло приблизился къ Петькѣ и, дернувъ его за ногу, спросилъ:

   - Чего тебѣ тамъ надо на потолкѣ?

   Ребенокъ залился закатистымъ плачемъ.

   - Онъ боится васъ, - объяснилъ Банкинъ. - Еще не привыкъ. Петенька!... Ну, покажи дядѣ, какъ птички летаютъ?! Ну, покажи! Представьте, онъ рученками такъ дѣлаетъ... Ну, покажи же, Петенька, покажи!

   Петьку окружили: мать, отецъ, нянька, кухарка, пришедшая изъ кухни, и сзади всѣхъ - я.

   Они дергали его, поднимали ему руки, хлопали ладонями, подмигивали и настойчиво повторяли:

   - Ну, покажи же, Петенька... Дядя хочетъ посмотрѣть, какъ птички летаютъ!

   Полетъ птицъ, и даже въ гораздо лучшемъ исполнен³и, былъ мнѣ извѣстенъ и раньше, но я считалъ долгомъ тоже монотонно тянуть вслѣдъ за кухаркой:

   - Покажи, Петенька!... Покажи...

   - Наконецъ, ребенку такъ надоѣли, что онъ поднялъ рученки и оттолкнулъ отъ себя голову няньки.

   Снисходительные родители признали этотъ жестъ за весьма удачную имитац³ю птичьяго полета, и такъ какъ я не оспаривалъ ихъ мнѣн³я, то мы приступили къ новымъ экспериментамъ надъ задерганнымъ горемычнымъ Банкинымъ отпрыскомъ.

   - Хотите, - спросилъ Банкинъ, - онъ скажетъ вамъ по нѣмецки?

   - Я по нѣмецки плохо понимаю, - попробовалъ сказать я, но госпожа Банкина возразила;

   - Это ничего. Онъ все-таки скажетъ. Дайте ему только въ руки какую-нибудь вещь... Ну, пенснэ, что ли. Онъ васъ поблагодаритъ по нѣмецки.

   Со вздохомъ я вручилъ Петькѣ свое пенснэ, а онъ сейчасъ же засунулъ его въ ротъ и сталъ сосать, словно надѣясь высосать тотъ отвѣтъ, который отъ него требовали...

   - Ну, Петенька... Ну, что нужно дядѣ по нѣмецки сказать?

   - Ну, Петенька... - сказалъ Банкинъ.

   - Что нужно... - продолжала нянька.

   - По нѣмецки сказать? - подхватила кухарка.

   - Ну-же, Петенька, - поощрилъ его Банкинъ, дергая изо рта пенснэ.

   - Ззз... - капризно пропищалъ Петька.

   - Видите? Видите? Данке! Онъ вамъ сказалъ данке! А какъ нужно головкой сдѣлать?

   Такъ какъ госпожа Банкина (о, материнское сердце!), зайдя сзади, потихоньку ткнула въ Петькинъ затылокъ, вслѣдств³е чего его голова безпомощно мотнулась, - то всѣ признали, что Петька этимъ страннымъ способомъ совершенно удовлетворительно поблагодарилъ меня за пенснэ.

   - Вѣжливый будетъ, каналья, - одобрительно сказалъ Банкинъ.

   - Кррра... - сказалъ Петька, поднимая лѣвую руку подъ угломъ сорока пяти градусовъ. Всѣ всколыхнулись.

   - Что это онъ? Что ты, Петенька?

   Прослѣдили по направлен³ю его руки и увидѣли, что эта воображаемая лин³я проходила черезъ три предмета: спинку кресла, фарфоровую вазочку на этажеркѣ и лампу.

   - Лампу, - засуетился Банкинъ. - Дать ему лампу!

   - Нѣтъ, онъ хочетъ вазочку, - возразила кухарка.

   - Зу-зу-у... - пропищалъ Петька.

   - Вазочка, - безапелляц³онно сказал