Аверченко Аркадий Тимофеевич - О маленьких - для больших

и и сказалъ другому не совсѣмъ натуральнымъ басомъ:

   - А что не шарахнуть ли намъ по лампадочкѣ?

   Другой согласился съ тѣмъ, что шарахнуть самое подходящее время, и оба выпили водки съ видомъ людей, окончательно махнувшихъ рукой на спасен³е грѣшной души въ будущей жизни.

   Вторую рюмку, по предложен³ю младшаго юноши, "саданули", третью "вдолбили", и такъ они развлекались этой невинной игрой до тѣхъ поръ, пока графинчикъ ни опустѣлъ, а юноши - ни наполнились до краевъ.

   Отецъ приблизился къ нимъ, дружелюбно хлопнулъ старшаго по плечу и сказалъ:

   - Ахъ, господа! Я такъ вамъ благодаренъ... Вы, такъ сказать, кладете основан³е... Починъ, какъ говорится, дороже денегъ. Разрѣшите мнѣ по этому случаю угостить васъ бутылочкой вина за мой счетъ.

   Старш³й юноша не прекословилъ. Кивнулъ головой и сказалъ:

   - Царапнемъ. Какъ ты думаешь?

   Младш³й согласился съ тѣмъ, что "разсосать" бутылочку вина "недурственно". Онъ показался мнѣ тогда образцомъ благодуш³я, веселья и изящнаго балагурства. Юноши выпили вино и, когда спросили счетъ за съѣденное и выпитое раньше, отецъ категорически воспротивился этому.

   - Ни за что я этого не позволю, - твердо сказалъ онъ. - Будемъ считать, что вы мои гости.

   - Да какъ же такъ, - простоналъ младш³й, хватаясь за воспаленную голову. - Это, какъ будто не того...

   - Мм... да-съ, - поддержалъ старш³й. - Оно не совсѣмъ "фельтикультяпно".

   Отецъ, наоборотъ, нашелъ въ своемъ поступкѣ всѣ признаки этого джентльменскаго понят³я, и юноши, одаривъ Алексѣя двугривеннымъ, ушли, причемъ походка ихъ поразила меня своей сложностью и излишествомъ движен³й. Два ряда столовъ указывали имъ прямой фарватеръ, выводивш³й на широкое открытое море - на улицу, но юноши, какъ два утлыхъ суденышка, потерявшихъ руль, долго носились и кружились по комнатѣ, пока одинъ ни сѣлъ на мель, полетѣвъ съ размаха на столъ, а другой, пытаясь взять его на буксиръ, рухнулъ рядомъ.

   Мощный Алексѣй снялъ ихъ съ мели, вывелъ на улицу и они поплыли куда-то вдаль, покачиваясь и стукаясь боками о стѣны...

  

  

   Лѣто прошло и осень раскинула надъ городомъ свое сѣрое, мокрое крыло. Пыль на нашей улицѣ замѣсилась въ бѣлую липкую грязь, дождь тоскливо постукивалъ въ оконныя стекла, въ комнатахъ было темно, неуютно, и казалось, что м³ръ уже кончается что жить не стоить, что надъ всѣмъ пронесся упадокъ и смерть.

   Память моя сохранила лица и наружность всѣхъ посѣтителей, перебывавшихъ въ "Карнавалѣ"... Съ начала его основан³я, ихъ было семь человѣкъ: два старыхъ казначейскихъ чиновника, хромой провизоръ, околоточный, управск³й служащ³й, помѣщикъ Трещенко, у котораго сломалась бричка, какъ разъ противъ нашего ресторана и неизвѣстный рыжеусый человѣкъ, плотно пообѣдавш³й и заявивш³й, что онъ забылъ деньги дома въ карманѣ другого пиджака. Этотъ человѣкъ такъ и не принесъ денегъ: я рѣшилъ, что или у него сгорѣлъ домъ, или воры украли пиджакъ, или, по-просту, его укокошили разбойники. И мнѣ было искренно жаль рыжеусаго неудачника.

   ...Былъ особенно грустный день. Вѣтеръ рвалъ послѣдн³е листья мокрыхъ облѣзлыхъ уксусныхъ деревьевъ, уныло высовывавшихся изъ-за грязныхъ досчатыхъ заборовъ. Улица была пустынна, мертва, и двери "Карнавала", которыя такъ гостепр³имно распахивались лѣтомъ, теперь были плотно закрыты, поднимая адск³й визгъ, когда кто-либо изъ насъ безпокоилъ ихъ.

   Я сидѣлъ съ Алексѣемъ въ пустой билл³ардной и, куря папироску, изготовленную изъ спички, обернутой бумагой, слушалъ:

   - И вотъ, братецъ мой, приходитъ ко мнѣ генералъ и говоритъ: "Вы будете Алексѣй Дмитричъ Моргуновъ?" "Такъ точно, я". "Садитесь, пожалуйста". "Ничего, говоритъ. Я и постою". "А только, говоритъ, такое дѣло, что моя дочка васъ видѣла и влюбилась, а я васъ прошу отступиться". - Чего-съ? Не желаю!", "Я вамъ, говоритъ, домъ подарю, пару лошадей и десять тысячъ!". "Не нужно, говорю, мнѣ ни золота вашего, ни палатъ, потому все это у васъ наворовано, а дочка ваша должна нынче же ко мнѣ притить!". Видалъ? Вотъ онъ и говоритъ: "А я полиц³ймейстеру заявлю объ такомъ вашемъ дѣлѣ". Да сдѣлай милость. Хучь самому околодочному". Взялъ его за грудки, да и вывелъ, несмотря, что генералъ. Ну, хорошо. Пр³езжаетъ полиц³ймейстеръ. "Вы Алексѣй Моргуновъ?". - "А тебѣ какое дѣло?". - "Такое, говоритъ, что на васъ жалоба". "Одинъ дуракъ, говорю, жалуется, а другой слушаетъ". "Отступитесь, - говоритъ, - Алексѣй Дмитричъ. А то, говоритъ, добромъ не кончится"... "Чего съ? Ахъ ты, селедка полицейская". "Прошу, говоритъ, не выражаться, а то взводъ городовыхъ пришлю и дѣло все закончу". "Присылай, говорю. Схватилъ его за грудки, да въ дверь. Ну, хорошо. Пр³ѣзжаетъ взводъ, ружья наголо - прямо ко мнѣ!.."

   Сердце мое замерло... Я зналъ храбрость этого молодца, былъ увѣренъ въ его дикомъ неукротимомъ мужествѣ и свирѣпости, но страшныя слова "ружья наголо" и "взводъ" потрясли меня. Я посмотрѣлъ на него съ тайнымъ ужасомъ, замеръ отъ предчувств³я самаго страшнаго и захватывающаго въ его героической борьбѣ съ генераломъ, - но въ это время скрипнула дверь... вошелъ отецъ. Онъ былъ суровъ и чѣмъ-то разстроенъ.

   - Вотъ ты гдѣ, каналья, - проворчалъ онъ - Мнѣ это надоѣло! Цѣлые дни валяешься по диванамъ, воруешь папиросы, а на столахъ въ ресторанѣ на цѣлый палецъ пыли. Получай расчета и уходи по-добру, поздорову.

   Сердце мое оборвалось и покатилось куда-то. Я вскрикнулъ и закрылъ лицо руками... Вотъ оно! Только бы не видѣть, какъ этотъ страшный безжалостный заб³яка будетъ рѣзать отца, такъ неосторожно разбудившаго въ немъ звѣря. Только бы не слышать стоновъ моего несчастнаго родителя!

   Алексѣй спрыгнулъ съ дивана, выпрямился, потомъ наклонился и, упавъ на колѣни, завопилъ плачущимъ голосомъ:

   - Вотъ чтобъ я лопнулъ, если бралъ папиросы. Чтобъ меня разорвало, если я не стиралъ пыли нынче утромъ! Только двѣ папиросочки и взялъ! Что-жъ его стирать пыль, если все равно уже недѣля, какъ никто въ ресторанъ не идетъ! Простите меня - я никогда этого не сдѣлаю! Извините меня!

   О, чудо! Это крушитель генераловъ и полиц³ймейстеровъ хныкалъ, какъ младенецъ.

   - Я исправлюсь! - кричалъ онъ, бѣгая за отцомъ на колѣняхъ, съ проворствомъ и искусствомъ, поразившими меня. - Я и не курю вовсе! Да и пыли-то вовсе нѣть!

   - Э, все одинъ чортъ, - устало сказалъ отецъ. - Я закрываю ресторанъ. Наторговались.

  

  

   ...Рядъ столовъ, съ которыхъ были содраны скатерти, напоминалъ аллею надгробныхъ плитъ... Драпировки висѣли пыльными клочьями - впрочемъ, скоро и ихъ содралъ бойк³й чрезвычайно разговорчивый еврей. Уже не пахло такъ весело и обѣщающе замазкой и масляной краской - въ комнатахъ стоялъ запахъ пыли, пустоты и смерти.

   Въ темной столовой наша семья доѣдала запасы консервовъ и паштетовъ, как³е-то мрачные, зловѣщ³е, выползш³е изъ невѣдомыхъ трущобъ родственники съ карканьемъ пили изъ стакановъ вино - остатки погреба "Венец³анскаго карнавала", - а въ кухнѣ поваръ Никодимовъ сидѣлъ на табуреткѣ съ грязнымъ узелкомъ въ рукахъ и шепталъ саркастически:

   - Все это не то, не то и не то!..

   Посуда была свалена въ кучу въ темномъ углу, а Мотька сидѣлъ верхомъ на ведрѣ и чистилъ картофель - больше для собственной практики и самоуслажден³я, чѣмъ по необходимости.

   Я бродилъ среди этого разгрома, закаляя свое нѣжное дѣтское сердце, и мнѣ было жалко всего - Никодимова, скатертей, кастрюль, драпировокъ, Алексѣя и вывѣски, потускнѣвшей и осунувшейся.

   Отецъ позвалъ меня.

   - Сходи, купи бумаги и большихъ конвертовъ. Мнѣ нужно кое-кому написать.

   Я одѣлся и побѣжалъ. Вернулся только черезъ полчаса.

   - Почему такъ долго? - спросилъ отецъ.

   - Да тутъ нигдѣ нѣтъ! Всѣ улицы обѣгалъ... Пришлось идти на Большую Морскую. Прямо ужасъ.

   - Ага... - задумчиво прошепталъ отецъ. - Такой большой ра³онъ и ни одного писчебумажнаго магазина. А... гм... Не идея-ли это? Попробую-ка я открыть тутъ писчебумажный магазинъ!..

   - А что, - говорилъ я Мотькѣ вечеромъ того же дня - А отецъ открываетъ конверточный магазинъ.

   - Большая штука! - вздернулъ плечами этотъ анаѳемск³й поваренокъ. - А моя матка отдаетъ меня къ сапожнику. Сапожникъ, братъ, какъ треснетъ колодкой по головешкѣ - такъ и растянешься. Какой человѣкъ слабый - то и сдохнетъ. Это тебѣ не конверты!

   И въ сотый разъ увидѣлъ я, что ни мнѣ, ни отцу не угнаться за этимъ практичнымъ ребенкомъ, который такъ умѣло и ловко устраивалъ свои дѣлишки...

  

  

   Гимназистъ 6-го класса харьковской гимназ³и Поползухинъ пр³ѣхалъ, въ качествѣ репетитора, въ усадьбу помѣщика Плантова - "Кривые углы".

   Ѣхать пришлось восемьсотъ верстъ по желѣзной дорогѣ, восемьдесятъ - лошадьми, а восемь - идти пѣшкомъ, такъ какъ кучеръ отъ совершенно неизвѣстныхъ причинъ неожиданно оказался до того пьянымъ, что свалился на лошадь и, погрозивъ Поползухину грязнымъ кулакомъ, молн³еносно заснулъ.

   Поползухинъ потащилъ чемоданъ на рукахъ и, усталый, разстроенный, къ вечеру добрелъ до усадьбы "Кривые углы".

   Неизвѣстная дѣвка выглянула изъ окна флигеля, увидѣвъ его, выпала оттуда на землю и, съ крикомъ ужаса, понеслась въ барск³й домъ.

   Поджарая старуха выскочила на крыльцо дома, всплеснула руками и, подскакивая на ходу, убѣжала въ заросш³й, глухой садъ.

   Маленьк³й мальчикъ осторожно высунулъ голову изъ дверей голубятни, увидѣлъ гимназиста Поползухина съ чемоданомъ въ рукахъ, показалъ языкъ и горько заплакалъ:

   - Чтобъ ты пропалъ, собач³й учитель! Напрасно я укралъ для кучера Афанас³я бутылку водки, чтобъ онъ завезъ тебя въ лѣсъ и бросилъ. Обожди, оболью я тебѣ кустюмъ черниломъ!

   Поползухинъ погрозилъ ему пальцемъ, вошелъ въ домъ и, не найдя никого, сѣлъ на деревянный диванъ.

   Парень лѣтъ семнадцати вышелъ съ грязной тарелкой въ рукахъ, остановился при видѣ гимназиста и долго стоялъ такъ, обомлѣвш³й, съ круглыми отъ страха глазами. Постоявъ немного, уронилъ тарелку, сталъ на колѣни, подобралъ осколки въ карманы штановъ и ушелъ.

   Вышелъ толстый человѣкъ въ халатѣ, съ трубкой. Пососалъ ее задумчиво, разогналъ волосатой рукой дымъ и сказалъ громко:

   - Навѣрно, это самый учитель и есть. Пр³ѣхалъ съ чемоданомъ. Да-съ. Сидитъ на диванѣ. Такъ то, братъ Плантовъ. Учитель къ тебѣ пр³ѣхалъ.

   Сообщивъ самому себѣ эту новость, помѣщикъ Плантовъ обрадовался, заторопился, захлопалъ въ ладоши, затанцовалъ на толстыхъ ногахъ.

   - Эй, кто есть? Копанчукъ, Павло! Возьмите его чемоданъ! А что, учитель, играете вы въ кончины?

   - Нѣтъ, - сказалъ Поползухинъ. - А вашъ мальчикъ меня языкомъ дразнилъ.

   - Высѣку. Да это нетрудно: сдаются карты вмѣстѣ съ кончинами... Пойдемъ, покажу...

   Схвативъ Поползухина за рукавъ, онъ потащилъ его во внутренн³я комнаты; въ столовой они наткнулись на нестарую женщину въ темной кофтѣ, съ бантомъ на груди.

   - Чего ты его тащишь? Опять, навѣрно, со своими проклятыми картами? Дай ты ему лучше отдохнуть, умыться съ дороги.

   - Здравствуйте, сударыня. Я учитель Поползухинъ изъ города.

   - Ну, что-жъ дѣлать, - вздохнула она. - Мало ли съ кѣмъ какъ бываетъ. Иногда и среди учителей попадаются хорош³е люди. Только ужъ ты у насъ, сдѣлай милость, мертвецовъ не рѣжь.

   - Зачѣмъ же мнѣ ихъ рѣзать? - удивился Поползухинъ.

   - То-то и я говорю - незачѣмъ. Отъ Бога грѣхъ и отъ людей срамъ. Пойди къ себѣ, хоть лицо оплесни. Обпылило тебя.

   Таковъ былъ первый день пр³ѣзда гимназиста Поползухина къ помѣщику Плантову.

  

  

   На другой день, послѣ обѣда, Поползухинъ, сидя въ своей комнатѣ, чистилъ мыломъ пиджакъ, залитый чернилами. Мальчикъ Андрейка стоялъ тутъ же на колѣнахъ и горько плакалъ, перемежая это занят³е попытками вытащить съ помощью зубовъ, маленьк³й гвоздикъ, забитый въ стѣну на высотѣ его носа.

   Противъ Поползухина сидѣлъ съ колодой картъ помѣщикъ Плантовъ и ожидалъ, когда Поползухинъ кончитъ свою работу.

   - Ученье очень трудная вещь - говорилъ Поползухинъ. - Вы знаете, что такое тригонометр³я?

   - Нѣтъ.

   - Десять лѣтъ изучать надо. Алгебру семь съ половиной лѣтъ, латинск³й языкъ десять лѣтъ. Да и то потомъ ни черта не знаешь! Трудно. Профессора двадцать тысячъ въ годъ получаютъ.

   Плантовъ, подперевъ щеку рукой, сосредоточенно слушалъ Поползухина.

   - Да, теперь народъ другой, - сказалъ онъ. - Все знаютъ. Вы на граммофонѣ умѣете играть?

   - Какъ играть?

   - А такъ. Прислалъ мнѣ тесть на имянины изъ города граммофонъ... Труба есть такая, кружочки. А какъ на немъ играть - бѣсъ его знаетъ. Такъ и стоитъ безъ дѣла.

   Поползухинъ внимательно посмотрѣлъ на Плантова, отложилъ въ сторону пиджакъ и сказалъ:

   - Да, я на граммофонѣ немного умѣю играть. Учился. Только это трудно, откровенно говоря.

   - Ну? Играете?! Вотъ такъ браво!..

   Плантовъ оживился, вскочилъ и сейчасъ же схватилъ гимназиста за рукавъ.

   - Пойдемъ, вы намъ поиграете! Ну, его къ бѣсу, вашъ пиджакъ. Послѣ очистите. Послушаемъ, какъ оно это... Жена, жена! Иди сюда, бери вязанье - учитель на граммофонѣ будетъ играть!

   Граммофонъ лежалъ въ зеленомъ сундукѣ, подъ бѣличьимъ салопомъ, завернутый въ как³я то газеты и коленкоръ.

   Поползухинъ, съ мрачнымъ рѣшительнымъ лицомъ вынулъ граммофонъ, установилъ его, приставилъ рупоръ и махнулъ рукой.

   - Потрудитесь, господа, отойти подальше. Андрейка ты зачѣмъ съ колѣнъ всталъ? Какъ пиджаки чернилами обливать - на это ты мастеръ, а какъ на колѣняхъ стоять, ты не мастеръ? Господа, будьте добры сѣсть подальше: вы меня нервируете.

   - А вы его не испортите? - испуганно спросилъ Плантовъ. - Вещь дорогая.

   Поползухинъ презрительно усмѣхнулся.

   - Не безпокойтесь: не съ такими аппаратами дѣло имѣли...

   Онъ всунулъ въ отверст³е иглу, положилъ пластинку и завелъ пружину.

   Всѣ ахнули: изъ трубы доносился визгливый человѣческ³й голосъ, кричавш³й: "выйду-ль я на рѣченьку"...

   Блѣдный отъ гордости и упоенный собственнымъ могуществомъ, стоялъ Поползухинъ около граммофона и изрѣдка съ хладнокров³емъ опытнаго, видавшаго виды мастера, подкручивалъ винтикъ, регулировавш³й высоту звука.

   Помѣщикъ Плантовъ хлопалъ себя по бедрамъ вскрикивалъ и, подбѣгая ко всѣмъ, говорилъ:

   - Ты понимаешь что это такое? Человѣческ³й голосъ изъ трубы!.. Андрейка, видишь, болванъ, какого мы тебѣ хорошаго учителя нашли?.. А ты все по крышамъ лазишь... А ну, еще что-нибудь изобразите, господинъ Поползухинъ!

   Въ дверяхъ столпилась дворня съ исковерканными изумлен³емъ и тайнымъ страхомъ лицами: дѣвка, выпавшая вчера изъ окна, мальчишка, разбивш³й тарелку, и даже продажный кучеръ Афанас³й, сговоривш³йся съ Андрейкой погубить учителя...

   Потомъ, крадучись, пришла вчерашняя поджарая старуха... Она заглянула въ комнату, увидѣла учителя, блестящ³й рупоръ, всплеснула руками и снова умчалась, подпрыгивая, въ садъ.

   Въ "Кривыхъ углахъ" она считалась самымъ пугливымъ, дикимъ и глупымъ существомъ.

  

  

   Для гимназиста Поползухина наступили свѣтлые, безоблачные дни... Андрейка боялся его до обморока и большей частью, сидѣлъ на крышѣ, спускаясь только тогда, когда игралъ граммофонъ...

   Помѣщикъ Плантовъ забылъ уже о кончинахъ и цѣлый день ходилъ по пятамъ за Поползухинымъ, монотонно повторяя молящимъ голосомъ:

   - Ну, сыграйте что-нибудь... Очень прошу васъ!..Чего, въ самомъ дѣлѣ...

   - Да нѣтъ, я сейчасъ не могу, - манерничалъ Поползухинъ.

   - Почему не можете?

   - Для этого нужно подходящее настроен³е. А вашъ Андрейка меня разнервничалъ...

   - А бѣсъ съ нимъ! Плюньте вы на это ученье. Будемъ лучше играть на граммофонѣ... Ну, сыграйте сейчасъ...

   - Эхъ, - качалъ лохматой головой Поползухинъ. - Что ужъ съ вами дѣлать... Пойдемте!..

   Госпожа Плантова за обѣдомъ подкладывала Поползухину лучш³е куски, поила его наливкой, и всѣмъ своимъ видомъ показывала, что она не прочь нарушить супружеск³й долгъ, ради такого искуснаго музыканта и галантнаго человѣка.

   Вся дворня, при встрѣчѣ съ Поползухинымъ, снимала шапки и кланялась. Выпавшая въ свое время изъ окна дѣвка каждый день ставила въ комнату учителя громадный свѣж³й букетъ цвѣтовъ, а парень, разбивш³й тарелку, чистилъ сапоги учителя такъ яростно, что во время этой операц³и къ нему опасно было подходить на близкое разстоян³е: амплитуда колебан³й щетки достигала чуть не цѣлой сажени...

   И только одна поджарая старуха не могла превозмочь непобѣдимую робость передъ страннымъ могущественнымъ учителемъ - при видѣ его, съ крикомъ убѣгала въ садъ и долго сидѣла въ крыжовникѣ, что отражалось на ея хозяйственныхъ работахъ.

   Самъ Поползухинъ, кромѣ граммофонныхъ занят³й - ничего не дѣлалъ: Андрейку не видѣлъ по цѣлымъ днямъ, помыкалъ всѣмъ домомъ, ѣлъ пять разъ въ сутки, и иногда, просыпаясь ночью, звалъ приставленнаго къ нему парня:

   - Принеси-ка мнѣ чего-нибудь поѣсть... Студня что-ли, и мяса. Да наливки дай...

   Услышавъ шумъ, помѣщикъ Плантовъ поднимался съ кровати, надѣвалъ халатъ и заходилъ къ учителю.

   - Кушаете? А что, въ самомъ дѣлѣ - выпью-ка и я наливки. А ежели вамъ спать не особенно хочется - пойдемъ, вы мнѣ поиграете что нибудь, а?

   Поползухинъ съѣдалъ принесенное, выпроваживалъ огорченнаго Плантова и заваливался спать...

  

  

   Съ утра Поползухинъ уходилъ гулять въ поле, къ рѣкѣ... Дворня, по поручен³ю Плантова, бѣгала за нимъ, искала, аукала и, найдя, говорила:

   - Идите, барчукъ, въ домъ. Баринъ просятъ васъ на той машинѣ играть.

   - А, ну его къ чорту, - морщился Поползухинъ. - Не пойду. Скажите - нѣтъ настроен³я для игры.

   - Идите, барчукъ... Барыня тоже очень просила. И Андрейка плачутъ, слухать хочутъ.

   - Скажите - вечеромъ поиграю!

   Однажды, ничего не подозрѣвавш³й Поползухинъ, возвращался съ прогулки къ обѣду... Въ двадцати шагахъ отъ дома онъ вдругъ остановился и, вздрогнувъ сталъ прислушиваться.

   - Выйду-ль я на рѣченьку... - заливался граммофонъ.

   Съ крикомъ бѣшенства и ужаса схватился гимназистъ Поползухинъ за голову и бросился въ домъ... Сомнѣн³й не было: граммофонъ игралъ, а въ трехъ шагахъ отъ него стоялъ неизвѣстный Поползухину студентъ и добродушно-насмѣшливо поглядывалъ на окружающихъ.

   - Да что-жъ тутъ мудренаго, - говорилъ онъ. - Механизмъ самый простой. Даже Андрейка великолѣпно съ нимъ управится...

   - Зачѣмъ вы безъ меня трогали граммофонъ? - сердито крикнулъ Поползухинъ.

   - Смотри, какая цаца! - сказалъ ядовито помѣщикъ Плантовъ. - Будто это его граммофонъ. Что-жъ ты намъ кружилъ голову, что на немъ играть нужно учиться?.. А вотъ Митя Калантаровъ пр³ѣхалъ и сразу заигралъ. Эхъ, ты... карандашъ! А позвольте, Митя, я теперь заведу. То-то, здорово! Теперь цѣлый день буду играть. Позвольте васъ поцѣловать, уважаемый Митя, что вздумали свизитировать насъ, стариковъ.

   За обѣдомъ на Поползухина не обращали никакого вниман³я... Говядину ему подложили жилистую, съ костью, вмѣсто наливки, онъ пилъ квасъ, а послѣ обѣда Плантовъ, уронивъ разсѣянный взглядъ на Андрейку, схватилъ его за ухо и крикнулъ:

   - Ну, братъ, довольно тебѣ шалберничать... Нагулялся!.. Учитель! Займитесь.

   Поползухинъ схватилъ Андрейку за руку и бѣшено дернулъ его.

   - Пойдемъ!

   И они пошли, не смотря другъ на друга... По дорогѣ гимназистъ далъ Андрейкѣ два тумака, а тотъ улучилъ минуту и плюнулъ учителю на сапогъ.

  

  

  

   Однажды въ сумерки весенняго, кротко умиравшаго дня, къ Иринѣ Владим³ровнѣ Овраговой пришла дѣвочка двѣнадцати лѣтъ Галочка Кегичъ.

   Снявъ въ передней верхнюю сѣрую кофточку и гимназическую шляпу, Галочка подергала ленту въ длинной русой косѣ, провѣрила все ли на мѣстѣ - и вошла въ неосвѣщенную комнату, гдѣ сидѣла Ирина Владим³ровна.

   - Гдѣ вы тутъ?

   - Это кто? А! Сестра своего брата. Мы съ вами немного вѣдь знакомы. Здравствуйте, Галочка.

   - Здравствуйте, Ирина Владим³ровна. Вотъ вамъ письмо отъ брата. Хотите, читайте его при мнѣ, хотите - я уйду.

   - Нѣтъ; зачѣмъ же; посидите со мной, Галочка. Такая тоска... Я сейчасъ.

   Она зажгла электрическую лампочку съ перламутровымъ абажуромъ и при свѣтѣ ея погрузилась въ чтен³е письма.

   Кончила...

   Рука съ письмомъ вяло, безсильно упала на колѣни а взглядъ мертво и тускло застылъ на освѣщенномъ краешкѣ золоченой рамы на стѣнѣ.

   - Итакъ - все кончено? Итакъ - уходите?

   Голова опустилась ниже.

   Галочка сидѣла, затушеванная полутьмой, вытянувъ скрещенныя ножки въ лакированныхъ туфелькахъ и склонивъ голову на сложенныя ладонями руки.

   И вдругъ въ темнотѣ звонко, - какъ стукъ хрустальнаго бокала-о-бокалъ - прозвучалъ ея задумчивый голосокъ:

   - Удивительная эта штука - жизнь.

   - Что-о-о? - вздрогнула Ирина Владим³ровна.

   - Я говорю: удивительная вещь - наша жизнь. Иногда бываетъ смѣшно, иногда грустно.

   - Галочка! Почему вы это говорите?

   - Да вотъ смотрю на васъ и говорю. Плохо вѣдь вамъ, небось, сейчасъ.

   - Съ чего вы взяли...

   - Да письмо-то это, большая радость, что ли?..

   - А вы развѣ... Знаете... содержан³е письма?

   - Не знала бы, не говорила бы,

   - Развѣ Николай показывалъ вамъ...

   - Колька дуракъ. У него не хватитъ даже соображен³я поговорить со мной, посовѣтоваться. Ничего онъ мнѣ не показывалъ. Я хотѣла было изъ самолюб³я отказаться снести письмо, да потомъ мнѣ стало жалко Кольку. Смѣшной онъ и глупый.

   - Галочка... Какая вы странная. Вамъ двѣнадцать лѣтъ, кажется, а вы говорите, какъ взрослая.

   - Мнѣ, вообще, много приходится думать. За всѣхъ думаешь, заботишься, чтобы всѣмъ хорошо было. Вы думаете, это легко!

   Взглядъ Ирины Владим³ровны упалъ на прочитанное письмо и снова низко опустилась голова.

   - И вы тоже, миленькая, хороши! Нечистый дернулъ васъ потопаться съ этимъ осломъ Климухинымъ въ театръ. Очень онъ вамъ нуженъ, да? Вѣдь я знаю вы его не любите, вы Кольку моего любите - такъ зачѣмъ же это? Вотъ все оно такъ скверно и получилось.

   - Значить, Николай изъ-за этого... Боже, как³е пустяки! Что же здѣсь такого, если я пошла въ театръ съ человѣкомъ, который мнѣ нуженъ, какъ прошлогодн³й снѣгъ.

   - Смѣшная вы, право. Уже большой человѣкъ вы, а ничего не смыслите въ этихъ вещахъ. Когда вы говорите это мнѣ, я все понимаю, потому что умная и, кромѣ того - дѣвочка. А Колька большой ревнивый мужчина. Узналъ - вотъ и полѣзъ на стѣну. Надо бы, кажется, понять эту простую штуку...

   - Однако, онъ мнѣ не пишетъ причины его разрыва со мной.

   - Не пишетъ ясно почему: изъ самолюб³я. Мы, Кегичи, всѣ безумно самолюбивы.

   Обѣ немного помолчали.

   - И смѣшно мнѣ глядѣть на васъ обоихъ и досадно. Изъ-за какого рожна, спрашивается, люди себѣ кровь портятъ? Насквозь васъ вижу: любите другъ друга такъ, что ажъ чертямъ тошно. А мучаете одинъ другого. Вотъ ужъ никому этого не нужно. Знаете, выходите за Кольку замужъ. А то прямо смотрѣть на васъ тошнехонько.

   - Галочка! Но вѣдь онъ пишетъ, что не любитъ меня!..

   - А вы и вѣрите? Эхъ, вы. Вы обратите вниман³е: раньше у него были как³я-то тамъ любовницы...

   - Галочка!

   - Чего тамъ - Галочка. Я, слава Богу, уже 12 лѣтъ Галочка. Вотъ я и говорю: раньше у него было по три любовницы сразу, а теперь вы одна. И онъ все время глядитъ на васъ, какъ котъ на сало.

   - Галочка!!

   - Ладно тамъ. Не подумайте, пожалуйста, что я какая-нибудь испорченная дѣвчонка, а просто, я все понимаю. Толковый ребенокъ, что и говорить. Только вы Кольку больше не дразните.

   - Чѣмъ же я его дразню?

   - А зачѣмъ вы въ письмѣ написали о томъ художникѣ, который васъ домой съ вечера провожалъ? Кто васъ за языкъ тянулъ? Зачѣмъ? Только чтобы моего Кольку подразнить. Стыдно! А еще большая!

   - Галочка!.. Откуда вы объ этомъ письмѣ знаете?!

   - Прочитала.

   - Неужели, Коля...

   - Да, какъ же! Держите карманъ шире... Просто открыла незапертый ящикъ и прочитала...

   - Галочка!!!

   - Да вѣдь я не изъ простого любопытства. Просто хочу васъ и его устроить, съ рукъ сплавить просто. И прочитала, чтобы быть... какъ это говорится? Въ курсѣ дѣла.

   - Вы, можетъ быть, и это письмо прочитали?

   - А какже! Что я вамъ простой почтальонъ, что ли, чтобы въ темную письма носить... Прочитала. Да вы не безпокойтесь! Я для вашей же пользы это... Вѣдь никому не разболтаю.

   - А вы знаете, что чуж³я письма читать не благородно?

   - Начихать мнѣ на это. Что съ меня можно взять? Я маленькая. А вы большой глупышъ. Обождите, я васъ сейчасъ поцѣлую. Вотъ такъ. А теперь - надѣвайте кофточку, шляпу - и маршъ къ Колькѣ. Я васъ отвезу.

   - Нѣтъ, Галочка - ни за что!

   - Вотъ поговорите еще у меня. Ужъ вы разъ надѣлали глупостей, такъ молчите. А Колька сейчасъ лежитъ у себя на диванѣ носомъ внизъ и киснетъ какъ собака. Вообразите - лежитъ и киснетъ... Вдругъ - входите вы! Да вѣдь онъ захрюкаетъ отъ радости.

   - Но вѣдь онъ же мнѣ написалъ, что...

   - Чихать я хотѣла на его письмо. Ревнивый этотъ самый Колька, какъ чортъ. Навѣрно, и я такая же буду, какъ выросту. Ну, не разговаривайте. Одѣвайтесь! Ишь, ты! И у васъ вонъ глазки повеселѣли. Ахъ вы, мышатки мои милые!..

   - Такъ я переодѣнусь только въ другое платье...

   - Ни-ни! Надо, чтобы все по-домашнему было. Это уютненькое. Только снимите съ волосъ зеленую бархатку, она вамъ не идетъ... Есть красная?

   - Есть.

   - Ну, вотъ и умница. Давайте, я вамъ приколю. Вы красивая и симпатичная.. Люблю такихъ. Ну, поглядите теперь на меня... Улыбаетесь? То-то. А Колькѣ прямо, какъ пр³ѣдете, такъ и скажите: "Коля, ты дуракъ". Вѣдь вы съ нимъ на ты, я знаю. И цѣлуетесь уже. Разъ видѣла. На диванчикѣ. Женитесь, ей Богу, чего тамъ.

   - Галочка! Вы прямо необыкновенный ребенокъ.

   - Ну, да! Скажете тоже. Черезъ четыре года у насъ въ деревнѣ нашего брата уже замужъ выдаютъ, а вы говорите ребенокъ. Охо-хо!.. Уморушка съ вами. Духами немного надушитесь - у васъ хорош³е духи - и поѣдемъ. Дайте ему слово, что вы плевать хотѣли на Климухина и скажите Колькѣ, что онъ самый лучш³й. Мужчины это любятъ. Готовы, сокровище мое? Ну, - айда къ этой старой крысѣ!

   "Старая крыса", увидѣвъ вошедшую странную пару, вскочилъ съ дивана и растерянный, со скрытымъ восторгомъ во взорѣ, бросился къ Иринѣ Владим³ровнѣ

   - Вы?!.. У меня?.. А письмо... получили?..

   - Чихать мы хотѣли на твое письмо, - засмѣялась Галочка, толкая его въ затылокъ. - Плюньте на все и берегите здоровье. Поцѣлуйтесь, дѣтки, а я уже смертельно устала отъ этихъ передрягъ.

   Оба усѣлись рядомъ на диванѣ и рука къ рукѣ, плечо, къ плечу - прильнули другъ къ другу.

   - Готово? - дѣловымъ взглядомъ окинула эту группу съ видомъ скульптора-автора Галочка. - Ну, а мнѣ больше некогда возиться съ вами. У меня, дѣтки признаться откровенно, съ ариѳметикой что-то не ладно. Пойти подзубрить, что ли. Благословляю васъ и ухожу. Колъ-то мнѣ изъ-за васъ тоже, знаете, получать не разсчетъ...

  

  

  

   Обращая взоръ свой къ тихимъ розовымъ долинамъ моего дѣтства, я до сихъ поръ испытываю подавленный ужасъ передъ Страшнымъ Мальчикомъ.

   Широкимъ полемъ разстилается умилительное дѣтство - безмятежное купанье съ десяткомъ другихъ мальчишекъ въ Хрустальной бухтѣ, шатанье по Историческому бульвару съ цѣлымъ ворохомъ наворованной сирени подмышкой, бурная радость по поводу какого-нибудь печальнаго событ³я, которое давало возможность пропустить учебный день, "большая перемѣна" въ саду подъ акац³ями, змѣившими золотисто-зеленыя пятна по растрепанной книжкѣ "Родное Слово" Ушинскаго, дѣтск³я тетради, радовавш³я взоръ своей снѣжной бѣлизной въ моментъ покупки и внушавш³я на другой день всѣмъ благомыслящимъ людямъ отвращен³е своимъ грязнымъ пятнистымъ видомъ, тетради, въ которыхъ по тридцати, сорока разъ повторялось съ достойнымъ лучшей участи упорствомъ: "Нитка тонка, а Ока широка" или пропагандировалась несложная проповѣдь альтруизма "Не кушай, Маша, кашу, оставь кашу Мишѣ", переснимочныя картинки на поляхъ географ³и Смирнова, особый сладк³й сердцу запахъ непровѣтреннаго класса - запахъ пыли и прокисшихъ чернилъ, ощущен³е сухого мѣла на пальцахъ послѣ усердныхъ занят³й у черной доски, возвращен³е домой подъ ласковымъ весеннимъ солнышкомъ, по протоптаннымъ среди густой грязи, полупросохшимъ, упругимъ тропинкамъ мимо маленькихъ мирныхъ домиковъ Ремесленной улицы, и, наконецъ, - среди этой кроткой долины дѣтской жизни, какъ нѣк³й грозный дубъ возвышается крѣпк³й, смахивающ³й на желѣзный болтъ, кулакъ, вѣнчающ³й худую, жилистую, подобно жгуту изъ проволоки, руку Страшнаго Мальчика.

   Его христ³анское имя было Иванъ Аптекаревъ, уличная кличка сократила его на "Ваньку Аптекаренка", а я въ пугливомъ кроткомъ сердцѣ моемъ окрестилъ его: Страшный Мальчикъ.

   Дѣйствительно, въ этомъ мальчикѣ было что-то страшное: жилъ онъ въ мѣстахъ совершенно неизслѣдованныхъ - въ нагорной части Цыганской Слободки; носились слухи, что у него были родители, но онъ, очевидно, держалъ ихъ въ черномъ тѣлѣ, не считаясь съ ними, запугивая ихъ; говорилъ хриплымъ голосомъ, поминутно сплевывая тонкую, какъ нитка, слюну сквозь выбитый Хромымъ Возжонкомъ (легендарная личность!) зубъ; одѣвался же онъ такъ шикарно, что никому изъ насъ даже въ голову не могло придти скопировать его туалетъ: на ногахъ рыж³е, пыльные башмаки съ чрезвычайно тупыми носками, голова вѣнчалась фуражкой, измятой, переломленной въ неподлежащемъ мѣстѣ, и съ козырькомъ, треснувшимъ посрединѣ самымъ вкуснымъ образомъ.

   Пространство между фуражкой и башмаками заполнялось совершенно выцвѣтшей форменной блузой, которую охватывалъ широченный кожаный поясъ, спускавш³йся на два вершка ниже, чѣмъ это полагалось природой, а на ногахъ красовались штаны, столь вздувш³еся на колѣнкахъ и затрепанныхъ внизу, - что Страшный Мальчикъ однимъ видомъ этихъ брюкъ могъ навести панику на населен³е.

   Психолог³я Страшнаго Мальчика была проста, но совершенно намъ, обыкновеннымъ мальчикамъ, непонятна. Когда кто-нибудь изъ насъ собирался подраться, онъ долго примѣривался, вычислялъ шансы, взвѣшивалъ и, даже все взвѣсивъ, долго колебался, какъ Кутузовъ передъ Бородино. А Страшный Мальчикъ вступалъ въ любую драку просто, безъ вздоховъ и приготовлен³й: увидѣвъ не понравившагося ему человѣка, или двухъ или трехъ, - онъ крякалъ, сбрасывалъ поясъ и, замахнувшись правой рукой такъ далеко, что она чуть его самого не хлопала по спинѣ, бросался въ битву.

   Знаменитый размахъ правой руки дѣлалъ то, что первый противникъ летѣлъ на землю, вздымая облако пыли; ударъ головой въ животъ валилъ второго; трет³й получалъ неуловимые, но страшные удары обѣими ногами... Если противниковъ было больше, чѣмъ три, то четвертый и пятый летѣли отъ снова молн³еносно закинутой назадъ правой руки, отъ методическаго удара головой въ животъ - и такъ далѣе.

   Если же на него нападали пятнадцать, двадцать человѣкъ, то сваленный на землю Страшный Мальчикъ стоически переносилъ дождь ударовъ по мускулистому гибкому тѣлу, стараясь только повертывать голову съ тѣмъ расчетомъ, чтобы примѣтить, кто въ какое мѣсто и съ какой силой бьетъ, дабы въ будущемъ закончить счеты со своими истязателями.

   Вотъ что это былъ за человѣкъ - Аптекаренокъ.

   Ну, неправъ ли я былъ, назвавъ его въ сердцѣ своемъ Страшнымъ Мальчикомъ?

   Когда я шелъ изъ училища въ предвкушен³и освѣжительнаго купанья на "Хрусталке", или бродилъ съ товарищемъ по Историческому бульвару въ поискахъ ягодъ шелковицы, или просто бѣжалъ невѣдомо куда, по невѣдомымъ дѣламъ, - все время налетъ тайнаго неосознаннаго ужаса тѣснилъ мое сердце: сейчасъ гдѣ-то бродить Аптекаренокъ въ поискахъ своихъ жертвъ... Вдругъ онъ поймаетъ меня и изобьетъ меня въ конецъ - "пуститъ юшку", по его живописному выражен³ю.

   Причины для расправы у Страшнаго Мальчика всегда находились...

   Встрѣтивъ какъ-то при мнѣ моего друга Сашку Ганнибацера, Аптекаренокъ холоднымъ жестомъ остановилъ его и спросилъ сквозь зубы:

   - Ты чего на нашей улицѣ задавался?

   Поблѣднѣлъ бѣдный Ганнибацеръ и прошепталъ безнадежнымъ тономъ:

   - Я... не задавался.

   - А кто у Снурцына шесть солдатскихъ пуговицъ отнялъ?

   - Я не... отнялъ ихъ. Онъ ихъ проигралъ.

   - А кто ему по мордѣ далъ?

   - Такъ онъ же не хотѣлъ отдавать.

   - Мальчиковъ на нашей улицѣ нельзя бить, - замѣтилъ Аптекаренокъ и, по своему обыкновен³ю, съ быстротой молн³и перешелъ къ подтвержден³ю высказаннаго положен³я: со свистомъ закинулъ руку за спину, ударилъ Ганнибацера въ ухо, другой рукой ткнулъ "подъ вздохъ", отчего Ганнибацеръ переломился надвое и потерялъ всякое дыхан³е, ударомъ ноги сбилъ оглушеннаго, увѣнчаннаго синякомъ Ганнибацера на землю, и полюбовавшись на дѣло рукъ своихъ, сказалъ прехладнокровно:

   - А ты... (это относилось ко мнѣ, замершему при видѣ Страшнаго Мальчика, какъ птичка, передъ пастью змѣи)... А ты что? Можетъ, тоже хочешь получить?

   - Нѣтъ, - пролепеталъ я, переводя взоръ съ плачущаго Ганнибацера на Аптекаренка. - За что же... Я ничего.

   Загорѣлый, жилистый, не первой свѣжести кулакъ закачался, какъ маятникъ, у самаго моего глаза.

   - Я до тебя давно добираюсь... Ты мнѣ попадешь подъ веселую руку. Я тебѣ покажу, какъ съ баштана незрѣлые арбузы воровать!

   "Все знаетъ проклятый мальчишка", подумалъ я. И спросилъ, осмѣлѣвъ:

   - А на что они тебѣ... Вѣдь это не твои.

   - Ну, и дуракъ. Вы воруете всѣ незрѣлые, а как³е-же мнѣ останутся? Если еще разъ увижу около баштана - лучше бы тебѣ и на свѣтъ не родиться.

   Онъ исчезъ, а я послѣ этого нѣсколько дней ходилъ по улицѣ съ чувствомъ безоружнаго охотника, бредущаго по тигровой тропинкѣ и ожидающаго, что вотъ-вотъ зашевелится тростникъ, и огромное, полосатое тѣло мягко и тяжело мелькнетъ въ воздухѣ.

   Страшно жить на свѣтѣ маленькому человѣку.

   Страшнѣе всего было, когда Аптекаренокъ приходилъ купаться на камни въ Хрустальную бухту.

   Ходилъ онъ всегда одинъ, безъ охраны, несмотря на то, что всѣ окружающ³е мальчики ненавидѣли его и желали ему зла.

   Когда онъ появлялся на камняхъ, перепрыгивая со скалы на скалу, какъ жилистый поджарый волченокъ, всѣ невольно притихали и принимали самый невинный видъ, чтобы не вызвать какимъ-нибудь неосторожнымъ жестомъ или словомъ его суроваго вниман³я.

   А онъ въ три-четыре методическихъ движен³я сбрасывалъ блузу, зацѣпивъ на ходу и фуражку, потомъ штаны, стянувъ заодно съ ними и ботинки и уже красовался передъ нами, четко вырисовываясь смуглымъ изящнымъ тѣломъ спортсмэна на фонѣ южнаго неба. Хлопалъ себя по груди и если былъ въ хорошемъ настроен³и, то, оглядѣвъ взрослаго мужчину, затесавшагося какимъ-нибудь образомъ въ нашу дѣтскую компан³ю, говорилъ тономъ приказан³я:

   - Братцы! А ну, покажемъ ему "рака".

   Въ этотъ моментъ вся