Аверченко Аркадий Тимофеевич - О маленьких - для больших

тъ восторга, она машетъ на меня руками и кричитъ:

   - Нѣтъ, моя, моя, моя! У тебя другая.

   - Лида! Знаешь ты, что это - плаг³атъ? Стыдись!

   Чтобы замять разговоръ, она проситъ:

   - Покажи картинки.

   - Ладно. Хочешь я найду въ журналѣ твоего жениха?

   - Найди.

   Я беру старый журналъ, отыскиваю чудовище, изображающее гоголевскаго В³я, и язвительно преподношу его дѣвочкѣ.

   - Вотъ твой женихъ.

   Въ ужасѣ она смотритъ на страшилище, а затѣмъ, скрывъ горькую обиду, говоритъ съ притворной лаской:

   - Хорошо-о... Теперь дай ты мнѣ книгу - я твоего жениха найду.

   - Ты хочешь сказать: невѣсту?

   - Ну, невѣсту.

   Опять тишина. Влѣзши на диванъ, Лида тяжело дышетъ и все перелистываетъ книгу, перелистываетъ...

   - Пойди сюда, дядя, - неувѣренно подзываетъ она. - Вотъ твоя невѣста...

   Палецъ ея робко ложится на корявый стволъ старой растрепанной ивы.

   - Э, нѣтъ, милая. Какая же это невѣста? Это дерево. Ты поищи женщину пострашнѣе.

   Опять тишина и частый шорохъ переворачиваемыхъ листовъ. Потомъ тих³й, тонк³й плачъ.

   - Лида, Лидочка... Что съ тобой?

   Едва выговаривая отъ обильныхъ слезъ, она бросается ничкомъ на книгу и горестно кричитъ:

   - Я не могу... найти... для тебя... страшную... невѣсту.

   Пожавъ плечами, сажусь за революц³ю; углубляюсь въ чтен³е. Тишина... Оглядываюсь.

   Съ непросохшими глазами, Лида держитъ передъ собой дверной ключъ и смотритъ на меня въ его отверст³е. Ее удивляетъ, что, если ключъ держать къ глазу близко, то я виденъ весь, а если отодвинуть, то только кусокъ меня.

   Кряхтя, она сползаетъ съ дивана, приближается ко мнѣ и смотритъ въ ключъ на разстоян³и вершка отъ моей спины.

   И въ глазахъ ея с³яетъ неподдѣльное изумлен³е и любопытство передъ неразрѣшимой загадкой природы.

  

  

  

   Существуетъ такая рубрика шутокъ и остротъ, которая занимаетъ очень видное мѣсто на страницахъ юмористическихъ журналовъ, - рубрика, безъ которой не обходится ни одинъ самый маленьк³й юмористическ³й отдѣлъ въ газетѣ.

   Рубрика эта - "наши дѣти".

   Соль остротъ "наши дѣти" всегда въ томъ, что вотъ, дескать, как³я ужасныя пошли нынче дѣти, какъ м³ръ измѣнился и какъ ребята постепенно дѣлаются совершенно невыносимыми, ставя своихъ родителей и знакомыхъ въ ужасное положен³е.

   Обыкновенно, остроты "наши дѣти" фабрикуются по одному и тому же методу:

   - Бабушка, ты видѣла Лысую гору?

   - Нѣтъ, милый.

   - А какъ же папа говорилъ вчера, ты сущая вѣдьма?

   Или:

   - Володя, поцѣлуй маму, - говоритъ папа. - Поблагодари ее за обѣдъ.

   - А почему, - говоритъ Володя, - вчера дядя Гриша цѣловалъ въ будуарѣ маму передъ обѣдомъ?

   Или совсѣмъ просто:

   - Дядя, ты лысый дуракъ?

   - Что ты, Лизочка!

   - Ну, да, мама. Ты сама же вчера сказала папѣ, что дядя - лысый дуракъ.

   Бываютъ сюжеты настолько затасканные, что они уже перестаютъ быть затасканными, перестаютъ быть "дурнымъ тономъ литературы". Таковъ сюжетъ "наши дѣти".

   Поэтому, я и хочу разсказать сейчасъ истор³ю о "нашихъ дѣтяхъ".

   Отъ праздничныхъ расходовъ, отъ покупокъ разныхъ гусей, сапогъ, сардинъ, новаго самовара, икры и браслетки для жены - у чиновника Плѣшихина осталось немного денегъ.

   Онъ остановился у витрины игрушечнаго магазина и, разглядывая игрушки, подумалъ:

   "Куплю-ка я что-нибудь особенное своему Ванькѣ. Этакое что-нибудь съ заводомъ и пружиной!"

   Зашелъ въ магазинъ.

   - Дайте что-нибудь этакое для мальчишки восьми-девяти лѣтъ?

   Когда ему показали нѣсколько игрушекъ, онъ пришелъ въ восторгъ отъ искусно сдѣланнаго жокея на собакѣ: собака перебирала ногами, а жокей качался взадъ и впередъ и натягивалъ возжи, какъ живой. Долго смотрѣлъ на него Плѣшихинъ, смѣялся, удивлялся и просилъ завести снова и снова.

   Возвращаясь, ногъ подъ собой не чувствовалъ отъ радости, что напалъ на такую прекрасную вещь.

   Дома, раздѣвшись и проходя мимо дѣтской, услышалъ голоса. Пр³остановился...

   - О чемъ тамъ они совѣщаются? Мечтаютъ, навѣрное, ангелочки, о сюрпризахъ, гадаютъ, как³е кому достанутся подарки... Обуреваемы любопытствомъ - будетъ ли елка... О, золотое дѣтство!

   Разговаривали трое: Ванька, Вова и Лидочка.

   - Я все-таки, - говорилъ Ванька, - стою за то, чтобы ихъ не огорчать. Елку хотятъ устроить? Пусть! Картонажами ее увѣшать хотятъ - пусть забавляются. Но я думаю, что съ нашей стороны требуется все-таки самая простая деликатность: мы должны сдѣлать видъ, что намъ это нравится, что намъ весело, что мы въ восторгѣ. Ну... можно даже попрыгать вокругъ елки и съѣсть пару леденцовъ.

   - А по-моему, просто, - сказалъ прямолинейный Вова, - нужно выразить настоящее отношен³е къ этой пошлѣйшей елкѣ и ко всему тому, что отдаетъ сюсюканьемъ и благоглупостями нашихъ родителей. Къ чему это? Разъ это тоска...

   - Милый мой! Ты забываешь о традиц³и. Тебѣ-то легко сказать, а отецъ, можетъ быть, изъ-за этого цѣлую ночь спать не будетъ, онъ съ дѣтства привыкъ къ этому, безъ этого ему Рождество не въ Рождество. Зачѣмъ же безъ толку огорчать старика...

   - И смѣшно, и противно, - усмѣхнулся Вова, - какъ это они нынче устраивали елку: заперлись въ гостиной, клеютъ как³е-то картонажи, фонарики. Зачѣмъ? Что такое! Когда я, нарочно, спросилъ, что тамъ дѣлается, тетя Нина отвѣтила: "Тамъ мамѣ шьютъ новое платье!..." Секретъ полишинеля!... Всѣ засмѣялись.

   - Братцы! - умоляюще сказалъ добросердечный Ванька. - Во всякомъ случаѣ, ради Бога, не показывайте вида. Вы смотрите-ка, какъ я себя буду вести - безъ неумѣренныхъ восторговъ, безъ переигрыван³я, но просто сдѣлаю видъ, что я умиленъ, что у меня блестятъ глазки и сердце бьется отъ восторга. Сдѣлайте это и вы: порадуемъ стариковъ.

   Плѣшихинъ открылъ дверь и вошелъ въ дѣтскую сдѣлавъ видъ, что онъ ничего не слышалъ.

   - Здравствуйте, дѣтки! Ваня, погляди-ка, какой я тебѣ подарочекъ принесъ! Съ ума сойти можно!

   Онъ развернулъ бумагу и пустилъ въ ходъ жокея верхомъ на собакѣ.

   - Очень мило! - сказалъ Ваня, захлопавъ въ ладоши. - Какъ живой! Спасибо, папочка.

   - Тебѣ это нравится?

   - Конечно! Почему же бы этой игрушкѣ мнѣ не нравиться? Сработана на диво, въ замыслѣ и механикѣ много остроум³я, выдумки. Очень, очень мило.

   - Ваничка!!..

   - Что такое?

   - Милый мой! Ну, я тебя люблю - ну, будь же и ты со мной откровененъ... Скажи мнѣ, какъ ты находишь эту игрушку и почему у тебя такой странный тонъ?

   Ванька смущенно опустилъ голову.

   - Видишь ли, папа.... Если ты позволишь мнѣ быть откровеннымъ, я долженъ сказать тебѣ: ты совершенно не знаешь психолог³и ребенка, его вкусовъ и влечен³й (о, конечно, я не о себѣ говорю и не о Вовѣ - о присутствующихъ не говорятъ). По моему, ребенку нужна игрушка примитивная, какой нибудь обрубокъ или тряпочная кукла, безъ носа и безъ глазъ, потому что ребенокъ большой фантазеръ и любитъ имѣть работу для своей фантаз³и, надѣляя куклу всѣми качествами, которыя ему придутъ въ голову; а тамъ, гдѣ за него все уже представлено мастеромъ, договорено механикомъ - тамъ уму его и фантаз³и работать не надъ чѣмъ. Взрослые все время упускаютъ это изъ вида и, даря дѣтямъ игрушки, восхищаются ими больше сами, потому что фантаз³я ихъ суше, изощреннѣе и можетъ питаться только чѣмъ-то, доходящимъ до полной иллюз³и природы, мастерской поддѣлки подъ эту природу.

   Понуривъ голову, молча, слушалъ сына чиновникъ Плѣшихинъ.

   - Такъ... Та-акъ! И елка, значитъ, какъ ты говорилъ давеча, тоже традиц³я, которая нужнѣе взрослымъ,чѣмъ ребятамъ?

   - Ахъ, ты слышалъ?... Ну, что же дѣлать!... Во всякомъ случаѣ, мы настолько деликатны, что ни за что не дали бы вамъ почувствовать той пошлой фальши и того вашего смѣшного положен³я, которыя для посторонняго ума такъ замѣтны...

   Чиновникъ Плѣшихинъ прошелся по комнатѣ раза три, задумавшись. Потомъ круто повернулся къ сыну и сказалъ:

   - Раздѣвайся! Сейчасъ сѣчь тебя буду.

   На губахъ Ваньки промелькнула страдальческая гримаса.

   - Пожалуйста... На твоей сторонѣ сила - я знаю! И я понимаю, что то, что ты хочешь сдѣлать - нужнѣе и важнѣе не для меня, а, главнымъ образомъ, для тебя. Не буду, конечно, говорить о дикости, о некультурности и скудости такого аргумента при спорѣ, какъ сѣчен³е, драка... Это общее мѣсто. И если хочешь - я даже тебя понимаю и оправдываю... Ты усталъ, заработался, измотался, истратился, у тебя настроен³е подавленное, сердитое, скверное... Нужно на комъ-нибудь сорвать злость - на мнѣ, или на другомъ - все равно! Ну, что жъ, - разъ мнѣ выпало на долю стать объектомъ твоего дурного настроен³я - я покоряюсь и, добавлю, даже не сержусь. "Понять, - сказалъ философъ, - значитъ, простить".

   Старикъ Плѣшихинъ неожиданно вскочилъ со стула, махнулъ рукой, снялъ пиджакъ, жилетъ и легъ на коверъ.

   - Что съ тобой, папа? Что ты дѣлаешь?

   - Сѣки ты меня, что ужъ тамъ! - сказалъ чиновникъ Плѣшихинъ и тихо заплакалъ.

   Во имя правды, во имя логики, во имя любви къ дѣтямъ авторъ принужденъ заявить, что все разсказанное - ни болѣе ни менѣе, какъ сонное видѣн³е чиновника Плѣшихина...

   Заснулъ чиновникъ - и пригрезилось.

   И, однако, сердце сжимается, когда подумаешь, что дѣти нашихъ дѣтей, шагая въ уровень съ вѣкомъ, уже будутъ такими, должны быть такими - какъ умные дѣтишки отсталаго чиновника...

   Пошли, Господь, всѣмъ намъ смерть за пять минутъ до этого.

  

  

  

   Безъ сомнѣн³я, у Доди было свое настоящее имя, но оно какъ-то незамѣтно стерлось, затерялось, и хотя этому парню уже шестой годъ - онъ для всѣхъ Додя, и больше ничего.

   И будетъ такъ расти этотъ мужчина съ загадочной кличкой "Додя", будетъ расти, пока не пронюхаетъ какая-нибудь проворная гимназисточка въ черномъ передничкѣ, что пятнадцатилѣтняго Додю, на самомъ дѣлѣ, зовутъ иначе, что неприлично ей звать взрослаго кавалера какой-то собачьей кличкой, и впервые скажетъ она замирающимъ отъ волнен³я голосомъ:

   - Ахъ, зачѣмъ вы мнѣ такое говорите, Дмитр³й Михайловичъ?

   И сладко забьется тогда сердце Доди, будто впервые шагнувшаго въ заманчивую остро-любопытную область жизни взрослыхъ людей: "Дмитр³й Михайловичъ!..." О, тогда и онъ докажетъ же ей, что онъ взрослый человѣкъ: онъ женится на ней.

   - Дмитр³й Михайловичъ, зачѣмъ вы цѣлуете мою руку! Это нехорошо.

   - О, не отталкивайте меня, Евген³я (это вмѣсто Женички-то!) Петровна.

   Однако, все это въ будущемъ. А пока Додѣ - шестой годъ, и никто, кромѣ матери и отца, не знаетъ какъ его зовутъ на самомъ дѣлѣ: Дан³илъ ли, Дмитр³й ли, или просто Васил³й (бываютъ и так³я уменьшительныя у нѣжныхъ родителей).

   Характеръ Доди едва-едва начинаетъ намѣчаться. Но грани этого характера выступаютъ довольно рѣзко: онъ любитъ все пр³ятное и съ гадливостью, омерзен³емъ относится ко всему непр³ятному: въ восторгѣ отъ всего сладкаго; ненавидитъ горькое, любитъ всяк³й шумъ, чѣмъ бы и кѣмъ бы онъ ни былъ произведенъ; боится тишины, инстинктивно, вѣроятно, чувствуя въ ней начало смерти... Съ восторгомъ измазывается грязью и пылью съ головы до ногъ; съ ужасомъ приступаетъ къ умыван³ю; очень возмущается, когда его наказываютъ; но и противоположное ощущен³е - ласки близкихъ ему людей - вызываютъ въ немъ отвращен³е.

   Однажды въ гостяхъ у Додиныхъ родителей сидѣли двое: красивая молодая дама Нина Борисовна и молодой человѣкъ Сергѣй Митрофановичъ, не спускавш³й съ дамы застывшаго въ полномъ восторгѣ взора. И было такъ: молодой человѣкъ, установивъ прочно и надолго свои глаза на лицѣ дамы, машинально взялъ земляничную "соломку" и сталъ разсѣянно откусывать кусокъ за кускомъ, а дама, замѣтивъ вертѣвшагося тутъ же Додю, схватила его въ объят³я и, тиская мальчишку, осыпала его цѣлымъ градомъ бурныхъ поцѣлуевъ.

   Додя отбивался отъ этихъ ласкъ съ энерг³ей утопающаго матроса, борящагося съ волнами, извивался въ нѣжныхъ теплыхъ рукахъ, толкалъ даму въ высокую пышную грудь и кричалъ съ интонац³ями дорѣзываемаго человѣка:

   - Пусс... ти, дура! Ос... ставь, дура!

   Ему страшно хотѣлось освободиться отъ "дуры" и направить все свое завистливое вниман³е на то, какъ разсѣянный молодой человѣкъ поглощаетъ земляничную соломку. И Додѣ страшно хотѣлось быть на мѣстѣ этого молодого человѣка, а молодому человѣку еще больше хотѣлось быть на мѣстѣ Доди. И одинъ, отбиваясь отъ нѣжныхъ объят³й, а другой, печально похрустывая земляничной соломкой, - съ бѣшеной завистью поглядывали другъ на друга.

   Такъ - слѣпо и нелѣпо распредѣляетъ природа дары свои.

   Однако, справедливость требуетъ отмѣтить, что молодой человѣкъ, въ концѣ концовъ, добился отъ Нины Борисовны такихъ же ласкъ, которыя получилъ и Додя. Только молодой человѣкъ велъ себя совершенно иначе: не отбивался, не кричалъ: "оставь, дура", а тихо, безропотно, съ оттѣнкомъ даже одобрен³я, покорился своей вѣковѣчной мужской участи...

   Кромѣ перечисленныхъ Додиныхъ чертъ, въ характерѣ его есть еще одна черта: онъ - страшный пр³обрѣтатель. Черта эта тайная, онъ не высказываетъ ее. Но увидѣвъ, напримѣръ, какой-нибудь красивый домъ, шепчетъ себѣ подъ носъ: "хочу, чтобы домъ былъ мой". Лошадь ли онъ увидитъ, первый ли снѣжокъ, выпавш³й на дворѣ, или приглянувшагося ему городового, - Додя, шмыгнувъ носомъ, сейчасъ же прошепнетъ: "Хочу, чтобы лошадь была моя; чтобъ снѣгъ былъ мой; чтобы городовой былъ мой".

   Рыночная стоимость желаемаго предмета не имѣетъ значен³я. Однажды, когда Додина мать сказала отцу:

   "А, знаешь, докторъ нашелъ у Марины Кондратьевны камни въ печени", - Додя сейчасъ же прошепталъ себѣ подъ носъ: "хочу, чтобы у меня были камни въ печени".

   Славный, безкорыстный ребенокъ.

   Когда мама, поглаживая шелковистый Додинъ затылокъ, сообщила ему:

   - Завтра у насъ будутъ блины...

   Додя не преминулъ подумать: "хочу, чтобы блины были мои", и спросилъ вслухъ:

   - А что такое блины?

   - Дурачекъ! Развѣ ты не помнишь, какъ у насъ были блины въ прошломъ году?

   Глупая мать не могла понять, что для пятилѣтняго ребенка протекш³й годъ - это что-то такое громадное, монументальное, что, какъ Монбланъ, заслоняетъ отъ его глазъ предыдущ³е четыре года. И съ годами эти Монбланы все уменьшаются и уменьшаются въ ростѣ, дѣлаются пригорками, которые не могутъ заслонить отъ зоркихъ глазъ зрѣлаго человѣка его богатаго прошлаго, ниже, ниже дѣлаются пригорки, пока не останется одинъ только пригорокъ - увѣнчанный каменной плитой, да покосившимся крестомъ.

   Годъ жизни наглухо заслонилъ отъ Доди прошлогодн³е блины. Что такое блины? Ѣдятъ ихъ? Можно ли на нихъ кататься? Можетъ, это народъ такой - блины? Ничего, въ концѣ концовъ, неизвѣстно.

   Когда кухарка Марья ставила съ вечера опару - Додя смотрѣлъ на нее съ почтительнымъ удивлен³емъ и даже, боясь втайнѣ, чтобы всемогущая кухарка не раздумала почему-нибудь дѣлать блины, - искательно почистилъ ручонкой край ея черной кофты, вымазанной мукой.

   Этого показалось ему мало:

   - Я люблю тебя, Марья, - признался онъ дрожащимъ голосомъ.

   - Ну, ну. Ишь, какой ладный мальчушечка.

   - Очень люблю. Хочешь, я для тебя у папы папиросокъ украду?

   Марья дипломатично промолчала, чтобы не быть замѣшанной въ назрѣвающей уголовщинѣ, а Додя вихремъ помчался въ кабинетъ и сейчасъ же принесъ пять папиросокъ. Положилъ на край плиты.

   И снова дипломатичная Марья сдѣлала видъ, что не замѣтила награбленнаго добра. Только сказала ласково:

   - А теперь иди, Додикъ, въ дѣтскую. Жарко тутъ, братикъ.

   - А блины-то... будутъ?

   - А для чего же опару ставлю!

   - Ну, то-то.

   Уходя, подкрѣпилъ на всяк³й случай: - Ты красивая, Марья.

  

   Положивъ подбородокъ на край стола, Додя надолго застылъ въ нѣмомъ восхищен³и...

   Как³я красивыя тарелки! Какая чудесная черная икра... Что за поражающая селедка, убранная зеленымъ лукомъ, свеклой, маслинами. Какая красота - эти плотныя, слежавш³яся сардинки. А въ развалившуюся на большой тарелкѣ неизвѣстную нѣжно-розовую рыбу Додя даже ткнулъ пальцемъ, спрятавъ моментально этотъ палецъ въ ротъ съ дѣланно-разсѣяннымъ видомъ... (- Гмъ!... Соленое).

   А впереди еще блины - это таинственное странное блюдо, ради котораго собираются гости, дѣлается столько приготовлен³й, вызывается столько хлопотъ.

   - "Посмотримъ, посмотримъ, - думаетъ Додя, бродя вокругъ стола. - Что это тамъ у нихъ за блины так³е?..."

   Собираются гости...

   Сегодня Додя первый разъ посаженъ за столъ вмѣстѣ съ большими, и поэтому у него широкое поле для наблюден³й.

   Сбиваетъ его съ толку поведен³е гостей.

   - Анна Петровна - семги! - настойчиво говоритъ мама.

   - Ахъ, что вы, душечка, - ахаетъ Анна Петровна. - Это много! Половину этого куска. Ахъ, нѣтъ, я не съѣмъ!

   - "Дура", - рѣшаетъ Додя.

   - Спиридонъ Иванычъ! Рюмочку наливки. Сладенькой, а?

   - Нѣтъ, ужъ я лучше горькой рюмочку выпью.

   - "Дуракъ!" - удивляется про себя Додя.

   - Семенъ Афанасьичъ! Вы, право, ничего не кушаете!..

   - "Врешь" - усмѣхается Додя. - "Онъ ѣлъ больше всѣхъ. Я видѣлъ".

   - Сардинки? Спасибо, Спиридонъ Иваньиъ. Я ихъ не ѣмъ.

   - "Сумасшедшая какая-то, - вздыхаетъ Додя. - Хочу чтобъ сардинки были мои"...

   Марина Кондратьевна, та самая, у которой камни въ печени, беретъ на кончикъ ножа микроскопическ³й кусочекъ икры.

   "Ишь ты, - думаетъ Додя. - Навѣрное, боится побольше-то взять: мама такъ по рукамъ и хлопнетъ за это. Или просто задается, что камни въ печени. Рохля".

   Подаютъ знаменитые долгожданные блины.

   Все со звѣрскимъ выражен³емъ лица набрасываются на нихъ. Набрасывается и Додя. Но тотчасъ же опускаетъ голову въ тарелку и, купая локонъ темныхъ волосъ въ жидкомъ маслѣ, горько плачетъ.

   - Додикъ, милый, что ты? Кто тебя обидѣлъ?...

   - Бли... ны...

   - Ну? Что блины? Чѣмъ они тебѣ не нравятся?

   - Так³е... круглые...

   - Господи... Такъ что жъ изъ этого? Обрѣжу тебѣ ихъ по краямъ, - будутъ четырехугольные...

   - И со сметаной...

   - Такъ можно безъ сметаны, чудачина ты!

   - Такъ они тѣстяные!

   - А ты как³е бы хотѣлъ? Бумажные, что ли?

   - И... не сладк³е.

   - Хочешь, я тебѣ сахаромъ посыплю?

   Тих³й плачъ переходитъ въ рыдан³е. Какъ они не хотятъ понять, эти тупоголовые дураки, что Додѣ блины просто не нравятся, что Додя разочаровался въ блинахъ, какъ разочаровывается взрослый человѣкъ въ жизни! И никакимъ сахаромъ его не успокоить.

   Плачетъ Додя.

   Боже! Какъ это все красиво, чудесно началось - все, начиная отъ опары и вкуснаго блиннаго чада - и какъ все это пошло, обыденно кончилось: Додю выслали изъ-за стола.

   Гости разошлись.

   Измученный слезами, Додя прикурнулъ на маленькомъ диванчикѣ. Отыскавъ его, мать беретъ на руки отяжелѣвшее отъ дремоты тѣльце и ласково шепчетъ:

   - Ну, ты... блиноѣдъ африканск³й... Наплакался?

   И тутъ же, обращаясь къ отцу, перебрасываетъ свои мысли въ другую плоскость:

   - А знаешь, говорятъ, Антоновск³й получилъ отъ Мразича оскорблен³е дѣйств³емъ.

   И, подымая отяжелѣвш³я вѣки, съ усил³емъ шепчетъ обуреваемый пр³обрѣтательскимъ инстинктомъ Додя:

   - Хочу, чтобы мнѣ было оскорблен³е дѣйств³емъ.

   Тихо мерцаетъ въ дѣтской красная лампадка. И еще слегка пахнетъ всепроникающимъ блиннымъ чадомъ...

  

  

   Недавно, плывя по лѣнивому венец³анскому каналу на лѣнивой гондолѣ, управляемой лѣнивымъ грязноватымъ парнемъ, я подумалъ отъ нечего дѣлать:

   - Что если бы судьба занесла моего отца въ Венецию? Какую бы торговлю открылъ этотъ неугомонный купецъ, этотъ удивительный безпокойный коммерсантъ?

   И тутъ же я мысленно отвѣтилъ самъ себѣ:

   - Торговлю лошадиной упряжью открылъ бы мой отецъ. И если бы черезъ мѣсяцъ онъ ликвидировалъ предпр³ят³е за отсутств³емъ покупателей, то его коммерческая жилка потянула бы его на другое предпр³ят³е: торговлю велосипедами.

   О, Боже мой! Есть такой сортъ неудачниковъ, который всю жизнь торгуетъ на венец³анскихъ каналахъ велосипедами.

   Истор³я ресторана "Венец³анск³й карнавалъ", этого страннаго чудовищнаго предпр³ят³я, - до сихъ поръ стоитъ передо мною во всѣхъ подробностяхъ, хотя прошло уже двадцать четыре года съ тѣхъ поръ - какъ быстро несемся мы къ могилѣ...

   Я былъ тогда настолько малъ, что всѣ люди казались мнѣ громадными, значительными, достойными всяческаго уважен³я и преклонен³я, а значительнѣе и умнѣе всѣхъ казался мнѣ отецъ, несмотря на то, что къ тому времени три бакалейныхъ магазина его сгорѣли или прогорали - я въ тѣ годы не могъ уяснить себѣ разницы между этими двумя почти одинаковыми словами.

   Глух³е разговоры объ открыт³и ресторана начались среди взрослыхъ давно, и чѣмъ дальше, тѣмъ больше росла и укрѣплялась эта идея. Мнѣ трудно прослѣдить полное ея развит³е и начало осуществлен³я, потому что въ воспоминан³яхъ дѣтства часто, на каждомъ шагу, встрѣчаются черные з³яющ³е провалы, которые ослабѣвшая память не можетъ ничѣмъ засыпать... Лучше ужь обходить эти бездны, не пытаясь изслѣдовать ихъ туманную глубину, - а то еще завязнешь и не выберешься на свѣж³й воздухъ.

   Основан³е ресторана "Венец³анск³й карнавалъ" я считаю съ того момента, когда стекольщикъ подарилъ мнѣ кусокъ оконной замазки, которая цѣликомъ пошла на задѣлыван³е замочныхъ скважинъ въ дверяхъ. Какъ членъ нашей дѣятельной семьи, я хотѣлъ этой работой внести свою скромную лепту въ общее строительство, но меня поколотили, и я до вечера просидѣлъ въ углу за печкой, следя за остаткомъ замазки, прилипшей къ башмаку моего отца и весело носившейся съ нимъ изъ угла въ уголъ...

   Вотъ - замазка на башмакѣ отца, запахъ краски и растерянное лицо матери - это и было начало "Венец³анскаго карнавала".

   Открывая "Карнавалъ", отецъ, очевидно, искалъ новые пути. Нѣсколько уже существовавшихъ ресторановъ сгруппировались въ центрѣ на главныхъ улицахъ нашего городка и влачили они прежалкое существован³е, а отецъ выбралъ для своего предпр³ят³я окраину - одну изъ безчисленныхъ "продольныхъ", кольцомъ опоясавшихъ центръ маленькаго черноморскаго городка...

   Мать возражала:

   - Вотъ глупости! Ну, кто пойдетъ сюда? Что за чушь! Вѣдь это форменная слободка.

   Отецъ дружески хлопалъ ее по рукѣ:

   - Ничего... Будущее покажетъ.

   Мнѣ очень понравилась большая прохладная комната, сплошь уставленная бѣлоснѣжными столами, солидный буфетъ и прилавокъ, украшенный бутылками и вкусными закусками.

  

  

   Штатъ прислуги былъ невеликъ (отецъ предполагалъ значительно увеличить его на будущее время) - слуга Алексѣй, поваръ и поваренокъ.

   Алексѣй обворожилъ меня своей особой: отъ него такъ вкусно пахло потомъ здороваго, сильнаго парня, онъ былъ такъ благожелательно лѣнивъ, такъ безумно храбръ, такъ ловко воровалъ у отца папиросы, что мечтой моей жизни сдѣлалось - быть во всемъ на него похожимъ, а впослѣдств³и постараться заполучить себѣ такое же мѣстечко, которое онъ занималъ теперь съ присущимъ ему одному презрительнымъ шикомъ. Я любовался его длинными кривыми ногами и мечталъ: "ахъ, когда-то у меня еще будутъ так³я длинныя кривыя ноги", терся объ его выгорѣвш³й засаленный пиджакъ, и думалъ "сколько еще лѣтъ нужно ждать, чтобы моя курточка приняла такой пр³ятный уютный видъ". Да! Это былъ настоящ³й человѣкъ.

   - Алексѣй! спрашивалъ я, положивъ голову на его животъ (обыкновенно, мы забирались куда-нибудь въ чуланъ со съѣстнымъ, или на диванъ въ пустынной билл³ардной и, лежа въ удобныхъ позахъ, съ наслажден³емъ вели длинные разговоры). - Алексѣй! Могъ бы ты поколотить трехъ матросовъ?

   - Я? Трехъ?

   Презрительная, красиво-наглая мина искажала его лицо.

   - Я пятерыхъ колотилъ по мордасамъ.

   - А что же они?

   - Да что-жъ... убѣжали.

   - А разбойники страшнѣе?

   - Разбойники? Да чѣмъ же страшнѣе? Только что людей рѣжутъ, а то так³е же люди, какъ и мы съ тобой.

   - Ты бы могъ ихъ поубивать?

   Онъ усмѣхался прекрасными толстыми губами (никогда у меня не будетъ такихъ толстыхъ губъ - печально думалъ я):

   - Да ужъ получили бы они отъ меня гостинецъ...

   - А ты кого-нибудь убивалъ?

   - Да... бывало... - зѣвота и плевокъ прерывали его рѣчь (прекрасная зѣвота! чудесный неподражаемый плевокъ!) - въ Перекопѣ четырехъ зарѣзалъ.

   Это чудовищное преступлен³е леденило мой мозгъ.Что за страшная личность! Что ему, въ сущности, стоитъ зарѣзать сейчасъ и меня, безпомощнаго человѣчка.

   - А знаешь, Алексѣй, - говорю я, гладя заискивающе его угловатое плечо, - я у папы для тебя сегодня выпрошу двадцать папиросокъ.

   - Просить не надо, - разсудительно качаетъ головой этотъ худощавый головорѣзъ. - Лучше украдь потихоньку.

   - Ну, украду.

   - А что, Алексѣй, если бы тебя кто-нибудь обидѣлъ?.. Что бы ты...

   - Да ужъ разговоръ коротк³й былъ бы...

   - Убилъ бы? Задушилъ?

   - Какъ щененка. Одной рукой.

   Онъ цинично смѣется. У меня по спинѣ ползетъ холодокъ:

   - А папу... Ну, если бы, скажемъ, папа отказалъ тебѣ отъ мѣста?

   - А что-жъ твой папа? Брилл³антовый, что-ли? Туда ему и дорога.

   Послѣ такого разговора я цѣлый день бродилъ, какъ потерянный, нося въ сердцѣ безмѣрную жалость къ обреченному отцу. О, Боже! Этотъ большой высок³й человѣкъ все время ходилъ по краю пропасти, и даже не замѣчалъ всего ужаса своего положен³я. О, если бы суровый Алексѣй смягчился...

   Поваръ Никодимовъ, изгрызанный жизнью старичекъ, быль человѣкъ другого склада: онъ былъ скептикъ и пессимистъ.

   - Къ чему все это? - говаривалъ онъ, сидя на скамеечкѣ у воротъ.

   - Что такое? - спрашивалъ собесѣдникъ.

   - Да это... все.

   - Что все?

   - Вотъ это: деревья, дома, собаки, пароходы?

   Собесѣдникъ бывалъ озадаченъ.

   - А... какъ же?

   - Да никакъ. Очень просто.

   - Однако же...

   - Чего тамъ "однако же!". Глупо. Я, напримѣръ, Никодимовъ. Да, можетъ быть, я желаю быть Альфредомъ?! Что вы на это скажете?

   - Не имѣете права.

   - Да? Мерси васъ за вашу глупость. А они, значить, имѣютъ право свое это ресторанное заведен³е называть "Венец³анск³й карнавалъ"? Почему? Что такое? Гдѣ карнавалъ? Почему венец³анск³й? Безсмысленно. А почему, напримѣръ, я въ желе не могу соли насыпать? Что? Невкусно? А почему въ супъ - вкусно. Все это не то, не то, и не то.

   Въ глазахъ его читалась скорбь.

   Однажды мать подарила ему почти новые отцовск³е башмаки. Онъ взялъ ихъ съ благодарностью. Но, придя въ свою комнату, поставилъ подарокъ на столъ и застоналъ:

   - Все это не то, не то, и не то!

   Пахло отъ него жаренымъ лукомъ. Если Алексѣя я любилъ и гордился имъ, если къ Никодимову былъ равнодушенъ, то поваренка Мотьку ненавидѣлъ всѣмъ сердцемъ. Этотъ мальчишка оказывался всегда впереди меня, всегда на первомъ мѣстѣ.

   - А что, Мотька, - самодовольно сказалъ я однажды, - мнѣ мама сегодня дала рюмку водки на зубъ подержать - у меня зубъ болѣлъ. Прямо огонь!

   - Подумаешь - счастье! Я иногда такъ нарѣжусь водкой, какъ свинья. Пьешь, пьешь, чуть не лопнешь. Да, и, вообще, я веду нетрезвый образъ жизни.

   - Да? - равнодушно сказалъ я, скрывая бѣшеную зависть (гдѣ онъ подцѣпилъ такую красивую фразу?) - А я нынче пробовалъ со ступенекъ прыгать - уже съ четвертой могу.

   - Удивилъ! - дерзко захохоталъ онъ. - Да меня анадысь кухарка такъ сверху толкнула, что я всѣ ступеньки пересчиталъ. Морду начисто стеръ. Что кровищи вышло - страсть!

   Положительно, этотъ ребенокъ былъ неуязвимъ.

   - Мой отецъ, - говорилъ я, напряженно шаркая ногой по полу, - поднимаетъ одной рукой три пуда.

   - Эге! Удивилъ! А у меня отца и вовсе нѣтъ.

   - Какъ нѣтъ? А гдѣ же онъ?

   - Нѣтъ, и не было. Одна матка есть. Что, взялъ?

   - А чѣмъ же лучше, если отца нѣтъ? По моему, хуже...

   - Ахъ ты, кочерыжка! Тебя-то иногда отецъ за ухо дернетъ, а меня накося! Никакой отецъ не дернетъ.

   Этотъ поваренокъ умѣлъ устраиваться въ жизни. Никогда мнѣ не случалось видѣть человѣка, который бы жилъ съ такимъ комфортомъ и такъ независимо, какъ этотъ поваренокъ. Однажды я признался ему, что не люблю его.

   - Удивилъ! - захохоталъ онъ. - А я не только тебя не люблю, но плевать хотѣлъ и растереть.

   Я, молча, ушелъ, и про себя рѣшилъ: лѣтъ черезъ тридцать, когда я выросту, этотъ мальчишка вылетитъ изъ нашего дома.

  

  

   Въ первый день на открыт³и ресторана было много народа: священникъ, дьяконъ, наши друзья и знакомые. Всѣ ѣли, пили, и, чокаясь, говорили:

   - Ну... дай Богъ. Какъ говорится.

   - Спасибо, - повторялъ, кланяясь всѣмъ растроганный отецъ. - Ей Богу, спасибо.

   Я сидѣлъ возлѣ него и знакомые спрашивали:

   - Ну, какъ ты поживаешь? Прехорошеньк³й мальчишка! Славный ребенокъ.

   Они цѣловали меня и трепали по щекѣ.

   - Ага, - разсуждалъ я, - разъ я такой хорош³й - можно отъ нихъ кое-что и подцѣпить.

   Когда отецъ ушелъ распорядиться насчетъ вина, я обратился къ толстому купцу, который называлъ меня "славнымъ мужчиной и наслѣдникомъ".

   - Дайте мнѣ сардинку, которую вы кушаете.

   - Я тебѣ дамъ такую сардинку, - прошепталъ купецъ, - что ты со стула слетишь.

   Худая благожелательная дама, назвавшая меня достойнымъ ребенкомъ, ѣла икру.

   - Можно мнѣ кусочекъ?.. - обратилъ я на нее молящ³й взоръ.

   - Пошелъ вонъ, дуракъ. Проси у матери.

   - Ловкая, - подумалъ я. - А если я уже получилъ у матери.

   Пришелъ отецъ.

   - Ну, сказалъ толстый купецъ. - Теперь за здоровье вашего наслѣдника. Дай Богъ, какъ говорится.

   Я почувствовалъ себя героемъ.

   - А что, - сказалъ я поваренку послѣ обѣда, - а они за мое здоровье пили.

   - Удивилъ, - пожалъ плечами этотъ неуязвимый мальчишка, - да мнѣ мать вчера чуть голову не разбила водочной бутылкой - и то ничего.

   На другой день ресторанъ открыли въ 12 часовъ утра. Было жаркое лѣто и вся пустынная улица съ рядомъ мелкихъ домишекъ дремала въ горячей пыли. Отецъ сидѣлъ на крыльцѣ и читалъ газету. Въ половинѣ третьяго всталъ, полюбовался на вывѣску "Венец³анск³й карнавалъ", и пошелъ распорядиться насчетъ обѣда.

   Въ этотъ день въ "Венец³анскомъ карнавалѣ" не было ни одного гостя.

   - Ничего, - сказалъ отецъ вечеромъ: - еще не привыкли.

   - Да кому же привыкать, - возразила мать. - Тутъ вѣдь и народу нѣтъ.

   - Зато и конкурренц³и нѣтъ! А въ центрѣ эти рестораны, какъ сельди въ бочкѣ. И жалко ихъ и смѣшно.

   На второй день въ три часа пополудни въ ресторанъ зашелъ неизвѣстный человѣкъ въ форменномъ картузѣ. Все пришло въ движен³е: Алексѣй схватилъ салфетку и сталь бѣгать по ресторану, размахивая ею, какъ побѣжденные - бѣлымъ флагомъ. Отецъ, скрывая приливъ радости, зашелъ солидно за прилавокъ, а сестренка помчалась на кухню предупредить повара, что "каша заваривается".

   - Чѣмъ могу служить? - спросилъ отецъ.

   - Не найдется-ли размѣнять десяти рублей? - спросилъ незнакомецъ.

   Ему размѣняли и онъ ушелъ.

   - Уже заходятъ, - сказалъ отецъ. - Хорош³й знакъ. Начинаютъ привыкать.

   И его взглядъ задумчиво и выжидательно бродилъ по пыльной улицѣ, по которой шатались пыльныя куры, ребенокъ съ деревянной ложкой въ зубахъ и голыми ногами, да тащился, держась за стѣны, подвыпивш³й человѣкъ, очевидно, еще не привыкш³й къ нашему "Карнавалу", и накачавш³й себя гдѣ-либо въ центрѣ или на базарѣ...

   Улица дремала, и только порывистый Мотька, мчавш³йся изъ мелочной, оживлялъ пейзажъ.

   - Мотька, - остановилъ я его, - меня скоро учить начнутъ. Что, съѣлъ?

   - Удивилъ! - захихикалъ онъ. - А меня не будутъ совсѣмъ учить. Это, братъ, получше.

   Этотъ поваренокъ даже пугалъ меня своей увертливостью и умѣньемъ извлечь выгоду изъ всего..

   Только на трет³й день богъ Меркур³й и богъ Вакхъ сжалились надъ моимъ отцомъ и спустились на землю въ видѣ двухъ чрезвычайно застѣнчивыхъ юношей, собравшихся вести разгульную, порочную жизнь.

   Эти юноши зашли въ "Венец³анск³й карнавалъ" уже вечеромъ и, забившись въ уголокъ, потребовали себѣ графинчикъ водки и закуски "позабористѣе".

   Отецъ держался бодро, но втайнѣ былъ потрясенъ, а Алексѣй такъ замахалъ бѣлой салфеткой, что самый жесток³й побѣдитель былъ бы тронутъ и отдалъ бы приказъ прекратить бомбардировку крѣпости.

   Когда показалась въ дверяхъ не вѣрившая своимъ глазамъ мать, отецъ подмигнулъ ей и засмѣялся счастливымъ смѣхомъ.

   - А что!? Вотъ тебѣ и трущоба!

   Все населен³е "Венец³анскаго карнавала" высыпало въ залъ, чтобы полюбоваться на диковинныхъ юношей. Сестренки прятались въ складкахъ платья матери, поваръ Никодимовъ высовывалъ изъ дверей свою худую физ³оном³ю, забывъ о заказанныхъ биткахъ, а Мотька, за его спиной, таращилъ глаза такъ, будто бы въ ресторанъ забрели попировать двое разукрашенныхъ перьями индѣйцевъ.

   Юноши, замѣтивъ ту сенсац³ю, которую они вызвали, отнесли ее на счетъ своихъ личныхъ качествъ и пр³ободрились.

   Одинъ откашлялся, передернулъ молодцевато плечам