Аверченко Аркадий Тимофеевич - Чудеса в решете

Мальчикъ и дѣвочка.

   - Ну, дай имъ Богъ добраго здоровьица. Пока до свиданья. Иду, братъ, деньги по переводу получать. Сто двадцать пять рублей. Директора у васъ хорош³е?

   - Ничего, директора хорош³е. Сюда пожалуйте.

   - Пойду, пойду... Не буду отвлекать тебя отъ дѣла

  

  

   - Скажите, мальчикъ, гдѣ тутъ у васъ по переводамъ получаютъ?

   - У третьей колонны, налѣво.

   Проворный мальчишка въ коричневой курткѣ съ золоченными пуговицами, хотѣлъ прошмыгнуть мимо, но посѣтитель задержалъ его и, снисходительно улыбнувшись, сказалъ:

   - Небось, вамъ, мальчикъ, уже надоѣли всѣ эти вопросы?.. Вотъ, думаете вы, какъ это просто, и надпись есть: "получен³е по переводамъ", a всѣ спрашиваютъ, справляются. Сколько жалованья получаете?

   - Восемь рублей.

   - Ну, что жъ, - задумавшись рѣшилъ посѣтитель, - все-таки родителямъ подмога. У родителей живете?

   - У родителей, - съ важнымъ видомъ пискнулъ мальчишка, втайнѣ польщенный такой содержательной бесѣдой.

   - Ну, ну. Это хорошо. Вы старайтесь.

  

  

   Посѣтитель подошелъ къ барьеру и, облокотившись о него, закивалъ головой завѣдующему оплатой переводовъ.

   - Здравствуйте, здравствуйте. Ну, какъ банковск³я дѣла? Подвигаются? Ничего? Все благополучно?

   - Благодарю васъ, ничего. У васъ что? переводъ?

   - Да, знаете... Хотѣлось бы получить. Жена-то у меня живетъ въ Кременчугѣ, ну, a мнѣ тутъ и понадобились деньги. Я ей и пишу: "Лиза, дескать, вышли немного, чтобы"...

   - Хорошо, хорошо. Позвольте вашъ переводъ.

   - Вотъ онъ - видите. Тутъ и сумма обозначена, и число, и отъ кого, и что - все есть. Женаты?

   - Что?

   - Вы-то, я спрашиваю, женаты? Или въ холостякахъ все еще маячите? Теперь какъ-то меньше стали жениться...

   - Паспортъ съ вами? - тоскливо спросилъ завѣдующ³й переводами, поглядывая на кучку кл³ентовъ, толпившихся за спиной добродушнаго посѣтителя.

   - Паспортъ? А зачѣмъ? Вѣдь я самъ пришелъ. Если бы мой слуга пришелъ, или тамъ братъ, или кто нибудь, вообще, изъ хорошихъ знакомыхъ - тогда я понимаю. А такъ - зачѣмъ же?

   - Простите, безъ паспорта мы не можемъ выдать.

   - Вы меня ошеломляете. Объясните мнѣ, почему такое странное правило?

   - Да видите ли что... Мало ли что...

   - Совершенно съ вами согласенъ, - отвѣтилъ посѣтитель. - Но вы были бы правы, если бы дѣло шло о какой-нибудь большой суммѣ... Ну, тамъ - пять или десять тысячъ... А тутъ? Как³е-то сто двадцать пять рублей...

   - Да, но разъ такое правило, я, какъ отвѣтственное лицо, не могу рисковать.

   - Милый! Да развѣ же я не согласенъ!? Звѣрь я, что ли?! Бегемотъ какой-нибудь? Я согласенъ! Но тутъ, изволите видѣть, есть одно маленькое "но"... Вы, конечно, отвѣтственное лицо, но - вы слышите это "но"? но никто не имѣетъ права дѣлать изъ васъ машину, безсловесный рычагъ какой-то. Вы должны разсуждать! Какъ же вы должны разсуждать въ данномъ случаѣ? А такъ: вотъ пришелъ человѣкъ получать до переводу 125 рублей, a паспорта-то у него и нѣтъ. Жуликъ онъ или не жуликъ? Укралъ онъ этотъ переводъ или честно получилъ отъ жены по почтѣ? Прежде всего посмотрите на мое лицо! Всмотритесь въ мои глаза! Могутъ быть так³е глаза у жулика? Нѣтъ! Это первое. Второе: жуликъ бы не дѣйствовалъ такъ просто, какъ я, простите, молъ, паспорта не захватилъ, прошу выдать просто такъ, на довѣр³е. Жуликъ къ довѣр³ю никогда не обратится! Да онъ вамъ, батенька, тысячу документовъ подѣлаетъ, паспортъ украдетъ да подсунетъ, но о довѣр³и даже и не вспомнитъ! Теперь - третье: жуликъ не будетъ получать такую маленькую сумму, не будетъ рисковать изъ-за какой-то сотни слишкомъ. Затѣмъ, замѣтьте: жуликъ для вашего усыплен³я всегда выведетъ не круглую сумму, a какую-нибудь самую заковыристую: 352 рубля 17 копѣекъ, 937 рублей 91 копѣйка!

   - Простите, вы задерживаете публику.

   - Вотъ-то чудакъ человѣкъ! Да не я задерживаю публику, a вы меня задерживаете! Подумаешь, велика важность - 125 рублей. Да я, можетъ быть, такую сумму въ одинъ разъ въ ресторанѣ оставлялъ.

   - Нѣтъ, безъ паспорта мы выдать не можемъ.

   - Такъ-съ. Значитъ, я, по-вашему, жуликъ?

   - Я этого не смѣю сказать; но разъ существуетъ правило - я не могу рисковать...

   - Эхъ, вы! А прелесть риска для васъ ничто? Сейчасъ видно, что вы не спортсмэнъ! Рискъ долженъ захватывать, долженъ кружить голову!.. Не дадите? Ну, хотите я вамъ дамъ честное слово, что переводъ мой и что тутъ нѣтъ никакого подвоха? Ну? Вотъ - смотрите.

   Посѣтитель положилъ руки на грудь и сказалъ проникновеннымъ голосомъ:

   - Клянусь вамъ и даю честное слово, что переводъ мой...

   - О, Господи! Неужели вы не понимаете простыхъ вещей?! - застоналъ чуть не плачущ³й служащ³й. - Не могу я, поймите! Если бы еще тутъ былъ кто-нибудь изъ вашихъ знакомыхъ, который подтвердилъ бы...

   - За этимъ только и остановка?! Такъ бы вы и сказали. Вотъ давайте познакомимся и дѣло съ концомъ. Позвольте представиться: Тимофей Николаевичъ Двоеруковъ, помѣщикъ. Очень радъ. Васъ какъ зовутъ?

   - Меня зовутъ Васил³емъ Николаевичемъ, - полусердито, полусмѣясь, проворчалъ служащей. - Но это, все равно, ни къ чему не поведетъ!.. Какое же это знакомство, если я васъ совсѣмъ не знаю?!

   Посѣтитель поглядѣлъ на служащаго опечаленными глазами...

   - Спасибо, спасибо вамъ, Васил³й Николаевичъ, за такое отношен³е... Значитъ, я, по-вашему, жуликъ? Богъ васъ проститъ это, Васил³й Николаевичъ. Но я утверждаю, что когда вы познакомитесь со мной ближе, вы поймете меня и оцѣните... Что вы дѣлаете сегодня вечеромъ? Завернули бы ко мнѣ, я тутъ недалече на проспектѣ живу... Попили бы чайку, погуторили...

   - Спасибо, но у меня... совсѣмъ нѣтъ времени. И умоляю васъ - не задерживайте очереди. Смотрите, какой хвостъ образовался благодаря вамъ.

   - Хвостъ большой, - задумчиво сказалъ Тимофей Николаевичъ, оглядываясь. - Такъ что же мнѣ дѣлать, дорогой, Васил³й Николаевичъ?.. Посовѣтуйте. Бросьте этотъ сухой офиц³альный тонъ, такъ гармонирующ³й съ дѣловой суетой, мраморными колоннами и щелканьемъ счетовъ. Посмотрите на меня ласково, вѣдь вы же человѣкъ и я человѣкъ... Неужели, завѣтъ Христа, что всѣ люди - братья... Эхъ, Господи! Солнца бы сюда побольше! Ласки побольше.

   Служащ³й потеръ горячую голову и пролепеталъ, обезсилѣнный:

   - Пойдите, попросите директора. Если онъ согласится...

   - Спасибо, Васил³й Николаевичъ. Вотъ это человѣческое отношен³е! Куда идти-то? Направо?

  

  

   Войдя въ кабинетъ директора, убранный со строгой, чисто дѣловой роскошью, Тимофей Николаевичъ пр³остановился у письменнаго стола и оглядѣлся:

   - Какое у васъ тутъ строгое настроен³е. Воображаю, какъ бы на меня посмотрѣли, если бы я въ этой обстановкѣ затанцовалъ гопака... Страшно у васъ тутъ, холодно. А я къ вамъ, Яковъ Матвѣеичъ, по дѣлу. Я уже узналъ, какъ васъ зовутъ - не удивляйтесь. А моя фамил³я Двоеруковъ, Тимофей Николаичъ. Душевно радъ. Работаете все, хлопочете? Солидное у васъ учрежден³е, богатое. Женаты?

   - Чѣмъ могу служить? - съ нѣкоторымъ изумлен³емъ спросилъ директоръ. - Мнѣ доложили, что вы по дѣлу.

   - Конечно, конечно. "Дѣла, дѣла", какъ сказалъ какой-то поэтъ. Слушайте: одинъ вашъ служащ³й меня прямо смѣшитъ. Такой смѣшной.

   - Не знаю, кто такъ вамъ смѣшонъ?.. Служащ³е у насъ хорошо воспитаны, вѣжливы...

   - Эхъ, милый Яковъ Матвѣичъ! Да отъ ихней вѣжливости-то ледкомъ несетъ, холодомъ ледовитымъ! Ты мнѣ ласку дай, a не вѣжливость! Ты психологомъ будь! Гляди на человѣка и разсуждай: "Жуликъ онъ или нѣтъ?" А онъ такъ безо всякаго разсужден³я, какъ машина, прямо рѣжетъ: "не могу дать деньги по переводу безъ вашего паспорта! Правило такое"! А если я забылъ паспортъ! А если его у меня украли. Эхъ, Яковъ Матвѣичъ! У банка вонъ оборотъ (я давеча на стѣнкѣ читалъ) ежегодно 240 миллюновъ! А банкъ 125 рублей боится дать. Ну, предположимъ даже, что я жуликъ! Предположимъ...

   - Простите... Мы не можемъ нарушать правила...

   - Вотъ-съ! Вотъ-съ я васъ уже и поймалъ, многоуважаемый, достойнѣйш³й Яковъ Матвѣичъ!.. Да вѣдь я же исключен³е! Поймите вы - я исключен³е на двухъ ногахъ!

   Директоръ тыльною частью руки вытеръ потъ со лба и вѣжливо сказалъ:

   - Но поймите, что разъ бываютъ злоупотреблен³я...

   - Хорошо-съ! Понимаю! Но поглядите на меня! Вдумайтесь въ меня. Вотъ я встану въ профиль, анфасъ. Что вы видите? Отрытое, простодушное лицо, платье отъ недурного портного, брилл³антъ на пальцѣ - настоящ³й, ей Богу. А тонъ? Тона вѣдь не поддѣлаешь. И при этомъ - только 125 рублей. Ну, какой бы, даже самый глупый, жуликъ поддѣлывалъ, воровалъ чекъ на 125 рублей? Да согласитесь вы, достойнѣйш³й Яковъ Матвѣичъ...

   - Хорошо, - съ легкимъ стономъ согласился директоръ. - Я распоряжусь. Вамъ выдадутъ.

   Онъ позвонилъ.

  

  

   Получивъ деньги, Тимофей Николаевичъ пожалъ Васил³ю Николаевичу руку и привѣтливо сказалъ:

   - Такъ если надумаете когда вечеромъ - милости просимъ. Вотъ вамъ карточка съ адресомъ. А если и Яковъ Матвѣичъ когда надумаетъ вмѣстѣ съ вами - очень буду обрадованъ. Прощайте, Васил³й Николаевичъ, прощайте, Сергѣй Петровичъ, всего вамъ хорошаго, Васил³й Николаевичъ - не забывайте!

  

  

  

   Память Антона Павловича Чехова для всѣхъ насъ священна.

   Поэтому, съ благоговѣйнымъ чувствомъ въ годовщину его кончины возлагаемъ на дорогую могилу вѣнокъ.

   Увы - вѣнокъ терновый.

   Впрочемъ, Антонъ Чеховъ слишкомъ русск³й писатель, чтобы могъ надѣяться на пошлѣйш³й лавровый вѣнокъ.

   Русскимъ писателями терновые вѣнки болѣе сроди. Итакъ:

   - Г. редакторъ! Васъ спрашиваютъ.

   - Кто?

   - Говоритъ: Чеховьянецъ. Должно, изъ армянъ.

   - Да что ему нужно? Чѣмъ занимается?

   - Я спрашивалъ. Говоритъ: Чеховьянецъ.

   - Странное занят³е. Пригласите его;

   Вошедш³й господинъ вынулъ изъ кармана коробочку: открылъ ее и послѣдовательно разложилъ передо мной измятую, довольно грязную салфетку, двѣ обгорѣлыхъ спички, кусочекъ сахару и велосипедный билетъ за No 14121, выданный двинскому мѣщанину Терент³ю Иванову.

   - Вотъ.

   - Что это?

   - Не купите ли?

   Я внимательно осмотрѣлъ разложенныя богатства.

   - Видите ли что... Я предпочитаю покупать спички неиспользованными, оптомъ, такъ... не менѣе цѣлой коробки сразу. Сахаръ я пр³обрѣтаю по знакомству, не-обрызенный и, кромѣ того, стремлюсь, чтобы онъ былъ безъ желтыхъ пятенъ. Покупка тоже оптовая: два-три фунта... Билетъ этотъ болѣе полезенъ велосипедисту Терент³ю Иванову, чѣмъ мнѣ - не велосипедисту и не Терент³ю Иванову. И, наконецъ, салфетка носитъ на себѣ очень замѣтный свѣтлый знакъ изъ буквъ и орнамента: "Золотой Якорь". Ну, какой же я, посудите сами, Золотой Якорь?!

   - Ничего вы не понимаете, - сурово оборвалъ меня посѣтитель. - Я чехов³анецъ.

   - Ага... Ну, что, какъ у васъ на Кавказѣ... все спокойно?

   - На кой дьяволъ намъ съ вами Кавказъ?! Я тамъ никогда и не былъ!

   - Простите, но ваша фамил³я..

   - Это моя професс³я!? Посудите сами: разъ есть пушкин³анцы - почему не быть чехов³анцамъ?

   - Допустимъ. Ну? Что вамъ нужно?

   - Купите у меня эти вещи для Чеховскаго музея. Замѣчательныя реликв³и. И недорого: пара спичекъ по 15 рублей - вмѣстѣ уступлю за 25, сахаръ; ну, это... я самъ на него смотрю сквозь пальцы. Три-пять рублей совершенно предовольно за этотъ увражикъ. Салфеточка - вещь диковинная. На ней, такъ сказать, отпѣчатлѣлись типично чеховск³я черты. А велосипедный билетъ?.. о, это вы должны у меня съ руками оторвать.

   Хорошо было бы оторвать ему руки даже безъ этого билета. Но, признаться, велосипедный билетъ меня заинтриговалъ.

   - Что же это за билетъ?

   - А вы на фамил³ю обратили вниман³е?

   - Ну, да. Ивановъ.

   - То-то и оно. Прообразъ знаменитой Чеховской драмы.

   - Это что же... Чеховъ своего "Иванова" и писалъ съ этого... велосипедиста Терент³я Иванова?

   - Нѣтъ, но фамил³я! Замѣчаете - фамил³я? Одна и та же. Родственники Терент³я разсказывали мнѣ, что ген³альный писатель долго не могъ остановиться на какомъ-нибудь назван³и своей пьесы, пока не познакомился съ Терент³емъ. Тутъ его и осѣнило! Взялъ и на звалъ: Ивановъ. Просто и мило. Этотъ билетъ былъ семейной реликв³ей, пока нужда не заѣла семью Ивановыхъ. Тутъ-то я и подвернулся. Купилъ совсѣмъ за гроши: полтораста. Дайте нажить четвертной. Отдамъ за 175.

   - Спички тоже относятся къ билету?

   - Нѣтъ, спички особо. Однажды былъ сильный вѣтеръ. Могуч³я деревья гнулись, какъ тростинки; и вотъ Антонъ Чеховъ, желая закурить трубку...

   - Полно вздоръ говорить. Чеховъ не курилъ ни только трубки, но даже папиросъ.

   - Курилъ! Ей Богу, вѣрьте совѣсти - курилъ. Только онъ стѣснялся родныхъ. Нѣжная, деликатная натура - не хотѣлъ никого огорчать. Тончайшая организац³я... Впрочемъ, спички я могу уступить и за двѣ красненькихъ. Но очень хорош³я спички.

   - На что онѣ мнѣ, - усмѣхнулся я. - Если бы еще были необгорѣлыя...

   - Варваръ! - хлопнулъ онъ меня салфеткой по плечу,. кокетливо сощурясь. - Вандалъ! Спички, которыя держали Чеховск³е пальцы!.. Вотъ сахаръ я не навязываю - хотите берите, хотите - нѣтъ. Всего-то ему и цѣна - пять цѣлковыхъ.

   - А въ лавкѣ берутъ 17 копеекъ за фунтъ.

   - Нѣтъ!.. И это называется культурный человѣкъ! И это называется писатель! Редакторъ! Знаете ли вы, что однажды въ Москвѣ незабвенный творецъ "Романа съ контрабасомъ" пилъ кофе, и хозяйка наложила въ чашку столько сахару, что онъ усмѣхнулся своей ласковой немного задумчивой улыбкой и сказалъ: "Ого! Сахару слишкомъ много. Приторно!". Замѣтьте, какая чуткая организац³я, не выносящая ничего лишняго, ни какихъ преувеличен³й: "Приторно!". Хотите, я вамъ запишу этотъ случай? Или сами запишите... Только не забудьте эти чудесныя, такъ рисующ³я Чехова, слова: "Ну, и навалили же вы сахару! Чуть сами туда не сѣли!". Какой истинно "чеховск³й" сарказмъ, какая ирон³я. Каждое слово алмазъ. Вы только вслушайтесь въ эту разстановку словъ: "Ну, и напихали же вы сюда сладости! Какъ чашка не лопнетъ! Васъ только заставь богу молиться!.." Это чудесное словечко "молен³е" Берете?

   - Что?

   - Сахаръ.

   - Ну его.

   - Странно. Неужели и салфетка для васъ пустой звукъ? Видите, какая?

   - Да. Грязная.

   - Святая грязь! Однажды проникновенный творецъ "Лошадиной фамил³и" ѣлъ у себя въ Мелиховѣ кисель. И вдругъ ложкой какъ тяпнетъ по тарелкѣ!..

   - Зачѣмъ? - изумился я.

   - Это у него бывало. Задумается, a потомъ вдругъ разсмѣется своимъ мелодичнымъ смѣхомъ неизвѣстно чего, да ложкой по тарелкѣ - хлюпъ! Такъ и тутъ. Ну, кисель весь на бѣлыя брюки фонтаномъ. Покойный Тихоновъ присутствовалъ при этомъ - можете провѣрить. Что тутъ былъ за переполохъ - нельзя себѣ представить! Брюки-то восемь, a то и всѣ десять рублей стоили. Всѣ оцѣпенѣли прямо. А онъ, какъ ни въ чемъ, не бывало, схватилъ со стола салфетку, да и давай чистить брюки.

   - Странно, - поднялъ я брови. - Вы говорите, что дѣло происходило у него въ имѣньѣ, a на салфеткѣ написано "Золотой Якорь".

   - Извините, - сурово перебилъ онъ. - Память великаго бытописателя сумерекъ священна, и не намъ ее загрязнять. Утверждали же, что Некрасовъ слишкомъ счастливо игралъ въ карты. Неужели и мы, подобно этимъ гробокопателямъ, бросимъ тѣнь на великую могилу?!

   - Чѣмъ же вы можете доказать, что эта салфетка именно Чеховская?

   - Pardon!! А пятна?

   - Ну, пятна... Пятна вы и сами могли сдѣлать.

   - Pardon!! Я бывш³й офицеръ, и если превратности судьбы заставили меня... то я, вообще, прошу... Знаете; не того!.. Мировые на это смотрятъ очень серьезно. И потомъ вы говорите абсурдъ! Ну, предположимъ, я сдѣлалъ пятна на салфеткѣ... А спички? А сахаръ? Я ихъ тоже сдѣлалъ? Значить, я долженъ, по вашему, открыть спичечный и сахарный заводы?! За кого вы меня принимаете? За графа Бобринскаго? За Лапшина?!!

   - Если вы будете кричать, я велю васъ вывести...

  

  

   Усталымъ взглядомъ посмотрѣлъ онъ на меня.

   - Ну, хотите за все двадцать пять рублей? Вѣдь, салфетка одна, если даже она и не чеховская - на худой конецъ полтора рубля стоитъ. А спички! А сахаръ! А велосипедный билетъ прообраза Иванова?!

   - Не надо, говорятъ вамъ. Вотъ если бы у васъ были как³я нибудь личныя воспоминан³я о Чеховѣ...

   - Есть! Чего же вы молчали?..

   - О чемъ?

   - Вотъ, напримѣръ, одинъ памятный разговоръ съ нимъ. Однажды онъ разсказывалъ, какъ хотѣлъ открыть лотошный клубъ и какъ все уже было сдѣлано, да администрац³я запретила.

   - Чеховъ? Лотошный клубъ? !

   - Что васъ такъ удивляетъ? Покойникъ любилъ азартъ и не прочь былъ поднажить деньгу. "Вѣришь ли, Ероша... (Это я. Ерофеемъ меня зовутъ.) Вѣришь ли, - говорить, - Ероша, запретили мнѣ лотошный клубъ Кому вредъ? Ну, проигрывали бы нудные, сумеречные людишки (какая четкость слога! Узнаете Чехова?), проигрывали бы - и чортъ съ ними! Все равно, такъ или иначе, a и мы и они ноги протянутъ. Такъ хоть, по крайности, мы-то поживемъ въ свое удовольств³е".

   - Это онъ такъ говорилъ?

   - Онъ.

   - Чеховъ?

   - Ну, да.

   - Вамъ?

   - Угу.

   - А при этомъ свидѣтели были?

   - Что вы! Развѣ можно так³я интимныя вещи говорить при постороннихъ!

   - Гмъ... да. Впрочемъ, это не имѣетъ никакого отношен³я къ литературѣ. А намъ нужны литературныя воспоминан³я о Чеховѣ.

   - Есть.

   - О чемъ?

   - О пьесѣ "Чайка". Однажды мы съ нимъ сидѣли на скамейкѣ въ Таганрогѣ. Онъ и говоритъ: "Хорошо бы выпить чаю сейчасъ. Съ лимончикомъ". И такая при этомъ чеховская, немного разсѣянная улыбка. я говорю: "Какъ будетъ женск³й родъ отъ слова: "чай"?

   "Какъ же, - отвѣчаетъ удивительный создатель "Средства отъ запоя", - очень просто! "Чайка" будетъ отъ слова чай", И задумался. Потомъ прошепталъ: "Чайка! Это идея. Это красиво. На четыре акта хватитъ!". Вынулъ записную книжку, записалъ. Такъ и создалась "Чайка".

   - А свидѣтели были при этомъ разговорѣ?

   - Были. Тихоновъ былъ.

   - Что вы все - Тихоновъ, да Тихоновъ. Тихоновъ умеръ.

   - А я при чемъ, что онъ умеръ? Такъ берете воспоминан³я?

   - Нѣтъ.

   - Болѣе, чѣмъ странно. А Чеховск³я вещи берете?

   - Нѣтъ.

   - Такъ-съ. Стоило только, чтобы прошло нѣсколько лѣтъ со дня смерти - и уже забытъ! И уже никому не интересенъ! Забвенъ отъ людей! Ну, давайте за все десять рублей.

   - Не дамъ.

   - Ну, пять!

   - Нѣтъ.

   - Что жъ... и рубля жалко? Вѣдь салфетка новехонькая. Ее только ежели выстирать...

   - Рубль я дамъ. Но только салфетку забирайте. Не нужно.

   - Вотъ за это мерси! И сахарокъ я ужъ возьму. А спички и билетъ - ваши. Будемъ считать спички по двугривенному, a билетъ за шестьдесятъ.

   Когда онъ уходилъ, я вышелъ его провожать.

   - О, не затрудняйтесь, - замахалъ онъ руками.

   - Нѣтъ, почему же. Тутъ, кстати, виситъ мое пальто,

   - Что жъ изъ этого слѣдуетъ? - прищурился онъ.

   - Да то, что я слишкомъ скроменъ для всего этого.

   - Чехов³анцемъ вы можете быть, a аверченков³анцемъ вамъ дѣлаться не слѣдуетъ.

   - Подождемъ! - загадочно сказалъ онъ, уходя.

   И неизвѣстно было, чего онъ хотѣлъ ждать: того ли, чтобы я сдѣлался извѣстнымъ, того ли, чтобы прислуга когда-нибудь оставила парадную дверь открытой?

   Бѣдный Чеховъ! Десять лѣтъ тому назадъ тебя привезли въ вагонѣ для устрицъ, и нынѣшн³е "юбилейные" дни проходить подъ тѣмъ же нелѣпымъ знакомъ нелѣпой устрицы.

  

  

   - Скажите, Антонъ Петровичъ сейчасъ дома? Павловичъ? Почему же Павловичъ? Отца Павломъ звали? Ну, это еще не доказательство.

   Вы говорите, нѣтъ дома? А чей же это профиль я вижу тамъ, надъ письменнымъ столомъ? Стыдно врать, дѣвушка. Такая молодая и уже врешь. Скажу твоему барину, онъ тебя и прогонитъ

   Что? Нѣтъ, я прямо къ нему въ кабинетъ пройду. Что? Ничего... Какъ писатель къ писателю. Это въ нашей средѣ допускается.

   - Здравствуйте, коллега. Что? Конечно, коллега. Вы пишете и я пишу. Помѣшалъ? Пишете? Ну, ничего. Отдохнете. Вамъ же и полезно - вонъ всѣ говорятъ, что у васъ чахотка. Молоко нужно пить, капусту ѣсть, сало, гулять больше. А работа не уйдетъ. Посидимъ, поболтаемъ... Ну, разскажите что нибудь о себѣ... Голова болитъ? Это отъ работы.

   Хотя, вѣдь, эти штучки, что вы пишете, онѣ не должны утомлять. Чикъ-чикъ, и готово!

   Вотъ Достоевск³й писалъ, это я понимаю. Не вертопрахъ былъ. Сто печатныхъ листовъ, полтораста.

   Послушайте, Антоша... (вы позволите мнѣ васъ такъ называть?) Почему бы вамъ не написать большую вещь какую-нибудь... Романъ, что ли. А то такъ - что же...

   Вѣдь, финз³оном³и не видно! Пишетъ, пишетъ человѣкъ a физ³оном³и и нѣтъ.

   Конечно, я понимаю, разсказъ писать легче, чѣмъ романъ. Но, милый мой! Нужно же идти впередъ.

   Да! Былъ со мной вчера случай - совсѣмъ тема для вашего разсказа. Вы эти штуки хорошо дѣлаете. Вотъ - изобразите: ѣду я вчера на извозчикѣ, вдругъ вѣтеръ шляпу съ головы - хлопъ! А на землѣ лужи послѣ дождя. Шляпа прямо въ лужу. Я погнался за шляпой, да ногой въ лужу - хлопъ! Въ это время одна барыня и проходи мимо. Я ее грязью изъ лужи - хлопъ! Все платье! Ахнула она, схватилась за голову и выпустила изъ рукъ веревочку, на которой вела собаку!.. Собака удирать, барыня оретъ, я чищу шляпу - шумъ, гамъ. У васъ это хорошо выйдетъ.

   Что? Почему нельзя курить? Не переносите? Ахъ, да... Простите. И забылъ совсѣмъ, что туберкуленокъ не любитъ дыму. Ну, сейчасъ брошу. Докурю и брошу. Что? Жалко же такъ бросать.

   Чуть не забылъ! Просьба у меня къ вамъ. Подарите мнѣ свою карточку съ надписью. А я вамъ свою. Я, впрочемъ, ужъ приготовилъ: "Пѣвцу сумерекъ отъ пѣвца яркаго солнечнаго свѣта и красивой жизни, Чехову - Деревянкинъ". Вы замѣчаете эпическую простоту послѣднихъ словъ.

   Кто такой Чеховъ? Не нужно объяснять - всѣ знаютъ. Кто такой Деревянкинъ? Не нужно объяснять - всѣ знаютъ.

   А вы напишите такъ на карточки: "Пѣвцу яркаго солнечнаго свѣта и красивой жизни - отъ пѣвца сумерекъ. Деревянкину - Чеховъ". Понимаете? Наоборотъ.

   Неудобно? Почему неудобно? Странно... Если я сдѣлалъ такую подпись, почему же вамъ неудобно? Что? Какъ же вы не пѣвецъ сумерекъ? Васъ такъ и критика называетъ. Пишите, пишите. Вотъ вамъ перо.

   Что это вы виски трете? Голова болитъ? Я вамъ надоѣлъ, навѣрно, своей болтовней? Нѣтъ? Ну, спасибо. Что? Посидѣть еще пять минутъ? Посижу, посижу.

   Ну, что бы вамъ еще такое разсказать? Кстати! Тема у меня есть для васъ... я вамъ дамъ только канву, a ужъ вы тамъ... размажете пофигуристѣе. У моего знакомаго Булкина есть двѣ дочки... И появляется на горизонтѣ молодой человѣкъ Островерховъ! Понимаете? Ну, влюбляются... А Островерховъ въ это время къ какой-то вдовѣ-купчихѣ сталъ захаживать... Но та на него - нуль вниман³я, пудъ презрѣн³я - спитъ и видитъ, какъ бы ей познакомиться съ баритономъ Драбантовымъ. И чѣмъ же, вы думаете, это кончилось, - обобралъ ее Драбантовъ и бросилъ! Каково? Вотъ вамъ и сумерки русской жизни. Какъ разъ для васъ... Вы ужъ эту коллиз³ю распутайте сами. Что? Ахъ, я и за былъ, что нельзя куритъ... Совершенно машинально. Что? Гдѣ плакатъ? Ахъ, да, да. "Просятъ не курить". Ну, не буду. Докурю и брошу.

   А анафемская эта штука - туберкулезъ. У насъ одинъ учитель чистописан³я... Куда же вы? Послушайте!..

   Ушелъ... Вотъ оригиналъ-то. Вѣчныя причуды у этихъ "именъ". Слушай, Глаша! Какъ? Катя? Все равно. Послушай, Кэтти, куда это убѣжалъ твой баринъ? Это, знаешь ли, не совсѣмъ гостепр³им... Наверхъ? А что тамъ у него наверху? Просто комната? Ага... Ну, тогда, значитъ, можно. Пойдемъ въ просто комнату...

   - Антонеско! Здѣсь вы? Ишь ты куда забрался... Что это вы удрали такъ сразу? Ну, да ничего, ничего. Как³я тамъ между коллегами церемон³и... Вы полежите, a я около васъ посижу... Поболтаемъ... Скажите, что такое вышло съ вашей "Чайкой?" Говорятъ, прежестоко провалилась... Что? Почему не пр³ятно вспоминать? Наплюйте! Вонъ, когда у меня провалились въ Останкинѣ "Зовы женскаго сердца" - что-жъ, я страдалъ или нѣтъ? Нѣтъ! Пошелъ послѣ спектакля и такъ нализался съ комикомъ Горшокъ-Ухватовымъ, что до сихъ поръ на шеѣ два шрама... Водевиль мой: "Ахъ, ахъ, Матреша, что же это такое?" - такъ освистали, что до сихъ поръ въ ушахъ шумъ... Нѣтъ, пьесы это - чепуха! Нужно романъ писать..

   Что? Голова болитъ? Я вамъ еще не надоѣлъ своей. болтовней? А? Что? Почему же вы молчите? Послушайте! Я спрашиваю; a вамъ еще не надоѣлъ своей болтовней? Нѣтъ? Ну ладно. Посидѣть еще двѣ минуты, вы говорите? Ну, посижу.

   Ахъ, да! Еще одна тема у меня для васъ есть.. Что? И тутъ нельзя курить? Почему? Тутъ же нѣтъ плаката! Ну, извините. Не зналъ. Не буду. Докурю и брошу.

   Куда же вы? Антонъ Павлычъ! Антонелли! Антон³о!.. Ушелъ... Вотъ непосѣда!

   Послушай, Миликтриса Кирбитьевна! Гдѣ баринъ твой? Въ сарай пошелъ? Зачѣмъ? Просто такъ? А гдѣ этотъ сарай? Ага! Спасибо.

   - Послушайте, вы, чудачина... Что вы тутъ въ сараѣ дѣлаете? Сыро тутъ, a у васъ чахотка... Вотъ оригиналъ: сидитъ на дровахъ и молчитъ. Подвиньтесь-ка...

   - О чемъ я, бишь, началъ тогда? Ахъ, да! Тема для васъ есть. Какъ разъ въ вашемъ духѣ... Мнѣ теща разсказывала. Побились объ закладъ два мужика въ нашемъ городѣ, что одинъ изъ нихъ выпьетъ сорокъ бутылокъ пива. Началъ... Пьетъ онъ десятую бутылку, пятнадцатую, шестнадцатую... Всѣ сорокъ выпилъ и пошелъ, какъ ни въ чемъ не бывало. Это вамъ, батенька, не сумерки!..

   - Что это вы? Заснули? Послушайте... А зачѣмъ же лицо руками закрывать... Плачетъ! Вотъ чудакъ... Съ чего это вы! Вѣдь мужикъ же не умеръ, a пошелъ себѣ, какъ ни въ чемъ не бывало по своимъ дѣламъ... Вотъ чувствительная душа-то! Плачетъ... Ну, успокойтесь Антон³о, Антонаки! Хотите папиросочку? Не курите? Слушайте... Я вамъ не надоѣлъ, а? Вы скажите... Если надоѣлъ, я уйду.

   Молчитъ... Вотъ чудакъ-то! Антуанъ! Чего же вы молчите? Я спрашиваю - надоѣлъ я вамъ? А? Оригиналъ! Какъ я его своимъ мужикомъ разстроилъ... Молчитъ, a слезы по лицу текутъ...

   - Антонеско! Куда жъ вы! Господи! Опять ушелъ... Прямо даже обидно.

   - Поваръ, послушайте... Эй, какъ тебя... Красная рубаха! Вы не поваръ? А кто же вы? Кучеръ? Ну, на васъ не написано, что вы кучеръ. Скажите, кучеръ, въ какую сторону пошелъ Антонъ Павлычъ?

   На конюшню?.. Что только этотъ человѣкъ можетъ выкинуть! Гдѣ его тамъ найти, кучеръ?

   А у васъ лошади не кусаются? То-то. Гдѣ же твой баринъ? Его здѣсь нѣтъ. Въ стойлахъ погляди! Нѣтъ? А тутъ? За мѣшками? Нѣтъ?

   Наверху у васъ что? Сѣновалъ? А гдѣ же лѣстница? Ну, конечно, онъ тамъ, наверху... Вонъ и конецъ лѣстницы торчитъ. Съ собой втащилъ. Принеси другую!

   - Антоша! Ты здѣсь? Ишь ты, шельмецъ... Забрался и молчитъ. Гдѣ ты тутъ? Ишь ты, какъ въ сѣно зарылся...

   Опять плачетъ! Что съ нимъ такое? Ну, успокойся, Антонадзе! Неужели тебя истор³я съ дочками Булкина такъ разстроила? Ишь, заливается! Что это въ самомъ дѣлѣ, у тебя за сумеречное настроен³е?.. Пойдемъ отсюда, милый... Тутъ не хорошо, сыро, холодно... Я тебя уложу дома въ постель, попою чѣмъ-нибудь, посижу около тебя. Ну, пойдемъ! Эй, Никита. Принимай снизу барина... Лови - бросаю! Гопъ!

  

   Десять лѣтъ...

   Десять лѣтъ прошло со дня смерти пѣвца сумерекъ, a онъ будто сейчасъ живой стоитъ передъ нами. Съ покойнымъ писателемъ я былъ хорошо знакомъ. Правда, таланты у насъ были разнаго характера: я - весь въ солнцѣ, въ красивой яркой жизни, Чеховъ - умѣренный, блѣдный, весь въ блеклыхъ полутонахъ...

   Эта антитеза запечатлѣна даже самимъ Чеховымъ въ надписи къ его портрету, подаренному мнѣ въ одну изъ нашихъ долгихъ бесѣдъ съ покойникомъ. Вотъ эта надпись:

   "Пѣвцу яркаго солнечнаго свѣта и красивой жизни отъ пѣвца - сумерекъ. Деревянкину - Чеховъ".

   Какъ сейчасъ помню тотъ свѣтлый для меня день когда я получилъ этотъ портретъ...

   Писатель работалъ: писалъ какой-то новый разсказъ, но, узнавъ, что я пр³ѣхалъ, моментально отложилъ работу.

   Онъ очень любилъ так³е неожиданные наѣзды друзей.

   Бывало, сидитъ и слушаетъ пр³ятеля съ какимъ-то загадочнымъ выражен³емъ лица.

   И серьезный же былъ человѣкъ - рѣдко услышишь его смѣхъ; все больше мрачное настроен³е... Да оно и не удивительно: страшная болѣзнь подтачивала организмъ великаго пѣвца сумерекъ, о чемъ онъ зналъ изъ словъ близкихъ ему людей.

   Особенно запомнилось мнѣ одно посѣщен³е... Именно то, когда я получилъ отъ Чехова портретъ съ такой я цѣнной для меня надписью.

   Я долго тогда просидѣлъ у него... Писатель былъ въ какомъ-то угнетенномъ состоян³и духа, но долго не отпускалъ меня, и когда я собирался уходить, - все упрашивалъ: "Посидите еще пять минуточекъ". Однако вмѣсто пяти минуточекъ мы провели въ задушевной бесѣдѣ нѣсколько часовъ.

   Тутъ же, помню, я далъ ему сюжетъ его знаменитаго "Дама съ собачкой"...

   Маленькая подробность, на стѣнѣ висѣлъ двусмысленно составленный плакатъ: "Просятъ не курить".

   Я говорю "двусмысленно составленный", потому что все-таки было не ясно: можно въ концѣ концовъ курить, или нѣтъ?

   Поэтому, я нѣсколько разъ вынималъ папиросу, но Чеховъ всегда въ шутливой формѣ указывалъ на плакатъ, и я попѣшно бросалъ окурокъ.

   Мы долго потомъ смѣялись надъ моей разсѣянностью.

   Вообще, въ пылу разговора Чеховъ совершенно забывалъ, гдѣ онъ и что съ нимъ.

   Онъ былъ способенъ въ задушевной бесѣдѣ повести собесѣдника на мезонинъ, потащить его въ сарай и даже очутиться въ концѣ концовъ на сѣновалѣ, какъ это и было однажды..

   И вотъ - милая чеховская шутливость: на сѣновалѣ онъ вдругъ, среди разговора, такъ зарылся въ сѣно, что я насилу его нашелъ.

   И такъ онъ могъ шутить среди тяжелаго "нуднаго", какъ онъ любилъ говорить, настроен³я, среди приступовъ жесточайшаго кашля.

   Въ это посѣщен³е я прожилъ у дорогого друга три дня, изъ которыхъ большую часть провелъ у его постели (онъ тогда занемогъ и слегъ)...

   И эта шутка съ сѣномъ была его лебединой пѣсней. При моихъ послѣдующихъ посѣщен³яхъ онъ уже не шутилъ, a угрюмо молчалъ, еле отвѣчая на вопросы...

   Болѣзнь дѣлала свое дѣло...

   И, вообще, я нахожу всѣ слова о его жизнерадостности сильно преувеличенными. Я иногда по цѣлымъ недѣлямъ не разставался съ нимъ, и ужъ изучить-то характеръ покойнаго пѣвца русскихъ сумерекъ могъ основательно...

   Спи, дорогой другъ... Тамъ - свидимся.

  

  

  

   Лицо вошедшаго въ комнату Вихменева господина носило отпечатокъ разъ навсегда застывшей скорби. Будто бы въ ранней его молодости судьба однажды размахнулась и отвѣсила ему своей грозной рукой такую полновѣсную пощечину, что господинъ огорчился и оскорбился на всю остальную жизнь.

   Усы, складки у рта, волосы на лбу, морщины у глазъ - все спустилось внизъ, обвисло, какъ безсильныя вѣтви у плакучей ивы.

   А глаза были столь скорбны, что кто заглядывалъ въ нихъ - тому дѣлалось скучно: "что, же это я, молъ, живу, наслаждаюсь жизнью, веселюсь, въ то время, какъ есть люди съ такими нечеловѣческими страдан³ями и вѣковѣчной печалью въ душѣ!.."

   Общ³й видъ вошедшаго господина былъ хрупк³й, грудь, украшенная чернымъ съ горошинками галстукомъ, вдавилась внутрь, будто отъ тяжести этого надгробнаго галстука, a суставы рукъ и ногъ были такъ развинчены, расхлябаны, что будь господинъ сдѣланъ изъ металла, - онъ весь дребезжалъ бы и лязгалъ частями, какъ допотопная телѣга...

   А если бы придвинуть его поближе къ оконному свѣту, можно было бы замѣтить, что и въ складкахъ ушей, и во впадинахъ около скулъ, и за туго накрахмаленнымъ воротничкомъ - всюду пряталась скорбь...

   И въ то время, когда вы бы его разсматривали, онъ, навѣрное бы, сказалъ печально, страдальчески:

   - За что вы меня придвинули къ окну? Почему разсматриваете? Что я вамъ сдѣлалъ?

   - Господи помилуй! - скажете вы, - ничего вы мнѣ не сдѣлали, я только хотѣлъ разсмотрѣть васъ поближе.

   - Нѣтъ, ужъ я знаю, что вы меня не любите и за что-то сердитесь на меня... Только за что? Недоумѣваю!

   - Ну, за что мнѣ васъ не любить? - пожмете вы плечами. - Что за вздоръ!

   - Ну да, конечно... Вотъ вы и высказались... Конечно, я вздорный человѣкъ, я скучный человѣкъ, я это знаю... Ну, что-жъ: толкайте меня, бейте, распинайте!

   Вотъ какой господинъ вошелъ въ комнату.

  

  

   Молча поздоровавшись, онъ усѣлся въ кресло и долго молчалъ, подкусывая желтыми зубами сух³е бугристые суставы пальцевъ.

   - Ну, съ чѣмъ пожаловалъ, Зяка? - радушно привѣтствовалъ его хозяинъ.

   - Ты спрашиваешь: "съ чѣмъ пожаловалъ?" - насторожившись, спросилъ господинъ, названный Зякой. - Ты думаешь, я по дѣлу? Нѣтъ, я такъ зашелъ. Если мѣшаю, я уйду.

   - Ну, чего тамъ, сиди. Я очень радъ.

   - Нѣтъ, ужъ лучше я пойду. Дѣйствительно, зашелъ человѣкъ безо всякаго дѣла, навѣрное помѣшалъ - лучше ужъ уйти.

   - Да сиди ты... чоррртъ..!

   - Ну, какъ хочешь... А только я боюсь быть въ тягость.

   Зяка всталъ, прошелся по комнатѣ. Взялъ какую-то книгу, развернулъ ее, сказалъ: "А, ты читаешь Додэ..." и пошелъ бродить дальше, наталкиваясь на всѣ углы.

   - Хорош³е цвѣты у тебя. Это г³ацинтъ?

   - Г³ацинтъ.

   - Ихъ поливать надо.

   - Слушаю-съ, ваше благород³е.

   Зяка подошелъ къ окну, заложилъ руки за согбенную скорбью спину и прошепталъ:

   - Вотъ и тучи набѣгаютъ. А тамъ, гляди, и дождь.

   Постоявъ такъ въ глубокомъ раздумьѣ минуты три, онъ неожиданно повернулся къ хозяину и спросилъ его, волнуясь, заикаясь и дрожа:

   - За что ты меня не любишь?

   - Я тебя не люблю? Съ чего ты это взялъ, чудакъ?