Аверченко Аркадий Тимофеевич - Чудеса в решете

съ такимъ самообладан³емъ и быстротой.

   Для очистки совѣсти мы попытались уговорить нашего сумасброда отойти отъ рокового окна, но онъ былъ непреклоненъ.

  

  

   Выходя въ Тифлисѣ изъ вагона, мы наткнулись на высокую красивую даму, встрѣчавшую нашего сумасброда.

   - Ну, какъ доѣхалъ? - спросила она, цѣлуя его.

   - Замѣчательно. Пока попадаются так³е поразительные спутники, какъ эти двое (онъ указалъ на насъ) - по русскимъ желѣзнымъ дорогамъ еще можно ѣздить.

   Усаживаясь на извозчика, Незапяткинъ сказалъ мнѣ:

   - Слышалъ? говоритъ: поразительные... Мы ему навѣрное, тоже понравились? Какъ ты думаешь?

   Я пожалъ плечами.

   А чѣмъ-же мы плохи?

  

  

  

   Недавно я съ ужасомъ прочелъ два анекдота объ извѣстныхъ людяхъ.

   Первый былъ о покойномъ генералѣ Драгомировѣ.

   Вотъ онъ - буквально:

   "Какъ извѣстно, Драгомировъ отличался остроум³емъ и находчивостью.

   Одинъ знакомый какъ-то спросилъ его:

   - Что бы вы сдѣлали, если бы завтра получили извѣст³е, что турки перешли границу и находятся уже подъ К³евомъ?

   Ни слова не говоря, Драгомировъ снялъ съ пальца дорогое обручальное кольцо съ великолѣпнымъ брилл³антомъ и сказалъ знакомому:

   - Надѣньте это кольцо себѣ на ногу.

   - Но это невозможно! - отвѣчалъ, вскрикнувъ, удивленный знакомый.

   - Вотъ также невозможно, чтобы турки осмѣлились напасть на Росс³ю, - хладнокровно отвѣтилъ покойникъ.

   Эта манера рѣзко и прямолинейно, не стѣсняясь ни чѣмъ, говорить то, что онъ думаетъ, создала ему много враговъ, чего нельзя сказать объ окружающихъ".

   Второй анекдотъ такой:

   "Покойный поэтъ Минаевъ отличался замѣчательнымъ искусствомъ говорить экспромты.

   Вотъ одинъ изъ лучшихъ его экспромтовъ, сказанныхъ на похоронахъ извѣстнаго въ то время желѣзнодорожнаго строителя М., отличавшагося всѣмъ извѣстной слабостью къ слабому полу, который имѣлъ нѣсколько побочныхъ семействъ, кромѣ прямого.

   Именно, увидѣвъ погребальную колесницу съ трупомъ покойника, онъ сказалъ находившемуся тутъ же актеру, Б., большому любителю кутнуть и пр³ятелю начинавшаго входить въ моду Достоевскаго:

  

             О, человѣче! Былъ ты глупъ -

             Теперь лежитъ предъ нами трупъ.

             Покойся, милый прахъ, до радостнаго утра,

             Пока червякъ не съѣлъ твое все нутро.

  

   Остроумные экспромты извѣстнаго поэта доставляли ему въ свое время множество враговъ".

  

  

   Выше я сказалъ, что прочелъ эти два анекдота съ ужасомъ.

   Дѣйствительно - вдумайтесь въ смыслъ всей этой полуграмотной чепухи: вплетаетъ ли она новые лавры въ чудесные вѣнки, которыми увѣнчаны оба "извѣстныхъ покойника".

   И прочтя эти безсмысленныя строки, я, по ассоц³ац³и, призадумался надъ своей будущей судьбой. Дѣйствительно: вчера въ одной изъ газетъ передъ моимъ именемъ я впервые увидѣлъ пряное, щекочущее слово: "извѣстный".

   Странное слово... Странное ощущен³е...

   Итакъ - я "извѣстный"..

   Неужели?

   Я человѣкъ по характеру очень скромный, и никогда не думалъ о себѣ этого... Ну - пишу. Ну - читаютъ.

   Но чтобы все это было до такой степени - вотъ ужъ не представлялъ себѣ!

   И тутъ же я понялъ - какую громадную отвѣтственность налагаетъ на меня это слово.

   - Дѣйствительно - когда я былъ неизвѣстный - пиши какъ хочешь, о чемъ хочешь и когда хочешь, ѣшь, какъ всѣ люди ѣдятъ, ходи въ толпѣ, толкаясь, какъ и друг³е толкаются, и если на твоемъ пути завязалась между двумя прохожими драка, - ты можешь остановиться, полюбоваться на эту драку или даже, въ зависимости отъ темперамента - принять въ ней дѣятельное участ³е, защищая угнетенную, по твоему мнѣн³ю, сторону.

   А въ новомъ положен³и съ титуломъ - "извѣстный" попробуй-ка!

   Когда ѣшь - всѣ смотрятъ тебѣ въ ротъ. Вмѣсто большого куска откусываешь маленьк³й кусочекъ, мизинецъ отставляешь, стараясь держать руку изящнѣе, и косточки отъ цыпленка уже не выплевываешь беззаботно на край тарелки (скажутъ - некрасиво), а, давясь, жуешь и проглатываешь, какъ какой-нибудь оголодавш³й сеттеръ.

   Съѣшь лишн³й кусокъ - всѣ глазѣющ³е скажутъ - обжора.

   Покажешься подъ руку со знакомой барышней - развратникъ.

   Заступишься въ уличной дракѣ за угнетеннаго - всѣ закричатъ: буянъ, драчунъ! ("Навѣрное, пьянъ былъ!.. Вотъ они, культурные писатели... А еще извѣстный! Нѣтъ, Добролюбовъ, Бѣлинск³й и Писаревъ въ драку бы не полѣзли").

   И, благодаря этому, столько народа, заслуживающаго быть битымъ, остается не битымъ, что нравы грубѣютъ, и жизнь дѣлается еще тяжелѣе.

   Наибольшая же трагед³я - это тѣ анекдоты о моемъ умѣ, находчивости и сообразительности, которые будутъ разсказываться и приводиться въ газетахъ (отдѣлѣ "смѣсь") послѣ моей смерти...

   Воображаю:

   "Извѣстный (разъ друг³е писали, могу же и я написать?) писатель Аркад³й Аверченко отличался дьявольской сообразительностью и находчивостью.

   Одинъ знакомый спросилъ его:

   - Кто, по-вашему, выше - Шекспиръ или Гѣте?

   - Мой портной Кубакинъ, - отвѣчалъ остроумный писатель.

   - Почему? - изумился ничего не подозрѣвавш³й знакомый.

   - Потому, - улыбнулся покойникъ, - что онъ чуть не трехъ аршинъ росту.

   Такими язвительными отвѣтами покойный юмористъ нажилъ массу враговъ среди сильныхъ м³ра сего".

  

  

   Конечно, никто изъ насъ не застрахованъ отъ такихъ "анекдотовъ", но я сдѣлаю слабую попытку застраховаться отъ нихъ.

   Именно я рѣшилъ записывать самъ всѣ тѣ будущ³е анекдоты, которые должны печататься послѣ моей смерти.

   Для начала позволяю себѣ привести одинъ анекдотъ-фактъ обо мнѣ, имѣвш³й мѣсто не болѣе мѣсяца тому назадъ.

  

  

   Какъ извѣстно, покойный писатель любилъ въ хорошую минуту весело подшутить надъ своимъ ближнимъ, что доставляло ему много враговъ и тайныхъ недоброжелателей.

   Приводимъ слѣдующ³й случай, правдивость котораго могутъ удостовѣрить мног³е, переживш³е бѣднаго, безвременно погибшаго писателя...

   Однажды, будучи застигнутъ въ пути снѣжными заносами и отсиживаясь на какой-то глухой станц³и, покойный писатель горько жаловался сосѣдямъ по вагону на то, что если пройдутъ еще сутки, то всѣмъ придется голодать.

   Одинъ актеръ, сидѣвш³й около, сталъ подтрунивать надъ Аверченко и, въ концѣ концовъ, заявилъ:

   - Вѣдь завтра намъ всѣмъ уже придется бросать жреб³й - кому изъ насъ быть съѣденнымъ... Что вы скажете, Аркад³й Тимофеевичъ, если жреб³й падетъ на васъ и мы васъ съѣдимъ?..

   - Что я скажу? - отвѣтилъ, улыбаясь, симпатичный покойникъ. - Я скажу, что въ такомъ случаѣ рискую очутиться въ дуракахъ.

   Въ тотъ моментъ никто не понялъ этого загадочнаго отвѣта, но въ послѣдн³е годы онъ детально разъясненъ комментаторами писателя.

   Вотъ, читатели, единственный пока анекдотъ обо мнѣ. Нравится анекдотъ или нѣтъ - это другой вопросъ:

   Но что онъ правдивъ - за это ручаюсь. Пр³ятно быть болѣе предусмотрительнымъ, чѣмъ так³е умные люди, какъ генералъ Драгомировъ и поэтъ Минаевъ.

  

  

   - Будете?

   - Гдѣ?

   - На вечеринкѣ у Мыльникова.

   - Ахъ, да. Я и забылъ, что нынче суббота - день обычной вечеринки у Мыльникова.

   - Ошибаетесь. Сегодня вечеринка у Мыльникова именно - не обычная.

   - А какая?

   - Необычная.

   - Что же случится на этой вечеринкѣ?

   - Панасюкъ будетъ разсказывать, какъ онъ женился.

   - Подумаешь - радость. Кому могутъ быть интересны матримон³альные курбеты Панасюка?..

   - Съ луны вы свалились, что ли? Неужели вы ничего не слышали о знаменитой женитьбѣ Панасюка?

   - Не слышалъ. А въ чемъ дѣло?

   - Я, собственно, и самъ не знаю. Слышалъ только, что истор³я потрясающая. Вотъ сегодня и услышимъ,

   - Что жъ... Пожалуй, пойду.

   - Конечно, приходите. Мыльниковъ говорить, что это нѣчто гранд³озное.

  

  

   Послѣ этого разговора я, все таки, немного сомнѣвался, стоитъ ли идти на разглагольствован³я Панасюка.

   Но утромъ въ субботу мнѣ встрѣтился Передрягинъ, и между нами произошелъ такой разговоръ:

   - Ну, что у васъ новаго? - спросилъ я.

   - Да вотъ сегодня бенефисъ жены въ театрѣ. Новая пьеса идетъ.

   - Значитъ, вы нынче въ театрѣ?

   - Нѣтъ. У меня, видите ли, тесть именинникъ.

   - Ага. У тестя, значитъ, будете?

   - Нужно было бы, да не могу. Долженъ провожать нынче начальника. Онъ заграницу ѣдетъ.

   - Чудакъ вы! Такъ вы бы и сказали просто, что провожаете начальника.

   - Я его не провожаю. Я только сказалъ, что надо было бы. А, къ сожалѣн³ю, не смогу его проводить.

   - Что же вы, наконецъ, будете дѣлать? !

   - Вотъ тебѣ разъ! Будто вы не знаете!... Да вѣдь нынче Панасюкъ у Мыльникова будетъ о своей женитьбѣ докладывать.

   - Тьфу ты, Господи! Рѣшительно вы съ ума сошли съ этимъ Панасюкомъ. Что особеннаго въ его женитьбѣ?

   - Это нѣчто Гомеровское. Нѣчто этакое Шекспировское.

   - Что же именно?

   - Не знаю. Сегодня вотъ к услышимъ.

   Тутъ же я окончательно рѣшилъ идти слушать Панасюка.

  

  

   У Мыльникова собралось человѣкъ двадцать. Было душно, накурено. Панасюка, какъ рѣдкаго звѣря, загнали въ самый уголъ, откуда и выглядывала его острая лисья мордочка, щедро осыпанная крупными коричневыми веснушками.

   Нетерпѣн³е росло, a Панасюкъ и Мыльниковъ оттягивали начало представлен³я, ссылаясь на то, что еще не всѣ собрались.

   Наконецъ, гулъ нетерпѣливыхъ голосовъ разрѣшился взрывомъ общаго негодован³я, и Панасюкъ далъ торжественное обѣщан³е начать разсказъ о своемъ бракѣ черезъ десять минутъ, независимо отъ того, всѣ ли въ сборѣ, или нѣтъ.

   - Браво, Панасюкъ.

   - Благослови тебя Богъ, дуся.

   - Не мучай насъ долго, Панасюченочекъ.

   Тутъ же разнеслась среди собравшихся другая сенсац³я: разсказъ Панасюка будетъ исполненъ въ стихахъ. Панасюка засыпали вопросами:

   - Какъ? Что такое? Развѣ ты поэтъ, милый Панасюкъ? Отчего же ты до сихъ поръ молчалъ? Мы бы тебѣ памятникъ поставили! Поставили бы тебя на кусокъ гранита, облили бы тебя жидкимъ чугуномъ - и стой себѣ на здоровье и родителямъ на радость.

   - Я, господа, конечно, не поэтъ, - началъ Панасюкъ съ сознан³емъ собственнаго достоинства, - но есть, господа, так³я вещи, так³я чудеса, которыя прозой не передашь. И въ данномъ случаѣ, по моему, человѣкъ, испытавш³й это; если даже онъ и не поэтъ - все-таки, онъ обязанъ сухую скучную прозу переложить въ звучные стихи!!!

   - А стихи, дѣйствительно, звучные? - спросилъ осторожный Передрягинъ.

   - Да, звучности въ нихъ не мало, - неопредѣленно отвѣтилъ Панасюкъ. - Вотъ вы сами услышите...

   - Да ужъ пора, - раздался ревъ голосовъ. - Десять минутъ прошло.

   - Разсказывайте, Панасюкъ!

   - Декламируй, Панасище.

   - Извольте, - согласился Панасюкъ. - Садитесь, господа, всѣ - такъ удобнѣе. Только предупреждаю: если будете перебивать - перестану разсказывать!

   - О, не томите насъ, любезный Панасюкъ. Мы будемъ тихи, какъ трупы въ анатомическомъ театрѣ.

   - И внимательны, какъ французъ къ хорошенькой женщинѣ!

   - Панасюкъ, не терзайте!

   - Начинаю, господа. Тихо!

  

  

   Панасюкъ дернулъ себя за уголъ воротника, пригладилъ жидк³е бѣлые волосы и началъ глухимъ торжественнымъ голосомъ:

  

                   Какъ я женился.

  

             Я, не будучи поэтомъ,

             Разскажу, что прошлымъ лѣтомъ,

             Жилъ на дачѣ я въ Терновкѣ,

             Повинуясь капризу судьбы-плутовки.

  

             Какъ-то былъ тамъ вечеръ темный,

             И ошибся дачей я...

             Совершилъ поступокъ нескромный

             И попалъ въ чужую дачу, друзья.

  

             Вяжу комнату я незнакомую...

             Вдругъ - издали шаги и голоса!!

             И полѣзъ подъ кровать я, какъ насѣкомое,

             Абсолютно провелъ тамъ два часа.

  

             Входитъ хозяинъ, a въ рукѣ у него двустволка...

  

   Рѣзк³й звонокъ въ передней перебилъ декламац³ю Панасюка на самомъ интересномъ мѣстѣ.

   Панасюкъ болѣзненно поморщился и недовольно сказалъ:

   - Ну, вотъ, видите, и перебили. А говорили, что больше никого не будетъ...

   Вошелъ запыхавш³йся Сеня Магарычевъ.

   - Не опоздалъ я? - крикнулъ онъ свѣжимъ съ мороза, диссонирующимъ съ общимъ настроен³емъ голосомъ.

   - Носятъ тебя черти тутъ по ночамъ, - недовольно замѣтилъ Мыльниковъ. - Не могъ раньше придти?! Панасюкъ уже давно началъ.

   - Очень извиняюсь, господинъ Панасюкъ, - расшаркался Магарычевъ. - Надѣюсь, можно продолжать?

   - Я такъ не могу, господа, - раскапризничался Панасюкъ. - Что же это такое: ходятъ тутъ, разговариваютъ, перебиваютъ, мѣшаютъ...

   - Ну, больше не будемъ. Больше некому приходить. Ну, пожалуйста, милый Панасюкъ, ну, мы слушаемъ. Не огорчайте насъ, дорогой Панасюкъ. Мы такъ заинтересованы... Это такъ удивительно, то, что вы начали.

   - Въ такомъ случаѣ, - кисло согласился Панасюкъ - я начну сначала. Я иначе не могу. - Конечно, сначала! Обязательно!

  

  

                   Какъ я женился.

  

             Я, не будучи поэтомъ,

             Разскажу, что прошлымъ лѣтомъ

             Жилъ на дачѣ я въ Терновкѣ,

             Повинуясь капризу судьбы-плутовки.

  

             Какъ-то былъ тамъ вечеръ темный,

             И ошибся дачей я...

             Совершилъ поступокъ нескромный

             И попалъ въ чужую дачу друзья.

  

             Вижу комнату я незнакомую,

             Вдругъ - издали шаги и голоса! !

             И полѣзъ подъ кровать я, какъ насѣкомое,

             Абсолютно провелъ тамъ два часа.

  

             Входитъ хозяинъ, a въ рукѣ у него двустволка...

  

   Мы всѣ затаили дыхан³е, заинтересованные развязкой этой странной истор³и, какъ вдругъ мертвую паузу прорѣзалъ свистящ³й шопотъ экспансивнаго Вовы Туберкуленко:

   - Вотъ въ этомъ мѣстѣ ты, глупый Магарычевъ, и перебилъ чтен³е!.. Видишь?

   Панасюкъ нахмурилъ свои блѣдныя брови и поднялся съ мѣста.

   - Ну, господа, если вы каждую минуту будете перебивать меня, то тогда, конечно... я понимаю, что мнѣ нужно сдѣлать: я больше не произнесу ни слова!

   - Чортъ тебя потянулъ за языкъ, Туберкуленко! - раздались возмущенные голоса. - Сидѣлъ бы и молчалъ!

   - Да что же я, господа... Я только замѣтилъ Магарычеву, что онъ перебилъ насъ на этомъ самомъ мѣстѣ

   "Входитъ хозяинъ, a въ рукѣ у него двустволка"...

   - Нѣтъ, больше я говорить не буду, - угрюмо про ворчалъ Панасюкъ. - Что же это такое: мѣшаютъ.

   - Ну, Панасюкъ! Милый! Алмазный Панасюкъ. Даемъ тебѣ торжественное слово, что свиньи мы будемъ, базарные ослы будемъ, если скажемъ хоть словечко... Мертвецы! Склепы! Гробы!

   - Такъ вотъ что я вамъ скажу, господа: если еще раздастся одно словечко или даже шопотъ - ну, васъ! Ни звука отъ меня больше не добьетесь.

   - Читай, драгоцѣнное дитя. Декламируйте, талантливый Панасюкъ. Мы умираемъ отъ нетерпѣн³я.

  

  

   И снова началъ Панасюкъ:

   - Какъ я женился.

   Онъ благополучно прочелъ первые десять строкъ... Когда началъ одиннадцатую - нахмурилъ предостерегающе брови и подозрительно поглядѣлъ на Туберкуленку и Магарычева.

   Наконецъ, дошелъ до потрясающаго мѣста:

  

             И полѣзъ подъ кровать я, какъ насѣкомое,

             Абсолютно провелъ тамъ два часа.

  

             Входить хозяинъ, a въ рукѣ у него дву... ствол...

  

   Туберкуленко повелъ бровями и погрозилъ украдкой Магарычеву пальцемъ: тотъ смѣшливо дернулъ уголкомъ рта и сдѣлалъ серьезное лицо.

   - Не буду больше читать, - сказалъ Панасюкъ, вставая съ поблѣднѣвшимъ лицомъ и прыгающей нижней челюстью. - Что же это такое? Издѣвательство это надъ человѣкомъ?! Инквизиц³я?!

   Всѣ были искренно возмущены Туберкуленкой и Магарычевымъ.

   - Свиньи! Не хотите слушать - уходите!

   - Господа, - вертѣлся сконфуженный Туберкуленко. - Да вѣдь я же ничего и не сказалъ. Только когда онъ дошелъ до хозяина съ двустволкой...

   - Ну?!

   - Я и вспомнилъ, что онъ уже два раза доходилъ до этого мѣста. И дальше ни на шагъ?!

   - Ну?!

   - Такъ вотъ я и испугался, чтобы и въ трет³й разъ кто нибудь не перебилъ его на "хозяинѣ съ двустволкой".

  

  

   Почти полчаса пришлось умолять Панасюка снова начать свою захватывающую повѣсть о томъ, какъ онъ женился. Клялись всѣ, били себя въ грудь, гарантировали Панасюку полное спокойств³е и тщательное наблюден³е за неспокойнымъ элементомъ.

   И снова загудѣлъ глухой измученный голосъ Панасюка:

  

                   Какъ я женился.

  

             Я, не будучи поэтомъ,

             Разскажу, что прошлымъ лѣтомъ...

  

   Всѣ слушатели скроили звѣрск³я лица и свирѣпо поглядывали другъ на друга, показывая всѣмъ своимъ видомъ, что готовы задушить всякаго, который осмѣлился бы хоть вздохомъ помѣшать Панасюку.

   По мѣрѣ приближен³я къ знаменитому мѣсту съ залѣзан³емъ подъ кровать, лица всѣхъ дѣлались напряженнѣе и напряженнѣе, глаза сверлили другъ друга съ самымъ тревожнымъ видомъ, нѣкоторыхъ охватила даже страшная нервная дрожь... А когда блѣдный Панасюкъ бросилъ въ толпу свистящимъ тономъ свое потрясающее:

   " Входить хозяинъ, a въ рукѣ у него двустволка"... - грянулъ такой взрывъ неожиданнаго хохота, что дымный воздухъ заколебался, какъ студень, a одна электрическая лампочка мигнула, смертельно испуганная, и погасла. Панасюкъ вскочилъ и рванулся къ дверямъ...

   Десятки рукъ протянулись къ нему; удержали; вернули; стояли всѣ на колѣняхъ и униженно ползая во прахѣ, молили Панасюка начать свою поэму еще одинъ разъ: "самый послѣдн³й разокъ; больше не будемъ даже и просить"...

   - Господа! - кричалъ Передрягинъ. - Дѣти мы, что ли, или ид³оты как³е нибудь? Неужели мы на десять минутъ не можемъ быть серьезными? Вѣдь это даже смѣшно. Какъ дикари как³е-то!! Всѣ мы смертельно хотимъ дослушать эту удивительную истор³ю - и что же? Дальше 12-й строки не можемъ двинуться.

   - Если бы ему перевалить только черезъ хозяина съ двустволкой, - соболезнующе сказалъ кто-то, - дальше бы уже пошло какъ по маслу.

  

  

   Долго уговаривали Панасюка; долго ломался Панасюкъ. Наконецъ, началъ съ торжественной клятвой, что "это въ самый, самый послѣдн³й разъ":

  

                   Какъ я женился.

  

             Я, не будучи поэтомъ,

             Разскажу...

  

   Каменныя лица были у слушателей; мертвымъ покоемъ вѣяло отъ нихъ.

  

             ...Вижу комнату я незнакомую,

             Вдругъ - издали шаги и голоса!

             И полѣзъ подъ кровать я, какъ насѣкомое...

  

   Сжатыя губы, полузакрытые глаза ясно говорили, что обладатели ихъ рѣшили лопнуть, но выдержать то страшное давлен³е, то ужасное желан³е, которое распирало каждаго.

   Это были не люди, - это были мраморныя статуи!

   - ...Входитъ хозяинъ... a въ рукѣ у него... дву стволка...

   Статуи заколебались, часть ихъ обрушилась на полъ катаясь въ судорогахъ леденящаго кровь смѣха, часть бросилась къ Панасюку, но онъ оттолкнулъ протянутыя руки и, замкнувшись самъ въ себя, закусивъ губу, молча вышелъ.

  

  

   Эта истор³я на другой день разнеслась по всему городу.

   И съ тѣхъ поръ никому, никогда и нигдѣ бѣдный Панасюкъ не могъ разсказать "истор³ю о томъ, какъ онъ женился" - дальше знаменитой фразы:

  

   ...Входить хозяинъ, a въ рукѣ у него двуствол... ха, ха!

   Ха-ха-ха-ха-ха!

  

   Одинъ человѣкъ рѣшилъ жениться.

  

   Мать.

   - Я женюсь, - сказалъ онъ матери. Подумавъ немного, мать заплакала. Потомъ утерла слезы. Сказала:

   - Деньгами много?

   - Не знаю.

   - Ну, хоть такъ, тряпками-то - есть что-нибудь? Серебро тоже понадобится, посуда. А то потомъ хватишься - ни ложечки, ни салфеточки, ни тарелочки... Все покупать нужно. А купчишки теперь такъ дерутъ, что приступу ни къ чему нѣтъ. Обстановку въ гостиной, я думаю, перемѣнить нужно, эта пообтрепалась такъ, что принять приличнаго человѣка стыдно. Перины есть? Пуховыя? Не спрашивалъ?

   И не спросила мать:

   - А любитъ тебя твоя будущая жена?

  

   Любовница.

   - Я женюсь, - сказалъ онъ любовницѣ.

   Любовница поблѣднѣла.

   - А какъ же я?

   - Ты постарайся меня забыть.

   - Я отравлюсь.

   - Если ты меня хоть немножко любишь - ты не сдѣлаешь этого.

   - Я? Тебя? Люблю? Ну, знаешь ли, милый!.. Кстати ко мнѣ сегодня Сергѣй Иванычъ три раза по телефону звонилъ. Думаю весной поѣхать съ нимъ на Кавказъ.

   Помолчавъ, спросила:

   - Что жъ она... богатая?

   - Кажется.

   И съ облегченнымъ сердцемъ подумала:

   - Ну, значить, онъ меня оставляетъ изъ-за денегъ. Кажется, что это не такъ обидно.

   И не спросила любовница:

   - А любитъ тебя твоя будущая жена?

  

   Горничная.

   - Я женюсь, - сказалъ онъ горничной.

   - А какъ же я? Меня-то вы оставите? Или искать другое мѣсто?

   - Почему же? Вы останетесь.

   - Только имѣйте въ виду, баринъ, что ежели васъ двое, то жалованье тоже другое. Во-первыхъ, около женщины больше работы, a потомъ и мелкой стирки прибавится, то да сѣ. Не иначе, пять рублей прибавить нужно.

   Даже въ голову не пришло горничной задать своему барину простой человѣческ³й вопросъ:

   - А любитъ васъ ваша будущая жена?

  

   Прохож³й.

   У прохожаго было такое веселое полупьяное располагающее къ себѣ лицо, что собиравш³йся жениться человѣкъ улыбнулся прохожему и сказалъ:

   - А я, знаете, женюсь.

   - И дуракъ.

   Растерялся собиравш³йся жениться:

   - То есть?

   - Да ужъ будьте покойны.

   И, нырнувъ въ толпу, не догадался спросить этотъ прохож³й...

   - А любитъ васъ ваша будущая жена?

  

   Другъ.

   - Я женюсь, - сказалъ онъ своему другу.

   - Вотъ тебѣ разъ!

   Послѣ нѣкотораго молчан³я, сказалъ другъ:

   - А какъ же я? Значитъ нашей дружбѣ, крышка?

   - Почему же? Мы, попрежнему, останемся друзьями.

   И только тутъ задалъ другъ вопросъ, который не задавалъ никто:

   - А любитъ тебя твоя будущая жена?

   Взоръ человѣка, собиравшагося жениться, слегка затуманился.

   - Не знаю. Думаю, что не особенно...

   Другъ, что-то соображая, пожевалъ губами.

   - Красивая?

   - Очень.

   - М-да... Н-да... Тогда конечно... Въ общемъ, я думаю: отчего бы тебѣ и не жениться?

   - Я и женюсь.

   - Женись, женись.

   Холодно и неуютно живется намъ на бѣломъ свѣтѣ. Какъ тараканамъ за темнымъ выступомъ остывшей печи.

  

  

   Когда на Макса Двуутробникова нападалъ приливъ откровенности, онъ простодушно признавался:

   - Я не какой-нибудь тамъ особенный человѣкъ... О, нѣтъ! Во мнѣ нѣтъ ничего этакого... небеснаго. Я самый земной человѣкъ.

   - Въ какомъ смыслѣ - земной?

   - Я? Реалистъ-практикъ. Трезвая голова. Ничего небеснаго. Только земное и земное. Но психологъ. Но душу человѣческую я понимаю.

   Однажды, сидя въ будуарѣ Евдок³и Сергѣевны и глядя на ея распухш³е отъ слезъ глаза, Максъ пожалъ плечами и сказалъ;

   - Плакали? Отъ меня ничего не скроется... Я психологъ. Не нужно плакать. Отъ этого нѣтъ ни выгоды, ни удовольств³я.

   - Вамъ бы только все выгода и удовольств³е, - покачала головой Евдок³я Сергѣевна, заправляя подъ наколку прядь полусѣдыхъ волосъ.

   - Обязательно. Вся жизнь соткана изъ этого. Конечно, я не какой-нибудь тамъ небесный человѣкъ. Я - земной. Но въ окружающей жизни разбираюсь во какъ.

   - Да? А я вотъ вдвое старше васъ, a не могу разобраться въ жизни.

   Она призадумалась и вдругъ рѣшительно повернула заплаканное лицо къ Максу.

   - Скажите: Мастаковъ - пара для моей Лиды или не пара?

   - Мастаковъ-то? Конечно, не пара.

   - Ну, вотъ: то же самое и я ей говорю. А она и слышать не хочетъ. Влюблена до невѣроятности. Я ужъ, знаете, - грѣшный человѣкъ, - пробовала и наговаривать на него и отрицательныя стороны его выставлять - и ухомъ не ведетъ.

   - Ну, знаете... Это смотря как³я стороны выставить... Вы что ей говорили?

   - Да ужъ будьте покойны - не хорошее говорила: что онъ и картежникъ, и мотъ, и женщины за нимъ бѣгаютъ, и самъ онъ-де къ женскому полу не равно душенъ... Такъ расписала, что другая бы и смотрѣть не стала.

   - Мамаша! Простите, что я называю васъ мамашей, но... въ умѣ ли вы? Вѣдь это нужно въ затмен³и находиться, чтобы такое сказать!! Да знаете ли вы, что этими вашими наговорами, этими его пороками вы втрое крѣпче привязали ея сердце!! Мамаша! Простите, что я васъ такъ называю, но вы поступили по сапожнически.

   - Да я думала, вѣдь, какъ лучше.

   - Мамаша! Хуже вы это сдѣлали. Все дѣло испортили. Развѣ такъ наговариваютъ? Подумаешь - мотъ, картежникъ... Да, вѣдь, это красиво! Въ этомъ есть какое-то обаян³е. И Германъ въ "Пиковой дамѣ" - картежникъ, a смотрите, въ какомъ онъ ореолѣ ходитъ... А отношен³е женщинъ... Да, вѣдь, она теперь, Лида ваша, гордится имъ, Мастаковымъ этимъ паршивымъ: "Вотъ, дескать, какой покоритель сердецъ!.. Ни одна передъ нимъ не устоитъ, a онъ мой!" Эхъ, вы! Нѣтъ, наговаривать, порочить, унижать нужно съ толкомъ... Вотъ я - наговорю, такъ наговорю! И глядѣть на него не захочетъ...