Аверченко Аркадий Тимофеевич - Чудеса в решете

- Максъ... Милый... Поговорите съ ней.

   - И поговорю. Другъ я вашей семьѣ или недругъ? Другъ. Ну, значитъ, моя обязанность позаботиться. Поговоримъ, поговоримъ. Она сейчасъ гдѣ?

   - У себя. Кажется, письмо ему пишетъ.

   - Къ чорту письмо! Оно не будетъ послано!.. Мамаша! Вы простите, что я называю васъ мамашей, но мы камня на камнѣ отъ Мастакова не оставимъ.

  

  

   - Здравствуйте, Лид³я Васильевна! Письмецо строчите? Дѣло хорошее. А я зашелъ къ вамъ поболтать. Давно видѣли моего друга Мастакова?

   - Вы развѣ друзья?

   - Мы-то? Водой не разольешь. Я люблю его больше всего на свѣтѣ.

   - Серьезно?

   - А какъ-же. Замѣчательный человѣкъ. Кристалльная личность.

   - Спасибо, милый Максъ. А то, вѣдь, его всѣ ругаютъ... И мама и... всѣ. Мнѣ это такъ тяжело.

   - Лидочка! Дитя мое... Вы простите, что я васъ такъ называю, но... никому не вѣрьте! Про Мастакова говорятъ много нехорошаго, - все это ложь! Преотчаянная, зловонная ложь. Я знаю Мастакова, какъ никто! Рѣдкая личность! Душа изумительной чистоты!..

   - Спасибо вамъ... Я никогда... не забуду...

   - Ну, чего тамъ! Стоитъ ли. Больше всего меня возмущаетъ, когда говорятъ: Мастаковъ - мотъ! Мастаковъ швыряетъ деньги, куда попало! Это Мастаковъ-то мотъ? Да онъ, прежде, чѣмъ извозчика нанять, полчаса съ нимъ торгуется! Душу изъ него вымотаетъ. Отъ извозчика паръ идетъ, отъ лошади паръ идетъ и отъ пролетки паръ идетъ, А они говорятъ - мотъ!.. Раза три отойдетъ отъ извозчика, опять вернется, a все его изъ-за гривенника. Ха-ха! Хотѣлъ бы я быть такимъ мотомъ!

   - Да развѣ онъ такой? А со мной когда ѣдетъ - никогда не торгуется.

   - Ну, что вы... Кто же осмѣлится при дамѣ торговаться? ! За то потомъ, послѣ катанья съ вами, придетъ бывало, ко мнѣ - и ужъ онъ плачетъ и ужъ онъ стонетъ, что извозчику цѣлый лишн³й полтинникъ передалъ. Жалко смотрѣть, какъ убивается. Я его, вѣдь, люблю больше брата. Замѣчательный человѣкъ. Замѣчательный !

   - А я и не думала, что онъ такой... экономный.

   - Онъ-то? Вы еще не знаете эту кристалльную душу! Твоего, говоритъ мнѣ не нужно, но ужъ ничего и своего, говоритъ, не упущу. Ему горничная каждый вечеръ счетъ расходовъ подаетъ, такъ онъ копѣечки не упуститъ. "Какъ говоритъ, спички ты поставила 25 копѣекъ пачка, a на прошлой недѣлѣ онѣ 23 стоили? Куда двѣ копѣйки дѣла, признавайся". Право, иногда, глядя на него, просто зависть беретъ.

   - Однако, онъ мнѣ нѣсколько разъ подносилъ цвѣты... Вонъ и сейчасъ стоить букетъ - бѣлыя розы и мимоза - чудесное сочетан³е.

   - Знаю! Говорилъ онъ мнѣ. Розы четыре двадцать мимоза два сорокъ. Въ разныхъ магазинахъ покупалъ.

   - Почему же въ разныхъ?

   - Въ другомъ магазинѣ мимоза на четвертакъ дешевле. Да еще выторговалъ пятнадцать копѣекъ. О, это настоящ³й американецъ! Воротнички у него, напримѣръ, гуттаперчевые. Каждый вечеръ резинкой чиститъ. Стану я, говоритъ, прачекъ обогащать. И вѣрно - съ какой стати? Иногда я гляжу на него и думаю: "вотъ это будетъ мужъ, вотъ это отецъ семейства!" Да... счастлива будетъ та дѣвушка, которая...

   - Постойте... Но, вѣдь, онъ получаетъ большое жалованье! Зачѣмъ же ему...

   - Что? Быть такимъ экономнымъ? А вы думаете, пока онъ васъ не полюбилъ, ему женщины мало стоили?

   - Ка-акъ? Неужели онъ платилъ женщинамъ? Какая гадость!

   - Ничего не гадость. Человѣкъ онъ молодой, сердце не камень, a женщины, вообще, Лидочка (простите, что я называю васъ Лидочкой), - страшныя дуры.

   - Ну, ужъ и дуры.

   - Дуры! - стукнулъ кулакомъ по столу разгорячивш³йся Максъ. - Спрашивается: чѣмъ имъ Мастаковъ не мужчина? - Такъ нѣтъ! Всякая носъ воротитъ. Онъ, говоритъ она, неопрятный. У него всегда руки грязныя. Такъ что жъ, что грязныя? Велика важность! За то душа хорошая! За то человѣкъ кристалльный! Эта вотъ, напримѣръ, изволите знать?.. Марья Кондратьевна Ноздрякова - изволите знать?

   - Нѣтъ, не знаю.

   - Я тоже, положимъ, не знаю. Но это не важно. Такъ вотъ она вдругъ заявляетъ: "Никогда я больше не поцѣлую вашего Мастакова - противно". - "Это по чему-же-съ, скажите на милость, противно? Кристалльная чудесная душа, a вы говорите - противно?..." - "Да и, говоритъ, сижу вчера около него, a у него по воротнику насѣкомое ползетъ..." - Сударыня! Да, вѣдь, это случай! Можетъ, какъ-нибудь нечаянно съ кровати заползло", - и слышать не хочетъ глупая баба!" У него, говоритъ, и шея грязная". Тоже подумаешь, несчастье, катастрофа! Вотъ, говорю, уговорю его сходить въ баню, помыться - и все будетъ въ порядкѣ! "Нѣтъ говоритъ! И за сто рублей его не поцѣлую. За сто не поцѣлуешь, a за двѣсти, небось, поцѣлуешь. Всѣ онѣ хороши, женщины ваши.

   - Максъ... Все-таки, это непр³ятно, то, что вы говорите...

   - Почему? А по моему, у Мастакова ярко выраженная индивидуальность... Протестъ какой-то красивый. Не хочу чистить ногти, не хочу быть какъ всѣ. Анархистъ. Въ этомъ есть какой-то благородный протестъ.

   - А я не замѣчала, чтобы у него были ногти грязные...

   - Обкусываетъ. Всѣ велик³е люди обкусывали ногти. Наполеонъ тамъ, Спиноза, что ли. Я въ календарѣ читалъ.

   Максъ, взволнованный, помолчалъ.

   - Нѣтъ, Мастакова я люблю и глотку за него всякому готовъ перервать. Вы знаете, такого мужества, такого терпѣливаго перенесен³я страдан³й я не встрѣчалъ. Настоящ³й Муц³й Сцевола, который руку на сковородкѣ изжарилъ.

   - Страдан³е? Развѣ Мастаковъ страдаетъ? !

   - Да. Мозоли. Я ему нѣсколько разъ говорилъ: почему не срѣжешь? "Богъ съ ними, говоритъ. Не хочу возиться". Чудесная дѣтская хрустальная душа...

  

  

   Дверь скрипнула. Евдок³я Сергѣевна заглянули въ комнату и сказала съ затаеннымъ вздохомъ:

   - Мастаковъ твой звонитъ. Тебя къ телефону проситъ...

   - Почему это мой? - нервно повернулась въ креслѣ Лидочка. - Почему вы всѣ мнѣ его навязываете? ! Скажите, что не могу подойти... Что газету читаю. Пусть позвонитъ послѣзавтра... или въ среду - не суть важно.

   - Лидочка, - укоризненно сказалъ Двуутробниковъ, - не будьте такъ съ нимъ жестоки. Зачѣмъ обижать этого чудеснаго человѣка, эту большую ароматную душу!

   - Отстаньте вы всѣ отъ меня! - закричала Лидочка падая лицомъ на диванную подушку. - Никого мнѣ, ничего мнѣ не нужно!!!

   Двуутробниковъ укоризненно и сокрушенно покачалъ головой. Вышелъ вслѣдъ за Евдок³ей Сергѣевной и, деликатно взявъ ее подъ руку, шепнулъ:

   - Видалъ-миндалъ?

   - Послушайте... Да, вѣдь, вы чудо сдѣлали!! Да вѣдь, я теперь вѣкъ за васъ молиться буду.

   - Мамаша! Сокровище мое. Я самый обыкновенный земной человѣкъ. Мнѣ небеснаго не нужно. Зачѣмъ молиться? Завтра срокъ моему векселю на полтораста рублей. А у меня всего восемьдесятъ въ карманѣ. Если вы...

   - Да, Господи! Да, хоть всѣ полтораста!.. И, подумавъ съ минуту, сказалъ Двуутробниковъ снисходительно:

   - Ну, ладно, что ужъ съ вами дѣлать. Полтораста, такъ полтораста. Давайте !

  

  

  

   Наклонившись ко мнѣ, сверкая черными глазами и страдальчески искрививъ ротъ, Воздуходуевъ прошепталъ:

   - Съ ума ты сошелъ, что ли? Зачѣмъ ты познакомилъ свою жену со мной? !

   - А почему же васъ не познакомить? - спросилъ я удивленно.

   Воздуходуевъ опустился въ кресло и долго сидѣлъ такъ, съ убитымъ видомъ.

   - Эхъ! - простоналъ онъ. - Жалко женщину.

   - Почему?

   - Вѣдь ты ее любишь?

   - Ну... конечно.

   - И она тебя?

   - Я думаю.

   - Что жъ ты теперь надѣлалъ?

   - А что?!

   - Прахомъ все пойдетъ. Къ чему? Кому это было нужно? И такъ въ м³рѣ много слезъ и страдан³й... Неужели еще добавлять надо?

   - Богъ знаетъ, что ты говоришь, - нервно сказалъ я. - Как³я страдан³я?

   - Главное, ее жалко. Молодая, красивая, любитъ тебя (это очевидно) и... что жъ теперь? Дернула тебя нелегкая познакомить насъ...

   - Да что съ ней случится?!!

   - Влюбится.

   - Въ кого? !

   Онъ высокомѣрно, съ оттѣнкомъ легкаго удивлен³я поглядѣлъ на меня.

   - Неужели, ты не понимаешь? Ребенокъ маленьк³й, да? Въ меня.

   - Вотъ тебѣ разъ! Да почему же она въ тебя должна влюбиться?

   Удивился онъ:

   - Да какъ же не влюбиться? Всѣ влюбляются. Ну, разсуждай ты логично: если до сихъ поръ не было ни одной встрѣченной мною женщины, которая въ меня бы не влюбилась, то почему твоя жена должна быть исключен³емъ?

   - Ну, можетъ быть, она и будетъ исключен³емъ.

   Онъ саркастически усмѣхнулся. Печально поглядѣлъ вдаль:

   - Дитя ты, я вижу. О, какъ бы я хотѣлъ, чтобы твоя жена была исключен³емъ... Но - увы! Исключен³я попадаются только въ романахъ. Влюбится, братъ, она. Влюбится. Тутъ ужъ ничего не подѣлаешь.

   - Пожалѣлъ бы ты ее, - попросилъ я.

   Онъ пожалъ плечами.

   - Зачѣмъ? Отъ того, что я ее пожалѣю, чувства ея ко мнѣ не измѣнятся. Ахъ! Зачѣмъ ты насъ познакомилъ, зачѣмъ познакомилъ? ! Какое безум³е!

   - Но, можетъ быть... Если вы не будете встрѣчаться...

   - Да вѣдь она меня уже видѣла?

   - Видѣла.

   - Ну, такъ при чемъ тутъ не встрѣчаться"?

   Лицо мое вытянулось.

   - Дѣйствительно... Втяпались мы въ истор³ю.

   - Я жъ говорю тебѣ!

   Тяжелое молчан³е. Я тихо пролепеталъ

   - Воздуходуевъ!

   - Ну?

   - Если не ее, то меня пожалуй.

   Въ глазахъ Воздуходуева сверкнулъ жестоюй огонекъ.

   - Не пожалѣю. Пойми же ты, что я не господинъ, a рабъ своего обаян³я, своего успѣха. Это - тяжелая цѣпь каторжника, и я долженъ влачить ее до самой смерти.

   - Воздуходуевъ! Пожалѣй!

   Въ голосѣ его сверкнулъ металлъ;

   - Н-нѣтъ!

   Въ комнату вошла молодая барышня, хрупкаго вида блондинка, съ разъ навсегда удивленными сѣрыми глазами.

   - Анна Лаврентьевна! - всталъ ей на встрѣчу Воздуходуевъ. - Отчего вы не пришли ко мнѣ?

   - Я? Къ вамъ? Зачѣмъ?

   - Женщина не должна спрашивать: "зачѣмъ?". Она должна идти къ мужчинѣ безъ силы и воли, будто спящая съ открытыми глазами, будто сомнамбула.

   - Что вы такое говорите, право? Какъ такъ я пойду къ вамъ ни съ того, ни съ чего.

   - Слабѣетъ, - шепнулъ мнѣ Воздуходуевъ. - Послѣдн³я усил³я передъ сдачей.

   И отчеканилъ ей жесткимъ металлическимъ тономъ:

   - Я живу: Старомосковская, 7. Завтра въ три четверти девятаго. Слышите?

   Анна Лаврентьевна бросила взглядъ на меня, на Воздуходуева, на вино, которое мы пили, пожала плечами и вышла изъ комнаты.

   - Видалъ? - нервно дернувъ уголкомъ рта, спросилъ Воздуходуевъ. - Еще одна. И мнѣ жалко ее. Барышня, дочь хорошихъ родителей... А вотъ, поди жъ ты!

   - Неужели придетъ? !

   - Она-то? Побѣжитъ. Сначала, конечно, борьба съ собой, колебан³я, слезы, но, по мѣрѣ приближен³я назначеннаго часа - роковыя для нея слова: "Воздуходуевъ, Старомосковская, 7^м - эти роковыя слова все громче и громче будутъ звучать въ душѣ ея. Я вбилъ ихъ, вколотилъ въ ея душу - и ничто, никакая сила не спасетъ эту дѣвушку.

   - Воздуходуевъ! Ты безжалостенъ.

   - Что жъ дѣлать. Мнѣ ее жаль, но... Я думаю, Господь Богъ сдѣлалъ изъ меня какое-то оруд³е наказан³я и направляетъ это оруд³е противъ всѣхъ женщинъ. (Онъ горько, надтреснуто засмѣялся). Аттила, бичъ Бож³й.

   - Ты меня поражаешь! Въ чемъ же разгадка твоего такого страшнаго обаян³я, такого жуткаго успѣха у женщинъ?

   - Отчасти, наружность, - задумчиво прошепталъ онъ, поглаживая себя по впалой груди и похлопывая по острымъ колѣнямъ. - Ну, лицо, конечно, взглядъ.

   - У тебя синее лицо, - замѣтилъ я съ оттѣнкомъ почтительнаго удивлен³я.

   - Да. Брюнетъ. Частое бритье. Иногда это даже надоѣдаетъ.

   - Бритье?

   - Женщины.

   - Воздуходуевъ!.. Ну, не надо губить мою жену, ну, пожалуйста.

   - Тссс! Не будемъ говорить объ этомъ. Мнѣ самому тяжело. Постой, я принесу изъ столовой другую бутылку. Эта суха, какъ блескъ моихъ глазъ.

   Слѣдующую бутылку пили молча. Я думалъ о своемъ непривѣтливомъ суровомъ будущемъ, о своей любимой женѣ, которую долженъ потерять, - и тоска щемила мое сердце.

   Воздуходуевъ, не произнося ни слова, только поглядывалъ на меня да потиралъ свой син³й жестк³й подбородокъ.

   - Ахъ! - вздохнулъ я, наконецъ. - Если бы я пользовался такимъ успѣхомъ...

   Онъ странно поглядѣлъ на меня. Лицо его все мрачнѣло и мрачнѣло - съ каждымъ выпитымъ стаканомъ.

   - Ты бы хотѣлъ пользоваться такимъ же успѣхомъ?

   - Ну, конечно!

   - У женщинъ?

   - Да.

   - Не пожелалъ бы я тебѣ этого.

   - Безпокойно?

   Онъ выпилъ залпомъ стаканъ вина, со стукомъ поставилъ его на столъ, придвинулся, положилъ голову ко мнѣ на грудь и, послѣ тяжелой паузы, сказалъ совершенно неожиданно:

   - Мой успѣхъ у женщинъ. Хоть бы одна собака посмотрѣла на меня! Хоть бы кухарка какая-нибудь подарила меня любовью... Сколько я получилъ отказовъ! Сколько выдержалъ насмѣшекъ, издѣвательствъ... Били меня. Одной я этакъ-то сообщилъ свой адресъ, по обыкновен³ю гипнотизируя ее моимъ властнымъ тономъ, a она послушала меня, послушала, да - хлопъ! А самъ я этакъ вотъ назначу часъ, дамъ адресъ и сижу дома, какъ дуракъ: a вдругъ, молъ, явится.

   - Никто не является? - сочувственно спросилъ я.

   - Никто. Ни одна собака. Вѣдь я давеча при тебѣ бодрился, всяк³е ужасы о себѣ разсказывалъ, a вѣдь мнѣ плакать хотѣлось. Я вѣдь и женѣ твоей успѣлъ шепнуть роковымъ тономъ "Старомосковская, семь, жду въ десять". А она поглядѣла на меня, да и говорить: "Дуракъ вы, дуракъ, и уши холодныя". Почему уши холодныя? Не понимаю. Во всемъ этомъ есть какая-то загадка... И душа у меня хорошая, и, наружностью я не уродъ - a вотъ, поди жъ ты! Не везетъ. Умомъ меня тоже Богъ не обидѣлъ. Наоборотъ, нѣкоторыя женщины находили меня даже изысканно-умнымъ, остроумнымъ. Одна баронесса говорила, что сложенъ я замѣчательно - прямо хоть сейчасъ лѣпи статую. Да что баронесса! Тутъ изъ за меня двѣ графини перецарапались. Такъ одна все время говорила, что "вы, молъ, едва только прикоснетесь къ рукѣ - я прямо умираю отъ какого-то жуткаго, жгучаго чувства страсти". А другая называла меня "барсомъ". Барсъ, говоритъ, ты этак³й. Ей Богу. И какъ странно: только что я съ ней познакомился, адреса даже своего не далъ, a она сама вдругъ: "Я, говорить, къ вамъ пр³ѣду. Не гоните меня! Я буду вашей рабой, слугой, на колѣняхъ за вами поползу"... Смѣшныя онѣ всѣ. Давеча и твоя жена "Отъ васъ, говорить, исходитъ какой-то токъ. У васъ глаза холодные, и это меня волнуетъ"...

   Послѣ долгихъ усил³й я уловилъ-таки взглядъ Воздуходуева. И снова читалось въ этомъ взглядѣ, что Воздуходуевъ уже усталъ отъ этого головокружительнаго успѣха, и что ему немного жаль взбалмошныхъ безвольныхъ, какъ мухи къ меду, льнущихъ къ нему женщинъ...

   Съ нѣкоторыми людьми вино дѣлаетъ чудеса.

  

  

  

   Въ 4 года.

   Двѣ крохотныхъ дѣвочки сидятъ на подоконникѣ, обратившись лицами другъ къ другу, и шепчутся.

   - Твоя кукла не растетъ?

   - Нѣтъ... Ужъ чего, кажется, я ни дѣлала.

   - Я тоже. Маленькая все, какъ и была. Ужъ я ее и водой потихоньку поливала и за ноги тянула - никакихъ гвоздей!

   - Какихъ гвоздей?

   - Никакихъ. Это дядя Гриша такъ говоритъ: пусто - и никакихъ гвоздей!..

   Серафима, сидящая слѣва, угнетенно вздыхаетъ:

   - А живыя дѣти растутъ.

   - Весело! Сегодня дите два аршина, завтра сто - весело!

   - Когда выйду замужъ, будутъ у меня дѣтишки - одна возня съ ними.

   - Симочка, - шепчетъ другая, глядя вдаль широко раскрытыми глазами. - А сколько ихъ будетъ?

   - Пять. У одного будутъ черненьк³е глазки, a у другого зелененьк³е.

   - А у меня будетъ много-много дитѣвъ!

   - Ну, не надо, чтобы у тебя много! Лучше у меня много.

   - Нѣтъ, у меня! У одного будутъ розовые глазки, у другого желтеньк³е, у другого бѣленьк³е, у другого красненьк³е.

   Зависть гложетъ сердце Симочки:

   - А я тебя ударю!

   Дергаетъ свою многодѣтную подругу за волосы. Плачъ. Святое материнство!

  

   Въ 12 лѣтъ.

   - Федоръ Николаичъ! Вы уже во второмъ классѣ? Поздравляю.

   - Да, Симочка. Вы говорили, что когда я чего-нибудь достигну, вы... этого... женитесь на мнѣ. Вотъ... я... достигъ..

   - Поцѣлуйте мнѣ... руку... Федоръ Николаичъ.

   - Симочка! я никогда не унижался съ женщинами до этого, но вамъ извольте - я цѣлую руку! Мнѣ для васъ ничего не жалко.

   - Разъ вы поцѣловали, намъ нужно пожениться. Какъ вы смотрите на дѣтей?

   - Если не ревутъ - отчего же.

   - Слушайте, Федоръ Николаичъ... Я хочу такъ: чтобы у насъ было двое дѣтей. Одинъ у меня отъ васъ, a другой у васъ отъ меня.

   - Я бы, собственно, трехъ хотѣлъ.

   - А трет³й отъ кого же?

   - Трет³й? Ну, пусть будетъ нашъ общ³й.

   - Одѣну я ихъ такъ: мальчика въ черный бархатный костюмчикъ, на дѣвочкѣ розовое, съ голубымъ бантомъ.

   - Наши дѣти будутъ счастливыя.

   - Въ сорочкахъ родятся.

   - И лучше. Пока маленьк³я - пусть въ сорочкахъ и бѣгаютъ. Дешевле.

   - Какой вы практикъ. А мнѣ все равно. Лишь бы дѣти. Святое материнство!

  

   Въ 18 лѣтъ.

   Разговоръ съ подругой:

   - Симочка! Когда ты выйдешь замужъ - у тебя будутъ дѣти?

   - Конечно! Двое. Мальчикъ - инженеръ съ темными усиками, матовая блѣдность, не куритъ, медленныя благородныя движен³я; дѣвочка - извѣстная артистка. Чтобы такъ играла, что всѣ будутъ спрашивать: "Господи, да кто же ея мать? Ради Бога, покажите намъ ея мать". Потомъ я ее выдамъ замужъ... За художника: блѣдное матовое лицо, темные усики, медленныя благородныя движен³я, и чтобы не курилъ. Святое материнство!

  

   Въ 22 года.

   - Я, конечно, Сережа противъ дѣтей ничего не имѣю, но теперь... когда ты получаешь сто сорокъ да сестрѣ посылаешь ежемѣсячно двадцать восемь... Это безум³е.

   - Но, Симочка...

   - Это безумно! понимаешь ты? До безум³я это безумно. Постарайся упрочить свое положен³е и тогда...

   Святое материнство!

  

   Въ 30 лѣтъ.

   - Сережа! Мнѣ еще 27 лѣтъ, и у меня фигура, какъ у дѣвушки... Подумай, что будетъ, если появится ребенокъ? Ты не знаешь, какъ дѣти портятъ фигуру...

   - Странно... Раньше ты говорила, что не хочешь плодить нищихъ. Теперь, когда я богатъ...

   - Сережа! Я для тебя же не хочу быть противной! Мнѣ двадцать седьмой годъ, и я... Сережа! Однимъ словомъ - время еще не ушло!

   Святое материнство!

  

   Въ 48 лѣтъ

   - Докторъ! Помогите мнѣ - я хочу имѣть ребенка!!! Понимаете? Безумно хочу.

   - Сударыня. Въ этомъ можетъ помочь только мужъ и Богъ. Сколько вамъ лѣтъ?

   - Вамъ я скажу правду - 46. Какъ вы думаете: въ этомъ возрастѣ можетъ что-нибудь родиться?

   - Можетъ!

   - Докторъ! Вы меня воскрешаете.

   - У васъ можетъ, сударыня, родиться чудесная, здоровенькая, крѣпкая... внучка!..

  

  

  

   На скачкахъ или въ театрѣ - это не важно - бритый брюнетъ спросилъ бородатаго блондина:

   - Видишь вотъ этого молодого человѣка съ темными усиками, въ пенснэ?

   - Вижу.

   - Это Мушуаровъ.

   - Ну?

   - Мушуаровъ.

   Лошадь ли пробѣжала мимо, или любимая актриса вышла на сцену - не важно, но что-то, однимъ словомъ, отвлекло вниман³е друзей, и разговоръ о Мушуаровѣ прекратился.

   И только возвращаясь со скачекъ или изъ театра - это не важно - бородатый блондинъ спросилъ бритаго брюнета:

   - Постой... Зачѣмъ ты мнѣ давеча показалъ этого Мушуарова?

   - А какъ же! Замѣчательный человѣкъ.

   - А я его нашелъ личностью совершенно незначительной. Что-жъ онъ, сыворотку противъ чумы открылъ, что-ли?

   - Еще забавнѣе. Пользуется безмѣрнымъ, потрясающимъ успѣхомъ у женщинъ!

   - Дѣйствительно. При такой тусклой наружности - это замѣчательно.

   - Непостижимо.

   - Загадочно.

   - Таинственно.

   - И ты не знаешь тайны этого безумнаго успѣха?

   - Совершенно недоумѣваю.

   А у Мушуарова, дѣйствительно, была своя тайна. Скушавъ за своимъ одинокимъ столомъ супъ, котлеты и клюквенный кисель, Мушуаровъ съ зубочисткой въ лѣвомъ углу рта, поднимается съ мѣста и - сытый, отяжелѣвш³й - лѣниво бредетъ въ кабинетъ; усаживается удобнѣе въ кожаное кресло, поднимаетъ голову, будто что-то вспоминая (очевидно, номеръ одного изъ многихъ телефоновъ) и, наконецъ, нажавъ кнопку, цѣдитъ сквозь торчащую въ зубахъ зубочистку:

   - Центральная? Дайте, барышня, 770 - 17. Благодарю васъ.

   - Кто говоритъ? - доносится издалека свѣж³й женск³й голосъ.

   - Вы, Екатерина Николаевна? Здравствуйте, Екатерина Николаевна. Здравствуйте...

   Странно: въ голосѣ его звучитъ самая неподдѣльная хватающая за душу печаль.

   - Мушуаровъ? Здравствуйте. Что скажете?

   - Что скажу? Скажу, что вы должны быть нынче вечеромъ у меня. Слышите? Я такъ хочу.

   - Послушайте... Опять за старое? Вѣдь я вамъ уже сказала, что не люблю васъ, и, право, удивляюсь...

   - Екатерина Николаевна, - тихо, съ какой-то странной сдержанностью отчеканиваетъ Мушуаровъ. - Конечно, всяк³й воленъ поступать, какъ ему заблагоразсудится, и я даже смотрю на это дѣло такъ: всяк³й имѣетъ право умертвить другого человѣка, если, конечно, душа его молчитъ и ему не страшно принять кровавый грѣхъ на эту душу...

   - Кто кого умерщвляетъ? Что вы такое говорите?

   - Слово "умерщвляетъ" я употребилъ въ фигуральномъ смыслѣ, но это почти такъ...

   Онъ дѣлаетъ долгую паузу. Эта пауза леденитъ сердце Екатерины Николаевны. Ей кажется, что Мушуаровъ въ этотъ моментъ подперъ голову рукой и погрузился въ мрачныя мысли.

   Однако, пауза дѣлового Мушуарова не пропадаетъ даромъ: онъ успѣваетъ взглянуть на часы, поправить отстегнувш³йся брелокъ и бросаетъ въ корзину для бумагъ какой-то скомканный конвертъ, неряшливо бѣлѣвш³й на коврѣ.

   - Да... Итакъ - прощайте, Екатерина Николаевна... Довольно. Я рѣшилъ вамъ сказать объ этомъ потому, что думаю - вамъ такъ будетъ легче.

   - О чемъ сказать? Я васъ не понимаю.

   - Не понимаете? - криво усмѣхается въ трубку Мушуаровъ. - Вы меня всю жизнь не понимали... А сейчасъ у меня къ вамъ одна просьба: ради Бога, не ходите ко мнѣ на панихиды, не провожайте меня на кладбище - терпѣть не могу всей этой пошлятины.

   - Мушуаровъ!!! - тонкой струной болѣзненно звенитъ голосъ невидимой Екатерины Николаевны. - Съ ума вы сошли? Что вы такое говорите!!

   - Екатерина Николаевна, - горько смѣется Мушуаровъ, - телефонъ мног³е ругаютъ, но вотъ вамъ одно изъ его преимуществъ: вы со мной говорите, слышите сейчасъ мой голосъ, но удержать меня отъ того, что я задумалъ, измѣнить мое рѣшен³е - вы не можете! Когда вы повѣсите трубку, то черезъ пять минутъ...

   Голосъ его срывается отъ волнен³я; онъ вынимаетъ изъ жилетнаго кармана часы, хлопаетъ крышкой раза два у самой телефонной трубки и, закусивъ губы, говоритъ со стономъ:

   - Слышите вы это щелканье курка? Мой маузеръ чуетъ кровь и щелкаетъ зубами, какъ голодный волкъ передъ кровавымъ пиромъ!..

   - Мушуаровъ, милый... Ради Бога, одну минутку, - доносится издалека торопливый, испуганный голосъ. - Подождите, не вѣшайте трубку... Дайте мнѣ честное слово, что вы не повѣсите трубку, пока меня не выслушаете...

   - Хорошо, - соглашается Мушуаровъ. - Ради того чувства, которое теперь уноситъ меня въ невѣдомый м³ръ, я выслушаю васъ.

   - Мушуаровъ, голубчикъ! Подумайте только, - что вы хотите сдѣлать?.. Жизнь такъ прекрасна...

   - Безъ васъ? Ха-ха-ха! Вы меня смѣшите, Екатерина Николаевна. Нѣтъ, ужъ - что тамъ и говорить...

   - Мушуаровъ! Еще одну минутку... Вы ради меня не должны дѣлать это съ собою! Подумайте, какой вы готовите мнѣ ужасъ, какая предстоитъ мнѣ страшная жизнь... Жить съ сознан³емъ, что на твоей совѣсти смерть человѣка... Пожалѣйте меня, Мушуаровъ!

   - О Екатерина Николаевна! Къ чему так³я громк³я слова? Черезъ двѣ-три недѣли ваши терзан³я утихнутъ, a черезъ годъ-два вы и думать позабудете, что гдѣ-то, когда-то жилъ такой сѣрый, незамѣтный человѣчекъ Мушуаровъ, который умеръ потому, что любилъ. Что я вамъ такое? Кустикъ при дорогѣ, мимо котораго проходитъ путникъ по своимъ дѣламъ; смялъ путникъ своей ногой этотъ кустикъ и даже не замѣтилъ своего поступка...

   - Мушуаровъ! Вы не сдѣлаете этого.

   Горько смѣется Мушуаровъ.

   - Ну, не будемъ объ этомъ говорить, Екатерина Николаевна. Довольно. У меня лежатъ двѣ ваши книги. Мои родственники потомъ, конечно, не откажутся выдать ихъ вамъ... Что еще? Да! Я вамъ проигралъ на пари цвѣты, не успѣлъ послать - извините меня... Прощайте, Екатерина Николаевна... Не поминайте лих...

   - Постойте!!! Мушуаровъ!!! Ахъ, какъ вы меня мучаете...

   - А вы думаете, мнѣ легко?

   - Одну минутку!!! Чего вы отъ меня хотите?

   - Я? Отъ васъ? Богъ съ вами. Ничего я отъ васъ не хочу. Да-а... А, въ сущности, какое это странное чувство... Черезъ пять-шесть минутъ...

   - Постойте!!! Вѣдь вы просили, чтобы я къ вамъ...пр³ѣхала?

   - Екатерина Николаевна! Не будемъ говорить о томъ, что невозможно!

   - Ну... a если бы, я... пр³ѣхала?..

   - Къ чему? Пр³ѣдете, чтобы сказать, что вы ко мнѣ равнодушны? Нѣтъ, зачѣмъ же. Я насиловать вашу волю не хочу. Я не такой. Итакъ - прощ...

   - Одну минутку, сумасшедш³й!!! Ну, a если мнѣ просто хочется васъ видѣть - можно къ вамъ пр³ѣхать?

   - Что жъ... пр³ѣзжайте.

   - И вы даете мнѣ слово, что до моего пр³ѣзда... вы... не выкинете никакого... безумства...

   - Ха! Ха! Вы хотите сдѣлать осужденному маленькую отсрочку? Что-жъ... спасибо за милосерд³е.

   - Мушуаровъ, Мушуаровъ,.. Что вы со мной дѣлаете!..

   Пауза.

   - Мушуаровъ... Черезъ часъ я буду у васъ.

   - Дворянская, второй домъ отъ угла, парадная дверь, трет³й этажъ, дверь налѣво. Я самъ вамъ открою.

   Гдѣ-то далеко отъ Дворянской (второй домъ отъ угла) мечется сердобольная женская душа; какъ подстрѣленная охотникомъ птица, мечется женщина, натыкаясь на стулья и двери, въ поискахъ шляпы, кофточки, боа... Нужно торопиться, потому что Богъ знаетъ, что можетъ произойти отъ ея промедлен³я на Дворянской, второй домъ отъ угла. А на Дворянской происходить вотъ что:

   - Марья! - кричитъ Мушуаровъ, поднимаясь съ кресла. - Приготовь самоваръ, купи конфектъ, тѣхъ, знаешь, что я давеча говорилъ, да грушъ купи, что-ли... яблокъ. А сама потомъ проваливай, куда хочешь.

   - "Проваливай", - ворчитъ, на кухнѣ обиженная Марья. - Самъ бы ты лучше провалился. И вѣдь поди-жъ ты, - мозглякъ, кажется, такой, что и глядѣть не на что. А баба къ нему прямо стѣной идетъ. Слово онъ такое знаетъ, что ли, али что?..

   У Мушуарова впереди еще часъ. Дѣлать нечего, a настроен³е хорошее. Надо дать исходъ живымъ силамъ, буйно бродящимъ внутри.

   - Марья-а-а!

   - Чего кричите? Тутъ я.

   - Дай мнѣ рубашку.

   - Уходить думаете?

   - Не твое дѣло. Постой... Какую же ты мнѣ рубашку даешь... ночную? Дура! мнѣ нужно съ твердыми манжетами.

   - Вотъ извольте. Чистенькая.

   - Безтолочь! Ты мнѣ грязную дай. Которую я давеча надѣвалъ.

   - Эва! Да вѣдь она грязная.

   - Ой! Что это за женщина! Она меня въ могилу сведетъ. Если ты такъ глупа, то исполняй мои приказан³я буквально! Возьми изъ грязнаго бѣлья ту сорочку, которую я снялъ вчера, и принеси мнѣ. Поняла? На одну минуту! Потомъ унеси. Поняла?

   Со вздохомъ бредетъ Марья на кухню. Приноситъ сорочку.

   - Гдѣ лѣвая манжета? Вотъ эта? Хорошо, что ты еще въ стирку ее не вздумала отдать. Гдѣ тутъ карандашомъ записано? А, вотъ! 237 - 542. А теперь забирай свою дурацкую рубашку и проваливай.

   - Центральная? Алло! Дайте, барышня, 237 - 542. Отъ всего сердца спасибо. Это кто у телефона?.. Горничная? Позови, голубушка, барыню. Скажи, Мушуаровъ проситъ. Постой постой... Ты такъ и скажи: "проситъ, дескать, къ телефону господинъ Мушуаровъ, и что они, молъ, будто не въ себѣ. Будто, молъ, что-то случилось". Поняла?

   Ждетъ Мушуаровъ. Беретъ изъ вазочки остро-отточенный карандашъ, начинаетъ рисовать человѣка съ неувѣреннымъ профилемъ и глазомъ, похожимъ на французскую булку.

   - Алло! - слышитъ онъ. - Что такое случилось Мушуаровъ? Чѣмъ вы такъ взволнованы?

   - Ничего особеннаго, - говоритъ Мушуаровъ, часто и тяжело дыша, - Ничего, ничего... Только я хотѣлъ спросить: нѣтъ ли у васъ случайно револьвера?

   - Револьвера? Нѣтъ, не имѣется. А вамъ на что?

   - Да такъ, знаете. Воры, можетъ быть, залѣзутъ, такъ я... въ нихъ... Впрочемъ, лучше не разспрашивайте, нѣтъ! Не нужно ничего у меня спрашивать...

   - Успокойтесь, я не любопытна. Это все, что вы хотѣли у меня спросить? Ну, всякихъ вамъ благъ.

   - Постойте, Вѣра Петровна... Я у васъ еще что-то хотѣлъ спросить...

   - Ну?

   - У васъ случайно нѣтъ оп³ума? Или кусочка ц³анистаго кали?

   - Тоже для воровъ? Послушайте, Мушуаровъ... Вѣдь это же не крысы, которыхъ можно травить мышьякомъ. Подумайте, вамъ нужно сначала поймать вора, потомъ связать его, потомъ всунуть ему въ ротъ ц³анистый кали - сколько возни!..

   Изъ трубки вылетаетъ цѣлый снопъ серебристаго смѣха. Мушуаровъ болѣзненно морщится.

   - Къ чему вы... такъ? Не хорошо смѣяться надъ человѣкомъ, который...

   Онъ дѣлаетъ паузу, отпивая изъ стакана чай и снова взглянувъ на часы. Издалека спрашиваютъ:

   - Который... что?

   - Котораго вы, можетъ быть, больше не увидите.

   - Въ Австрал³ю уѣзжаете?

   - Нѣтъ, - глухимъ голосомъ отвѣчаетъ Мушуаровъ. - Но вы мнѣ вчера сказали, что вы любите другого, и что я для васъ нуль. Остальное - поймите.

   - Голубчикъ, Мушуаровъ... Но что же дѣлать, если это такъ?!

   - Пожалуйста! Пожалуйста! Я вѣдь ничего и не говорю. Но только... я самъ не знаю, почему я къ вамъ позвонилъ. Мнѣ такъ хотѣлось въ послѣдн³й разъ услышать вашъ голосъ...

   - Въ пос-лѣд-н³й разъ? Эй, ай, вы! Дядя! Да вы не думаете ли изъ-за меня стрѣляться?

   - Вѣра Петровна! И вы говорите объ этомъ - такимъ тономъ?

   - Извините, если я васъ обидѣла. Ну, давайте поговоримъ, какъ слѣдуетъ. Вы хотите изъ-за меня стрѣляться?

   - Да... Вѣра... Петровна... Къ чему эта глупая скучная волынка, называемая жизнью, если вы не хотите быть моей?

   - Такъ если же я васъ не люблю. Ну, что же мнѣ дѣлать? Посудите сами!

   - Что-жъ... Склоняюсь передъ судьбой. Значитъ, такъ ужъ у меня на роду написано. Ну... Не поминайте лихомъ..

   - До свидан³я, милый...

   - Послушайте! Вѣра Петровна... И неужели вамъ меня ни капельки не жалко?

   - Ну, какъ не жалко. Жалко. Только я думаю, что вы этого не сдѣлаете.

   - Вѣра Петровна... Ровно въ 12 часовъ ночи однимъ глупцомъ съ пробитымъ пулей вискомъ станетъ на нашей нелѣпой планетѣ меньше.

   - Вы это рѣшили категорически?

   - Да!

   - И ничто не измѣнитъ вашего рѣшен³я?

   - Да!

   - Печально. Въ такомъ случаѣ, прощайте. Все-таки - желаю вамъ одуматься.

   - Нѣтъ! Одуматься? Ха-ха! Что Мушуаровъ рѣшилъ - это свято! Завтра меня не будетъ въ живыхъ.

   Онъ молчитъ, судорожно дыша. Послѣ нѣкоторой паузы говорить тихо, раздѣляя слоги:

   - Прощайте. Не поминайте лихомъ...

   Склонивъ голову, ждетъ отвѣта.

   - Алло! Я говорю - про-щай-те... Не поминайте лих... Вѣра Петровна! Вы у телефона? Алло! Барышня! Почему вы разъединили? Что? Тамъ трубку уже повѣсили? Не можетъ быть!! Дайте туда звонокъ. Алло.

   - Вѣра Петровна?..

   - Да, это я, Мушуаровъ? Что вы еще хотѣли сказать?..

   - Насъ разъединили.

   - Нѣтъ, это я сама повѣсила трубку. Вы что же, еще что-нибудь хотите сказать?