Алданов Марк Александрович - Могила воина

на после Ватерлоо, и орал, что поход на Лепанто состоится очень скоро. - "Дай Бог только сил и здоровья его светлости, а я их всех сожгу в один вечер! Будут они меня помнить!..." И еще что-то кричал о битве при Лейпциге, о своем друге гене­рале Конгреве, о Наполеоне, которого погубили эти самые ракеты.

   В этот ли вечер или в следующий (мастер-месяц позднее не мог вспомнить) в кан­тине, в арсенале, по коридору гарема прополз слух, что здоровье его светлости очень худо. Го­ворили, что архистратег простудился при последней своей поездке верхом и схватил ка­кую-то скверную лихорадку. В гарем пришла прачка, сестра маркитантки, и, вытирая сле­зы, сказала, что итальянский доктор целый день плачет: архистратег плох, совсем плох. Тотчас горько заплакала и маркитантка.

   В арсенале наступила тишина. Никто больше не ссорился. Сам майор Парри не шу­мел и вообще показывался мало: проводили почти весь день в доме Капсали. Не было видно ни Маврокордато, ни графа Гамба, никого. В кантине растерянно говори­ли, что на­дежды на выздоровление мало. Шли все более мрачные слухи. Вечером 19-го апреля по городку с необычайной быстротой пронеслось известие, что в начале седьмого часа лорд Байрон тихо скончался.

   На воротах сераля появилось длинное объявление в плохо отпечатавшейся траур­ной кайме. То ли начали его набирать еще во время агонии архистратега, или уж очень быстро сделали свое дело рабочие, но скоро оно висело в Миссолонги везде, где только можно было его наклеить. Люди останавливались, бледнели, крестились и чи­тали все, от начала до конца, хоть уже знали о смерти Байрона и хоть объявление было длинное. Весть бы­стро неслась по окрестностям: в ту же ночь она дошла до ту­рок.

   В арсенале из-за Пасхи работы не было. У висевшего под фонарем объявления стояла довольно большая толпа. Сначала о своих делах не говорили; мысль о них ле­жала камнем на душе у каждого жителя Миссолонги. И только когда седая старуха, служившая в серале уборщицей, сказала, что, верно, теперь иностранцы их бросят, у людей развязались языки. - "Как бросят? Не могут бросить!" - "Не может быть, чтобы бросили!" - "Ведь тогда турки придут!" - "Ну да, придут". - "Турки не поце­ремонятся!" - "Всех нас перережут, как на Хиосе!.." - Какая-то женщина с ребенком на руках заплакала. За ней заплакали другие. - "И работа здесь прекратится", - угрюмо сказал кто-то, - "может, турки и не придут, а хлеба у нас не будет"... - "Да быть не может, верно он оставил распоряжение, чтобы не уходили". - "Надо бы узнать"...

   После некоторого колебания решили послать трех старших справиться у началь­ства в арсенале. Часовой-грек, понимая общую беду, пропустил делегатов в ворота, но сказал, что, кажется, никого из начальства нет: все уехали в дом Капсали. Правда, майор уже вер­нулся, но злой как собака, не подступись! По двору шел мастер-месяц. Вид у него был не располагавший к разговорам. Делегаты робко его остановили: он был неважное началь­ство, а все-таки начальство. - "Чего лезете? Не знаете, что ли, что арсенал закрыт?" - угрюмо спросил он. Рабочие смиренно объяснили, что все очень волнуются: случилось такое несчастье, будет ли дальше работать арсенал? Хо­дит слух, будто кончится работа. - "Если кончится, то вам объявят расчет, только и всего". - "Да ведь тогда турки придут! Что же нам делать?" - "А я почем знаю?" - сказал мастер-месяц и сам пожалел о своей резкости. - "Нечего волноваться. Может быть, работа будет продолжаться и дальше. Зачем туркам сюда лезть? Да и войска у нас остались. Жили до архистратега, будете жить и дальше? Назначат другого главно­командующего".

   Несколько успокоившись, делегаты ушли, за воротами тотчас послышался радост­ный гул. Мастер месяц вздохнул. Он тоже был расстроен. Узнав о кончине Байрона, он вскользь сказал маркитантке, что теперь, верно, придется отсюда уезжать. Не объ­яснил, как и почему, - она ни о чем не спросила, только изменилась в лице и через минуту заплакала. В большом смущении мастер-месяц спустился во двор арсенала, взял у дежур­ного ключ и в кантине выпил рюмки четыре водки. Вопреки своему пра­вилу, он сел за стол (в праздник никто в кантину придти не мог) и гумблотовским ка­рандашом написал донесение о кончине известного лица.

   Он сам удивлялся: ему было жаль лорда Байрона. Вспомнил их первую встречу пять лет тому назад у Флориана и подумал, что все-таки это был очень замечатель­ный человек, каких на свете не много. "И книги, говорят, писал замечательные. Из-за каких-то греков погиб! Черт его угораздил приехать в эту проклятую дыру! И я здесь тоже издохну как со­бака. Если здешняя чепуха будет продолжаться, то, вероятно, ры­жий велит остаться в Миссолонги". Несмотря на соображения о том, что и он здесь издохнет, эта мысль была почти приятна мастеру-месяцу. Он понимал, что не может жениться на бывшей одалиске, не имеющей ни гроша за душой. Но ему было очень грустно с ней расставаться, - прав­да, теперь как будто уже не так грустно, как было бы недели три тому назад. "Ничего не поделаешь" - думал он со вздохом, сообра­жая, куда могут его послать. "Ясно, что долж­ны дать повышение. В Петербург, что ли, все-таки к императору Александру? Но газеты сообщают, что он впал в мисти­цизм"... Несмотря на немалый опыт, ему было неясно, как мистицизм расценивается в ведомстве рыжего подполковника: может быть, за такими именно и нужно наблю­дать? а может, наоборот, если ты впал в мистицизм, то иди к черту, никто тобой не интересуется?

   Мастер-месяц поднялся к себе с тяжелым чувством. Маркитантка все сидела на стуле в той же позе, как полчаса назад (вообще сидела редко: либо бегала по делам, либо валялась на постели). - "Милая", - сказал он самым обыкновенным тоном, точно ничего не слу­чилось, - "вот что, нам надо туда пойти". - "Куда?" - "Туда, в его дом. Все служащие пошли". - "Зачем?" - "Как зачем"? Отдать последний долг", - сказал он. Эти торжествен­ные слова и его интонация испугали ее. "Ты иди, а я не пойду. Мне не надо идти, я про­стая маркитантка. Ты - счетовод, это другое дело". - "Все идут. Весь город там". - "Весь город? Нет, нет, я не пойду, я их боюсь", - сказала она с ужасом в голосе, разумея умерших. Он немного подумал. - "Ну, как знаешь. Тогда я пойду один, так, может быть, и приличнее. Приготовь на ужин чего-нибудь такого", - добавил он, разумея такое, что умиротворило бы омраченную душу.

   Выйдя из гарема, мастер-месяц отправился в кабинет майора Парри. Несмотря на праздник, на этот вечер была назначена первая проба ракет. Он предполагал, что те­перь проба не состоится, но следовало для порядка спросить. Дверь была полуотворе­на. Майор сидел, наклонившись к столу, положив голову на руки; плечи его тряслись от рыданий. На столе лежала карманная фляжка. Мастер-месяц смущенно попятился назад, вышел в кори­дор, погулял немного и постучал в дверь. - "Что вам надо?" - "Господин майор, я пришел узнать насчет пробы ракет генерала Конгрева. Как вы из­волили приказать, я велел артиллеристам прийти в девять часов"... - "Идите ко всем чертям с вашими проклятыми ракетами!" - закричал майор. Мастер-месяц выско­чил из кабинета. "Старый болван! Со­всем его развезло от водки!"

   К дому Капсали, действительно, шло чуть не все население городка. Знакомый ла­вочник вышел из лавки и стал ее запирать. Мастер-месяц его окликнул. - "Какая сегодня тор­говля! Все закрыто!" - нехотя сказал лавочник, но сделал исключение для постоянного покупателя. Купив большую коробку рахат-лукума, мастер-месяц вернулся в сераль, под­нялся к себе, - она все сидела так же. - "Миленькая, я тебе что-то принес", - сказал он ласково и сунул ей в рот мягкий, липкий кубик с осыпаю­щейся пудрой. "Как можно есть эту дрянь?" - подумал он. Она просияла, не то от ра­хат-лукума, не то от его внимания. - "... Так ты уже там был? Ужин еще не готов, бу­дет только через полчаса, я еще ничего не сделала, прости меня!" - "Нет, нет, я пока и не ходил. Приду не раньше чем через час. Разве ты уже голодна?"... Они нежно по­целовались. И, целуясь, он подумал, что наверно ее бросит: ничего не поделаешь. Сердце у него обливалось кровью.

   У ворот дома стояли часовые, опустив ружья дулами к земле. На рукавах у них была черная повязка. "Это хорошо. Молодцы!" - с искренним одобрением подумал мастер-ме­сяц, - "успели распорядиться, и повязки достали". На лестнице горели свечи. Пахло спиртом. Слышались негромкие удары молотком. Граф Гамба с запла­канным лицом стоял на площадке и всем говорил вполголоса: "Второй этаж. Там"... Среди поднимавшихся многие плакали, - кто из приличия, а большинство искренне. Толпу пропускали быстро. Мастер-месяц оставался в комнате не более полминуты. При бледном свете свечей, он увидел на небольшой высоте от пола измученное, восковое, окровавленное на висках лицо. - "Кровь? Почему кровь?" - с ужасом подумал он. Не сразу понял, что кровь была от пиявок. Кто-то плакал в углу.

   Вконец расстроенный, мастер-месяц спустился вниз. Заглянул в комнату, откуда слы­шались удары. Там сколачивали гроб из грубых неотесанных досок, верно от рас­пиленных ящиков. - "Все чтобы было ровненько обложено жестью, и, главное, смот­рите, чтобы нигде не пропускало спирта... Я думаю, 180 галлонов хватит?" - спросил вполголоса один из распорядителей другого, показывая на бочку. Мысль, что тело по­везут в спирту, была почему-то особенно неприятна мастеру-месяцу. - "Где будут хо­ронить? Не здесь?" - спросил он распорядителя шепотом. Тот только бросил на него презрительный взгляд: лорда Байрона хоронить здесь! - "Еще не решено, либо в Ак­рополе, либо в храме Тезeя. А может быть, придется отвезти в Англию", - ответил другой распорядитель.

   Пошел дождь. Мастер-месяц, ежась, застегнул плащ и ускорил шаги. Мысли его стали совершенно мрачными. Он решил, что надо, надо уехать, уехать возможно ско­рее, все равно куда ни пошлют. "Как ни больно, придется с ней расстаться. Может, я позднее ее выпишу туда, куда назначат?" - нерешительно подумал он, но тут же по­чувствовал, что никогда этого не будет, что никуда он ее не выпишет, что это конче­ное дело. - "Но там, куда назначат, я найду другую, похожую на нее, совсем такую как она!..."

   Хотя до оказии оставались еще сутки, он сходил на пристань и сдал кому следова­ло для передачи рыжему оба письма: старое и новое. В грустном настроении он до­вольно долго бродил по берегу. "Нехорошо? Я ей оставлю денег"... Мастер-месяц за­думался: сколько же ей оставить? "Много не могу, мало - неловко... Ну, еще будет время для реше­ния: пока там придет ответ от рыжего!... Да, по-хорошему на свете не проживешь. Мудрые люди добродетелью не промышляют. При добродетели я давно издох бы от голода"... Мысли эти его не успокоили. Он испытывал все растущую странную, беспредметную зло­бу.

   У ворот арсенала тот же часовой раскуривал трубку, как тогда, в день его зачисле­ния на службу. - "Каналья! Мерзавец!... Ко всем чертям!" - вдруг с яростью закри­чал мастер-месяц. Лицо его исказилось от душевной боли. Так не кричал и сам майор Парри. Испу­ганный грек бросил трубку и вытянулся. - "Как держишь ружье? Него­дяй! Дулом вниз! Я тебе говорю, дулом вниз!" - орал мастер-месяц в припадке дико­го, бессмысленного бе­шенства.

   На большом дворе арсенала собралось несколько человек. При свете фонаря май­ор подвинул станок, заложил ракету Конгрева, установил квадрант. - "Готово, ребя­та?" - хрипло спросил он. Артиллерист повернул трубу, закрепил и проверил зажим. - "К югу прикажете?" - "Да куда-нибудь туда: через залив, к Араксосу, к Наварину!" - "До Нава­рина, пожалуй, не долетит", - с усмешкой сказал немецкий офицер. - "Я говорю: к югу! Готово? Огонь!" - закричал Парри. Артиллерист поднес к гильзе палительную свечу. Раздался оглушительный выстрел. Ракета взорвалась на огромной высоте, рассыпалась и упала в лагуну.

   "В Венеции мечтают, в Риме думают, во Флоренции работают, в Неаполе живут"

   Через много лет маркиз де Буасси, второй муж Терезы Гвиччиоли, так знакомил с ней людей: "Моя жена... Когда-то любовница лорда Байрона." Автор.

   В подлиннике карбонарского обряда: buoni cugini. Автор

   Roma antica, в конспиративном сокращении - Romantica. Автор.

   В подлиннике донесения: "а fare le corne a Guiccioli".

   Если не считать поражения, то нет ничего более трагического, чем победа.

   Здравый смысл лучше дарований.

   Не подлежит сомнению, что он находится в состоянии помешательства.

   Фр. фон-Генц рассказывает в письме к Пилату из Вероны, от 26 ноября 1822 г.: "Леди Стюарт, со­вершенная дура ("eine vollkommene Naerrin"), уверила себя в Вене, что произве­ла на царя сильное впечатление. "Hier hat sie sich jedes erdenkliche Ridicule gegeben, um dies der Welt glauben zu machen".

   Об этой остановке царского поезда в доме госпожи Буттарини есть маленькая заметка в хронике "Moniteur Universel", от 11 ноября 1822 г.

   "С той поры он стал проявлять признаки утомления жизнью", - говорит об Алексан­дре I в своих воспомина­ниях князь Меттерних. Впрочем, Шатобриан эту перемену отно­сит к несколько более позднему времени и, со свойственной ему скромностью, приписы­вает своей отставке: "Son dИgout des affaires et des hommes publics s'augmenta quand nous fЫmes jetИs hors du ministХre; et il mourut dix-huit mois aprХs notre chute".

   В английских собраниях сочинений Байрона эта эпитафия печатается с пропуском, обозначаемым точками.

   Мария-Луиза, по свидетельству очевидца, в период своей жизни, связанный с Нейп­пергом, носила кольцо, вы­резанное из саркофага Джульетты.

   В исторической литературе есть указания на то, что из двух пассажиров "Геркулеса" один состоял на службе у турецкой полиции, а другой - у русской. В Миссолонги всевоз­можных шпионов было, разумеется, великое множество.

   Боевые ракеты, изобретенные английским генералом Конгревом, вызывали тогда у во­енных лю­дей огромные надежды.

   На месте дома, в котором умер Байрон, теперь, по словам писателя-очевидца, находит­ся "а public and very promiscuous latrine. "Английский турист испытывает чувство позора", - говорит Николь­сон.