Толстой Лев Николаевич - Том 41, Произведения 1904-1908, Полное собрание сочинений

е приду к окончательному ответу, так как все скроется в бесконечности времени и пространства. По этому самому я не признаю даваемых наукой ответов о том, как зачался мир, как зачинается душа и в какой части головного мозга она нахо­дится.

   В первом случае: неверующий человек, признавая себя только животным существом и потому признавая только то, что подлежит внешним чувствам, не признает духовного на­чала и примиряется с нарушающей требования разума бес­смысленностью своего существования.

   Во втором случае: христианин, признавая себя только ра­зумным существом и потому признавая только то, что соот­ветствует требованиям разума, не признает действительности данных внешнего опыта и потому считает данные эти фантас­тическими и ошибочными.

   Оба одинаково правы. Но разница - и существенная - между ними в том, что по первому мировоззрению все в мире строго научно, логично и разумно, за исключением самой жизни человека и всего мира, не имеющих никакого смысла; и потому из такого мировоззрения, несмотря на все попытки противного, вытекает очень много интересных и забавных соображений, но не вытекает ничего нужного для руководст­ва жизни; тогда как по второму мировоззрению жизнь чело­века и всего мира получает определенный и разумный смысл и самое прямое, простое и доступное всем приложение его к жизни, причем не нарушается и возможность научных иссле­дований, которые ставятся при этом на свойственное им место.

  

  

   Жизнь есть то, что открывается через сознание, и она всегда и везде есть. Наше заблуждение в том, что то, что за­крывает от нас жизнь, мы называем жизнью.

  

  

   Истинная цель жизни в том, чтобы узнать жизнь бесконеч­ную.

  

  

   Человек не может знать, зачем он живет; но не может не знать, как ему надо жить.

   Работник на большом заводе не знает, зачем он делает то, что делает; но знает, если он хороший работник, как надо де­лать то, что он делает.

  

  

   Есть между людьми два взгляда на жизнь. Одни смотрят на жизнь со стороны чувственной, личной, полагая, что мир устроен для них и что бог выдуман на потребу человеку, и возмущаются бессмысленными страданиями и бессмыслен­ной смертью. Другие имеют взгляд на жизнь противополож­ный, духовный, по которому, наоборот, человек живет для мира, для бога и по которому ясно, что если человек страдает и умирает, то, стало быть, так надо для жизни мира, так угод­но богу. По этому второму взгляду есть смысл и нашего рож­дения, и нашей страдальческой жизни, и нашей страдальчес­кой смерти; по этому взгляду мир устроен разумно и целесо­образно, тогда как по первому взгляду все бессмысленно и нецелесообразно.

   И сообразно этим двум взглядам на жизнь люди двумя пу­тями приходят к истине, к одной цели. По первому, чувствен­ному взгляду человек, не желая быть побежденным, борется, встречает отовсюду неудачу, огорчения, утомление, пресы­щение и болезни, наполняет жизнь страданием, но в конце концов покоряется силе вещей, т. е. закону и воле бога, поко­ряется бессознательно, невольно, как раб на цепи, с гораздо большим трудом и с гораздо меньшим благом для себя. По второму же, божескому взгляду человек сознательно идет на­встречу истине и, как разумное дитя небесного отца, отца истины, обходит мимо все те страдания, которые составляют удел бессознательного раба на цепи. А радости жизни, радос­ти и блага не искусственные, а настоящие, природные и по­тому самые драгоценные, даются равно всем, независимо от взгляда; и как по первому взгляду пользуются ими люди, так не отнимаются они от людей и по второму взгляду на жизнь.

  

  

  

   Каждое существо имеет органы, указывающие ему на ме­сто в мире. Для человека этот орган есть разум.

   Если разум не указывает тебе твоего места в мире и твоего назначения, то знай, что виновато в этом не дурное устройст­во мира, не твой разум, а ложное направление, которое ты дал ему.

  

  

   Для человека, полагающего свою жизнь в духовном со­вершенствовании, не может быть страха перед внешними со­бытиями.

  

   Абу Ганифах умер в тюрьме в Багдаде, Куда он был вверг­нут калифом Альманзором за то, что отказался признать уче­ние Кадда. Этот знаменитый учитель, получив раз тяжелый удар, сказал тому человеку, который ударил его: "Я могу воз­дать обидой за обиду, но я не сделаю этого. Я могу жаловаться на тебя калифу, но не буду жаловаться. Я могу в своих молит­вах передать богу о том оскорблении, которое ты сделал мне, но я воздержусь от этого. В день суда я буду иметь возмож­ность; призвать на тебя божественное мщение, но, если бы день этот наступил сейчас и мои мольбы были бы услышаны, я вступил бы в рай только вместе с тобою".

  

  

  

   Не думай, чтобы мужество человека состояло только в храбрости и силе: высшее мужество - в том, чтобы стать выше гнева и любить обидевшего.

  

  

  

   Осуждай свои дела. И когда ты осудишь, не отчаивайся.

  

  

  

   Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях.

   И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить.

  

  

  

   Трусость - в том, чтобы знать, что должно делать, и не делать этого.

  

  

  

   Никакое горе так не велико, как страх перед ним.

  

  

  

   Если меня кто оскорбил, это - его дело, такова его на­клонность, таков его нрав; у меня свой нрав - такой, какой, по моему мнению, свойственен человеку, и я останусь в своих поступках верен своему нраву.

  

  

  

   "Не разъедай своего сердца, - говорят мудрецы, - не оп­лакивай прошлого, похороненного прошлого". Делай то, что должно, и, как звезда, не отдыхай и не спеши.

  

  

  

   Если ты чего боишься, то знай, что причина твоего страха не вне тебя, а в тебе.

  

  

  

   Люди не соглашаются с истиной чаще всего оттого, что они чувствуют себя оскорбленными той формой, в которой предлагается им истина.

  

  

   Зарождающаяся ссора подобна пробивающемуся сквозь плотину потоку: как только он пробился, ты уже не удержишь его.

  

  

   Человек легко может затеять спор, но, как разгоревшийся огонь, трудно бывает потушить его.

  

  

   Как только мы почувствовали гнев во время спора, мы уже спорим не за истину, а за себя.

  

  

  

   Я не могу никогда убедить другого человека иначе, как только его же собственными мыслями. Значит, я должен предположить, что у него хороший и верный рассудок; в про­тивном случае бесполезно надеяться, что я могу привлечь его на мою сторону моими доводами. Точно так же я не могу тро­нуть сердце другого иначе, как его же собственными чувства­ми. Значит, я должен предположить, что другой человек об­ладает известной добротой сердца; в противном случае он ни­когда не почувствует отвращения к пороку и побуждения к добродетели при моем описании порока и при моем восхва­лении добродетели.

  

  

  

   Старайся, чтобы в споре слова твои были мягки, а доводы тверды. Надо не досадить противнику, а убедить его.

  

  

  

  

  

   Ничто так не содействует торжеству разума, как спокой­ствие тех, которые служат ему. Истина страдает часто более от горячности своих защитников, чем от нападок своих противников.

  

  

  

   Пусть говорящий - безумец, слушатель, будь мудр!

  

   Кроткий ответ удаляет злобу; обидные слова возбуждают гнев.

  

  

   Если человек заслуживает похвалы, старайтесь не отказы­вать ему в ней, иначе вы не только можете этим отклонить его от настоящего пути, лишая его поддержки и одобрения, в ко­торых он нуждается, но и сами лишаетесь радости воздать че­ловеку должное за его труд.

  

  

  

   Если ты знаешь истину, или хотя думаешь, что знаешь ее, то передавай ее как можно проще, а главное, как можно мяг­че, любовнее к тому, кому передаешь ее.

  

  

  

   В чем бы ни полагали люди свое назначение и благо, наука будет учением об этом назначении и благе.

  

  

   Умные люди учатся для того, чтобы знать; ничтожные - для того, чтобы их знали.

  

  

  

   То, что называется у нас наукой и искусством, есть произ­ведение праздного ума и чувства, имеющее целью щекотать такие же праздные умы и чувства. Науки и искусства наши непонятны и ничего не говорят народу, потому что не имеют в виду его блага.

  

  

   Человек живет только для того, чтобы, насколько это по­зволяют его силы и его положение, содействовать благу свое­му и своих ближних. Чтобы скорее достигнуть при этом своей конечной цели, он пользуется опытом предшественников. Он учится.

   Учиться помимо этой цели, просто для того, чтобы иметь возможность пересказать все, что другие сделали, значит за­ниматься последней из наук. Такой человек так же мало мо­жет называться действительно ученым, как каталог - кни­гой. Быть человеком значит не только знать, но и делать для будущих поколений то же, что предшествовавшие сделали для нас. Неужели я должен проводить жизнь в изучении ис­тории ученых только для того, чтобы не открыть снова того, что было уже открыто прежде? Повторяют же умышленно одну и ту же мысль дважды, и никакой беды в этом нет, если она только выражена с новой стороны. Если ты думал сам, то твое открытие того, что раньше открыто, будет все-таки нужно.

  

  

  

   Чтобы достигнуть нравственного совершенства, нужно прежде всего заботиться о душевной чистоте. А душевная чи­стота достигается в том только случае, когда сердце ищет правды и воля стремится к святости. И все это зависит от ис­тинного знания.

  

  

  

   Если спросят тебя, как узнать пророка, отвечай: это тот, кто дает мне знание о моем собственном сердце.

  

  

   Когда люди занимаются учением для самих себя, учение это полезно для них; когда же люди делают это для других, чтобы казаться учеными, ученость эта не только бесполезна, невредна.

  

  

  

   Люди часто ближе к существенной истине в своих суеве­риях, чем в своей науке.

  

  

  

   Цель жизни всякого отдельного человека одна: совершен­ствование в добре. И потому нужны только те знания, кото­рые ведут к этому.

  

  

   Всякая мысль, выраженная словами, есть сила, действие которой беспредельно.

  

  

   Можно быть одиноким в своей частной и временной сре­де, но каждая из наших мыслей и каждое из наших чувств на­ходит, находило и будет находить свои отголосок в человече­стве. Для некоторых людей, которых большая часть человече­ства признает своими вождями и просветителями, отголосок этот огромен и раздается с особенной силой; но нет человека, мысли которого не производили бы на других такого же, хотя и во много раз меньшего действия. Всякое искреннее прояв­ление души, всякое заявление личного убеждения служит кому-нибудь или чему-нибудь - даже если не знают об этом и даже когда зажимают вам рот или накидывают мертвую петлю на шею. Слово, сказанное кому-нибудь, сохраняет неразрушимое действие и, как всякой движение, превращается в иные формы, но не уничтожается.

  

  

  

   Добрые правила, исходящие из сердца человека, так же полезны, как хорошие примеры.

  

  

  

   Мысли, которые вы имеете и высказываете, превращают­ся в конце концов в способность делать добро или зло, кото­рое в своем развитии или росте возвращается к вам же.

  

  

  

   Сильные, коротко выраженные мысли много содейству­ют улучшению жизни.

  

  

  

   Невинность и детство священны. Сеятель, кидающий се­мена, отец или мать, которые бросают в душу ребёнка плодо­творное слово, совершают священное дело и должны бы всег­да совершать его религиозно, с благоговением и молитвой, ибо они трудятся для царствия божия. Всякий посев есть дело таинственное: попадает ли семя на земную почву или в души человеческие. Всякий человек подобен земледельцу; вся задача его, если ее хорошо понять, заключается в разра­ботке жизни и рассевании ее повсюду; таково призвание че­ловечества, и призвание это свято. И слово - его главное орудие.

   Мы слишком часто забываем, что слово в одно и то же время - и посев и откровение. Последствия слова, сказанно­го вовремя, неисчислимы. О, как глубоко значение слова, но мы тупы, потому что мы телесны! Мы видим камни, деревья по сторонам дороги, обстановку наших жилищ, мы видим все, что есть вещество. Но мы не замечаем вереницы невидимых мыслей, которые наполняют воздух и постоянно бьют своим крылом вокруг каждого из нас.

  

  

  

   Мысль есть разумная жизненная сила, которая, выходя из человека, делает или дело проклятия, или дело благословения, смотря по своему качеству.

  

  

  

   Истина, выраженная словами, есть могущественнейшая сила в жизни людей. Мы не сознаем эту силу только потому, что последствия ее не тотчас обнаруживаются.

  

  

   Пользуйся добрыми мыслями людей и если не можешь воздать им тем же, то, по крайней мере, не распространяй не­ясных и потому ложных своих или чужих мыслей.

  

  

  

   Основа воспитания - религиозное учение, т. е. объясне­ние смысла и назначения жизни.

  

  

   Люди считают преступлением ложь перед судом и небла­городными поступками неправдивые слова в общении с рав­ными, но с детьми говорить всякий вздор и всякую ложь считается не только не неправильным, но, напротив, почти необ­ходимым. А как ясно, казалось бы, то, что с детьми-то и надо быть особенно осторожным в том, что говорится им старшими.

  

  

   Религиозное учение как объяснение смысла и назначения жизни, отвечавшее запросам людей тысячу лет тому назад, не может удовлетворить людей нашего времени. А детей прежде всего учат тому, что отвечало требованию людей тысячи лет тому назад, - это ужасная ошибка.

   "Если бы только, можно было воспитывать детей так, что­бы все неясное оставалось им вполне непонятным!" (Лихтенберг).

   Слова эти значат то, что детям не надо внушать, как это обыкновенно делается, что все невероятности суеверия могут иметь основание. Дети, принимая такое суждение, приучают­ся к неясным полудоказательствам и считают понятным не­понятное.

  

  

   О чем мы узнаем слишком много и преждевременно в детском возрасте, из того мы, наверное, не будем знать ниче­го после и в старости, и человек, любящий основательность, под конец становится софистом своих юношеских заблужде­ний.

  

  

  

   Надо передавать детям только то, что они могут понять так, чтобы, и будучи взрослыми, они ничего не могли бы при­бавить к такому пониманию.

  

  

   Будь правдив всегда, и особенно с ребенком. Исполняй обе­щанное ему, иначе приучишь его ко лжи.

  

  

  

   Хорошо бы расследовать вопрос о том: не вредно ли слиш­ком полировать детей при воспитании? Мы еще недостаточ­но знаем человека, чтобы не предоставить выполнение этого случаю, если можно так выразиться. Я уверен, что если бы нашим педагогам удалось достигнуть своей дали, - я хочу сказать: если бы они оказались в состоянии воспитывать детей вполне так, как они хотят этого, - то мы не имели бы более ни одного истинно великого человека. Самому нужно­му в жизни нас обыкновенно никто не учил.

   Избави бог, чтобы человек, учителем которого является вся природа, сделался бы куском воска, на котором отпечатал бы свой возвышенный образ какой-нибудь профессор.

  

  

  

   Не говори воспитываемому и в особенности не выдавай за священную, непререкаемую истину того, во что ты или со­всем не веришь, или в чем хотя сомневаешься. Поступать так - великое преступление.

  

  

  

   Каждый человек обладает особенным дарованием и спо­собен выполнить определенную задачу. Нужно постараться открыть в ребенке это особенное Дарование и соответственно ему направлять его образование. После общего обучения тем отраслям знания, которые хороши для всех людей, нужно на­правлять образование на развитие тех особенных дарований, которые в нем найдены. Воспитание - значит питание спо­собностей ребенка, а не создание тех новых способностей, которых в нем нет. Последнее невозможно.

   Но одно необходимо для всех детей. Необходимо дать им верное понятие о жизни и о том, что представляет из себя тот мир, в который они посланы для выполнения их человечес­кой задачи.

   Жизнь - долг, задача, посланничество. Ради всего свято­го не проповедуйте им учений о счастье ни личном, ни общем. Вера в личное счастье сделает ребенка себялюбцем; вера в общее счастье рано или поздно приведет его к тому же. Он будет мечтать о том, чего не может осуществить, и в моло­дости бороться за это неосуществимое; затем, когда он най­дет, что не может скоро осуществить мечты своей души, он сосредоточится на себе и постарается завоевать личное счас­тье и, таким образом, погрязнет в себялюбии.

   Учите его, что жизнь имеет смысл лишь как задача или долг; что счастье, солнце счастья, сияющее путнику, может улыбнуться и ему, и тогда он должен радоваться и благослов­лять за него бога; но поиски за счастьем ведут человека толь­ко к погибели и, вероятнее всего, к лишению его возможности когда-либо наслаждаться счастьем. Учите его, что совершен­ствовать себя нравственно и умственно ради совершенствова­ния своих собратьев - людей есть его прямая обязанность, что он должен добиваться истины и затем служить ей словом и делом, воплощая ее в жизни бестрепетно и непрестанно, что для определения истины ему даны два руководства: свое собственное сознание, своя совесть и предание, или сознание всего человечества.

  

  

  

   В основу всякого воспитания должно стать прежде всего то, что заброшено в наших школах: религиозное понимание жизни, и не столько в форме преподавания, сколько в форме руководящего начала всей воспитательной деятельности. Ре­лигиозное понимание жизни, которое, по моему разумению, может и должно стать основой жизни людей нашего времени, выраженное наиболее кратко, будет такое: смысл нашей жиз­ни состоит в исполнении воли того бесконечного начала, ко­торого мы сознаем себя частью; воля же эта - в соединении всего живого и прежде всего людей: в братстве их, в служении друг другу. С другого конца это же религиозное понимание жизни выразится так: дело жизни есть единение со всем живым - прежде всего братство людей, служение друг другу -И это так потому, что мы живы только В той мере, в Которой сознаем себя частью всего бесконечного, закон же бесконеч­ного есть это единение. Во всяком случае жизненное прояв­ление религиозного понимания - единение всего, достигае­мое любовью, есть прежде всего братство людей: оно - Прак­тический, главный закон жизни, и оно-то и должно быть поставлено в основу воспитания, и потому хорошо и должно быть развиваемо в детях все то, что ведет к единению, и подавляемо все, что ведет к обратному.

   Дети находятся, всегда - и тем более, чем моложе - в том состоянии, которое врачи называют первой степенью внуше­ния, И учатся воспитываются дети только благодаря этому их состоянию. (Эта их способность ко внушению отдает их в полную власть старших, и потому нельзя быть достаточно внимательным к тому, что и как мы внушаем им.) Так что учатся и воспитываются люди всегда только через внушение, совершающееся двояко: сознательно и бессознательно. Все, чему мы обучаем детей - от молитв и басен до танцев и музыки, - все это сознательное внушение; все то, чему независи­мо от нашего желания подражают дети - в особенности в нашей жизни, в наших поступках, - есть бессознательное внушение. Сознательное внушение - это обучение, образо­вание; бессознательное - это пример, воспитание в тесном смысле, или, как я назову, это просвещение. На первое в нашем обществе направлены все усилия; второе же невольно, вследствие того, что наша жизнь дурна, находится в прене­брежении. Люди, воспитатели, или, самое обыкновенное, скрывают свою жизнь и вообще жизнь взрослых от детей, ставя их в исключительные условия (корпуса, институты, пансионы и т. п.), или переводят то, что должно происходить бессознательно, в области сознательного: предписывают нравственные, жизненные правила, при которых необходимо прибавлять: fais се que je dis, mais ne fais pas ce que je fais (делай то, что я говорю, но не делай того, что я делаю).

   От этого происходит то, что в нашем обществе так несоот­ветственно далеко ушло образование и так не только отстало, но совершенно, отсутствует истинное воспитание, иди про­свещение. Если где оно и есть, то только в бедных рабочих се­мьях. А между тем из двух сторон воздействия на детей, бес­сознательного и сознательного, без всякого сравнения важ­нее и для отдельных личностей, и для общества людей - первое, т. е. бессознательное нравственное просвещение.

   Живет какая-нибудь семья банкира, землевладельца, чи­новника, художника, писателя богатой жизнью - живет, не пьянствует, не распутничает, не бранясь, не обижая людей, и хочет дать нравственное воспитание детям; но это так же не­возможно, как невозможно выучить детей новому языку, не говоря на этом языке и не показывая им книг, написанных на этом языке. Дети будут слушать правила о нравственности, об уважении к людям, но бессознательно будут не только подра­жать, но и усвоят себе, как правило, то, что одни люди при­званы чистить сапоги и платье, носить воду и нечистоты, го­товить кушанье, а другие - пачкать платье, горницы, есть ку­шанья и т. п. Если только серьезно понимать религиозную основу жизни - братство людей, то нельзя не видеть, что люди, живущие на деньги, отобранные от других, и застав­ляющие этих других за эти деньги служить себе, живут без­нравственной жизнью, и никакие проповеди их не избавят их детей от бессознательного безнравственного внушения, кото­рое или останется в них на всю жизнь, извращая все их суждения о явлениях жизни, или с великими усилиями и трудом будет, после многих страданий и ошибок, разрушено ими.

   Итак, воспитание, бессознательное вкушение, есть самое важное. Для того же, чтобы оно было хорошее, нравственное, нужно, страшно сказать, чтобы вся жизнь воспитателя была хорошая. Что назвать хорошею жизнью? - спросят. Степе­ней хорошества бесконечно много, но одна есть общая и главная черта хорошей жизни: это стремление усовершенст­вованию в любви. Вот это самое, если есть в воспитателях и если этим заразятся дети, то воспитание будет недурное.

   Для того чтобы воспитание детей было успешно, надо, чтобы воспитывающие люди не переставая воспитывали се­бя, помогали бы друг другу все более и более осуществлять то, к чему стремятся. Средств же для этого, кроме главного - внутреннего, работы каждого человека над своей душой, - может быть очень много. Надо искать их, обдумывать, прила­гать, обсуждать...

   Все это намеки на одну сторону дела - воспитание. Те­перь об образовании. Об образовании я думаю вот что: наука, учение есть не что иное, как передача того, что думали самые умные люди. Умные же люди думали всегда в трех разных на­правлениях мысли - думали: 1) философски, религиозно о значении своей жизни - религия, и философия, 2) опытно, делая выводы из известным образом обставленных наблюде­ний, - естественные науки: механика, физика, химия, фи­зиология, и 3) думали математически, делая выводы из поло­жений своей мысли: математика и математические науки. Все эти три рода наук - настоящие науки. Нельзя подделаться под знание их, и не может быть полузнания: знаешь или не знаешь. Все эти три рода наук космополитичны, все они не только не разъединяют, но соединяют людей. Все они доступ­ны всем людям и удовлетворяют требованию братства людей. Науки же юридические и специально исторические суть не науки или науки вредные и должны быть исключены. Но, кроме того, что существуют три отрасли наук, существуют и три способа передачи этих знаний. (Пожалуйста, не думайте, что я подгоняю к трем; мне хотелось, чтобы было четыре или десять, но вышло по три.)

   Первый способ передачи - самый обычный - слова. Но слова на разных языках, и потому является еще наука - языки, опять соответствующая требованию братства людей (может быть, нужно и преподавание эсперанто, если бы было время и ученики желали бы). Второй способ - это пластическое искусство, рисование или лепка, - наука о том, как для глаза передать то, что знаешь, другому. И третий способ - музыка, пение, - наука, как передать свое настроение, чувство.

   Кроме этих шести отраслей преподавания должна быть введена еще седьмая: преподавание мастерства и опять соот­ветствующее требованию братства, т. е. такое, которое всем нужно: слесарное, столярное, плотничное, швейное... Так что преподавание распадается на семь предметов.

   Какую часть времени употребить на каждое, кроме обяза­тельного труда для своего обслуживания, решит склонность каждого ученика.

   Мне представляется так: преподаватели для себя распре­деляют часы, но ученики вольны приходить или нет. Как ни странно это кажется нам, так уродливо поставившим образо­вание, полная свобода обучения, т. е. чтобы ученик, ученица сами бы приходили учиться, когда хотят, - есть необходимое условие всякого плодотворного обучения, так же как необхо­димое условие питания есть то, чтобы питающемуся хотелось есть. Разница только в том, что в материальных делах вред от­ступления от свободы сейчас же проявляется, сейчас же будет рвота или расстройство желудка, в духовных же вредные пос­ледствий проявятся не так скоро, может быть через года. Только при полной свободе можно вести лучших учеников до тех пределов, до которых они могут дойти, а не задерживать Их ради слабых, а они, лучшие ученики, - самые нужные, Только при свободе можно избежать обычного явления: вы­зывания отвращения к предметам, которые, если бы препода­вать в свое время и свободно, были бы любимы; только при свободе возможно узнать, к какой специальности какой уче­ник имеет склонность, только свобода не нарушает воспита­тельного влияния. А то я буду говорить ученику, что не надо в жизни насилие, а над ним буду совершать самое тяжелое - умственное насилие.

   Знаю я, что это трудно, но что же делать, когда поймешь, что всякое отступление от свободы губительно для самого дела образования. Да и не так трудно, когда твердо решишься не делать глупого.

  

  

  

  

   Сострадание к животным так естественно нам, что мы только привычкой, преданием, внушением можем быть дове­дены до безжалостности к страданию и смерти животных.

  

  

   Сострадание к животным так тесно связано с добротой характера, что можно с уверенностью утверждать, что не мо­жет быть добрым человеком тот, кто жесток с животными. Сострадание к животным проистекает из одного источника с добрым отношением к человеку. Так, например, человек чут­кий при напоминании, что он, находясь в скверном располо­жении духа, в гневе, или разгорячившись от вина, побил свою собаку, лошадь, обезьяну - незаслуженно, или напрасно, или чересчур больно, - почувствует такое же недовольство собой, как и при напоминании об обиде, нанесенной челове­ку, которое мы в этом случае называем карающим голосом совести.

  

  

  

   Бойтесь бога, не мучьте животных. Пользуйтесь ими, пока они служат охотно, и отпускайте их, когда они устали, и давайте вволю пищи и питья бессловесным.

  

  

  

   Мясная пища не может быть добыта без вреда животным, а убийство животных затрудняет путь к блаженству. Пусть поэтому человек воздерживается от мясоедения.

  

  

  

   Не потому человек, выше других животных, что он может бессердечно мучить их, но потому, что он жалеет их.

  

  

  

   Не позволяй своим детям убивать насекомых: с этого на­чинается человекоубийство.

  

  

  

   Те радости, которые дает человеку чувство жалости и со­страдания к животным, окупают ему во много раз те удоволь­ствия, которых он лишится отказом от охоты и употребления мяса.

  

  

  

   Ошибается человек, надеющийся найти благо вне себя как в этой жизни, так и в будущей.

  

  

   Я обошел всю землю, отыскивая руководящий свет. Я без отдыха искал его и днем и ночью, и наконец, я услыхал про­поведника, который открыл мне истину. Проповедник этот был в моей душе, и тот свет, который я искал по всему миру, был во мне.

  

  

  

  

   Мы являемся и собственными спасителями, и собствен­ными губителями. Ничто внешнее человеку не может причи­нить ему зла. Если он живет по законам своего бытия, то никакое зло не заденет его даже среди разрушения вещества и гибели миров.

  

  

  

   Христос стремится к преобразованию внутреннего чело­века противно тому, что делают фарисеи, которые заняты только внешностью. Он упрекает их в том, что они уничтожили своими преданиями заповедь божию. Когда дух жизни остав­ляет тех, которые берут на себя поучение людей, когда учреж­дения теряют свою первую силу и ослабевают, совершаются две вещи: увеличиваются, усложняются обычаи внешнего богопочитания, и им приписывают воображаемую действитель­ность, уверяя людей, что внешнее богопочитание заменяет действительную добродетель и освобождает от исполнения настоящего закона. И тогда среди обществ, подверженных та­кому бедственному учению, образуется как бы ложная со­весть. Целые народы, часто с большим рвением, соблюдают отвлеченную веру и вместе с тем спокойно коснеют в прене­брежении самых священных обязанностей и в развращении, захватывающем всю их жизнь. Они моют руки перед тем, как есть телесный хлеб, очищают медные сосуды, не заботясь об очищении души. Сердце заброшено, а из сердца исходят кучей те страшные грехи, которые перечисляет Иисус. Иисус говорит напротив того: "Спуститесь в сердце свое, чтобы из него вырвать корни всего дурного. Внешнее не важно. И доб­ро и зло во внутреннем". Вот чему учит Христос. Кто же учит другому, тот учит не как Христос, тот не ученик Христа, тот злоупотребляет именем Христа, чтобы обманывать людей; он из тех лжепророков, о которых сказал сам Христос: "Береги­тесь тех, которые придут к вам в овечьей шкуре, а внутри волки хищные". И еще: "Все те, которые говорят: господи, господи, которые молятся языком, а желаниями своими пре­бывают во зле, не войдут в царство небесное".

  

  

  

   В судьбе нет случайностей; человек создает, а не встречает свою судьбу.

  

  

  

   Сам совершаешь грех, сам замышляешь зло, сам убегаешь от греха, сам очищаешь помыслы, сам собо