Толстой Лев Николаевич - Том 41, Произведения 1904-1908, Полное собрание сочинений

арливым человеком, грубым и дерзким на язык. Находясь в необразованном обществе, ему, разумеется, было труднее, чем какому-нибудь профессору общественных наук в университете, высказать свои мысли о несовершенстве современно­го строя и о необходимых изменениях в нем, да и самые мысли плохо и беспорядочно укладывались в его голове.

   Несчастие сделало его несправедливым, и он мстил те­перь тем, кто вовсе не желал ему зла или был даже иногда сла­бее его. Так, он однажды больно ударил Альфонса, маленько­го сына кабатчика, за то, что тот спросил его, хорошо ли было в тюрьме.

   - Ах ты, гадкий мальчишка! - крикнул он на него. - Это твоему отцу следовало бы сидеть в тюрьме, а не наживать себе барыши, торгуя отравой.

   Наконец он окончательно упал духом. В таком состоянии человек не может уже больше подняться. Все прохожие тол­кают его ногами.

  

  

   Пришла нищета, самая черная нищета. Старый уличный торговец, уносивший когда-то из предместья Монмартр пол­ные карманы пятифранковых монет, не имел теперь ни одно­го су. Стояла зима. Выгнанный из своего угла, он спал теперь в сарае, под телегами. После почти целого месяца дождей сточные трубы переполнились и залили сарай.

   Сидя на корточках в своей тележке над вонючей водой, в обществе крыс, пауков и голодных кошек, старик размышлял в темноте. Не евши целый день и не имея теперь даже меш­ков, чтобы укрыться, он вспоминал те дни, когда правитель­ство давало ему кров и пищу. Он позавидовал участи узников, не страдающих ни от голода, ни от холода, и ему вдруг при­шла в голову мысль:

   "Я ведь теперь знаю способ; почему бы мне им не вос­пользоваться?" Он встал и вышел на улицу. Было не позже одиннадцати часов ночи. Стояла темная и сырая погода. Падала какая-то изморось, холоднее и пронзительнее всякого дождя. Редкие прохожие жались у стен.

   Кренкебиль прошел мимо церкви св. Евстафия и повер­нул в улицу Монмартр. Она была совершенно пуста. Страж порядка стоял на тротуаре, у входа в церковь, под газовым рожком; кругом огня видно было, как падал мелкий дождик. Полицейский был укрыт капюшоном и имел совершенно окоченелый вид. Но потому ли, что он предпочитал свет мра­ку или просто устал ходить, но он неподвижно стоял под сво­им канделябром, точно около близкого друга. Этот дрожащий огонек был его единственным собеседником в темную безлюдную ночь. Его неподвижность казалась почти нечелове­ческою; отражение его сапог на мокром тротуаре, превратив­шемся в озеро, удлиняло вниз его фигуру и придавало ему из­дали вид гигантской амфибии, наполовину вышедшей из воды. Вблизи полицейский в своем капюшоне походил на монаха и на военного. Крупные черты его лица, казавшиеся еще крупнее от тени капюшона, были спокойны и печальны. У него были короткие, густые и уже поседевшие усы. Это был старый сержант лет за сорок.

   Кренкебиль тихонько подошел к нему и дрожащим и сла­бым голосом сказал:

   - Смерть коровам!

   Потом он стал ждать действия этих священных слов. Но никакого действия не последовало. Полицейский стоял мол­ча и неподвижно, скрестив руки под своим широким плащом. Его широко раскрытые глаза, светящиеся в темноте, внимательно, печально и с некоторым презрением смотрели на старика. Кренкебиль, удивленный, но все еще сохраняя остаток решимости, пробормотал:

   - Ведь я вам сказал: смерть коровам!

   Наступило долгое молчание, в продолжение которого только сыпал дождик и царила глубокая тьма. Наконец поли­цейский проговорил:

   - Этого не следует говорить... Я вам серьезно советую не говорить этого. В ваши лета следовало бы быть немного опытнее... Проходите своей дорогой.

   - Почему же вы не арестуете меня? - спросил Кренке­биль.

   Полицейский покачал головой под своим мокрым капю­шоном:

   - Если бы хватать всех грубиянов, которые говорят то, чего не следует, то слишком много было бы работы!.. И к че­му бы это послужило?

   Кренкебиль, подавленный этим великодушным презре­нием, долго в недоумении стоял молча среди большой лужи. Но прежде, чем уйти, он попытался объясниться.

   - Я ведь не для вас сказал: "Смерть коровам!" И не для кого-либо другого. Это я сказал ради одной определенной цели.

   Полицейский ответил ему с строгим спокойствием:

   - Ради какой-либо цели или ради чего другого, но это вовсе не следовало говорить, потому что, когда человек ис­полняет свои обязанности и терпит при этом немало страда­ний, его не следует оскорблять пустыми словами... Я вам по­вторяю, чтобы вы проходили своей дорогой.

   И Кренкебиль, опустив голову и размахивая руками, ис­чез под дождем в темноте ночи.

  

  

  

  

   Последствия наших поступков никогда не могут быть до­ступны нам, потому что последствия наших поступков в бес­конечном мире представляются нам бесконечными.

  

  

   Наши поступки - это наше, последствия же их - дело небес.

  

  

  

   Ты - поденщик; отработай свой день и получи поденную плату.

  

  

  

   Тщетны усилия людей проникнуть в тайну бытия бога: их дело только в том, чтобы соблюдать закон его.

  

  

  

   Исполняй долг свой, а последствия предоставь возложив­шему его на тебя.

  

  

  

   Результаты ваших дел оценят другие; старайтесь только о том, чтобы сердце ваше сейчас, в настоящую минуту, было чисто и правдиво.

  

  

  

  

   Святой муж заботится о внутреннем, а не о внешнем; он пренебрегает внешним, а избирает внутреннее.

  

  

  

   Одно из определенных условий труда человека состоит в том, что чем отдаленнее цель наших стремлений, чем меньше мы желаем сами видеть плоды наших трудов, тем больше и обширнее будет мера нашего успеха.

  

  

  

   Самые важные и нужные для самого и для других дела че­ловека - это те, последствия которых он не увидит.

  

  

   Каждый человеческий поступок тем почетнее, лучше и великолепнее, чем отдаленнее его последствия.

  

  

  

   Поступок, совершенный без всяких соображений о каких бы то ни было последствиях, ввиду только исполнения воли бога, есть наилучший поступок, который может быть совер­шен человеком.

  

  

   В мире, как порох в мине, скрыты огромные залежи зла и неправды. Когда нам приходится делать в эту мину новые вклады тех же зла и лжи, то, по-видимому, мы не нарушаем этим общего спокойствия и равновесия людского общежи­тия; когда же в виде вклада в, мину мы приносим не зло и ложь, а добро и правду, то добро и правда как искры взрывают порох зла и лжи, и зло и ложь обнаруживаются, делаются явными.

   Воздерживаться от совершения добра людям и продол­жать участвовать в поддержании царящей неправды только во избежание взрыва пороха в мине - значит не понимать зна­чения взрыва пороха, который лишь разряжает накопившее­ся зло и тем не увеличивает, а уменьшает его количество.

   Христос, сам признавший, что принес своим учением не мир, но меч и разделение на земле, не смущался тем злом, ко­торое вызывал таким образом наружу, а радовался явному столкновению добра со злом и света с тьмою, которое и долж­но доставить явное торжество свету и добру.

  

  

  

   Жизнь Христа особенно важна как образец невозможнос­ти для человека видеть плоды своих трудов. И тем меньше, чем важнее дело. Моисей мог войти со своим народом в обе­тованную землю, но Христос никак не мог видеть плодов своего учения, если бы он жил до сих пор. А мы хотим делать дело божье, а награду получать людскую.

  

  

   Если ты можешь видеть все последствия своей деятель­ности, то знай, что эта деятельность ничтожна.

  

  

   Признание достоинства человека в себе и других несо­вместимо ни с подчинением, ни с покровительством, ни с благодетельствованием одного человека другому.

  

  

   Всякий человек может требовать уважения к себе и точно так же должен уважать ближнего.

   Ни один человек не может быть ни орудием, ни целью. В этом состоит его достоинство. И как он не может распола­гать собою ни за какую цену (что было бы противно его до­стоинству), так же не имеет он права отступать от обязатель­ного, равного уважения ко всем людям, т.е. он обязан в дей­ствительности признавать достоинство человеческого звания в каждом человеке и потому должен выражать это уважение по отношению к каждому человеку.

  

  

  

  

  

   В своих рассуждениях о благе трудящихся представители власти впадают в тон снисходительного покровительства. Лю­дей, сознающих истинное достоинство труда, этот тон оскор­бляет более, чем могло бы их оскорбить открыто выраженное презрение во всех изъявлениях их сочувствия слышится при­знание, что нищета есть естественное состояние трудящихся, в которое они должны впадать всюду, где им благосклонно не покровительствуют. Никто и вида не показывает, чтобы зем­левладельцы или капиталисты нуждались в покровительстве. Они, говорят нам, могут сами позаботиться о себе; лишь бед­ным рабочим надо покровительствовать.

  

  

  

   Покровительство массам во все времена было предлогом к насилию - оправданием монархии, аристократии и пре­имуществ разного рода. Но есть ли хоть один пример в исто­рии мира, когда, при монархическом ли, при республикан­ском ли правлении, покровительство рабочим массам не оз­начало бы их угнетения? Покровительство, какое оказывали трудящимся люди, державшие в своих руках законодатель­ную власть, в лучших случаях было лишь покровительством, какое человек оказывает скотине. Он покровительствует ей, чтобы пользоваться затем ее силой и мясом.

  

  

  

   Самые ничтожные мелочи содействуют образованию ха­рактера.

   Не говори, что мелочи - пустяки. Только истинно нрав­ственный человек видит всю значительность мелочей.

  

  

   Есть верующие люди, которые имеют обычай кланяться в ноги перед каждым человеком, с которым они входят в сношение. Они говорят, что делают это потому, что в каждом че­ловеке живет дух божий. Как ни странен этот обычай, осно­вание его глубоко истинно.

  

  

   Человек робок и все выпрашивает себе снисхождения. Он ед­ва отваживается сказать: я есмь, я мыслю.

  

  

  

   Человек, служа другому, должен знать, что он не подчи­няется, не покровительствует, не благодетельствует, а испол­няет свою обязанность - не перед человеком, а перед вечным законом.

  

  

  

   Христианство - это учение о божественном в человеке.

  

  

   Христианство - простое дело, очень простое: любовь к человеку, любовь к богу. Будь совершенен, как отец твой не­бесный; живи в боге, т.е. делай наилучшие дела, лучшим спо­собом и ради наилучших целей.

   Все это очень просто: малое дитя может понять это; и так прекрасно, что великий ум не придумает ничего прекрас­нее.

  

  

  

   От Моисея до Иисуса совершилось великое умственное и религиозное развитие среди отдельных людей и народов. От времени Иисуса до нашего это движение как в отдельных людях, так и в народах было еще значительнее. Старые за­блуждения откинуты, и новые истины вошли в сознание че­ловечества. Один человек не может быть так же велик, как че­ловечество. Если великий человек настолько впереди своих собратий, что они не понимают его, - приходит время, когда они сначала догоняют, потом обгоняют его и уходят так дале­ко, что в свою очередь становятся непонятными для тех, ко­торые стоят на том месте, где стоял прежний великий чело­век, и тогда нужен новый великий человек, и он является и открывает дальнейший путь.

  

  

  

  

  

   Без ясного понимания смысла своей жизни, без того, что на­зывается верой, человек всякую минуту может отречься от всего того, во имя чего он жил, и начать жить во имя того, что он проклинал.

  

  

   Человеку не может быть доступна цель его жизни. Знать может человек только ее направление.

  

  

   Сущность всех религиозных учений - в любви. Особен­ность христианского учения о любви - в том, что оно ясно и точно определило главное условие любви, условие, наруше­ние которого уничтожает возможность любви.

   Условие это есть непротивление злу насилием.

  

  

   Любовь христианская вытекает из сознания единства бо­жественного начала в себе и во всех людях, и не только в людях, но и во всем живом.

  

  

   Хотите быть спокойны и сильны - утверждайте в себе веру.

  

  

  

   Важно не количество знаний, а качество их. Можно знать очень многое, не зная самого нужного.

  

  

   Не стыдно и не вредно не знать. Всего знать никто не мо­жет, а стыдно и вредно притворяться, что знаешь, чего не знаешь

  

  

   Люди не могут знать и понимать всего того, что делается на свете, и потому суждения их о многих вещах неверны. Не­ведение человека бывает двоякое: одно неведение есть чис­тое, природное неведение, в котором люди рождаются; другое неведение - так сказать, неведение истинно-мудрого. Когда человек изучит все науки и узнает все то, что люди зна­ли и знают, то он увидит, что эти знания все, вместе взятые, так ничтожны, что по ним нет возможности действительно понять мир божий, и он убедится в том, что ученые люди, в сущности, все так же ничего не знают, как и простые, неуче­ные. Но есть люди верхогляды, которые кое-чему поучились, нахватались верхушек разных наук и зазнались. Они ушли от природного неведения, но не успели дойти до истинной муд­рости тех ученых, которые поняли несовершенство и ничто­жество всех человеческих знаний. Эти-то люди, считающие себя умниками, и мутят мир. Они обо всем судят самоуверен­но и опрометчиво и, разумеется, постоянно ошибаются. Они умеют бросать пыль в глаза, и часто люди к ним относятся с уважением, но простой народ их презирает, видя их бесполез­ность; они же презирают народ, считай его невежественным.

  

  

  

  

   Если бы только одним людям разрешено было произво­дить пищу, а всем остальным было бы запрещено это делать, или бы они были поставлены в невозможность производить пищу, то пища была бы нехороша. Это самое случилось с на­уками и искусствами, монополию которых присвоила одна каста, но только с той разницей, что в телесной пище не может быть очень больших отклонений от естественности; в духовной же пище могут быть самые большие отклонения.

  

  

   Мудрость - предмет великий и обширный, она требует всего свободного времени, которое может быть посвящено ей. С каким бы количеством вопросов ты ни успел справить­ся, тебе все-таки придется промучиться над множеством во­просов, подлежащих исследованию и решению. Эти вопросы так обширны" так многочисленны, что требуют отстранения из сознания всего излишнего для того, чтобы предоставить полный простор работе ума. Тратить ли мне свою жизнь на одни слова? А часто бывает, что ученые больше думают о раз­говорах, нежели о жизни. Заметь, какое зло порождает чрез­мерное мудрствование и как оно может быть опасно для ис­тины.

  

  

  

  

  

   Методическая болтовня высших училищ зачастую есть только общее соглашение уклоняться от решения трудно раз­решимых вопросов, придавая словам неясный, изменчивый смысл, потому что удобное и большей частью равнодушное "не знаю" неохотно выслушивается в академиях.

  

  

  

   Истине приходится преодолевать тысячу препятствий, чтобы невредимо добраться до бумаги и с бумаги снова до го­ловы. Лжецы - самые слабые враги истины. Самые опасные враги истины - это, во-первых, восторженный писатель, го­ворящий о всех вещах и рассматривающий все вещи, как иные люди, когда они подвыпили; во-вторых, это человек, считающий себя знатоком людей, который в каждом поступ­ке человека видит или хочет видеть отраженною всю его жизнь, и, наконец, добродетельный, благочестивый человек, всему верящий из почтения, ничего не исследующий из вы­ученного им до пятнадцати лет и строящий то немногое, что он подвергает исследованию на неисследованном основании. Вот эти-то люди - самые опасные враги истины.

  

  

  

   Самыми горячими защитниками всякой науки, не выно­сящими малейшего косого взгляда на нее, бывают обыкно­венно такие личности, которые недалеко ушли в ней и тайно сознают за собой этот недостаток.

  

  

  

   Культура - это фанера, которой чаще бывает покрыто не­вежество, чем просвещение.

  

  

  

   Ученый, ничего не производящий, подобен туче, не даю­щей дождя.

  

  

  

   Плохи главным образом те писатели, которые свои непо­средственные мысли тщатся выразить словами, подходящи­ми для мыслей, хорошо продуманных. Если бы они не делали этого, а высказывали бы свои мысли соответствующими сло­вами, они всегда вносили бы свою часть, содействующую улучшению целого, и были бы достойны внимания.

  

  

  

   Для истинного знания вреднее всего употребление поня­тий и слов не вполне ясных. А это-то самое и делают мнимые ученые, придумывая для неясного понятия неясные, несуще­ствующие, выдуманные слова.

  

  

  

   Человек, не сознающий благодетельности страданий, еще не начинал жить разумной, т.е. истинной, жизнью.

  

  

   Все великое совершается в человечестве лишь при усло­вии страдания. Иисус знал, что этого надо было ожидать и ему, и он все предвидел: и ненависть тех, власть которых он пришел разрушить, и их тайные заговоры, и их насилия, и не­благодарную измену того народа, которого болезнь он изле­чивал, которого в пустыне старого общества он питал небес­ным хлебом своего слова; он предвидел и крест, и смерть, и оставление своими, еще более горестное, чем самая смерть. И мысль эта не покидала его, но это ни на минуту не останавливает его. Если телесная природа его отталкивает "чашу сию", воля более сильная принимает ее без колебания. И в этом он дает всем тем, кто продолжит его дело, - всем тем, кто, как он, придет трудиться для спасения людей, для осво­бождения их от бремени заблуждения и зла, - дает им при­мер, который должен быть всегда памятен. Если люди хотят достичь цели, к которой ведет Христос, надо, чтобы и они шли тем же путем. Только этой ценой люди служат людям. Вы хотите, чтобы они были истинно братьями, вы призываете их к законам их общей природы, вы боретесь против всякого притеснения, всякого беззакония, всякого лицемерия; вы призываете на землю царство справедливости, долга, правды, любви - как же могут те, которых власть основана на про­тивном, не подняться против вас? Разве они могут без борьбы оставить вас разрушать их храм и строить другой: не такой, как их - уже не дело рук человеческих, - но вечный храм, основы которого положил сам бог? Оставьте эту надежду, если когда-либо вы и были так легкомысленны, что имели ее. Вы выпьете чашу до последней капли. Вас возьмут как воров; против вас будут искать ложных свидетельств, а на то, кото­рое вы сами о себе дадите, подымется крик: он богохульству­ет! и судьи скажут: он достоин смерти. Когда это случится, радуйтесь: это последнее знамение - знамение того, что вы истинно посланы отцом.

  

  

  

  

  

   Как мрак ночи открывает небесные светила, так только страдания открывают все значение жизни.

  

  

  

   Без страданий не может быть духовного роста, невозмож­но увеличение жизни - от этого-то страдания и сопутствуют всегда смерти. Страдание - необходимое и благодетельное условие жизни. От этого-то и говорят в народе, что бог любит того, кого посещают бедствия.

  

  

   Болезнь, лишение члена, жестокое разочарование, потеря имущества, потеря друзей кажется в первое время невозвра­тимой потерей. Но года проявляют глубокую врачебную силу, которая лежит в этих потерях.

  

  

  

   Благовествование в том и состоит, что истина о жизни че­ловека есть дверь, открытая для перехода людей от жизни стихийно-бессознательной к разумно-сознательной; так что и страдания остаются страданиями, и смерть остается смер­тью, но в разумном сознании они принимаются благом - благом жизни общей, мировой, божьей, вечной, бессмерт­ной.

  

  

  

   Несомненно важнее, как принимает человек судьбу, не­жели какова она на самом деле.

  

  

  

   Малые страдания выводят нас из самих себя, великие же возвращают нас самим себе. Треснувший колокол издает глу­хой звук: разбейте его на две части - и он снова издает чис­тый звук.

  

  

  

   Сила и благодать религии в том, что она объясняет чело­веку смысл его существования и его конечное назначение. Когда же (как мы все сделали это в наш век науки и умствен­ной свободы) мы откинули все основы нравственности, выте­кающей из религии, нет уже никакого средства узнать, зачем мы явились в этот мир и что нам в нем делать.

   Тайна судьбы обнимает нас со всех сторон своими могу­щественными вопросами, и, действительно, надо совсем не думать, чтобы не чувствовать мучительную, ужасающую бессмысленность жизни. Телесные страдания, нравственное зло, боли души, счастие злых, унижение праведного - все это можно было бы перенести, если бы можно было понять внутренний порядок устройства мира, если бы можно было пред­полагать в этом провидение. Верующий радуется на свои раны, он терпеливо переносит несправедливости и насилия своих врагов; грех, даже преступления не лишают его надеж­ды. Но для человека, в котором погашена всякая вера, зло и страдания теряют смысл, и жизнь представляется только как отвратительная шутка.

  

   --------

  

   Человек, живущий духовной жизнью, не может не видеть, что страдания подвигают его к желанной цели совершенство­вания, и для такого человека страдание теряет всю свою го­речь и становится благом.

  

  

  

   Самоотречение для человека, сознающего свою духов­ность, есть такое же благо, как и удовлетворение страстей и похотей для человека, живущего животной жизнью.

  

  

   Тот добр, кто делает добро другим. Если он страдает за то, что делает добро, он еще лучше; если страдает от тех, кому он делает добро, он достигает высшей доброты, усилить которую может только увеличение страданий за то, что он продолжает делать; если он умрет за это - это самое высшее совершенство.

  

  

  

   Кто любит отца или мать более, нежели меня, недостоин меня, и кто любит сына или дочь более, нежели меня, недо­стоин меня; и кто не берет креста своего и не следует за мной, тот недостоин меня. Сберегший душу свою потеряет ее, а потерявший душу свою ради меня сбережет ее.

  

  

  

   Для человека нет высшего блага, как бескорыстно рабо­тать для блага других, - работать для вечного блага. Когда лю­ди подчинятся общему интересу, как подчиняются они теперь своим личным стремлениям; тогда они узнают мир и счастие, и пред ними раскроются те бесконечные проявления небес­ной мудрости, которых они не видят теперь.

  

  

  

   Тогда Иисус сказал ученикам своим: если кто хочет идти за мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за мною; ибо кто хочет душу (жизнь) свою сберечь, тот потеря­ет ее; а кто потеряет душу свою ради меня, тот обретет ее. Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою?

  

  

  

   Как огонь уничтожает свечу, так добро уничтожает лич­ную жизнь.

   Как тает воск от лица огня, так сознание личной жизни уничтожается участием в добре.

   Смерть разрушает тело, как разрушают леса, когда здание построено. И тот, чье здание построено, радуется разруше­нию лесов, т.е. своего тела.

  

  

   Есть всегда темное пятно в нашем солнечном свете: это тень, которая падает от нашей личности.

  

  

  

   Себялюбие - это тюрьма для духа, которая лишает счас­тья так же верно, как острог лишает физической свободы.

  

  

  

  

   Мы лишь тогда истинно живем для себя, когда живем для других. Это кажется странным, но испытай, и ты на опыте убедишься.

  

  

   Если человек живет духовной жизнью, то отречение от мирских благ не может представляться ему заслугой. Он не может поступить иначе. Он при этом улучшает, а не ухудшает свое положение.

  

  

  

   Предстоящее изменение устройства жизни людей нашего христианского мира состоит в замене насилия любовью, в признании возможности, легкости, блаженства жизни, осно­ванной не на насилии и страхе его, а на любви.

  

  

   Трудно приучиться к тому, чтобы не жалеть людей в том, в чем она сами о себе жалеют; в потере имущества, семьи, красо­ты, здоровья, людской славы, а жалеть их в том, в чем они ис­тинно жалки: в потере их нравственности, чистоты разума, добрых привычек. А между тем такое отношение к людям необ­ходимо для того, чтобы исполнять свои обязанности к ним.

  

  

   Сие заповедую вам, да любите друг друга. Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы вас; а как вы не от мира, но я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир.

  

  

  

   Люди думают, что есть положения, в которых можно об­ращаться с человеком без любви, а таких положений нет. С вещами можно обращаться без любви: можно рубить дере­вья, делать кирпичи, ковать железо без любви, но с людьми нельзя обращаться без любви, так же как нельзя обращаться с пчелами без осторожности. Свойство пчел таково, что если станешь обращаться с ними без осторожности, то им повре­дишь и себе. То же и с людьми.

   И это не может быть иначе, потому что взаимная любовь между людьми есть основной закон жизни человеческой. Правда, что человек не может заставить себя любить, как он может заставить себя работать; но из этого не следует, что можно обращаться с людьми без любви, особенно если чего-нибудь требуешь от них. Не чувствуешь любви к людям - си­ди смирно, занимайся собой, вещами, чем хочешь, но только не людьми. Как есть можно без вреда и с пользой только тогда, когда хочется есть, так и с людьми можно обращаться с пользой и без вреда только тогда, когда любишь. Только по­зволь себе обращаться с людьми без любви - и нет пределов жестокости и зверства по отношению других людей, и нет пределов страдания для себя.

  

  

   До тех пор, пока я не увижу того, чтобы соблюдалось важ­нейшее правило Христа - любовь к врагам, - до тех пор я не перестану сомневаться в том, чтобы выдающие себя за хрис­тиан были ими.

  

  

  

   Как только допущены такие условия, при которых чело­век может делать ближнему то, чего он не хотел бы для себя: всякого рода насилия, как всякие наказания и даже убийство, так все учение о любви становится пустыми словами.

  

  

   Не должно делать ни малейшего зла для того, чтобы до­ставить успех величайшему благу.

  

  

  

   Самой губительной ошибкой, которая когда-либо была сделана в мире, было отделение политической науки от нрав­ственной.

  

  

  

   Живи не так, чтобы, будучи согласным с миром, быть го­товым продолжать такую жизнь. Если ты так живешь, ты от­даляешь приближение царства любви. Живи так, чтобы возможно было наступление этого царства. А для того чтобы жить так, оснуй свою жизнь не на насилии, а на любви.

  

  

  

   Перед человеком мир, который был до него и останется после него, и он знает, что мир этот вечен и что он желал бы участвовать в этой вечности. Раз человек был призван к жизни, он требует своей доли в той жизни вечной, которая окружает его, возбуждает его подсмеивается над ним и унич­тожает его. Он знает, что начался, и не хочет кончиться. Он громко призывает, он тихим голосом молит о достоверности, которая постоянно ускользает от него для его же счастия, по­тому что достоверное знание было бы для него неподвижнос­тью и смертью, так как сильнейший двигатель человеческой энергии есть неизвестное. Человек не может установиться в достоверности и носится в неопределенных стремлениях к совершенству, и как бы далеко он ни отклонялся в скепти­цизм, в отрицание вследствие гордости, любопытства, злобы, моды - он всегда возвращается к надежде, без которой он не может жить.

   Так что бывает иногда затмение, но нет никогда полного исчезновения человеческого, стремления к совершенству. Через него проходят философские туманы, как облака перед месяцем, но белое светило продолжает свое шествие и вдруг появляется из-за них нетронутым и блестящим. Эта неудер­жимая потребность совершенства в человеке объясняет то, что человек бросался с таким доверием, с таким восторгом, без разумного контроля в различные религиозные учения, которые, обещая ему бесконечное, предлагали его ему сооб­разно его природе и ставили его в известные рамки, всегда необходимые даже для совершенства.

   Но вот уже давно, при каждой станции движен