Аверченко Аркадий Тимофеевич - Из сборников дешевой юмористической библиотеки "Сатирикона" и "Нового Сатирикона"

азные? Это, батенька, на черный день!

   Недавно я захворал тифом. Денег при себе у меня не было... Я с радостью вспомнил о своих сбережениях и, в одну из минут сознания, попросил у навестившего меня знакомого небольшую сумму.

   - Ну вот, - слабо улыбаясь, пролепетал я, когда он приехал ко мне, - и наступили черные дни... Лежу я, одинокий, горю в огне, в бреду, а денег нет. Теперь-то уж вы дадите, я думаю?

   - Ни-ни, - благосклонно ответил он. - Ни в коем случае. Это еще, батенька, не черный день. Вы лежите в больнице и, так или иначе, но за вами ухаживают. Ничего! Отлежитесь. Вот если бы вам отрезало поездом обе ноги или хватил паралич... Тогда другое дело.

   Я действительно отлежался.

   После тифа у меня было два черных, по моему мнению, дня: я остался без работы и без денег, а потом у меня случилось что-то с почками, и доктора настоятельно требовали, чтобы я ехал на Кавказ.

   В эти черные дни я два раза приступал с просьбами к моему казначею, но он не находил моих черных дней черными...

   - Э, нет, батенька... И не думайте! Не дам! Вот если бы вас изранило упавшим на голову аэропланом, или выскочивший в зверинце из клетки лев помял бы вас как следует, - вот это я понимаю! Да-а!.. Это черные дни!

   Теперь я сижу и с ужасом думаю:

   - Странно! А что, если так-таки у меня никогда и не будет черных дней?!

  

  

  

   - Я тебе говорю: Франция меня еще вспомнит!

   - Она тебя вспомнит? Дожидайся!..

   - А я тебе говорю - она меня очень скоро вспомнит!!

   - Что ты ей такое, что она тебя будет вспоминать?

   - А то, что я сотый раз спрашивал и спрашиваю: Франции нужно Марокко? Франции нужно бросать на него деньги? Это самое Марокко так же нужно Франции, как мне лошадиный хвост! Но... она меня еще вспомнит!

   Человек, который надеялся, что Франция его вспомнит, назывался Абрамом Гидалевичем; человек, сомневающийся в этом, приходился родным братом Гидалевичу и назывался Яков Гидалевич.

   В настоящее время братья сидели за столиком одесского кафе и обсуждали положение Марокко.

   Возражения рассудительного брата взбесили порывистого Абрама. Он раздражительно стукнул чашкой о блюдце и крикнул:

   - Молчи! Ты бы, я вижу, даже не мог быть самым паршивым министром! Мы еще по чашечке выпьем?

   - Ну, выпьем. Кстати, как у тебя дело с лейбензоновским маслом?

   - Это дело? Это дрянь. Я на нем всего рублей двенадцать, как заработал.

   - Ну, а что ты теперь делаешь?

   - Я? Покупаю дом для одной там особы.

   В этом месте Абрам Гидалевич солгал самым беззастенчивым образом - никакого дома он не покупал и никто ему не поручал этого. Просто излишек энергии и непоседливости заставил его сказать это.

   - Ой, дом? Для кого?

   - Ну да... Так я тебе сейчас и сказал.

   - Я потому спрашиваю, - возразил, нисколько не обидевшись, Яков, - что у меня есть хороший продажный домик. Поручили продать.

   - Ну?! Кто?

   Яков хладнокровно пожал плечами.

   - Предположим, что сам себе поручил. Какой он умный, мой брат. Ему сейчас скажи фамилию, и что, и как.

   Солгал и Яков. Ему тоже никто не поручал продавать дом. Но сказанные им слова уже имели под собой некоторую почву. Он не бросил их на ветер так, здорово живешь. Он рассуждал таким образом: если у Абрама есть покупатель на дом, то это, прежде всего, такой хлеб, которым нужно и следует заручиться. Можно сначала удержать около себя Абрама с его покупателем, а потом уже подыскать продажный дом.

   Услышав, что у солидного, не любящего бросать слова на ветер Якова оказался продажный дом, Абрам раздул ноздри, прищелкнул под столом пальцами и тут же решил, что такого дела упускать не следует.

   "Если у Якова есть продажный дом, - размышлял, поглядывая на брата, Абрам, - то я сделаю самое главное: заманю его своим покупателем, чтобы он совершил продажу через меня, а потом уже можно найти покупателя. Что значит можно найти? Нужно найти! Нужно перерваться пополам, но найти. Что я за дурак, чтобы не заработать полторы-две тысячи на этом?"

   "Кое-какие знакомые у меня есть, - углубился в свои мысли Яков. - Если у Абрашки в руках покупатель - почему я через знакомых не смогу найти домовладельца, который бы хотел развязаться с домом? Отчего мне не сделать себе тысячи полторы?"

   - Так что ж ты... продаешь дом? - спросил с наружным равнодушием Абрам.

   - А ты покупаешь?

   - Если хороший дом - могу его и купить.

   - Дом хороший.

   - Ну, это все-таки нужно обсмотреть. Приходи сюда через три дня. Мне еще нужно поговорить с моим доверителем.

   - Молодец, Абрам. Мне тоже нужно сделать кое-какие хлопоты. Я уже иду. Кто платит за кофе?

   - Ты.

   - Почему?

   - Ты же старше.

  

  

   В течение последующих трех дней праздные одесситы с изумлением наблюдали двух братьев Гидалевичей, которые как бешеные носились по городу, с извозчика перескакивали на трамвай, с трамвая прыгали в кафе, из кафе опять на извозчика, а Абрама один раз видели даже несущимся на автомобиле...

   Дело с домом, очевидно, завязалось нешуточное.

   Похудевшие, усталые, но довольные сошлись, наконец, оба брата в кафе, чтобы поговорить "по-настоящему".

   - Ну?

   - Все хорошо. Скажи, Абрам, кто твой покупатель и в какую, приблизительно, сумму ему нужен дом?

   - Ему? В семьдесят тысяч.

   - Ой! У меня как раз есть дом на семьдесят пять тысяч. Я думаю, еще можно и поторговаться. А кто?

   - Что кто?

   - Кто твой покупатель? Ну, Абрам! Ты не доверяешь собственному брату?

   - Яша! Ты знаешь знаменитую латинскую поговорку: "Платон! Ты мне брат, но истина мне гораздо дороже". Так пока я тебе не могу сказать. Ведь ты же мне не скажешь!

   Яков вздохнул.

   - Ох, эти коммерческие дела... Ты уже получил куртажную расписку?

   - Нет еще. А ты?

   - Нет. Когда мы их получим, тогда можно не только фамилию его сказать, а более того: и сколько у него детей, и с кем живет его жена даже! О!

   - Скажи мне, Яша... Так, знаешь, положа руку на сердце, почему твой доверитель продает дом? Может, это такая гадость, которую и на слом покупать не стоит?

   - Абрам! Гадость? Стоит тебе только взглянуть на него, как ты вскрикнешь от удовольствия - новенький, сухой домик, свеженький, как ребеночек, и, по-моему, хозяин сущий идиот, что продает его. Он, правда, потому и продает, что я уговорил. Я ему говорю: тут место опасное, тут могут быть оползни, тут, вероятно, может быть, под низом каменоломни были - дом ваш сейчас же провалится! Ты думаешь, он не поверил? Я ему такое насказал, что он две ночи не спал и говорит мне, бледный, как потолок: продавайте тогда эту дрянь, а я найду себе другой дом, чтобы без всякой каменоломни.

   - Послушай... ты говоришь - дом, дом, но где же он, твой дом? Ты его хочешь продать, так должны же мы его с покупателем видеть?! Может, это не дом, а старая коробка из-под шляпы. Как же?

   - Сам ты старая коробка! Хорошо, мы покажем твоему покупателю дом, а он посмотрит на него и скажет: "Домик хороший, я его покупаю; здравствуйте, господин хозяин, как вы поживаете, а вы, Гидалевичи, идите ко всем чертям, вы нам больше не нужны". А когда мы получим куртажные расписки, мы скажем: "Что? А где ваши два процента?"

   - Ну, хорошо... скажи мне только, на какую букву начинается твой домовладелец?

   - Мой домовладелец? На "це". А твой покупатель?

   - На "бе".

   И соврали оба.

   Тут же оба дельца условились взять у своих доверителей куртажные расписки и собраться через два дня в кафе для окончательных переговоров.

   - Кто сегодня платит за кофе? - полюбопытствовал Абрам.

   - Ты.

   - Почему?

   - Потому что я тобой угощаюсь, - отвечал мудрый Яша.

   - Почему ты угощаешься мною?

   - Потому что я старше!

  

  

   Это был торжественный момент... Две куртажных расписки, покоившихся в карманах братьев Гидалевичей, были большими, важными бумагами: эти бумаги приносили с собой всеобщее уважение, почет месяца на четыре, сотни чашек кофе в громадном уютном кафе, несколько лож в театре, к которому каждый одессит питает настоящую страсть, ежедневную ленивую партию в шахматы "по франку" и ежедневный горячий спор о Марокко, Китае и мексиканских делах.

   Братья сели за дальний столик, потребовали кофе и, весело подмигнув друг другу, вынули свои куртажные расписки.

   - Ха! - сказал Яков. - Теперь посмотрим, как мой субъект продаст свой дом помимо меня.

   - А хотел бы я видеть, как мой покупатель купит себе домик без Абрама Гидалевича.

   Братья придвинулись ближе друг к другу и заговорили шепотом...

   Из того угла, где сидели братья Гидалевичи, донеслись яростные крики и удары кулаками по столу.

   - Яшка! Шарлатан! Почему твоего продавца фамилия Огурцов?

   - Потому что он Огурцов. А разве что?

   - Потому что мой тоже Огурцов!! Павел Иваныч?

   - Ну да. С Продольной улицы. Так что?

   - Ой, чтоб ты пропал!

   - Номер тридцать девятый?

   - Да!

   - Так это же он! Которому я хочу продать твой дом.

   - Кому? Огурцову? Как же ты хочешь продать Огурцову дом Огурцова?

   - Потому что он мне сказал, что покупает новый дом, а свой продает.

   - Ну? А мне он говорил, что свой дом он продает, а покупает новый.

   - Идиот! Значит, мы ему хотели его собственный дом продать? Хорошее предприятие.

   Братья сидели молча, свесив усталые от дум, хлопот и расчетов головы.

   - Яша? - тихо спросил убитым голосом Абрам. - Как же ты сказал, что его фамилия начинается на "це", когда он Огурцов?

   - Ну, кончается на "це"... А что ты сказал? На "бе"? Где тут "бе"?

   - Яша... Так что? Дело, значит, лопнуло?

   - А ты как думаешь? Если ему хочется еще раз купить свой собственный дом, то дело не лопнуло, а если один раз ему достаточно - плюнем на это дело.

   - Яша! - вскричал вдруг Абрам Гидалевич, хлопнув рукой по столику. - Так дело еще не лопнуло!.. Что мы имеем? Одного Огурцова, который хочет продать дом и хочет купить дом! Ты знаешь, что мы сделаем? Ты ищи для дома Огурцова другого покупателя, не Огурцова, а я поищу для Огурцова другого дома не огурцовского. Ну?

   Глаза печального Яши вспыхнули радостью, гордостью и нежностью к младшему брату.

   - Абрам! К тебе пришла такая гениальная идея, что я... сегодня плачу за твой кофе!!

  

  

  

   В Одессе мне пришлось прожить недолго, и все-таки я успел составить об этом городе самое лестное для него мнение. Тамошняя жизнь мне очень понравилась, улицы, бульвары и море привели меня в восхищение, а об одесситах я увез самые лучшие, тихие, дружеские воспоминания.

   Костя Зиберов навсегда останется в моей памяти как символ яркого, блещущего, переливающегося разными цветами пятна на тусклом фоне жизни, пятна, рассыпавшегося целым каскадом красивых золотых искр.

   Впервые я увидел Костю Зиберова в Александровском парке. Я скромно сидел за столиком, допивая бутылку белого вина и меланхолично, со свойственным петербуржцу мелким скептицизмом посматривая на открытую сцену.

   Когда показался Костя Зиберов, он сразу привлек мое внимание. Одет он был в синий пиджак, серые брюки, белый жилет и на груди имел прекрасный лиловый галстук - костюм немного пестрый с точки зрения чопорного франта, но чрезвычайно шедший к смуглому красивому лицу Кости Зиберова. Черные кудри Кости прикрывала элегантная панама, поля которой были спущены и бросали прозрачную темную тень на прекрасные Костины глаза.

   Ботинки у него были желтые, с модными тупыми носками.

   Костя, легко скользя между занятыми публикой столиками, приблизился к одному свободному, по соседству со мной, сел за него и громко постучал палкой с серебряным набалдашником.

   Метрдотель подобострастно склонился над ним.

   - Эге! - подумал я. - Этот господин пришел с серьезными намерениями... Я уверен, сейчас появится две-три этуали, и веселый кутеж протянется до утра. Будет от него хозяину нажива.

   Действительно, палкой он постучал так громко и заложил ногу за ногу так решительно, будто бы хотел потребовать все самое лучшее, что есть в погребе, в кухне и на сцене.

   - Что позволите? - замотал невидимым хвостом метрдотель.

   Костя поднял на него рассеянные, томные глаза.

   - А? Дайте-ка мне... стакан чаю с лимоном. Только покрепче!

   Нигде не умеют с таким толком тратить деньги, как в Одессе. Каждый гривенник тратится там ясно, наглядно, вкусно, с блеском и экстравагантностью, которых петербуржцу никогда не достичь, даже истратив сто рублей.

   Бутылка дешевого белого вина, поданная одесситу в серебряном ведре со льдом, и пятиалтынный, врученный за это лакею на чай, произведет всегда более громкое, более потрясающее по своей шикарности впечатление, чем пара бутылок шампанского петербуржца. Потому что петербуржцу неважно, будет ли вино стоять на его столе или на стуле в двух шагах от него, прикрытое до неузнаваемости белой салфеткой, неважно - считают ли это вино принадлежащим ему или его соседу, и неважно - видел ли кто-нибудь, когда он сунул лакею в ладонь два рубля на чай...

   С рублем в кармане одессит проведет праздничный день так полно, разнообразно, блестяще и весело, как не приснится жителю другого города и с десятком рублей. С самого утра одессит посидит в кафе, потом пойдет на бульвар послушать музыку и выпить бокал пива, поедет куда-нибудь на Фонтан к знакомым; вернувшись, съест пару бутербродов в Квисисане, а вечером он сидит в парке, пьет свой "стакан чаю, но покрепче" и слушает пение шикарных шансонеток, изредка мелодично подпевая им.

   И все это он делает с таким независимым видом, будто он мог бы на Фонтан поехать и в автомобиле, но для курьеза хочет испытать и трамвайную езду... На бульваре он мог бы плотно пообедать с бутылочкой бургондского, но доктора строго-настрого запретили ему излишествовать в пище... И вечером в парке - что стоило бы ему пригласить к своему обильному столу пару певиц, но зачем? Все это одно и то же, все это надоело, всем этим он пресытился...

   Вид у него - принца, путешествующего инкогнито, колоссально богатого, но который избрал себе, разочаровавшись жизнью, странную забаву: имея в кармане сотенные билеты, тратить пятачки и гривенники, иногда торгуясь даже в самых безнадежных случаях.

  

  

   Когда Костя Зиберов потребовал стакан чаю, я, будучи еще мало знаком с одесской жизнью, подумал:

   - Вероятно, он стесняется и не хочет устраивать сразу шум и треск, предпочитая начать со скромного стакана чаю...

   Но Костя и кончил этим стаканом. Вместе с последним номером программы на сцене Костя допил остатки холодного чаю и опять громко постучал палкой по столу.

   - Что прикажете?

   - Человек! Счет!

   - Один стакан чаю-с. Пятнадцать копеек.

   Боюсь, что, если бы Косте подали счет, он подписал бы его. Но счета ему не подали, и он, вынув из кармана двугривенный, с громким звоном бросил его на блюдце.

   - Возьмите. Сдачи не надо!

   И с развинченными манерами неисправимого кутилы и расточителя, просадившего не одно наследство, Костя вышел из сада.

   Расплатившись, ушел и я.

   В конке нам пришлось сидеть рядом.

   Костя приветливо взглянул на меня и, со свойственной всем южанам общительностью, спросил:

   - Далеко изволите ехать?

   С такими вопросами обращаются обыкновенно пассажиры поездов, едущие без пересадки дня два-три. Когда предстоит совместный трехдневный путь, интересно познакомиться с соседями и узнать их планы, намерения.

   Костя попытался сделать это, хотя мы должны были расстаться через двадцать минут.

   - На Преображенскую, - отвечал я.

   - Хорошая улица. Прекрасная... Мне хотя нужно через две улицы слезать, но я провожу вас до Преображенской. Кстати, зайду в Квисисану закусить... Вы приезжий?

   Как-то случилось, что зашли мы вместе, каким-то образом вышло, что съели мы салат, котлет и выпили две бутылки вина, и еще вышло так, что заплатил я. Правда, Костя очень горячо спорил, желая взять эти расходы на себя, я горячо возражал, но наконец, когда мое упорство было сломлено, я согласился:

   - Ну хорошо, сегодня платите вы, а следующий раз я.

   Костя тогда сказал, добродушно пожав плечами:

   - Ну ладно. Платите вы, если уж так хотите. А следующий раз заплачу уж я.

   Когда мы вышли, Костя, держа меня под руку, восхищенно говорил:

   - Так ты, значит, петербуржец... Вот оно что. Очень рад! Я все собирался в Петербург, да все как-то не мог собраться. Хочешь, приеду теперь, а?

   - Приезжай, - согласился я.

   - Право, приеду. Все-таки свой человек теперь есть в столице.

  

  

   Я думал, что Костя Зиберов говорил о своем приезде в Петербург просто так, чтобы сказать мне что-нибудь приятное и удовлетворить палящую ненасытную жажду общительности и дружелюбия. Так, один господин из Кишинева, встретив меня случайно в Петербурге и познакомившись, пригласил к себе в Кишинев "денька на два". И он знал прекрасно, что никогда я к нему не приеду, и все-таки приглашал, а я был твердо уверен, что нет такой силы, которая повлекла бы меня за тысячи верст к еле знакомому человеку "денька на два", - и все-таки я обещал. Впрочем, сейчас же мы оба и забыли об этом.

   Но Костя Зиберов сдержал свое обещание: он приехал в Петербург.

   Никогда я не видел интереснее, забавнее и курьезнее зрелища, чем Костя Зиберов в Петербурге.

   Среди горячей, сверкающей декоративной природы юга Костя Зиберов был красив, уместен и законен со своим ярким, живописным костюмом, размашистыми жестами, неожиданными оборотами языка и болезненным влечением к знакомсгву и дружбе. В Петербурге он казался сверкающим павлином среди скромных серых воробьев. Все пугались его яркости, стремительности, дружелюбия и шумливости...

   Он поселился у меня.

   В первый день мы пошли обедать в один из ближайших ресторанов и произвели там фурор... Блестящий костюм Кости, его походка разочарованного миллионера и властный стук палкой по столу собрали у нашего стола целую группу: двух метрдотелей, мальчишку и четырех лакеев.

   - Что изволите приказать, ваше сиятельство?

   Его сиятельство с брезгливой миной взял карточку, скептически взглянул на нее и проворчал:

   - Воображаю... Чем вы тут накормите!..

   - Помилуйте-с... Все оставались довольны...

   - Да... знаем мы... Все вы так говорите! Он наклонился ко мне и шепнул:

   - Нам хватит на обед и вино? Я, признаться, не при деньгах.

   - Не беспокойся, - улыбнулся я. - Распоряжайся.

   Костя оживился и сразу дал почувствовать метрдотелю, что с ним нужно держать ухо востро и накормить нас нужно по-княжески.

   Он забросал метрдотеля самыми необычными названиями вин, ошеломил его какими-то тефтелями, "которые у вас, наверное, делают черт знает как!" и, успокоившись немного, обратился ко мне:

   - С кем это ты сейчас раскланялся?

   - Это скульптор. Князь Трубецкой.

   - Как?! И ты говоришь об этом так спокойно? Ты с ним знаком?

   - Да, - сказал я. - Знаком. А что?

   - Чего же ты молчал все время? - ахнул Зиберов. - Вот чудак! Приехал в Одессу и молчит.

   -- А чего ж мне. Не бродить же мне было с утра до вечера по одесским улицам, кричать до хрипоты: "А я знаком с князем Паоло Трубецким!"

   Тут же я вспомнил, как Костя прожужжал мне уши тем, что он знаком с известным борцом - каким-то Кара-Меметом, и даже как-то, расщедрившись, дал мне благосклонное обещание познакомить меня с ним.

   Известность его прельщала. Чья-нибудь слава туманила ему голову, и знакомство с популярным человеком доставляло ему вакхическую радость.

   Пришлось познакомить его и с Трубецким.

   Разговор их чрезвычайно меня позабавил.

   - Так вы, значит, и есть тот самый Трубецкой?- лихорадочно спросил Костя.

   - Тот самый и есть, - улыбнулся князь.

   - А я представлял вас совсем другим. Думал - вы с большой бородой.

   - Напрасно!

   - Ну, что - трудно, вообще, лепить?

   - Сущие пустяки. Привычка, и больше ничего.

   В этом месте Косте Зиберову захотелось сказать князю что-нибудь приятное.

   - Отчего вы никогда не приедете в Одессу?

   - А что?

   - Помилуйте! Прекрасный город! Море, вообще, суша... Вас бы там встретили по-царски. Помилуйте - князь Трубецкой!

   - Merci, - скромно поклонился князь.

   - Да чего там! Конечно, приезжайте. Прямо ко мне... У меня можете и остановиться.

   - К сожалению, я не знаю - что же я там буду делать?

   - Господи! Мало ли... Право, приезжайте. Беру с вас слово... Стаканчик вина можно вам предложить? Я так рад, право...

   Глаза Кости затуманились. Наступал тот психологический момент, когда Костя должен был предложить князю выпить с ним на "ты".

  

  

   Вечером Костя изъявил желание повеселиться, и я повез его в летний "Буфф".

   У кассы театра я остановился.

   - Зачем? - удивился Костя.

   - Билеты взять!

   - Вот чепуха! С какой стати платить. Нам и так дадут места.

   - Да с какой же стати...

   Костя властно взял меня под руку.

   - Пойдем!

   Он вел меня, глядя рассеянно, задумчиво прямо перед собою.

   У входа человек нерешительно остановил его:

   - Ваши билеты, господа!

   Костя очнулся, вышел из задумчивости, обернул к привратнику изумленно-оскорбленное лицо и процедил сквозь зубы, с непередаваемым выражением презрения, исказившим его красивое лицо:

   - Бол-ван!

   - Извините-с, - засуетился привратник. - Я не знал... Пожалуйте! Программку не прикажете ли?

   В саду Костя быстро ориентировался. Он повлек меня за кулисы, отыскал какого-то режиссера или управляющего и потребовал:

   - Два места в партере поближе.

   - Для кого?

   - Как, - изумился Костя, указывая на меня. - Вы его не знаете? Этого человека не знаете?! Полноте! Вы должны бы дать ему два постоянных места, а не спрашивать - для кого? Вы только и держитесь прессой, пресса создает вам успех, а вы спрашиваете - для кого?

   Через пять минут мы сидели в креслах третьего ряда.

   Первое действие Костя просмотрел с пренебрежительной гримасой, мрачно, а в середине второго действия возмутился.

   - Черт знает что! - громко воскликнул он. - Какую дрянь преподносят публике... Только деньги даром берут.

   - Замолчи, - прошептал я. - Ну чего там...

   - Не замолчу я! Хор отвратительный, режиссерская часть хромает, и певицы безголосые... Да у нас бы в Одессе пяти минут не прожила такая оперетка!

   В третьем акте Костя выразил еще более недвусмысленное неудовольствие и даже попытался намекнуть, что мы можем потребовать возврата напрасно брошенных денег.

   - Да ведь мы не платили, - возразил я.

   - Мало что - не платили... Так они этим и пользуются?

   Зрители после Костиной критики, вероятно, нашли, что никогда им не случалось видеть более шикарного, изысканного посетителя, чем Костя...

  

  

   Прожил Костя у меня неделю. Денег у меня он брал мало - на самое необходимое - и тратил их с таким вкусом, что все относились к нему подобострастно и почтительно, а на меня не обращали никакого внимания... Он был так ослепителен, что я все время являлся серым, однотонным контрастом ему.

   Уезжая, взял у меня на дорогу.

   - Были деньги, - небрежно улыбнулся он своими прекрасными губами, - да вчера как раз просвистел их все в "Аквариуме". Безобразие, в сущности. Посмотри-ка, счет какой!..

   Он вынул из кармана измятый счет и показал итог: 242 р. 40 к.

   Меня удивило, что отдельные строчки, когда я бросил на счет быстрый взгляд, были такого содержания:

  

   Шницель по гамбур. - 1 р. -

   Водка и бутер. - 70 к.

   Папирос. - 20 к.

   Сифон. - 50 к.

  

   И, кроме того, мне показалось, что первые две цифры итога - 242 р. 40 к. - были написаны более темными чернилами, чем последующие три.

   Но я ничего не сказал, сочувственно покачал головой, обнял на прощанье Костю Зиберова, сердечно простился с ним, и он уехал в свою веселую Одессу.

   Очень часто вспоминал я Костю Зиберова и, сказать ли правду, частенько скучаю по Косте Зиберове...

  

  

  

   Считается признаком дурного тона писать о частной жизни лиц, которые еще живы и благополучно существуют на белом свете.

   То же самое можно применить и к городам.

   Мне бы очень не хотелось поставить в неловкое положение тот небольшой городок, о котором я собираюсь написать. Именно потому, что он еще жив, здоров и ему будет больно читать о себе такие вещи.

   Поэтому, я полагаю, самое лучшее - не называть его имени. Жители сами догадаются, что речь идет об их городе, и им будет стыдно. Если же жители других городов, которых я не имел в виду, примут все на свой счет, я нисколько не буду смущен... Пусть! На воре шапка горит.

   В том городке, о котором я хочу писать и который не назову ни за какие коврижки, мне нужно было пробыть всего один день.

   Подъезжая к нему, я лениво поинтересовался у соседа по месту в вагоне: что из себя в сущности представляет этот город?

   - Скверный городишко... Мог бы быть красивым и интересным, но городская дума сделала из него черт знает что...

   - А почему?

   Сосед ехидно подмигнул мне.

   - Покрали деньги.

   - Кто покрал?

   - Да члены думы. А первый вор - городской голова... Такого вора, как ихний городской голова, и свет не производил! Не только все деньги из кассы покрал, но даже самую кассу на куски разломал и домой к себе свез.

   - А чего же ихняя полиция смотрит?

   - Ихняя полиция? Ха-ха!.. Ихняя полиция... В этом городе такая полиция, что с живого и мертвого взятки дерет...

   - Ну уж и с мертвого... - усомнился я.

   - А ей-Богу. Собираются родственники хоронить покойника, а их сейчас за шиворот: "Стой - куда? Хоронить? А разрешение от департамента торговли и мануфактур имеешь?" - "Нет". - "Ну вот видишь... Давай десять рублей поспектакльного сбору - тогда волоки".

   И дают.

   - Ну, это вы, кажется, слишком...

   - Нет, не слишком! Не слишком... С жидов взяли все, что можно было взять. Теперь русских стали ловить. Поймают: "Ты жид?" - "Нет, не жид!" - "Нет, жид". - "Сколько?" - "Десять". - "Подавись!" Всего и разговору.

   - Но как же при таких порядках могут существовать жители?

   Он опять ехидно подмигнул мне.

   - Жители? А вот увидите.

   В этот момент поезд подошел к городку, имени которого я упорно не хочу назвать... Так как вещей у меня с собой почти не было, я решил до ближайшей гостиницы дойти пешком. Взял ручной сак и пошел.

  

  

   Впереди меня шел человек простоватой наружности и вел энергичную беседу с бабой в платке.

   - Да ты говори толком - сколько хочешь?

   - Да двадцать же рублей! Слепой, что ли? Чистое золото.

   - Мало что чистое. Небось, украла - дешево досталось! У меня только десятка и есть - хочешь за десятку?

   Я приблизился.

   - Да вот спросим у барина, - сказал простоватый человек. - Нешто за краденую вещь можно столько просить?

   Баба подозрительно оглянулась на меня и спрятала золотые часы под платок.

   Простоватый человек дружелюбно нагнулся ко мне и шепнул:

   - Дура баба! А не хотелось бы вещицу выпускать... Часы рублей двести стоют, а она двадцать просит. Десятки только у меня и не хватает... Эх, жалость!

   И сказал бабе громко:

   - Так не отдашь за десять? Ну и шут с тобой.

   Он махнул рукой и отошел. А я, оставшись с бабой, решил купить дешевые часы.

   - Вот что, сударыня, - сказал я. - Если эти часы действительно ваши и если вы считаете для себя возможным отдать за такую цену...

   Я вынул бумажник...

   Какой-то человек, видом похожий на дворника, спешно приближался к нам, размахивая руками и крича:

   - Постойте! Обождите, господин... Вы, верно, приезжий?

   - Приезжий, - робко отвечал я.

   - Оно и видно. Ах ты, старая ведьма! Пошла вон, пока я тебя в участок не отправил. Ну и жулье же, прости Господи!..

   Старая баба запахнулась в платок и испуганно убежала, а мой новый знакомый сострадательно посмотрел на меня и сказал:

   - Эй вы! Вот бы и влопались, если бы купили часики. Ведь они медные.

   - А как же тот человек сам хотел купить...

   - Да он ее муж. Вместе работают, по уговору. О-о... Тут нужно держать ухо востро!

   Я горячо поблагодарил своего спасителя, а он добродушно махнул рукой и сказал:

   - Ну чего там! Вы где думаете остановиться?

   - Я... еще не знаю.

   - У нас во дворе хорошая гостиница. Чисто и безопасно. А в других гостиницах - не только обворуют, а еще и придушить могут.

   Я затрясся от ужаса и еще раз пожал руку моему новому знакомому.

   - Пойдем, я вас провожу.

   Когда мы вошли в арку под воротами, с нами столкнулся солидный изящный господин в цилиндре.

   Он перевел взгляд с моего провожатого на меня и с неподдельным ужасом всплеснул руками:

   - Боже мой! Боже мой! Послушайте, господин... На одну минутку...

   Он схватил меня за руку и отвел в темный угол.

   - Извините, что я так... не будучи представленным... Вы, конечно, приезжий? Я это вижу. Скажите, - не приглашал ли вас этот человек в его "гостиницу" и не сулил ли он вам разных благ?

   - Да... А что?

   - Мой долг, долг порядочного человека, предупредить вас: знаете ли вы, что вас хотели затащить в гнуснейший притон и, напоив, обобрать, избить и выбросить. О, я такие сцены наблюдал неоднократно!.. И всегда при участии этого негодяя, который вас поджидает у ворот.

   - Господи! - застонал я. - Какой ужас! Кому же после этого верить?..

   - Совершенно верно. Для приезжего человека

   - здесь прямо гибель. Всякая гостиница - клоака...

   - Ах! Но что же мне делать?

   - Если бы мое предложение не показалось вам назойливым... я пригласил бы вас к себе. У меня семейная квартира... Правда, нет той роскоши, как в гостиницах, но моя жена хорошая хозяйка...

   - Я не знаю, - горячо воскликнул я, хватая его руку,

   - чем и отблагодарить вас за такую любезность к почти незнакомому человеку. Спасибо!

   - О, не стоит благодарить, - полусмущенно, полусмеясь покачал головой мой спаситель. - Интеллигентный человек должен помогать интеллигентному человеку. Это как масоны... Не правда ли?

   Мы зашагали по улице, и я, чувствуя искреннюю признательность к этому господину, взял его под руку.

   На углу двух улиц к нам приблизился молодой, бледный человек в жокейской шапочке, уперся руками в бока и сказал, обращаясь к моему спутнику:

   - Здравствуй, карточный шулер Арефьев! Здравствуй, мерзавец Арефьев, обыгравший меня в своем притоне. Что я вижу? Ты поймал приезжего и тянешь его на буксире в свою шулерскую компанию, которую ты выдаешь за свое семейство... По-прежнему ли ты, Арефьев, торгуешь своей любовницей, выдавая ее за жену, и по-прежнему ли ловишь доверчивых простачков вроде этого? Ха-ха-ха!

   И бледный человек разразился саркастическим хохотом. Мой спаситель выдернул свою руку из моей и принялся улепетывать вдоль по улице, сопровождаемый свистом и улюлюканьем бледного человека.

   - Ах, мерзавец... - прошептал он, когда господин в цилиндре скрылся из глаз. - Впрочем, этот город полон негодяями.

   Потом бледный господин печально улыбнулся.

   - Вероятно,- сказал он, - вы и меня считаете таким же? О, не протестуйте... Вероятно, около вокзала с вами уже пытались проделать фокус с помощью медных часов или подкидки бумажника? И, вероятно, вас уже заманивали в какие-нибудь притоны? Я вас понимаю: это город мошенников, и поэтому вы должны бы и ко мне отнестись недоверчиво.

  

  

   Он сел на ступеньки подъезда и, опустив бледную голову, тяжело закашлялся.

   - Конечно!.. - сказал он откашлявшись. - Вы вовсе не обязаны верить незнакомому человеку. И у меня нет никаких доказательств в пользу моей порядочности. Но я доволен уж и тем, что вырвал вас из когтей этого негодяя Арефьева! Я не буду приглашать вас ни в гостиницу, ни к себе, но очень прошу вас - не доверяйте и мне! Вы не имеете права доверять мне, неизвестному вам, в городе, где все построено на обмане! Предположим, что я тоже жулик. Но, откровенно говоря, я хотел бы, чтобы вы скорее уехали из этого города!

   - Почему? - спросил я.

   - Три года тому назад я приехал сюда такой же наивный, доверчивый и простой. Через пять минут я уже был обобран, раздет и вот с тех пор не могу выбраться из этого города, перебиваясь с хлеба на квас. О, ради Бога, не доверяйте мне! Но все-таки мой вам совет - проваливайте из этого города.

   - Да я приехал, в сущности, по делам...

   - Дела? В этом городе? Изумительно!

   - Мне нужно устроить сделку с купцом Семипядевым по покупке оптом ста бочек масла и сговориться с адвокатом Бумажкиным по поводу одного взыскания.

   - Что?!! Вы... без шуток? Скажу заранее, что они вам сделают: от Семипядева вы действительно получите сто бочек масла, но в бочках вместо масла будут кирпичи, а Бумажкин - взыскать-то он взыщет, но деньги эти немедленно растратит. Вы их и не понюхаете... Господи! Сколько с ними уже было этих примеров.

   - Что же мне делать?

   - В память того человека, каким я был три года тому назад, хочу спасти вас. Кажется, ведь в моем предложении нет подвоха - идите сейчас же на вокзал и немедленно уезжайте.

   Слова бледного молодого человека заставили ме