Аверченко Аркадий Тимофеевич - Из сборников дешевой юмористической библиотеки "Сатирикона" и "Нового Сатирикона"

ня призадуматься... Действительно, не лучше ли поскорее убраться из города, где все так входят в положение приезжего, хлопочут о нем - и так конкурируют в этом, что приезжий может через час остаться без сапог.

   - Так Семипядев и Бумажкин действительно такие? - переспросил я.

   - А то какие же. Такие. Что мне за расчет врать вам?

   - А вы меня проводите до вокзала?

   - Так и быть. Провожу. Если бы вы не подумали, что я способен сейчас же убежать с вашим саком - я попросил бы у вас его донести до вокзала, чтобы облегчить вас. Но вы, конечно, должны подумать, что я такой же, как и другие, что я убегу...

   В словах бледного человека слышалась затаенная горечь...

   Я вспыхнул, смутился, как школьник, пойманный учителем.

   - О, что вы! Как можно говорить так... Чтобы доказать, что я этого не думаю, на-те, возьмите сак... Хотя мне и неловко затруднять вас...

   Бледный человек взял сак, покачал печально головой и вдруг бросился опрометью бежать по пустынной улице, стараясь избежать, как можно скорее, моего растерянного взгляда...

  

  

   Когда я брал на вокзале билет, кассир обсчитал меня на двугривенный.

   Едучи обратно, я задумался о судьбах этого города, который только и можно встретить на святой Руси...

   Как кончит этот город? Плохо кончит.

   Будет, вероятно, так: чужестранцы перестанут туда ездить, а туземцы украдут друг у друга все, что у них было, сдерут один у другого кожу взятками, поборами и обманом, а потом, когда проживут все это, поумирают с голоду.

   Неприятно говорить людям правду в глаза. И меня сначала смущало то, что жители этого города получат книгу с моим рассказом, прочтут - и будут чрезвычайно обижены.

   Но потом я успокоился. Наверное, ни одна книга с моим рассказом не дойдет до них, так как будет утащена почтовыми чиновниками на ихней же городской почте.

  

  

   Жизнь помещика Червякова, владельца хутора Большие Блохи, протекала в полной тишине, довольствии и мирных забавах.

   Помещик Червяков давно уже собирался заменить свои ежемесячные поездки в уездный город большой поездкой в далекий Петербург, но несколько лет откладывал это героическое решение.

   Не так давно помещик Червяков закончил свои дела по хутору Большие Блохи, отслужил молебен и, с замирающим от предвкушения неизведанных чудес сердцем, поехал в столицу.

  

  

   Оглушенный шумом и бешеным движением города, Червяков добрался до гостиницы, отдохнул и после обеда решил отправиться к портному заказать сюртук, потому что Червяков прекрасно понимал разницу между Большими Блохами и Петербургом...

   На какой-то широкой улице он увидел дом с вывеской: "Портной Хасин" и, не колеблясь, зашел к этому портному.

   - Вы и есть портной Хасин? - приветливо спросил Червяков, раскланиваясь.

   - А почему нет? - отвечал Хасин.

   - Вы бы сшили мне сюртук?

   - А почему нет? - отвечал Хасин, с той же интонацией.

   Желая сделать приятное такому покладистому человеку, помещик Червяков сказал:

   - Очень большой ваш город Санкт-Петербург!

   - А почему же нет? - сказал хозяин, гордо поглядев в окно. - Вам заказ нужно на какой класс?

   Червяков немного не понял портного, но подумал и ответил:

   - На 2-й класс. Я приехал 2-м классом.

   - При чем тут расписание поездов? - возразил Хасин. - Я спрашиваю, на особу какого класса я должен шить форменный мундир?

   - Да мне не форменный! С чего вы взяли, что форменный? Простой черный сюртук.

   - В таком случае, вы извините меня, если я извинюсь перед вами: это не моя специальность.

   Червяков удивился:

   - Да ведь вы же портной!

   - Ну, что делать?.. Другие бывают и генералы, и министры, а я портной. Тоже, знаете, хлеб.

   - Так отчего же вы отказываетесь сшить мне сюртук, если вы портной?

   - Видите, есть портной на духовное платье, на светское, на студенческое, а я на чиновническое. Когда имеешь свою специальность, так это, знаете, тоже кусок хлеба с маслом.

   - Куда же мне пойти?

   - Идите себе к Семенову на Вознесенский. Только Семенов вам сюртук не сошьет. Могу вас успокоить! Он специалист на клоши и именно диагональ...

   - Может, еще кто-нибудь есть? - растерянно спросил Червяков.

   - Робинсон еще есть, - подумав, ответил Хасин. - И он прекрасно шьет сюртуки.

   - Так я и пойду к нему!

   - К Робинсону? Не ходите. Он прекрасно шьет сюртуки, но какие? Студенческие. Вашего он и не возьмет. Это не есть его специальность... Можно бы к Куруляйнену, но он только гениальный на брюки. А что такое одни брюки? С ними одними, извините за нескромный вопрос, не обойдешься, бывая в обществах!..

   Червяков грустно попрощался со специалистом по чиновническому и пошел домой.

  

  

   На улице к нему подошел неизвестный человек в красном гарусном шарфе и спросил:

   - Можно узнать, который час?

   - Сделайте ваше такое одолжение! - приветливо сказал помещик Червяков. - В таком громадном городе, как ваш, не знать, который час, - это...

   Червяков вынул свои толстые серебряные часы, а неизвестный человек схватил их, оторвал с частью цепочки и бросился бежать.

   - Зачем вы взяли мои часы? - закричал Червяков. - Отдайте! Они мне самому нужны.

   Он погнался за похитителем, но скоро устал и, увидев постового городового, подбежал к нему.

   - Господин городовой! У меня сейчас ограбили часы.

   - Ну-у?! - сказал городовой. - Прыткий народ.

   И, обернувшись к извозчику, городовой скучающим голосом стал ругать его на чем свет стоит.

   - Городовой! - воскликнул Червяков. - Отчего же вы его не догоните?

   - Кого? - удивился городовой.

   - Да того, который часы у меня отнял!

   - А он где у вас отнял?

   - Да вот около этого желтого дома, где фотографические карточки выставлены.

   - Где карточки? Так это не мне нужно ловить! Это вон того городового попросите, который стоит, видите, вон там! Он в один минут поймает вашего жулика.

   Другой городовой, к которому обратился Червяков, изумленно повернул к помещику свое красное лицо и сказал:

   - Вас ограбили около того дома? Так тот городовой врет! Там уже начинается его район!

   - А он говорит - ваш.

   - Там, где карточки выставлены? Правда, до этого окна мои, а там дальше окно уже его. Хотя, видите ли, наша специальность - следить за порядком движения! А ежели вам требуются жулики, то это - сыскное отделение должно. У нас, извините, свое занятие есть.

   Червяков вздохнул, кликнул извозчика и поехал в сыскное отделение.

  

  

   Сначала он попал в сыскное отделение по политическим делам, и там ему сказали, что жулики - не их специальность.

   После долгих поисков Червякову удалось напасть на людей, специальность которых была - жулики и грабители, но толку он не мог добиться никакого.

   - Вот вам альбомы, - сказали ему. - Пересмотрите фотографии. Может, узнаете своего жулика.

   - Вот, кажется, похож, - сказал после долгих поисков Червяков.

   - Этот? Гм... А что, вы говорите, у вас ограбили?

   - Часы.

   - Ну, этот никак не мог ограбить у вас часы. Он по специальности взламыватель касс. Может, этот?

   - Да и этот как будто похож, - с сомнением сказал Червяков.

   - А какие часы у вас ограбили?

   - Серебряные.

   - Тогда могу вас успокоить. Он чист в вашем деле, как Орлеанская дева! Его специальность - золотые часы и, преимущественно, с репетицией.

   Червяков вытер ладонью руки мокрый лоб.

   - Извините... Но я непонимаю... Что могло помешать ему ограбить и серебряные часы, если они ему подвернулись под руку?

   Начальник сыскного отделения снисходительно улыбнулся.

   - Хе-хе! Иван Матвеевич! - обратился он к помощнику. - Вот они предполагают, что Мотька Монокль мог отнять у них серебряные часы... Могло это быть?

   - Это было бы неслыханно! - всплеснул руками помощник. - Серебро - вовсе не его специальность! Золото!

   - Видите?

   Червяков горько улыбнулся.

   - Золото? Может, еще и 96-й пробы?

   - Ну нет, этого не скажу. Он в этом отношении удивительно неразборчив. Не брезгует и 56-й пробой...

   Из сыскного отделения помещик Червяков вышел совсем больной.

  

  

   По дороге его била лихорадка... Голова была горячая, и живот сжимали какие-то судороги.

   Боясь разболеться без медицинской помощи, Червяков спросил извозчика:

   - Нет ли здесь близко больницы!

   - Есть. Тамотка, за углом.

   - Вези.

   С извозчика Червяков еле слез.

   - Здравствуйте! - сказал он швейцару. - Можно у вас лечиться?

   - Сколько угодно. А где же больная?

   - Какая?

   - Да роженица. Это больница специально для рожениц.

   - Значит, мне никак нельзя полечиться?

   - Отчего ж... Только ведь с мужчинами такого не приключается. Хо-хо! А иначе - сами посудите! Никак нельзя!..

   - Что ж ты, дурак, привез меня в женскую, - выругался Червяков, взбираясь на извозчика. - Ты вези в мужскую больницу.

   - Пожалуйте!

   Извозчик привез Червякова в больницу, но она оказалась - Калинкинская, и бедный помещик покраснел до слез, когда у него спросили о сорте его болезни.

   - Опять ты, братец, напутал! - укоризненно сказал Червяков, выскакивая из ворот больницы. - Здесь черт знает какие болезни лечат!.. Вези уж домой... все равно!

  

  

   В номере гостиницы он слег в постель и послал за доктором.

   И здесь начался страшный кошмар...

   Пришел высокий, сухой врач. Вежливо поздоровался с Червяковым и спросил:

   - Нездоровы?

   - Да, знаете...

   - Пульс вам кто-нибудь пробовал?

   - Нет еще. Я думаю, вы...

   - Извините, - пожал плечами доктор. - Пульс - не моя специальность. Я по носовым!

   - Да ведь вы доктор?!

   - Имею эту честь...

   - Ну вот, у меня судороги в животе и лихорадка... Неужели вы не можете помочь?

   - Право, я затрудняюсь...

   - Я хорошо заплачу!..

   - Гм... Вы говорите, в животе? Сейчас я посмотрю... Может, мы и разберемся. Нет ли у вас перочинного ножа?

   - Зачем?

   - Я бы распорол живот и посмотрел...

   - Вы с ума сошли?! Пороть живот перочинным ножом... Никогда я вам не дамся!

   Врач развел руками.

   - Я же вам говорю, что я не специалист по желудочным! Бог его знает, как оно делается. Пошлите за Миллером.

   Послали за Миллером.

   Миллер пришел, внимательно исследовал Червякова и, покачав головой, сказал:

   - Ничего не могу сделать...

   Червяков побледнел.

   - Помру?..

   - Нет, но желудок у вас здоров. Боли выше. А я специалист по желудочным!

   Миллер послал за доктором, который был специалистом выше желудка, и тот обнадежил Червякова:

   - С сердцем неладно!

   - Что же такое?..

   - Видите ли... Точно я не могу вам сказать... Что-то такое, очевидно, с желудочком. А я, если вы прочли мою визитную карточку, специалист по предсердиям. Как вам известно, сердце имеет два предсердия и два желудочка. О! Если бы у вас болело левое предсердие - я бы совершил с вами чудеса! Гм... А теперь придется приглашать специалиста!

   Червяков неожиданно встал на постели, с искаженным от боли лицом, страшный...

   - Так вы специалист по предсердиям? И именно по левому? А вы по носовым болезням? По какой специальности: хрящ носа, внутренность или ноздри? И какая ноздря? Правая, левая? Вон отсюда! Чтобы духу вашего не было!

   Он позвонил номерному.

   - Укладывайте все! Черт с ней, с болезнью! Сегодня же уезжаю в Большие Блохи! Ха-ха! Позовите мне доктора, специалиста по большому пальцу правой руки! Я покажу ему кукиш!!

  

  

   Приехав в Большие Блохи, Червяков немного оправился от дороги и сейчас же послал за своим кучером старым Филькой.

   - Филька! - сказал Червяков. - Захворал я. Можешь выправить?

   - А то нет! - удивился Филька. - Выправим.

   - Так еще мне сюртук бы сшить.

   - Да Господи ты мой... Был бы материал...

   - Ружье мне починишь? Чулки свяжешь? Наливку сделаешь?

   Филька шмыгнул носом.

   - А то нет!

  

  

   Один известный артист любил патетически восклицать при всяком удобном случае: "Сцена - это жизнь!"

   Конечно, если бы он занимался игрой в рулетку или служил трактирным поваром, то это восклицание редактировалось бы в последовательном порядке совершенно иначе: в первом случае жизнью оказалась бы рулетка, а во втором - "кухня".

   Поэтому я не был удивлен, когда услышал от своего партнера, завзятого шахматного игрока, фразу:

   - Шахматы - это жизнь!! Я возразил ему:

   - Шахматы - это вздор!!

   Может быть, с моей стороны было неловко делать такое утверждение после того, как я уже несколько лет трачу по 3 часа в день на шахматную игру...

   Я давно изучил эту прокопченную табачным дымом, мрачную и самую дальнюю комнату большой кондитерской и всех лиц, изо дня в день торчавших здесь за шахматными досками.

   В особенности мне примелькалась физиономия господина, сидевшего в настоящую минуту около нас в роли безучастного зрителя. Я изучил каждую морщинку его изможденного, угрюмого лица, его нескладный, хотя дорогой костюм и его манеру, ни с кем не играя, часами созерцать чужие ходы, молча, без единого жеста, слова... Я знал, что он никогда не уходил ранее закрытия кондитерской, но так как его никогда не видели за доской, то этим человеком мало кто интересовался.

   Сегодня он "состоял при нас", но мы начали свою беседу, даже не поворачивая, из вежливости, головы в его сторону, будто перед нами был пустой стул.

   - Шахматы - это вздор!!

   Мой партнер мягко положил свою руку на мою и сказал примирительным тоном:

   - Ведь то, что мы говорим, не спор... Хотите, я сначала докажу, что шахматы - это жизнь, а потом вы можете доказывать противное.

   - Ладно! - сказал я упрямо. - Посмотрим!

   Газ еще не был зажжен, и ласковый сумрак осеннего дня окутывал нас, смягчая и неясные тени на стенах, и резкие слова.

   - Шахматы - это сама жизнь! Вы скажете, что я поэт, фантазер, но взгляните на дело глубже... Вот мы поставили фигуры в первоначальном порядке. Это - начало жизни. Все стройно, величаво... Королева любовно стоит возле своего супруга. Помните, в Писании: "Жена да прилепится к своему мужу"! Здесь же и весь королевский штат: два щеголеватых офицера-адъютанта, дальше королевская конюшня, а в самом углу скромно поместились ладьи-фрейлины. Но скромны они и незаметны только в начале игры. Потом, как мы увидим, события возводят их на головокружительную высоту... Ну-с, и вот начинается игра! Вы знаете, конечно, что первый обычный ход - это два шага королевской пешки... Первые шаги королевского первенца - дитяти любви королевской четы! Увы! Только этот первенец и называется пешкой короля, потому что другие младенцы этого сорта бывают и от офицеров... Не сама ли это жизнь? И вот игра развивается: на первенца нападает враждебный конь, но его, как принца крови, защищает конь собственной конюшни, а следующим ходом и офицер. Теперь у короля с одной стороны стоит супруга, а с другой - скромненькая блондиночка-фрейлина. Король недолго раздумывает... если он умный король... Несмотря на силу и титул его супруги, надежда на нее плоха.

   Она любительница всяких авантюр и уже с пятого хода приготовила себе выход, двинув на один шаг второго своего младенца, тоже принца, но уже не чистой крови, потому что он выдвинут от офицера. Ясно, что эта легкомысленная женщина намерена сейчас выступить на поиски новых приключений! Король в тоске и раздумье.

   Такое гнусное предательство и ветреность его потрясают. Он стар, и его подагра не позволяет ему сделать более одного шага, а тем более гоняться сломя голову за неуловимой королевой. Что необходимо старому королю - это тихая семейная пристань да покой и защита со стороны преданного существа. Взор его обращается вправо и падает на скромную пухленькую блондиночку-ладью. Король, не раздумывая дальше, приближает фрейлину к себе, потом шагает через нее в угол и думает, что убил сразу двух зайцев: "И мне здесь за этим миленочком спокойнее, да и она будет поближе к супруге. Все-таки не как-нибудь - фрейлина! Хе-хе-хе!"

   Смеется старый и не видит, что его ветреная подруга жизни уже выскользнула на простор и только знай поеживается от заигрываний чужих младенцев и офицеров, черных, как жук. Один из них в особенности нахален. Избалованный своей собственной властительницей - высокой пикантной брюнеткой, он сразу возымел коварные виды и на недальновидную блондинку. По первому абцугу он предлагает ей в подарок вороного коня, но ставит его так неудачно, что королева должна посторониться от удара. Глядь - а другой конь, под пару первому, уже стоит перед ней, раздувая ноздри! Хитрости у ее величества больше, чем ума. Она хочет и коня присвоить, и своего пылкого поклонника-офицера оставить с носом. Ей кажется это простым: стать бок о бок с обоими конями. "Здесь, - думает она, - брюнету не до амуров, нужно одного из коней спасать!" Но лукавый царедворец делает вид, что жертва одного коня для такой обольстительной женщины - плевое дело. Он уступает ей одного и, становясь за спину другого, начинает нашептывать разный любовный вздор. Принявши незаслуженный дар, королева чувствует себя не совсем хорошо. Конь-то принят, но что скажет супруг, княгиня Марья Алексеевна, да и сам обожатель, который едва ли бы сделал такой царский подарок из-за одних прекрасных глаз королевы. В предчувствии чего-то опасного и в смятении, королева растерянно приближает к себе одного из младенцев-пешек, неизвестно от кого появившегося на доске: так все перепутано! Увы! Это ее губит... Единственный вражеский конь, оставшийся на доске и отделявший ее от пылкого обожателя, вдруг делает нелепый скачок в сторону и объявляет шах королю! Старичок, сумрачно ворча, неохотно отодвигается в самый угол. А его дрожайшая половина поднимает взор и вся вспыхивает: перед ней стоит черномазый воин, уже не заставленный вороными конями... Боже!!! Она открыта! "Один его шаг - и я попаду в его объятия! Он очутится в моей клетке! Стыд! Позор!! Ведь это измена мужу... А впрочем, этот сосед такой милый брюнетик... Тем хуже для мужа!" Она ждет, простирая белые руки, но чужестранец, достигши своего, грубо, без церемонии, сбрасывает ее за доску и сам нагло становится на ее место. Битва кипит на всем протяжении, а старый вдовец, забывши о государственных делах, рядом с ладьей предается изнеженности нравов... Он не видит, что от вражеской королевы его отделает только пешка, что на эту пешку косится другой вражеский офицер, он не слышит последнего хрипения его слуг, жертвующих собою, чтобы отстоять своего короля от мата... Все напрасно. Белая пешка тихонько снимается, исчезает, и король в ужасе видит перед собою какое-то чуждое, зловещее существо. "Шах королю!" - звучит как погребальный колокол. Король выдвигается из угла и помещается против чужеземного офицера, уклоняясь от его косого удара. Тот, исполнив чужое поручение, до смысла которого ему нет дела, отходит. Король облегченно вздыхает. Но что это!! Безумие! Громы небесные!! Против него стоит чужая королева, и звучит в его ушах еще более похоронное: "Мат королю!!" Старец беспомощно оглядывается на свою подругу-ладью, в бессмысленной растерянности полагая, что она защитит его по косой линии, но та, как истая помпадурша, видя, что ее повелителю мат, смотрит прямо перед собой, и ее безмятежный взор будто бы с интересом рассматривает фигуру давно знакомой пешки. "Эх, не вовремя и не в ту сторону я рокировался!" - вздыхает король, и с этим последним вздохом отлетает царственная душа от дряхлого, старческого тела... Игра кончена. И побежденные, и победители без церемонии сгребаются властной рукой с доски. Это конец жизни - смерть, которая не щадит ни правых, ни виноватых... Шахматы - это жизнь!..

   В комнате зажгли газ.

   Улица потухла, шум экипажей стал затихать, и мы молчали несколько минут, под впечатлением курьезной импровизации...

   - Вы со мной согласны? - неожиданно обратился мой партнер к человеку с измученным лицом, третьему в нашей компании.

   Неизвестный поднял свои голубые выцветшие глаза и с какой-то мучительной тоской прошептал:

   - Ваша история, вероятно, очень забавна... Но я, простите... ничего не понимаю в шахматах!

   Мы оба раскрыли рты и посмотрели на него с удивлением и страхом, как на помешанного.

   - Как же так! - возразил, немного оправившись, партнер. - Я вас вижу несколько лет изо дня в день около чужих шахматных досок внимательно созерцающим игру посетителей, и вы говорите, что решительно ничего не понимаете?! Как хотите, это непостижимо!!

   Глаза странного господина наполнились слезами. Он встал и, вынимая из кармана платок, сдавленно прошептал:

   - Я здесь бываю уже восемь лет!..

   - Но причина?..

   - Можете же себе вообразить, какая дрянь моя жена, если я, только чтобы не быть с ней, предпочитаю убивать годы на созерцание игры, совершенно для меня бессмысленной.

   Он истерически всхлипнул и, схвативши с подоконника свою шляпу, поспешно вышел на улицу.

   Мы помолчали.

   Я допил остатки холодного чаю и сказал, сладко потянувшись:

   - Вот человек, который забыл вовремя рокироваться.

   Мой партнер рассеянно обвел глазами пустые столики и равнодушно добавил:

   - Или рокировался не в ту сторону.

  

  

  

   Пятеро нас сидели в маленьком полутемном ресторанчике и потешались друг над другом.

   Поэт Рославлев привязался к художнику Радакову, уверяя всех, что Радаков, вопреки своим хвастливым словам, совершенно не знает французского языка. Что он-де только производит на глупых людей впечатление знающего французский язык.

   - Как же он это делает? - полюбопытствовали мы.

   - Очень просто: он выучил только три французских слова: бонжур, комман и пуркуа... И вот умелой комбинацией этих слов, этого жалкого, нищенского запаса он достигает некоторой иллюзии человека, болтающего по-французски.

   - Господа, - спросил обиженный Радаков, - какое сходство между толстяком Рославлевым и колесом?

   - Ты хочешь вставить в него палку? - спросил Ремизов. - Знаешь, иногда в колеса вставляют палки.

   - Сходства не вижу, - заявил я. - Колесо все-таки приносит человечеству пользу.

   - Сходство есть! - воскликнул Радаков. - Оба круглые, оба скрипят, оба вращаются.

   - Рославлев разве вращается? - удивились мы.

   - Да. В нашем обществе.

   - Ну вас к черту! - проворчал Рославлев. - Важное дело - вращаться в вашем обществе. Человек! Самую большую рюмку водки.

   - Смотри - поплывешь.

   - Ничего. Большому кораблю большое и плавание.

   Когда ему принесли рюмку водки, я толкнул ногой Радакова и шепнул:

   - Оттащи его в угол под каким-нибудь предлогом.

   Не было человека понятливее Радакова.

   - Сашенька, - прошептал он таинственно. - Я имею к тебе одно маленькое секретное поручение. Замешана женщина.

   Рославлев заволновался, заморгал глазами, заерзал на стуле... Наконец вскочил и побежал в угол.

   - Иди, иди сюда. Говори скорее!..

   Я взял с подоконника графин с водой, налил другую рюмку, а наполненную водкой спрятал за портьеру. Когда Рославлев вернулся, лицо его сияло.

   - Неужели она сказала тебе это?

   - Конечно. Я, - говорит, - видела обаятельных людей, но такого обаятельного человека, такой чарующей души не встречала.

   Рославлев, довольный собой, хлопнул себя по животу и захохотал.

   - Да уж я такой. Человек! А готов ли мой лещ в сметане?

   - А что, Сашенька, - ласково спросил я. - Хорошо ведь под лещика такую рюмочку водочки выпить?

   - О-о, братцы! Не можете себе представить!

   - Верно, Сашенька?

   - Ей-Богу.

   - Да ну?..

   Ему принесли леща в сметане.

   Он взвизгнул от удовольствия. Положил на корочку хлеба кусок леща, посолил его, посыпал перцем, взял в руку свою чудовищную рюмку и зажмурился.

   - Господи благослови! - сказали мы.

   Он поднес ко рту рюмку, запрокинул голову и...

   Я не сказал еще ни слова о пятом в нашей компании - толстом, веселом старике, который, полюбив нас час тому назад "как собственных маленьких детей", пристал к нашей компании на том-де основании, что он тоже веселый человек.

   - Неужели веселый? - удивились мы.

   - Да, верно.

   - Что вы говорите!

   - Уверяю вас. Я, скажу откровенно, господа, - очень привязался к вам.

   - Это видно, - подтвердил Радаков.

   - Очень привязались к нам, - засмеялся я.

   - Да, вы привязались к нам, - засмеялся Ремизов.

   - Ей-Богу, привязался, - захохотал старик. - А чего там! Я люблю веселых людей.

   Мы переглянулись и похлопали его поочередно по плечу.

   - Ладно. Садитесь, молодой человек.

   Так он и остался с нами.

   Если бы вместо воды я налил в рюмку уксусной эссенции, и тогда бы физиономия Рославлева не исказилась так, как теперь.

   Он поперхнулся, закашлялся, схватился рукой за сердце - точь-в-точь неопытная девица, хватившая впервые рюмку крепкого коньяку... Все мы смеялись, все, кроме веселого старика. Старик сидел, свесив голову, и печальная улыбка, как закат осеннего дня, освещала его лицо, покрытое сетью синих жилок, которые на красном носу достигали своего полного развития.

   - Милые мои деточки! - сказал он, смахивая слезу.

   - Простите меня, но я вспомнил молодость. Это что еще - пустая мистификация с какой-то рюмкой водки, а вот...

   - Не презирайте нас, - попросили мы.

   - Я не презираю, господа, но мне грустно: как все измельчало, как все выродилось... Я, например. Вы себе представить не можете, какие мистификации я выделывал в своей молодости... Это были чудовищные, грандиозные поступки... И мой компаньон во всех этих проделках - Володя Ярнушкевич... Где-то он теперь? Вот это был, господа, человек! Помню его шутку с нашим приятелем Кашкадамовым... Что это была за история...

   Старик замолчал, поглядывая на нас. Мы тоже молчали, поглядывая на старика.

   - Да, господа... смехотворнейшая история...

   Мы молчали.

   - Если я расскажу - со смеху помрете...

   Мы молчали.

   Наконец самый непоседливый из нас - Радаков - выругался и сказал:

   - Кой черт! Вы, конечно, ждете, чтобы мы уцепились за вас с просьбами "расскажите, да расскажите", а мы не цепляемся за вас!

   - Почему? - огорчился старик.

   - А вдруг это будет какая-нибудь замогильная история?..

   - Что вы! Что вы! Это самая курьезнейшая история.

   И действительно... Это была одна из самых смешных историй, которые мне приходилось слышать.

  

  

   Как сейчас помню Володю Ярнушкевича... Здоровый, красивый, остроумный, с румянцем во всю щеку и громким раскатистым хохотом. У женского пола он пользовался самым бешеным, неимоверным успехом. Однажды приходит он ко мне, оживленный, сверкающий, как никогда. Глаза сверкают, бриллиант в галетуке сверкает, изумительные пуговицы на жилете сверкают.

   Приложился к ручке моей жены (жена у меня была красавица, умница - царство ей небесное), обнял меня и завертелся по комнате, сам себе аплодируя.

   - Браво, кричит, Володя! Браво, Ярнушкевич! Хорошую ты штуку выдумал.

   Я засмеялся.

   - Успокойся, Володя. Наверное, новая победа?

   Остановился, положил мне руку на плечо. Усмехается, как солнышко.

   - Да, - говорит, - новая победа. Ты, знаешь, Васенька, не в моих правилах хвастаться своими победами, но я тебе должен кое-что рассказать, потому что ты, со своей стороны, должен помочь мне устроить препотешную штуку...

   Я очень любил разные штуки. Оживился...

   - Пойдем, Володя, в кабинет. Там расскажешь.

   - Разговор короткий, - сказал Володя, когда мы перешли в кабинет. - Я вскружил голову одной твоей знакомой, и мне нужна твоя помощь.

   - Какая знакомая?

   - Жена твоего приятеля Кашкадамова, Марфинька.

   Я ахнул.

   - Да не может быть?! Марфинька? Ха-ха!.. А что же думает на этот счет дружище Кашкадамов?

   - Он ничего не знает. Только как будто подозревает... И сидит весь день, как сыч, дома.

   - Что ж тебе нужно от меня?

   - Вытащи его часика на два куда-нибудь по важнейшему делу, а я в это время...

   Мы схватили друг друга и стали хохотать. Веселые были...

   - Вот осел Кашкадамов! - сказал я. - Правду говорит поговорка: "Муж узнает последний". А недурно было бы устроить с ним такую штучку. Ха-ха! Не будь дураком.

   - Не правда ли? - подхватил Володя.

   Я обожал всякие мистификации, и потому план у меня составился сразу.

   - Это нужно сейчас сделать?

   - Сейчас.

   - Пойдем.

   Вышли мы на улицу, смеемся. Я смеюсь, Володя смеется... Даже оглядываются все на нас. Володя остановился у фотографической витрины, вынул портсигар, закурил.

   Закурил из его портсигара и я. Нужно вам сказать, что портсигар у него был замечательный: чугунный, нарочито грубой работы, а в углу вставлены три жемчужины, рублей по сто каждая. Володя во всем оригинальничал, даже в этом.

   Закурили мы, пожали друг другу руки и расстались. Он занял выжидательную позицию на скамейке в сквере, а я полетел к Кашкадамову.

   Марфинька встретила меня как ни в чем не бывало... (Вы представить себе не можете, как эти женщины притворяются.) А Кашкадамов обрадовался.

   - Наконец-то, - говорит, - выкарабкался ты из своей берлоги. Как живешь?

   - Ничего, - говорю, - только я очень расстроен. У меня к тебе есть важное дело... Ты не можешь ли сейчас поехать со мной часика на два в одно укромное место?

   - Если тебе очень нужно - пожалуй.

   - Очень, - кричу я. - Очень!!

   Одел я его, раба Божьего, повез в какую-то захудалую гостиницу на краю города (чтобы время-то, время протянуть).

   - Да что такое? - спрашивает он по дороге.

   - А то такое, - печально говорю я, смахивая слезу (игра была изумительная!), - что, может быть, завтра меня уже не будет в живых...

   - Глупости! Что такое?

   - Глупости? Ты так думаешь? Знай же, что завтра я должен драться на дуэли.

   - С кем?!!

   Я вынул из кармана карточку какого-то комиссионера по продаже велосипедов и показываю:

   - Вот с этим. Ксаверий Белинский. Богатый польский помещик. Я ему вчера дал в городском саду пощечину.

   - С ума ты сошел? За что?

   - Он оскорбил какую-то приличную даму, а я вступился. Слово за слово...

   Мой Кашкадамов забеспокоился.

   - Черт возьми! Действительно, может быть, дело серьезное. А сейчас куда мы едем?

   - В гостиницу "Калькутта". Туда должны приехать секунданты... Может быть, ты уговоришь их, урезонишь?..

   Этот осел обнял меня, поцеловал; на глазах слезы.

   - Будь покоен. Выручу.

   Приехали мы в "Калькутту", потребовали бутылку вина и... просидели битых два часа.

   - Где же твои секунданты?

   - Недоумеваю, - говорю я, еле удерживаясь от смеха. - Не струсил ли пан Ксаверий?..

   - А где он живет?

   - Где? Он дал свой адрес: гостиница "Три звезды", No 39.

   - Ага! Так вот что: едем к нему, ты подождешь меня на извозчике, а я выясню все, что нужно, с Ксаверием. Может, дело и улажу.

   Я рассыпался в благодарносгях, поцеловал его, поехали мы в "Три звезды". Спрашиваем у швейцара:

   - Стоит в 39-м номере помещик Ксаверий Белинский?

   - Никакого Ксаверия нет, да и номеров у нас всего тридцать два.

   - Ну? - спрашивает меня Кашкадамов. - Как ты это все объясняешь?

   - Как? Одно думаю: струсил мой пан, несмотря на то что я наделил его пощечиной, и дал фальшивый адрес. Во всяком случае, Кашкадамов, я очень тебе благодарен. Спасибо! Прощай. Мне пора домой.

   Никогда, дети мои, человек, не бывает так доволен, как тогда, когда он подстроит гадость своему ближнему. Лечу я домой - ног под собой не слышу. Пообедал с таким удовольствием, как никогда, отправился после обеда в спальню вздремнуть, разделся, упал, как подстреленный, на широкую уютную кровать - и что же вы, детишечки мои, думаете? Мистификация-то, оказывается, еще не кончилась! Засовываю я руку с часами под подушку и - наталкиваюсь на что-то твердое. Вынимаю - портсигар! Грубой чугунной работы, с тремя крупными жемчужинами в углу.

   До сих пор я недоумеваю: для чего это было сделано и кем это сделано?.. Если это жена хотела сделать мне сюрприз, заказав тайком дубликат (она знала, что мне Володин портсигар очень нравится), то почему она настойчиво отрицала это, когда я бросился ее благодарить? Если это Володя хотел сделать мне подарок за оказанную ему мною услугу с женой Кашкадамова, почему он не дал мне его в руки? Да и когда он мог успеть принести его, если жена клялась, что он не возвращался после того, как вышел со мной? Да и зачем ему было возвращаться ко мне, если он стремился к Марфиньке? Можно было бы предположить, что, сидя у меня в кабинете, Володя забыл свой портсигар на столе, а прислуга, думая, что это мой, сунула его под подушку в нашей спальне... Но это невозможно: ведь портсигар был у Володи, когда мы с ним вышли от меня. Он сам, своими руками угощал меня папиросами...

  

  

   Старик недоумевающе посмотрел на нас и умолк.

   - Так вы и не знаете, в чем дело? - сочувственно спросили мы. - До сих пор?

   - Так и не знаю. Но не правда ли - пресмешная история?

   - Уморительная!!

   Мы расхохотались, вскочили, бросились к польщенному старику и стали его целовать...