Зарин Андрей Ефимович - Рассказы

"justify">   - Сел! - Трехин опустился на стул, вытянул ноги и закурил папироску.

   - Рекомендую вам говорить только правду, - предупредил Ястребов и предложил обычные вопросы.

   - Трехин, Степан Петров, православный, тридцати четырех лет, холостой, дворянин, поручик в отставке. Вот! Под судом не был, у следователя впервые! - Трехин затянулся папироской.

   - Так. Так вот, некая девица Караваева обвиняет вас...

   Трехин резко повернулся на стуле.

   - В убийстве дяди! Ха-ха-ха!

   - Что вы можете сказать по этому поводу? - сухо спросил следователь.

   - То, что она - дура! Захоти я, и она сегодня же придет к вам и будет клясться, что наплела, но мне плевать!

   - Однако вы не любили своего дяди?

   - За что любить? Жид, закладчик.

   - Вы грозили убить его?

   - И не раз! И убил бы, если бы на момент попал, - сверкая глазами, ответил Трехин.

   - Гм... И вот он убит... Где вы были двадцать седьмого числа?

   - Разве я помню!

   - Ну, постарайтесь припомнить. Припомните хотя, были вы в Павловске или нет?

   - В Павловске? Был!

   - И поздно уехали?

   - В час ночи.

   - И дядю видели?

   - Видал.

   - Где?

   - На вокзале. Он шел и разговаривал с одним молодым человеком. Пошел мимо театра, по дороге к павильону.

   Следователь быстро переглянулся с Флегонтовым.

   - Ну-с, а вы, значит, сзади шли.

   - Да, - угрюмо ответил Трехин, - я с ним говорить хотел.

   - И что же?

   - Не дождался, когда он кончит, и бросил их.

   - Куда же вы пошли?

   - А это уж мое дело, - резко ответил Трехин.

   - Совершенно верно. Потрудитесь подписать ваши показания.

   - С полным удовольствием! - и Трехин с росчерком подписал свою фамилию. - Извольте!

   - А теперь, господин Трехин, - сказал следователь, - я вас должен арестовать и препроводить в тюрьму!

   Трехин вскочил и исступленно завопил, тараща глаза:

   - Что ж, вы мне не верите? Дворянину не верите? По оговору девки я - убийца?

   - Пожалуйста, не кричите! - сказал Ястребов. - Возьмите его! - приказал он вошедшей тюремной страже.

   Трехин хотел что-то сказать, приостановился, но вдруг с отчаянием махнул рукою и вышел из камеры. В эту минуту вошел городовой с рассыльной книгой.

   - А! Резцова привели?

   - Так точно-с! - ответил городовой, подавая книгу Ястребов расписался.

   - Впустите его!

   В камеру широким шагом вошел Резцов и остановился у порога с видом привычного ко всему человека.

   Это был парень лет тридцати, типичный мастеровой, в высоких сапогах и пиджаке поверх парусиновой грязной блузы.

   - Вас вчера задержали в доме терпимости на Подольской улице?

   - Так точно.

   - Кутили?

   - Так точно.

   - На какие же деньги?

   - Нашел. Шел это ночью по Загородному мимо полка и нашел. Лежит папиросница. Я ее взял, а в ней деньги.

   - Так. Лукерью Анфисову вы знаете?

   - И очень даже хорошо. Земляки.

   - Когда вы у нее были в последний раз?

   - Позавчера, двадцать седьмого числа.

   - И пробыли?

   - Так часов до восьми. На восьми уехал.

   - А не поранее?

   - Никак нет. Спросите ее.

   - Хозяина Дергачева вы видели?

   - Не видел. Лукерья ходила в комнаты. Он обедал, потом спал.

   - Так что вы ушли после него?

   Резцов чуть улыбнулся и ответил:

   - Зачем после, когда в восемь часов?

   - А он ушел в котором часу?

   - А я - то почем знаю! - уже резко ответил Резцов.

   - Пока довольно, - сказал следователь и приказал увести Резцова.

   - Господин просят войти, - сообщил сторож и подал Ястребову карточку.

   Ястребов прочел: "Карл Эмильевич Розенцвейг".

   - Проси!

   В комнату вошел маленького роста, седой старичок, одетый в длинный нанковый сюртук, с тростью в руке.

   Он церемонно поклонился, сел и, обернувшись всем корпусом к Ястребову, заговорил:

   - Я за убийств господин Дергачев прошу взять господина Савельев. Да! Молодой господин Савельев. Николай Николаич! А почему? Господин Дергачев и я с ним давали денег под вексель, под гут вексель. И Савельев давал два вексель на тысячу двести рублей и брал у нас деньги. А потом мы узнал, что его папаша не давал свой подпись.

   - Значит, этот Савельев дал вам с чужой подписью вексель?

   - Ja! {Да! (Нем.).} С подписом отца, коммерц-советник Савельев.

   Следователь кивнул.

   - Ja! - продолжал немец. - А двадцать восьмого им был срок, и я видел, как Савельев этот был в Павловск и ловил Дергачев и был пьян. Это он убил его и взял вексель!

   - Завтра я осмотрю бумаги покойного, и если этих векселей не окажется, я приму к сведению ваше сообщение.

   - Пожалуйста! Это очень дурной молодой человек! Николай Николаевич, сын Савельева, свой дом на Гороховой, у Красного моста. Это он сделал!

   Немец встал, торжественно откланялся и вышел. Ястребов вскочил с кресла.

   - Вот вам и третий! Что вы скажете?

   - Трудное дело, Виктор Иванович, - вздохнув, сказал Флегонтов. - Запутанное дело!

  

  

   Патмосов подоспел к выносу тела.

   Мимо него пронесли гроб и прошли немногие из провожавших, какие-то женщины и между ними Марья Васильевна. Лукерья собиралась запереть двери и идти тоже, когда Патмосов нагнулся и как будто поднял с порога серебряный портсигар.

   - Смотри, обронил кто-то!

   Лукерья взглянула на вещь и побледнела. Дверной ключ упал у нее из рук.

   - Узнала? - тихо сказал Патмосов.

   - Ничего не узнала! - грубо ответила Лукерья. - А напугали вы меня!

   - Ну, так моя находка, - усмехнулся Патмосов и пошел к кладбищу.

   Скоро он догнал процессию и зорко осмотрелся, но ничего из того, чего он ждал, не увидел.

   Он дошел до кладбища, был в церкви и уехал домой с твердым решением отыскать "Сережу" и "В.".

  

  

   На другой день Патмосов, еще лежа в постели, получил от Ястребова телеграмму, которой тот звал его к себе.

   - Ишь его разбирает, - усмехнулся Патмосов и, отложив письмо в сторону, стал одеваться.

   В это время раздался звонок, и в комнату Патмосова заглянула прислуга.

   - Вас один барин повидать хочет! - сказала девушка.

   - Проси! - Окончив туалет, Патмосов вышел в свой рабочий кабинет, куда уже входил пожилой господин, одетый с изысканной простотой.

   - Алексей Романович Патмосов?

   - К вашим услугам!

   - Я к вам с рекомендацией от Ивана Дмитриевича, - сказал гость. - Выручайте, а я уж не обижу!

   Гость протянул визитную карточку Путилина, на которой Патмосов прочел просьбу оказать всякое содействие подателю.

   - Чем могу служить? Садитесь!

   Гость опустился в кресло.

   - Меня зовут Николай Поликарпович Савельев. Может, слышали?

   Патмосов поклонился с улыбкою.

   - Как же не знать Савельева!

   - Известно вам, что у меня есть сын?

   Патмосов кивнул.

   - И о нем все известно?

   - Не у дел, любит кутить, тратить...

   - Сегодня, в шесть часов утра, я побывал у его приятеля, большого мерзавца, Константина Дмитриевича Носова. Ну-с, так тот объяснил, что сын мой дал этому Дергачеву с моей подписью векселей на тысячу двести рублей, получив восемьсот рублей, и двадцать седьмого, заметьте, был у него в Павловске, а двадцать восьмого им срок. Вот и все.

   - И вы думаете?..

   Савельев вытер платком вдруг вспотевшее лицо.

   - Ничего не думаю и всего ожидаю. Так вот, просьба. Расследуйте это дело и, если можно, спасите мальчишку! - Савельев взял за руку Патмосова.

   Патмосов сочувственно пожал его руку и ответил:

   - Будьте покойны, по простому подозрению его не привлекут. Я выгорожу. А теперь вы можете взять его на поруки. Я сейчас еду в Царское.

   Савельев встал.

   - Я не забуду вам этого!

   - Глупости! - ответил Патмосов, провожая гостя до самых дверей.

   "И с чего он схватил Савельева?" - думал Патмосов через полчаса, идя к вокзалу Царскосельской железной дороги.

  

  

   Ястребов встретил его радостный и возбужденный.

   - Вы у меня обедаете, - сказал он, - и поговорим. Я другими делами занят, но скоро освобожусь. Вы необходимы мне!

   Патмосов поклонился.

   До обеда было еще добрых три часа, и он не спеша направился к Павловску, мимо того места, где было совершено убийство.

   Он шел дальше, глубоко задумавшись, когда вдруг услышал густой лай большой собаки; он обернулся; его нагонял всадник, а впереди всадника бежал огромный дог, оглашая пространство лаем.

   Вдруг к ногам Патмосова упал предмет, при виде которого он вздрогнул всем существом.

   Это был окурок папиросы. Окурок с таким же длинным мундштуком, такой же толщины, как те...

   Патмосов с жадным любопытством взглянул в сторону удалявшегося всадника и увидел только широкие плечи и густые каштановые волосы, прикрытые соломенной шляпой.

   Он рванулся было бежать за ним, но потом одумался, добрался до первой скамейки и сел на нее. Подле него дворник мел дорогу.

   - Богатое место! - сказал ему Патмосов.

   - Мое-то? - удивился дворник.

   - Не ваше, а эта дорога! Сколько по ней собственных экипажей едет, сколько тысячных коней! А верхом! Вон сейчас проскакал. Кто это? Не знаете?

   - Где их всех знать! Этот из Царского. Часто ездит. Пронесется туда, потом назад - и все! Завсегда с собакою.

   Патмосов встал, кивнул дворнику и бодрым шагом пошел к Ястребову.

   - Мы на балконе сядем, - сказал следователь радушно, - жара! У меня великолепнейшая ботвинья!

   Они съели ботвинью, съели отбивные котлеты, малину со сливками, и, наконец, прислуга подала коньяк и кофе.

   Ястребов налил кофе, предложил гостю сигару, рюмку коньяку и наконец, раскурив сигару, откинулся к спинке плетеного кресла.

   - Ну-с, дорогой Алексей Романович, теперь поговорим! Вы знаете, я вчера еще арест сделал и ни свет ни заря уже допрос снял.

   - Молодого Савельева? - сказал Патмосов. Ястребов вытаращил глаза.

   - Вы откуда знаете?

   - Я все знаю, - улыбнулся Патмосов, - но что же вы от него узнали и почему арестовали?

   - На него вчера показания сделал компаньон Дергачева, Розенцвейг.

   - Так!

   - Он видел его с Дергачевым - раз, а два - у Дергачева были векселя с подложной подписью, работы этого господина Савельева.

   - Так!

   - Но что важно, на него указывает Трехин. Наконец, Савельев сказал сперва, что не видел, потом видел, и совершенно не говорит, где был ночью. Вот видите, подозрительно? А? Да, да! И еще! Векселей его я не нашел у Дергачева. Вчера с судебным приставом все пересмотрел. Векселей куча, и все по срокам разложены, а его векселей нет! А?

   Патмосов молчал.

   Ястребов поправился в кресле.

   - Теперь этот Трехин! - заговорил он снова. - Тоже не говорит, где ночь провел, тоже видел Дергачева, и ко всему - неистовый человек. Совершенно одержимый! А убить - расчет, едва он узнал, что наследство может мимо носа пройти. А?

   Патмосов опять промолчал.

   - И, наконец, Резцов! Этот - прямо разбойник. Был на очной ставке с дворником и все свое: "Уехал в восемь часов, а деньги - нашел!"

   - Портсигар Лукерья признала. Вот он! - Патмосов положил портсигар на стол и передал эпизод с Лукерьей.

   - Вот видите! - оживился Ястребов и заговорил просительным голосом: - Теперь все от вас зависит, голубчик, Алексей Романович!

   - Что же от меня-то?

   - Обличить их надо! Где были, когда выехали, как убили, чем. Я вам бумажки уже изготовил. Сделайте обыски у них, опросите всех. Господи, да вы уж знаете все это! - взмолился Ястребов.

   Патмосов встал, встал и Ястребов.

   - Вот эти бумажки. Пожалуйста!

   - Хорошо, я сделаю, - сказал Патмосов, прощаясь с хозяином.

   - Ну вот. Ведь из трех уж, наверное, один убийца!

   - Четвертый! - засмеялся Патмосов и, пожав руку хозяину, вышел в сад.

  

  

   По пути домой Патмосов размышлял: "Который из трех? Да, понятно, четвертый! И этот четвертый - тот всадник с собакою. И это - убийство не для грабежа. Все ясно. А тайна - в письмах и там, подле Серёжи! Да, да!"

   Дома он сел к столу, взял лист бумаги и написал:

   "Уважаемый Николай Поликарпович! Знаю наверное, что сын ваш не совершил этого дела. Что касается опрометчиво подписанных бумаг, то они исчезли неизвестным образом. Ваш...".

   Он подписался, вложил письмо в конверт и надписал адрес Савельева.

  

  

   Таинственный всадник был найден Патмосовым на другой же день.

   В двенадцать часов дня он уже сидел на той скамье, в парке Павловского вокзала, подле которой вчера видел всадника, курил, читал газету, гулял по аллее, а время ползло, как черепаха.

   Но вот пошел второй час, и на аллее из Царского показался всадник.

   Патмосов внимательно разглядел его.

   Это был красавец блондин лет тридцати шести, с окладистой русой бородой, с пышными волосами, богатырь по сложению. Он ехал медленным шагом, держа руки на луке седла.

   "Теперь ждать, когда поедет обратно", - решил Патмосов и пошел по прямой аллее до первого поворота в Царское.

   Этого места всаднику не миновать.

   И опять потянулись часы ожидания.

   Но вот раздался лай собаки, и показался всадник.

   На этот раз он ехал крупной рысью и мерно подскакивал на седле.

   Патмосов проводил его глазами до следующего поворота и, заметив направление, быстро пошел за ним.

   Дойдя до поворота, он увидел сторожа парка и спросил его:

   - Скажите, в каком направлении проскакал господин на лошади? Еще с ним большая собака... Я поднял портсигар, который он обронил! - и Патмосов показал серебряный портсигар.

   - А прямо в ворота и налево!

   Дойдя до Софии, Патмосов с тем же вопросом обратился к городовому.

   - По этой улице!

   Дальше, на углу Велиовской, городовой ему сказал:

   - Господин Санин, дом нумер девять!

   Первая часть задачи была выполнена.

   Патмосов прямо направился в полицейскую часть, назвал себя и попросил дать справку о Санине.

   - В одну минуту! - с готовностью отозвался пристав. - Богатейший барин. Художник. Портреты пишет и, говорят, дешевле двух тысяч не берет! А? Зовут Сергеем Матвеевичем, а живет здесь в гостях, у князя Таруханова, кирасира.

   - А в городе?

   - В городе у него мастерская. Позвольте! - он заглянул в листки. - Тучкова набережная, три. Ишь куда занесло!

   - Благодарю вас!

   Патмосов почувствовал смущение. Такое лицо вряд ли может быть убийцей.

   Вдруг он остановился посреди дороги и крепко хлопнул себя по лбу. А! Он - Сергей, и тот - Сережа! Что же это значит?

  

  

   На другой день Патмосов нарядился денщиком и направился на Тучкову набережную, три.

   На тяжелой, массивной двери он прочел дощечку: "Сергей Матвеевич Санин" и смело дернул шнур звонка.

   Дверь отворил молодой человек плутоватого вида, без пиджака, подпоясанный зеленым фартуком, с метелкой в руке.

   - Чего тебе? - спросил он.

   - Полковница прислала, - простодушно ответил Патмосов, - приказала спросить, когда приехать портрет писать?

   - Сергей Матвеевич завтра быть обещался, - ответил слуга.

   Патмосов не уходил. Он подмигнул слуге и сказал:

   - А где тут у вас портерная, мил человек? Пивка бы парочку!

   Лицо слуги тотчас изменилось.

   - Подожди секунду, я надену спинжак и тебя проведу! Войди пока! - он впустил Патмосова в прихожую и бегом взлетел по лестнице во второй этаж. - Сичас! - крикнул он.

   Патмосов огляделся.

   Передняя представляла роскошную комнату, уставленную растениями и статуями. Взор Патмосова быстро скользил с предмета на предмет и вдруг приковался к длинной стойке для палок.

   Патмосов стал перебирать трости.

   Вдруг он нагнулся и быстро поднял лежавшую внизу палку.

   Она была выточена из американского дерева и оканчивалась топориком вершка два шириною. Патмосов взял ее за середину и взмахнул ею.

   Лицо его осветилось торжеством.

   - Вот и я, - сказал слуга, сойдя с лестницы, - любовался?

   - Много палок, - ответил Патмосов, - а с этой хоть на медведя!

   - Редко берет. Последний раз брал, вернулся, швырнул: "Тяжелая, - говорит, - убери!"

   - Давно брал? - небрежно спросил Патмосов, идя к двери.

   - Нет. С ей он к князю уехал, а позавчера привез. Приезжал.

   - Часто бывает?

   - Теперь нет. Вот завтра будет.

   Он запер подъезд, положил ключ в карман и пошел с Патмосовым, добродушно болтая.

   - Мне у его житье, как на квартире. Что барин! Ей-Богу! Коли пришел кто - на чай тебе. Меньше полтины и не дают.

   Они вошли в портерную, Патмосов спросил пива, и тот продолжал:

   - Только комнаты убери, кисти вымой, и все! Кухарка готовит. Совсем барин! А жалованья - двадцать пять!

   - Ваше здоровье, как вас звать?

   - Василий Афанасьевич. А вас?

   - Петр Демьяныч.

   Они выпили.

   - А давно вы у него на службе?

   - Второй месяц. Раньше у него жил такой непутевый, пьяница: какие-то письма у него украл, ну, барин и выгнал!

   Сердце Патмосова забилось.

   - Письма? - повторил он.

   - Мне Матрена сказывала. Барин, слышь, чуть не убил его. Потом выгнал.

   Словно свет озарил Патмосова.

   Допив пиво, он расплатился, крепко пожал руку Василью и сказал:

   - Так передайте барину, чтобы подождал!

   - Ладно. Приходи еще.

   Патмосов проводил его до дверей подъезда, и они расстались.

  

  

   Ястребов чувствовал раздражение на Патмосова.

   - Опять не был, - сказал он Флегонтову, входя в камеру, - это черт знает что! Это недобросовестно! Что я без него буду делать, а?

   В это время вошел сторож.

   - Просит принять кухарка эта.

   - Какая кухарка?

   - Та, что у убитого служила.

   - Зови, зови! - следователь оживился.

   В камеру вошла Лукерья и с грохотом упала на колени.

   - Виноваты мы, - тихо покаялась Лукерья, - ограбили покойника. Я и Прохор.

   - Убил он? - спросил Ястребов.

   - Что вы, прости Господи, - и Лукерья даже отодвинулась. - Ограбили его, точно...

   Следователь разочарованно вздохнул.

   - Как же, когда и что?

   - Добро всякое, а денег тысячу.

   - Когда же украли?

   - Как барин на музыку пошел. Я - четыреста, а он - шестьсот взял. Вещи тоже взяли. Которые в щекатулке, внизу были. Заперли. Прохор и ушел.

   - А где вещи?

   - Его не знаю, а что у меня, так вот! - и Лукерья положила перед Ястребовым сверток.

   Он развернул его и увидел пачку денег, два браслета, часы, цепочку, серьги и крупную брошь.

   - Губа не дура! - усмехнулся Ястребов, отодвигая вещи. - Ну, молодец, что покаялась! Грамотная?

   - Грамотная! - уже бойко ответила Лукерья.

   - Ну, вот - подпиши! - Ястребов взял от Флегонтова записанное показание, громко прочел его и положил перед Лукерьей. - Подпиши!

   Она подписала.

   - Ну, а теперь тебя арестовать надо!

   Лукерья покорно кивнула головой. Ястребов написал приказ, и Лукерью увели.

  

  

   Патмосов с утра стал готовиться к предстоящему свиданию.

   Он наклеил себе бороду и на нос нацепил пенсне с темными стеклами.

   После этого он надел форменные военные брюки, белый китель е полковничьими погонами, повесил шашку, взял общегвардейскую фуражку и с удовлетворением оглядел себя в зеркало.

   Он еще раз оглядел все мелочи, взял три письма Веры Андреевны, тщательно спрятал их и суеверно перекрестился.

   На улице Патмосов взял извозчика и поехал на Тучкову набережную.

   Василий тотчас отворил ему. Теперь он был одет в серый казакин со светлыми пуговицами.

   - Барин дома? - спросил Патмосов.

   - Дома-с! Пожалуйте! - и Василий указал ему на лестницу.

   На площадке показался художник в серой блузе. Солнце освещало его львиную голову, он был красив, как Антиной.

   Сердце Патмосова сжалось.

   Он предпочел бы видеть на его месте типичного злодея.

   - Сюда! Сюда! - говорил звучным голосом Санин. - Ко мне, в мастерскую! С кем имею честь? Дурак-слуга сказал, что ко мне собиралась барыня.

   Патмосов поднялся наверх и не решился пожать протянутую ему руку.

   Он взял в одну руку фуражку, а другой вынул носовой платок.

   - Полковник Снегирев. Вчера правда моя жена к вам собиралась и денщика послала, но жара, мигрень... знаете? И вот я вместо нее. А что до барыни, так, может, к вам еще кто собирался?

   - Нет, нет, - поспешно ответил Санин, - избави Бог! Сюда! - Он отпахнул тяжелую портьеру, и они вошли в громадную мастерскую в два света, со стеклянной крышей.

   Санин размашисто двинул мягкое кресло, поставил подле него курительный прибор и сказал:

   - Садитесь, курите и говорите, чем могу служить, а я помалюю!

   Он сел на табурет перед мольбертом и взял из вазы кисть.

   Патмосов опустился в кресло и заговорил непринужденным тоном:

   - У вас тут целый музей! Даже внизу: и зверинец, и коллекция палок. Прекрасные палки!

   - Да, есть! - небрежно ответил Санин.

   - Одна, которая с топором, - продолжал болтать Патмосов, в то же время следя за лицом Санина. - Недорогая, но незаменимая. Если ей стукнуть! Я знаю случай, когда одним ударом такой палки разбили голову, как орех. Вам, вероятно, случается бродить по пустынным местам?

   Патмосов увидел, как омрачилось лицо художника и как дрогнула кисть в его руке.

   - Палка дрянь, - сказал он после минутного молчания, - я велел ее убрать, а этот дурак все ее ставит.

   Патмосов взял из ящика папироску с толстым, длинным мундштуком и спросил:

   - Вы всегда курите эти папиросы?

   - Всегда, - уже с некоторым раздражением ответил Санин, - а что?

   Патмосов закурил и, стараясь казаться равнодушным, сказал:

   - Приметные очень. Если бы вы совершили преступление, по одним этим папиросам вас могли бы найти и обличить!

   Рука у Санина задрожала, и он быстро откинулся от мольберта.

   - Я бы унес с собой свои папиросы, - сказал он с деланным смехом.

   - А окурки? - тихо произнес Патмосов и замолчал.

   Санин резко двинулся на табурете и, отвернув лицо, будто роясь в красках, сказал:

   - Будьте добры объяснить мне цель вашего визита. Признаюсь, наш разговор начинает меня утомлять.

   Патмосову стало жаль этого человека.

   - Я хотел просить вас написать мне картину.

   - Я картин не пишу, - глухо ответил Санин. - Я портретист.

   - Здесь главным образом лица. Если позволите, я расскажу ее содержание.

   Патмосов видел, как сбежала краска с лица Санина, и слышал его прерывистое дыхание.

   - Расскажите, - глухо произнес он.

   - О, в двух словах! - сказал Патмосов. - Ночь; дорожка вдоль оврага; на ней двое. Один энергичный, сильный, молодой, другой - пожилых лет, дряхлый, с хитрым, развратным лицом. И этот сильный поражает его в голову палкой, на конце которой...

   Санин вдруг вскочил, и лицо его исказилось бешенством.

   - Ты не офицер, ты - агент! - закричал он и бросился на Патмосова.

   Тот успел отскочить за кресло.

   - Что же, вы хотите и меня убить? - сказал он спокойно.

   Санин остановился, схватился за голову руками и со стоном повалился.

   Патмосов с глубоким состраданием смотрел на совсем недавно еще гордого и сильного человека, у которого теперь вздрагивали, как у ребенка, плечи.

   - Арестуйте меня, - наконец глухо сказал Санин, - да! Я убил этого мерзавца, той палкой.

   - Я не буду вас арестовывать, - ответил Патмосов, - поезжайте завтра в Царское, явитесь к следователю сами с повинной.

   Санин поднял голову и с удивлением взглянул на Патмосова.

   Тот угадал его мысль.

   - Если бы вы убежали, я нашел бы вашу корреспондентку...

   При этих словах Санин опять вскочил как бешеный.

   - Откуда вам это известно?

   - Из этих писем, - Патмосов показал три письма.

   - Ее письма! Но я их все взял! - наивно воскликнул Санин.

   - Не все! Дергачев был хитрее и три письма держал у себя в бумажнике.

   - О, мерзавец! - проговорил Санин. - Он бы снова нас мучил!

   Он помолчал, потом встал, прошел по мастерской, вернулся и сказал:

   - Я вам все расскажу! Все! Судите!...

   Патмосов молча кивнул.

   Санин начал свой рассказ, сперва волнуясь, потом спокойнее, и его прекрасное лицо оживилось воспоминаниями любви.

  

  

   - Это началось четыре года тому назад. Да! Четыре года будет семнадцатого августа. Ее муж заказал мне с нее портрет, и я к ним приезжал для сеансов. Ее муж носит старинную аристократическую фамилию, богат несметно, красив, несмотря на свои шестьдесят четыре года, и благороден на редкость. Ей всего двадцать шесть лет, и он ее мужем является только номинально. Она - дочь его боевого товарища, осталась сиротою, и он не придумал лучшей формы опеки, как жениться на ней, и относится к ней как отец. Буквально. Она платит ему привязанностью и ухаживанием. И вдруг - я на дороге! Я со своей любовью!... Да, так началась наша любовь.

   Санин закурил папиросу, бросил ее, взял новую и заговорил снова:

   - Должно было случиться то, что случилось. Она забеременела. Да! Это было наше счастье и наш ужас. Счастье - увенчать любовь свою живым плодом, ужас - открыться. Не для меня! Я всегда молил ее об этом, но для нее. Она была убеждена, что ее муж не перенесет этого открытия. Приводил ее в ужас и скандал, который мог разразиться в обществе. Она - женщина своего круга, своих понятий. Я понимал ее и разделял ее страхи. И тут нам выпала вдруг удача. Генерал уехал в Англию, оттуда в Америку на семь месяцев. Он звал с собою жену, но она уклонилась и назначила ему свидание в Париже... Это было удачей. Она уединилась и родила прекрасного мальчугана.

   Лицо Санина озарилось широкой, светлой улыбкой.

   - И началось наше новое счастье. Счастье отца и матери. Я его поместил в надежные руки, а потом решил, едва отнимут его от кормилицы, перевезти к себе. И все пошло прахом!

   Он тяжело перевел дух и продолжал:

   - Это случилось совсем недавно. Всего с месяц. Она приехала ко мне в безумном ужасе и показала письмо от какого-то негодяя. Негодяй писал, что знает про ее связь, знает, что у нее есть ребенок и где он и что он все это огласит, если она не заплатит ему пять тысяч рублей. За эту сумму он продавал ее письма. Письма ко мне! Я бросился в спальню, где в ящике стола держал ее письма. Их не было! Да, только тогда я понял, как надо беречь тайны. Надо сжигать все! Записку, ленточку, всякий знак. Надо держать себя с любовницей, как с зачумленной. А я, болван, берег ее каждое письмо как святыню!

   Он ударил себя по лбу и сжал кулаки.

   - Очевидно, их украл мой слуга. И едва уехала Вера, как я набросился на слугу. Я его встряхивал, как мешок, швырял, как кошку, я готов был пытать его огнем и железом. Он ревел, ползал на коленях и во всем сознался. Через других слуг-негодяев он узнал, что один мерзавец платит хорошие деньги за господские письма. Мой каналья был не дурак. Несомненно, он знал нашу тайну и отправился к этому Дергачеву. Да! И продал меня за триста рублей.

   Он помолчал, потом продолжал:

   - Слугу я выгнал, а сам поехал к Дергачеву в Павловск и вызвал его на вокзал. Там я объяснился с ним. Я предложил ему две тысячи.

   Он вскочил, сел, снова вскочил, и лицо его теперь горело злобою.

   - Тут и начались пытки! Он торговался и после каждого свиданья слал ей письма с угрозами, а она ехала ко мне и писала ко мне умоляющие письма. Это был месяц сплошных мук. Я все же выторговал тысячу. Он согласился отдать мне письма за четыре тысячи.

   Санин горько усмехнулся.

   - Значит, за тысячу он припрятал три письма! Ловко! Да? - и он продолжал: - Двадцать шестого числа я собрал всякими способами три тысячи рублей и известил его, что двадцать седьмого куплю свои письма. Я бегал, искал, но нашел еще только сто рублей. И я поехал.

   Патмосов кивнул.

   - Мы условились встретиться в десять часов вечера. Я ждал его, он не шел. Одно это ожидание уже обозлило. Наконец он пришел...

   Санин перевел дух.

   - И тут началось! Я сказал, что остальные четыреста я отдам ему завтра. Он ответил, как хам: "Тогда и письма" и хотел уйти. Я удержал его и стал упрашивать. Мы начали спорить. Он дразнил меня: то вынимал пакет из кармана пальто, то прятал его назад. И ничего бы не было, - сказал Санин, - если бы не пустяк.

   Он тяжело перевел дух.

   - Я взял его за пальто, за борт, а он вдруг заорал: "Вы хотите убить меня!" и толкнул. Во мне словно пружина лопнула. Все завертелось, закружилось, и, когда я очнулся, он лежал на земле. Я нагнулся. Кровь! Тогда я понял, что сделал. По моей палке текла кровь. Ко мне вдруг вернулось спокойствие. Я нагнулся к нему и выдернул у него из кармана пакет. Потом отошел, старательно вытер и вычистил палку и пошел на музыку. Повидал двух-трех человек и пешком вернулся в Царское, где живу у своего приятеля. Вот! - окончил он. - На другое утро я послал ей письма.

   Он замолчал и опустился в кресло, закуривая пятнадцатую по счету папиросу.

  

  

   Патмосов первый прервал молчание.

   - Вы должны теперь открыться следователю, - сказал он, - сейчас у него трое в подозрении, и из них двое совсем невинны.

   - Но как? Я тогда должен рассказать все? Открыть ее имя! Я не могу! - воскликнул Санин.

   - Слушайте. Я помогу вам. Идите к следователю, расскажите ему факт убийства, а причину придумайте, какую хотите. Он любил женщин, был развратник.

   - А эти письма? - сказал Санин. - По которым вы додумались?

   Патмосов вынул их из кармана и решительно протянул Санину.

   - Возьмите их и уничтожьте!

   Санин жадно схватил их и воскликнул:

   - О, теперь я спокоен! Берите меня!

   - Нет, нет, вы сами!

   - Согласен.

   Патмосов сказал адрес и поднялся с кресла. Волнение душило его. Спокойствие Санина было трогательнее его недавнего отчаяния.

   - Я иду! Вам надо приготовиться.

   - Я теперь Голиаф! - засмеялся Санин. - В одиннадцать у него в камере!

   Патмосов выбежал из мастерской.

   Он вернулся домой и тотчас позвал к себе хозяйку, продиктовал ей друг за другом два любовных письма и записку с назначением свидания, подписав их все буквою "В".

   - Все!

   Молодая женщина встала.

   - А теперь вы эти записки покажете мужу, - смеясь, сказала она.

   - Да, да! Вы рискуете, - в тон ей ответил Патмосов и потом серьезно сказал: - Вы спасаете честь женщины, как люди понимают ее, и спокойствие семьи.

  

  

   На другой день Патмосов ехал в Царское Село к Ястребову, который успел послать ему четыре телеграммы.

   - Что же вы, дорогой мой, так запропали? Я истомился, ожидая вас.

   - Занят был, все этим же делом, - ответил Патмосов и, вынув из бумажника три письма, положил их на стол. - Вот письма, которые я брал. Они ни к чему.

   - Я же говорил, - сказал Ястребов, - у него любовниц тысяча! Уберите, Севастьян Лукич.

   Он кинул письмоводителю письма и снова спросил Па