Вяземский Павел Петрович - Письма и записки Оммер де Гелль

кие парохода из Афин в Сиру. 12. 2 египетские парохода из Александрии в Константинополь; сообщение это еще не совсем устроено. 13. 2 сардинские парохода из гаваней Сардинского материка во французские гавани. 14. 2 тосканские парохода из итальянских гаваней в Марсель. 15. 2 другие тосканские парохода. 16. 2 неаполитанские парохода из Неаполя в Марсель. 17. 4 неаполитанские парохода из Неаполя в Сицилию и Мальту и из Неаполя в Марсель. 18. 2 испанские парохода из Марселя в Барселону. На Черном море. 19. 3 русские парохода из Одессы в Константинополь. 20. Между Галацом и Одессою. 21.2 между Ялтой и Одессою. 22. 2 между сим последним городом и Николаевом. (В декабре нынешнего года будут ходить раз в неделю пароходы из Николаева в Анапу, Геленджик и Сухум-Кале.) 23. 1 пароход одного австрийского общества из Константинополя, через Садит и Самсун, в Трапезунд. 24. 1 пароход одного английского общества также из Константинополя в Трапезунд. 25. 1 пароход Дунайского общества из Галаца в Константинополь. С ним связаны пароходы, плавающие между Галацом и Веною. Французское пароходство в Средиземном море - самое обширное. Наша прекрасная Франция стала во главе этой сети. Покрывая Средиземное море, она заявляет, что Франция владелица этого моря. Я особенно сочувствую этому движению. Море, и именно Средиземное,- мой элемент. Я родилась всемирной путешественницей.

  

  

   Одесса. Суббота, 8 декабря 1838 года

  

   Воронцов стал очень ухаживать за мной по возвращении из Алупки. Я стала часто обедать у него и еще чаще проводила вечера у графини: я составляла ее

   135

  

   обычную партию в вист. Окончив партию, мы уселись раз у камина.

   - Вы именно из тех женщин, которые нам нужны. Вы имеете много созидательного, и ваши дела останутся долго после вас. Строгая школа, чрез которую ваши люди проходят, не останется для них без хороших, последствий. Из вашей школы многие погибнут, но зато те, которые не погибнут, наверное выйдут людьми.

   Он взял мою руку и держал долго. Он сделал какой-то условный знак, кажется, масонский, и дал мне почувствовать, что я имею право располагать его доверием. Туг мне припомнилось все, что я слышала от г. Керминьяна, от г. Гелля, что в сношениях с рабочими мужчинами или женщинами нельзя быть достаточно жестоким. Единственная наша обязанность состоит в том, чтобы мы извлекали наибольшую прибыль, а с нежничанием далеко не уедешь. Граф поднес к своим губам мою ножку, ему не очень далеко было за ней идти.

   Видя, что он так непринужден, так доверчиво ко мне относится, я имела смелость спросить его, как он мог допустить в Вознесенске, чтобы полиция так своевольничала с девками, приведенными из деревень при казачьих партиях. Неожиданность вопроса его смутила немного, но он, вскоре оправившись, сказал мне:

   - Я начну с того, что я в Вознесенске не был генерал-губернатором, все было в руках графа Витта. Но не стесняясь вам расскажу о том участии, которое я принимал в этом деле. Военная полиция заготовила их в количестве трехсот, это все были солдатские жены или дочери, которые промышляют тем же делом, и шли довольно охотно. Впрочем, как я уже вам говорил, я тут ни при чем. Граф Витт отношением за несколько дней до парада обратился ко мне с просьбою согнать из деревень триста девок, коих необходимо было иметь. Признавая требование графа Витта совершенно справедливым, я обратился к гг. Мулине и Компер, которых знал с самой хорошей стороны и как людей весьма предприимчивых. Я адресовался именно к иностранцам, потому что русского насилия сам не выношу. Мне противно своеволие мелких чиновников. Я знаю, что эти двести или триста девок с вами встретились на дороге и, кажется, еще на Днепре, в поместье Потье. Мне очень больно, что я был невинною причиною этой неприятной

   136

  

   встречи. Но что же делать? Потребность была очевидная. Гг. Потье, Мулине м Компер охотно брались устроить дело. Они просили партию всего в тридцать казаков. Два дома стояли готовые в Вознесенске и их ожидали; пища им была приготовлена. Сознайтесь, что водворить их учтивым образом было бы невозможно. В этом и заключалось все насилие полиции. Все мое участие ограничивалось сбережением дорог, по которым они проходили. Нельзя же надевать белых перчаток с таким товаром¹.

   Я подала Воронцову мою руку и пригнула средний палец. Я уже давно постигла удобство этого знака. Я моей ножкой, кажется, вполне удовлетворила графа, но он мне сказал, что заедет в три часа. Ожидаю, что-то будет.

   Школа драматического пения вполне устроилась. Старик барон и я часто, почти что каждый день ее посещали. Довольно часто ее навещали графиня Воронцова, Ольга Нарышкина, урожденная Потоцкая, графиня Северин. Потоцкая, Воронцова и Нарышкина поместили шесть девок и следили усердно за успехами. Они назначили потерявшего голос тенора Валиано и учителей танцев Тессье и Ланге. Тут я познакомилась с генеральшей Марковой. Граф Кологривов был непременный член, старик Марини, очень высокопоставленное лицо, но бывший уже в отставке. Он незаконнорожденный брат покойного князя Кочубея или сын его. Школа так процветала, что обратилась в людный салон, в который входили и уходили, чтобы узнать городские новости. Это было для меня вовсе не последнее дело. Многие дамы входили, чтобы примерять корсеты. Я выписала от г-жи Клемансон (ул. Дю-Порт-Магон, 8) четыреста роскошных атласных корсетов. Все они, разумеется, были распроданы нарасхват. Хорошо, что лед не помешал плаванию. Но не в этом штука, я когда-нибудь расскажу, какую сумму я нажила по милости Луизы Мейер, указавшей мне на брата ее, клавикордного учителя, страшного бедняка. Я часто пользовалась осенью бригом, принадлежащим голландскому генеральному консулу Тэтбу де Мариньи, для моих и мужа моего ученых исследований. Его и бриг его все знали, и сами таможенные досмотрщики не обращали на него никако-

   ^{_______________________}

   ¹В оригинале, приводимом переводчиком в тексте в скобках, стоит On ne peut pourtant pas mettre des gants blancs avec une pareille boutique.

   137

  

   го внимания. Я у него наняла этот бриг на зиму и продолжала мои плавания. Я, кажется, проболталась не на шутку, но все равно, письмо идет через молодого князя Александра Ливена, который сдаст его на почту в Неаполе.

  

  

   Одесса. Среда, 26/14 декабря 1838 года

  

   Графиня Воронцова, Ольга Нарышкина, графиня Шуазель-Гуфье, графиня Собанская, сестра графа Ржевусского, что командует кирасирским полком твоего бофрера Демидова, княгиня Голицына, урожденная Каблукова, г-жа Попандопуло, m-me Родоконаки, княгиня Манук-Бей провели у меня канун Рождества. Эти дамы, поцеловавшись со мной, представляли мне каждая работницу с принесенным подарком. Тут были: две башмачницы от Шпрингер, две белошвеи - от Дош и от Дрон, молодая девочка от парикмахера Пети и другая от Тино; закройщица от Биго и другая закройщица от Дютафуа. Визитам и приношениям не было конца. Я дала обед, настоящий пир Валтасара. Я когда-нибудь соберусь и опишу тебе его.

  

  

   Одесса. 26 декабря 1838 года

  

   Г. Скальковский, заведующий статистическим бюро при гражданском губернаторе Левашове, поднес мне свою книгу "История города Одессы 1792-1823", которую я имею честь представить вашему высокопревосходительству. Эта, к сожалению, русская книга много распространяется о герцоге Ришелье и других деятелях, которых Россия заняла у нас. Г. Скальковский доставил мне очень любопытную записку о скотоводстве и ращении лесов в Херсонской губернии, пока еще не изданную. Граф Воронцов его прикомандировал, чтобы состоять при мне. Если вы, ваше сиятельство, найдете эту записку заслуживающей вашего внимания, то я полагала бы справедливым, в воздаяние его будущих услуг, вознаградить его орденом Почетного легиона. Оно вовсе не спешно. Я намерена приобрести несколько

   138

  

   десятин леса в Бобринецком уезде, чтобы восстановить славу нашего имени в Новороссийском крае, которая - увы! - уже совсем поблекла. Порода малошерстых свиней очень способна к откармливанию на сало, которое можно доставлять в Алжир, равно как и копченые окорока. Этим промыслом с успехом занимаются местные жители. Корабли, приходящие в Черное море, могли бы быть снабжены оливковым маслом, ромом, виноградными винами, марсалой, портером, оловом в слитках и свинцом - все эти товары имеют покупателей в Николаеве или Херсоне. Русские не способны к плаванию. Это дело ведут иностранные комиссионеры, которые вовсе не предприимчивы; они ожидают заказов. Какое первобытное хозяйство! Суда идут в Николаев или Херсон с вышеобозначенным фрахтом, нагружаются в одном из этих городов и сдают свои окорока и свое сало военному интендантству в Алжире и идут за товаром в Марсель, Бордо, где окажется выгоднее. Пока дела не кончатся, каковы барыши - не огласится. Следует обязать интендантство десятилетним контрактом. Я в виде опыта хочу снарядить экспедицию и испробовать дело моими собственными средствами.

  

  

   Одесса. Пятница, 28 декабря 1838 года

  

   Я не знаю, отправлю ли я тебе мое письмо. Мы обязались честным словом держать дела в тайне.

   Графиня велела удалиться моим слугам, двое из них были мои калужские косцы, которые начинали очень ловко прислуживать. "Нам не нужно этих гадких русских",- сказала графиня, и все в один голос потребовали их удаления. Я молча, но с досадой согласилась. Русским крепостным - цены нет. Когда мы все выпили и были нараспашку, пошел такой сумбур, что нельзя было узнать, кто госпожи, кто прислужницы. Это было нечто вроде ниневийского или вавилонского торжества, где рабам служили господа. На другой день я всех десятерых мамзелей должна была отправить в часть, чтобы они не зазнались чересчур и, чего доброго, не вздумали выходить из повиновения. Я не описываю тебе моего новоселья, ни дать ни взять как бывало, когда мы были у госпожи Шаретон.

   139

  

  

   Вот уже три месяца, что я в Кларовке у генерала Потье. Мы с ним очень сблизились. Вассаль тоже женат на одной из дочерей г-на Рувье, как Потье. Оба имения соседни; оба хозяйства заслуживают описания. Император Александр, всегда либеральный, не ограничился тем, что дал взаймы г-ну Рувье сто тысяч франков, но отдал также в его распоряжение корабль для перевозки своих мериносов, закупленных в Испании, и, по возвращении, подарил несметное количество степей. В Кларовке около двадцати изб, разделенных на два отделения, в котором удобно помещаются два семейства. Но главное - экономия, в которой помещается рабочих гораздо более, чем во всей деревне. Низенький и весьма длинный дом, покрытый дерном, служит помещением приказчику. Рядом с господским домом помещены кухня, ледник, птичий двор, прачечная, погреба для плодов и для овощей. Немного вдали - сараи и конюшни на двенадцать лошадей, немного в стороне - казармы для рабочих, кузница, дом садовника, дом мельника. По дороге в деревню - две ветряные мельницы.

  

  

   Вторник, 12 марта 1839 года

  

   Я оставила мужа в Переволочной, где ему надо было быть для исследования местности, и мы расстались, вероятно, до октября или, пожалуй, до ноября. Мой дормез и фургон уже ожидали меня на постоялом дворе с моими людьми и очень ловким, но очень мелким почтовым чиновником, который назывался Филомафицким. Я познакомилась в Одессе с бароном Пфафиусом и женой его, графиней Малаховской. Ничтожное место, кажется, исправника или что-то в этом роде ему выхлопотала графиня Воронцова. Но он светски стоял выше своего места и тем паче жена его, принадлежавшая к очень аристократической и богатой фамилии. Она вышла замуж по любви и не получила никакого состояния. Они оба были поляки, и тем сердечнее было наше сближение; я с русскими почти никаких сношений не имею; они слишком "простой"¹ для меня; я не могла

   ^{_______________________}

   ¹"Prostoi" - так в подлинном письме. Примеч. переводчика.

   140

  

   пересилить внутреннего чувства собственного достоинства. П<фафиу>сы, однако, устроились очень элегантно: доходы, по-видимому, должны были быть значительными. Я у них встретила барона Ф<ранка>, который мне и назначил рандеву в Переволочной.

   Они меня очень радушно приняли, несмотря на тревогу, им причиненную очень значительной кражей, которая была сделана у самого барона Ф<ранка>. Преступниками оказались лакеи, жид и жидовка, скрывавшие украденные монеты. Барон П<фафиу>с распорядился молодцом, едва ли русскому удалось бы так энергически произвести дознание. Лакей после пятидесяти ударов палками, показал, что монеты находятся у жидовки, и, скинув совершенно добровольно - никому не вздумалось его обыскивать - свои сапоги, вынул из тряпок, обвернутых на ноги, те две тысячи рублей ассигнациями, которые он получил в уплату. Оставалось только привести к сознанию господ жидов, а это дело было не совсем легкое, потому что граф Воронцов стоит горою за жидов и вообще за всех иностранцев и не терпит, чтобы русские их грабили. Политика очень мудрая и дальновидная. Оба жида, муж и жена, содержались в доме П<фафиу>са. Их три дня держали на строгой диете, им давалось в день по две селедки и ни капли воды. Две дочери проводили весь день с родителями, их отпускали на ночь, против них никакой жалобы принесено не было. Им, однако, отпускалась та же порция. Дочерям производила сечение розгами сама баронесса, как малолетним. Несмотря на горячую любовь, которую родители питают (как вообще все жиды) к своим детям, старики упорствовали. Пасха у нас была в этом году вместе с жидами. Они вытерпели страстную пятницу, субботу и воскресенье. Вечером в понедельник, по возвращении нашем с экзекуции в имение барона Франка) - это имение и была цель моего рандеву с бароном,- укрывательство было обнаружено. Лицо Пфафиуса просияло: он очень боялся, что покражи у жидов не окажется и он останется в ответе перед графом Воронцовым. Н-ну пришла мысль раздеть обоих жидов. Найден был кожаный пояс под платьем жены; оттуда посыпались золотые, отлично сохранившиеся монеты Савромата, Котиса, Рескупориса, Евпатора, Ромиталкеса, Митридата. Они достались мне, и я горжусь этим подарком. Я их продам в Королевскую библиотеку. Барон П<фафиу>с дал жидам подписать какие-то бумаги и напоил их

   141

  

   английским элем. Выездного лакея барон Ф<ранк> отдал жидам. Ростом он два аршина двенадцать вершков, телосложения крепкого, молод; значит, годится в рекруты. Жиды свое получили и даже с немалым барышом. Они с живейшею и многоречивою благодарностью живо поплелись домой. Мы совершенно дружески, как ни в чем не бывало, пожелали им счастия. О деньгах, которые взял себе П<фафиу>с, не было и помину. Н-н пошел переодеваться, ему гадко было, что жиды могли дотрагиваться до его платья своими сальными руками.

   Мне вся эта сцена была противна, и я также захотела умыть себе руки. Надо вам сказать, что он одевается по-дамски и держит себя, как знатнейшая из наших парижских модных львиц. На нем все безукоризненно, от шелковых ажурных чулок с чудными узорами и башмачков на высоких каблуках до головного убора. Он все время не снимал своей бархатной шляпы с чудными кружевами (за нее заплачено в Париже пятьсот франков), с тремя большими страусовыми перьями. Талия у него в перехват моих пальцев, а ножки просто чудо из чудес, и что он выделывал ими - трудно сказать, до соблазну доводит; эти ножки, кажется, даже способны прельстить любую женщину. Я в него просто влюбилась. А между тем забыла вам рассказать, что мы делали в понедельник.

   С приезда своего Н-н очень сильно настаивал, что возмутившихся крестьян должно примерно наказать. По крайней мере, следует расстрелять троих, более виновных. Действительно, поутру в понедельник пришло повеление их расстрелять. Остальных (их было всего двадцать семь) сослать на каторгу, некоторых прогнать сквозь строй и срыть с лица земли их только что отстроенные жилища. Выселка к вечеру как бы не существовало. Н-н поднялся очень высоко; какие, значит, у него сохраняются связи, хотя он в ссылке, в деревне и живет под надзором предводителя. Но самому Н-ну, кажется, вовсе не нравились чересчур почтительные демонстрации, которые ему делал барон Ф<ран>к и барон П<фафи>ус. Н-н был очень горд и светские привычки ставил выше всего. Одним словом, он чувствовал себя настоящей Помпадурой. Он на этом помешан был. О жене П<фафиу>са и говорить не стоит, она была крайне глупа, и ее рабское ухаживание за молодым князем было противно; гадко было смотреть. Барон Ф<ранк>, правда, также целовал его ножки, но тут, по

   142

  

   крайней мере, чувствовалось что-то особенное, как бы невольное поклонение перед этой странной личностью.

   Мы поехали вслед за бароном, в открытых санях, a la d'Aumont два жокея ехали за нами. Мы ехали гораздо медленнее, чем лошади, запряженные по-русски. Оно иногда приятно, если куда спешишь. Я русского запаха не выношу; сидит бородач кучер на козлах, почти что у вас на коленях. Я в Париже мою четверку скоро отдала моему английскому кучеру. Он на них немедленно надел мундштуки, и лошади проехали Елисейскими полями взад и вперед, как шелковые, four in hand, я сама сидела с англичанином на козлах. Ухабы невыносимы с русским кучером. Одним словом, это ужасное варварство, лошадей сразу и не удержишь. А тут опять ухаб. Мы послали наши фургоны вперед, чтобы все приготовить для нашего приезда. Мы проехали садом, чтобы не мешать приготовлениям, или Н-н не хотел показываться перед властями в своей помпадурской обстановке. На нем было розовое платье из фая, с кружевной обшивкой ниже колен и двумя кружевными воланами, которые шли от талии до низу с двумя округленными концами. Свежие розаны были нашиты по кружевам на юбке, лифе и на рукавах, по кружевам букет из розанов на левом плече и такой же букет на кружевной приколке, который покоился на высоко взбитых, напудренных волосах. Под платьем был панье. Он мне подарил свою чудную шубу, сшитую из темных соболей.

   Я тебе советую брать у Клемансон. Оно, оказывается, совсем не так неудобно, как кажется. Я не описываю тебе моего костюма, который изображен в "Дамском журнале" от 31 января, No 1515. Я тебе, впрочем, его прилагаю. Я только что получила его в Одессе в первых числах марта. Каково расстояние и какими устарелыми приходят наши моды, а одесские франтихи в них с полной самоуверенностью франтят. В магазины они доставляются еще позже, только не от наших мастериц: туда везут парижский хлам. Ты едва встретишь женщину, порядочно одетую, и это - новоприезжая из Парижа, приехавшая на пароходе. Надо свыкнуться с этой страной. Вообрази себе, в Константинополе туалеты менее шокируют, чем в Одессе. Не понимаю, отчего это происходит.

   143

  

  

   Верхнеднепровск. Пятница, 15 марта 1839 года

  

   Я сюда приехала, чтобы скрепить некоторые бумаги в суде. Я просто влюблена в Н-на или правильнее Н-ну. Удивительно, какие она туалеты делает, и я принуждена им вторить. Чистое разорение! А не гоняйся за ней, разом лишусь обещанного состояния. Ей надевали шелковые ажурные чулки, вышитые на подъеме. Ее чудные ноги были обуты в розовые атласные башмачки, совершенно остроконечные. Когда я вошла в комнату, уже переодетая мужчиной (я была одета амуром Людовика XV), она себе велела подать зеленые, как мои, надела их и велела дать пряжки из чудных, большущих бриллиантов. Их можно носить, как гребенки, над локонами. Бриллианты были так хороши, что заставляли мечтать о себе. Я невольно приклонила колени и стала молиться на них.

   В это время расстреливали виновных. Н-н каждый раз подходил к окну и стрелял по этим несчастным. Это каждый раз производило во мне сотрясение. Моя кровь кипела от негодования. И все это из-за непосеянного картофеля! Мужики говорили, что это чертовское зелие. Что за варвары! Они накинулись на начальство и двоих из них убили. Троих расстреляли, шестнадцать человек кнутом наказали и отправляют на каторгу в Сибирь, восемь человек сквозь строй прогнали; солдат было по сто человек с каждой стороны. Они проходили шестьдесят раз сквозь строй, и многих должны были положить на тачки, потому что у них более сил не хватало. Они, конечно, заслуживают наказания, но зачем так варварски, так медленно наказывать? Как можно сравнить с гильотиной! Гильотина гораздо лучше: она действует скоро, а русские палачи щеголяют как будто своими кнутами. Они их прилаживают с расстановкой и потом ударяют. Мы бы не выдержали. Здесь этого еще не понимают. Я помню, как Морни мне читал из отцов церкви; кажется, Иоанн Златоуст, говоря о зрелищах в Древнем Риме, распространяется об истязаниях, которым подвергались древние христиане; он пишет, что ему сначала было противно, он даже глаза закрывал, чтобы не видеть мучений, а потом открывал глаза и смотрел с удовольствием.

   Если в твоей библиотеке еще нет этого замечательного перевода аббата Гильома, то пошли за Франсуа в

   144

  

   Компьен. В третьем шкафу, на краю от двери, на четвертой полочке, в творениях отцов церкви, том XXI, если не ошибаюсь, а не то вели принести том IV Тертулиана; в нем прочтешь главу о зрелищах. Оба очень поучительны и живо изображают нам большой свет. Если ты не найдешь ни в том, ни в другом, то поблагодари меня за указание хороших книг. Выдавать под расписку г-же Делож и только по одной книге зараз, которую спросит; камердинеру Франсуа - в Компьен.

   Мне, впрочем, припоминается, что ты, вероятно, этого не найдешь в сокращениях аббата Гильома. Мне помнится, что многие тексты Иоанна Златоуста мы читали с Морни в латинском переводе. Я двенадцати лет читала Лукиана по-гречески с Адамантом Кораи и заставляла его краснеть моими объяснениями греческого текста. Никто из переводчиков Лукиана, даже латинский, не понял самого текста и доселе. Я тогда готовилась в гувернантки, и, быть может, лучше было бы. Нет, но спокойнее. Я умела бы вертеть людьми, и мне бы наверное попался такой, который годился бы мне в мужья. Герцог или, по крайней мере, маркиз. Что я за вздор с тобой мелю!

   Н-н все твердит: мало им досталось за дерзкое ослушание. У него странная смесь изнеженности женщины и неутолимой взыскательности военного человека; двух лет нет, что он носит военный мундир. Непонятно.

   - Если бы на вашем месте сидела тут Помпадур, она воспротивилась бы этим злодеяниям.

   - Не думаю,- сухо отвечал Н-н и попросил к себе барона Ф<ранка> с нами втроем отобедать. Н-н занимал верхний этаж, имел свою прислугу и поваров и жил совсем отдельно. Барон, не любивший оргий, немедленно поднялся наверх. Я так много говорила о моем страстном желании иметь земли, населенные крепостными крестьянами, особенно с тех пор, как мой муж получил Владимирский крест, прямо дающий потомственное дворянство. Он присягнул немедленно, по моей просьбе. Он немного кобенился, но я его убедила и умаслила. Он вступил в государственную службу в Горное ведомство гютенфервальтером. Я теперь имею неоспоримое право владеть моими собственными крепостными крестьянами.

   За обедом барон мне сказал, между прочими любезностями, что он мне подносит около тысячи десятин на

   145

  

   Буге, в пятидесяти верстах от Вознесенска и в восьмидесяти верстах от Одессы, недалеко от Аделаидино, так что земли смежны. Он уже дал приказание отправить около пятидесяти отцов семейств, людей, выбранных от двадцати до тридцати лет, со всеми стариками, с детьми и женами, которые готовились выступать в поход с их телегами, запряженными парою волов. Он был настолько любезен, что к их скарбу присоединил еще около сорока пар волов, которые оставались излишними при уходе бунтовщиков в Сибирь. Я бросилась к нему на шею и страстно поцеловала его. Н-н входил в это время в комнату и снова удалился в порыве нескрываемой ревности. Барон очень рассердился на меня за необдуманность моего поступка. "Если нам придется полюбить друг друга, то ради бога не при посторонних. Вы должны себя держать крайне сдержанно. Я человек должностной и женатый". Он точно подавился, говоря, что он женат. Я уехала одна, конечно, с моими людьми, в дормезе, поставленном на полозьях. Какая разница с полувозком, полукибиткой моего мужа, меня все время тошнит в нем. Барон поскакал впереди, чтобы сделать необходимые приготовления к моему приезду. Мы остались вдвоем - среду, четверг и пятницу. Барон умолял меня раньше трех дней не приезжать. Я, само собой разумеется, воспользовалась его разрешением.

  

  

   Воскресенье, 17 марта 1839 года

  

   Невозможно искоренить в человеке желание проявлять свою мыслящую способность и сообщать ее себе подобным. Ежели бы полшара земного было заставлено книгами, ежели бы на каждом шагу кричали: "Все, что можно выдумать, все, что можно сказать, все было выдумано и сказано прежде вас",- и тогда бы люди не перестали писать и печатать, и это не прекратится до тех пор, пока человек будет человеком. Что ж это значит? Не что иное, как то, что дух человеческий есть излияние духа теоретического; в ком этот дух пробудился, тот не может уже не творить. Каждый человек, в котором развернулась способность размышления, хотя бы он не писал, не печатал, есть творец, потому что каждый мыслящий человек, соображая, обдумывая предметы, выводит свое заключение, упрочивает свое убеждение, свою веру. Нет нужды, что прежде тысячи

   146

  

   людей обдумывали те же предметы и достигли того же верования, но он это произвел движением собственной мыслящей силы, и потому это убеждение есть его творение, его дитя, которое он любит; вот почему бывает людям так трудно расставаться с ложными своими мнениями, которые иногда порождает дух, отуманенный страстями.

   Нет, право, не стану упрекать поэтов, пускай ползут себе на вершину Пинда, упиваясь своим пением. Одно условие: не терзать ушей человеческих, читать только добровольным слушателям, а ежели их не найдется, то снисходительным четырем стенам своей комнаты повторять громогласно, с живою декламациею свои высокие творения. Разве этого недостаточно? Кто со мною не согласен, тот не поэт, тот не знает наслаждения слушать себя самого!

   Но шутки в сторону. Кто из писателей не испытал торжества души, когда в уме рождается светлая мысль и выливается в звучном, стройном, удачном выражении на бумагу? С чем эти минуты сравнить можно? Что может доставить подобное? Все земное забыто, все прах, душа плавает в сфере возвышенной, в мире духовном. Может быть, эти сладкие мгновения намекают на жизнь замогильную, когда душа, освободясь от уз страстей и суеты земной, которые ее здесь давят, будет погружаться в созерцание чудес надмирных и издавать звуки стройные, возвышенные, в честь и хвалу творцу своему. Если можно минуты назвать счастьем, то это счастье меня посещает тогда только, когда я с пером в руках за письменным столом или когда в летний прекрасный день на высокой горе могу беседовать без свидетелей с небом и землею.

  

  

   Вознесенск. Среда, 20 марта 1839 года

  

   Путешествие совершилось так себе, с горем пополам. На козлах сидел рядом с кучером почталион Филомафицкий. Он безбожно дрался с ямщиками. Я его, впрочем, не бранила, я уже знала, что без этого в России нельзя. Это было бы крайне неприлично, и ямщики не так бы охотно ехали. Странный народ! У меня прибыло двое служителей, которых мне подарил Н-н; они также были вооружены. Около дверец дормеза стояли четыре

   147

  

   вооруженные казака, на случаи, что карета рискует опрокинуться. Я точно на войну собиралась. Это мне устроил Н-н; он ужасно боялся, чтобы на меня в этих степях не напали бы шалившие по дорогам крестьяне. Мои девушки ехали впереди в фургоне, положенном также на полозья. Они сидели в приделанной назади фургона вроде коляски. Я их всегда могла иметь, когда они мне нужны были,- только стоило платком махнуть из окошка. Казак ехал на перекладной мне заготовлять лошадей. Из Верхнеднепровска наш путь шел через Кременчуг. Я останавливалась на два дня в Елисаветграде. Я очень хорошо спала. По настоянию Н-на, один из моих выездных лакеев, прошлогодних калужских косцов, спал в коридоре у дверей моей комнаты; а у другой моей двери - другой косец. Они носили весьма чистое белье и приучили себя так чисто держаться, что их, пожалуй, в постель можно было пригласить. Говорят, что с принцами и лакеями не следует ложиться в постель. А на диване можно? Напиши мне, что ты об этом думаешь.

   Проехав несколько станций, я увидала целую колонну переселенцев. Это были мои мужики. Мне чудилась, что я застаю один из моментов того древнего переселения народов, еще двигающихся с Востока на Запад, в силу какого-то определения неведомой судьбы. Они передвигались в силу моей воли. Если бы я не съездила в Верхнеднепровск, то они бы там и остались. Я, значит, орудие провидения. Я маленький бич божий. Я и тому рада; оно щекочет мое самолюбие. Временное политическое соображение или просто хозяйственное двинуло одну массу народа занять места, давно насиженные. Прежние обыватели встали и пошли гулять, пока не явился Аттила и не организовал само переселение. У меня сердце забилось очень сильно; проехав в дормезе несколько шагов, я велела остановиться и вышла, объявив им, что я их помещица. Они все разом кинулись в ноги. Я велела вынуть из фургона четыре окорока ветчины и сотню яиц вкрутую. Вообрази, что эти варвары отказались, говоря, что у них великий пост. Я, немного вспылив, хотела подать знак моим казакам, чтобы они, откатав их нагайками, дали бы им памятный урок, что значит французская учтивость. Но опомнилась и велела им подать водки и черного хлеба, коим я запаслась в Елисаветграде у одного полковника, командующего округом, Варпаховского. Окорока и яйца я

   148

  

   им оставила для их разговения, до которого осталось еще недель около двух с небольшим; как бы яйца не испортились. Они с радостными криками приветствовали меня и, несмотря на утомительный, почти девятидневный путь, начали петь.

   В Вознесенске я остановилась, чтобы видеть князя Б-а. Я осталась обедать у князя. Он, кажется, командует гусарскою и уланскою бригадами. Я с ним очень сблизилась в Одессе. Он был видный мужчина, с черными, как смоль, бакенами и усами и с огромным носом. Его наружность явно обличала его нерусское происхождение.

  

  

   Аделаидино. Великий четверг, 16/28 марта 1839 года

  

   Вчера земля была еще промерзлая, а нынче можно было сеять, Я немедленно отдала приказ, чтобы тридцать из моих новеньких мужичков шли завтра, чем свет, подымать новину не глубже двух вершков под гирку, просо и лен. Барон меня застал рано утром уже на работах. Я ехала верхом, смотря внимательно, как пахали и с должною ли чистотой боронили. Я велела боронить двадцать десятин, вспаханных в прошлом году, и посеять арнаутку. Боже упасти, чтобы глыбы были не размельчены. Я сама похлестывала моих неряшливых работников скаковым хлыстом каждый раз, что моя лошадь оступится. Так меня застал барон. Мой Шеригигадоглу тотчас подлетал и ножнами старой кавалерийской сабли честил их по головам. Я его спрашивала, откуда он достал саблю такой курьезной формы. Он отвечал, что получил за храбрость от Мегмет-Али. Ты себе представить не можешь его хвастливости; как негр, вышедший на поруки из тюрьмы, хлещет этих тридцать здоровенных мужиков. Не правда ли, странно? Ты с твоим политическим чутьем, наверное, мне объяснишь. Пожалуйста, напиши.

   Я немного сконфузилась, что барон меня застал за таким не дамским делом, но он нахвалиться не мог и удивлялся моей распорядительности. Он во мне не чает души. Я предоставила распоряжаться моему приказчику, родному брату одесского музыканта Мейера и нашей доброй Луизы Мейер, но носящему другую фамилию, Салман, не знаю точно, почему. Он, кажется,

   149

  

   под судом и оставлен на сильном подозрении и под своим настоящим именем не может управлять имениями. Мне это все равно, он мне нужный человек и, по свидетельству барона, очень опытного хозяина, умеет взяться за дело. Он просто клад, а если узнаешь поближе, то уверишься, что он при разнородной его деятельности сущее сокровище. Он очень хорош с военным начальством, а это главное в здешнем крае, находящемся и в судебном отношении под военною властию. Впрочем, до суда нам дела нет. Я велела моему груму дать свою лошадь барону. Я не помню, говорила ли я тебе о моем верном Шеригигадоглу? Он чистокровный негр из донгола, я его освободила из Одесской тюрьмы. Он немного выучился по-французски. Сожалею, что не могу брать его дальше моей деревни. Он служил у герцога Немурского, я его помню в Компьене. Он что-то напроказил, и ему дали бежать в Константинополь; в Константинополе он опять что-то напроказил, кажется, убил турку; его отправили на каторгу в Терсане, там его взял князь Василий Кочубей и, приехав в Одессу, подарил графине Воронцовой. От нее он попал опять в тюрьму. Я насилу выхлопотала у графа Воронцова, чтобы мне его дали на поруки, но с условием запрещения въезда в Одессу. Он курьезный человек и готов за меня в огонь и в воду.

   В лесу человек тридцать, старых и малых, и пятьдесят женщин наряжены были очищать лес, собирать старые ветви и расчищать сад; прежде всего я велела осушить и посыпать песком хотя одну каштановую аллею. Она сохранилась, когда сажали самый лес, тому лет сорок; кажется, прежнего владельца звали Мезон или Демезон. Я очень рада владеть имением, которое обязано своим существованием моему соотечественнику. Я чувствую себя дома. Я восстановлю все его предначертания. Сорок семейств новых поселенцев пусть обрабатывают землю. Сто сорок моих прежних рабов, мужчин и женщин с их детьми, пусть работают на фабрике, которая теперь уже два года не работает. Станки все сохранились довольно исправно.

   Барон все мои планы вполне одобрил. Мы поехали по лесу, погруженные в наши размышления, и въехали в каштановую аллею. Подъезжая к дому, я сошла с лошади и пошла по разостланному песку вплоть до дому.

   - Как сухо ходить,- сказала я барону, выходя из моего раздумья.

   150

  

   - Не мудрено, земля здесь насыпная и убитая исстари щебнем, а в лесу нельзя было бы двух шагов сделать,- сказал барон.

   Мы снова задумались. У меня хозяйственные соображения так и роились, и мне весь мир казался таким жалким. Где вы все, запорожцы мои? Вас вытеснили с ваших раздольных и привольных степей. Вы бились с турками и поляками, а вам бы следовало ударить на русских и постоянно тревожить их. А теперь вы пропали навеки. Я теперь стала одной из ваших повелительниц и прошу не зевать, я зевать вовсе не намерена. Мне стало страшно скучно, а дело только с стариком и могло подвигаться. Я пошла одеваться. Прощай, моя ненаглядная.

  

  

   Аделаидино. 5 апр. 1839 г. (страстная пятница по-русски)

  

   Я вчера пошла одеваться, кажется, в страстную пятницу - ужасно сбивчив этот розный календарь. Русские не могут даже привести это в порядок, хотя уже Петр Великий думал об этом, живя сам в цивилизованном мире. Он дал слово в торжественном собрании в Сорбонне согласовать оба календаря и подчинить русскую церковь нашей; видно, на это характера у него не хватило. Но, впрочем, тебе все равно и мне тоже. "Мне наплевать, да и твоя сестра счастливее ли от этого?" ¹ - как мы, бывало, говорили в пансионе.

   Меня ожидали, кроме моих девушек, еще приказчик Мейер и один престарелый хохол (так называют русские малороссиян). Они от русских совершенно отличны, их по-настоящему не следует считать русскими, а рутенами. Они много имеют общего с поляками. Мне Мейер доносил, что одна из моих девушек начинает баловать. Пример скверный. Он мне советовал выдать девушку за двенадцатилетнего сына этого хохла; он вдов и имеет еще старшего сына. Они могут поселиться в лачужке в лесу и присматривать, чтобы лес не воровали. Он на это еще годен. Я его отпустила милостиво, он прежде у барона ходил в чумаках за солью и пьяный отморозил себе ноги. Я ему велела взять

   ^{_________________________}

   ¹В подлиннике перевода сохраняется французский текст je m'en bats 1'oeil et ta soeur est-elle heureuse?

   151

  

   девку, не желая иметь при себе горничных зазорного поведения, и разрешила женить старшего сына на одной вдове, из моих дворовых, которую не помню кто мне подарил в Одессе.

   Приказчик мне доложил, что всех новых работников он разместил на первое время в двухэтажных казармах в одиннадцать окон с каждой стороны, так что все сорок четыре семейства могли очень удобно разместиться. Нижний этаж, в котором окошки были наглухо забиты тростником и глиной, доставил очень хорошее помещение для рабочего скота. Коровы, разгонные лошади и овцы были размещены в хлевах и под навесами. Три семейства лесников уже прежде помещались в лесах на пространстве десяти верст. У них земли в разных местах считается до сорока десятин. Новый лесничий займет вторую хату, которая осталась не занятой после покойника.

   Мейер смотрел, как обували мои ножки в розовые чулки, и ежеминутно заглядывался; он, несмотря на его рожу, должно быть, знаток. Кто бы это ожидал? Мне приготовили черное бархатное платье с вышитыми по всем швам маленькими розами с зеленью. Я надела светло-серые гроденаплевые ботинки - это просто прелесть! После обеда я села играть на клавикордах, мастерски сыграла очень трудную пьесу Фильда, играла вальс Вебера, что его очень растрогало; пела его любимые романсы и арии из новейших опер. Я играла два часа битых. Мы сели вдвоем в двойное кресло пред пылающим камином и просидели еще два часа, занимаясь всякой болтовней. Я вытягивала мою ножку и подымала ее очень высоко, но все это было "для короля прусского". Ты, верно, догадываешься, что я ему, как Демидову в Париже, держу торбу еще выше. Ты вполне угадала, но ты не угадаешь, если я тебе не доверю, кого я безумно люблю. Я люблю без памяти молодого польского дворянина Ольщанского. У него большой талант к живописи. Я его завезла, когда приезжала смотреть Аделаидино в первоначальном виде. Днем он пишет много; я его принимаю по ночам, когда мы одни, и мы ночи проводим, говоря о любезной Польше и об Украине, которую он очень любит, но не так, как меня. Я его страшно люблю и им горжусь. Вообрази, он от меня ничего не берет, даже за свои рисунки. У меня их набрался целый альбом, и я их часто посылаю в "Дамский журнал" и другие иллюстрированные жур-

   152

  

   налы. И даже за них он отказывается от платы; по меньшей мере я ее насчитываю до четырех тысяч франков. Это просто несносно, и у нас часто до ссоры доходит. Ты знаешь, я и ты, мы очень редко щедры. Он очень беден, надо ему помочь, и я не знаю как? Я ему сделала бархатную, зеленого цвета, очень богатую шубу, обшитую золотым галуном, красный контуш с золотыми галунами - вот и все. Шубе и контушу он был рад. Он любит щеголять и рад был надеть свой национальный костюм, что у них князь Паскевич не особенно долюбливает. В боковой карман контуша я ему положила в зеленом бархатном портфеле, шитом золотом, тысячу франков. Он мне возвратил деньги с портфелем: "Вы, вероятно, ошиблись". Он мне сказал "вы". Я навзрыд зарыдала, говоря, что я сама его вышивала. Он остался неумолим. Правда, он так жарко целовал меня и утирал слезы, что я невольно усмехнулась и предалась в его объятия. Как ему помочь? Отвечай, пожалуйста.

   Я весь апрель и, может быть, май пробуду в Екатеринославе. Мне там обещают массу наслаждений, но в случае, если будет скучно, то вернусь и ранее, разумеется, в Аделаидино. Пиши генеральше Марковой для передачи г-же Оммер де Гелль в Екатеринослав, в ее собственный дом, А там я велю оставить мой адрес, куда я уеду. Я оканчиваю письмо бедной вдовой. Мой чичисбей, наконец, уехал в Екатеринослав, точно таким же, каким приехал, и я его провожала верхом до границ моего поместья. Я дописываю письмо и ожидаю Ольщанского. Что он так долго не идет? Я заезжала верхом сама его звать, уже будет с полчаса. Он, верно, пишет масляными...

  

  

   Екатеринославв. Понедельник, 8 апреля 1839 года

  

   Я немного опоздала и приехала 7 апреля вечером, в самый праздник по русскому счету. Ольщанский довез меня в Екатеринослав. Я так устала, так утомлена, так огорчена его отъездом, что пролежала весь понедельник на моей кушетке и велела запереть двери, чтобы никого не впускать, кроме его превосходительства Андрея Александровича Пеутлинга, екатеринославского губернатора. Я ему послала с моей карточкою привезенные

   153

  

   к нему письма. Он явился около двух часов и просидел у меня два. В самый интересный момент влетела без доклада генеральша и поспешно удалилась, пригласив меня завтра в двенадцать часов. Пеутлинг так был взбешен, что, по моей просьбе, велел выпороть моих двух косцов в части. Оплошность непростительная. Барон Ф<ранк> прислал мне свою карточку с извинительным письмом. Каков? Как тебе это нравится? Его служитель, обождав немного, когда моя служанка вышла, вручил мне довольно тяжеловесный пакет. Это меня успокоило, и я сожалела, что обошлась в Аделаидине немного сан фасон. Он мне ужасно надоел, и я рада была иметь хоть день отдыха. Проводив его, я все, по-видимому, исправила. Дело в том, что он довольно стар, а объявляет себя влюбленным в меня с первого взгляда и объявляет себя моим чичисбеем, моим кавалье серванте и ничего больше не просит. Ты скажешь, он подарил тебе имение. Душа моя, это пустяки, за мою любовь платят дороже. Он видный мужчина лет пятидесяти, одевается