Унсет Сигрид - Кристин, дочь Лавранса. Хозяйка

хорошо разбирает по-писаному. А в письме Мюнан горько жаловался на то, что нынче всякий мужчина в Норвегии, носящий герб на своем щите, полагает, что он лучше разбирается в делах управления государством, чем те рыцари, которые окружали короля Хокона, когда тот был жив; и вот такие-то люди воображают, что они лучше пекутся о благе молодого короля, чем сама высокородная госпожа - его родная мать. Он предупреждал Эрленда, что если появятся признаки того, что норвежские господа хотят последовать примеру шведских и поступить так же, как поступили те нынешним летом в Скаре - замыслят заговор против фру Ингебьёрг и ее старых, испытанных советников, - тогда родичи ее должны быть наготове, а Эрленду нужно будет съехаться с Мюнаном в Хамаре.

   - А он не упоминал, - сказал Лавранс, потрепав Ноккве за кругленький подбородок, - что я один из тех, кто воспротивился незаконному воинскому призыву, которого от имени нашего короля требовал Мюнан, разъезжая по долине?

   - Вы?! - воскликнула Кристин. - Разве вы встречались с Мюнаном, сыном Борда, нынче осенью?

   - Да, встречался, - отвечал Лавранс. - И большого единодушия у нас не получилось.

   - А вы говорили обо мне? - быстро спросила Кристин.

   - Нет, моя маленькая! - сказал отец рассмеявшись. - Мне что-то не вспоминается, чтобы мы в тот раз упоминали о тебе во время беседы. А ты не знаешь, твой муж действительно подумывает о поездке на юг для встречи с Мюнаном?

   - Я так полагаю! - отвечала Кристин. - Отец Эйлив недавно составлял письмо для него... И Эрленд говорил, что ему, пожалуй, скоро придется съездить на юг...

   Лавранс некоторое время сидел молча, глядя на ребенка, цеплявшегося пальчиками за рукоятку его кинжала и старавшегося откусить вделанный в нее кристалл горного хрусталя.

   - Это правда, что фру Ингебьёрг хотят лишить правления? - спросила Кристин.

   - Ей примерно столько же лет, сколько тебе, - отвечал отец, не переставая улыбаться. - Никто не собирается отнимать у королевской матери власть, для которой она рождена. Но архиепископ и некоторые из друзей и родичей нашего покойного короля собираются на совет и будут обсуждать, каким образом лучше всего защитить власть и честь королевской матери и благо всего народа.

   Кристин сказала тихо:

   - Я понимаю, отец, что вы приехали в Хюсабю в этот раз не только для того, чтобы повидать Ноккве и меня.

   - Не только для того, - сказал Лавранс. Тут он рассмеялся: - И я понимаю, дочь моя, что это тебе не очень нравится!

   Он провел по ее лицу рукой вверх и вниз. Так он постоянно делал еще с тех пор, как Кристин была маленькой девочкой, всякий раз, когда бранил или дразнил ее.

  

  

   Тем временем господин Эрлинг и Эрленд сидели наверху в оружейной, - так называлась большая клеть, стоявшая в северо-восточной части двора, у главных ворот. Она была высокая, как башня, и построена в три жилья, в верхнем было помещение с проделанными в стенах бойницами. Здесь хранилось все то оружие, которое не было в каждодневном употреблении в усадьбе. Оружейную эту построил король Скюлё.

   Господин Эрлинг и Эрленд были в меховых плащах, потому что в помещении стоял резкий холод. Гость расхаживал кругом, любуясь множеством красивого оружия и доспехами, которые Эрленд унаследовал от своего деда с материнской стороны, Гэуте, сына Эрленда.

   Эрлинг, сын Видкюна, был человек небольшого роста, слабого телосложения, со склонностью к полноте, но держал себя непринужденно и красиво. Лицом он не был хорош, хотя черты у него были правильные, но зато его волосы были светло-рыжие, а ресницы и брови белые, да и самые глаза тоже очень светлые - голубоватые. Если все же люди считали господина Эрлинга весьма пригожим, то, вероятно, это объяснялось тем, что он был самым богатым рыцарем в Норвегии. Но, кроме того, он держался спокойно и обладал каким-то особенным обаянием. Он был необычайно разумен, хорошо образован и много знал, а так как никогда не старался выставлять напоказ свою ученость и всегда охотно выслушивал других, то прослыл за одного из самых умных людей в стране. Он был того же возраста, что и Эрленд, сын Никулауса, и они с ним были в родстве, хотя и довольно далеком, по роду Стувреймов. Они издавна были знакомы, но тесной дружбы между этими двумя людьми не было.

   Эрленд сидел на сундуке и рассказывал о корабле, который он велел выстроить себе нынче летом. Он на шестнадцать скамей, и Эрленд считал, что корабль этот будет отличаться особенно быстрым ходом и хорошо слушаться руля. Эрленд привез с собой с севера двух корабельных мастеров и сам вместе с ними руководил работой.

   - Корабли - это уж то немногое, в чем я смыслю, Эрлинг, - сказал он, - и ты увидишь, какое будет прекрасное зрелище, когда моя "Маргюгр" {"Морская великанша"} будет рассекать морские волны!

   - "Маргюгр"... Ну и страшное же языческое имя ты дал своему кораблю, родич! - сказал со смехом господин Эрлинг. - Так это на нем ты собираешься плыть на юг?

   - А ты столь же благочестив, как и супруга моя? Она тоже говорит, что это языческое имя. Да ей не нравится и самый корабль мой, - ну, да она горянка и не переносит моря.

   - Да, она очень благочестива, изящна и полна прелести, твоя супруга, так мне кажется, - сказал господин Эрлинг вежливо. - Этого и надо было ожидать, судя по тем, от кого она ведет род свой.

   - Да... - Эрленд засмеялся. - У нас не проходит дня, чтобы она не слушала обедни. И отец Эйлив, наш священник, которого ты видел, читает нам вслух из божественных книг. Уж читать вслух он любит больше всего сейчас же после пива и лакомой пиши! А бедняки приходят сюда к Кристин за советом и помощью... Они, кажется, готовы были бы целовать подол ее платья, право! Я просто не узнаю своих людей. Она больше всего походит на одну из тех женщин, о которых писано в житиях... Помнишь, еще король Хокон заставлял нас сидеть да слушать, как их читает нам вслух священник, в ту пору, когда мы были факелоносцами? Здесь, в Хюсабю, многое изменилось с того времени, как ты гостил у меня в последний раз, Эрлинг... Впрочем, удивительно, что ты вообще пожелал приехать ко мне в тог раз, - сказал он немного погодя.

   - Ты вспомнил время, когда мы оба с тобой были факелоносцами, - сказал Эрлинг с улыбкой, которая очень шла ему, - тогда мы были друзьями, не правда ли? Все мы ждали в те дни от тебя, Эрленд, что ты далеко пойдешь в нашей стране...

   Но Эрленд только посмеялся:

   - Да я и сам этого ожидал!

   - Не можешь ли ты, Эрленд, отправиться вместе со мной морем на юг? - спросил его господин Эрлинг.

   - Я собирался проехать сухим путем, - отвечал Эрленд.

   - Тяжело это для тебя будет... Через горы в такое время года, зимой, - сказал господин Эрлинг. - Гораздо было бы приятнее, если бы ты составил компанию Хафтуру и мне.

   - Я уже обещал ехать кое с кем другим, - отвечал Эрленд.

   - Ах да! Ты поедешь вместе со своим тестем... Ну конечно, это вполне понятно.

   - Да нет!.. Я так мало знаю этих людей из долины, с которыми он поедет вместе. - Эрленд немного помолчал. - Нет, я обещал заглянуть к Мюнану в Сданге, - быстро произнес он.

   - Можешь избавить себя от труда искать там Мюнана, - отвечал его собеседник. - Он уехал на юг, в свои поместья в Хисинге, и, должно быть, пройдет порядочно времени, прежде чем он вернется опять на север. А ты давно получал от него известия?

   - Около Михайлова дня. Он писал мне тогда из Рингабю.

   - А ты знаешь ли, что произошло там в долине этой осенью? - спросил Эрлинг. - Не знаешь? Тебе, конечно, известно, что Мюнан сам разъезжал с письмами ко всем воеводам вокруг озера Мьёсен и дальше, вверх по долине, требуя, чтобы крестьяне выполнили полную повинность для ополчения лошадьми и продовольствием - по одной лошади с каждых шести крестьян, а сыновья господские должны сдавать лошадей, но сами могут сидеть дома. Как, ты об этом не слыхал? И что на севере долины жители отказались выполнить это требование, когда Мюнан приехал с Эйриком Топпом в Вогэ на тинг? Между прочим, во главе воспротивившихся был Лавранс, сын Бьёргюльфа, - он настаивал, чтобы Эйрик требовал законных повинностей, сколько еще недобрано, а военные поборы с крестьян для оказания помощи датчанину {Имеется и виду рыцарь Кнут Порее, фаворит фру Ингебьёрг, матери короля. } на ведение войны с датским королем назвал злоупотреблением по отношению к народу. Если наш король потребует службы от своих вассалов, то он найдет, что они достаточно быстро соберутся с добрым оружием, конями и вооруженными слугами. Но он, Лавранс, не пошлет из Йорюндгорда даже козла на пеньковом недоуздке, разве только король потребует, чтобы он сам прискакал на нем на смотр! Как, ты ничего этого не знаешь? Смид, сын Гюдлейка, говорит, что Лавранс пообещал своим крестьянам-издольщикам сам покрыть за них пеню за невыполнение повинности, если это будет необходимо...

   Эрленд сидел вне себя от изумления...

   - Как, Лавранс? Никогда я не слыхал, чтобы мой тесть вмешивался а иные дела, кроме тех, что касаются его собственной недвижимости или недвижимости его друзей...

   - Это бывает с ним не часто, - сказал господин Эрлинг. - Но вот что я узнал, когда был на Рэумсдалском мысу; когда Лавранс, сын Бьёргюльфа, высказывает свое мнение, то уж за сторонниками у него дело не станет! Ибо он не будет говорить, если не знает всех обстоятельств так хорошо, что его слова трудно опровергнуть. Ну вот, насчет этих подкреплений, говорят, он обменялся письмами со своими родичами в Швеции, - ведь фру Рамборг, его бабка с отцовской стороны, и дед господина Эрн-гисле были детьми двух братьев, так что у Лавранса там, в Швеции, большая родня. Тихий и спокойный человек твой тесть, но немалым он пользуется влиянием в тех округах, где его знают... Хотя он и пускает его в ход не часто.

   - Ну, я теперь понимаю, почему ты водишь с ним компанию, Эрлинг, - сказал Эрленд смеясь. - А ведь меня порядком удивило, что вы с ним стали такими закадычными друзьями...

   - Это тебя удивило? - спокойно заметил Эрлинг. - Нет, удивительным человеком был бы тот, кто не пожелал бы назвать своим другом Лавранса из Йорюндгорда! Для тебя было бы много лучше, родич, если бы ты слушался Лавранса, а не Мюнана!

   - Мюнан был для меня вместо старшего брата с того самого дня, как я уехал впервые из дому, - сказал Эрленд довольно запальчиво. - Никогда он не оставлял меня, когда я попадал в беду. А теперь он сам в беде...

   - Мюнан сам с ней справится, - сказал Эрлинг, сын Видкюна, по-прежнему спокойно. - Письма, которые он развозил, были скреплены норвежской государственной печатью, хотя и незаконно, - но уж это его не касается. Правда, это не все... Он был еще одним из тех, кто скреплял грамоту личной своей печатью и был свидетелем на помолвке сестры короля, госпожи Эуфемии, - но это трудно доказать, не затрагивая того, кого мы не можем... Сказать по правде, Эрленд, мне кажется, Мюнан убережет себя без твоей поддержки... Но ты можешь себе навредить...

   - Я понимаю, вы хотите погубить фру Ингебьёрг, - сказал Эрленд. - Но я обещал нашей родственнице, что буду служить ей и здесь и за рубежом...

   - Я тоже, - отвечал Эрлинг, - И намерен сдержать свое обещание, - так же поступит, разумеется, всякий норвежец, который служил нашему господину королю Хокону и любил его. А фру Ингебьёрг будет оказана наилучшая услуга, если ее разлучат с советниками, которые дают такой молодой женщине советы только в ущерб ей и ее сыну...

   - А ты думаешь, - спросил Эрленд, понизив голос, - что вы с этим справитесь?

   - Да! - сказал твердо Эрлинг, сын Видкюна. - Я так думаю. И точно так же, наверное, думают все те, кто не хочет прислушиваться, - он пожал плечами, - к злонамеренной... и пустой... болтовне. А нам, ее родичам, и подавно не следует слушать пустого.

   Одна из служанок подняла западню лаза в полу и спросила, удобно ли будет, если хозяйка велит теперь же подавать ужин в большую горницу...

  

  

   Пока хозяева и гости сидели за столом, беседа то и дело невольно возвращалась к тем важным известиям, которые занимали всех. Кристин заметила, что как ее отец, так и господин Эрлинг, вели себя сдержанно. Они сообщали известия о брачных сделках и о смертных случаях, о спорах из-за наследства и об имущественных разделах среди их родни и знакомых. Кристин волновалась, сама не зная почему. У них есть какое-то дело к Эрленду - это она поняла. И хотя не хотела признаться в том себе самой, но теперь она так хорошо знала своего мужа, что почувствовала: при всем его своеволии, Эрленда, пожалуй, довольно легко повернуть в любую сторону тому, у кого твердая рука в мягкой перчатке, как говорит пословица.

   По окончании трапезы мужчины перешли к очагу, уселись там и принялись за питье. Кристин устроилась на скамье, взяла на колени пяльцы и стала плести свое кружево. Вскоре к ней подошел Хафтур Грэут, положил на пол подушку и уселся у ног хозяйки дома. Он нашел гусли Эрленда, положил их себе на колени и сидел, болтая и перебирая струны. Хафтур был совсем молодым человеком с золотистыми кудрявыми волосами, прекраснейшими чертами лица, но весь в веснушках, свыше всякой меры. Кристин сразу же заметила, что он большой болтун. Он только что женился на богатой женщине, но очень скучал у себя дома, в своих поместьях. Поэтому-то ему и захотелось ехать на сбор королевской дружины.

   - Понятно, однако, что Эрленд, сын Никулауса, предпочитает сидеть дома, - сказал он, кладя свою голову на колени Кристин. Та легонько отодвинулась, рассмеялась и сказала, что, насколько ей известно, супруг ее тоже намеревается ехать на юг.

   - Не знаю уж для чего! - прибавила она с невинным видом. - Очень неспокойно у нас в стране, в нынешние времена, нелегко простой женщине разобраться в этих вещах.

   - Однако именно простотой одной женщины все это главным образом и вызвано, - отвечал со смехом Хафтур и подвинулся вслед за Кристин. - Да, так говорят Эрлинг и Лавранс, сын Бьёргюльфа, - мне хотелось бы знать, что они разумеют под этим. А что думаете вы, Кристин, хозяйка? Фру Ингебьёрг хорошая, простая женщина... Быть может, сейчас она сидит вот так, как вы, плетет шелк своими белоснежными пальчиками и думает: "Жестокосердно было бы отказать верному военачальнику моего усопшего супруга в скромной помощи для улучшения его жизненных обстоятельств..."

   Эрленд подошел к ним и сел рядом с женой, так что Хафтуру пришлось немного подвинуться.

   - Это все пустая болтовня, которую выдумывают жены на постоялых дворах, когда мужья бывают настолько глупы, что берут их с собой на собрания...

   - У нас, откуда я родом, - сказал Хафтур, - говорят, что дыма не бывает без огня.

   - Да, такая пословица есть и у нас, - сказал Лавранс; они с Эрлингом тоже подошли к беседующим. - Однако нынче зимой я оказался в дураках, Хафтур... когда думал зажечь фонарь от свежего конского навоза.

   Он присел на край стола. Господин Эрлинг взял кубок Лавранса, поднес ему с поклоном и потом сел на скамью с ним рядом.

   - Мало вероятности, Хафтур, - сказал Эрленд, - чтобы вы там, на севере, у себя в Холугаланде, могли знать, что известно фру Ингебьёрг и ее советникам о намерениях и предположениях датчан. Не знаю, не были ли вы близоруки, когда воспротивились королевскому требованию о помощи. Господин Кнут, - пожалуй, мы можем свободно назвать его имя, ведь он у всех у нас на уме, - кажется мне человеком, который не позволит захватить себя дремлющим на насесте. Вы сидите слишком далеко от больших котлов, чтобы учуять запах того, что в них варится, И я вам скажу: не узнав броду, не суйтесь в воду...

   - Да, - произнес Эрлинг. - Пожалуй, можно было бы сказать, что для нас варят пищу на соседнем дворе... Мы, норвежцы, скоро станем вроде приживальщиков, нам высылают за двери кашу, которую стряпают в Швеции, - на, жри, если хочется есть! Мне кажется, со стороны нашего господина, короля Хокона, было ошибкой перенести поварню на задворки, сделав Осло главным городом страны. Ибо, если продолжить это сравнение, прежде поварня была посредине двора - в Бьёргвине или Нидаросе, но теперь там распоряжаются только архиепископ да кашггул... А тебе как кажется, Эрленд? Ты ведь здешний житель, и все твое имущество и все твое влияние - здесь, в Трондхеймском округе!

   - Да! Черт побери, Эрлинг, так вам хочется притащить котел домой и повесить его над очагом? Тогда...

   - Ну да, - сказал Хафтур. - Слишком долго нам, северянам, приходилось довольствоваться только запахом пригорелой каши да хлебать холодное капустное варево...

   Лавранс вмешался:

   - Дело вот в чем, Эрленд... Я не взялся бы говорить от имени жителей нашей округи, не будь в моем распоряжении писем из Швеции от моего родича, господина Эрнгисле. А из них я узнал, что никто не собирается нарушать мир и соглашение между странами - никто из тех людей, которые по праву стоят у власти, как в датском королевстве, так и в государствах нашего короля.

   - Если вы, тесть, знаете, кто сейчас правит в Дании, значит, вам известно больше, чем большинству других людей! - сказал Эрленд.

   - Одно я знаю. Существует человек, которого никто не хочет видеть у власти - ни здесь, ни в Швеции, ни в Дании. И потому цель того шведского предприятия нынешним летом в Скаре и цель съезда, который мы устраиваем теперь в Осло, - разъяснить всем, кто еще этого не понял, что в данном вопросе все благоразумные люди единодушны.

   К этому времени все уже так много выпили, что стали разговаривать довольно громко, - кроме Смида, сына Гюдлейка: он клевал носом, сидя в кресле у очага. Эрленд закричал:

   - Да, вы так благоразумны, что и сам черт вас не надует! Понятно, вы боитесь этого Кнута Порее! Вы, добрые мои господа, того не знаете - он не таков, чтобы сидеть себе мирно да посиживать, любуясь, как день тащится за днем да трава растет по милости Божьей! Мне хотелось бы снова встретиться с этим рыцарем, ведь я знал его, когда был в Халланде, и ничего не имел бы я против того, чтобы быть на месте Кнута Порее!

   - Этого я не посмел бы сказать в присутствии жены, - сказал Хафтур Грэут.

   Но Эрлинг, сын Видкюна, тоже уже немного подвыпил. Он де пытался сохранять благопристойность, но наконец его прорвало.

   - Эх ты! - сказал он, разражаясь громким хохотом. - Ты, родич мой!.. Ай да Эрленд! - Он хлопал Эрленда по плечу я все хохотал, хохотал.

   - Нет, Эрленд! - сказал небрежно Лавранс. - Для этого требуется нечто большее, чем умение обольщать женщин. Если бы Кнут Порее только и умел, что играть в лисицу, забравшуюся в гусятник, тогда знатные норвежцы не поленились бы выйти из дому, чтобы выгнать вон лисицу, даже если бы гусыней оказалась мать нашего короля. Но кого бы господин Кнут ни соблазнял на глупости ради него - сам-то он безумствует со смыслом. У него есть своя цель, и будь уверен - от нее он не отводит своего взора...

   Беседа на мгновение прервалась. Потом Эрленд сказал - глаза у него засверкали:

   - Тогда я хотел бы, чтобы господин Кнут был норвежцем!

   - Избави Бог от этого!.. Будь у нас, в Норвегии, такой человек, боюсь, не настал ли бы тогда скорый конец мирному житию в стране...

   - Мирному житию! - презрительно произнес Эрленд.

   - Да, мирному житию! - отвечал Эрлинг, сын Видкюна. - Тебе следовало бы помнить, Эрленд, что не мы одни, рыцарские роды, строим эту страну. Тебе, пожалуй, доставило бы удовольствие, если бы здесь появился такой жадный до приключений и честолюбивый человек, как Кнут Порее. Так бывало и раньше в мире: если здесь, в нашей стране, кто-нибудь собирал мятежный отряд, то ему всегда легко удавалось найти сторонников среди знатных людей. Либо побеждали они - и тогда они получали почетные звания и кормления, - либо побеждали их родичи - и тогда они получали помилование, им оставлялась жизнь и возвращалось имущество... Правда, в книгах написано о тех, кто потерял жизнь, но большинство уцелело, в какую бы сторону дело ни повернулось... Понимаешь, большинство наших предков! Но крестьянская мелкая сошка и горожане, Эрленд, - народ рабочий, от которого требовали платежа двум господам не один раз в год и который еще должен был радоваться всякий раз, когда какой-нибудь отряд проходил через округу, не сжегши их дворов и не зарезав рогатого скота... Простой народ, которому приходится терпеть столь невыносимые тяготы и насилие, - вон он-то, я уверен, благодарит Бога и святого Улава за старого короля Хокона, за короля Магнуса и сыновей его, укрепивших законы и утвердивших мир...

   - Да! Я охотно верю, что ты так думаешь... - Эрленд вскинул голову. Лавранс сидел, глядя на молодого человека. Да, сейчас его не назовешь вялым! Его смуглое взволнованное лицо горело румянцем, гибкая загорелая шея напряглась. Потом Лавранс взглянул на дочь. Кристин опустила работу на колени и внимательно следила за разговором мужчин. - А ты так уверен, что крестьяне и простолюдины думают так и хвалят новый порядок? Правда, для них часто бывали тяжелые времена... прежде, когда короли и лжекороли проходили с мечом всю страну из края в край. Я знаю, что они еще помнят то время, когда им приходилось убегать в горы со своим скотом, с женами и детьми, а по всей округе их дворы стояли объятые пламенем. Я слышал их рассказы об этом. Но я знаю, что они помнят еще одно - что их собственные отцы были в этих отрядах, не мы лишь одни делали ставку на власть, Эрлинг, - крестьянские сыновья тоже играли вместе с нами. И случалось, что им доставались наши наследственные земли. Когда закон правит в стране, не бывает, чтобы сын какой-нибудь шлюхи из Скидана, не знающий имени отца своего, брал за себя вдову ленного владетеля и получал вдобавок ее имущество, как это было с Рейдаром Дарре, а его потомок был достаточно хорош, чтобы выдать за него твою дочь, Лавранс, теперь же он взял за себя племянницу твоем жены, Эрлинг! Ныне нами правят закон и право. И уж не знаю, как это получается, но я знаю, что крестьянская земля переходит в наши руки, и притом по закону... Чем больше господствует право, тем быстрее все идет к тому, что крестьяне теряют силу и способность участвовать в управлении делами государства и своими собственными. И это, Эрлинг, тоже известно крестьянской мелкой сошке! Нет, нет! Не будьте так уверены, господа, что простой народ не мечтает о возврате к такому времени, когда он мог потерять дворы от пожара и насилия, но зато и мог приобрести силой оружия больше, чем ему досталось бы по праву...

   Лавранс кивнул.

   - Пожалуй, Эрленд отчасти прав, - тихо произнес он. Но тут поднялся с места Эрлинг, сын Видкюна.

   - Я охотно допускаю, что простой народ лучше помнит тех немногих, которые выбились из бедности и стали господами... во время владычества меча... чем бесконечное множество тех, которые погибли в черной нужде и нищете. Хотя еще никто не был более жестоким господином для мелкого люда, чем простолюдин по происхождению... Мне кажется, о них-то и сложилась раньше всего поговорка, что родич родичу худший враг. Человек должен быть рожден господином, иначе он будет жестоким господином... Но если он рос в детстве среди слуг и служанок, то поймет гораздо лучше, что без маленьких людей мы во многом беспомощны, как дети, во все дни нашей жизни и что не столько ради Бога, сколько ради самих же себя мы обязаны служить народу всеми своими знаниями и оберегать его нашим рыцарством. Никогда еще ни одно государство не могло продержаться без того, чтобы в нем не было знатных людей, способных и готовых защищать своей властью право людей простых...

   - Ты мог бы проповедовать взапуски с братом моим, Эрлинг! - сказал Эрленд смеясь. - Но я думаю, моим землякам мы, знатные люди, нравились больше в прежние времена, когда водили их сыновей в поход, когда наша кровь смешивалась с их кровью, обагряя палубы кораблей, когда мы разрубали кольца и делились военной добычей со своими слугами... Ты слышишь, Кристин? Иногда я сплю, оставляя одно ухо открытым, когда отец Эйлив читает нам по своим большим книгам!

   - Имущество, приобретенное не по праву, не доходит до третьего по порядку наследника, - сказал Лавранс, сын Бьёргюльфа. - Разве ты не слышал этого, Эрленд?

   Еще бы не слышать! - Эрленд громко захохотал. - Да только видеть никогда не видал!..

   Эрлинг, сын Видкюна, сказал:

   - Дело в том, что немногие рождены на то, чтобы быть господами, но все рождены для служения. И самое настоящее господство - это быть слугой слуг своих...

   Эрленд переплел пальцы на затылке и потянулся с улыбкой:

   - Об этом я никогда не задумывался! И не думаю, чтобы у моих издольщиков был повод благодарить меня за услуги. Однако, как это ни странно, я уверен, что они меня любят... - Он ласково потерся щекой о черного котенка Кристин, который вспрыгнул к нему на плечо и теперь ходил вокруг его шеи, мяуча и вздыбив спину... - Но зато моя супруга... женщина самая услужливая... хотя у вас нет причины поверить этому... ибо на столе стоят пустые кувшины и кружки, моя Кристин!

   Орм, все время сидевший молча и следивший за беседой мужчин, сейчас же встал и вышел из горницы.

   - Хозяйка до того соскучилась, что даже уснула, - сказал Хафтур с улыбкой. - И в этом виноваты мы... Дали бы мне поговорить с ней спокойно, я-то умею беседовать с дамами...

   - Да, этот разговор, наверное, слишком затянулся для вас, хозяйка, - начал было извиняться господин Эрлинг, но Кристин ответила с улыбкой:

   - Правда, господин, я не все поняла, о чем говорилось здесь сегодня вечером, но запомнила хорошо, поразмыслить об этом потом у меня найдется время...

   Вернулся Орм с несколькими служанками, принесшими еще напитков. Мальчик стал обносить гостей. Лавранс грустно смотрел на красивого ребенка. Днем он попробовал было вступить в беседу с Ормом, сыном Эрленда, но мальчик был неразговорчив, хотя держал себя хорошо и учтиво.

   Одна из служанок шепнула Кристин, что Ноккве проснулся там, в маленькой горенке, и ужасно кричит. Кристин пожелала гостям спокойной ночи и покинула горницу вслед за служанками.

   Мужчины же принялись опять пить. По временам господин Эрлинг и Лавранс обменивались взглядами, потом первый из них сказал:

   - Есть одно дело, Эрленд, о котором я собирался поговорить с тобой. По всей вероятности, будет объявлено о корабельной повинности в местности по берегам здешнего фьорда и в Мере. Дальше к северу народ боится, как бы руссы не появились снова к лету с более крупными силами, ведь тогда северянам не справиться с охраной страны. Вот нам первый барыш от того, что у нас со Швецией общий король... {Швеция воевала в это время с Новгородом.} Несправедливо, если все достанется одним северянам! Ну а выходит так, что Арне, сын Яввалда, уже слишком стар и немощен... Поэтому были разговоры о том, не назначить ли тебя начальником крестьянских кораблей на этой стороне фьорда. Как тебе это понравилось бы?..

   Эрленд ударил в ладони, все его лицо просияло.

   - Как это мне понравилось бы?!..

   - Сколько-нибудь больших сил нам, пожалуй, собрать не удастся, - сказал Эрлинг, несколько охлаждая Эрленда. - Но ты мог бы пока подготовить все с воеводами... Тебя ведь знают в этом краю... Среди господ в государственном совете шли разговоры о том, что, может быть, ты именно тот человек, который мог бы тут кое-чего добиться. Есть люди, которые еще помнят, что ты заслужил немало чести, когда был военачальником у графа Якоба... Да и я сам, помню, слышал, как он говорил королю Хокону, что тот действовал неразумно, поступив столь строго с таким одаренным молодым человеком. Он сказал, что ты предназначен быть опорой своему королю...

   Эрленд щелкнул пальцами.

   - Ну, уж не ты ли будешь нашим королем, Эрлинг, сын Видкюна? Не это ли вы замышляете? - спросил он с громким хохотом. - Посадить Эрлинга королем?

   Эрлинг сказал нетерпеливо:

   - Слушай, Эрленд, разве ты не понимаешь, что сейчас я говорю серьезно...

   - Господи помилуй! Что же, значит, ты шутил прежде? Я думал, ты говорил серьезно весь вечер... Ну, ну! Ладно, поговорим тогда серьезно... Расскажи мне все об этом деле, родич!..

  

  

   Кристин лежала с ребенком у груди и уже спала, когда Эрленд вошел в горенку. Он зажег сосновую лучину об угли на очаге и осветил спящих.

   Как она красива! И сын их тоже красивый ребенок. Теперь Кристин всегда бывает такой сонной но вечерам... Едва она ложится в постель и берет к себе мальчика, как оба они сейчас же засыпают. Эрленд засмеялся и бросил лучину обратно в очаг. Медленно снял с себя одежду.

   Весной на север с "Маргюгр" и тремя или четырьмя кораблями ополченцев... Хафтур Грэут с тремя кораблями северян... Но у Хафтура нет никакого опыта, им Эрленд будет вертеть как захочет. Да, понятно, ему предоставят самому распоряжаться. А как будто этот самый Хафтур не трус и не размазня... Эрленд потянулся и улыбнулся в темноте. Он думал было о наборе команды для "Маргюгр" где-нибудь с побережья Мере. Но ведь отважных, здоровых парней сколько угодно и здесь у них, да и в Биргси... Можно будет подобрать отличнейшую корабельную ватагу...

   Немногим больше года прошло с тех пор, как он женился. Беременность, покаяния да посты, а теперь - все мальчик да мальчик, и днем и ночью... И все же... она и теперь та же милая юная Кристин... Если бы удалось заставить ее забыть хоть на время поповскую болтовню и этого прожорливого сосунка!..

   Эрленд поцеловал Кристин в плечо, но она не услыхала. Бедняжка! Нужно ей дать поспать... А у него есть о чем подумать в эту ночь. Эрленд повернулся к Кристин спиной и лежал, пристально глядя перед собой в глубину горницы на маленькую раскаленную точку в очаге. Собственно говоря, следовало бы встать к прикрыть угли золой... Но ему было лень...

   Нахлынули отрывочные воспоминания юношеских лет... Дрожащий штевень корабля, замерший на мгновение на гребне надвинувшейся океанской волны... Вал, хлынувший потоком на палубу. Могучий шум бури и моря. Весь корабль сотрясается от напора волн, верхушка мачты описывает сумасшедшую дугу на фоне быстро несущихся туч. Это было где-то у халландского берега. Подавленный воспоминаниями, Эрленд почувствовал, что слезы наполняют его глаза. Он и сам не знал, как эти годы, проведенные в безделье, измучили его.

   На другое утро Лавранс, сын Бьёргюльфа, и господин Эрлинг, сын Видкюна, стояли в верхнем конце двора, глядя на лошадей Эрленда, бегавших по ту сторону изгороди.

   - Я считаю, - говорил Лавранс, - что если Эрленд примет участие в этом съезде, то по положению и по происхождению - он же родич короля и его матери - он должен будет запять место среди первых. Но тут я не знаю, господин Эрлинг, считаете ли вы возможным полагаться на его суждение в этих делах, и не приведет ли оно его скорее к другой стороне? Если Ивар, сын Огмюнда, попытается сделать какой-нибудь встречный ход? Эрленд близко связан и с людьми, которые пойдут за господином Иваром.

   - Я плохо верю в то, чтобы господин Ивар что-нибудь предпринял, - сказал Эрлинг, сын Видкюна. - А Мюнан... - тут он немного скривил губы, - настолько умен, что будет держаться в стороне... Ему известно, что в противном случае всем станет ясно, как много - или как мало - стоит Мюнан, сын Борда.

   Оба засмеялись.

   - Дело в том... Да вы, несомненно, знаете это лучше меня, Лавранс, сын лагмана, - вы ведь сами родом оттуда, и у вас там родичи, - шведские дворяне не хотят считать наше рыцарство ровней себе. Поэтому важно, чтобы в наших рядах был каждый из тех, кто принадлежит к числу самых богатых и самых знатных по происхождению... Мы не можем себе разрешить, чтобы такому человеку, как Эрленд, было позволено сидеть дома, балуясь с женой да управляя своими усадьбами... как бы он ими ни управлял, - сказал он, увидев, какое лицо у Лавранса. У него пробежала по губам улыбка. - Но если вы считаете неразумным оказывать на Эрленда давление, чтобы добиться его участия, то я не стану этого делать.

   - Я считаю, дорогой господин Эрлинг, - сказал Лавранс, - что Эрленд принесет больше пользы здесь, у себя в округе. Как вы сами сказали, можно ожидать, что требование о повинности будет встречено враждебно в округах к югу от Намдалского перешейка, {Перешеек между Трондхейм-фьордом и морем, севернее Нидарос.} где народ считает, что им нечего бояться руссов. Очень может статься, что Эрленд как раз такой человек, который сумеет несколько изменить мнение жителей об этих вещах...

   - Уж больно язык у него без костей! - вырвалось у господина Эрлинга.

   Лавранс отвечал с улыбкой:

   - Зато, быть может, этот язык многие поймут гораздо лучше, чем... речи людей более прозорливых... - Опять они взглянули друг на друга, и оба засмеялись. - Как бы то ни было, он может причинить больше вреда, если отправится на съезд и будет там слишком уж громогласен!..

   - Да, если вы не сможете его остановить, то...

   - Во всяком случае, если я и смогу, то только пока он не встретит таких птиц, с которыми привык летать в одной стае, - мы с моим зятем люди очень разные.

   К ним подошел Эрленд:

   - Разве вы получили такую пользу от обедни, что вам не нужно и поесть?

   - Я ничего не слышал насчет завтрака, а ведь я отощал как волк... и пить хочу... - Лавранс потрепал грязно-белую лошадь, возле которой стоял. - Слушай, зять! Того конюха, который ухаживает за твоими рабочими лошадьми, я выгнал бы в шею еще прежде чем сесть за стол, будь этот конюх моим слугой.

   - Я не смею из-за Кристин, - сказал Эрленд. - Он сделал ребенка одной из ее служанок.

   - Ах, в здешних местах это считается таким великим подвигом, - сказал Лавранс, подняв немного брови, - что, по-вашему, он уже становится незаменимым?

   - Нет, но вы понимаете, - сказал Эрленд со смехом, - Кристин и священник хотят их поженить... А от меня требуют, чтобы я так устроил этого парня, чтобы он мог прокормиться с женой. Девка не желает, и ее брачный поручитель не желает, да и самому Tуpe не очень хочется... Но мне не позволяют выгнать его вон. Кристин боится, как бы он тогда совсем не удрал из нашей местности. Но, впрочем, им ведает теперь Ульв, сын Халдора, когда бывает дома...

   Эрлинг, сын Видкюна, пошел навстречу Смиду, сыну Гюдлейка. Лавранс сказал зятю:

   - Мне кажется, Кристин что-то бледновата нынче.

   Да! - с живостью подхватил Эрленд. - Не можете ли вы поговорить с ней, тесть?.. Этот мальчишка прямо высасывает у нее мозг из костей. Кажется, она собирается кормить его грудью до третьего поста, словно какая-нибудь скотница...

   - Да, она очень любит своего сынишку, - сказал с улыбкой Лавранс.

   - Да, да! - Эрленд покачал головой. - Они сидят по три часа, Кристин и отец Эйлив, и говорят о том, что у ребенка появилась краснота здесь или там, а уж каждый зуб, который у него прорезается, кажется им просто великим чудом! По-моему, не новость, что у ребят иногда прорезаются зубы, и было бы гораздо большим чудом, если бы наш Ноккве остался без зубов...

  

  

   Год спустя как-то вечером в конце рождественских праздников к господину Гюннюльфу в его городской дом приехали совершенно неожиданно Кристин, дочь Лавранса, и Орм, сын Эрленда. Уже с самого обеда весь день дул сильный ветер с мокрым снегом, а к вечеру разыгрался настоящий буран. Они были совершенно занесены снегом, когда вошли в горницу, где священник сидел за трапезой вместе со своими домашними.

   Гюннюльф спросил испуганно, не случилось ли чего у них дома, в усадьбе. Но Кристин покачала головой. Эрленд поехал в гости, отвечала она на расспросы деверя, а она не в силах была ехать с ним - так она устала.

   Священник подумал, как это она ехала всю дорогу до города, - лошади Кристин и Орма были совершенно измучены и последнюю часть пути едва были в состоянии пробиваться вперед против снежных зарядов. Гюннюльф отослал обеих живших у него старух с Кристин - помочь ей переодеться в сухое платье. Это были его кормилица и ее сестра, других женщин в доме священника не жило. А сам занялся племянником. Тем временем Орм стал рассказывать:

   - Должно быть, Кристин больна. Я говорил об этом отцу, но он разгневался...

   В последнее время она просто сама на себя не похожа, рассказывал мальчик. Он не понимает, что с ней такое. Он не мог припомнить, кому из них - ей ли, ему ли самому - пришла в голову мысль приехать сюда. Ах да! Кажется, Кристин заговорила первая о том, что ей страстно хочется посетить собор в Нидаросе, а тогда он сказал, что поедет с нею. И вот сегодня утром, сейчас же после того, как отец уехал из дому, Кристин сказала, что теперь и она поедет. Орм уступил ей, хотя и видел, что погода грозит испортиться... Но ему не понравились ее глаза.

   Когда Кристин вернулась в горницу, Гюннюльф подумал, что и ему ее взгляд не нравится. Она казалась страшно худой в черном платье Ингрид, лицо у нее было белое, как береста, а глаза совсем провалились, под ними были темно-синие круги, а взор какой-то странный и потемневший.

   Прошло уже свыше трех месяцев с тех пор, как он видел ее, когда был в Хюсабю на крестинах. У нее был тогда прекрасный вид - Гюннюльф застал ее лежавшей в пышно убранной постели после родов, - и она говорила, что чувствует себя здоровой; на этот раз роды прошли легко. Поэтому Гюннюльф возражал, когда Рангфрид, дочь Ивара, и Эрленд хотели, чтобы ребенка на этот раз дали кормилице. Кристин плакала и умоляла разрешить ей самой кормить Бьёргюльфа, - второй их сын был окрещен по имени отца Лавранса.

   Вот почему священник спросил теперь прежде всего о Бьёргюльфе - он знал, что кормилица, которой отдали ребенка, не правится Кристин. Но она сказала, что ребенок чувствует себя прекрасно, а Фрида его любит, печется о нем лучше, чем можно было ожидать.

   - Ну, а Никулаус? - спросил дядя. - Все такой же красивый?

   По лицу матери пробежала слабая улыбка. Ноккве день ото дня становится все красивее. Нет! Говорит он еще мало, но зато во всем остальном обгоняет свой возраст и так вырос!.. Никто не поверит, что ему пошел только второй год, это и фру Гюнна говорит...

   Потом она опять сникла. Гюннюльф поглядел на обоих - жену брата и сына брата, сидевших справа и слева от него, У них был такой утомленный и грустный вид, что у Гюннюльфа просто сердце защемило при взгляде на них.

   Орм был теперь всегда какой-то угрюмый. Мальчику исполнилось уже пятнадцать лет, он был бы красивейшим юношей, не будь у него такого слабого и болезненного вида. Он был почти такого же роста, как и его отец, но телосложения слишком хрупкого и узок в плечах. И лицом походил на Эрленда, но синие глаза его были еще темнее, а рот под первым юношеским пушком еще меньше и слабее, и в углах всегда сомкнутых губ появились маленькие печальные складки. Даже узкий смуглый затылок Орма под черными курчавыми волосами имел какой-то странно несчастный вид, когда мальчик сидел за столом, немного ссутулившись, и ел.

   Кристин никогда еще не приходилось сидеть за столом вместе с деверем в его собственном доме. За год перед тем она ездила с Эрлендом в город на весенний тинг, и тогда они останавливались в этом доме, которым Гюннюльф владел после смерти своего отца, но в тот раз священник жил в доме крестовых братьев, где замещал одного из каноников. Теперь же магистр Гюннюльф числился приходским священником в Стейне, но поставил пока вместо себя помощника, а сам ведал работой по переписыванию книг для церквей архиепископства на время болезни церковного регента Эйрика, сына Финна. Поэтому сейчас он жил у себя, в своем доме.

   Горница была мало похожа на те жилые помещения, к которым привыкла Кристин. Это был бревенчатый сруб, но посредине одной из коротких стен Гюннюльф приказал сложить из кирпичей большой камин, вроде тех, какие он видел в южных странах; большие поленья горели между чугунными козлами. Стол стоял у одной из длинных стен, а вдоль противоположной стены шли скамьи с пюпитрами. Перед изображением девы Марии горела лампа из желтого металла, а рядом стояли полки с книгами.

   Чуждой показалась Кристин эта горница и чуждым показался ей деверь, когда она увидела его здесь за столом, с домочадцами, писцами и слугами, у которых был какой-то странный, полусвященнический вид. Тут было также и несколько бедняков - какие-то старики и мальчик с тонкими, красными, похожими на пленки веками, прилипшими к пустым глазницам. На женской скамье, кроме двух старых служанок, сидела какая-то девочка с двухлетним ребенком на коленях. Она жадно хлебала похлебку и напихивала едой ребенка так, что у того щеки чуть не лопались.

   Было в обычае, что все священники собора кормили бедняков ужином. Но Кристин слышала, что к Гюннюльфу сыну Никулауса, ходило меньше нищих, чем к другим священникам, несмотря на то, что - или именно потому, что - он усаживал их у себя в горнице и встречал каждого странника как почетного гостя. Они получали пищу с собственного блюда священника, а пиво - из его собственных бочек. И вот они приходили сюда, когда считали, что надо поесть мясной пищи, а в иное время охотнее шли к другим священникам, где нищих кормили в поварне кашей и давали жидкое пиво.

   Едва лишь писец окончил чтение благодарственной молитвы после трапезы, как все гости-бедняки стали расходиться. Гюннюльф ласково беседовал с каждым в особицу, спрашивал, не хотят ли они сегодня переночевать здесь, но только один слепой мальчик остался. Девочку с ребенком священник особо просил остаться и не выходить с малюткой на улицу в ночное время, но та пробормотала извинение и поспешила уйти. Тогда Гюннюльф наказал слуге приглядеть за тем, чтобы Арнстейну Слепцу дали пива и отвели хорошую постель в помещении для гостей. Затем надел плащ с капюшоном:

   - А вы, Кристин и Орм, вероятно, устали и хотите на покой. Эудхильд позаботится о вас; я думаю, вы уже будете спать, когда я вернусь из церкви.

   Но тут Кристин обратилась к нему с просьбой взять ее с собой.

   - Ведь для этого же я и приехала сюда, - сказала она, подняв полный отчаяния взор на Гюннюльфа. Ингрид одолжила ей тогда сухой плащ, и они с Ормом присоединились к людям, вышедшим из дома священника на улицу.

   Колокола звонили так, словно они были прямо над головами высоко в черном ночном небе, - до церкви было всего несколько шагов. Все шли, тяжело ступая по глубокому, мокрому, только что выпавшему снегу. Буря уже улеглась, лишь отдельные снежинки еще медленно падали, слабо мерцая в темноте.