Толстой Илья Львович - Труп

мнате.

   Леночка послала к нему кухарку, предложить покушать или чаю, но он благодарил и от всего отказался.

   На другой день посыльный в красной шапке принес ему узел с одеждой, и к Вечеру он уже сидел опять за своим столом и работал.

   О том, что с ним было за эти две недели, он не говорил ни слова, а Леночка, щадя его самолюбие, конечно, ничего не спрашивала.

   С вещами была прислана целая куча книг, которые Мешков ей передал молча, получив взамен прочитанные тома Тургенева.

   Читая их, Леночка часто вспоминала про свой разговор с Сомовым и внутренне краснела.

   "Надо было хоть поблагодарить его, он такой добрый и приветливый, а я сказала какую-то глупость. Впрочем, он не обиделся, он даже подал мне руку. А как он жалел Ивана Петровича. Неужели он мог подумать, что у меня с ним что-то есть? Нет, нет, глупости, ничего этого не может быть, просто мне его жаль, он такой несчаст-: ный, тихий. И добрый. Ах, кабы можно было сделать, чтобы он не пил. И где он за это время пропадал?"

   Эти мысли мучили ее неотступно и не давали ей покоя.

   Особенно больно ей было, когда после возвращения Ивана Петровича на него напала тетушка:

   - Где это вы, Иван Петрович, изволили пропадать целых две недели? Больны были? Я уж хотела в участок заявить и комнату передать новым жильцам. Это Леночка за вас упросила. Бегала к вашему Сомову, он ее утешил, говорит: "Найдется ваш Мешков, не иголочка".

   Иван Петрович слушал и виновато моргал.

   Когда тетушка стала говорить о посещении Леночкой Сомова, он вдруг вздрогнул и, как ребенок, зарыдал.

   - Простите меня, простите, я не знаю, как это со мной случилось, опять запил, но вот, вот клятва моя, никогда больше этого не будет, удавлюсь, утоплюсь, зачем я только этого не сделал вчера, так хотелось вот на этом самом крючке, да вас пожалел, чтобы не причинить вам неприятностей, а уйти не хватило духу.

   - Вот еще выдумал, гадость какую, избавьте, пожалуйста. Ишь какой, корми, пои его, да еще и возись, хорони удавленника. Тоже хорош, чем грозится. Как вам не стыдно, одумайтесь, нюня, разрюмился.

   И тетушка, хлопнув дверью, вышла.

   Когда вечером Леночка взошла к Мешкову со стаканом чая, он встал, подошел к ней и, глотая слезы и мигая, долго молча смотрел на нее и не мог ничего выговорить.

   - Елена Ивановна, вы хорошая, благодарю вас, не стоило обо мне беспокоиться - а, что?

   И он махнул безнадежно рукой и отвернулся.

   Леночка расплескала стакан, торопливо поставила его на стол и с глазами, полными слез, убежала к себе.

  

  

  

   В прачечной Прасковьи А. работало около десяти женщин. Зимой больше, летом иногда меньше. Как везде, работницы часто менялись, и, как везде, между ними шли постоянные сплетни, интриги.

   До приезда Леночки одно время заведовала конторой старая прачка Спиридоновна. Это была полуразвалившаяся обрюзгшая женщина с бурным прошлым, развратная и циничная. С первого же дня появления Леночки она ее возненавидела и с тех пор все делала, чтобы ей навредить. Ее мучила ревность. Ревность к близости хозяйке, ревность к тому, что в прачечной Леночку любили и слушали, а главное, ревность к ее чистоте н молодости.

   Этого преступления она ей не могла простить, потому что она чувствовала, что этого одного она у нее отнять не в силах. Как-то днем, когда Леночка хлопотала внизу, а Прасковья А. сидела за работой, Спиридоновна взошла к хозяйке и что-то затараторила.

   Привыкший к таким разговорам Мешков не слушал: До него долетали отдельные слова, фразы. "Отослать белье, просил присылать". "Я к нему сама два раза ходила, богатый, белье все голландское, фатера рублей на двести в месяц".

   Все это слышал Мешков и не обращал на эти разговоры никакого внимания.

   Вдруг Спиридоновна, услышав движение в соседней комнате, перешла на свистящий шепот, и, как это часто бывает, Мешков бессознательно стал к этому шепоту прислушиваться.

   - Удивляюсь я тебе, Прасковья А., право, что она тебе, помощница, что ли? Что ты ее бережешь, как святошу какую-либо, замуж отдавать, либо еще как, а то дождешься, спутается вот с этим, с проходимцем. Ведь это ты не видишь, как они вешаются, как собаки, а я давно примечаю. Тьфу, крот поганый, прости господи. - И она сплюнула громко.

   - Ну, а, по-твоему, как же? - спросила Прасковья А.

   - По-моему? Да по-моему, вот как. Посылай с бельем к заказчикам ее, а не меня. Пусть сама несет белье к полковнику. На мои зубы, я бы из нее деньги сделала, да еще какие. Этакое сокровище да дома беречь. Намедни сдаю ему белье, он и говорит: "А почему это прачки всегда старые бывают?" А я ему: "У нас и молодые есть, да бережем мы их". - "А где же они?"

   - Ну и разговорились. Я обещала прислать ему, он ждет теперь небось не дождется. Ты ее пошли к нему, а там после сама придешь, поторгуешься. Да не продешеви, смотри, нонче эти нес мыс ленки дороги, с иного сколько ни спроси, затрясется весь, все отдаст. Особливо эти старички слюнявые.

   Иван Петрович завозился и кашлянул.

   - Так я куплю мыла десять фунтов, - громко сказала Спиридоновна и вышла.

   На другое утро тетушка позвала Леночку и велела ей одеться в город.

   - Надень платье, платок мой возьми да отнеси белье к полковнику на Плющиху. Да смотри, сама до него дойди, скажи: "На кителе, мол, пуговицы не сняты были, так одной не хватает, вот эти остальные ему отдай да об рубашках скажи, что рукава обтрепались. Будь повежливее, он барин большой, чтоб не обиделся на тебя.

   Через два часа Леночка вернулась и принесла тетке деньги.

   - Вот еще на извозчика целковый дал, я не брала, он насильно навязал, возьмите, тетя.

   - Что же он с тобой говорил?

   - Я отдала ему пуговицы, сказала про сорочки, он велел ко вторнику белье приготовить, к вечеру принести.

   - Ну вот и отнесешь, скажи там внизу, чтобы приготовили. А больше ничего ты с ним не говорила?

   - А что мне с ним говорить? Он какой-то странный, подошел, смотрит на меня в упор, стал расспрашивать, где я живу да сколько жалованья получаю, сам старый, толстый, говорит невнятно, я повернулась скорей, взяла узел да ушла. Я больше не пойду к нему, - вдруг решительно заключила она.

   - Как это так не пойдешь? Тетка посылает, а она не пойду. Дрянь бездомная, туда же умничать, - засипела Прасковья А. - Вон с глаз моих, чтобы голоса твоего не было слышно, паршивая.

   И этот и предыдущий разговор Мешков слышал от слова до слова.

   Он знал затаенную мысль Прасковьи А., понял, на что она решилась, и напряженно ждал и мучился.

   Несколько раз он хотел предупредить Леночку, несколько раз твердо решал с ней переговорить, но когда он встречался с нею, он опускал глаза перед ее чистотой и не смел сказать того, что нужно было и что было так чудовищно, гадко и грязно.

   А как ее спасти от этого?

   Что может сделать он, безвольный, слабый Иван Петрович, он, который сам постоянно нуждается в помощи и который всю свою жизнь загубил пьянством. Вот если бы он мог избавиться от своего порока. Во имя ее, для спасения ее от тех ужасных тенет, которые были ей приготовлены и о которых она сама не догадывалась.

   "Вот первый случай, когда я на земле нужен, когда я могу для чего-нибудь пригодиться, неужели отказаться от этого потому, что я не могу удержаться от рюмки вина? От одной рюмки. Если не пить первой рюмки, то ведь не будет и следующих. А какое счастье было бы жить около нее, беречь ее. Наняли бы квартиру, работали бы вместе..."

   И Мешков далеко заносился в мечты, пока другие, трезвые мысли не расхолаживали его и не возвращали к действительности.

   "Да она никогда не пойдет за меня.

   Разве можно мне, сорокалетнему старику, жениться на восемнадцатилетней девушке? Надо с ума сойти, чтобы об этом мечтать. А если я опять начну пить? Нет, нет, как-нибудь иначе. Надо подумать, надо поговорить с ней".

  

  

   Так проходили дни.

   В назначенный вторник, перед вечером, Леночка, ни слова не говоря, понесла готовое белье к полковнику.

   Она вернулась домой рано и, не заходя к тетке, ушла в свою комнату и легла спать.

   На другой день вечером тетушка долго шепталась со Спиридоновной, и решено было, что пора действовать более решительно.

   Эту ночь Иван Петрович работал почти до рассвета. Сидя за голым столом и выводя каллиграфическим почерком свои страховые полисы, он ни минуты не переставал думать о Леночке, и чем больше он думал, тем труднее казалась ему его задача.

   Одно только было для него несомненно - это то, что он не имеет права молчать и оставаться безучастным зрителем всего происходящего на его глазах и что если он ничего не предпримет, он этим самым ответствен за ее гибель. Это было ясно.

   Но что же делать? Как вырвать ее из этого заговора?

   Он мог бы достать ей письменную работу, хотя бы у того же Сомова, мог бы устроить ее на отдельной квартире, поселиться сам около нее, но ведь тетушка найдет ее и, как опекунша, водворит к себе. Надо доказать преступные замыслы Прасковьи А. Только тогда можно ее устроить. Но как это сделать? Ведь это целый скандал.

   А как это отзовется на чистой душе Леночки? Какую ужасную грязь придется пред ней выворачивать. Быть может, она сейчас и не подозревает о том, что ей готовят. Чистая она, хорошая.

   Неужели мне придется открывать ей глаза на всю эту мерзость? Не переговорить ли мне самому с Прасковьей А.? Не пойти ли к полковнику и попросить его пожалеть невинную девочку?

   А что он мне скажет? Скажет, при чем вы тут, вам какое до нее дело, убирайтесь вон. И, пожалуй, он будет прав. При чем я тут? Что она мне, сестра, дочь? Я хочу ее вырвать от него, чтобы взять ее себе. Вот что он скажет. А разве я хочу взять ее?

   На этой мысли Иван Петрович вскочил со стула, нервно провел рукой по своей козлиной бородке и зашагал по комнате.

   Если она будет моей женой, я не сойдусь с ней до тех пор, пока не буду окончательно уверен, что я больше не запью никогда.

   А если я не выдержу и сорвусь раньше, я дам ей развод. Я отпущу ее от себя такой же чистой, какой взял. А сейчас она будет спасена, и это - главное.

   Эта мысль пришла Мешкову так неожиданно для него самого, что он остановился как вкопанный около двери и долго стоял на одном месте, почему-то оглядываясь по сторонам. А что, если я хватился поздно? А что, если... она уже отдалась этому мерзавцу... и опять так же неожиданно в нем вдруг зашевелилась ревность самца, и тут в первый раз он понял, что его мысли о Леночке не совсем бескорыстны и что он давно уже под личиной отеческой заботливости прячет от себя новое могучее чувство пока еще чистой, идеальной, но страстной любви.

   Не буду пить, пока она не будет моей, пока не заработаю ее.

   Что я подумал, вдруг поймал себя Иван Петрович, ведь это подлость. "Пока она не будет моей. А потом, потом, когда она будет моей женой, когда она отдастся мне, тогда, значит, можно опять пить? Нет, нет, я не хотел этого думать, я совсем никогда больше не буду пить. Я должен ее спасти, и не я загублю ее жизнь, нет. А если запью, можно дать ей развод", - опять шепнул ему тот же нечестный искуситель, и он опять поймал себя на этой мысли и опять отогнался.

   - Не буду, не буду пить, обещаю тебе, слышишь, Леночка, милая моя, - шептал Иван Петрович, засыпая на своей жесткой кровати, счастливый чем-то большим и хорошим, ничего еще не решив, но уверенный в том, что завтра должно произойти что-то необыкновенно важное, что в корне изменит и его и Леночкину жизнь.

  

  

  

   На другое утро Иван Петрович встал раньше обыкновенного и сел за работу. Он знал, что в восемь часов Леночка постучится ему в дверь и принесет чай, и напряженно ждал, прислушиваясь ко всякому звуку.

   Несколько раз он слышал ее шаги, слышал окрики тетушки, отправлявшейся на рынок, слышал шипение Спиридонихи, со скрипом хлопала входная дверь, наконец все успокоилось, и она пришла.

   - Иван Петрович, чай несу, - сказала она, стоя за дверью.

   Обыкновенно Иван Петрович вставал, брал стакан из-за полуоткрытой двери и благодарил.

   На этот раз он открыл дверь совсем.

   - Здравствуйте, Елена Ивановна, может быть, вы зайдете ко мне? а? что? Можно с вами поговорить, а? Ведь я о вас с вами хочу поговорить, может быть, вы мне скажете, что это не мое дело, что?

   - Нет, отчего же, говорите, Иван Петрович, я очень рада, только не стоит обо мне говорить, что я, я неинтересная, никому не нужна.

   - Что вы, что вы, грех так говорить, молодая, хорошая, а? что? Как не нужны? Я хотел предложить вам, Елена Ивановна, не хотите ли вы заняться письменной работой, той самой, какую я делаю, а, что? Вы будете зарабатывать рублей двадцать - двадцать пять.

   Почему-то Мешков начал свой разговор с середины. Леночка подняла на Мешкова свои большие удивленные глаза.

   - А когда же я буду писать? ведь днем мне некогда, все время дела. Я могу работать ночью, но ведь я так много не наработаю.

   - Нет, нет, не ночью, я думал, что вы займетесь этим совсем, а?

   - А как же тетя, ведь она не позволит мне бросить свое дело.

   - Она может за вас нанять работницу.

   Елена Ивановна задумалась.

   - Нет, все равно я не жилица на этом свете, - прошептала она как будто про себя. - Куда я отсюда денусь?-И она опять подняла свои влажные от набежавшей слезы глаза на Ивана Петровича.

   Этого взгляда было довольно. Мешков сразу понял все. Он понял, что она не так детски слепа, как он раньше думал, понял, что она сознает свое ужасное положение, и понял, на что она решилась.

   - Нет, Елена Ивановна, только не это, нет, этого нельзя делать, я все знаю, все. Я слыхал здесь за стенкой такие разговоры, которые я не могу вам передать, и я хочу, чтобы вы ушли отсюда скорее, пока не поздно. Я увезу вас, я скажу, что вы моя жена, мы обвенчаемся. Так только, чтобы вы могли жить свободно. Я не буду пить, я удержусь. Нам Сомов поможет, ведь он хороший. Елена Ивановна, только будьте решительны и не губите себя. Я не для того, чтобы на вас жениться, я никогда не хотел жениться, но если надо. Скажите мне тогда, обещайте сказать? что? а? Вы такая молодая, а я старый, я не буду долго жить, а вам жить надо, хорошая вы, что? а?

   Леночка вдруг вся затряслась в рыданиях и, закрывши обеими руками лицо, убежала из комнаты.

   - Может быть, я вас обидел, простите меня, ради бога, я не хотел вас обижать, милая, хорошая, простите, простите, - повторял Иван Петрович, догоняя ее и ловя ее за руку.

   Леночка молча захлопнула за собой дверь.

   Мешков постоял несколько секунд, осмотрелся, как после сна, провел рукой по бородке и вялыми шагами поплелся к себе.

   "Все кончено, дурак я старый, разве можно было мне с ней так разговаривать. Конечно, это с моей стороны гадость, как я смею предлагать ей такие вещи. Хуже того полковника. Вот и поделом мне,- думал он, машинально продолжая свою работу.- Пойду завтра, сдам все Сомову и запью. А что же Леночка? Что она сделает, неужели они доведут ее до самоубийства?"

   В это время за дверью кто-то постучался, и в отворенную щель просунулась рука Леночки с запиской.

   Он подошел, взял бумажку и прочел: "Не подумайте, что я на вас обиделась. Благодарю вас от всей души за ваше доброе отношение. Вы единственный человек, который меня поддержал. Я, право, не стою вашей доброты. Я не знаю, что я буду делать дальше, но я не могу принять вашей жертвы. Е. И."

   Иван Петрович написал на листочке: "Обещайте мне ничего не делать, не предупредив меня". Когда он отнес эту записку к Леночке, она сидела в конторе и считала белье.

   Ничего не говоря, он положил письмо на стол и пошел к двери. Выходя, он на нее оглянулся.

   - Зачем вам это, Иван Петрович? - спросила она.

   - Я прошу вас, ради бога.

   - Ну, хорошо, обещаю.

   - Спасибо.

   В этот же день, перед вечером, Прасковья А. стала опять посылать Леночку к полковнику.

   Она под предлогом головной боли отказалась. Тетушка раскричалась и отколотила племянницу счетами по лицу.

   На крик выбежал Иван Петрович, хотел было заступиться, но она накинулась на него и приказала ему тотчас же очистить квартиру.

   К ночи Мешков нанял себе новую квартиру и, придя за вещами и прощаясь с Леночкой, сунул ей в руку записку: "Я поселился в Кривоарбатском переулке в доме N 7, во дворе. Рядом с моей есть свободная комната. Сомов обещал дать вам работу. Ради бога, уйдите отсюда. Помните свое обещание обратиться ко мне".

   Леночка, пряча под углом платка подтекший от синяка левый глаз, расставаясь с Иваном Петровичем, чуть не заплакала. Без него ей стало еще тоскливей.

   К счастью, синяк, который ей посадила под глазом тетушка, на несколько дней избавил ее от обязанности посещать полковника, и, когда опухоль и синева стали у нее проходить, она жалела, что не может его возобновить. Свое положение она сознавала отлично. Не говоря уже о том, что она сама несколько раз слышала отрывки разговоров тетушки с Спиридоновной, вся прачечная была настолько посвящена в это дело, что намекам и колкостям не было конца, и наконец дошло до того, что многие ее враги стали в лицо называть ее полковницей.

   Когда она, с подвязанным глазом, взошла в стиральню, молодая, прямоволосая и беззубая Настька громко, на всю комнату крикнула: "Кто это тебя убрал-то, уж не полковник ли? То-то вот, не будешь брыкаться, он те обуздает, живо обротку накинет. Военные не любят с нашей сестрой церемониться, он не посмотрит, что ты ученая".

   Выросшая в деревне среди крестьянских ребятишек и девочек, а потом попавшая в развратную среду прачечной, Леночка, конечно, не могла остаться теплично наивной девушкой и многое понимала.

   Но, чистая по природе, она избегала "гадких вещей" и, когда могла, уходила, чтобы не слышать таких разговоров.

   Она знала, что есть любовь, о которой она читала в романах, и знала, что есть что-то гадкое, о чем она слышала от людей, но эти два понятия были для нее двумя противоположностями, которых она никак не могла совмещать.

   Когда она поняла, что ее толкают к полковнику, для того чтобы он сделал с ней "гадкое", она твердо решила, что она этого не переживет, и приготовила себе бутылочку уксусной эссенции, чтобы выпить ее раньше, чем будет над ней сделана "гадость".

   Эту бутылочку она спрятала у себя под тюфяком, и каждый день, ложась спать, она осматривала ее. На ней было написано: "Эссенция для приготовления десяти бутылок хорошего столового уксуса", и эту надпись она почему-то всякий раз читала.

   Мысль убежать от тетки и начать рядом с Иваном Петровичем новую, трудовую жизнь, вначале показавшаяся ей неисполнимой, стала приходить ей все чаще и чаще. О замужестве с ним она не думала. Она считала себя много ниже его и к его предложению жениться на ней относилась как к жертве с его стороны, принять которую она не считала себя вправе.

   Иногда она мечтала о том, как это было бы хорошо, как она заботилась бы о нем, готовила бы ему, стирала

   бы на него и не было бы ни тетушки, ни этих злых, грязных прачек, ни этого промозглого сырого мыльного воздуха, а главное, не было бы страха перед брызгающим слюной, красным, противным полковником.

   Когда в последний раз она была у него, он хотел ее обнять, но она вырвалась и убежала. Хорошо, что дверь не была заперта, а в передней стояла горничная.

  

  

  

   Через несколько дней, когда болячка под Леночкиным глазом пропала совсем, тетушка опять подняла вопрос о полковнике. На этот раз она в противоположность прежнему была необыкновенно ласкова и вкрадчива.

   - Вот, деточка, отнеси это белье на Смоленский бульвар к барыне, а кстати захвати кителя полковника. Оии просили к пяти часам вечера принесть.

   Леночка ничего не ответила и стала завертывать белье. Она почувствовала, что настал решительный момент ее жизни, что теперь уже надо что-нибудь предпринимать, но что именно - у нее еще не было решено.

   Когда тетушка вышла из комнаты, она оделась, связала узлы, спрятав в карман эссенцию, и пошла по направлению к Смоленскому бульвару.

   Отнесу белье к барыне, потом пойду к полковнику, позвоню и на пороге выпью, решила она.

   А как же Иван Петрович? Ведь я обещалась без него ничего не делать...

   "Кривоарбатский переулок, N 7, во дворе", - вспомнила она и повернула направо. Дойдя до N 7, она вошла во двор и постучала в дверь.

   Иван Петрович отворил сам.

   - Елена Ивановна, вы! Батюшки, да что с вами? заходите, заходите, я здесь совсем один, что? а? Да что с вами? Опять то же самое? Я хотел к вам зайти, навестить вас, да побоялся, как бы из-за меня не было хуже для вас. Дайте сюда эти узлы, я положу их на кровать, а вы садитесь, - суетился он, пододвигая ей стул. Вот как я здесь устроился, хорошо? что? а?

   - Нет, я не хочу садиться... Я зашла к вам потому, что обещала... проститься... Вы меня больше никогда не увидите... так лучше.

   - Что вы, что вы, Елена Ивановна, милая, разве это можно? Вы подумайте, грех какой... ("Неужели они добились своего и это уже произошло?" - подумал он с ужасом.) -Нет, Елена Ивановна, если так, то все лучше самоубийства, я вас не пущу отсюда, оставайтесь здесь, вы будете моей женой, и я никому не дам вас тронуть. Умоляю вас, Елена Ивановна, не берите на душу смертный грех. Вы такая молодая, хорошая, вы всегда успеете это сделать. А я, я буду счастлив с вами, я... я... полюбил вас, я привык к вам, и я не буду пить, вы поможете мне стать человеком. Я без вас не выдержу, я теперь чуть не запил, но я ждал вас и поэтому держался. Леночка, умоляю вас... Нет, нет, я не то говорю, я не буду вашим мужем, я буду только беречь вас. Тут рядом есть комната для вас. Вы ее наймете и будете работать.

   - А как же белье? - вдруг неожиданно спросила Леночка.

   - Какое белье, зачем? -не понял Иван Петрович.

   - Вот это. - Леночка показала на узлы.

   - А что с ним надо делать?

   - Отнести заказчикам.

   - Я сам сейчас его отнесу, скажите адрес, - обрадовался Мешков, - а вы оставайтесь здесь. Нынче вы можете переночевать в моей комнате, а я уйду куда-нибудь. Я найду себе место, оставайтесь, Елена Ивановна, хорошо? а, что?

   - Нет, Иван Петрович, нельзя этого сделать.

   - А что же вы тогда хотите делать?

   - Отравлюсь, больше ничего, туда мне и дорога.

   Но Мешков уже уловил в голосе Леночки оттенок колебания, и это придало ему решительности.

   - Садитесь, Елена Ивановна, и будем пить чай. У меня, кстати, самовар поспел. Здесь я сам хозяйничаю. Вот тут на полке стаканчик и чай возьмите, а я койду за самоваром.

   Через минуту, когда Иван Петрович возвращался с кипящим самоваром, на столе было уже чисто убрано, на постеленной вместо скатерти газете стоял чайник, и Леночка вытирала стаканы.

   - Свой собственный пришлось купить, - сказал Иван Петрович, ставя самовар на стол. - А питаюсь чем бог послал, больше колбасой да хлебом. Здесь готовить некому. Ничего, хорошо, что? а?

   - Это я для вас стакан вытерла, я не буду пить, я сейчас пойду.

   - Нет, нет, никуда вы не пойдете, наливайте чай и садитесь. Дайте на вас хоть посмотреть, ведь целую неделю я вас не видал, хорошая, что? а?

   Сидя на краю своей кровати и принимая от Леночки налитый стакан, Иван Петрович вспомнил, как он любил, когда, сидя за работой, слышал за дверью ее шаги и голос: "Иван Петрович, чай несу", - и он с лаской на нее взглянул.

   - Что вы так на меня посмотрели?

   - Так, вспомнил, как вы мне чай приносили. Вот и опять довелось из ваших рук стакан принимать.

   - Не совсем так же, нынче я у вас в гостях.

   - Нет, не в гостях, а дома. Вы тут и останетесь. Сейчас попьем чаю, и я уйду к Сомову, а завтра начнем работать. Вам это легко будет, у вас почерк хороший,- добавил он, вспомнив о ее письме, которое он берег.

   - А что там надо писать, может быть, я не сумею?

   - Пустяки, вот я вам сейчас покажу.

   И Иван Петрович достал лист и начал объяснять.

   - Бот вы сейчас уйдете, а я попробую написать один лист, можно? Только я боюсь испортить.

   - Не бойтесь, испортите, бросим, ведь эти бланки ничего не стоят. Мне их вон какую кучу дали.

   Через некоторое время, засадив Леночку за работу, Иван Петрович пошел к Сомову.

  

  

  

   Было семь часов вечера. Дмитрий Леонидович Сомов только что кончил обедать и, сидя на диване, читал газету.

   Вечером он собирался в клуб, а до этого ему надо было посмотреть одно крупное дело о пожаре, которое ему поручил директор общества и которое само по себе было интересно и ответственно.

   Передавая ему это дело, директор как-то небрежно промычал себе под нос: "Пожалуйста, Дмитрий Леонидович, ознакомьтесь с этим делом, тут что-то есть, знае-

   те... ну, вы разберетесь, завтра надо будет доложить правлению".

   В переводе на обыкновенный язык это значило, что директору было лень копаться в сложном деле, что Сомов должен сделать черную работу, а благодарность правления должен получить директор.

   Впрочем, Сомов к этому привык. За три года службы в обществе, несмотря на все происки своих сослуживцев, он своей энергией и настойчивым трудом создал себе прочное положение и, что бывает редко, заработал уважение и любовь и начальства и подчиненных.

   В семейной жизни он был несчастлив. Два года тому назад он женился по любви и ровно через год овдовел.

   Несмотря на всю его выдержку и силу воли, эта потеря оставила на нем неизгладимый след, и с тех пор он вел очень уединенную, замкнутую жизнь, проводя почти все время за делом и лишь ночью уходя в клуб, чтобы хоть чем-нибудь обмануть бессонницу.

   Как человек, испытавший на себе сильное горе, он умел жалеть других, и, несмотря на то что многие злоупотребляли его добротой, он никому ни в чем не умел отказывать.

   Когда горничная доложила ему о приходе Мешкова, он велел его попросить в кабинет.

   - А, Иван Петрович, очень рад, пожалуйста, папироску не хотите ли? - встретил он его, складывая газету и поправляя пенсне. - Какими судьбами? Садитесь. Ну, как дела, как ваша протеже? жива, здорова? Я очень рад, что вы зашли сегодня, я приготовил вам сюрприз, я вчера говорил об вас с директором, и он, кажется, соглашается дать вам место в правлении.

   Только не подведите меня, я за вас распинался как мог, уверял, что вы уже совсем перестали пить, что этого больше никогда не будет. Имел я основание дать за вас обещание, а?

   И Сомов подошел к Ивану Петровичу и ласково положил ему на плечо руку.

   - Я думаю, что имели, Дмитрий Леонидович, тем более что моя жизнь теперь меняется, - конфузливо ответил Мешков.

   - Как меняется, в каком смысле?

   - Вот из-за этого-то я к вам и пришел, Дмитрий Леонидович, если хотите, я вам все расскажу подробно.

   Я сам еще не знаю, чем кончится, но, вероятно, я скоро женюсь на... Леночке, на Елене Ивановне, - поправился он.

   - Ну, рассказывайте, рассказывайте, это любопытно. Чаю не хотите ли?

   - Так я начну сначала, вам не будет скучно, а? что? Может быть, не интересно?

   - Рассказывайте без предисловий.

   Мешков начал с момента поселения своего у Поповой и, хотя без всякой последовательности, путаясь и повторяясь, рассказал все свои переживания до сегодняшнего вечера.

   Несмотря на то что, передавая замыслы тетушки, он скорее смягчал краски и в перерывах неизменно повторял свое "что, а? а ведь она хорошая?", Сомов, слушая его, как маятник, бегал по комнате, непрерывно куря и нервно одергивая манжеты, и возмущался.

   - Ведь это же преступление, за это в каторгу ссылают людей. Какой ужас. Ну, рассказывайте, не буду перебивать.

   Когда Мешков рассказал, как Леночка в последний раз ходила к полковнику и, вернувшись домой, никому не показалась, Сомов опять со стоном его перебил:

   - Ну, что же это, как это вы не могли за нее заступиться? Ведь это ужасно.

   - А что я мог сделать, а? что?

   - Как что? к прокурору пойти, в участок заявить, мало ли что, нельзя же смотреть, как торгуют девочкой, к молчать. Ах вы, мягкий вы человек, нерешительный, ну дальше, дальше, не буду мешать.

   Я плохо разглядел ее, когда она приходила ко мне в правление, я близорук, да и некогда мне было ее рассматривать, но ведь она, кажется, очень хорошенькая. И такой интеллигентный вид у нее, я даже удивился, ну дальше, дальше, не буду. Ведь вы мне целый роман рассказываете.

   Когда Мешков дошел до нынешнего вечера, Сомов воодушевился:

   - Вот с этого надо было начать. Надо было сразу ее от тетки изолировать. Ну вот, прекрасно... что же теперь надо делать? Первое, надо ей достать отдельный вид на жительство. Если хотите, я это завтра могу сделать... Я знаком с помощником полицмейстера, и я могу ей это устроить. Второе, надо дать ей работу. Это тоже я могу. Если, как вы говорите, у нее хороший почерк, то пусть она возьмет вашу работу, а вас я устрою иначе. Третье, вы правда на ней женитесь? это решено?

   - Вот этого я наверное сказать не могу. Я предлагал ей.

   - Да этого мало, что вы предлагали, она-то согласна или нет? Ну, впрочем, это оставим, это ничего не меняет, и я не считаю себя вправе в это вмешиваться. А вот если я могу быть вам полезен в первых двух вопросах, то я к вашим услугам.

   Скажите мне подробно, как ее имя, отчество, фамилия, адрес ее тетки, надо же мне знать, за кого просить. Я, может быть, завтра днем сам к вам заеду.

   Вы где живете? А ее не отпускайте домой, боже упаси. Пусть ночует у вас, а если вам самому некуда деться, приходите ко мне. Вы всегда можете здесь на диване поспать. Хотите, я велю вам приготовить белье?

   - Нет, нет, я не буду вас беспокоить, - законфузился Мешков, - я найду где переночевать, спасибо вам, Дмитрий Леонидович, за все спасибо, что? а? А я сейчас побегу домой, я боюсь, чтобы она чего не вздумала, если меня долго не будет, - ведь она отравиться хотела.

   - Ну, ступайте, ступайте, дай вам бог всего лучшего, утро вечера мудренее, завтра устроим кое-что и еще подумаем. До свидания, она правда вас ждет, бедная.

   Энергия, с которой Сомов отнесся к судьбе Леночки, невольно заразила Мешкова. По пути он забежал в съестную лавку, купил яиц, закуски и хлеба и, бодрый, запыхавшись от быстрой ходьбы, прибежал домой.

   Леночка уже зажгла лампу и, вся уйдя в свое занятие, сидела за столом и писала. Хотя в комнате ничего не изменилось, но когда Иван Петрович взошел, на него пахнуло чем-то семейным и уютным.

   - А я ужин принес, - сказал он, кладя на стол свертки, - ну, как идет дело? что? а? покажите. Ну, вот прекрасно, видите, как просто.

   - Я вот тут не знаю, что писать, - сказала Леночка, перевертывая лист и показывая пустое место.

   - Тут? вот эти цифры прописью, ну, да это пустяки, это пойдет. А я вам вот что расскажу: сейчас я был у Сомова, он обещал вам дать работу, мне обещал место устроить, а завтра он вам выхлопочет вид на жительство. У него, знакомства большие, он все устроит. А вас он не велел отпускать никуда, а? что? Вы останетесь здесь? а?

   - Право, Иван Петрович, мне совестно, как это я у вас останусь, неловко.

   - Пустяки, никто не узнает, а завтра вы отдельную комнату снимете, вот дверь, тут такая же комната, как эта, - показал он на заставленную шкапом низенькую дверку.-А я сегодня уйду, вы не бойтесь, тут тихо, никто не придет. Давайте ужинать, вы ведь привыкли в это время есть, а, что? А работать будем завтра.

   Мешков стал убирать со стола бумаги и разворачивать закуску.

   Хотя оба они давно уже знали друг друга и отчасти свыклись, но почему-то в этот вечер, когда они очутились одни, в этой маленькой комнатке, они как-то конфузились и избегали смотреть друг на друга. Когда один украдкой подымал глаза, другой сейчас же их опускал, и разговор вдруг обрывался. Чувствовалась какая-то напряженность, и ни тот, ни другой не смели подойти к тому главному вопросу, который, они знали, рано или поздно станет перед ними и потребует решительного ответа.

   Иван Петрович в глубине души чувствовал, что для него уже нет отступления и что он не может не любить эти дорогую для него девушку, но он был так рад видеть ее у себя и чувствовать себя ее опорой, что ему сейчас ничего другого не было нужно, и он чувствовал себя счастливым.

   Перед ним был завтрашний день, когда надо будет о ней хлопотать, а дальше, - дальше он не хотел и боялся засматривать. Вся его странническая жизнь, с постоянными подъемами и опусканиями, обезличила его настолько, что он совершенно не умел думать об устройстве своего благополучия.

   Только когда он запивал, окруженный толпой голодных золоторотцев, им овладевала мания величия, он угощал всех и любил рассказывать о лучших моментах своей жизненной карьеры, часто даже привирал и вслух мечтал о будущей славе, которой он достоин и которой он непременно достигнет.

   Но это бывало только в моменты запоя, а в остальное время он чувствовал себя настолько маленьким и ничтожным человеком, что не дерзал и думать о себе.

   Накормивши Леночку, которая краснела и от всего отказывалась, он, несмотря на ее уговоры, оставил ее в своей комнате, дал ей чистое постельное белье, а сам вышел на улицу.

   Стояла теплая, ясная июльская ночь.

   Москва еще не спала. На улицах встречались частые прохожие и гремели экипажи. Погруженный в свои думы, Мешков шел без всякой определенной цели, все прямо. Он не привык рано ложиться спать, и ему было приятно бродить по улицам и дышать чистым и свежим воздухом ночи.

   На бульварах он иногда присаживался на скамейку, выкуривал папироску и шел дальше. Незаметно для него улицы начали пустеть, вылезли ночные сторожа, мрачно прохаживающиеся по тротуарам, и скоро на востоке забелел рассвет.

   Прошел фонарщик и потушил фонари.

   На одной из бульварных скамеечек Мешков задремал, и, когда он проснулся, было уже светло.

   Мимо него прошли маляры с длинными кистями, на которых позвякивали зеленые, запачканные краской бадейки, откуда-то вылетела пестрая кошка, за которой гналась собака, и вскарабкалась на дерево.

   Один из маляров мрачно подошел и начал раскачивать липу. Остальные остановились и стали закуривать.

   Собака, махая хвостом, лаяла. "Тряси, тряси", -> ободряли своего товарища маляры.

   Наконец кошка сорвалась с липы и полетела дальше. Собака проскакала за ней до решетки и остановилась. Маляры молча подняли свои бадейки и пошли дальше.

   Мешков тоже почему-то встал и пошел к дому.

   У Арбатских ворот он зашел в извозчичий трактир и потребовал чая.

   В семь часов утра он вернулся домой и постучался к Леночке.

   Она уже встала, убрала постель, подмела комнату и сидела за работой.

   Так же, как и Мешков, она почти не спала, но вид у нее был бодрый и оживленный.

   - Ну, как вы спали на новом месте? - спросил ее Мешков, отворяя дверь.

   - Я-то спала, -соврала Леночка, - а где вы провели ночь?

   - Я? я тоже спал, сейчас самоварчик вам поставлю, что, а?

   - Я сама хотела к вашему приходу приготовить чай, да не знала, где угля взять.

   - Нет, нет, я сам. - И Мешков, взяв самовар, вышел. Напоив Леночку чаем, он начал хлопотать об ее устройстве.

   Соседняя комната оказалась очень удобной, и он ее нанял.

   Потом он куда-то исчез и вернулся с кроватью и столом, которые он купил по случаю на рынке.

   Перетаскивая свой шкаф в комнату Леночки, он отворил маленькую дверь, соединяющую оба угла, и вопросительно взглянул на Леночку.

   - Может быть, не надо отворять эту дверь? что, а? Впрочем, там крючок есть, вы можете от меня запираться.

   Леночка немного сконфузилась, но сказала, что так ей будет веселей.

   - А вот тут, в лежанке, я буду готовить, - сказала она, осматривая печку. - Вам дома обедать будет дешевле и лучше, только надо посуды достать.

   - Завтра купим, а нынче проживем как-нибудь по-цыгански, а? - засмеялся Мешков.

   Перед вечером заехал Сомов. За день он успел сделать все, что обещал накануне, и, счастливый своей удачей, поспешил порадовать Мешкова. Когда он взошел в комнату, Иван Петрович сидел за работой, а Леночка в своей комнате над чем-то копалась. Она увидала его в открытую дверь, но решила не выходить и притаилась.

   - А где же эта милая барышня, - спросил Сомов, когда кончил доклад о своих действиях, - я ей книг привез.

   - Елена Ивановна, вы, может быть, войдете, а? - окликнул ее Мешков.

   Леночка, преодолевая неловкость, подошла к двери.

   - Здравствуйте, Елена Ивановна, мы ведь немножко знакомы, - сказал Сомов, подавая ей руку.

   Он по привычке стал поправлять пенсне и всматриваться в нее, но, заметив, что она вся вспыхнула, он сразу переменил тон на деловой и стал ей рассказывать, каким образом ей надо будет сходить в полицию и получить паспорт.

   - Там все готово, вам придется только прошение подписать. Мне сейчас Иван Петрович показывал вашу работу, и я вполне ею удовлетворен. У вас прекрасный почерк. Может, вы позволите вам дать небольшой аванс?

   Последнего слова Леночка даже не поняла, но, видя, что Сомов берется за бумажник, она энергично запротестовала.

   - Ну, как хотите, имейте в виду, что у нас в правлении за эти работы платят по средам и субботам. Вы тогда можете обратиться ко мне. Впрочем, зачем вам беспокоиться ходить, ведь с завтрашнего дня Иван Петрович будет каждый день бывать на службе, он и будет за вас получать