Северцев-Полилов Георгий Тихонович - Под удельною властью

nbsp;   Такая уверенность в победе еще более воодушевила новгородцев. Защитники Новгорода проводили целые дни сторожа его деревянные стены, готовясь отразить врага, откуда бы он ни появился.

   На всякий случай для женщин и детей были устроены убежища в храмах и в подземельях под ними. Hoвгopoд был готов принять врага.

  

  

   В суздальском стане шли приготовления к приступу Князья, уверенные в победе, заранее делили между собою по жребию улицы, жен и детей новгородских, ссорились, уговариваясь между собою, кому сколько достанется пленных.

   В особенности старался захватить побольше Олег Святославич Северский.

   - Не минует моих рук богатая новгородская казна.. Да и товаров у них немало, сколь их они из-за моря на ладьях привозят!

   - Вестимо, так! Одной парчи-то сколько!..

   - А ефимков золотых?! Почитай, бочки набиты!..

   - Всего у них вдосталь... Тем и горды... Поразберем немного, спесь-то с них пособьем!..

   - Не будут менять князей!.. Один неладен, другого надо! - сказал Владимир Дорогобужский, тоже пытавшийся сделаться князем новгородским.

   Один Андрей не вступал в их споры, его планы были гораздо шире, он не думал о богатстве Новгорода, он надеялся собрать под свою властную руку все княжества Северной Руси и этим союзом крепко сплотить Русь: то, что гораздо позже сделал Иоанн III, было заветною мечтою Андрея Боголюбского. Прозорливым умом он видел, что единственное спасение Руси и ее могущество - в единении.

   Молча сидел у себя в ставке, закутавшись в теплую шубу поверх кафтана, князь суздальский; сон бежал от его глаз; до рассвета еще было далеко; снежная буря завывала. Сын Андрея, Мстислав, и боярин Жидиславич мирно спали. В голове Андрея длинной вереницей проносились картины его тревожной, полной опасностей жизни, вспоминал он свои походы с отцом, сидение в Вышгороде, тайный уход оттуда, прибытие в Боголюбово, постройку храма, объявление себя суздальским князем, Владимир...

   Какое-то странное предчувствие томило князя. Всегда уверенный в победе, на этот раз, хотя дружина его вместе с союзными князьями значительно превосходила новгородских защитников, он чувствовал какой-то невольный трепет. Тайный голос говорил ему: "Остановись! Не иди на приступ!" Андрей старался побороть в себе это чувство, но не мог.

   Запела труба.

   Как встревоженный улей закопошился пробужденный стан. Начались приготовления к приступу.

   Было совершенно темно. На морозном небе только что стали тускнеть звезды: рассвет надвигался. Перед суздальцами безмолвно лежала темная громада города. Глухо звенело вооружение ратников, да иногда тускло поблескивал щит конного боярина.

   К самым стенам дружина не могла подступить, опасаясь засады со стороны врага, и выслала впереди себя соглядатаев. Скоро вернулись последние.

   - Новгородцы спят... Они не ожидают ночью приступа. Захватить город будет легко...

   Боярин Жидиславич внимательно выслушал разведчиков, но все-таки не решился идти на приступ, не переговорив предварительно с другими князьями.

   Вскоре съехались они вместе и стали обсуждать, как вести бой.

   - Ты, князь Олег, вместе с братом Игорем обойдете тын с левой стороны! - сказал Мстислав Андреевич. - Князья Ростиславичи, разлейтесь волной о правый бок его... Князья Глеб и Всеволод Юрьевичи зайдут еще вперед, к берегу Волхова, а я с дядей Владимиром и с другими князьями ударю прямо!

   Все были согласны, план приступа был решен.

   - Чтоб знали вы, когда зачинать, дружинник мой пошлет каленую стрелу в город!

   Князья молча разъехались. Приступ должен был скоро начаться.

   Андрей, томимый предчувствием, вернулся в ставку; он готов был отказаться от намерения брать город. Колебание его усиливалось; он знал, что еще можно все остановить, предотвратить кровавую сечь, но самолюбие не позволяло ему решиться на последнее.

   Ночь медленно уходила. Стан опустел.

   - Нет, все же остановлю я приступ! - решительно воскликнул Андрей.

   Но было поздно. Послышались крики. Закипела сеча. Бой начался.

  

  

   Всю ночь со вторника на среду молился новгородский архиепископ Иоанн в соборе перед образом Спаса. Тихо было во храме, чуть теплилась неугасимая лампада, освещая своим трепетным светом престарелого архиепископа, стоявшего на коленях и со слезами шептавшего слова молитвы.

   Утомился старец. Темная ночь глядела в окна собора; холодно было архиепископу. И вот, когда, обессиленный долгим бдением, распростерся перед иконой, услышал он глас от нее:

   - Иди на Ильинскую улицу, в церковь Спаса! Возьми икону Пресвятой Богородицы и вознеси на "забрало" стены! Она спасет Новгород!

   Объятый страхом и трепетом, поднялся старый архиепископ и, шатаясь, побрел к входной двери. Спящий снаружи придверник на стук его отворил засовы.

   - Беги скорее к братии, разбуди всех! - приказал он служке. - И приведи сюда!

   Быстро бросился послушник исполнять приказание старца. Вскоре у соборного храма собралась братия.

   - Великое поведаю вам чудо! - проговорил Иоанн и рассказал свое видение.

   - Идем, владыко, вознесем на стены Пречистую Владычицу! - сказали в ответ ему иноки.

   Слух о видении архиепископа быстро разнесся по городу.

   Около церкви Спаса на Ильинской улице стояла густая толпа, когда иноки с песнопением вынесли святую икону из храма. Народ с умилением встречал Владычицу.

   Архиепископ вместе с братией вознесли ее на "забрало" стены.

   В неприятельском стане было тихо.

   Вдруг окружающую тьму со свистом прорезала каленая стрела, она впилась в щеку Богоматери.

   В ужасе смотрели новгородцы на кощунственный удар.

   Икона медленно сама перевернулась. Из глаз Владычицы заструились слезы и упали на фелонь архиепископа. Пораженный народ безмолвствовал. Страшное чудо совершилось.

   - Други, - тихо проговорил архиепископ, - Владычица скорбит за вас! Вы видели ее чистые слезы...

   Старец вдруг весь преобразился. Помолодевшим, звучным голосом он громко закричал стоявшим внизу новгородцам:

   - Люд новгородский, постоим за Пречистую!.. Воодушевление охватило толпу.

   - Умрем за Владычицу! Постоим за Великий Новгород! - крикнули новгородцы и бросились за стены на врага.

   На суздальцев нашло какое-то одурение. Они стали поражать стрелами друг друга и без всякой причины обратились в бегство. Все смешалось: люди и кони в беспорядке бежали в разные стороны.

   Новгородцы кинулись в погоню.

   Поражение суздальцев было полное. Князья все спаслись, но дружинников пало немало, много их было также захвачено в полон. По словам предания, их было такое большое количество, что новгородцы продавали потом своих пленных за бесценок, по две ногаты за каждого, то есть по восьми копеек нынешних.

   Упоенные победой, новгородцы, удовольствовавшись большим числом пленных, отказались от дальнейшего преследования врагов и возвратились в город.

   Чудотворная икона Божией Матери торжественно была водворена на прежнее место в церкви Спаса. Народ дал ей название в память этого чуда "Знамение Божией Матери".

   Печально было возвращение союзной рати. Коней оставалось очень мало, большинство из дружинников шло пешком. В довершение всего припасы окончательно истощились, наступил голод. Чтобы избежать голодной смерти, разбитая рать, несмотря на Великий пост, решилась зарезать коней и питаться их мясом.

   Обманувшиеся в своих ожиданиях князья печально возвращались в свои уделы.

   Невесел был и Андрей: его планы о сплочении уделов Северной Руси в одно целое рушились. Торжество Новгорода могло повлиять и на его собственные уделы, Суздаль и Ростов, ненавидевшие Владимир за его неожиданное первенство.

  

  

   Названые братья бились отчаянно, спастись удалось только одному Василько.

   Фока был окружен новгородцами. Дюжие руки Кузьмы, работника Акинфия, схватили дружинника.

   Несмотря на отчаянное сопротивление молодого суздальца, коренастый силач работник связал его, отвел в дом Акинфия и посадил в боковушку. А сам снова бросился в битву. Горько было Фоке чувствовать себя в плену. Он видел, что их рать бежала, что новгородцы торжествуют победу.

   "Продадут меня либо болгарам, либо угонят в далекие леса на работу. И неведомо будет князю, что его верный слуга пропадает в неволе!" - думалось ему.

   Молодой человек знал хорошо, что выбраться из подобного плена нелегко, но все-таки пытался освободиться от связывавших его веревок. Все усилия его были тщетны. Тонкие веревки впились в тело и причиняли ему немалую боль.

   В доме, куда его привели, по-видимому, никого не было: все ушли на защиту города. Совсем уже стемнело, надвинулся вечер. Фока почувствовал голод и жажду, но никто не приходил.

   "Пожалуй, хозяина этого дома убили в битве, а про меня никто и не вспомнит: придется мне, верно, погибнуть!" - снова пришло в голову дружинника.

   Но точно в опровержение его думы застучал тяжелый запор, дверь распахнулась, и в боковуше затрепетал слабый огонек щипца.

   - Ты где здесь? - услышал Фока женский голос.

   Он поднял опущенную низко голову и взглянул. Перед ним стояла молодая девушка.

   - Поди, ты, бедняга, изголодался? - сострадательно спросила она, и на ее больших голубых глазах показались слезы.

   Не дожидаясь ответа, она положила рядом с пленником на лавку большой кусок черного хлеба, посыпанного солью, и поставила жбан квасу. Фока благодарно взглянул на нежданную посетительницу.

   - Спасибо, госпожа, за доброту твою! Только как же я буду пить и есть? Руки-то у меня связаны.

   - Пожалуй, я тебя развяжу! - нерешительно проговорила девушка. - Только поклянись мне, что ты не убежишь!

   - Куда уж тут бежать! - грустно проговорил Фока. - Изволь, поклянусь!

   Девушка робко подошла к пленнику и принялась распутывать туго впившиеся в тело веревки.

   - Ну, спасибо! - радостно проговорил молодой человек, с наслаждением разминая затекшие руки: - А есть-то хочется! - добродушно продолжал он и жадно набросился на еду.

   - Ах ты, бедняга! - участливо заметила незнакомка.

   - У кого я сейчас нахожусь? - с любопытством спросил Фока, несколько утолив свой голод.

   - Ты в доме моего деда, Акинфия Щиковата, богатого гостя новгородского!..

   - Эх, угонит меня твой дед на своих ладьях в заморские края! - тяжело вздохнув, проговорил суздалец.

   - Этого не бойся! Дедушка уж давно торг прекратил.

   - Ну, еще того хуже... Пошлет в леса на работы... Аль продаст куда в еще горшую неволю!

   - Не горюй, паренек! Упрошу я деденьку, чтобы тебя здесь оставил. А там, придет время, и на волю отпустим! Чай, тебя матушка родная заждалася?

   Печально улыбнулся пленник.

   - Аль ты сирота? - продолжала расспрашивать девушка.

   Ее ласковые расспросы заставили молодого дружинника рассказать ей все, с ним случившееся.

   - Ах ты, бедный, бедный! - сочувственно произнесла Евфимия. - Матушку и сестрицу потерял. Вот получишь свободу и ступай их отыскивать.

   Молодой девушке сильно пришелся по сердцу статный дружинник: она не задумалась бы отпустить его сейчас, если бы имела свою волю. Долго беседовали между собою молодые люди. Кругом царила полнейшая тишина, никто не мешал их разговору. Отчаяние, овладевшее суздальцем, сменилось покоем; ему казалось, что он вместо плена находится в родном доме.

  

  

   Только ранним утром вернулся домой старый Акинфий. В доме еще все спали.

   - А я к тебе, хозяин, пленника приволок! - встретил старика работник.

   - Ой ли? Молодец же ты, парень! Иди, кажи мне его!

   Фока мирно спал, когда его разбудил энергичный толчок Кузьмы. Он открыл глаза и с изумлением посмотрел вокруг, не понимая, где находится.

   - Здравствуй, молодец! - приветливо сказал старик. - Ко мне в гости пожаловал? Да жаль, что не по своей воле!..

   Пленник молчал.

   - Много гостей таких ноне в Новгороде Великом! - продолжал старик. - Господь Бог покарал за то, что святую Софию изобидеть хотели.

   Вспыльчивый Фока не мог больше сдерживаться: южная кровь сказалась.

   - На все Господня воля... Не нам об этом, дедушка, рассуждать!

   - Истинно так, парень! - согласился старик. - Коль не заступа Владычицы, не избежать бы нашему городу ваших рук... Ведь хуже злых агарян продерзостны ваши суздальцы: каленой стрелой поранили Владычицу...

   И Акинфий рассказал о чуде. Изумленно слушал пленник старика.

   - Вот видишь, паренек, на чьей стороне вина-то! - укоризненно проговорил он. - Да что я, однако, с тобою толкую... Ты, поди, голоден?

   - Спасибо, дедушка, за ласку! Сыт... Внучка твоя приносила мне поесть...

   - Ишь, она шустрая какая! Доглядела... Пленнику был интересен исход битвы.

   - Расскажи, дедушка, чем кончилась сеча? Много ли наших полегло? Живы ли князья?

   - Ой, много полегло вашей рати! Князей, кажись, ни одного не захватили, все ускакали...

   И старик рассказал молодому человеку все подробности приступа. Печально внимал Фока словам старика.

   - Ну, ты пока посиди здесь! А опосля я приду, потолкуем, куда тебя определить! - сказал хозяин и ушел из боковуши, сопровождаемый Кузьмою, крепко затворившим двери.

   Потянулись скучные дни плена. Старик никуда не посылал Фоку и не продавал его в полон, но не выпускал пленника из боковуши, опасаясь, чтобы он не убежал.

   Евфимия часто навещала молодого дружинника, их мирные беседы продолжались. Молодая девушка была круглая сирота, кроме старого деда, родных у нее никого не было. Она чувствовала невольное влечение к такому же сироте, как и она сама.

   - Дедушка, - робко обратилась она к старику, - выпусти Фоку из боковушки! Никуда не уйдет!

   - Ты, что ль, за него поручишься? - шутливо спросил тот.

   - Да он тебе сам слово даст, что не уйдет.

   - Ну, ладно, коль так! Пущу парня!.. Старик исполнил свое обещание.

   Освобожденный дружинник сдержал свое слово: не делал попыток к бегству. Он по-прежнему помещался в боковушке, исполняя все работы, которые поручал ему старик.

   Акинфий все больше и больше привыкал к Фоке, ему нравился скромный молодой человек. Привыкла к нему и Евфимия, ей было приятно присутствие молодого дружинника, всегда с радостью ее встречавшего. Но все-таки черныш скучал по Василько и по князю, они казались ему теперь такими далекими и недоступными.

   Новгород успокоился; ожидать нового нападения со стороны суздальцев было нельзя: рать их была расстроена, а помощи ждать было неоткуда; раздоры между другими князьями продолжались.

   Часть пленных суздальцев была выкуплена своими близкими, последние сообщили в Суздале о нахождении в плену Фоки. Князь Андрей прислал за него выкуп, и Фока получил свободу.

   Грустно было расставаться молодому человеку с полюбившейся ему девушкой, жалел он и старого Акинфия, к которому очень привык, но чувство свободы пересилило все остальное. Сердечно распрощавшись со стариком и его внучкой, Фока уехал.

  

  

   Плен брата тревожил Марину не менее исчезновения матери. Возвращение Фоки во Владимир чрезвычайно обрадовало ее, она была готова броситься ему на шею, но ложный стыд по-прежнему удержал.

   В отсутствие брата она очень подружилась с Василько, не подозревавшим, что в лице княжего отрока он говорит с названой сестрой.

   - Эх, брат Максим, жаль, что Фока в полону! Отпросились бы мы с ним у князя да и отправились в Киев матушку отыскивать.

   - Взяли бы меня с собой в товарищи?

   - Почто не взять, втроем-то поваднее!

   Разговор происходил в изографной избе.

   - Да и я с вами не прочь! - вмешался в разговор старый Мирон. - Сказывали, что Глеб Юрьевич киевские храмы поправлять зачал: я бы ему по изографному делу пригодился...

   Скоро вернулся из плена и Фока.

   Дружинники стали просить старика Михно, чтобы он попросил князя разрешить им отлучиться в Киев.

   С такой же просьбой обратились к князю и Мирон с Мариной.

   - Вас-то я, пожалуй, отпущу, - ответил князь, - а дружинников нельзя: больно мало у меня дружины осталось.

   - Да не с кем сейчас и воевать, княже! - заметил Михно.

   - Кто его знает: пораскинуть умом-разумом, может быть, и найдется! - загадочно отвечал Андрей.

   Василько с Фокой приуныли, не имея возможности отправиться в Киев, они передали приметы Елены старому изографу и Максиму и просили поискать в близлежащих женских монастырях.

   Стояло жаркое лето, когда изограф и княжий отрок выехали из Владимира.

   Оба они ехали верхами, на луке седла Мирона висела большая торба с различными принадлежностями изографного искусства. Его молодой спутник вез с собою угольники и кисти. Выехав из города, они отправились по знакомой им обоим дороге в Киев.

   Мирон, по своему обыкновению, распевал на пути духовные канты. Марина молчала; мысли ее были далеко, возле горячо любимой матери, отыскать которую она решила во что бы то ни стало. Путники отъехали довольно далеко от города, когда солнце стало садиться.

   Крестьяне, не тревожимые этот год междоусобицами, засеяли поля: по обеим сторонам дороги колосилась золотистая рожь.

   - Где ж, дедушка, заночуем? - спросил Максим.

   - Где Бог приведет, Максимушка! Тебе лучше знать: не впервые этой дорогой едешь!..

   Совсем уже стемнело, когда путники добрались до небольшого выселка, лежавшего на берегу речки. Марине почему-то вспомнилась ее первая встреча со стариком нищим, это было как раз то место, где она его встретила. Какое-то предчувствие говорило ей, что она его опять увидит. И оно не обмануло девушку. Ведя коней к речке на водопой, она заметила согбенную фигуру и невольно вздрогнула.

   - Здравствуй, желанная! - ласково проговорил старик нищий.

   Марина изумленно на него взглянула.

   - Дивишься словам моим? - усмехнулся нищий. - Знаю я, милая, знаю еще больше, знаю, зачем в Киев-град пробираешься! Попомни, как я тебе сказал: "Живы оба!" Так и теперь будет тебе скоро радость великая, с родимой повстречаешься... Опосля другому чуду дивиться будешь!

   Изумленная Марина хотела расспросить его, но встревоженные кони вдруг стали рваться из ее рук, и в это время нищий исчез.

   Вернувшись в избу, Марина нашла Мирона, ожидавшего ее ужинать.

   - Долгонько ты, Максимушка, коней-то поил! Темно таково стало, - обратился к ней старый изограф. - Поужинаем да и спать. Чуть свет в путь тронемся.

   После ужина молодая девушка, находившаяся все еще под обаянием таинственных слов чудного старика, рассказала Мирону о своей встрече. Крепко задумался старый...

   - Не простой это человек, Максимушка! Перст Божий виден на нем... Вещие слова прорицает!..

   Помолившись перед иконой, старик крепко заснул, а девушка все еще сидела, раздумывая о словах старого нищего.

  

  

   Князь Андрей был прав: хотя воевать ни с кем не предвиделось, но в верной дружине появилась надобность. Недолго торжествовали новгородцы свою победу; весь удел Новгородский еще до осады Новгорода был разорен суздальскими войсками. Крестьяне разбежались, села и деревни опустели, некому было возделывать землю.

   Наступил голод.

   Новгороду неоткуда было получать хлеба, и волей-неволей новгородцам пришлось обратиться за ним в Суздальскую область.

   - Поволишь отпустить новгородцам хлеба? - спросили князя Андрея его крестьяне.

   Князь не велел давать хлеба.

   Заволновался Новгород... Не раз собиралось вече, но ничего не могли придумать.

   - Ишь, оно дело-то какое выходит, - говорил Лука, - умирать без хлеба приходится...

   - Кажись, все у нас в Новгороде имеется!

   - Всего-то много, а хлеба нет...

   - Эх, у мира животы и тонки, да долги...

   - Сами виноваты! Не нужно было с князем суздальским в ссору идти!

   - Князь и посадник у нас умные, выручат! - успокаивал Лука.

   - Чего тут, дядя, выручать, коли жрать нечего!

   - Одно слово, идти прямо к суздальскому князю и просить по чести!

   Разговаривавшие обратились к посаднику Якуну.

   - Не даст он, други, хлеба нам, пока сидит в Новгороде нелюбый ему князь! - ответил последний.

   - Не погибать же Новгороду из-за князя! Коль не мог нам помочь, пусть подобру от нас уходит... Пойдемте просить в Суздаль, пусть дадут нам князя, который им люб!

   Роман Мстиславич поневоле должен был оставить Новгород. Тем временем отец его Мстислав скончался, и он поехал в Василев на его стол. Новгородцы сейчас же послали послов в Суздаль просить нового князя. Андрей знал великую нужду Новгорода в хлебе и, как опытный политик, не сразу согласился.

   - Как давать-то вам князя! - насмешливо проговорил Андрей. - Опять не люб вам станет, опять прогоните!

   Сознавая свою вину, новгородцы молчали.

   - Теперь ведь голод заставил вас прийти ко мне, а чуть животы набьете, опять кричать станете: "Умрем за святую Софию!"

   Тяжело было слушать новгородцам насмешливые слова князя. Это хорошо понимал и сам Андрей.

   - Аль дать уж вам? - вдруг смилостивился он. - Только, чур, не ссорьтесь с ним! Пошлю вам Рюрика Ростиславича, чай, знаете, поди?

   Потупились новгородские послы, не люб был им предлагаемый князь: он был в числе князей, нападавших на Новгород. Кроме того, они отлично знали мстительный характер Ростиславичей и боялись.

   Другого исхода не было, пришлось согласиться.

   - Голод не тетка! - насмешливо проговорил Харлампий Краюга, когда вернувшееся посольство объявило на вече о выборе нового князя.

   - Подкормимся - так и переменим! - сказал кто-то из новгородцев.

   Ту же надежду питали и все новгородцы. По-прежнему собирались они тайно, судили и рядили о поступках своего князя и ждали только случая, чтобы сменить его.

   Старик Акинфий не раз говорил на вече:

   - Какого же еще вам князя нужно? Сами своей волей правите, князь из нее не выходит, а вы все недовольны!

   - Эх, дедушка! Не привык Осударь Великий Новгород в путах ходить!

   - Не по душе нам князь: строптив больно! - добавил Лука.

   - Жгуча крапива родится, да во щах уварится! - сказал старый гость.

   Понял и Рюрик, что не усидеть ему на новгородском столе, и когда брат его Роман, после смерти Глеба Юрьевича, был поставлен Андреем киевским князем, он перебрался к нему на юг.

   - Вот толковал, дядя, о крапиве-то! - шутил Краю-га. - Она и сама по себе и вымерзла...

   Снова задумались новгородцы и обратились к Андрею за новым князем. Андрей не стал долго томить их и посадил на новгородский стол сына своего, Юрия.

   - На этот раз даю вам сына в князи, не забижайте его!

   Этот выбор князя пришелся по душе новгородцам.

  

  

   Вместе с молодым князем перебрались в Новгород Фока и Василько. Отправляя сына на княжение, Андрей обратился с наказом к сопровождавшим его дружинникам:

   - Служите сыну моему, как и мне! Не давайте его в обиду новгородцам! А коли что - ко мне вы шлите весть: я с Новгородом справиться сумею!

   На этот раз Новгород принял своего нового князя "с ласкою великою". Еще далеко за городом били челом ему посадник Якун, бояре и именитые граждане.

   Старик Акинфий был очень обрадован возвращением Фоки.

   - Привел Господь нам с тобой опять свидеться! - радостно приветствовал он дружинника. - То-то внучка обрадуется тебя увидеть! Ты у нас и живи.

   - Аль опять меня в боковушку засадить хочешь?

   - Теперь ты с князем сюда приехал, а не на разор... Гостем нашим будешь!

   Фока скоро прибежал в дом Акинфия: его неудержимо тянуло повидаться с Евфимией, которая своею ласкою так скрасила его плен. Как маков цвет зарделась девушка, увидя нежданного гостя. Она с волнением смотрела на него.

   - Неужто и впрямь это ты, парень? - удивленно-радостно воскликнула наконец девушка. - Вот не чаяла тебя видеть!..

   - Беседуйте, милые, промеж себя! - ласково улыбаясь, сказал старик.

   Он давно заметил сближение молодых людей и радовался этому.

   "Хорошая была бы парочка, если б поженить их!" - думалось Акинфию. В возвращении Фоки он видел указание свыше.

   Василько тоже понравилась эта девушка, он сейчас же сказал товарищу:

   - Вот для тебя и невеста!

   В эту минуту далекий образ Марины предстал перед его глазами.

   "Где-то она теперь? - тоскливо подумал он. - Неужели мы для того встретились, чтобы никогда больше не увидеться?"

   Оба названые брата сделались частыми гостями в доме Акинфия. Поселиться у последнего Фоке не пришлось. Дружинники помещались на княжем дворе, и князь, несмотря на просьбы Фоки, не разрешил ему жить в другом месте.

   Василько особенно полюбился работник Кузьма. Кряжистый молодой дружинник давно искал себе достойного противника, последнего он нашел в Кузьме. Частенько они боролись на просторном дворе дома, причем победа была на стороне то одного, то другого. Не всегда удавалось громадному новгородцу уложить кряжистого суздальца. При виде их борьбы загорались старческие глаза Акинфия. Вспоминал он в эту минуту, как в былое время плавал на ладьях далеко по Ильменю, с ливонцами меткой стрелой переведывался, охраняя свои товары, как разил мечом врагов Осударя Великого Новгорода... все вспоминал в это время старый гость новгородский.

   - Эх, - говорил он борцам, - был и у меня сынок, да сразила его стрела вражеская! Умерла с тоски и жена его, оставив малютку Евфимию на мое попечение... Недолго мне и самому жить осталось! - вздыхал старик. - На кого тогда моя сиротка останется? Нашелся бы при жизни моей добрый молодец, друг ей по сердцу, - выдал бы я внучку за него... Тогда бы мне и умереть было легко!..

   Внимательно слушал Василько слова старика и как-то раз, сидя с ним вдвоем, решился ему сказать:

   - А что, дедушка Акинфий, какую думу про моего товарища Фоку ты держишь?

   - Неча сказать... и лицом, и разумом вышел... Смирен больно... Да ты с чего меня пытать-то вздумал? - усмехнувшись, спросил он Василько.

   Тот замялся.

   - Товар, дедушка, у тебя водится, так я купца тебе нашел!

   Старик пытливо взглянул на собеседника.

   - Ишь ты, парень, какой разговор завел... Такое дело круг пальца не обведешь... Подумать нужно!..

   - Да что тут думать, дедушка! Сам, поди, видишь! - и Василько указал на оживленно беседующих молодых людей.

   Старик ничего не ответил. Истово перекрестившись на образ Спаса, он подошел к внучке.

   - Люб тебе Фока аль нет? - обратился Акинфий к ней.

   И, взглянув на залившееся ярким румянцем лицо девушки, благословил обоих.

  

  

   Свадьба была назначена после Петровок. Молодой князь обещал сам благословить любимого дружинника.

   Новгородцы косились на пришлого к ним молодого человека, берущего в городе одну из самых богатых и красивых невест. Открыто выражать свое неудовольствие новгородская молодежь не решалась, но парни, сходясь вместе, обиженно говорили:

   - Залетела ворона в широкие хоромы! Пусти только суздальца к столу, он весь дом отберет! - сказал Аким, тоже богатый торговый гость, не раз сватавшийся к Евфимии и получавший отказ.

   - Много их понаехало сюда с молодым князем...

   - Вчерашнего дня ищут, а он ушел...

   - Тоже богачи! У каждого, поди, именье: "Не почто гонца, где рукой подать до конца!" - шутил Харлампий Краюга, нигде не упускавший случая посмеяться над чужими.

   Но все пересуды и насмешки не привели ни к чему. Миновал пост, день свадьбы был назначен. Фока вспомнил о матери и невольно прослезился, думая, что ее уже нет в живых.

   - Порадовалась бы родная! Да и сестренка тоже...

   - Не помню я своей родимой! - сказала Евфимия. - За родную почитать бы стала твою матушку...

   - Жаль, что князь Андрей не отпустил меня с изографом и Максимом в Киев! - проговорил Василько. - Уж сыскал бы я твою сестру, Фока!

   В доме старого гостя шли приготовления к свадьбе. Девушки, собираясь по вечерам, пели подблюдные песни, водили хороводы, славили жениха и невесту. Старый дом ожил. В нем не смолкали молодые голоса, звучал веселый смех. Акинфий точно помолодел. Радостно было на душе старика: его внучка нашла свое счастье. Дед вытащил из подземной кладовушки ларцы и сундучки. С давних пор хранил в них старый и камни самоцветные, и зерно бурмицкое. Все это дарил он своей любимой внучке.

   - А свадьбу отпируем, как никому еще у нас не доводилось. Пусть помнят старого Акинфия!..

   Наконец наступил день свадьбы.

   Еще рано утром сошлись поезжане в дом старого торгового гостя. Свадебный поезд отправился в церковь Спаса к обедне, после окончания которой состоялось венчание. На нем присутствовал молодой князь, бояре и дружинники. Свадебный пир продолжался целый день.

   Когда молодые сидели за столом, в горнице вдруг появился неожиданный гость.

   - А, Михей, добро пожаловать! - приветливо встретил Акинфий старого нищего.

   - Это добрый признак! - заговорили между собою новгородцы, - что старый Михей пришел на свадьбу! Не к каждому он придет...

   - Садись, Михей, против молодых! - усаживал Акинфий на почетное место странного гостя.

   Михей поместился на лавке против молодых.

   - Ишь, точно два голубя сидят! - указал он на молодых. - Долгое и крепкое счастье у них будет! - уверенно продолжал он.

   Присутствующие внимательно прислушивались к его словам.

   На столе, по древнему обычаю, было наставлено много питий и яств.

   - А ну-ка, угости, молодушка! - обратился к молодой нищий.

   Евфимия налила чару меду и, обойдя вокруг стола, с поклоном подала Михею.

   - Пей, Михеюшка! - проговорила она. Старик медленно осушил кубок.

   - Будьте здравы, ты, Фока, и ты, Евфимия, на долгие годы. Радости-то, радости-то сколько я у вас вижу... Жену себе нашел, скоро и мать найдешь, с сестрой свидишься!

   Печально посмотрел на говорившего Фока.

   - Дай-то Бог! - грустно проговорил он. - А только не доведется мне увидеть родную!

   - Маловерный, вижу, ты парень! Ты верь! По вере твоей и будет тебе от Господа!

   - Прощайте, други! - вдруг проговорил нищий, обращаясь к присутствующим, и быстро вышел из горницы.

   Появлению его на свадьбе все были рады, словам его верили и предсказывали молодым долгую и счастливую жизнь.

  

  

   Недолго пришлось Василько остаться в Новгороде. Через день после свадьбы Фоки из Владимира прискакал от князя Андрея гонец с приказанием Юрию отпустить часть дружины во Владимир. Князь суздальский надумал идти походом на юг.

   После смерти брата его Глеба киевляне призвали княжить к себе дядю Андрея, Владимира Мстиславича. Не по нраву пришелся суздальскому князю этот выбор.

   - Не место тебе, дядя, сидеть на киевском столе: не по воле ты моей его занял!

   Андрей соображал, что давно добивавшийся киевского княжения Владимир не будет послушным исполнителем его воли. Суздальский князь искал властелина для Киева более мягкого и уступчивого. Выбор его пал на Романа Ростиславича, князя кроткого и покорного нравом.

   - Вы назвали меня своим отцом! - послал Андрей сказать Ростиславичам. - Хочу вам добра и даю Роману, брату вашему, Киев...

   Обрадовались Ростиславичи такой чести. Роман тотчас же отправился к месту княжения.

   Туда же вызвал он из Новгорода своего брата, Рюрика.

   Киев в это время начал понемногу восстанавливаться и оправляться от погрома.

   К малодеятельному Роману присоединился его брат, Мстислав. Зная, как плохо укреплен Киев, из своих прежних набегов на него, он посоветовал брату заняться его укреплением. Сами киевляне хотели восстановить свое прежнее могущество и охотно помогали князьям. Высокий тын кругом города был снова восстановлен, перед ним сделали еще крепкий палисад. Таким образом, взять Киев на щит не было уже так легко, как это было раньше.

   Слухи об укреплении Киева достигли Владимира.

   - Неладное что-то Ростиславичи затевают! - заметил Андрей своякам.

   Усмехнулся Семен:

   - Ты один, княже, только этого не знал. Давно они против тебя совет держат!

   Нахмурился князь:

   - Ой, не ведал я этого... А кто ж у них советники? Может, слыхал, Семен?

   - Как не знать! Знаю... Боярин Григорий Хотович, Степанец и Олекса Святославич...

   - Неблагодарные холопы! - воскликнул Андрей. - Ведь брат мой, покойный Глеб, их к себе приблизил...

   Усмехнулись оба Кучковичи.

   - Слух идет, что и к смерти князя Глеба они причастны.

   Андрей все больше и больше приходил в ярость.

   - Чего же вы молчали об этом?

   - Не смели тебя тревожить...

   - Оно доподлинно, слух есть, да, может, все неправда! - отклонился от прямого ответа Иван.

   - Нет, чую я, что правда это! Послать разведать надо в Киев... Аль нет... Пошлю я прямо гонца к Ростиславичам, пусть уходят из Киева! Не место там им... Послать ко мне дьяка! Пиши! - коротко приказал он ему. - Чтоб выдали мне Ростиславичи Григория Хотовича, Степанца и Олексу... Они-де уморили брата моего Глеба и враги всем нам...

   С этим княжим посланием должен был ехать один из дружинников, по выбору самого князя. Выбор пал на Василько...

   - Ты грамоту им передашь и тотчас же с ответом мчись обратно!

   Обрадованный доверием князя Василько в тот же день отправился в путь и, не жалея коня, скоро прибыл в Киев.

   Надменно принял его Роман и отказал наотрез выдать своих бояр, на которых был сделан донос.

   Василько вернулся во Владимир ни с чем.

   Разгневался князь Андрей еще больше.

   - Теперь уж я вполне уверен, что сгубили брата Глеба эти бояре. Скачи опять, Василько, в Киев и передай князю Роману мой приказ: "Не ходишь ты и братья твои по моей воле, так ступай же ты из Киева, Давид из Вышгорода, а Рюрик из Белгорода! У вас есть Смоленск, им и делитесь!" А по дороге ты заедешь к брату моему, Михайлу, и грамоту ему отдашь! В ней сказ, чтоб шел он) княжить в Киев!..

   Роман, испуганный резким посланием Андрея, сейчас; же покинул город, назначенный же суздальским князем Михаил не пошел туда, а послал Всеволода. Пять недель сидел только последний на киевском столе. Снова начались междоусобицы.

  

  

   Старый изограф и Марина прибыли в Киев в неудачное время. Вызывавший Мирона князь Глеб неожиданно скончался. Занявшему временно киевский стол дяде покойного, Владимиру Мстиславичу, было не до украшения храмов.

   Киев волновался: жители не знали, будет ли утвержден Владимир на столе киевском старшим в роде, князем суздальским.

   Изографу поневоле приходилось оставаться без дела. Свободное время позволяло ему помочь Марине в ее поисках.

   Занявший место Владимира Роман был занят укреплением города, воинственные братья его ревностно помогали ему. Возобновление храмов было временно оставлено.

   - А что, дедушка Мирон, поищем родную по монастырям! - обратилась к своему спутнику Марина.

   Все окрестные монастыри посетили они в поисках Елены.

   Ее нигде не было. Марина за