Северцев-Полилов Георгий Тихонович - Царский духовник

уководством самого отца Сильвестра.

   Образовалась настоящая школа, в Москве ее знали многие.

   - Царский духовник даром ребят обучает! - говорили москвичи. - Великую пользу от него они получают!

   Иоанн не раз интересовался "затеей" своего духовника, расспрашивал его об учениках и ученицах.

   - Которые к приказному делу способны, упреди меня, отче, прикажу я посадить их в приказ, такие люди нужны делу, - наказывал царь.

   - Надо наперед к ним присмотреться, как бы баловством каким не занялись, государь, спешить в выборе служащих не след, - деловито отвечал священник.

   - Ну, сам знаешь, как поступать надо! - доверял выбору его царь.

   Но, несмотря на близость к Иоанну, Сильвестр не зазнался, он оставался таким же простым со всеми, как и раньше.

   - Прост-от отец Сильвестр, - изумлялись знавшие его москвичи, - другой, куда тут, вознесся, гордыней обуялся бы!

  

  

   Все сразу переменилось в царских палатах, не стало слышно больше пиров разгульных, пышных, не видно ломающихся скоморохов, шутов, говорящих глупости, не пьет молодой царь и вина, о браге хмельной и не вспоминает, если пить захочет, квасом или медом удовольствуется.

   Коли досуг у него объявится, на сон грядущий велит крикнуть к себе бахаря любимого Семена. Под тихий говор рассказов его о старине забывается глубоким сном молодой царь от дневных трудов и забот о благе государства.

   Ранним утром подымается ежедневно Иоанн и первым делом идет к службе церковной, а в праздник по кремлевским соборам да по монастырям московским отправляется молиться. Нищих, сирых, калек оделяет он деньгами и пищей ежедневно, а под Рождество ходил сам на Колодный двор с боярином ближним ночью и своею царскою милостыней колодников и сидельцев оделял.

   Затих царский дворец, помнил царь обещание, данное им Сильвестру, исправиться.

   Полюбил Иоанн церковное пение, повелел искать по всей Руси "изрядные" голоса для "певчей стаи" кремлевских соборов.

   Занялся он усовершенствованием и ратного дела, сильно запущено оно было на Руси во время малолетства царя.

   - А должно бы нам, Алеша, иноземного литейщика выписать, - сказал он как-то Адашеву, - пушек у нас мало, а татары дерзить уж больно начали, Казань воевать идти придется.

   Но пока еще не приспело ратное время, занялся царь возведением новых храмов, с отцом своим духовным советуется да со владыкой Макарием.

   Знают оба это дело хорошо, растут храмы Божий по Москве.

   Дивятся бояре неслыханной перемене с царем, глазам своим не верят.

   - Откуда все сие ему дается! Неужто поп, простой новгородец, да Адашев-несмышленок надоумили его? - рассуждали бояре.

   Хитро улыбались им в ответ другие.

   - Тоже нашли каких умников! Тут не кто иной, как сам владыка Макарий все вершит, его рук дело, разве не видимо.

   Отчасти в своих суждениях бояре были правы. Большое влияние на молодого царя имел митрополит.

   Немного спустя после московского пожара и убийства царского дяди Юрия Глинского Макарий позвал к себе бывшего царского духовника, протопопа Федора Бармина, и объявил ему, что он смещен, а вместо него назначен царским духовником Сильвестр.

   Тяжело подействовала на старого протопопа неожиданная весть, она так его поразила, что он через несколько дней постригся в Чудовом монастыре и стал замаливать свой грех, как он сам называл убийство Юрия по его навету.

   Отодвинулись от Иоанна все приспешники кровавых дней его царствования. Нравственный облик царя стал понемногу очищаться. Не мало труда положили для этого стойкий духовник царский Сильвестр, сумевший вызвать в нем порыв энергии и направить его силу на труды по упрочению государства, Адашев, обладавший от природы способностями умного правителя, и молодая супруга Иоанна, Анастасия, принесшая ему мирное, ничем не возмутимое семейное счастье.

   Влияние их всех троих на Иоанна было настолько благодетельно, что из жестокого безнравственного юноши-царя он превратился в кроткого, богобоязненного правителя для народа и доброго семьянина.

   Под влиянием царских любимцев Русь успокоилась, мрачная туча отодвинулась на время.

   Большой государственный ум Адашева ясно видел, что благоденствие Руси только в согласии между царем и землею.

   "Нужно поднять, возвысить имя царское, - думал молодой помощник царя, - произвол боярский, лихоимство - все должно быть сокращено!"

   И он начал выдавать городам, селам и монастырям "вольные" грамоты, что давало им возможность самим выбирать губных и земских старост и прочих выборных лиц.

   - Добро, Алеша, поступаешь, - хвалил своего приятеля отец Сильвестр, - стеснил боярское лихоимство, береги, не давай грабить казну царскую!

   Молодой любимец царя хранил царскую казну, богатела она для нужд государственных, для будущих походов, о которых мечтал Иоанн; в свою очередь оберегал ревниво Сильвестр душу царя от всякой скверны, готовя из него великого и сильного правителя для родины, мечтая о славной будущности России.

   Успокоилась страна, мало-помалу примирились земские с царем, не ожидая, какую радость готовят им любимцы царя - Сильвестр, Адашев и владыка Макарий.

  

  

   Двадцать лет исполнилось государю, изныла его душа от прежней неправды, от насилия сильных и от неправд боярских, умыслил царь привести всех в "любовь". Не чует Иоанн, что все это внушено ему его добрыми советниками, что благие мысли поданы ему, незаметно для него самого, на духу отцом духовным Сильвестром, на совете потайном Алешей да словом, ко времени сказанным, владыкой митрополитом.

   - Кой совет подашь ты мне, отче святой, - обратился Иоанн к престарелому владыке, - чтобы крамолу уничтожить, неправды разорить, утолить вражду и народу русскому предоставить мирное житье?

   Не выдал себя старец, что он ожидал такого вопроса от царя, что не раз обсуждали они это с Сильвестром и Адашевым, тайно запершись в тесной келье.

   - Тебе, государь, знать об этом лучше нас, - ты властитель земли Русской, - уклончиво ответил митрополит.

   - А что ты скажешь, отец святой, коли созову я земщину на великий собор? - спросил Иоанн.

   Возрадовался тайно владыко: исполнилось их общее желание, о котором они так долго рассуждали и не решались намекнуть молодому царю, опасаясь встретить неприязненное отношение других бояр, стоявших близко к Иоанну, но скрыл свою радость и спокойно заметил:

   - Большое ты дело затеваешь, государь, не было б препоны тебе в нем от бояр?

   Гневно нахмурился молодой царь, не мог сдержать свой нрав, хотел ударить кулаком по столу, но, взглянув на владыку, посовестился его.

   - Что мне бояре, владыко святой! Слуги они мои, и только, власти моей перечить никто не должен, - как я решил, так оно и будет! Хочу я защитить себя перед народом, пусть видит земщина, что все прошлое зло, которое они напраслинно клепали на меня, все исходило от боярских козней.

   - Коли твердо твое намерение, великий государь, коль от чистой души задумал ты его, сзывай с Богом народ и говори с ним по сердцу.

   Согласие митрополита вполне развязало руки Иоанну, он на другой же день издал указ, чтобы поспешал на Москву весь земский люд. Здесь из уст самого царя пусть услышит он, что ожидает государь от земщины, что он ей обещает и посулит.

   Радостно пошли земские люди в Москву на призыв Царский, могучей бесконечной волной приливали земские силы к престольному городу. Шли не одни мужики, потянулись за ними бабы, да и подростки увязались.

   Точно Велик День празднует Москва, никогда даже на Пасху не собиралось столько народу в Китай-городе. Отовсюду несется церковный благовест, солнце ярко сияет, еще недавно лежавшая в обломках Москва ликует на торжественном слиянии государя с землею Русскою.

   Засияло над Русью солнышко, обрадовал народ молодой царь Иван Васильевич!

  

  

   Чудный стоял день, было воскресенье, когда после молебна вышел на Лобное место Иоанн и начал говорить митрополиту:

   - Молю тебя, святый владыко! Будь мне помощником и любви поборником, знаю, что ты добрых дел и любви желатель. Знаешь сам, что я после отца своего остался четырех лет, после матери - восьми, родственники о мне небрегли, а сильные мои бояре и вельможи обо мне не радели и самовластны были, сами себе саны и почести похитили моим именем и во многих корыстях, похищениях и обидах упражнялись, их же яко слух и не слышах и не имый во устах своих обличения, по молодости моей и беспомощности, а они властвовали. О, неправедные лихоимцы и хищники и судии неправедные! Какой теперь дадите нам ответ, что многие слезы воздвигли на себя? Я же чист от крови сей, ожидайте воздаяния своего.

   Зорко следил за речью государя стоявший недалеко от него Сильвестр.

   Вся речь, только что сказанная Иоанном, была вдохновлена царю Сильвестром.

   Поклонившись на все стороны, Иоанн продолжал:

   - Люди Божий и нам дарованные Богом! Молю вашу веру к Богу и к нам любовь. Теперь вам наших обид, разорений и налогов исправить нельзя, вследствие моего несовершеннолетия, пустоты и беспомощности, вследствие неправд бояр моих и властей, бессудства неправедного, лихоимства и сребролюбия, молю вас, оставьте друг к другу вражды и тягости, кроме разве очень больших дел, в этих делах и в новых я сам буду вам, сколько возможно, судья и оборона, буду неправды разорять и похищенное возвращать.

   Заколыхалась толпа народная, до глубины души проникло в них царское слово.

   - И воистину царь-батюшка хочет за нас постоять, от тяготы и неправды боярской и наместнической освободить! - говорили друг другу земские.

   - Проглянуло и нам солнце красное: не все людям русским, земским да тягловым, в обиде от боярства пребывать, - радовались другие.

   - Храни, Творец небесный, на долгие годы милостивого царя! Сам спокаялся, что допрежь к земщине не мирволил, строго на ней все взыскивал.

   - Аль не слышал, дядя, слова царские? Ведь сказывал он, что вины в этом на нем никакой не имеется, не своим умом, а боярскою волею правил.

   - А теперь всем один заправляет? - с недоумением спросил высокий, еще не старый крестьянин.

   - Эх ты, дядя, простота! Да видано ли это, чтобы одному человеку с таким великим царством управиться, - пояснил случайно мимо проходивший подьячий, - советчики имеются.

   - А они не такие, как раньше? - расспрашивал земский.

   - Куда тут, и сравнивать невозможно: одно только доброе царю и советуют, всякую пользу для земли изыскивают, как бы славна да обильна была матушка-Русь, - объяснял подьячий.

   - Кто ж они такие? - с недоумением послышались вопросы все больше теснившихся к рассказчику земских.

   - Да духовник царский, отец Сильвестр, и постельничий Алексей Адашев, а третьим советником у государя-батюшки не кто иной, как сама матушка царица Анастасия Романовна! Она вместе с отцом Сильвестром да Адашевым неустанно царя на доброе направляет.

   - Спаси их, Господи, Царица Небесная и святители московские, что за нашего брата, простого человека, перед государем великим стоят, - загудела толпа, молитвенно крестясь, - а паче всего ее, царицу-матушку!

   Так открыто помирился государь русский со своим народом и одарил его вольностью.

  

  

   Радостно вернулся в свой царский терем Иоанн.

   Слезы, что пролил он там, на площади, на Лобном месте перед народом, преобразили молодого царя, лицо его сияло, он смотрел обновленно, искренно радовался, верил в светлое будущее, в неизменную к себе любовь народа. Подойдя к духовнику, он высказал ему свое одобрение.

   - На многое доброе наставил ты меня, отче! Кабы не вы трое: владыко, ты и Адашев, до сих пор был бы я погружен в скверну. Вы меня изъяли из нее, одели в хитон чистый, покой душе вернули!

   С этими словами Иоанн надел на Сильвестра наперсный крест, осыпанный самоцветными камнями.

   - А тебя, Алеша, за труды твои неустанные ко благу моему и государства, жалую в окольничьи дворяне.

   Низко поклонились царю Адашев и Сильвестр.

   - Недостойны мы твоих милостей царских, государь, а что поспешествовали в деле государевом, то не из-за корысти творили, а ради для твоей царевой пользы и спокойствия и русского государства славы и благоденствия!

   - Знаю я лучше, коли вас жалую, - прервал речь духовника Иоанн и, обратившись к Адашеву, снова продолжал:

   - Алексие! Взял я тебя из нищих и самых незначительных людей, слышал я о твоих добрых делах и теперь взыскал тебя выше меры твоей, для помощи души моей, хотя твоего желания и нет на это, но я тебя, и не одного тебя, но и других таких же, кто б печаль мою утолил и на людей, врученных мне Богом, призрел, поручаю тебе принимать челобитные от бедных и обиженных и разбирать их внимательно. Не бойся сильных и славных, похитивших почести и губящих своим насилием бедных и немощных, не смотри и на ложные слезы бедного, клевещущего на богатых и ложными слезами хотящего быть правым, но все рассматривай внимательно и приноси к нам истину, боясь суда Божия, избери судей правдивых от бояр и вельмож.

   Внимательно выслушал Адашев слова своего повелителя и почтительно ответил ему:

   - Все исполню, что повелишь ты мне, государь, не уклонюсь ни от какого дела.

   - Ведай по-прежнему наши сношения с землею, это твое главное дело, присматривайся и к заморским делам, хотя и ведает ими другой, а все ж тебе не мешает меня для-ради надзор иметь. Закон бы других государств не лишним было бы изучить, ты, Алеша, горазд на это и с людьми Немецкой земли мороковать умеешь.

   Адашев с благодарностью наклонил голову перед царем. Сильвестр, молча слушавший Иоанна, хотел удалиться.

   - Постой, отче! Теперь хочу с тобой поговорить... Попомнил ты мой наказ тебе?

   - Какой, великий государь? Не мало было мне наказов от твоей милости? - с недоумением спросил духовник.

   - Ин забыл? Книжечку малую обещал ты мне написать об укладе, как жить должно по истине, по христианскому обычаю.

   - Не запамятовал о сем, государь, как час свободный выпадет, пишу и размышляю.

   - Ну, хорошо, пиши не торопясь! Есть у меня еще работа для тебя с Алешей вместе...

   Адашев, отошедший во время разговора царя с Сильвестром, придвинулся.

   - Исполним все, что ты нам повелишь, царь-батюшка!

   - Тяжебная волокита запутана уж больно, никто, ни дьяк, ни сам виновный не знает, что и как... Распутать все бы надо, составить книгу "Судебник", все выяснить, законы все в нем объявить, чтобы повадки кривде не давать и правде дорогу широкую открыть!

   - По воле твоей исполним все, великий государь, - отозвался Адашев, - просмотрим, сыщем все мы с отцом Сильвестром и книжицу изрядную составим.

   - Отца моего, владыки Макария, совет примите, он ветх годами, но разум у него и свеж и молод, - упредил будущих составителей "Судебника" царь, высоко ставивший знания и ум митрополита.

   - Теперь ступайте, я отдохнуть прилягу, устал, - закончил беседу с ними Иоанн, отпуская обоих любимцев.

  

  

   Нелегкую задачу возложил государь на Адашева и Сильвестра: пересмотреть, исправить устарелые законы, отмести все ненужное в судебной волоките и дать возможность суду здраво разбираться в тяжбах. Только таким испытанным людям, как Адашев и Сильвестр, мог Иоанн поручить столь важный и ответственный труд. Это он сознавал сам отлично и, уверенный в их силах, поручил им "очистить правду, низвергнуть кривду", полновластно хозяйничавшую по тяжебным делам.

   Косо посматривали на царских любимцев дьяки и подьячие, "в приказах поседелые", повытчики и ярыги, всем им, согласно желанию царя, приходилось тяжело: брать "мзду" безнаказанно с ответчика и с жалобщика одновременно являлось невозможным да и с одной стороны это было теперь опасно.

   Взвыли люди судейские, кормившиеся от тяжебных дел, повсюду по городу, по торгам, по сборищам народным костили царских любимцев.

   - По старине жить ныне недолжно, - говорил подьячий Анисимов кучке праздного люда, - опричь того новые законы вводить надумали, простоту нашу родную загубить хотят, - притворно всхлипывая, продолжал он, - ой, много власти дает им царь-батюшка, не претит их запрету.

   - Да ты о чем толкуешь-то? - сурово спросил подьячего степенный торговец.

   - Как о чем, мил человек, об озорстве попа Сильвестра да Алешки Адашева, облестили они царя-батюшку, по-своему ему голову кружат, верных бояр к нему не допускают.

   Но, видимо, московскому люду хорошо были знакомы порядки этих "верных бояр", недоверчиво слушала толпа подьячего, а как только он упомянул о боярах, так сейчас же заволновалась.

   - Ты чего зря мутишь-то народ, подьячий? - послышались голоса. - Что клеплешь неправду на хороших людей?

   - Хороших! - огрызнулся Анисимов. - Тоже сказал, хорошие!

   Слова подьячего еще больше раззадорили толпу.

   - Братцы, что он наших радельников забиждает, - крикнул небольшой мужичонка с рыжей бородой клочьями, - ведь они за нас, за земских, стоят, насупротив бояр идут.

   - Истинно так, - откликнулся прежний торговец, - не слушайте его, братцы, гоните в три шеи!

   Но подьячий, заметив недружелюбное отношение толпы, бросился бежать. Толпа загоготала.

   - Лови его, держи! Ишь, какой смутьян объявился! Из этого можно было видеть, какою любовью и доверием пользовались у народа оба царские любимца.

   Благодаря им, плотно объединилась Северо-восточная Русь, упрочилось государство, окрепло могущество Москвы.

   Сильвестру удалось обуздать властолюбивого, отчасти уже распутного Иоанна и сделать из него доброго мужа и семьянина. Объяснить это случайностью было бы слишком рискованно. Сильвестр настойчиво добивался получить влияние над юным государем, и только это помогло ему покорить страстную, ничем не сдерживаемую натуру молодого правителя. Незаметно, но постепенно направлял он ум и мысли Иоанна к совету "мужей разумных и совершенных".

   - Великий государь, - настойчиво повторял духовник, - избери ты себе предобрых и храбрых советников в военных и земских делах, так как без их совету ничего устроить нельзя.

   Изумился Иоанн подобной речи своего духовника, он привык с малых лет видеть и слышать, как приблизившиеся к нему бояре-любимцы старались столкнуть каждого, пытавшегося войти в милость к государю: его поражало подобное независимое отношение Сильвестра к другим боярам и советникам.

   Адашев был уклончивее, но тоже старался не вредить никому из бояр.

   Влияние Сильвестра на дела государства было большое, но он умел так незаметно влиять на государя, что последний никогда не мог подумать, что следует советам своего духовника. Это не обижало самолюбивого Иоанна и не порождало его неприязни к Сильвестру.

  

  

   Прошло еще два года мирного царствования молодого царя. Счастливый в семейной жизни, окруженный преданными ему людьми, зорко смотрящими за его интересами и за славой и благоденствием родной страны, Иоанн настолько нравственно изменился, что народ назвал его "Боголюбивым" царем.

   За эти два года, по совету Сильвестра, Иоанн созвал церковный собор, названный Стоглавым, чтобы выяснить отношение церкви к народу и упорядочить положение духовенства. Горячо приветствовал молодой царь собравшихся в Москве пастырей церкви, и снова, как на земском соборе, каялся пред ними всенародно, слезы обильно текли из его очей, когда он заканчивал свою речь к духовенству, собравшемуся на собор.

   -...Смирился дух мой... умилился я и познал свои согрешения... выпросил прощение у духовенства, у земли всей. Дал прощение князьям и боярам, теперь вас прошу: довершите устроение царства и земли, дайте порядок душам православным, пастве Христовой.

   За это время издан был, тщательно просмотренный Сильвестром и Адашевым, "Судебник" и "Уставные грамоты".

   Одно тяготило Иоанна: это постоянные перекоры бояр между собою за свое старшинство.

   Захарьины хотели сесть выше Романовых, Шуйские занять место еще выше, никто из них не хотел покориться, шли вечные неудовольствия и ссоры.

   Когда царь созывал бояр на пир, то, слушая их перекоры и жалобы одного на другого, он гневно сдвигал брови, в эту минуту возвращалась к нему присущая ему жестокость: он готов был разогнать всех своих гостей, чтобы только избавиться от их ссор.

   Сильвестр и Адашев зорко следили за царем в эти минуты, своевременно умели его остановить, не давая разразиться его гневу.

   - Вот вы просите меня: не гневайся, государь, да не гневайся, - нетерпеливо заметил Иоанн, - не в силах я сдержаться, негоже ведут себя бояре!

   - Государь наш добрый, - успокоительно ответил Адашев, - дозволь мне слово молвить.

   - Говори, Алеша, - сказал Иоанн.

   - Когда б потешился бы ты над их исканьем мест, быть может, и поняли б они, сколь тебе досадили.

   Складки на лице царя разгладились, ему пришлось по душе предложение Адашева: посмеяться над боярами за их спесивость друг перед другом.

   - И впрямь ты дело говоришь, Алеша! - согласился он с Адашевым.

   Случай представился скоро.

   На одном из пиров, на который было приглашено много именитых бояр, царь ради потехи посадил выше князя Пронского своего шута Тимошу.

   Такой небывалый случай разобидел не только одного Пронского, но и многих бояр, они ясно поняли насмешку царя над их спесивым местничеством, но не посмели уйти с пира, затаив обиду, нанесенную им Иоанном.

   Общая обида заставила их сплотиться и на время прекратить свои личные раздоры о местничестве.

   - А ведь помогло, Алеша, смотри-ка, теперь совсем иные стали, - довольно заметил царь Адашеву.

   - Не скоро, государь, удастся искоренить этот обычай совсем, в привычку он им въелся, - отвечал любимец.

   Тем не менее этим случаем было положено окончание местничеству.

   На Стоглавом соборе царский духовник в особенности выделился, к нему с уважением относились все собравшиеся духовные лица, они понимали его влияние на царя, но все-таки никто из съехавшихся, даже архиепископы, не обижались на него, так как он не возносился своим положением и обращался со всеми почтительно.

   Один из бывших на Стоглавом соборе святителей церкви говорит о нем в "Царственной книге":

   "У царского двора некий священник, зовомый Сильвестром, родом новгородец, всякие дела царские правит и власть святительскую имеет, никто не смеет против него сказать, он владеет обеими властями, как царь и святитель, хотя не имеет ни звания, ни титула того и другого и состоит только священником; он пользуется большим уважением, и относятся к нему все хорошо".

  

  

   Умиротворенная Русь укрепилась.

   Неспокойный характер Иоанна не мог удовлетвориться мирным преуспеванием страны, ему хотелось расширить свои владения, избавиться от опасного соседа на востоке: Казанского царства.

   До сих пор после урока, данного дедом царя, Иоанном III, казанцы присмирели и мирно жили с Москвой, но среди них самих начались раздоры, они изгнали поставленного им Иоанном царя Шиг-Алея и выбрали себе нового хана Едигера, сына астраханского царя.

   Иоанн видел, что нужно покончить с беспокойным соседом, взять Казанское царство в свои руки, и затеял поход на Казань.

   В другой раз и Адашев и Сильвестр отговорили бы молодого владыку от этого похода, но теперь они сами видели, что взять Казань необходимо - это отдаст в русские руки широкий водяной путь - Волгу, расширит торговлю и утвердит русское влияние далеко по низовьям великой реки.

   Оба государственных человека провидели будущее: они заботились только о славе своей родины. Несмотря на все свое влияние на царя, они постарались остаться в тени, когда было решено, что сам царь отправится во главе войска в Казань. Даже власть в Москве они не оставили за собою и всецело уступили ее двоюродному брату царя, Владимиру Андреевичу князю Старицкому, в помощь к нему Иоанн добавил князей ростовского и палецкого.

   На совете, который был созван у государя в столовой палате, присутствовал только Адашев, стоявший сзади царского седалища, духовник же царский на нем не был и явился только к концу его посланником от владыки митрополита, когда относительно похода почти все уже было решено.

   - В час тебя посылает Творец, отче, - проговорил Иоанн, принимая от него послание от Макария.

   Все оно было написано самим Сильвестром по взаимному соглашению со владыкой. Адашев знал об этом, догадывался и сам царь, но оба молчали.

   Царь понимал, что послание митрополита направлено против бояр ленивых, жадных, благодаря своим раздорам уже раз упустивших из русских рук Казань, но не подал виду, что ему это известно, он хотел, чтобы сами бояре поняли, в чем укоряет их владыка.

   Осанистый дьяк начал зычно читать послание:

   "Благословение преосвященного Макария, митрополита всея Руси и на новый Свияжский град. Духом Святым осененного, смиренного господина и сына нашего, благочестивого и христолюбивого царя и великого князя Ивана Васильевича, государя и самодержавца всея Руси - князьям его и боярам и воеводам, детям боярским и всем воинским людям и всему христоименитому народу и дарова Господь Бог благочестивому царю нашему и всему его христолюбивому воинству светлую, без крови победу на вся сопротивные. Казанское царство покорися, и Казанский царь и царица в руце его предавшись, - продолжает звучать голос дьяка, будя жгучие, дразнящие душу Ивана, воспоминания, - и крепкая их опора, крымские князья и мурзы, пленены быша. И благочестивый государь завоеванный град Казань и со всеми его улусы вручил своему царю Шиг-Алею. А горняя черемиса вся покоришася и приложися ко новому Свияжскому городу. И тьмочисленное множество христиан, мужей и жен, юнош и девиц, младенцев из поганых рук из плену возвращахуся восвояси.

   И вси концы земли устрашалися. И от многих стран цари и царевичи, казанские князи, и мурзы, и сеиты, я уланы, и вси чиновные люди, сами, своею волею, служить к нашему благочестивому царю приидоша!

   О, чада! - взывал пастырь. - Откуда посрамися мудрования разума вашего? Забыли вы подвиги бранные ради страстей земных!

   Аще ли кто из вас забыл страх Божий и заповедь царскую, и не учнут каятись, отныне и впредь учнут бороды брити или обсекати, или усы подстригати, и потом обличены будут, тем всем быти от благочестивого государя в великой опале, а от нашего смирения и ото всех священных соборов отлучены быти. И сего ради писах ища пользы вашим единородным, бессмертным душам по Господней заповеди!.. И вы бы, все благочестивое воинство царя Ивана Боголюбивого, отныне и впредь потщилися вся сия исполнити, елика ваша сила возможность".

   Поход был решен, бояре косились, недовольные митрополичьим посланием.

  

  

   Иоанн отправился с войском к Казани, в Москве остались Сильвестр и владыка Макарий. На них, как на верных своих страж, оставил государь первопрестольный город.

   Сознавая всю важность возложенного на них поручения, они оба блюли царский завет и еще больше занимались государственными делами, чем в присутствии самого Иоанна.

   Только теперь воспользовался духовник царев, чтобы написать книгу, о которой так долго просил его Иоанн, именно "Домострой", в котором были выяснены и подтверждены все устои домашнего обихода того времени.

   Всего было написано 64 главы, но по некоторым данным, как теперь объясняют, не все их можно приписать творчеству самого Сильвестра, многие из них навеяны указаниями митрополита Макария, а на некоторых заметно влияние Адашева.

   - А ты, Анфим, - говорил царский духовник своему сыну, - перепиши по уставам да титлы показистее киноварью выведи.

   - Вот, батюшка, посмотри сам, сколь успешно идет моя перепись, - указал Анфим на несколько уже переписанных им страниц "Домостроя".

   Священник полюбовался искусным писанием сына.

   - Да ты не особь торопись, сынок, пиши поладнее, а когда царь-батюшка из похода вернется, я ему и поднесу.

   Анфиму приходилось переписывать одно и то же несколько раз, Сильвестр постоянно находил нужным что-нибудь прибавить, объяснить, исправить и даже некоторые главы переделывал неоднократно.

   Занятия в доме царского духовника не прекращались.

   Здесь, так же как и в Новгороде, немало обучил он народу и сам поставил своих учеников на разные занятия и дела. Большое значение в особенности имели молодые торговцы, с помощью Сильвестра устроившиеся в торговых рядах.

   Сначала старые купцы смотрели на них недоверчиво: они видели в них нежелаемых соседей-грамотеев, но мало-помалу, замечая пользу от их грамотности, изменили свой взгляд и охотно сдружились с молодыми торговыми гостями.

   Среди старых повытчиков "приказа" с появлением Сильвестровых учеников происходило то же самое.

   Недоверчиво относились к ним дьяки и подьячие, и только благодаря тому, что боялись влияния царского любимца на царя, не делали молодым людям неприятности, но польза от них была очевидна, приходилось мириться с их присутствием и скрывать свое неудовольствие.

   Среди причетников, пономарей кремлевских соборов тоже находились воспитанники Сильвестра, они благотворно влияли на закоснелое в своих понятиях духовенство того времени, хотя не пономарям и причетникам было под силу бороться с важными священниками кремлевских соборов.

   Скромная деятельность матушки Пелагеи была хорошо известна по Москве: многие боярыни отпускали к ней учиться рукоделию не только своих сенных девушек, но к жене царского духовника являлись даже и их дочери-боярышни. Учиться рукоделию у жены царского духовника они не находили для себя зазорным.

   Школа Сильвестра процветала так же, как когда-то в родном Новгороде.

  

  

   "Болеет государь душою, что не удается так долго агарян неверных покорить, - писал Адашев из стана под Казанью своему другу Сильвестру в Москву. - Ветры и бури одолели нас совсем, ливни холодные, осенние затопили наш стан. А намедни буря опрокинула царский шатер ночью, государь должен был проспать всю ночь в церковном шатре. Но духом государь тверд, рвется поскорей басурман осилить и под свою царскую руку подвести. Когда бы не боярские ссоры, что в прошедший поход были, давно бы Казанское царство нашим наместничеством стало, да и теперь надеемся, что, по милости Творца, оно от нас не уйдет, жаль только ратного люда: немало положили его татары да от болезни потратилось..."

   Из письма своего друга царский духовник понял, что осада не скоро окончится и царь долго еще не вернется в Москву.

   Он написал Иоанну: "Государь Великий, милование, и; заступление, и правду покажи на нищих людях... Печалуйся об общем народе, печалуйтесь о странах и селах".

   Не оставлял Сильвестра своими посланиями, хотя и довольно редкими, и князь Андрей Курбский: он тоже уважал царского духовника, понимая, какую пользу приносит он в нравственном отношении на не вполне еще сложившуюся, молодую натуру царя. Отсутствие Сильвестра при Иоанне во время осады было заметно: у царя снова проявились вспышки беспричинного гнева, доходившие порой до яростных припадков, после которых Иоанн не скоро приходил в себя.

   За несколько дней до взятия города он рассердился беспричинно на Адашева, отсоветывавшего идти поздно вечером на приступ, и только сильное самообладание молодого любимца заставило Иоанна удержаться, чтобы не убить его.

   За последними хлопотами по устройству подкопа и приготовлений к приступу Адашев не успел написать об этом Сильвестру и только по возвращении в Москву подробно рассказал ему об этом случае.

   Задумался престарелый священник.

   - Неладное совершается с царем, Алеша, - проговорил он.

   - Да, отче, боюсь, как бы не вернулся он к прежним своим лихим обычаям, к жестокости: давно уж кровь безвинная не лилась на Москве, - ответил Адашев, сознавая всю важность новой перемены с Иоанном.

   - Пока не бойся, друг, - сосредоточенно глядя на собеседника, продолжал священник, - смягчилось сердце царское, что послал ему Господь наследника, царевича Димитрия, - о нем теперь забота, о матушке царице, она, болезная, сколь по царю скучала и без него сына ему родила.

   - И вправду ты говоришь, отче, умилился теперь царь. Он рад, что покорил казанцев, да и семейное счастье его порадовало. На время забудет о замыслах своих жестоких, а после?

   Сильвестр уверенно посмотрел на Адашева.

   - Пождем пока, авось Господь сподобит нам сохранить царя таким же, как он есть для Руси православной.

   - Ой, когда б не завели бояре новых ссор и перекоров между собою, не вызвали бы царский гнев на себя!

   - Не до того им теперь, довольны все! Кто в походе был с царем, пожалован тот им, и здешние довольны сверх меры, что удалось им управлять Москвою самовластно.

   Так рассуждали между собою свидевшиеся после долгой разлуки Сильвестр и Адашев. Но не знали они, что в душе Иоанна уже заронены семена неудовольствия к ним обоим, а точно так же и к владыке Макарию.

  

  

   Случилось это так.

   Когда возвращался Иоанн на Москву из похода, заехал он в Троицкую лавру помолиться у мощей преподобного Сергия, поблагодарить его за одержанную победу над татарами. Здесь в обители жил на покое святитель Иоасаф, предместник Макария, который так жестоко был свергнут князем Иваном Шуйским.

   Почтил старца государь, навестил его в келье, беседу повел с ним.

   Вспомнились Иоасафу все прежние обиды, он невольно почему-то перенес их на всех настоящих любимцев царя и намекнул об этом государю.

   Затаенное самолюбие Иоанна, так долго им скрываемое, невольно вылилось наружу.

   - Все для добра-де моего они делают, - так сказывают, от лиха меня укрывают! - с негодованием заметил царь. - Забывают, что молод я еще, что попировать лишний раз хочется, жену приласкать, обнять - нельзя" на все у отца Сильвестра препоны имеются, запрет мне ставит, чуть что, владыке Макарию жалуется...

   Как-никак, а сверженному митрополиту было приятно слышать выраженное неудовольствие царя; смиренная келья, простой монашеский обычай до сих пор не смирили еще гордого владыку, он обрадовался возможности дать совет царю.

   - Потолковал бы ты, государь милостивый, с игуменом Вассианом, он разума большого человек, родителю твоему благие советы подавал. Древние годы его дали ему большую мудрость, - заметил Иоасаф, прощаясь с государем.

   - За совет спасибо, отче, повижу игумена и с ним перетолкую.

   Потолковать с Вассианом Иоанну на этот раз не при шлось, но он не позабыл о совете Иоасафа и решил при случае с ним повидаться.

   Царю теперь было не до того: он спешил в Москву, где его ожидала торжественная встреча, любимая супруга и новорожденный царевич Дмитрий, наследник престола.

   Так оно и случилось: возвратившегося в престольный город Иоанна одурманила горячая встреча народа, приветствовавшего его, как победителя татар, окончательно рушившего их власть. Счастливый рождением наследника, Иоанн забыл на время неудовольствие против близких ему людей: он весь был захвачен общим ликованием, предоставив Сильвестру и Адашеву по-прежнему ведать делами государственными.

   Как и раньше, важные дела проходили через боярскую думу, ею рассматривались и разрешались, но не боярским умам дано было возбуждать их: все начало исходило как будто от царя или от самого народа, но было навеяно в том и другом случае истинно политически мудрыми людьми, Сильвестром и Адашевым.

   Прикрываясь царским именем, им было возможно работать в интересах земщины, искусно избегая идти против намерения бояр. Одним из удачных ходов Сильвестра была замена доходов "кормлением", раздачею земельных угодий, это настолько улучшило положение служилых людей, что русская военная сила значительно увеличилась.

   "Сытый народ и воюет охотно", - гласит старинная французская пословица; это вполне подтверждает та готовность, с которою земские шли на службу царскую не только во время походов, но и в мирное время поступали в царевы полки, дабы оградить Москву от вражеских набегов.

   Мысль о народном самоуправлении, не оставлявшую Сильвестра еще когда он был на родине, в Новгороде, где процветало вече, он вложил в составленные им вместе с Адашевым "Уставные грамоты".

   Бояре, успокоенные малозаметным положением Сильвестра, недостаточно внимательно отнеслись к новшествам, им вводимым.

  

  

   С некоторых пор отцу Сильвестру удалось устроить своего сына на царскую службу подьячим. Занятия в школе пришлось значительно сократить, некому было заниматься с новыми учениками.

   Возвращаясь домой со службы, Анфим зажигал свечу, если это было зимою, а летом и без нее, и старательно переписывал излюбленный труд родителя "Домострой".

   Сильвестр значительно расширил свою "книжицу малую", а потому Анфиму приходилось переписывать "Домострой" по нескольку раз.

   Стоял теплый июнь, солнце еще было высоко, когда вернувшийся с "верху" отец Сильвестр сидел с сыном за столом у окна, Анфим продолжал свою работу по переписке.

   - Не разберу я что-то, батюшка, вот здесь, - указал Анфим отцу на несколько строк.

   - Постой, я тебе сейчас помогу, - ответил последний и, взяв в руки лист бумаги, стал медленно читать:

   "И еще вспомянути: гостей приезжих у себя корми, и на суседстве и с знаемыми любовно живи, о хлебе и соли и о доброй сделке и о всякой ссуде.

   А поедешь куда в гости, поминки не дороги вози за любовь..."

   Анфим внимательно следил за его чтением, стараясь запомнить, что ему говорил отец.

   Перед окошком, за кустами палисадника промелькнула черная иноческая ряса.

   Сильвестр удивленно проговорил:

   - Кого это Господь посылает к нам так поздно?

   Недоумение его скоро разъяснилось: в горницу вошел небольшого роста седой, старый монах. Помолившись на образа, он поздоровался с хозяином.

   - Будь здрав, отец Герасим, - приветствовал его Сильвестр. - Большую радость ты мне доставил, что пожаловал.

   Старец Герасим Сленков был из числа иноков Духова монастыря и во время Стоглавого собора вызывался членами его вместе с Сильв