Северцев-Полилов Георгий Тихонович - Царский духовник

естром для некоторых объяснений.

   - Зашел я к тебе по делу важному, отче Сильвестр, - проговорил инок, садясь на лавку.

   - А что, честной отче?

   - Ведомо ли тебе, отец Сильвестр, что появился такой Трошка Башкин, что православной нашей веры смутьяном обозначился?

   - Слышал об этом, отец Герасим, еще до Казанского похода.

   - Так вот теперь он снова объявился и между народом соблазн большой вводит. Послал наш игумен до тебя, поговорить, что тут нам делать и какую меру протир того смутьяна зачать?

   - Ты мне все скажи порядком, отче, - спокойно заметил Сильвестр, - а я обдумаю да и напишу владыке митрополиту все как след.

   Оба старика стали беседовать, причем Герасим рассказывал, а царский духовник слушал, изредка прерывая рассказ его вопросами.

   - Вы, честные иноки, не беспокойтесь много, Башкина ересь не велика стать еще, не трудно ее словесным прением изничтожить, тот люд, который в нее впал, сейчас же увидит, что нелепо толкование этого смутьяна, об этом я уж позабочусь.

   Летний вечер мягко спустился. Легкие тени обвили окрестности, старичок монах заторопился возвращаться в обитель, Сильвестр пошел проводить его до ворот своего дома.

   В большой горнице остался Анфим, еще не зажигавший свечи и бросивший на время переписывать книгу,

  

  

   В своем суждении о новой ереси Башкина Сильвестр оказался правым: она скоро погибла сама собою.

   - Твой духовник, государь, отец Сильвестр, все мне подробно о том смутьяне Башкине описал и сам мне указал, что нужно сделать, чтобы погасить всю эту ересь, я так и исполнил, - сообщил царю владыка Макарий.

   - И что ж? - нетерпеливо спросил Иоанн.

   - Разметаны еретики, как лист осенней бурей!

   - Что ж, похвалить отца Сильвестра за это следует, да, кстати, напомнить я хочу ему, давно мне обещал он книжицу написать. Эй, кто там из детей боярских, пусть сходят к отцу Сильвестру и позовут его сюда!

   Духовник сейчас же явился на царский зов. Он низко поклонился царю и митрополиту.

   - Спасибо тебе, отче, что одолел смутьяна Башкина, - обратился к нему Иоанн.

   - Я должное исполнил, государь.

   - А обещание о книжице, что мне дал?

   - Вот здесь она, изволь ее принять, - и он передал Иоанну четко переписанный Анфимом "Домострой".

   - Все в ней ты написал, что надо для христианской жизни? - снова спросил царь.

   - Все постарался, государь, чтоб утвердить непоколебимо из рода в род отчизну нашу русскую родную и веру православную, как было встарь.

   - И я прочитаю ее, как удосужусь только, - заметил митрополит.

   - Тебе, владыко, принес второй я список, вот прими, - сказал Сильвестр, передавая Макарию вторую книгу.

   - Кто титлы у тебя затейливо так вывел? - спросил Макарий, любуясь красиво исполненным письмом.

   - Сын мой, Анфим.

   - Ну, молодец, поистине искусник в писании он! Как четко буквы глядят. Я старыми очами моими все разберу!

   - "Книга, глаголемая Домострой, имеет в себе вещи зело полезны, во учение и наказание всякому христианину мужу, и жене, и чадам, и рабам и рабыням", - читал Иоанн заглавие, тоже любуясь красивыми титлами.

   - Ты только смотри, не очень ли строго в ней о семейной жизни толкуешь, отче? А то и так царица на тебя в обиде за строгость в семейной жизни, - усмехнулся государь.

   - Ты знаешь, государь, на языке у меня то же, что на деле, поблажки я ни в чем не потерплю, - сурово ответил священник.

   - Не должен забывать, отец, что мы с царицей не перестарки какие еще! Порой и правила церковные невольно нарушаем.

   Сильвестр ничего не возразил на это Иоанну и, распростившись с царем и митрополитом, сейчас же ушел домой.

   Зоркий Макарий сразу заметил "остуду" государя к своему любимцу. Иоанн не любил, чтобы шли против его мнения, Адашев умел сглаживать эти порывы, но, к сожалению, на этот раз он отсутствовал, а один владыка не решался возразить царю.

   Иоанн затаил неудовольствие на духовника, но при первом удобном случае собрался на богомолье в Песношскую обитель с целью побеседовать с игуменом Вассианом Топорковым, как ему советовал свергнутый владыка Иоасаф. Против сложившегося обыкновения брать с собою духовника, царь не взял на этот раз Сильвестра.

   Беседа с Вассианом только усилила его неудовольствие на Сильвестра, а заодно хитрый игумен сумел бросить камешки и в огород Адашева, посеять в царе начало недоверия и к этому любимцу.

  

  

   Из обители царь вернулся совсем другим, в обращении со своими приближенными он сделался резче, хотя продолжал следовать их советам. Несмотря на ядовитые намеки Вассиана, Иоанн все-таки видел, что советы и указания Адашева служат на пользу государства.

   К советам своего духовника царь стал относиться подозрительно, тщетно выискивая в них тайное побуждение священника захватить всецело над ним власть.

   Но и это не удавалось. Найти что-либо предосудительное в предложениях и указаниях Сильвестра оказалось невозможным.

   - Как родниковая вода они чисты, и замутить их нельзя, - говорил сам себе царь, - как сталь отточены, зазубрин нет на них!

   Он болезненно продолжал искать, пытаясь найти какую-либо особую цель священника, и не мог!

   Иоанн сознался наконец, что его подозрения на Сильвестра заключаются в той нравственной тяжести, в уколах больного самолюбия, которые он испытывал, видя превосходство высокоталантливого человека, каким был царский духовник, над ним самим.

   "Не должно держать при себе советников умнее себя!" - вспомнились ему слова Вассиана Топоркова,

   "Прав старец - не должно! - решил Иоанн. - Не могут быть два пастыря, это и в Евангелии сказано: "Да будет едино стадо и един пастырь!"

   Остуда остудой, но Сильвестр по-прежнему правил делами государства: государь был принужден соглашаться, как и раньше, с его разумными советами, они явно были полезны народу, всей Руси...

   Но мысль избавиться от Сильвестра не покидала Иоанна.

   Случай представился скоро.

   Ересь Башкина не была окончательно искоренена, и хотя послание царского духовника к владыке получило одобрение самого царя, Сильвестра, неизвестно по чьему доносу, удалось привлечь к ответу, и дьяк Висковатов начал его допрашивать.

   - Отвечу я самому государю, а не тебе, дьяку простому, ты и грамоту плохо разумеешь, - с достоинством возразил священник и отправился к царю.

   Иоанн не мог уклониться от беседы со своим духовником, хотя вел себя с ним чрезвычайно сдержанно, но разбить доводы и оправдания такого человека, как Сильвестр, оказалось не под силу царю.

   - Вникай в дело, государь, своим разумом и смыслом, наветов сторонних людей не слушай, - степенно говорил ему священник, - ты властитель обширнейшего государства, обсуди сам...

   И слово за словом Сильвестр показал перед Иоанном все дело, как раскрытую книгу.

   Неловко стало молодому царю, он видел всю правоту своего духовника.

   - Ты прав, отче, - смущенно сказал Иоанн, - оговорили тебя по-напрасному! - И снова припомнилась царю его беседа с Вассианом.

   "Лучше всех других должен быти ты сам! Если тако поступиши, твердо сядешь на царство и в руцех своих все сохранишь! Коли станут около тебя люди умнейшие, то должен ты сам им покориться!"

   - Никогда этого не будет! - вскричал Иоанн, оставшись один после ухода Сильвестра.

  

  

   Сильно разнедужился царь, отозвался на нем тяжелый осенний поход на Казань. Который день трясет его огневица, неподвижно лежит на постели властитель всея Руси.

   С рыданием припадает к больному супругу молодая царица, горько ей, жалостно видеть его немощным.

   - Соколик ты мой, надежа-государь, почто не послушал меня в те поры, как упреждала я тебя нейти на агарян нечестивых! - с плачем причитывала Анастасия.

   Не слышал ничего государь, отняла у него понимание огневица лютая.

   Тщетно старался врач-немчин одолеть проклятущую, прогнать болезнь злую, снадобьями поил больного, натирал его мазями разными, но не делалось лучше больному.

   Огнем пышет, разметавшись на мягкой постели, больной царь, слова какие-то дикие выкрикивает, а порой шепотом говорит, поднявшись на локте и уставившись глазами куда-то в угол.

   - Ой, сглазили моего милого, злым словом обошли! - боязливо повторяет царица, жалеючи глядя на больного. - Водой крещенской спрыснуть бы его надо!

   И в отсутствие врача-немчина боязливо вспрыскивает сама мужа, отирает лицо ему сорочкой своею.

   А болезнь не легчает, не спадает огневица, сильно забрала она в свои руки царя!

   Призадумались бояре, головами качают.

   - Как бы не пришлось нам хоронить батюшку царя, Ивана Боголюбивого!

   В душе у них возникают сомнения, боязнь, кто же будет царством править?

   "Младенец малый, царевич, скоро ли еще в разум настоящий войдет, а тем временем много горя Руси православной предвидится, недругов злых у нее не мало!" - думают ближние бояре.

   И круль польский норовит Смоленск к себе оттягать, хан крымский посматривает на Казань... отберут они земли эти, русскою кровью обильно политые!

   - Что делать? Что надумать? Как быть? - недоумевающе шепчут боярские уста.

   Всполошилась и земщина, как прознала о болезни царя, и ей тревожно...

   Будут ли все ее вольности по-прежнему за нею оставлены?

   И тут же земский люд себя утешает:

   - Коли останутся при царице-матушке да при царевиче-младенце верные други и советчики, отче Сильвестр, Алексей Адашев да сам владыко Макарий, опасаться нам нечего, цела будет Русская земля, не одолеть ее супротивникам!

   А больному все хужеет, просвета радостного не видит царица, день и ночь разнедужившего супруга не оставляет, помертвела вся, ослабла, как тень, сама ходит, а на чужие руки Иванушку, своего мил дружка, не покидает.

   - Попа-духовника мне! - прохрипел в минуту сознания Иоанн и сейчас же опять впал в забытье.

   Тщетно пытался говорить с ним Сильвестр, не внемлет словам утешенья царь, по-прежнему неистово кричит и дико смотрит.

   Тяжелую думу думает царев духовник, кажется ему, что не выживет государь.

   - Не жилец он здесь! - тихо шепчет ему и Адашев, точно подтверждая его мысль. - Скоро скончается.

   Страшно им обоим, боязно не за себя, а за родную землю, за Русь святую делается.

   Перешли в другой покой из опочивальни царской, стали друг с другом беседовать. Подошел к ним и владыка Макарий.

   Слезы у старца на глазах блестят: жаль ему царя, верит, что под его рукою доживет Русь до великой славы, до благоденствия и в единую неразрывную державу скуется на страх своим недругам.

  

  

   - Тяжело, святой владыка, - первый нарушил молчание Адашев, - испытание новое посылает родной стране Отец Небесный.

   - Воля Божия! Что можем мы сделать против предначертаний Творца. Его законы и повеление непреложны! Молиться должно, просить о здравии государя...

   - Истинно так сказываешь, святой владыка, - заметил Сильвестр, - все в руцех Божьих... А все же о будущем земли Русской подумать нужно!

   С легким недоумением посмотрел на говорившего митрополит.

   - Сказывай, отец Сильвестр, яснее...

   Но вместо него ответил Адашев, понимавший всю важность настоящей минуты:

   - Духовную должен царь подписать, кого на царство назначает, чтобы опосля смуты избегнуть.

   - И впрямь так, но как же подпишет государь, коль в разум прийти не может который день?

   - Царица пусть улучит время, когда полегче ему станет, и грамоту подаст для подписания.

   - Захарьины тогда верх над нами возьмут, - заметил Сильвестр, - а самому, владыка, тебе известно, сколь неопытны и робки они стать у кормила государства.

   Митрополит молча, наклонив голову, согласился со словами священника.

   Воцарилось молчание: все обдумывали, что предпринять.

   - Не иначе как созвать бояр, пусть они решат, что делать, - предложил владыка.

   - Допрежь чем их собрать, добро бы поговорить особо с каждым, - заметил осторожный Адашев.

   Сильвестр молчал: он решил выждать ход событий.

   - Виднее будет так, когда все скажут свое слово, вражды и перекоров избежим, - продолжал Алексей.

   - С царицей след бы тоже повести беседу... - слабо заметил Макарий.

   - Негоже вмешивать сюда ее: дело идет о благе государства, о цельности его, как сохранить, избавить Русь от междоусобий и от внешних ее врагов, а матушка царица усумнится, добра ли мы Руси желаем, - ведь помыслы ее - лишь только бы достался царский стол царевичу-младенцу ее, Дмитрию.

   - Как тут решит боярская дума, что скажет она, так поступать и станем! - согласился Адашев, изумленный, что не слышит слова поддержки от Сильвестра.

   Время терять было нельзя, но собрать бояр представлялась возможность только на другое утро. На этом и порешили.

   Но между тем сторонники князя Владимира Андреевича Старицкого, двоюродного брата больного царя, подговаривали на площадях и на торгах народ кричать, чтобы в цари, после смерти Иоанна, избрали князя Владимира.

   - Совета он муж, а младенец-царевич еще дитя неразумное. Его именем станут править дядья его Захарьины, зачнется смута на Руси великая, и некому будет ее унять! - повторяли эти сторонники Старицких.

   Люд московский недоумевал, но все-таки склонялся больше на сторону законного наследника Иоанна, царевича Дмитрия, в нем он видел сына любимого царя и судил по правде, присущей каждому простому человеку.

  

  

   Еще хуже стало царю, лекарь-немчин начинал терять надежду на его выздоровление.

   В Грановитой палате собрались думные бояре и стали обсуждать, кому целовать крест в случае кончины Иоанна.

   Завязалась большая ссора, бояре разделились на две партии, поднялся крик, шум, большинство из собравшихся, видимо, были на стороне князя Владимира Андреевича, причем главная причина этого было нежелание, чтобы род Захарьиных-Юрьевых стоял во главе правления.

   - Разве мы идем против царевича Дмитрия? - убежденно говорил князь Курбский. - Он - младенец, когда еще возмужает и в разум придет!

   - Эх, не дело говоришь ты, князь, - возразил князь Владимир Воротынский, - целовал ведь ты крест царю Ивану Васильевичу, должен соблюдать верность и его сыну.

   - Кабы ему одному, минуты бы не задумался, - ответил горячо Курбский, - а то ведь Захарьиным-Юрьевым служить придется, ведь они царевичу дядья.

   - Тоже сказал, раньше их у нас матушка царица Анастасия имеется, - вмешался в разговор дьяк Висковатый, - она по малолетству царевича и царством править будет.

   - Вестимо, что так, да только не своим умом, а братейным! А ты что, отче Сильвестр, на это скажешь?

   Царский духовник молчал, не желая высказать пока свое мнение.

   - Эй, князь Владимир Андреич, - обратился Воротынский к князю Старицкому, - послушал бы мой совет добрый, не шел бы против воли царской, не тебе над нами царить.

   Рассердился старый князь.

   - Ты бы со мной не бранился, не указывал бы и против меня не говорил, как бы пожалеть не пришлось потом! - с сердцем ответил Старицкий.

   - Дал я душу государю своему и великому князю Ивану Васильевичу и сыну его царевичу Дмитрию, что мне служить им во всем вправду, на этом и крест честной целовал, с тобою они ж, государи мои, велели мне говорить: служу им, государям своим, а тебе служить не хочу, за них с тобою говорю, а где доведется, по их приказанию, драться с тобою готов, - возразил Воротынский.

   - Драться так драться, коли тебе угодно, - горячо ответил Старицкий.

   Ссора между ними разгоралась, шум ее долетел до опочивальни царя, пришедшего в чувство и недовольно спросившего царицу:

   - Что это там за шум, Настя?

   Давно уж кипело ретивое царицы на Старицкого, на поддерживавших его бояр и на Сильвестра, в котором она подозревала их тайного сторонника.

   - Да вот ты, батюшка царь, еще не умер, Бог даст, Господь милостивый пошлет тебе исцеление за мои грешные молитвы, а они уже твой царский престол делить начали, кому по тебе царем быть.

   Встревоженный Иоанн хотел что-то сказать, но упал обратно на подушки и забился в припадке. Припадок отошел не скоро.

   - Покличь бояр сюда, Настенька, - шепотом сказал он царице.

   - Государь великий зовет вас, бояре, к себе в опочивальню, - сообщил собравшимся боярам царский постельничий.

   Сразу затихли громкие споры и крики, все смутились: они были поражены, что царь, кончину которого ожидали с минуты на минуту, пришел в себя.

   Иоанн приподнялся на подушке, поддерживаемый царицей; в потухшем взгляде его чувствовалось недовольство; с трудом произнося слова, он встретил вошедших бояр суровой отповедью:

   - Раненько же вы меня в гроб уложить хотите! Не умер я еще! Прослышал я, что сыну моему Дмитрию креста не поцелуете... Значит, у вас другой государь имеется, а ведь вы целовали мне крест не один раз, что мимо нас других государей вам не искать!

   Голос больного царя немного повысился, неожиданное волнение придало Иоанну бодрость.

   - Я вас привожу к крестному целованию. Наказ мой - служите сыну моему, Дмитрию, ему, а не Захарьиным вы служите! - продолжал он и, закашлявшись, откинулся на подушки.

   - Не можно нам целовать крест не перед царем, - отозвался уклончиво князь Шуйский, - ты царь наш еще, другого государя мы не знаем.

   Понял Иоанн увилистую речь хитрого князя.

   - Красно ты говоришь, Шуйский, а правды я не слышу в твоих речах! Говорить с вами много я не могу, души вы свои забыли, нам и детям нашим служить не хотите!

   - Помилуй, государь, служить мы все рады, - прямодушно отозвался окольничий Федор Адашев, отец Алексея, царского любимца. - Тебе, государю, и сыну твоему царевичу, князю Дмитрию, мы целовали крест и снова поцелуем, а Захарьиным, Даниле с братиею, нам не служить. Сын твой еще в пеленках, а володеть нами будут Захарьины, мы уж и так в твое малолетство от бояр беды не малые сжили!

   Трудно было Иоанну что-нибудь возразить после слов Федора Адашева.

   - В чем нам крест целовали, того не помните! - с упреком прошептал государь. - А кто не хочет служить государю-младенцу, тот не захочет служить и большому, коли мы вам не надобны, пусть это ляжет на ваших душах.

   Ропот поднялся среди бояр, некоторым из них было тяжело обидеть государя, и ради одного этого они готовы были присягнуть его сыну, но большинство по-прежнему стояло на том, что служить младенцу - это значит служить Захарьиным.

   - Ступайте все, пусть Господь сам вас вразумит, - проговорил утомленный царь.

  

  

   Несмотря на болезнь, к Иоанну вернулось самообладание: страшная сила воли, которою он впоследствии так злоупотреблял, оказала ему теперь большую услугу.

   Немедленно по уходе бояр он приказал окольничему Салтыкову позвать дьяка Ивана Висковатого.

   - Что повелишь, великий государь? - спросил увертливый дьяк.

   - Пиши, Иван, целовальную запись, да подойди поближе ко мне, я сам тебе ее скажу.

   Висковатый, довольный, что такое важное дело государь поручает ему, а не Адашеву или Сильвестру, сейчас же принялся за дело.

   Царь диктовал ему тихо, но вполне сознательно: нервы его напряглись, сознавая, что сегодняшнее колебание бояр будет гибельно для его рода, он порывисто спешил закрепить их целовальной записью.

   - ...Князей служебных с вотчинами и бояр ваших мне не принимать, а также и всяких ваших служебных людей без вашего приказания не принимать никого...

   Порывисто диктовал Иоанн, с ужасом думая о каждой потерянной минуте своей жизни.

   Стоял уже поздний вечер, когда была окончена запись.

   - Бояр зовите, пусть крест целуют да запись подпишут, - чуть слышно приказал дьяку больной властитель.

   В опочивальню царя снова собрались бояре, но далеко не все.

   Поцеловали крест царевичу Дмитрию князья Мстиславские, Воротынские, Дмитрий Палецкий, бояре Иван Шереметьев, Михаил Морозов и дядья царевича, Захарьины.

   Трое князей: Семен Ростовский, Щенятев-Патрикеев и Турунтай-Пронский отказались.

   - Чем нам служить молодому царю да Захарьиным прислуживаться, послужим лучше старому князю Владимиру Андреевичу, - сказал Ростовский своим товарищам, и они незаметно ушли из опочивальни.

   Одним из последних явился и сам князь Старицкий.

   Пристально взглянул на него Иоанн, волнуясь ожиданием, поцелует ли он крест. Дьяк Висковатый подал князю запись.

   - Брат, подпишись, - вымолвил Иоанн, - Животворящий крест опосля поцелуй.

   Задумался на минуту престарелый князь.

   - Нет, государь, руки своей не приложу и целовать креста я не стану, - проговорил он решительно.

   Больной вздрогнул.

   - Ты знаешь, Владимир, что станется с твоей душой, коли креста святого ты не хочешь на верность сыну моему поцеловать? Обдумай сам, а мне до этого нет дела! - и обратился к боярам, поцеловавшим крест, продолжая:

   - Бояре, недуг жестокий меня сковал, а вы на чем мне и сыну моему Дмитрию крест целовали, по тому и делайте.

   Князь Старицкий незаметно удалился из опочивальни больного.

   Между оставшимися здесь боярами начались новые перекоры.

   - Негоже так отвечать царю, как сейчас ответил князь Владимир, - с негодованием заметил Воротынский.

   - Вы хотели володеть нами, а мы должны вам будем служить! - озлобленно ответил ему князь Турунтай-Пронский. - Не бывать вашему владению.

   Снова начались споры и неурядицы среди бояр.

   - Царя недужного хоть пожалели бы, - с укором сказала царица Анастасия, находившаяся по-прежнему у постели больного.

   Смущенные бояре вышли из царской опочивальни и собрались в Грановитой палате.

   Тут было много других бояр, пришедших позже, между ними находились Сильвестр и Адашев, не шедшие к царю без зова, не желая возбуждать среди остальных бояр разговоров.

   Не уходил из Грановитой палаты и Владимир Андреевич Старицкий.

   Видя вокруг себя так много бояр, ему сочувствовавших, он еще более уверился в своем избрании царем после смерти Иоанна.

   - Кто мне крест целовать будет, того я и деньгами и вотчинами награжу, - сказал он собравшимся боярам.

   - Побойся Бога, князь, как крест тебе должны мы целовать, коли сейчас царевичу Димитрию поцеловали и запись целовальную своею рукою утверждали! - заметил князь Мстиславский.

   - Негоже, князь, деньгами сулиться, - возмущенно проговорил Шереметьев, - жив государь еще, недуг его сломил, помилует Творец - и встанет он с одра болезни.

   - Я сам пойду к нему, - рассердился князь Старицкий, - и напрямки спрошу его...

   - Негоже тебе такие речи говорить, князь Владимир Андреевич, - заметил боярин Морозов, - а до царя тебя теперь уж мы не допустим.

   - Меня-то? Да кто из вас посмеет не пустить! - задорно ответил Старицкий.

   - Не пустим, - в один голос повторили князь Палецкий и дьяк Висковатый.

   - Зачем вы не пускаете князя Владимира к государю? - вмешался в их спор царский духовник. - Ведь он ему добра желает.

   - Присягу мы дали государю и царевичу и по присяге поступаем, чтобы государство их было крепче.

   - Негоже говорите, бояре, Руси святой вы зло чинить хотите, - сказал Мстиславский.

  

  

   На другой день Иоанн созвал опять всех бояр и повторил свою просьбу, чтобы они целовали крест царевичу Димитрию.

   - Вы дали мне и сыну моему душу на том, что будете нам служить, а другие бояре сына моего на государстве не хотят видеть. Если станет надо мною воля Божия, то не забудьте, на чем мне и сыну моему крест целовали. Не дайте боярам сына моего извести, но бегите с ним в другую землю, куда вам Бог укажет! Сам приводить к кресту вас я не могу. Пусть приведут вас князья Мстиславские и Воротынские.

   Смущенные бояре отправились в соседнюю палату. Они заметили, что больному царю стало легче, а выздоровев, он их не пощадит.

   Дьяк Висковатый, оставшись один при государе, поспешил передать ему вчерашние слова Сильвестра.

   Глаза больного сверкнули.

   - Вот как! И он с ними заодно!

   - Давно, царь-батюшка, - заметила Анастасия, - князь Курбский про меня даже сказывал, что я, как царица Евдокия, которая святителя Иоанна Златоуста изгнала из Царьграда, хочу изгнать отсюда из Москвы отца Сильвестра.

   - Клевещут на тебя, Настя, - задумчиво проговорил Иоанн, - не ноне, а после вспомяну ему я это!

   Волнение о будущности жены и сына-младенца принесло пользу больному: оно перебороло одолевавший его недуг, и молодой правитель стал понемногу поправляться.

   Глубоко затаил царь неудовольствие к своим любимцам, Адашеву и Сильвестру, хотя тот и другой все-таки целовали крест его сыну. Прежнее чувство, которое он питал к ним, уверенный, что в лице их имеет верных неподкупных друзей, обладающих высокою нравственностью, постепенно исчезло.

   В Иоанне вселилась уверенность, что оба они, Сильвестр и Адашев, из-за вражды к царице и к ее братьям, не желая видеть их господства, готовы были пожертвовать его сыном и соединились с его врагами.

   - Слава Богу, даровавшему мне исцеление, трогать пока я никого не стану, подождем.

   Да и нелегко было Иоанну завязать эту борьбу. Расставшись со своими бывшими любимцами, он мог опасаться, что останется с малым числом приверженцев, точно так же обвинить Адашева и Сильвестра в чем-либо он не мог: во время болезни царя они ничем ему не изменили и не подали своего голоса в пользу князя Старицкого.

   Иоанн, затаив свои чувства, стал обращаться с ними по-прежнему и даже однажды защитил своего духовника от нападок супруги Анастасии.

   - А что, отче Сильвестр, поди-ка, сильно ты напугался, как я на одре смертельном лежал? - шутливо обратился к духовнику Иоанн.

   - Все в воле Отца Небесного, государь, и жизнь и смерть, все проходит земное, бессильны мы своею рукою предначертать грядущее, - задумчиво ответил Сильвестр.

   Задумался Иоанн над его словами.

   - Дал я обет, когда лежал недужный, пойти на богомолье в Кириллову обитель, что на Белоозере, и помолиться там угоднику, благодарить за исцеление от недуга, просить его и впредь о нас пещися.

   - Благое дело задумал, государь: молитва очищает ум, дает отраду и врачует душу. Ступай к угоднику, великий государь, аз, недостойный отец духовный твой, даю тебе мое благословенье на этот путь.

   Немного спустя Иоанн отправился на богомолье на Белоозеро и по дороге заехал в Троицкую Лавру, где проживал в заточении знаменитый в то время Максим Грек.

   Иоанн пожелал его видеть.

   Знаменитый проповедник почему-то был против поездки Иоанна в монастырь.

   - Если не послушаешься меня, по Боге тебе советующего, забудешь кровь мучеников, избитых погаными за христианство, презришь слезы сирот и вдовиц и поедешь с упрямством, то знай, что сын твой умрет в дороге.

   Предсказание его сбылось: на обратном пути из своей поездки в Кирилло-Белозерский монастырь, куда Иоанн отправился с супругой и младенцем сыном, царевич Дмитрий от неизвестной причины скончался.

   Потеря сына еще больше заставила царя замкнуться в себе и недоверчиво относиться к своим недавним ближним друзьям: он видел в них явных врагов и только мечтал расстаться с ними, тем более что враги не оставляли свои наветы и происки, которые царь охотно выслушивал.

  

  

   Остуда царя к своим недавним любимцам все возрастала.

   Вернувшись с богомолья, расстроенный неожиданной смертью первенца-сына, Иоанн затосковал. Кипучая натура его искала какого-нибудь выхода от обуревавшего его горя, государственные заботы не утешали царя, ему нужна была оживленная бранная деятельность.

   Окружающие его бояре замечали грустное настроение Иоанна, но боялись что-либо предложить ему, чтобы его рассеять.

   - Великий государь, продерзок стал крымский хан, - сообщил царю Адашев, - грамоты, что подписал с тобою, не хочет уважать, немало русских он в полон себе в своих набегах забрал, тщетно отписывали мы ему, чтоб отпустил их на свободу... Молчит хан, не внемлет нашим указам. Как повелишь, великий государь?

   Нахмурился Иоанн. Давно уж дерзость крымского хана была у всех на виду, не раз говорили об этом бояре, но царь из какого-то упорства старался не замечать их слов и на предложения идти походом на Крым отвечал отказом.

   - Проучить пора бы басурман... - продолжал Адашев, замечая молчание царя.

   - Замолчи, я знаю сам, что нужно делать, сперва должно Ливонию завоевать, она исконная наша данница, повоевал ее еще князь Юрий... А после вспомянем мы и о хане крымском.

   - Как знаешь, государь, твоя царская воля, но мнится мне, что прежде с ханом должно бы нам прикончить, а уж потом с Ливонией зачать: ее всегда успеем мы повоевать.

   Уверенный в согласии царя идти на хана, Адашев был смущен и оставил Иоанна, пораженный его нерешительностью.

   - Что мы, отче, теперь делать будем, - обратился Адашев к Сильвестру, - сам видишь, что негоже нам с Ливониею воевать?

   - Знаю, Алеша, знаю и скорблю об этом, пытаться буду отговорить царя, - сказал печально Сильвестр.

   - Помогай тебе Творец, не должно христианскую державу разорять и убийства в ней чинить: наш враг исконный, татарва, возрадуется и новые помыслы против Руси святой держать будет.

   - Эх, когда бы царь, как прежде, был с нами, уговорить его возможно было, - с сожалением заметил Сильвестр, - а все же попытаюсь!

   Сильвестр направился к царю.

   - И ты тоже, как и Алеша, советуешь мне не воевать Ливонию? - насмешливо сказал Иоанн. - Ан нет, на этот раз хочу своим умишком думать, хоть скуден он, а все же свой!

   Царский духовник заметил, что влияние его на царя почти совсем исчезло и ему не удастся уговорить Иоанна отказаться от войны с Ливонией.

   - Дозволь мне, государь, сказать тебе слово...

   - Какое? Говори, я не прещу, но только упреждаю: о Ливонии оставь, моего решенья я не изменю.

   - Из Крыма к нам идут плохие вести, кичится хан, нам должно скоро ждать его набегов.

   - Вот вздумал чем ты нас пугать, отче Сильвестр, - презрительно возразил Иоанн, - не страшна нам хана похвальба, мы отразить его, как прежде, сумеем.

   - Ты не подумал, государь. Коли полки свои пошлешь ты Ливонию воевать, ослабишь ты себя, а хану будет известна наша слабость.

   - Молчи, отец, - грозно сдвинув брови, крикнул Иоанн, - ужель не вижу я, куда свою мысль ты правишь! Не отстоять тебе Ливонии, так решено, иду ее я воевать!

   Сильвестр ничего не ответил царю, печально наклонил голову и вышел из опочивальни.

  

  

   Начался утомительный Ливонский поход. Побережье Балтийское представлялось Иоанну важнее завоевания юга.

   - Прежние дела должно все отложить, - сказал Адашев польскому послу Василию Тишкевичу, - и между государями нашими уладим дело доброе на избаву христиан, пусть будет вечный мир меж нами.

   - Пусть царь вернет нам Смоленск, тогда мы вечный мир подпишем, - ответил Тишкевич.

   - Никогда государь не отдаст Литве своей вотчины Смоленска, - возразил Адашев.

   - Так будем мириться на шесть годов, - предложил Тишкевич, - и пусть ваш государь оставит воевать Ливонию.

   Адашев пожал плечами.

   - Не уговорить на это дело царя, он тверд в своем решении, а все же спрошу.

   Рассердился Иоанн, когда Адашев передал ему предложение польского короля.

   - Ливонцы из века дань нам слали, а тут возомнили себя свободными, поразорили церкви Божий, надругались над образами и нам в наших данях не исправились, за такие дела и примут от нас наказание, - сурово ответил Иоанн Адашеву. - Скажи послу, чтоб не совался он не в свое дело! Коли сумеют ливонцы перед Богом исправиться и своим челобитьем умолить наш гнев, тогда мы их пожалуем.

   Спокойно выслушал посол ответ Иоанна.

   - Ну, если так говорит ваш царь, то пусть ни мира, ни союза с Литвою он не ждет!

   После отъезда посла в Москву пришла весть, что король Сигизмунд-Август заключил в Вильне договор: король обязался защищать Орденские владения от Москвы, за это архиепископ и магистр Ливонского ордена отдали ему под залог девять волостей, с условием, что если они захотят их после выкупить, то должны заплатить семьсот тысяч польских гульденов. Сигизмунд-Август обязался прежде всего отправить посла в Москву с требованием, чтобы царь не вступал в Ливонию, потому что она отдалась под покровительство королевское.

   Посол его вновь прибыл в Москву с требованием, чтобы Иоанн отозвал свои войска из Ливонии.

   Иоанн с достоинством ответил через посла королю польскому:

   - Тебе хорошо известно, что Ливонская земля от предков наших по сие время не принадлежала никакому другому государству, кроме нашего, платила нам дань, а от римского государства избирала себе духовных мужей и магистров для своего закона по утвержденным грамотам наших прародителей. А если магистр и вся Ливонская земля, вопреки крестному целованию и утвержденным грамотам, к тебе приезжали и церкви наши русские разорили, то за эти их неправды огонь, меч и расхищение на них не перестанут, пока они не обратятся и не исправятся.

   Дело грозило окончиться новою войною, но упрямство Иоанна побороть было невозможно.

   Задумался Адашев: исхода никакого не было, а воевать одновременно с Ливониею и с Литвою было тяжело.

   - Мне чуется, что и хан крымский прознал про нашу беду, пожалуй, и Казань от нас не оттягал бы, - сказал Адашев Сильвестру, - что посоветуешь ты, отче, как тут быть?

   Прежнего Сильвестра теперь не было: исчезла уверенность, с которою он говорил с государем, да и не доверял ему теперь Иоанн.

   Царский духовник сильно упал духом, нравственно одряхлел: он видел, что завистники его и Адашева преуспевали у Иоанна, нашептывали ему недоброе про них обоих...

   - Для блага Руси попытаюсь я еще раз, Алеша, вразумить царя, - задумчиво сказал священник. - Коли пошлет Господь, так внемлет он нашему совету...

   - А если нет?

   Сильвестр глубоко вздохнул.

   - Тогда да будет воля Божия, пути Его неисповедимы!

  

  

   Сурово встретил Иоанн вошедшего к нему Сильвестра: он, видимо, предчувствовал, зачем явился последний.

   - По какому делу пожаловал ты ко мне, отче? - с легкой усмешкой спросил царь священника.

   Сильвестр выдержал настойчивый взгляд своего духовного сына молча.

   - Что ж ты молчишь? Сказывай, зачем пришел? - нетерпеливо повторил Иоанн.

   - Просителем за сирую вдовицу, - тихо ответил Сильвестр, - правды и милости искать.

   Складки на лбу царя разгладились.

   - Какую? Зовут ее как? Изобидели ее мои люди али из бояр который польстился на ее достатки?

   - Не один, а многие, по твоему приказу и решенью, государь!

   - Толковей сказывай, я что-то не пойму, опрежде имя!

   - Ливония ей имя, государь! Страждет она, бедная, от войск твоих...

   Иоанн снова насупился, в глазах его блеснули недобрые огоньки: в нем просыпался прежний жестокий властитель.

   - Вдовица сирая! - искривив губы, но не повышая голоса, возразил царь. - Хороша ее беспомощность! Побили ливонцы на шведском море гостей наших новгородских, твоих же земляков, а ты за разбойников этих стоишь горой! Когда б не выборгский герцог Иван, ему спасибо от меня я посылаю, так без отместки и ушли б они: он в оковы их заковал да в башню засадил! Вот каковы твои сирые люди, злом колыванцы к нам, русским, дышат!

   Довольный, что ему удалось укорить своего духовника, Иоанн с той же усмешкой окинул глазами высокую фигуру стоявшего перед ним священника.

   - Вина их вся лишь в том, что