Салов Илья Александрович - Грачевский крокодил

- дай опомниться, отдохнуть!..

   - Да что случилось-то?! - вскрикнули все, только теперь заметив волнение и испуг старушки.

   - Ох, уж и не спрашивайте...

   - Да что такое?..

   - Карета развалилась... и я от самого от овражка пешком... Ох, дай воды кто-нибудь...

   - Вы не хотите ли, дорогая, ко мне в спальню?- спросила предводительша, подавая Анфисе Ивановне стакан воды: - Полежали бы, отдохнули бы.

   - Спасибо тебе, спасибо...

   - Право, пойдемте-ка!

   - Ну что же, пойдем, пойдем...

   - Там и чаю покушаете...

   - Да я бы теперь выпила чашечку, а то и две, пожалуй... в горле пересохло... Только постой, дай поздороваться с хозяином...

   И затем, взглянув на подбежавшего предводителя, прибавила:

   - Все толстеешь, батюшка!

   - Толстею, Анфиса Ивановна! - проговорил предводитель, целуя протянутую ему руку.

   - Ешь много да спишь все... вот и толстеешь...

   И потом, увидав исправника, проговорила:

   - А! и ты здесь!..

   - Здесь, Анфиса Ивановна, здесь...

   И тоже приложился; к ручке.

   - Да, кстати! Ты с чего это, батюшка, выдумал барынь мосты заставлять чинить... а?

   - Это жне я, Анфиса Ивановна, а становой.

   - Ну так ты вот и скажи своему становому, что он дурак! На это мужики есть, а не барыни.

   И, снова обратясь к предводительше, она прибавила: - Не поверишь ли, голубушка, одолели просто! пристали, чтобы я мост починила... Сама посуди!.. ну, как я починю его!.. а то вдруг какого-то косматого чиновника прислали, какие-то там повинности взыскать с меня... Я говорю: денег у меня нет теперь, а он знать ничего не хочет! вынь да положь!.. "Ах, батюшка, говорю, да неужто у вас там ни гроша денег нет, что ты пристаешь так!.. Вот продам яблоки, получу деньги, тогда и милости проси!.." Однако ничего, после обошелся, добрый сделался и даже очки мне свои отдал! Уж так-то они мне пришлись по глазам, что просто прелесть!.. Долго не отдавал, но я так к нему пристала, что, наконец, не выдержал и отдал...

   И затем, посмотрев на жандармского офицера, она спросила шепотом:

   - А этот офицерик-то кто такой?..

   - Жандармский.

   - Ишь франт какой!.. Недурен! - прошептала она и потом прибавила громко: - Однако с остальными я после познакомлюсь, а теперь веди меня к себе, я полежу немножечко... устала... И чайку вели туда подать... Да булочек нет ли?

   Хозяйка подхватила ее с одной стороны, хозяин с другой, и оба повели старушку в спальню.

   - Ну, вот что, обжора!.. - проговорила Анфиса Ивановна, усаживаясь в мягкое кресло и обращаясь с улыбкою к предводителю: - Я к тебе по делу приехала, ты мне устрой...

   - Приказывайте, Анфиса Ивановна, приказывайте, дорогая...

   - Приказывать, мой милый, не хочу, а просить буду слезно... Вот, первым делом дарю тебе дюжину носков собственного моего вязанья, - проговорила она, подавая предводителю носки: - носи на доброе здоровье... шелковые, хорошие... ведь я знаю, что сухая ложка рот дерет!.. а вторым делом - на-ка тебе вот эту грамотку и внимательно прочти ее...

   И она подала записку, писанную ей "для памяти" отцом Иваном.

   - Почитай-ка, почитай-ка... и потом скажи, можно ли дело это обделать?.. Только помни, что отказов я не люблю. Это ты намотай себе на ус... да, намотай!..

   А пока предводитель читал записку, Анфиса Ивановна говорила предводительше:

   - Ты ему много есть не давай, а заставляй ходить больше... теперь летнее время, ходить хорошо... И потом вот еще что: каждый месяц по ложке касторки... Непременно... Ты посмотри-ка, как у него на шее жилы-то напрыжились! Долго ли до греха, сохрани господи!..

   - Ведь не послушается, пожалуй! - перебила ее предводительша.

   - Пустяки! послушается! Всякий мужчина под башмаком у женщины... или у жены, или у любовницы.

   И, пригнув к себе предводительшу, она спросила ее на ухо:

   - У твоего-то есть "мерзавка" какая-нибудь?

   - Не знаю...

   - Наверно есть!.. где-нибудь в прачечной или на птичном, а уж есть непременно!.. Сама была замужем... Хорошо знаю! Уж я какая была... кровь с молоком... а все-таки помимо меня еще две "мерзавки" в доме жили.

   И заметив, что предводитель покончил чтение, обратилась к нему:

   - Ну что, дочитал?

   - Дочитал.

   - Можно?

   - Конечно, можно... Кстати и прокурор у меня теперь...

   - Ну, вот и отлично. Так ты ступай и поговори с ним, а потом приди сказать мне... Только вот что: ты не говори ему, что я тебе носки подарила... Пожалуй, обидится, почему не ему... а я ему после... Слышишь, после... Ну ступай же, ступай... да чайку-то мне пришли, да булочек.

   Предводитель вышел, а Анфиса Ивановна пустилась в беседу с его женой.

  

  

   Приезд старухи Столбиковой породил в обществе целый ряд догадок и предположений. Всех занимал вопрос; зачем приехала Анфиса Ивановна, так как всем было известно, что Анфиса Ивановна давным-давно никуда не выезжала. Попытали было узнать что-нибудь от Потапыча, но Потапыч, успевший уже выпить и закусить, на все вопросы отвечал только: "не могу знать", и больше ничего не говорил. Кучер Абакум тоже ничего не знал.

   Более же всех Анфиса Ивановна смутила жандармского офицера и исправника. Они не шутя ломали головы, стараясь отгадать причину приезда, но как они ни старались открыть тайну, а пришлось ограничиться лишь одними догадками, да и догадки эти были крайне сбивчивы, ибо один говорил, что, вероятно, Анфиса Ивановна приехала похлопотать насчет поимки крокодилов, а другой - об отсрочке земских платежей. Только один мировой судья уверял, что Анфиса Ивановна приехала с единственной целью познакомиться с "Опасным Васильком", прослышав про его красоту и изящные манеры, и даже посоветовал жандармскому офицеру приударить за вдовушкой и принять в соображение, что у нее превосходное имение и что жить ей, по всей вероятности, остается очень недолго.

   Немного погодя предводитель положил конец всем догадкам, объявив цель приезда Анфисы Ивановны.

   За обедом Анфиса Ивановна была особенно весела, во-первых, потому, что она достаточно отдохнула, а во-вторых, и потому, что товарищ прокурора дал ей слово немедленно же просить брата о прекращении асклипиодотовского дела и, сверх того, заранее поручился, что просьба его всенепременно будет исполнена в точности. Таковая любезность прокурора окончательно пленила Анфису Ивановну, и она придумать не могла, чем и как именно отблагодарить его за это.

   После обеда все общество опять перешло на балкон.

   - А что, как Мелитина Петровна поживает, - спросил исправник, подсаживаясь к Анфисе Ивановне.

   - Ничего, живет.

   - Дома она?

   - Нет, ушла куда-то... сегодня и не видала ее...

   - Да, но все-таки она в Грачевке? не уехала?

   - Куда же ей уехать! Ведь муж ее на сражениях...

   - Получает она от него письма?

   - А позволь тебя спросить, чем он писать-то будет? - спросила Анфиса Ивановна.

   - Как чем? рукой! - вскрикнул исправник.

   - То-то и дело, что ему на сражениях и руки и ноги оторвало, поэтому и не пишет...

   - А она мне очень понравилась! - проговорил мировой судья, подходя к Анфисе Ивановне. - Я имел удовольствие видеть ее у себя в камере...

   - Ах, боже мой! - почти вскрикнула Анфиса Ивановна, всплеснув руками. - Вот память-то! Ведь я и забыла, батюшка, поблагодарить тебя за Тришкинский процесс. Прости ради бога, совсем из ума вышло...

   Судья сконфузился.

   - За что же! - бормотал он... - Уж если благодарить, так надо благодарить не меня, а Мелитину Петровну...

   - Так это она была вашим защитником? - спросил непременный член.

   - Она, она...

   - Молодец барыня, молодец! Очень сожалею, что незнаком с нею, а то непременно ручку поцеловал бы у нее... Прелесть просто!.. Вы, пожалуйста, передайте это Мелитине Петровне.

   - Хорошо, передам...

   - А ты было Анфису Ивановну в острог приговорил? - спросил непременный член, быстро обернувшись к судье и уставив на него большущие глаза свои.

   - Нет, не в острог, а к аресту на четыре дня.

   - Молодец, нечего сказать!

   - Да помнишь ли, - оправдывался судья:- за самоуправство по сто сорок второй статье...

   - Да черт бы тебя подрал совсем с твоими статьями! - горячился непременный член: - ну как же Анфису Ивановну в арестантскую-то сажать!..

   - Куда же?

   - Никуда нельзя...

   - Это невозможно...

   - Врешь, возможно! Ее можно посадить на диван, на кресло, а уж никак не в арестантскую!.. Шут ты гороховый!.. Смешное, право, дело! Вообразил себе, что если его выбрали в судьи, так уж он может всех сажать...

   - Успокойся! - перебил его судья:-дело кончилось миром...

   - А если бы не кончилось!.. Если бы этот, черт бы его подрал, Тришка, Гришка, Мартышка заупрямился!..

   - Тогда, конечно, пришлось бы отсидеть...

   - Отсидеть! - перебил его непременный член и, обратясь затем к Анфисе Ивановне, прибавил:

   - Пожалуйста, прошу вас, не забудьте... передайте Мелитине Петровне, что я от нее в восторге и что целую у нее и ручки и ножки...

   - Непременно...

   - А она, кстати, очень хорошенькая! - заметил судья.

   - Отличная бабенка - и говорить нечего!

   После чая Анфиса Ивановна собралась было домой, но и хозяин и хозяйка упросили ее остаться у них переночевать и хорошенько отдохнуть. Приглашение было так радушно, что старушка согласилась, однако с условием, чтобы ее извинили, если она пораньше других уйдет спать.

   - Слава богу! - проговорил исправник на ухо прокурору: - я очень рад, что она остается.

   - Да, это вышло очень кстати...

   Когда совсем стемнело, к крыльцу предводительского дома было подано два тарантаса. Прокурор, исправник и жандармский офицер взялись за шапки и, распрощавшись со всеми, вышли на крыльцо.

   - А что, - спросил исправник: - не подвязать ли колокольчики?..

   - Конечно, конечно! - подхватил жандармский.

   Колокольчики были подвязаны, бубенчики сняты, и чиновники покатили в село Рычи.

   - Куда их в такую темноть-то понесло? - спросила Анфиса Ивановна, прислушиваясь к шуму отъехавших экипажей: -- вот переломают себе шеи, тогда и будут знать, как по ночам-то ездить...

   - А нехай их! - проговорил непременный член и, подойдя к окну, как-то особенно нервно забарабанил пальцами по стеклу.

  

  

   В тот же день "общество ревнителей" имело свое заседание и, согласно состоявшегося журнального постановления, порешило с наступлением сумерек открыть действия общества, приступить к ловле крокодилов. Так как описываемый день был воскресный, то почти все члены были налицо, и собрание вышло самое оживленное. Речей было произнесено несколько, дебаты велись шумно, но только без очереди, а одновременно, так как ораторы, не будучи в силах сдерживать себя и, сверх того, опасаясь позабыть озарявшие их мысли, торопились их высказывать, справедливо требуя притом о скорейшем занесении таковых в журнал, в том соображении, что "написано пером, не вырубишь топором", тогда как "слово не воробей, и за хвост его не поймаешь". Как ни хлопотал г. Знаменский водворить порядок, как ни старался внушить обществу, что для ведения дебатов необходимо соблюдать очередь, как ни звонил председатель Нирьют в колокольчик, призывая собрание к порядку, но ни внушения г. Знаменского, ни перезвон Нирьюта не могли достигнуть желаемых результатов. Г. Знаменский выходил из себя, пот катился с него ручьями, он метался по комнате, подбегая то к одному, то к другому члену, и в отчаянии хотел было бежать даже из собрания; но, припомнив, что то же самое происходит даже и на собраниях земских, решил терпеть до конца. Секретарь собрания, дьякон Космолинский, поместившийся за особым столиком, разложил перед собою несколько листов бумаги, написал на одном из них весьма красивым почерком "Журнал заседания" и принялся было записывать дебаты, но так как рука его никаким образом не могла поспеть за течением произносившихся мыслей, то он сразу же спутался, а чтобы не быть праздным зрителем, кончил тем, что начал писать все, что только приходило ему в голову. Поэтому к концу заседания на трех исписанных им листах были изложены все молитвы, которые он знал только наизусть. Но так как журнал по случаю всеобщего утомления никем прочитан не был, то дело кончилось тем, что грамотные его подписали, а неграмотные скрепили, начертив на нем несколько крестов.

   В этом заседании были осмотрены все снасти, предназначавшиеся для ловли крокодилов. Снастей таковых было несколько, и все они оказались наилучшей доброты. Всего больше шумели и спорили, когда рассматривался вопрос о приспособлении этих снастей к делу и вообще какой именно тактики держаться при ловле крокодилов. Одни предлагали опустить на дно и потом вдруг вытащить их, а другие, наоборот, доказывали, что опускать на дно нельзя, ибо крокодилы могут оказаться внизу сетей, а что всего лучше применить систему забродов. Спор этот продолжался более часа. Наконец г. Знаменский, добившийся кое-как слова, предложил одною сетью перегородить реку повыше того места, где чаще всего появлялся крокодил, другую же сеть опустить в воду, пониже сказанного места, и тянуть по направлению к первой сети. Но так как крокодилы могут выскакивать из воды в камыши и обратно, то Знаменский предложил расставить в камышах верховых, вооружив их железными вилами и топорами. Соглашаясь с главными основаниями предложения, некоторые из членов предлагали, однако, вооружить верховых не вилами и топорами, а ружьями и трещотками, а если трещоток не окажется, то дать им арапники, и чтобы арапниками этими они хлопали, как хлопают обыкновенно охотники, выпугивая из кустов зайцев. Предложение это было принято почти единогласно. Затем г. Знаменский доложил собранию, что им было вычитано у доктора Эдуарда Фогеля, что крокодилы имеют большую склонность к музыке; что были примеры на берегах озера Малагарази, что к пастухам, игравшим на каком-нибудь музыкальном инструменте, подползали крокодилы, слушали с увлечением музыку, и когда пастухи, увидав их, переставали играть, то крокодилы их пожирали. В виду этого г. Знаменский считал бы весьма полезным - попросить Нирьюта захватить с собою гитару, сесть в камыши и сыграть что-либо. Предложение это вызвало общий хохот и, как это случается даже и на более серьезных собраниях, несколько умиротворило расходившиеся страсти, и программа действий была немедленно утверждена.

   Затем собрание принялось за распределение каждому члену его обязанностей с целию избежать толкотни и суеты: чтобы члены не совались туда, куда их не спрашивают; чтобы верховые не лезли в воду тянуть сеть, а пешие не становились на места, назначенные верховым. Распределение это возбудило много шума и споров. Никому не хотелось лезть в воду, а другие, напротив, не желали быть в цепи, где, стоя на довольно далеком расстоянии, они рисковали, во-первых, ничего не видеть, а во-вторых, быть забытыми при раздаче водочной порции. Много спорили, много шумели, но, наконец, и это дело уладилось; и каждому члену было назначено, что именно он должен был делать. Г. Знаменский, говоривший и хлопотавший более всех, был в совершенном изнеможении, а так как и остальные члены тоже поизмучились, то общество и порешило послать за водкой и подкрепить свои силы. С появлением водки собрание вздохнуло свободнее.

   В это самое время дверь с шумом распахнулась, и в комнату вошел какой-то неизвестный мужчина мрачного вида, с косыми глазами, бритым подбородком и черными усами вроде двух громадных запятых, поднятых кверху. На вошедшем был нанковый пиджак, такие же брюки, заправленные за голенища длинных сапог, и летняя белая фуражка военного покроя. Висевший за спиной мешок и длинная палка в руках указывали, что то был какой-то пешеход. Войдя в комнату и сняв фуражку, "мрачный незнакомец" помолился на образа и поклонился обществу.

   - Мир честной компании! - проговорил он, подняв кверху правую руку наподобие Любима Торцова. - Возвращаюсь с богомолья из Киева, из Воронежа, но, услыхав, что у вас здесь неладно, что завелась какая-то нечисть, которую вы собираетесь изловить, задумал переночевать и предложить вам свои услуги. Из военных я, прапорщик в отставке, но бывал во многих сражениях и баталиях и за отечество немало крови пролил... Не будь на свете водки, давным бы давно в полковничьем чине состоял. Походы ломал я дальние, на краю света был и даже в тех самых местах, где эта самая нечисть зародилась и размножилась... Коли хотите принять в компанию, пособить могу... А прежде всего стаканчик водки, а то устал очень, да и в глотке так пересохло, что словно мне суконкой вытерли.

   Собрание было весьма удивлено появлением "мрачного незнакомца", тем не менее, однако, поспешило угостить его водкой и колбасой с белым хлебом. Так как о принятии его в число членов требовалось обсуждение собрания, то г. Знаменский пригласил его в особую комнату, предложил чаю, а сам снова вернулся в залу заседания. Там уже опять шли оживленные прения, и предметом этих прений был "мрачный незнакомец". Некоторые из членов были против "незнакомца", а некоторые, наоборот, - за него. В числе противников был и Александр Васильевич Соколов, уверявший собрание, что "незнакомец" все врет, что он вовсе не офицер, а просто переодетый жандарм, которого он видел как будто на какой-то станции железной дороги, член же Чурносов опровергал это сообщение и заверял, что незнакомца этого он встречал в полицейском управлении в числе занимавшихся там писцов. Вспомнили пророчество Ивана Максимовича насчет шейного и затылочного и порешили "незнакомца" не принимать. Г. Знаменский выходил из себя и начал доказывать, что собранию нет никакой надобности входить в рассмотрение послужного списка "мрачного незнакомца", что "незнакомец" этот мог быть и жандармом и писарем, а прежде участвовать в баталиях, ломать походы и проливать кровь за отечество. Что им нужны люди, отличающиеся храбростью, и что собрание, не имея под рукою данных, опровергающих храбрость,"незнакомца", не имеет права не доверять ей! Целых полчаса продолжались споры, наконец справедливые и вполне основательные доводы г. Знаменского одержали верх, и "мрачный незнакомец" был торжественно введен в комнату заседания и поздравлен с выбором в члены общества. По поводу этого выпили еще по стаканчику, а затем "мрачный незнакомец" попросил г. Знаменского рассказать, как именно будет производиться ловля крокодилов. Г. Знаменский подробно рассказал ему программу, и программой этой "мрачный незнакомец", остался доволен. Он только выразил сожаление, что забыли сад Анфисы Ивановны, на который, однако, следовало бы обратить внимание, так как в саду, и именно в кустах акации, крокодилы однажды появились и были усмотрены садовником Брагиным и ночным сторожем Карпом. Собрание спохватилось, что действительно столь важный пункт был совершенно забыт, и поспешило пополнить этот пробел, "Мрачный незнакомец" объявил, что пункт этот займет он. Собрание поблагодарило и предложило ему двухствольное ружье, но он отказался и, вынув из жилетного кармана свисток, объявил, что для него совершенно достаточно этого, так как известно, что крокодилы боятся свистков. Г. Знаменский был этим очень удивлен, но когда незнакомец объяснил, что открытие это принадлежит новейшему времени, то г. Знаменский почувствовал к прибывшему еще более уважения. Затем "мрачный незнакомец" предложил расставить по камышам несколько волчьих капканов, а ловлю начать с наступлением сумерек. Член общества Александр Васильевич Соколов, как человек практический, сверх возложенной на него собранием обязанности в числе прочих быть у сети, преграждающей реку, решился в то же время воспользоваться случаем и сделать коммерческую операцию. Убедившись из прежних попыток общества, что во время ловли крокодилов попадалось в сети огромное количество лещей и судаков, и, сверх того, имея в виду, что под влиянием страха никому из владельцев реки не придет в голову запретить ловлю, за которую до этого обыкновенно взималась плата, - Александр Васильевич немедленно распорядился заготовлением кадушек и соли. Все это он приказал перевезти на берег к тому месту, где будет производиться ловля, чтобы, буде крокодилов не окажется, то иметь под руками все необходимое для солки леща и судака, которых он не без основания рассчитывал сбыть выгодно ввиду имеющего наступить успенского поста. Александр Васильевич отлично знал, когда в ходу гвоздь, стручок, фотонафтиль, карамель, подкова, осетр, и потому ничего нет удивительного, что он и в данную минуту сейчас смекнул, что тут убытка не будет, и потому строго приказал своей супруге яи сыну быть на месте, нанять двух-трех баб и не дремать при солке. Он рассчитывал заготовить одного малосолу, во-первых, потому, что до успенского поста времени остается несколько и лещу некогда будет пустить дух, а во-вторых, и по той причине, что об эту пору публика более как-то уважает малосол, чем крепкую соль. Александр Васильевич с таким усердием занялся этим делом, что часам к пяти вечера четыре большие кадушки и мешок соли были уже уложены в телегу и телега в сопровождении супруги Соколова, сына его и трех баб, которым за труды было обещано дать мелкой рыбешки на уху, отправилась по направлению к деревне Грачевке.

   Немного погодя к лавке Соколова стали подваливать и члены общества, а часам к семи все были в сборе, и пешие, и верховые, и телега для перевозки снастей... Так как все снасти и другие орудия сохранялись в лавке Соколова, то каждому и было роздано то, что выпало ему на долю. Затем, перекрестившись, толпа эта, человек в тридцать, к которой присоединилось еще человек сорок мужиков, вдвинулась к Грачевке.

  

  

   Почти одновременно с этим отец Иван, усевшись у растворенного окна, принялся было за чай. Но только что успел он выпить один стакан, как к крыльцу его домика подкатили известные нам тарантасы. Сначала он было обрадовался гостям и поспешил к ним навстречу, но, увидав в числе приехавших жандармский мундир, смутился, оробел и стал как вкопанный.

   - Что, не ожидали, не ожидали! - весело и как-то шутя кричал исправник, сбрасывая с себя шинель и дружески хлопая отца Ивана по руке: - не ожидали!

   - Действительно, не ожидал!.. - пробормотал отец Иван.

   - A мы вот взяли, да и нагрянули!.. Думаем себе: дай-ка навестим батюшку рычевского. давно не видались...

   - Милости просим...

   Приехавшие вошли в залу, и исправник принялся суетливо знакомить отца Ивана с товарищем прокурора и "Опасным Васильком".

   - Всё люди хорошие, - говорил он: - приятели, друзья!..

   Отец Иван пригласил их в гостиную, усадил на диван и предложил чаю.

   - Некогда бы! Ну, да по стакану выпьем!- проговорил исправник.

   Подали чай.

   - Ну, что, как поживаешь?

   - Понемножку-с,

   - Лошадки как?

   - Слава богу-с...

   - Рысачки есть?

   - Есть один.

   - Как-нибудь заеду, посмотрю, - проговорил исправник и затем, обратясь к прокурору и Васильку, прибавил: - Вот, господа, посмотрели бы, лошадки-то какие! Прелесть! Большой охотник!.. И не поверите ли, все сам действует... и подковывает и наездничает...

   - Нет, уж стар становлюсь! - перебил его отец Иван - лениться стал...

   - Рассказывайте!... Знаем мы это!.. А вы, говорят, в Москве недавно были?

   - Да, бог привел... посмотрел на старости лет древнюю столицу, нашу православную старушку... кормилицу...

   - Именно, именно что кормилица... Сколько миллионов русских вынянчила да на ноги поставила!.. Сочтите-ка!

   И исправник даже умилился немножко...

   - А что, сынок как? - спросил он немного погодя.

   - Ничего, здоров.

   - Говорят, в управу секретарем определить хотите?

   - Да, обещал председатель.,.

   - Доброе дело, доброе дело! Пусть послужит, человек молодой, развитый, энергичный, а нам таких и нужно!..

   И, пригнувшись к уху отца Ивана, он прибавил шепотом:

   - Правду сказать: старичье-то надоело уж!.. Чего от них дожидаться?.. Ничего! Только небо коптят!

   И потом он спросил громко;

   - А что, дома он?

   - Кто?

   - Асклипиодот Иванович?

   - Нет-с.

   - Где же он?

   - Да в Грачевку послал я его, к Анфисе Ивановне.

   - Ах, боже мой! да ее дома нет! - вскрикнул исправник. - Она у предводителя, сейчас вместе обедали, и даже ночевать будет там...

   И исправник принялся рассказывать отцу Ивану, как у Анфисы Ивановны сломалась дорогой карета, как пришлось идти ей "по образу пешего хождения", как обругала его за мост и за требование повинностей, и даже рассказал, как она отняла очки у письмоводителя.

   И все это передал он весело, шутя и с таким юмором, что у отца Ивана как-то невольно от души отлегло.

   - Ведь она по вашему же делу поехала к предводителю! - прибавил он.

   - То есть по делу сына, - поправил его отец Иван.

   - Ну да.

   - А вам неизвестно, - спросил отец Иван вкрадчиво и как-то искоса поглядывая на товарища прокурора: - просьба Анфисы Ивановны была уважена?

   - Известно...

   - Что же?

   - Все улажено, все устроено...

   - Да, -перебил товарищ прокурора, - я дал слово Анфисе Ивановне похлопотать за вашего сына и заранее уверен, что дело его будет прекращено... Я обещал Анфисе Ивановне... обещал...

   Весть, что дело сына улажено, еще более ободрила отца Ивана. Он принялся благодарить товарища прокурора, а затем на радостях предложил гостям выпить водочки и закусить чем бог послал. Но гости от водки и от закуски отказались.

   - Мы ведь отчасти по делу, - проговорил исправник опять-таки шутя и весело:- только вы, пожалуйста, не пугайтесь, не волнуйтесь, а главное, не обращайте на нас никакого внимания...

   - Что такое? - спросил отец Иван.

   - Ну вот, так и знал, - вскрикнул исправник, всплеснув руками и глядя на отца Ивана. - И побледнел, и перепугался, и трясется весь... точно школьник какой!.. Говорят вам, что все вздор и пустяки... Нечего волноваться... Сидите себе на диване, пейте свой чай преспокойно...

   - Объясните, ради бога...

   - Хочется! хочется непременно, а? хочется?!.

   - Конечно...

   - Ну извольте...

   И исправник, игриво и шутя передав цель приезда, опять-таки принялся тараторить и упрашивать отца Ивана не беспокоиться, не волноваться и пить себе чай на доброе здоровье.

   - Мы произведем обыск, составим акт, и конец.

   И, проговорив это, он попросил только "на минуточку побеспокоиться и указать им комнату Асклипиодота". Отец Иван указал комнату. Все вошли в нее.

   - A! - проговорил исправник, оглядывая мебель: комод, стол, шкаф... И вдруг повернувшись к отцу Ивану, спросил:

   - А ключиков у вас нет?

   - Нет, ключи у него...

   - Жаль, очень жаль, ломать придется... Как же быть-то! Топорик бы, что ли...

   - Надо понятых пригласить, - заметил товарищ прокурора.

   - Непременно, непременно! - подхватил исправник.

   Вошли понятые с громом и шумом, а исправник подбежал к отцу Ивану, взял его за плечо, повернул назад и, подведя к двери, заговорил:

   - А теперь ступайте себе; не волнуйтесь, не пугайтесь и забудьте об нас совсем, как будто нас и нет!..

   Отец Иван вышел в залу и почувствовал, что в голове у него какой-то туман, какой-то хаос... в глазах позеленело, а в ушах происходила какая-то трескотня, какой-то шум, как будто дом обрушился на него и придавил его своею тяжестью! Машинально подошел он к окну, машинально отворил его дрожавшими и похолодевшими руками... взглянул в сумрак ночи... а там, в сумраке этом, у крыльца дома, у ворот, у палисадника двигаются какие-то тени, и в одной из этих, теней он узнает станового Дуботолкова. Отец Иван отшатнулся даже, закрыл глаза рукою, а ноги между тем отказывались служить! "Не тревожьтесь,, не пугайтесь, не волнуйтесь!" - трещало в его ушах, но вдруг как будто кто-то ударил его по голове, все закружилось, завертелось, и он немощно опустился в кресло...

   Что было дальше, он не помнил, и только утром очнулся он. Он был уже в кровати, на голове лежали холодные компрессы, возле него сидела Веденевна... Он хотел ее спросить о чем-то, но язык не двигался, он только промычал что-то...

   А Веденевна, как-то улыбаясь и лаская костлявой рукой своей руку отца Ивана, шептала ему на ухо:

   - Ничевохонько не нашли, ничевохонько... с чем приехали, с тем и уехали... А ты, сердечный, усни теперь...

   Отец Иван хотел было перекреститься, но рука не поднялась...

  

  

   Покончив в доме отца Ивана, тарантасы покатили в усадьбу Анфисы Ивановны, которая тоже была окружена какими-то таинственными людьми и во главе которых опять-таки находился становой Дуботолков. В доме Анфисы Ивановны произошло то же самое, что и в доме отца Ивана, с тою только разницей, что Потапыч, Домна и Дарья Федоровна с наступлением сумерек, боясь нападения крокодилов, заперли все двери и окна и ни за что не хотели впустить в дом приехавших. "Барыни нет дома, - отвечали они на раздававшийся снаружи стук в дверь, - а потому и вам здесь нечего делать!" - "Отоприте, именем закона!" - горячился, жандармский офицер, но так как старикам закон был не писан, то закон был заменен хитростью, и действительно, когда исправник объявил старикам, что приехал он не в гости, а ловить крокодилов и что об этом просила его сама Анфиса Ивановна, старики уступили и отперли дверь. Мелитины Петровны дома не было, и никто из прислуги не мог объяснить, куда и когда она ушла.

   В комнате Мелитины Петровны тоже ничего подозрительного не оказалось; в комоде и шкафу, кроме одного старого платья, в котором она приехала в Грачевку, да худых, никуда не годных ботинок, нечего не нашлось, и только в углу, под кроватью, была усмотрена большая куча пепла от сожженных бумаг.

   - Я говорил, я говорил, что так делать нельзя! - горячился товарищ прокурора: - Надо было внезапно, вдруг... молнией упасть...

   - И упадем!.. не уйдут! - возражал исправник.

   - Дожидайтесь!.. Правду говорил судья, что мы, как Пошлепкина, сами себя высечем.

   - Не беспокойтесь, не уйдут-с...

   - А я говорю - уйдут...

   - Посмотрим!

   Но исправник уже не слушал прокурора. Он выскочил в переднюю и позвал станового.

   - Все устроено? - спросил он его.

   - Все как следует...

   - Живодеров там?

   - Там.

   - Изволили слышать? - вскрикнул исправник, обратясь - к прокурору.

   - Слышал... ну что же?

   - А то, что где Живодеров, там и смерть!..

   Прокурор захохотал даже.

   Затем и здесь был составлен акт, скреплен подписом, и прибывшие расположились в доме Анфисы Ивановны ожидать дальнейших результатов принятого дела, а чтобы ожидание не оказалось особенно томительным, исправник скомандовал самовар, скомандовал закуску, которые и не замедлили явиться к услугам нагрянувшей компании.

  

  

   Между тем ночь давно наступила. Это была одна из тех ночей, когда и небо и земля сливаются в одно нераздельное и когда всякий идущий ступает осторожно из боязни слететь куда-нибудь в овраг и протягивает вперед руки из той же боязни на что-нибудь наткнуться. Словом, одна из тех ночей, когда легче слышать, нежели видеть землю. Тучи заволокли все небо и даже на западе не оставили той светлой полоски, глядя на которую можно было бы определить, где кончается земля и где начинается небо.

   Но зато среди этой темной ночи берега реки Грачевки, и именно в том месте, где "общество ревнителей" производило ловлю крокодилов, представляли великолепную картину, достойную кисти художника. По случаю темноты, обществу пришлось зажечь несколько костров, так как действительно без этих костров нельзя было бы ни снастей разобрать, ни рассмотреть местности. Костры эти, состоявшие из сухого валежника и сухого камыша, багровым заревом освещали и окрестность и толпившийся вокруг них народ и в какой-то кровавый поток обращали доселе сонную и тихую реку Грачевку. Успели уже оцепить местность на далекое пространство кольцом верховых, на обязанности которых лежало стеречь окрестности и, в случае побега крокодилов, дать сигнал и преследовать их. Все эти верховые были снабжены железными вилами, походившими на трезубец Нептуна. Расставили капканы, а г. Знаменский, несмотря на то, что насилу передвигал от усталости ноги, все-таки поспевает туда и сюда, поощряя и ободряя участвовавших. Сеть, долженствовавшая перегородить реку пониже того места, где купалась Мелитина Петровна, была уже в воде, и к каждому крылу этой сети было приставлено по пяти человек. На обязанности их лежало тащить сеть на берег, как только почувствуют они возню запутавшихся крокодилов, а для более быстрого и верного исполнения этого у каждого берега было приставлено по одному члену в лодках. Члены эти обязаны были с быстротою молнии, в случае успеха, завезти сеть и при этом сильно ботать ботами, чтобы помешать крокодилам выпутаться из сети и броситься назад. Пункт этот считался самым важным стратегическим пунктом, так как именно здесь, по общему убеждению, должна была разыграться настоящая драма.

   На этом-то самом месте расположился Соколов с своими кадушками и солью. Он был в самом возбужденном состоянии. Он то подбегал к берегу, то к кадушкам, то расставлял столы, на которых должна была производиться чистка рыбы; то заставлял сына своего, который по молодости лет собирался было задать лезгача к толпившимся неподалеку бабам и девкам, натачивать хорошенько ножи; словом, член Соколов ни минуты не был спокоен и все упрашивал г. Знаменского приказать поскорее начать. Между нами, член этот побаивался и того, как бы владельцы реки не вздумали прибыть на место и отобрать рыбу.

   Тем временем фельдшер Нирьют распоряжался погружением в воду той сети, которую должны были тянуть по реке, к тому месту, где преграждалась река уже погруженною сетью. Чтобы захватить, большее пространство воды, Нирьют опустил сеть гораздо выше того места, где купалась Мелитина Петровна, и, надо отдать справедливость, поручение это исполнил блистательно. Во все время, пока опускалась сеть, тишина соблюдалась страшная! Все распоряжения отдавались шепотом, и только плеск воды изредка нарушал эту тишину. Сеть была опущена, и к каждому ее крылу было приставлено по семи человек, на которых была возложена обязанность тянуть сеть.

   Итак, то место реки, где чаще всего появлялся крокодил, было охвачено сетями, но крокодил показывался тоже и в камышах, густо покрывавших на далекое пространство берег и затем примыкавших к лесу, отделяющему деревню Грачевку от села Рычей. Надо было заставить крокодилов, буде они скрываются в камышах, нырнуть в воду. Для этого весь противоположный край камышей, начиная от самого леса, был обставлен цепью загонщиков. Загонщики эти, держа друг друга за руки, по данному сигналу должны были идти камышами по направлению к реке. Так как людям этим более всего грозила опасность и так как при малейшем нападении крокодилов цепь могла дрогнуть и обратиться в бегство, то для предупреждения этого необходимо было выбрать командирами цепи людей наиболее храбрых и обладающих железною волей. Люди эти не замедлили явиться в силу того непреложного закона, что война родит героев. Начальство приняли на себя: член г. Знаменский и "мрачный незнакомец".

   Затем оставалось укрепить левый берег реки, на котором хотя и была расположена деревня Грачевка, но все-таки крокодилы могли пробраться и бежать, преследование же их, по случаю расположенных по берегу огородов, обнесенных плетнями, делалось почти невозможным. Для предупреждения этого весь левый берег был тоже уставлен цепью, но так как членов не хватило, то для составления этой цепи были приглашены мужики и бабы, которые за два ведра водки охотно согласились принять на себя эту обязанность. Командование этою цепью г. Знаменский поручил Кузьме Васильевичу Чурносову. Итак, все пути для бегства крокодилов были отрезаны. Осталось подать сигнал, чтобы вся эта машина пришла в действие. Нирьют, обойдя все посты и убедившись, что все готово и отличается примерным порядком и что дух людей превосходен, возвратился к той сети, которую должны были тянуть по реке, взял ружье и, сделав выстрел на воздух, подал тем сигнал к открытию действий. Толпа как будто дрогнула, но не прошло и минуты, как все снова стихло тою зловещею тишиной, которая охватывает невольным трепетом, пророча о наступающей грозе... Все замерло!.. ни одного возгласа!.. ни одного громко сказанного слова... слышался только отдаленный треск камышей, - это подвигалась цепь загонщиков. Слышался тихий плеск воды - это подвигалась громадная сеть... Все покорилось этой воцарившейся тишине; даже затих член Соколов, забыв про свои кадушки!.. Тихо и торжественно, впереди, двигавшейся сети, плыл на челноке дьякон Космолинский... Он плыл стоя, заправив под шляпу свои длинные волосы и мягко огребаясь веслом... Слышно было даже, как капли с весла падали в воду... Вдруг в темноте, и именно в цепи загонщиков! раздался отчаянный крик. Кто-то крикнул, что крокодил схватил его за ногу и грызет ее...

   - Сомкнись! - ревел где-то во мраке "мрачный незнакомец".

   Цепь загонщиков дрогнула, намереваясь бежать, но "незнакомец" не допустил. Он был впереди и, выбросив вон схваченного крокодилом, заставил цепь снова сомкнуться... Стоявшие на берегу насторожились...

   Опять раздался новый крик, и опять голос "незнакомца" кричал:

   - Сомкнись!..

   Но тут вдруг произошло нечто совершенно неожиданное. Цепь загонщиков застонала, и из камышей раздались десятки голосов, моливших о помощи и кричавших, что ноги их грызут крокодилы.

   - Сомкнись! - командовал "незнакомец".

   Но на этот раз никто уже не слушал его. Цепь дрогнула, и те, что остались еще не схваченными, обратились в бегство... "Незнакомец" разразился бранью, со сжатыми кулаками бросился было останавливать бежавших, но никто ему не повиновался. Рассерженный, разъяренный, он вместе с Знаменским выбежал на реку за подкреплением, но едва достиг берега, как вдруг из-под ног его, словно из земли, выросла какая-то фигура.

   - Крокодил! - закричал было Знаменский, но, вдруг услыхав хохот, замер на месте.

   То был Асклипиодот Психологов!.. Все ахнули, и только один "незнакомец" сохранил полное хладнокровие и, подойдя к Асклипиодоту, проговорил, раскланявшись:

   - Честь имею представиться, сыщик Живодеров.

   И, предложив Асклипиодоту руку, вместе с ним пошел по направлению к усадьбе Анфисы Ивановны.

   В камышах между тем продолжали раздаваться стоны и крики о помощи. "Спасите!- раздавалось с разных сторон. -Крокодилы грызут нас!" Все бросились в камыши, но каково же было изумление толпы, когда на ногах раненых, принесенных из камышей, оказались не крокодилы, а просто расставленные волчьи капканы.

  

  

   Только на третий день после описанного Анфиса Ивановна возвратилась домой. Все случившееся ей уже было известно, так как исправник, прокурор и Опасный Василек, после ловли крокодилов, приезжали к пр