Салов Илья Александрович - Грачевский крокодил

p;    - Отступление будет! - проговорил он: - но... принимая в соображение преклонность лет ваших, слабость сил... Полагаю, что особенного греха не будет...

   - Ну, конечно! - проговорила совершенно уже довольная Анфиса Ивановна и, поблагодарив отца Ивана пожатием руки, поспешила отдать нужные распоряжения. Когда же она снова вернулась, отец Иван спросил ее, указывая рукой на стол с иконами:

   - Дозволите приступить?

   - Еще бы, конечно...

  

  

   Ввалили дьячки, в том числе и пономарь с оборванной косичкой, и, поклонившись издали Анфисе Ивановне, стали на свои места. Вошел церковный сторож с узлом и, развязав зубами этот узел, вынул из него епитрахиль, ризу и подал то и другое отцу Ивану. Дворня вошла гурьбой, на цыпочках, и, скучившись в заднем углу зала, принялась креститься и вздыхать. Дьячки откашливались и плевали на пол. Потапыч заметил это, подошел к одному из них и толкнул его кулаком под ребра. "Чего харкаешь-то!" - проворчал он. И снова возвратился на свое место. Наконец отец Иван облачился, выправил волосы, обдернул руку, - и молебен начался.

   Анфиса Ивановна, поместившаяся в дверях, ведущих из залы в гостиную, опустилась на колени и вся превратилась в молитву. Не менее усердно молилась и собравшаяся дворня. Драгун Брагин, надевший по случаю молебна сильно развалившийся мундир свой, украшенный знаками неувядаемой военной доблести, счел нужным стать впереди всех, рядом с приказчиком Зотычем. Точно так же приоделись и все остальные, а в особенности женщины. Все эти старушки сморщенные были в коленкоровых белых чепцах, в таких же косынках и передниках, в темных ситцевых платьях, стояли на коленях и усердно молились. Молебен шел торжественно. Отец Иван громко подпевал дьячкам и еще громче делал возгласы. Когда же приходилось читать тайные молитвы, он низко преклонял голову, и тогда по всей комнате воцарялась такая тишина, что можно было слышать полет мухи. Во время евангелия, которое отец Иван читал, обретясь к молившимся, Анфиса Ивановна и вся дворня приблизились к священнику и прослушали чтение с наклоненными головами. Затем, приложившись по очереди к евангелию, все чинно разместились по прежним местам.

   Наконец молебен кончился, водосвятие было совершено, и все отправились на реку. Во главе процессии шел отец Иван в облачении и с крестом, за ним дьячки с чашей, наполненной святой водой, а потом Анфиса Ивановна и вся дворня. Шествие на реку до того благотворно повлияло на все население грачевской усадьбы, до того утешило и успокоило всех молившихся, что все они, несмотря на дряхлость лет, словно воскресли, словно ожили и бодро следовали на место молитвы. Только одна Анфиса Ивановна, утомленная продолжительным стоянием на коленях, а пуще всего обессилевшая от голода и бессонно проведенной ночи, едва тащила ноги. Отец Иван уговаривал было старушку не "утруждать себя", справедливо поясняя, что, молящихся достаточно и без нее, но, подозревая, как бы отец Иван чего-нибудь не "сфинтил" и не "скомкал бы" молитв с целью добраться поскорее до закуски, она решила следовать непременно за процессиею и лично наблюсти, чтобы все было выполнено по указанию требника. На реке между тем все уже было готово. Рабочие успели вычерпать сорок кадушек воды и развели такую грязь, что отцу Ивану и дьячкам пришлось стоять в ней чуть ли не по колени. Затеплив свечи и раздав их молящимся, отец Иван провозгласил:

   - "Господу помолимся!"

   - "Господи помилуй!" - подхватили дьячки, и отец Иван начал читать молитву.

   Когда все было кончено и когда святая вода была вылита в реку, Анфиса Ивановна подошла украдкой к пономарю с оборванной косичкой и шепотом спросила:

   - Где же это он тебя прищучил-то?

   - А вот здесь, на этом самом месте, - ответил пономарь и указал пальцем на обрывистый берег, покрытый камышами,

   - Здесь?

   - Да, здесь... Так из-под кручи-то и выхватил!

   - За косичку? - спросила Анфиса Ивановна.

   - За косичку... Уцепил, значит, и выхватил...

   - И ты видал его?

   - Ну где же видать, коли у меня тут же память отшибло!

   Анфиса Ивановна вздохнула, покачала головой и отошла от пономаря.

   В домике Анфисы Ивановны все приняло праздничный вид. Словно пасху праздновали. Успокоенные и согретые молитвой, обитатели его, не снимая с себя праздничных нарядов, видимо ликовали. Они даже перестали не только говорить, но даже и думать о тех ужасах, которыми заняты были предшествовавшие дни. Все они разбрелись по своим углам, зашипели приветливо самовары, и, сидя вокруг самоваров этих, старушки и старички, словно малые дети, принялись праздновать свое успокоение. А солнце между тем так и обливало теплом и светом ветхий домик Анфисы Ивановны, утонувший в зелени сада, приветливо заглядывало в его маленькие Окна, согревало и ласкало всю усадьбу, и сад, и огороды, и зеркало реки...

  

  

   Нечего и говорить, что и сама Анфиса Ивановна сияла счастием и радостью. Сморщенное личико ее словно оживилось и улыбалось... Потухшие, впалые глазки заискрились живым огоньком, и вся она, преобразившаяся и довольная, не знала как и отблагодарить отца Ивана за оказанную им услугу.

   - Ну, кум, - говорила она, крепко пожимая ему руку, - посердилась я на тебя сегодня, поругала тебя, нечего греха таить! а теперь большущее тебе спасибо!.. Успокоил ты меня, старуху, так успокоил, что я совсем словно иная стала; на сердце весело, на душе легко. Спасибо тебе, спасибо! А теперь давай закусим... Богу послужили, надо послужить и маммону.

   Но вдруг, переменив тон, она спросила:

   - Или, может, ты чайку хочешь?..

   - Нет, кумушка, благодарствуйте, увольте. Я лучше вот тут посмотрю, не будет ли чего подходящего...

   И, проговорив это, отец Иван подошел к столу.

   - Посмотри, посмотри, а я пойду прикажу пирог нести. Не знаю - как удастся, а пирог заказала я на славу! с визигой, грибками и сомовым плесом, да приказала туда лучку да налимовых молок припустить! Ну что же, - спросила она: - нашел себе подходящее-то?

   - Да вот, думаю рюмочку зорной выпить для начала, - проговорил он, заворачивая рукава рясы и доставая графин с зорной настойкой. - День зарей и начинается и кончается, так вот и я хочу последовать течению времени.

   - Последуй, последуй! А я насчет пирога распоряжусь.

   И, проговорив это, Анфиса Ивановна куда-то юркнула (откуда и прыть взялась), а отец Иван налил себе большую рюмку настойки, перекрестил рюмку и, выпив ее залпом, отрезал от окорока ломоть сочной, жирной ветчины.

   - Ну, - проговорила Анфиса Ивановна, снова влетев в залу и накладывая себе на тарелку груздочков, опеночек и маринованной рыбы: - пирог вышел расчудесный! Слава богу, так я рада!.. Кухарка при мне разрезать его начала, так не поверишь ли, как только проткнула его, так пар из него и повалил столбом, и сок запузырился!.. А уж аромат какой!.. объеденье!..

   И затем, понизив голос и подмигнув, спросила:

   - Ну что, тюкнул?

   Отец Иван только прикашлянул да головой кивнул.

   - Ты бы еще...

   Отец Иван опять заворотил рукав, налил рюмку очищенной и выпил, а Анфиса Ивановна смотрела с улыбочкой ему прямо в рот и спрашивала:

   - Ну что, хорошо?

   - Важно.

   - По жилкам разошлось?

   - Разошлось.

   - Ну вот, закуси теперь груздочком.

   И, поймав вилкой груздочек, она положила его в рот отцу Ивану.

   Принесли пирог и только-то успели поставить его на стол, как по всей комнате разлился раздражающий запах печеного лука, лаврового листа и налимьих молок.

   - Ну что, каков зверь-то? - вскрикнула Анфиса Ивановна, радуясь на пирог; - вспыжился-то как, а!..

   - На взгляд хорош!

   - А ты перед пирогом еще бы рюмочку...

   - Выпью-с, не откажусь...

   - Разве и мне с тобой тюкнуть?

   - Чудесно сделаете.

   - Ну?

   - Ей-ей!

   - Так налей полрюмочки... Только мне тминной, от желудка она очень помогает! И тебе советую...

   - Попробуем.

   И оба они выпили.

   - Нет, не стану рыбу есть,- проговорила Анфиса Ивановна, передавая Потапычу тарелку с недоеденной рыбой: - чего доброго, аппетит испортит! Ну-ка, накладывай себе пирога-то... да ты что это один кусок-то берешь! Вали два...

   - Пожалуй, себя не оправдаю.

   - Небось оправдаешь! Вали, вали знай!.. Поди, тоже проголодалси! Бери, бери... дело житейское!.. Смотри-ка, смотри-ка, - прибавила она, приподымая верхнюю корку пирога: - жир-то, словно янтарь!.. Это все от плеса от сомовьего. Уж такие-то вкусные они в пирогах, что лучше нет их...

   И она принялась за пирог.

   - Прелесть! - шептала Анфиса Ивановна.

   - Чудно! - подхватил отец Иван и жадно глотал куски сочного и жирного пирога, поминутно отирая салфеткой и усы и бороду: - нечего сказать! пирог на славу... редко так пироги удаются, и нижняя корочка отменно прожарилась...

   - А ты сливочного масла подложи... Возьми-ка да этак по начинке-то расстели и помажь и помажь...

   - Поперчить, полагаю, лучше будет.

   - И поперчить хорошо... перец идет... Поперчи, поперчи!.. Ну, слава тебе господи - прибавила Анфиса Ивановна, скушав кусок пирога: - теперь полегче стало, а то, не поверишь ли, даже живот подвело! Грешница! Ведь я евангелие-то вовсе не слушала. Ты там читаешь, а я мысленно в кухне пирог ела. А на реке ветчины захотелось! Поди ты вот! Захотелось ветчины, и конец делу; так бы вот и съела...

   - Бывает, кумушка, бывает! - проговорил отец Иван, вздохнув. - Иной раз перед святым алтарем стоишь, и то в смущение приходишь... Все мы люди, все человеки!..

   - Верно! - перебила его Анфиса Ивановна и прибавила: - Ну-ка, куманечек, отсади-ка мне кусочек ветчинки.

   - Желудок обременить не боитесь?..

   - Ну! чего там бояться! Я, слава богу, чувствую себя отлично... У меня даром что зубов нет, а я все жую!.. Чего там смотреть-то!.. Я, братец, вот как: я все ем!.. У меня этого нет, чтобы вред какой от кушанья происходил, никакого вреда нет... А знаешь, почему?

   - Желудок крепкий! - заметил отец Иван.

   - Нет, потому, что в наше время докторов не было... Будь эти живодеры, давно бы ты меня в усопших поминал! Ты посмотри-ка теперь, что делается... с самых пеленок человека разными лекарствами пичкать начали!.. А в наше-то время, сам знаешь, какое лечение было? Горчишник да трубка клистирная! Вот мы и уцелели с тобой, и желудки у нас в порядке, и едим мы всё, что хотим... Ну-ка, отрежь-ка, отрежь-ка... Ладно, спасибо... А ты что же не кушаешь?

   - Я кушаю...

   - Кушай, кушай...

   Но потом вдруг, как будто что-то вспомнив, старушка засуетилась, сунула руку в карман, пошарила там, погремела ключами и, вынув какие-то бумаги, подала их отцу Ивану.

   - Посмотри-ка, родной, - проговорила она: - да растолкуй, что тут писано. Письмоводитель станового привез мне их... Толковал, толковал, а я все-таки не поняла ничего...

   Отец Иван взял бумаги.

   - Тебе очки не дать ли?

   - Не мешало бы...

   - Постой, я тебе дам сейчас, - проговорила Анфиса Ивановна, снова засунув руку в карман: - очки чудесные, я их у этого самого письмоводителя отняла, что с бумагами-то приезжал. Не давал было, да я все-таки отняла...

   И, подав отцу Ивану очки, она прибавила:

   - Ну-ка, попробуй-ка!.. Ну что, по глазам?

   - По глазам.

   - И мне тоже. Очки чудесные!.. Мой псалтырик на что мелко напечатан, а с этими очками разбираю хорошо.

   Отец Иван просмотрел бумаги.

   - Вот эта, - проговорил он, возвращая одну из них Анфисе Ивановне: - от исправника повестка, чтобы государственные повинности поспешили уплатить...

   - Так, - протянула Анфиса Ивановна.

   - Другая от предводителя: просит дворянскую недоимку очистить.

   - Так...

   - А третья опять от исправника с окладным листом насчет земских окладов...

   - Тоже платить? - спросила Анфиса Ивановна.

   - Да, платить.

   - Все денет, значит, требуют?

   - Да-с, рубликов около трехсот...

   - А ты не знаешь, куда эти деньги идут?

   - Вообще на благоустройство...

   Анфиса Ивановна подумала, подумала и вдруг загородила такую ерунду, что отец Иван даже изумился! Она начала уверять, что ей никакого благоустройства не нужно; что все свои нужды она справляет на собственный свой счет, из своего собственного кармана, что ей нет никакой надобности ни в министрах, ни в губернаторах, ни в генералах; что если опонадобится ей генерал, так она наймет его сама, и в конце концов кончила тем, что от платежа повинностей отказалась наотрез...

   - Знаю я, - горячилась она: - зачем им повинности-то эти! Меня не проведешь!.. Это им жалованье спонадобилось, жрать нечего!.. Вот они и вздумали повинности собирать... А я ни в чем не повинна... Я к ним за деньгами не хожу, значит и ко мне не ходи!.. Повинностей с них не требую, и с меня не требуй!.. Вишь какие!..

   И, проговорив это, старушка сунула бумаги в карман и принялась кушать ветчину, состряпав предварительно подливку из горчицы, уксуса и прованского масла.

   - Вот еще у вас гуси копченые хорошо приготовляются, - заметил отец Иван, косясь на жирный гусиный полоток, красиво покоившийся на блюде.

   - Чего же смотришь-то! Бери, коли нравится; кстати и мне положи. Полотки у меня отличные, пальчики оближешь!.. Главная причина, чтобы гусь был хорошо откормлен, а потом, и коптить надо умеючи, чтобы жир не стекал, а в нем оставался. Для этого необходимо, чтобы огонек тлелся только и коптить беспременно можжевельником...

   - Ну? а я и не знал этого...

   - Непременно. Намедни как-то предводитель заезжал ко мне... жрать он здоровый, сам знаешь! Так не поверишь ли! Один целого гуся оплел. От удовольствия говорить даже не мог, и только возьмет кусок, уткнет в него глаза и зарычит.

  

  

   Скушали полотка, потом рыбки заливной с груздочками, опенками и раковыми шейками, затем телятины жареной с маринованными дулями и вишнями и, наконец, добрались до сластей: до смоквы, варенья. Сластей отец Иван не употреблял, почему Анфиса Ивановна и предложила ему выпить наливки.

   - Ты всех сортов попробуй, - говорила она, наложив себе целую тарелку смоквы. - Наливка добрая. У меня так заведено, что моложе десятилетней не подают... Так она из году в год и идет.

   Отец Иван не заставил себя просить долго и тотчас же налил себе от каждого сорта по рюмке.

   - Ну, слава богу! - говорила между тем Анфиса Ивановна, откидываясь на спинку кресла: - теперь совсем легко стало. И напилась, и наелась, и успокоилась. А все ты! Уж так ты меня успокоил, так успокоил, что не знаю как благодарить. Ведь я со страху-то всю ночь не спала... Только глаза закрою - и он тут как тут! Спасибо тебе, благодарю...

   - Помилуйте, кумушка, за что же! Это долг мой! - проговорил отец Иван, выпивая наливку.- Я, так сказать, находился только при отправлении своих обязанностей.

   - Ну как там ни толкуй, а все-таки успокоил; И вот тебе за это красненькую. На-ка, бери! - проговорила Анфиса Ивановна, подавая отцу Ивану десятирублевую бумажку. - Бери, бери!.. А завтра я пришлю тебе окорок, ветчины, два гусиных полотка, да четыре утиных, да наливочки по одной бутылке от каждого сорта. Спасибо тебе, спасибо!.. Признаться, сначала я только рублишко хотела дать тебе, думала: чего еще ему! а теперь сама вижу, что мало.

   Отец Иван принял деньги, сунул их в карман и, отерев платком сильно вспотевшее лицо, проговорил:

   - Только мне кажется, - начал отец Иван, выпив еще рюмку наливки: - что опасения-то ваши неосновательны и даже, можно сказать, напрасны, ибо самых этих крокодилов у нас быть не может.

   - Как так?

   - Климат не тот.

   - Какой же им надо?

   - Обитают они в жарких климатах.

   Анфиса Ивановна задумалась немного, но, как бы сообразив что-то, проговорила поспешно:

   - Нет, кум, ты так не говори, не греши! Тебе в особенности грешно говорить так... Не следует!.. Бог сотворил все, весь мир, и вдруг какой-нибудь крокодил будет с ним насчет климата спорить. "Нет, дескать, не желаю я в Грачевке жить!" Ну как это возможно, сам сообрази!

   Отец Иван только пот отер снова.

   - И потом, - продолжала Анфиса Ивановна: - твой же сын видал его собственными своими глазами.

   - Я боюсь, не съели ли мы крокодила-то этого в пироге сегодня.

   - Что ты, господь с тобой, опомнись, голубчик...

   - Я хочу сказать этим, что не принял ли сын мой за крокодила сома. Ведь у нас большущие бывают... Гусей целиком проглатывают, а уж про уток и говорить нечего. Так вот, может, такого-то именно крокодила мы и скушали с вами.

   - А пономаря-то забыл? Пономаря-то сом тоже на берег-то вытащил?.. Сегодня я сама видела это место... Кручь такая, что взглянуть страшно.

   "Искушение!" - подумал отец Иван и снова принялся отирать пот с лица.

   - Я, кумушка, одного только опасаюсь, не замерзли бы у нас как-нибудь эти крокодилы; не пришлось бы нам зимой в тулупы одевать их...

   - У тебя всё смешки в голове! Все зубоскалишь ты!.. Нехорошо, брат, это... Ну, да перестанем говорить об этом... Я теперь этих крокодилов не боюсь и спать буду спокойно... Лучше расскажи-ка мне, как ты в город-то съездил? Вчера, признаться, ты такой противный был и такую чепуху городил, что я ничего не поняла.

   Вспомнив вчерашний день, а вместе с тем все свои неудачи в городе, отец Иван даже с места вскочил, словно его шилом кольнуло. Он зашагал по комнате, замахал руками и проговорил, стуча себе в грудь:

   - Вот это так крокодилы! Вот в этих я верю... И в существовании их вижу всемогущество творца небесного. Хоть и свята земля наша, хоть и православная она, но и в святом месте проявились дьяволы...

   - У бога всего много! - заметила Анфиса Ивановна.

   - Это точно-с! - продолжал между тем отец Иван, как-то на ходу выпив рюмку вишневки. - Это верно-с! Действительно, ужасов таких я не видал еще...

   - Да что случилось-то?

   - Рассказывать долго...

   - Теперь, на сытый-то желудок, ничего...

   - А то случилось, что ограбили...

   - Разбойники?

   - Известно...

   - Неужто же их не переловили до сих пор! Столько развелось у нас становых, исправников да урядников каких-то... а разбойники все-таки есть...

   - Теперь, сударыня, новенькие пошли, другого фасона...

   - Какого же это другого фасона? - спросила Анфиса Ивановна и, широко зевнув, снова прислонилась к спинке кресла.

   Но отец Иван прямого ответа на вопрос не дал. Он только рассказал подробно свою историю с купцом, как именно за проданного коня получил вместо трех радужных три красненьких, и затем прибавил:

   - Все это, однако, цветики! Лично я только двести семьдесят рублей потерял, а я видел таких, которые всего состояния лишились...

   - Ну? - спросила Анфиса Ивановна, позевывая и осеняя крестным знамением широко раскрытый рот свой.

   - Мне даже долго не верилось...

   И, понизив голос, он прошептал:

   - В местном банке всю кассу слопали...

   - Ишь ты! - заметила Анфиса Ивановна и снова зевнула.

   - Хорошо еще, что моих денег там не было, а то и мне пришлось бы на орехи! Пришлось бы волком выть... а в мои лета, согласитесь сами, это не совсем-то ловко! В городе-то рев идет... Сколько этого народищу наехало, попов сколько... Видимо-невидимо! Я полагал прежде, что какое-нибудь молебствие предполагается, а оказалось, что попы эти суть вкладчики банковские! И весь этот народ с утра и до глубокой ночи перед банком толпится. Солдат уже приставили народ отгонять, но и солдаты ничего не могли поделать! Солдаты отгоняют, а толпа знай прет себе вперед, к дверям банка! "Подавай нам их сюда!- кричат все:- подавай, в клочки разорвем грабителей!.." Больше, вишь, миллиона хватили. Вот ведь кровожадность какая!.. Скольких по миру пустили! И, повторяю, нашего брата попа больше всего! У одного знакомого мне протоиерея целых пять тысяч рублей ухнуло! все, что накопил, все туда ухнул, в эту прорву, коей нет ни дна, ни покрышки. Видел я толпу эту, и, глядя на нее, сердце кровью обливается. Там - старик-ветеран, с деревяшкой вместо ноги; здесь растерзанная мать, окруженная птенцами; тут поп с раскосматившимися волосами... Купцы, мещане, провиантские чиновники, кабатчики, железнодорожники, казенные поставщики, ротные, полковые и батарейные командиры, аптекаря... И все это напирает!.. Вопли, стоны!.. Случилось мне как-то, доложу вам, видеть копию с картины господина Брюллова "Последний день Помпеи", - действительно картина потрясающая; но если посравнить ее с той, про которую я вам докладываю, так брюлловская-то детской работы представляется!.. Помилуйте! Скажите, разве так возможно?.. Хоша бы и мне довелось!.. Всю жизнь трудиться, собирать крохи, грешить иной раз... - без греха, сами знаете, не проживешь ведь, и вдруг, трах! и нет ни гроша! Ведь это что же выходит? Выходит так, что надевай суму и ступай в люди Христовым именем питаться, под окнами кусок хлеба вымаливать... Вот это так крокодилы-с! Это не чета тем, про которых вам дурацкий Знаменский распускает столько дурацких сообщений! От этих-то никакой молитвой не отмолишься! и не только сорок, а хоть четыреста кадушек вычерпывай, так и то не очистишь ту реку, по которой они только прокатятся на лодке. А наши, какие это крокодилы? - агнцы в сравнении с теми!.. Наши-то не грабители, наши-то не слопают нас!.. Э! да что и говорить! Такой-то пошел грабеж всеобщий, что не придумаешь, куда и прятаться!.. Лучше наливки выпить, я еще, кажется, розовой не пробовал... Разрешите, что ли, кумушка драгоценная?..

   Но драгоценная кумушка молчала, и отец Иван только теперь заметил, что старушка, накушавшись, уснула, сидя в кресле. Голова ее склонилась на грудь, руки покоились на коленях, на щеках от выпитой тминной играл детский румянец, а впалые губы сложились в тихую, счастливую улыбку.

   Вошел Потапыч, посмотрел на уснувшую Анфису Ивановну и проговорил шепотом;

   - Започивала никак?

   - Започивала, - прошептал отец Иван: - утомилась, бедная!.. - И, любовно посмотрев на старушку, прибавил:

   - Вот они, лета-то, что значат!.. И рассказ интересный был, а она все-таки заснула! Что ей! Немного надо! Помолится, покушает, поговорит и счастлива!.. Ах! блаженный возраст, счастливое детство!..

   Услыхав, что вдруг все смолкло, Дарья Федоровна перепугалась и тоже пришла в залу. Она взглянула на Анфису Ивановну и, обратись к отцу Ивану, спросила шепотом:

   - Започивала?

   - Започивала.

   - Уж вы не тревожьте ее... Пусть отдохнет. Ведь она, бедненькая, всю ночь не спала...

   И затем, осторожно подставив стул к Анфисе Ивановне, Дарья Федоровна вынула из кармана чистый платок и принялась отмахивать мух от уснувшей.

   Отец Иван благословил старушку, еще раз с улыбкой посмотрел на нее и вместе с Потапычем вышел осторожно из комнаты.

   - А к вам, батюшка, от станового сотский приехал, - проговорил Потапыч, когда оба они были в передней.

   - Это зачем? - испуганно спросил отец Иван. И в ту же минуту ему пришло почему-то в голову полученное из Москвы письмо.

   - Не могу знать-с, - ответил Потапыч: - сотский там на крыльце дожидается.

   - Ты ко мне? - спросил отец Иван сотского, выходя на крыльцо.

   - Так точно-с.

   - Зачем?

   - Не могим знать-с! Пристав послал. "Ступай, говорит, попроси ко мне батюшку, очень, мол, нужно".

   - А становой где, у меня, что ли?

   - Никак нет-с, в волостной конторе. Они подати, значит, выколачивать приехали, так теперь сход собрали.

   - Ладно, сейчас буду.

   И действительно, немного погодя лошади были поданы, и отец Иван попрежнему, вместе с дьячками, книгой и водосвятной чашей, покатил по дороге, ведущей в село Рычи.

  

  

   Между тем становой (фамилия которого была Дуботолков), приехавший, по выражению сотского, выколачивать подати, успел уже собрать к себе всю волость и, допрашивая каждого домохозяина, почему им не внесены подати, составлял опись имущества, обещаясь через две недели снова приехать и, в случае невнесения податей в этот, назначенный им срок, продать все с аукциона до последней нитки. Народ галдел, охал, ахал, но, не имея денег, все-таки не мог придумать; как выцарапаться из таковой напасти. Вокруг волостного правления собралась такая громадная толпа и в толпе этой стоял такой стон, что можно было подумать, что в Рычах происходит ярмарка.

   Сам становой Дуботолков (фамилию эту он получил в семинарии, потому что говорил - словно дуб толок), громадный и толстый мужчина в форменном мундире со жгутами на плечах и с лицом, напоминавшим морду бульдога, сидел за письменным столом, с длинной трубкой в зубах и, поминутно выпуская изо рта облака табачного дыма, допрашивал старосту о количестве имеющегося у крестьян скота.

   - Ну! - кричал он: - говори! У Ивана Булатова много ль лошадей?

   - Одна, ваше превосходительство.

   - Молчать! - заорал становой, ударяя кулаком по столу.- Сколько раз тебе толковать, дураку, что я не превосходительный, а просто высокоблагородный. Дослужишься с вами до генерала, как же, дожидайся! С вами, чертями, и последний чинишко как раз отнимут. Ну, сколько лошадей?

   - Одна, вашескородие.

   - Коров?

   - Тоже одна.

   - Овец?

   - Овечек у него нет, вашескородие.

   - Это почему?

   - Кто ж его знает!

   Становой поднял голову и, окинув молниеносным взором толпу, крикнул:

   - Где этот Булатов? подать его сюда!

   - Здесь я, - отозвался мужик.

   И, протискавшись, он подошел к становому, поклонился и проговорил:

   - Здравствуйте...

   - Мое вам нижайшее почтение, - подхватил становой, комично вскакивая с места и еще комичнее раскланиваясь с растерявшимся Булатовым. - Садитесь, пожалуйста...

   Но вдруг, переменив тон и вытянувшись во весь рост, крикнул грозно:

   - Почему нет овец? а, почему?

   - У меня-то?

   - Известно у тебя, скотина! - заревел становой, затопав ногами. - Говори! Почему овец нет? Пропил, каналья!..

   - Подохли...

   - Подохли! отлично!.. Так почему же ты-то не изволил подохнуть одновременно с ними!.. На кой же тебя черт, коли ты податей не платишь и вместе с тем беднее нищего!.. Говори, отчего податей не уплатил...

   - Знамо отчего!.. Управка не взяла...

   - Какая уж там управка! - загалдело несколько мужиков. - Сами-то чуть не подохли...

   - Молчать! - крикнул становой и так сильно ударил могучим кулаком по столу, что вся толпа мгновенно притихла. - Жаль, что не подохли!.. Плодитесь вы, черти, а не дохнете... Жрете только да детей рожаете... Вишь, с голодухи-то навоняли как!.. Тьфу!

   И обратясь к письмоводителю, сидевшему за тем же столом с пером в руках, прибавил:

   - Пиши! У Ивана Булатова лошадь одна, корова - одна, овец нет...

   Письмоводитель пригнулся, сбоченился, и перо быстро забегало по бумаге, а становой снова обратился к толпе:

   - Вот я вам покажу, как податей не платить! Вишь, брюха-то распустили!.. Чего в затылке-то скребешь!.. Обовшивел!.. Небось я и вшивого достану, не побрезгаю... От меня не уйдешь!.. В воду бросишься - невод запущу! В лес убежишь - лес вырублю! В землю уйдешь - землю раскопаю!.. В солому уткнешься - солому подожгу...

  

  

   В этот самый момент дверь распахнулась, и в правлении показался отец Иван.

   - Чур меня! Чур меня! - кричал он: - батюшки, какие страсти!

   - Врешь, не отчураешься, - крикнул становой.

   - Неужто?

   - Верно говорю.

   - За мной податей нет...

   - Податей нет, так другие провинности найдутся. - У полиции чистого человека нет... Хоть что-нибудь, а уж найдет...

   - Бедовый же ты!- проговорил отец Иван и, подойдя к становому, подал ему руку.- Однако поздороваться все-таки надо. Здорово, коллега.

   Становой был ему товарищ по семинарии.

   - Здорово, здорово...

   - Как поживаешь?

   - Твоими священными молитвами скрипим кое-как...

   - И окроме меня молельщиков-то у тебя много.

   - Еще бы! - подхватил становой: - из священной породы тоже! Кто попом, кто дьяконом, кто дьячком. Только, видно, молиться-то ленивы. Вот часа три кричу здесь, охрип даже, а толку нет все-таки... А все ты виноват, - закричал становой, обращаясь к старшине, почтительно стоявшему впереди толпы. - Вишь, медаль-то развесил!.. Не медаль тебе, а бабьи ожерелья навесить бы надо, потому - сам-то ты ни старшина, а баба.

   И, быстро обернувшись к отцу Ивану, становой прибавил:

   - Ах, в Репьевской-то волости старшина у меня прелестный!.. Бриллиант, а не старшина! Волость вот как в руках держит... Все по струнке ходят... Какие мосты, какие гати! Намедни губернатор проезжал, так даже обнял и расцеловал его! Так, посреди гати, остановил лошадей, вышел из кареты и расцеловал... Все-то у него в порядке, куда ни загляни. Пожарный обоз восторг, по улицам деревья растут.

   - Помилуй, Аркадий Федорович, - перебил его на этот раз старшина: - что же это за деревья!.. Ведь мы знаем! Позвольте доложить. Ведь деревья-то просто в лесу были срублены да накануне губернаторского приезда и воткнуты по улицам. Оно, точно-с, красиво смотреть, только сейчас эти деревья к старшине на двор свезены... Все это фальшь одна...

   - Там фальшь ли, нет ли, а все-таки человек, значит, заботится, хлопочет... Начальство едет и видит, что повсюду порядок и благоустройство... А какое мне дело, что на другой день ни одного дерева нет, очень мне нужно!.. Может, губернатор-то в первый и в последний раз был у него... А уж насчет податей... не старшина, а золото. Вот как... Хоть бы копейка недоимки! все чисто!..

   - Тоже и на счет податей осмелюсь доложить вам, - заметил старшина:- ведь репьевский-то старшина - не со мной сравнять. Человек он денежный, торговый, гурты имеет, салотопни свои... У него и сейчас тысяч пять мелкого скота нагуливается да ста полтора рогатого... Окроме того штук пять кабаков, да сурочные промыслы... Ему хорошо! Не платит обчество податей, он собрал стариков, перетолковал с ними, да свои денежки и закладывает. "Нате, говорит, смотрите, свои кровные за вас вношу!". Вот у него и чисто!.. А волость-то у него в руках, известное дело, что хочет, то с нею и делает! Круглый год на него работает!.. И пашут, и сеют ему, и жнут, и косят... Уж он свое выворотит небось... Ему хорошо... И я рад бы так-то делать, да средств не хватает...

   - А что все это доказывает? - спросил становой.

   - То и доказывает, Аркадий Федорович, что Курицын человек сильный...

   - Нет, врешь! - перебил его становой. - Это доказывает, что Курицын человек, а ты баба...

   - Однако вот что, - проговорил отец Иван, обращаясь к становому: - ты обедал, что ли?

   - Конечно нет; жрать, как собака, хочу.

   - Так приезжай ко мне обедать... А коли в самом деле я тебе нужен, так там, у меня, и переговорим...

   - Ладно.

   - У тебя какое же до меня дело-то?.

   - Вот узнаешь...

   - А ты скоро здесь покончишь?

   - Теперь скоро.

   - Ну, вот и отлично. А я покамест поеду приготовлюсь...

   - Чего там готовиться-то! Что есть в печи, на стол и мечи.

   - Так до свиданья.

   И вслед за тем, пригнувшись к уху станового, он прибавил шепотом:

   - Коньячок у меня есть, лет пять уж стоит...

   - Отлично.

   - Так я буду ждать тебя...

   - Приеду, небось...

   И отец Иван отправился домой, а становой снова принялся допрашивать мужиков.

   - Анохин Федот! - крикнул он.

   - Здесь.

   - Выходи живей... Лошадь есть?

   - Нет.

   - Корова?

   - Нет.

   - Овцы?

   - Нет.

   Становой даже плюнул.

   - Жена есть, что ли?

   - Нет.

   - Дети?

   - Нет.

   - Любовница?

   - Есть.

   Но в этот момент раздался такой хохот, что даже сам становой не мог остановить его, а Федот Анохин принялся оправдываться.

   - Ну, чего зубы-то скалите, чего! - кричал он на хохотавших мужиков. - Знамо, обмолвился!.. Я думал - про собаку спрашивают и молвил, что есть, а вышло вон что! Ну чего ржать-то! Что вы, жеребцы, что ли!.. знамо, обмолвился... Какая там любовница, коли насилу ноги передвигаю.

   Но мужики, к великой досаде Анохина, не унимались и продолжали хохотать, поддобривая хохот скоромными остротами. Наконец становой усмирил их и, снова приняв олимпийский вид, обратился к старосте.

   - Иди сюда! - крикнул он ему.

   Староста подошел.

   - Есть что-нибудь у этого паршивца?

   - Никак нет, ваше высокородие.

   - Чем же он занимается?

   - Да чем... Летом бахчи караулит, а зимой зайцев капканами ловит... Самый лядащий изо всего села...

   Становой вскочил и подбежал к Анохину.

   - Как же смеешь ты жить! - крикнул он.

   - Знамо, что толку мало от меня... какой толк. Известно, толков нет никаких... Кабы богатый али здоровый был... Ну точно... а то все мочи нет...

   - Так умри.

   - Знамо, что надо бы... только вот час-то смертный не приходит.

   - Ах вы, черти, ах вы, дьяволы! Небо коптишь только ведь, подлец... Что же, и хлеба не сеешь?

   - Ну, я и сохи-то не подниму...

   - А жрешь небось...

   - Без этого нельзя...

   - Ах вы, дьяволы! ах вы, черти... Ну постойте же, я вам докажу! - крикнул становой и сел на прежнее место.

   Наконец часа через полтора опись была покончена.

   - Ну, дьяволы!- кричал становой сильно уже охрипшим голосом и потрясая в воздухе только что составленною описью: - чтобы через две недели подати были все в казначействе, все до одной копейки, и чтобы казначейская квитанция была мне представлена. Эй, ты старшина! Подойди сюда...

   Старшина подошел.

   - Квитанцию ты привезешь мне сам, ко мне, в становую квартиру; слышишь?..

   - Слушаю-с, Аркадий Федорович.

   - А если через две недели подати не будут внесены, - продолжал становой, снова обращаясь к крестьянам: - то я привезу сюда Курицына, и он живо купит у меня весь ваш скот... Слышите?.. Пощады от меня не ждать... Вот вам даю две недели сроку. Внесете деньги - спасибо скажу, а нет - не прогневайтесь. Камня на камне не оставлю... в муку вас сотру... Ах вы, подлецы, ах вы, дьяволы!..

   И затем, передав бумаги письмоводителю, он крикнул:

   - Сотский!

   - Здесь, вашескородие.

   - Лошади готовы?

   - Готовы, вашескородие.

   - Небось хромые опять?

   - Никак нет, вашескородие.

   - Смотри у меня!.. Ах, да, и забыл! - И вдруг, подбоченясь и подойдя к сотскому, он спросил: - А почему мост через Грачевку не в исправности?

   - Ездил, вашескородие, сколько раз ездил, до самой до помещицы до Анфисы Ивановны доходил, в ноги кланялся ей, ничего не поделаешь... даже обругала меня... "Ты, говорит, видно, с ума сошел! никакого закона нет, чтобы барыни мосты чинили! на это, говорит, мужики есть".

   - Мужиков бы заставил!

   - И у них был, вашескородие! Целый день ругался!.. Не едут! "Дьяволы, говорю, черти, анафемы вы проклятые!", признаться, побил даже кое-кого, а все-таки не выехали! Уперлись, дьяволы, что мост на господской земле, и не едут...

   - Дурак ты, вот что! - крикнул становой и, обратясь к письмоводителю, прибавил: - Александр Тимофеевич, отец родной, поедешь в Голявку, заверни в Грачевку... Уломай как-нибудь старушку-то! Сохрани господи, губернатор поедет, ведь он за этот мост шкуру сдерет. Уж мне и так от исправника нахлобучка б