Салов Илья Александрович - Грачевский крокодил

ыла... ведь провалился недавно и с тарантасом и с лошадьми!.. Ну как этак-то губернатор ухнет! Что тогда будет!.. Заверши, благодетель...

   - Хорошо, - проговорил письмоводитель, мрачный и угрюмый мужчина лет сорока. - Только да будет вам известно, что к старухе я не пойду...

   - Что так?

   - Да помилуйте, как на приедешь, непременно что-нибудь отнимет... Спичечницу отняла... а последний раз очки серебряные.

   - Как так?

   - Очень просто... Я к ней с окладными листами приехал, а она у меня очки отняла. "Дай-ка, говорит, я попробую! не по глазам ли!" - велела себе псалтырик принести самой мелкой печати, надела очки... а потом сняла их, положила в футляр и в карман. "Как раз!" говорит. Так и не отдала. "Ты, говорит, себе другие купишь!" Пять рублей были заплачены. Нет уж, я лучше с приказчиком поговорю... Ну ее к черту!

   - Поговори, Христа ради!

   - Хорошо.

   - Пожалуйста.

   И, снова обратясь к мужикам, он проговорил, грозя кулаком:

   - Ну, черти, берегитесь! Чтобы через две недели квитанция была у меня!..

   И, круто повернувшись, он вышел из правления.

   Старшина, староста и сотский бросились провожать станового, подсадили его в тарантас, прокричали в один голос: "счастливо оставаться!" - и, гремя и звеня колокольчиками и бубенцами, становой пристав покатил по направлению к дому своего коллеги, отца Ивана.

  

  

   Приехав к отцу Ивану, становой уже не мог говорить, а только хрипел как-то.

   - Вот, слышишь, слышишь, - хрипел он: - видишь, вот она служба-то наша какая, хуже протодьяконской! Тот хоть в известные часы орет, а становой ежеминутно... Только глоткой и берешь. Есть у тебя глотка здоровая - служи, а нет, бери шапку в охапку и переселяйся в более вежливое ведомство. Только в ведомство это нашему брату, божьей родне, попасть трудно, потому что в нем правды больше.

   Но отцу Ивану было не до правоведов, ему хотелось узнать поскорее, по какому именно делу приехал становой, и потому, как только ввел он его в залу, в которой и стол был уже накрыт и стояла закуска и водка, он спросил:

   - По какому же это ты делу приехал?

   Становой даже оскорбился.

   - Господи боже мой! - крикнул он: - да позволь же хоть отдохнуть-то немного!

   - Ну ладно, ладно, - поспешил успокоить его отец Иван: - и точно отдохнуть надо.

   И затем, подведя его к столу с закуской, он прибавил:

   - Ну-ка, дружище, выпей-ка водочки-то! Может, тогда и хрипота пройдет.

   - Надолго ли пройдет-то, - проговорил становой, с какой-то досадой швырнул на стул портфель с бумагами: - за ночь пройдет, а утром опять захрипишь, как запаленная лошадь, потому утром опять оранье предстоит. Сегодня в Рычах, завтра в Ростошах, потом в Дубовой... Плохо дело!

   - Чем?

   - А тем, что все без толку орешь...

   - Так-ты не ори!

   - Пойди-ка, попробуй лаской-то!.. Орешь, орешь, а поощрения все-таки никакого!.. Хоть бы нигилиста поймать какого!..

   - Зачем он тебе?

   - Как же, толкуй!.. Вон Ломпетов-то изловил одного, так сначала денежную награду получил, потом благодарность от губернатора, затем орденок повесили, а наконец из становых-то в помощники перевели... Вот это так!.. На грех ведь ни одного социалиста в моем стане нет... Только одни паршивые отставные солдатики ругаются, да хромой Фетошинский речи на обедах либеральные говорит... А поймать его все-таки нельзя!

   - А хотелось бы?

   - Еще бы!

   И, затем, подойдя к столу с закуской, становой прибавил: - Эге! да ты, я вижу, совсем порядки-то забыл!

   - Что такое?

   - Рюмок-то наставил, а стакана нет ни одного. Я, друг любезный, из этой мелкой посуды не балуюсь. У меня положено: утром стакан, перед обедом два и перед ужином один. Долбану - и конец.

   - Можно и стакан поставить.

   - Сделай милость.

   Становой "долбанул" два стакана, закусил, и затем приятели принялись обедать.

   - Ну, - проговорил становой, когда обед был покончен: - теперь можно и о деле потолковать.

   - Потолкуем, потолкуем! только пойдем ко мне в кабинет, чтобы никто нас не подслушал. Откровенно сказать, я чую, по какому ты делу-то приехал.

   - Чуешь?

   - Чую.

   - И прекрасно! меньше разговоров будет...

   Они перешли в небольшую комнату с одним окошечком, выходившим на двор. Возле окна стоял письменный стол, вдоль правой стены помещался громадных размеров диван, а вдоль левой - комод, два, три стула и сундук, окованный железом.

   - Так вот он, твой кабинетец-то! - проговорил становой, поглядывая на сундук.

   - Этот самый.

   - Проповеди-то здесь сочиняешь?

   - Чего их сочинять, коли никто слушать не хочет.

   - А в сундуке что? деньги небось! - И, развалясь на диване, становой подложил под бок подушку, набил трубку, закурил ее и принялся дымить на всю комнату.

   Но отец Иван не слушал шуток станового и, подсев к нему, вынул из кармана знакомое уже читателю письмо и, подавая его становому, спросил:

   - Уж не по этому ли делу ты приехал-то?

   - Вишь как засалил! - проворчал становой, развертывая лениво письмо: - словно блины в него завертывал.

   - Еще бы. Третий день читаю. Ну что, по этому?

   - Верно! Отгадал!

   Отец Иван даже руками всплеснул.

   - Ах, - вскрикнул он: - ах!.. Что же делать-то?

   - Что делать-то? - переспросил становой и выпустил изо рта такое густое кольцо из дыма, что отец Иван не вытерпел и поймал его на палец.

   - Да, что делать?

   - А вот то же самое, что ты сейчас с кольцом проделал! - проговорил становой и на этот раз выпустил уже несколько колечек, одно другого меньше.

   - Я что-то тебя не понимаю.

   - Потрафь в центр дела, как ты потрафил в центр кольца, вот тебе и все. Понял?

   - Понял... Только-то там иное.

   И, немного помолчав, он спросил:

   - Какую же ты грамотку-то привез?

   - Грамотка хорошая, печатная...

   - Неужто повестку? - чуть не вскрикнул отец Иван,

   - Повестку.

   - Так, стало быть, дело-то началось уж?!

   - Стало быть, началось, коли в суд вызывают.

   - Покажи-ка...

   - Можно. Только портфель мой в той комнате, и идти лень... наелся очень...

   И становой выпучил на отца Ивана сонные глаза свои.

   - Принести?

   - Сделай божескую милость... лень...

   Отец Иван поспешно вскочил с дивана, бросился вон из комнаты и немного погодя воротился с портфелем в руках. Становой проговорил: "спасибо", кряхтя достал из кармана брюк вязку ключей, разыскал тот, который требовался, щелкнул замочком и, пошарив в бумагах, вытащил повестку.

   - На-ка, почитай! - проговорил он.

   Отец Иван взял бумажку и прочел повестку, которой столичный мировой судья вызывал Асклипиодота Психологова в камеру, по делу об обвинении его в краже у коллежского регистратора Скворцова из незапертого стола двухсот рублей.

   - Что, ловко? - спросил становой.

   - Ах, мерзавец! ах, мерзавец!.. - горячился отец Иван, хлопая себя по бедрам: - ах, расточитель...

   - Ну уж и расточитель! - проворчал становой. - Что же теперь делать! Как быть...

   - А вот позови сына, и я вручу ему повестку.

   - Да не про то говорю я, - перебил с досадой отец Иван, продолжая метаться по комнате, как белка в клетке.- Я спрашиваю у тебя совета, как поправить дело!..

   - Да ведь в письме-то тебе пишут, как поправить. Так и сделай... Отопри вот этот сундук, вынь приличную пачку денег, поезжай в Москву и постарайся замять дело. Вот и все! - проговорил становой, продолжая преспокойно полеживать на диване.

   Отец Иван даже испугался.

   - Что, не любишь?

   - Легко сказать!

   - А коли трудно сделать, - перебил его становой, переворачиваясь на другой бок: - так не езди,

   - А тогда что будет?

   - В острог запрячут.

   Отец Иван опять замолчал.

   - Главная причина, - говорил он: - этот самый Скворцов в полиции, говорят, кварташкой служит, следовательно, пощады не жди... Оберет так, что шкуры не оставит...

   - Ну, брат, в этом случае я даже затрудняюсь решить, - кто жаднее, попы или полиция?..

   - Сказал тоже! - вскрикнул отец Иван.

   - Не правда разве? - проворчал становой и, вздохнув, прибавил: - полагаю, что ни у одного квартального не найдется такого сундука, какой у тебя имеется. Однако вот что! Позови-ка сына-то.

   Но Асклипиодота нигде не могли найти.

   Давно уже стемнело, а отец Иван все еще беседовал со становым, сидя за бутылкой коньяку, все в том же кабинете. Но о чем говорили они, никто не слышал, только старуха нянька, вошедшая в кабинет доложить, что Асклипиодота нигде не нашли, видела, что отец Иван ходил по комнате, а становой писал какую-то бумагу. Наконец часов в двенадцать ночи становому были поданы лошади.

   - Ну, - проговорил он: - видно, его не дождешься.

   - Подожди, придет...

   - Нет, ждать некогда.

   - Ты бы переночевал, - упрашивал отец Иван. - Ночь темная, как раз в овраг влетишь...

   - Нельзя, надо в Ростоши ехать... Тоже податей не платят, скоты. Опять орать придется...

   - Как же с повесткой-то быть?

   - Очень просто, тебе передам, а ты распишешься, что для передачи получил. На-ка, распишись-ка...

   Отец Иван расписался.

   - Так ехать советуешь? - спросил он, передавая становому подписанную повестку.

   - Известно, - проговорил становой, кладя повестку в портфель: - коли сынок накуролесил, так батюшке зевать нечего! Ступай-ка, ступай-ка; ты в Москве-то был, что ли, когда?..

   - Нет, не был...

   - Так вот и увидишь; город богатеющий!.. Смотри, не забудь мне гостинчик привезти.

   И, посмеявшись над растерявшимся отцом Иваном, становой сел в тарантас и поехал "орать" в село Ростоши.

  

  

   Между тем в Грачевке, в саду Анфисы Ивановны, происходила иная сцена. Там Асклипиодот и Мелитина Петровна, лежа на траве и покуривая папиросы, вели следующую беседу.

   - Черт знает, - говорил Асклипиодот, - теперь не придумаю, что мне и делать! Последняя надежда лопнула...

   - Мне и самой досадно! - заметила Мелитина Петровна,

   - Неужели же у старухи и двухсот рублей не нашлось!..

   - Божилась и клялась, что нет...

   - Не поверю я ей...

   - А я - так верю...

   - Куда же она деньги девает?

   - Так, зря уходят... На монастыри, на попов, на нищих. Если бы у нее деньги были, она бы мне не отказала, потому что после знаменитого тришкинского процесса я в милостях у нее нахожусь.

   - Ты вечно шутишь, - перебил ее Асклипиодот с досадой,- а мне, право, не до шуток. Опять-таки повторяю, что никогда не поверю, чтобы у старухи не было денег. А просто ты не настойчиво просила... Не своя беда, а чужая!

   - Ах ты, бессовестный... Битых два часа упрашивала! В сочинения даже пустилась... Сочинила, что деньги эти мужу необходимы, что он болен, что он умирает, что при Бабиной главе ему ногу оторвало. Что же еще? Кажется, чувствительно,

   - Что же делать теперь! - как-то отчаянно вскрикнул он.

   - К отцу пристань.

   - Приставал уж...

   - Почему же ты раньше не позаботился... Дело-то ведь не шуточное...

   - Раньше, раньше! - перебил ее Асклипиодот. - В том-то и дело, что не хватило духа заговорить! Все сегодня, да завтра!.. Какой-то доброй минуты ждал... Вот и дождался!..

   - Бедненький! - подшутила Мелитина Петровна.

   - Сверх того не ожидал я, чтобы Скворцов отказал мне в отсрочке... Ведь я сам же открыл ему истину!.. Не напиши я, он и до сих пор не знал бы, кем именно были взяты деньги. Ведь я рассказывал тебе, как было дело. Была пирушка, все мы были более чем пьяны, ящик у стола был выдвинутая увидал пачку денег и взял двести рублей... Наконец, ведь он приятель мой... наконец, я ведь писал же ему, что деньги возвращу, чтобы он не беспокоился об них...

   - Почему же не возвратил?

   - А потому и не возвратил, что ждал все доброй минуты.

   И вдруг, переменив тон, он спросил:

   - А что будет за это?

   - Известно что...

   - А именно?

   - Одно наказание за кражу... тюрьма.

   - Да разве это кража!

   - А что же, по-твоему?

   - Но если женщине нечего было есть, если у нее ребенок умирал! Если не на что было дров купить, чтобы протопить и согреть холодную квартиру. Не крал я, а просто взял деньги и отдал их той, которой они были необходимы...

   - Целый роман! - перебила его Мелитина Петровна: - все есть: и угнетенная невинность, и голод, и холод, и больной, умирающий ребенок, и даже кража!..

   - Тебе смешно, а меня ждет позор!

   - Что же! И развязка романа не дурная... Но почему же позор?

   - Да ведь я вор.

   - В глазах одних вор, а в глазах других - рыцарь. Помилуй! Ради спасения своей Дульцинеи даже перед кражей не остановился. А ребенок-то этот твой был?

   - Перестань, ради бога... Право, мне не до шуток!

   - Я и не подозревала, чтобы ты мог быть таким нежным, таким ловеласом...

   Но Асклипиодот не слушал ее.

   - любопытно было бы знать, - говорил он как будто сам с собою: - зачем это становой к отцу поехал?..

   - Разве он у него?

   - Да.

   - Ты почем знаешь, - ведь ты целый день здесь скрываешься...

   - Письмоводитель приезжал сюда, и вот он-то говорил мне... Этот косолапый черт даже как будто намекает, что дело касается меня...

   - Ага! знает, видно, кошка, чье мясо съела!..

   - Поэтому-то я и домой не пошел... и не пойду...

   - Где же ты ночь-то проведешь?

   - Мир не тесен!

   И, немного помолчав, он добавил:

   - Уж не начал, ли Скворцов дела!.. В Москву не требуют ли!

   - И отлично! В Москве тебя никто не знает, отсидишь там свой срок и вернешься сюда как ни в чем не бывало...

   - Чист, как трубочист! - перебил ее Асклипиодот.

   - Умоемся, причешемся и ничего, сойдет! Люди нашего времени не особенно брезгливы, а воров, поверь мне, несравненно больше, чем честных людей, и если бы воры пошли войной на честных, то последние, конечно, были бы побиты жестоко! Успокойся, общество у тебя будет большое...

   - Как не стыдно смеяться...

   - Над несчастием ближнего, хочешь ты сказать? - перебила его Мелитина Петровна.

   - Именно над несчастием.

   - Кто же виноват... Я тебе предлагала... Сам отказался... А деньги были бы... Только бы телеграмму послать...

   - Нет уж, спасибо. На такую сделку не пойду...

   - Почему?

   - Уж я раз двадцать говорил тебе, почему...

   - К довольным принадлежишь, значит...

   - Не к довольным, а просто к робким...

   - Значит, весь мир гори в огне, лишь бы мой пирог испекся.

   - Храбрости не хватает...

   - Жалкий человек!.. Уж не службой ли земству думаешь принести пользу?

   - Думаю.

   - Слышала я, что тебе "место секретаря обещано"... Только в земство-то веру потеряла я, а в здешнее особенно...

   - Это почему?

   - Уж очень земцы-то хороши!.. Хлопотали о возобновлении смертной казни...

   - Кто же это?

   - Все ваш премьер, что с ключом-то ходит!.. Мужики обозлились на него и подожгли какой-то омет соломы... Вот он и хлопотал на земском собрании, чтобы ходатайствовать о наказании поджигателей смертной казнью... А прежде, когда мировой посредник был, говорят, либеральничал, всех крепостников восстановил против себя, общее их негодование возбудил!.. Даже стихи про него писали...

   И, проговорив это, Мелитина Петровна начала декламировать:

  

   Вам нужен не такой посредник мировой.

   Вам нужен, чтобы он, как прежний становой,

   С помещиком крестьян отнюдь не разбирал...

   А просто-напросто их драл бы, драл бы, драл...

  

   - А теперь этот либерал о смертной казни хлопочет. Вот как люди-то меняются. Итак, видишь ли! Ваше земство казнить собирается, а соседнее хлопотало, чтобы разрешили рабочих пороть... Ты запиши это в земскую хронику, будущий земец...

   - Теперь, пожалуй, и в земство-то не попадешь... Узнают про это поганое дело, и места не дадут...

   - Не дадут секретаря - ступай в адвокаты.

   - Хорош адвокат... из острога-то!

   - Зато на самом себе законы изучишь... Недаром же в какой-то французской книжонке, описывая познания одного адвоката, автор выразился про него так: "il connut le code, comme un voleur". {Он знал свод законов не хуже вора (франц.).}

   - Остроумно...

   И, помолчав немного, он прибавил;

   - Неужели же ты не можешь достать мне денег?..

   - Согласись на мои условия - и деньги будут высланы немедленно.

   - А без этого? - спросил Асклипиодот.

   - Без этого не будет ничего.

   - Но ведь это жестоко!

   - Зато справедливо... разве ты заслужил....

   Но в это время в кустах что-то хрустнуло, раздались чьи-то шаги, и Асклипиодот быстро вскочил на ноги.

  

  

   Немного погодя он бежал уже по дороге, ведущей в село Рычи. Бежал, поминутно оглядываясь, как бы боясь погони,- бежал, не разбирая дороги и к чему-то прислушиваясь. Так добежал он до моста, о починке которого хлопотал становой, как вдруг чуть слышный звук колокольчика остановил его. Асклипиодот замер и стал прислушиваться. Все было тихо, только колокольчик продолжал звенеть где-то. Наконец Асклипиодот сообразил, что колокольчик раздавался в стороне Рычей и что он приближался! "Уж не становой ли!" - мелькнуло вдруг в голове Асклипиодота, и первой его мыслью было скрыться под мост... Но не сделал он и двух шагов, как позади его выросла чья-то длинная фигура и подошла к нему. ~

   - Ах, это вы! - проговорила фигура.

   Асклипиодот обернулся и увидал перед собою Знаменского.

   - Откуда это? - Из Грачевки?

   - С чего это вы взяли?

   - Мне показалось... Вы так бежали... Уж не случилось ли чего?

   - Ничего решительно...

   - А я все здесь по камышам шатался...

   - Уж не крокодила ли искали? - спросил немного оправившийся от испуга Асклипиодот.

   - Именно!.. Подите же! не удается подсмотреть, и только!.. Утром ходил... наконец думаю: дай, ночью пойду!.. И все-таки нет ничего! Вы счастливее меня...

   - Однако знаете ли что! - перебил его Асклипиодот, прислушиваясь к приближавшемуся колокольчику: - пойдемте-ка под мост скорее.

   - Это зачем?

   - Да что вы, оглохли что ли! - вскрикнул Асклипиодот сердито: - не слышите разве колокольчика..-

   - По всей вероятности, это становой... Он у вашего батюшки был... И, знаете ли, вас зачем-то искали... По крайней мере ко мне приходила Видинвина узнать, не у меня ли вы сидите...

   - Пойдемте же, пойдемте же!.. - чуть не кричал Асклипиодот.

   - Зачем же?

   "Да ведь я вор!" - хотел было сказать Асклипиодот, но опомнился.

   - Встретиться не хочу с ним, - проговорил он.

   И крепко, судорожно схватив Знаменского за руку, он потащил его под мост. В это самое время подъехал и тарантас.

   - Стой! - крикнул становой. - Сотский, слезай, осмотри.

   Послышался прыжок и чьи-то торопливые шаги на мосту.

   - Ну, что? - кричал становой.

   - Ничего, вашескородие, - проехать можно еще. Только правее держаться надо, а то налево дыра...

   - Большая?

   - Большущая, вашескородие; лошадь пролетит - не зацепит!

   - Погоди, слезу.

   И Асклипиодот слышал, как становой, пыхтя и сопя и вместе с тем ругаясь, прошел по мосту, поддерживаемый сотским,

   - Ну, с богом! трогай!..

   Тарантас въехал на мост, и в ту же минуту мост заскрипел, заколыхался, застонал... Послышалось фырканье лошадей, крики сотского: "правей! левей!", понуканья ямщика, ругань стоявшего на берегу станового, и, наконец, осыпав спрятавшихся землей, соломой и навозом, тарантас проехал мост и, выбравшись на дорогу, остановился.

   - Благополучно-с! - доложил сотский становому и поспешил подсадить его в тарантас...

   - Трогай!

   И тарантас загремел, покатившись по гладкой, укатанной дороге, а Асклипиодот с Знаменским, осыпанные сором и мусором, вышли из-под моста и направились к Рычам.

  

  

   Между тем отец Иван, проводив станового, заглянул было в комнату Асклипиодота, но, увидав, что комната была пуста, а постель не тронута, воротился в кабинет, приказал постлать себе постель и лег спать. Сына отец Иван не видал со вчерашнего дня, а именно, с той минуты, когда тот бросился ему в ноги и просил "выручить". Читателю известно уже, что просьбы эти не особенно тронули отца Ивана. И действительно, мольбы сына не разжалобили его, а только раздражили, и, не будь он в душе добрым и любящим, он, под влиянием раздражения этого; не задумался бы даже проклясть сына. Но отец Иван только накричал, нашумел и прогнал сына с глаз долой. Однако по мере того, как дело принимало все более и более серьезный оборот, когда в руках его имелась повестка, вызывавшая Асклипиодота в суд, отец Иван невольно вспомнил эти слезы, и сердце его снова начало болезненно ныть и сжиматься. Ему стало жаль сына, хотя он и чувствовал, что если бы сын этот подвернулся ему теперь, в настоящую минуту, то он опять бы нашумел и накричал на него. Тем не менее необходимость ехать в Москву и как можно скорее повидаться с Скворцовым представлялась отцу Ивану все яснее и яснее, и он, наконец, порешил, что завтра же утром отправится в путь.

   Нечего говорить, что ночь провел он не особенно спокойно и, проснувшись, тотчас же поспешил заглянуть в комнату Асклипиодота, но комната попрежнему была пуста. "Уж не случилось ли чего с ним!" - подумал отец Иван и пошел разыскивать Асклипиодота. Он осмотрел конюшню, сеновал, погребицу; побывал в бане, помещавшейся на огороде, думая где-нибудь найти Асклипиодота. Но Асклипиодота нигде не оказалось, и отец Иван струсил не на шутку. Бледный и запыхавшийся, прибежал он в кухню и, увидав там старуху няньку, крикнул:

   - Да где же Асклипиодот?

   - А я почем знаю! - проговорила старуха, все еще сердившаяся на отца Ивана за его грубое обхождение с сыном. - Я уж и сама искала его повсюду, да нет нигде...

   - К дьякону, к дьячку ходила?

   - Нет, не ходила.

   - А к лавочнику, к фельдшеру?

   - И у них не была. Вечор ходила, а нынче нет. Еще бы не убежать! От этакого страха и крика на край света убежишь!

   Отец Иван, не дослушав ворчанья старухи, бросился вон из кухни и отправился на село разыскивать сына. Он побывал у дьякона, у дьячка, у лавочника, обошел трактиры, заглянул к фельдшеру, но Асклипиодот словно в воду канул. Наконец уже, зайдя к Знаменскому, он получил кое-какие сведения о сыне. Знаменский рассказал ему свою встречу с Асклипиодотом на мосту, и отец Иван немного успокоился.

   - Куда же он после-то отправился? - спросил он.

   - А уж этого не знаю, - ответил Знаменский: - он проводил меня вплоть до училища, я пошел домой, а он...

   - А он? - перебил его отец Иван.

   - А он - по направлению к вашему дому.

   Отец Иван возвратился домой, снова заглянул в кухню, обошел двор и, не найдя нигде Асклипиодота, приказал кучеру запрягать лошадей.

   Наконец часов в двенадцать дня возвратился и Асклипиодот. Он вошел через заднее крыльцо и, встретившись в сенях с старухой нянькой, спросил ее:

   - Ну, что отец?

   Старуха даже вскрикнула от радости, увидав свое детище.

   - Слава тебе господи, слава тебе царица Небесная... Где это ты пропадал, батюшка... с ног мы сбились, искамши тебя...

   - Что отец? - повторил Асклипиодот.

   - И отец все тоже... все село обегал сегодня, все мышиные норки осмотрел...

   - А теперь он какой?

   - А теперь его дома нет...

   - Где же он?

   - А в Москву уехал.

   Асклипиодот даже вздрогнул.

   - Как в Москву?

   - Так, в Москву.

   - Он сам тебе сказал это?

   - Сам.

   - Зачем?

   - А уж этого, батюшка, не знаю, а слышала только вечор, что становой советовал ему скорее в Москву ехать. "Поспеши, говорит, не мешкай, коли хочешь дело замять!" А уж какое дело... не знаю, батюшка...

   Асклипиодот обнял старуху, расцеловал ее и бросился в свою комнату. Он, достав лист почтовой бумаги, сел за стол и написал следующую записку: "Милая Меля! Дела мои приняли благоприятный оборот. Отец уехал в Москву и, судя по нескольким словам, подслушанным нянькой во время разговора отца со становым, поехал с целью замять какое-то дело... Так как в Москве у отца не может быть иных дел кроме моего, то и выходит, что он поехал именно по моему. Теперь меня беспокоит вчерашний случай. Я ужасно боюсь, не узнали ли нас? уведомь, пожалуйста, чем все это кончилось. Я так бежал, что теперь даже вспомнить смешно! А на мосту, вообрази, встречаю Знаменского... Дуралей этот шатался всю ночь по камышам, жаждая увидеть крокодила!.. Ну, да черт с ним! Если возможно, приходи сегодня в Рычи, хоть на почту например, а я постараюсь с тобою встретиться... Приходи, пожалуйста!"

   Вложив письмо это в конверт и тщательно запечатав, он бросился в кухню.

   - Няня! - крикнул он, - как бы письмо это переслать барышне грачевской?..

   - Отчего же не переслать? Можно! Послать батрака, и конец делу... Теперь мы хозяева в доме-то, что хотим, то и делаем!.. Наша власть!..

   - Так пошли его скорее.

   - Ты, батюшка, покушать не хочешь ли?

   - Ты прежде письмо отправь! Да строго-настрого закажи, чтобы передал его самой барышне, Мелитине Петровне, в собственные руки... Ну, ступай, ступай.

   И, повернув старуху за плечи, он чуть не вытолкнул ее из кухни.

   Немного погодя Асклипиодот сидел уже за столом и с жадностью пожирал приготовленный для него обед, а старуха нянька сидела рядом с ним и любовно, с улыбкой заглядывала ему в лицо, причитывая нараспев;

   - Кушай, батюшка, кушай!.. Кушай, родименький мой, ласковый!.. Уж и поплакала я за эти дни-то... Кушай, батюшка, кушай!..

   Но Асклипиодот, вряд ли обращал внимание на причитания старухи. Он был слишком счастлив! Открытое лицо его, опушенное маленькой бородкой и окаймленное рассыпавшимися кудрями, дышало довольством. Он съел тарелку жирного борща, съел студня с хреном, добрый кусок жареной баранины с зелеными, свежими огурцами, выпил кружки две холодного, прямо со льда принесенного, квасу и, расцеловав старуху за хлеб за соль, пошел спать в свою комнату.

  

  

   В то же самое утро, только что Анфиса Ивановна проснулась, как в спальню к ней вошла Домна и объявила, что ночью что-то приходило в сад и что садовник. Брагин, не желая более жить в таком страшном месте, просит сегодня же расчесть его. Анфиса Ивановна, только чтобыло успокоившаяся, даже обмерла со страха и не заметила, как псалтырь вывалился у нее из рук. Домну била лихорадка. Позвали Брагина. Он вошел в комнату мрачный и нахмуренный, а более всего перепуганный.

   - Что такое еще случилось? - чуть не со слезами спросила Анфиса Ивановна.

   - Я и сам не знаю, что! - проговорил Брагин: - но только оставаться у вас я более не могу. Я таких страхов никогда не видывал.

   - Да что такое? - говори ради бога.

   - А вот что. Должно быть, этак часу в первом ночи, вышел я из своей сторожки, и послышалось, как будто что-то шумит в кустах сирени. Я стою и слушаю... Шум раздавался, и вместе с тем слышался как будто какой-то шепот, словно как кто шипел, и треск сухих сучьев. Я подумал себе: беспременно крестьянские ребятишки пришли малину воровать либо смородину; дай, думаю, изловлю хоть одного. Воротился в сторожку, обул валенки, взял дубинку и пошел. Около сирени остановился, слушаю, все тихо, ничего не слыхать. А ночь была темная, хоть глаз выколи. Я пошел по дорожке к малине, как вдруг направо от меня что-то блеснуло. Я остановился, смотрю, а напротив меня, в кустах-то, два огненных глаза, да прямо так на меня и смотрят... Я так и присел, да как крикну караул... и в ту же секунду глаза потухли, и по кустам пошел такой треск и шум, что я отродясь такого не слыхивал.

   - Крокодил! - в один голос вскрикнули старухи.

   - Так ты его видал? - спросила Анфиса Ивановна.

   - Я только видал два огненных глаза.

   - А когда ты закричал караул, ты видел, как он бросился?

   - Я вам говорю, что ночь была темная, а шум я слышал, а потом, немного погодя, я слышал, как затрещал плетень, как будто кто-нибудь через него перепрыгнул... На крик мой прибежал Карп с колотушкой. Я рассказал ему, как было дело, но только что отошли мы с ним от этого места, как в акациях опять послышался треск... Тут уж мы давай бог ноги и прямо в людскую.

   - Это непременно крокодилы, и, непременно самка с самцом! - проговорила Анфиса Ивановна. - Кажется, Знаменский говорил мне, что об эту пору они кладут яйца... Ты не смотрел, яиц там не было?

   - Утром мы все туда ходили, но ничего не нашли.

   - И никаких следов не заметно?

   - Какие же могут быть следы... Трава, точно, была помята, а следов никаких... А вот плетень, точно, погнут, и как раз на том самом месте, откуда раздался треск. Воля ваша, Анфиса Ивановна, а вы меня разочтите, я у вас не останусь.

   Анфиса Ивановна чуть не со слезами на глазах принялась упрашивать Брагина не покидать ее, объяснила ему, что только на него одного и надежда, так как он человек военный, доказавший на службе свою храбрость, и дело кончилось тем, что Брагин расчувствовался и решился остаться, с тем, однако, непременным условием, что спать он будет не в садовой сторожке, а в людской, вместе с другими.

   Как только Анфиса Ивановна оделась, так в ту же минуту, не помолившись богу, отправилась рассказать о случившемся племяннице, но комната ее была заперта, и Мелитина Петровна спала самым безмятежным сном.

   В это самое время к экономке Дарье Федоровне, сидевшей в своей комнате, вошел Иван Максимович и, помолившись на образа, перед которыми теплилась лампадка, присел на сундук.

   - Насчет говяжьих делов пришел справиться, - проговорил он. - Корову зарезал ухорокую - оторви хвост! Сорок - пятнадцать дал.

   - Уж не знаю, нужна ли говядина-то! - сказала экономка.

   - Кухарка говорила, что вся похарчилась.

   - Коли похарчилась, так, значит, вези.

   - Насчет задку, а то, может, и передочка ничего?

   - Нет, заднюю часть, самую лучшую.

   - Говядина и толковать нечего - первый сорт, из Петербурга, с овцу... Постом, и то не грех есть... Ну, а насчет крокодилов-то, как дела идут?

   Дарья Федоровна махнула рукой и рассказала все случившееся ночью.

   - Вот где греха-то куча! - проговорил Иван Максимович, заливаясь смехом. - Вот так с волком двадцать!..

   - А у батюшки-то, отца Ивана, - начал он немного погодя, - вчера насчет полицейского занимались, сам становой на ухорской тройке приезжал!..

   - Что еще случилось?

   - Насчет, вишь, петербургского-то! Скорпион, что ли, он прозывается, сын-то его...

   - Ну?

   - Письмоводитель рассказывал... Вишь, парень-то в Москве с приятелем жил на одной квартире... ну, и занялся по слесарному мастерству, насчет, значит, замочных делов, да и того... на чугунку и марш!.. Приятель-то спохватился, а денег-то нема.

   - Неужто украл? - спросила Дарья Федоровна.

   - Украсть, значит, не украл, а так, выходит, по-приятельски, по карманной части занялся, а чтобы там в Москве не получить насчет шейного или затылочного, он сюда тягу... А из Москвы-то по почтовому отделению бумагу с овцу прислали, читали, вишь, всю ночь и то до конца не дочитали... а как только рассветало, уж отец Иван в Москву, да денег с собой, Вишь, с волком двадцать взял. Вот где греха-то куча!.. Насчет, значит, тушения поехал хлопотать, чтобы ухорский-то по острожному департаменту не угодил...

  

  

   Возвратясь с Рычи, Иван Максимович зашел в лавку Александра Васильевича Соколова и передал все слышанное им от Дарьи Федоровны. Не прошло часа времени, как в Рычах всем уже было известно, что в саду Анфисы Ивановны прошлого ночью садовник Брагин видел двух крокодилов, самца и самку, собиравшихся класть яйца. Весть эта дошла и до г. Знаменского, успевшего уже кое-что прочесть из полученных от Вольфа книг, и хотя относительно ловли крокодилов он ничего подходящего к делу не почерпнул, но тем не менее, обдумав серьезно предпринятое им, он составил довольно подробный план действий, каковым и порешил руководствоваться. Он убедился, что способы, до сего времени употреблявшиеся им для поимки крокодила, не достигали цели и потому оказались неприменимыми. Мужики, которых он обыкновенно приглашал, под конец напивались всегда до того, что теряли всякое сознание и забывали не только про крокодила, но даже не понимали, что именно творилось с ними самими!.. Следовательно, чтобы достигнуть цели, необходимо было продумать что-нибудь другое: подыскать людей, которые относились бы к делу с подобающею серьезностью и которые не напивались бы до положения риз. Только тогда, при такой обстановке, можно будет ожидать благоприятных результатов.

   Как только г. Знаменский додумался до этого, так в ту же минуту вспомнил недавно прочтенную им в "Сыне отечества" статью об ученых обществах Германии, Англии и Франции. Он вспомнил, что нечто подобное происходило на съездах немецких естествоиспытателей; что ежегодные съезды эти стали же более и более принимать характер увеселительных собраний, так что специальная цель, в сравнении с празднествами, играла лишь незначительную роль. Поэтому сделалось необходимым устроить отдельные частные съезды, посвященные какой-нибудь отдельной отрасли естествознания, и пригласить к этому делу людей серьезных и любящих науку. Каких результатов достигло этим общество естествоиспытателей, ясно доказывает происходивший в университетском городе Иене, над председательством профессора Цителли, из Мюнхена, съезд немецких антропологов и геологов. Ни Вирхов из Берлина, ни Декен и Шафгаузен из Бонна, ни Фрас и Хельдер из Штуттгарта, ни Кольман и Иоганнес Ранке из Мюнхена, никто из них на съезде этом не помышлял об увеселениях, а напротив, со всею энергией преследовали предпринятую ими на себя задачу. Итак, ясно, что следует воспользоваться примером немецких ученых, образовать общество с известною целию и выбрать членами этого общества людей более или менее благоразумных.

   Разобрав и обдумав эту мысль, г. Знаменский отправился осуществлять ее в лавку Александра Васильевича Соколова. На счастье г. Знаменского, вся интеллигенция села Рычей как раз была в то время в лавке и беседовала о появившихся в саду Столбиковой крокодилах. Тут был и фельдшер Нирьют, и известный капиталист Кузьма Васильевич Чурносов, Иван Максимович, ветеринар Капитон А