Рекемчук Александр Евсеевич - Время летних отпусков

stify">   Он меня тоже очень любит и уже немного ревнует, но я стараюсь не давать ему для этого никакого повода. Прямо отсюда мы поедем к нему в Липецк, где живут его мама и сестренка. Ведь я их еще не знаю, и они меня еще не знают. А письмо мы уже послали. Оттуда, из Липецка, я одна поеду к нам в Унь-Ягу, чтобы рассчитаться и забрать вещи. И опять вернусь к Васе. Мне очень жалко будет с тобой, Светланочка, расставаться. И даже Унь-Ягу жалко. Но ведь из-за этого нельзя отказываться от своего счастья.

   Светланочка, ты, может быть, подумаешь, что я очень легкомысленная, потому что так быстро вышла замуж. Я тоже, конечно, понимаю, что надо было хотя бы месяц с ним просто так походить. Но, понимаешь, у него до конца путевки оставалась одна неделя, а у меня тоже отпуск заканчивается. И вот он уехал бы к себе в Липецк, а я к себе в Унь-Ягу, и мы могли бы больше никогда не встретиться. Но мы очень друг друга полюбили и решили, что нельзя терять свое счастье. Поэтому нам нельзя было откладывать.

   Я не знаю, застанет ли тебя это письмо, потому что ты ведь тоже собиралась уезжать в отпуск. Но я на всякий случай пишу, чтобы ты знала, когда вернешься. Ведь у меня больше никого нет, кроме тебя и Васи.

   Я очень желаю тебе, Светланочка, тоже в ближайшее время выйти замуж и быть такой же счастливой, как я.

   Целую тебя -

   Светлана сунула письмо обратно в конверт с расчесанными пальмами и синим морем.

   "Смешная..." - подумала она.

   И заплакала.

   Она плакала долго. Не открывая глаз. Слезы пробивались сквозь ресницы и текли сначала медленно, а потом быстро. Они скатывались по щекам и со стуком падали на подоконник. Одна слеза, другая, третья...

   И вдруг они, эти слезы, зачастили, забарабанили по оконным стеклам, по крыше, по земле...

   Светлана от удивления перестала плакать и открыла глава.

   За окном лил дождь. Первый дождь нынешнего, запоздалого лета.

   Так наступил август. Явился август.

   Он окатил все вокруг дождями. Омыл листву и хвою. На деревьях к тому времени так густо и плотно лежала пыль, что сначала дождевые капли пробили в той пыли яминки. Потом по листьям пошли грязные потеки. И уж только потом листва берез и осин задышала свежестью.

   Так же и трава: запорошенная пылью, чахлая, сухая, она сперва предстала забрызганной грязью, но затем в щедрых струях ливня очистилась, посвежела и буйно пошла в рост.

   Да и дожди августовские, к счастью, лились не беспрестанно, а в строгом порядке, будто на заказ. Ночью блеснет неяркая молния, рокотнет дальний гром, первые капли тронут окошко - и вот уже вода весело играет в желобах.

   Спишь и даже сквозь сон слышишь: хороший, добрый дождь.

   А поутру небо сине и чисто. Солнце ярится. Капелью и птичьим щебетом сверкает лес.

   Благодать. Теплынь. Наконец-то дождались его - настоящего лета - и на Севере.

   Именно в эту пору по окрестной тайге уродилось неслыханное количество грибов и ягод.

   Все население Унь-Яги, стар и млад, повадилось ходить в лес по грибы и по ягоды. Индивидуально ходили, а также коллективно - по линии месткома. И если малину, голубику таскали из лесу ведрами, то уж грибы оттуда вывозили даже на грузовых автомашинах - полные кузова.

   Для несеверных жителей такие масштабы, конечно, диковинны и могут вызвать недоверие. Но для нас, северян, это в порядке вещей. Если случится в году настоящее лето - то очень даже запросто можно вдвоем либо втроем нагрузить за день полный самосвал грибов.

   Воскресным утром Светлана и Глеб тоже отправились в лес по грибы.

   Они шли по лесной дороге. Солнце еще не поднялось над тайгой, а только слепяще сквозило в переплетениях узловатых веток.

   Глинистая поверхность дороги, не просохшая после ночного дождя, сверкала отлакированной гладкой корочкой. И вся эта поверхность - вдоль и поперек - была расчерчена тонкими линиями. Линии прихотливо извивались, пересекали одна другую, прерывались, будто уходя в землю, и возникали опять.

   Светлана уже не первый раз видела поутру, после дождя, эти нежные линии на земле и все не могла понять, откуда они берутся.

   - Это что, Глеб? - спросила она.

   - Где? - остановился Глеб и глянул себе под ноги.

   - Ну вот... Видишь?

   - А-а, - наконец увидел Глеб. - Это от дождевых червей. Ползали они тут ночью.

   Светлана возмущенно фыркнула.

   Потом они свернули на просеку, а с просеки в лес.

   В лесу еще было прохладно и сыро после дождя. Но уже от земли, от палой листвы и хвои, от стволов и сучьев струился пар. Маленькие стоцветные радуги перекинулись над влажными ложбинами. Тонкие нити лесной паутины унизаны каплями воды, испаряющимися на глазах.

   - Ну, теперь, Ланочка, смотри в оба! - скомандовал Глеб и нагнулся. Нагнулся, выпрямился и показал Светлане подосиновик: белая толстая ножка, бархатная шляпка с плотно прижатыми к ножке полями. Вокруг мокро, а гриб cyx. Они, подосиновики, всегда сухие. В отличие с скользких маслят.

   - Какой... важный, - сказала Светлана, повертев гриб. И положила его в свою корзину.

   Теперь она старалась идти впереди Глеба, чтобы не ему, а ей первой замечать грибы. Она шла впереди Глеба и и осторожно всматривалась в лежалый хлам под ногами - не мелькнет ли где бархатная головка. Раздвигала пышные перья папоротника...

   А Глеб Горелов шел за ней по пятам, то и дело нагибаясь: гриб, еще гриб.

   - Но ведь это мои! - сердилась Светлана. - Пpocто я не заметила. И вообще... ты иди где-нибудь в стороне.

   - Ладно, - усмехнулся Глеб. - Мне все равно.

   И он пошел стороной, нагибаясь время от времени с перочинным ножом.

   А Светлана шла другой стороной, заглядывала под каждый куст и хмурилась, если там ничего не обнаруживала. Но ее самостоятельность была вскоре вознаграждена. У старого пня торчал гигантский гриб, какого, конечно, Глебу ни за что не найти. Поля его шляпы не были трусливо прижаты к ножке, а по-ковбойски лихо заламывались кверху. Светлана насилу выдернула из земли это чудо природы.

   Потом ей попались еще несколько грибов самой разнообразной расцветки и формы, попалась грибная ножка, срезанная кем-то слишком высоко, и маленький гриб, к шляпке которого приклеилась сосновая иголка.

   Словом, когда у крутого склона оврага Светлана и Глеб повстречались, она с торжествующим видом поставила перед ним корзину.

   - Та-ак... - сказал Глеб, присаживаясь на корточки у корзины. - Так...

   Первым делом он извлек оттуда гриб-великан в ковбойской шляпе, разломил шляпу пополам, брезгливо наморщил нос, потом надломил ножку и швырнул чудо природы подальше - так, что оно разлетелось вдребезги.

   Следом полетели ярко-красные, бледно-желтые, фиолетовые и серые грибы - тонконогие, решетчатые и, по мнению Светланы, очень съедобные.

   - А этот хорош, - смилостивился наконец Глеб, отыскав маленький гриб с приклеенной к нему иголкой. И положил его обратно в корзину. - Это белый!

   У самого Глеба ведро уже было почти полно. Но он не хвастался своей добычей. Потому что грибы - это вообще не занятие для мужчины. Это не охота и не рыбная ловля. Так, забава.

   - Белый гриб? - воспрянула духом Светлана. - Моя мама очень любит суп из белых грибов.

   - А ты?

   - Я равнодушна. Но мама любит... Вот и чудесно: насушу мешок грибов и повезу маме.

   Она решительно зашагала по лесу, больше не оглядываясь на Глеба.

   Здесь, в лесу, порядок времени иной. Часы идут медленнее. Потому что каждая минута наполнена вниманием, обогащена впечатлениями. Но все-таки часы идут.

   И на смену утренней, дождевой и росной свежести пришли духота, жара. Солнечные лучи уже отвесно пронизывали кроны деревьев. Земля испещрена золотистой рябыо. И на сосновых стволах опять сделались прозрачными, потекли длинные слезы живицы...

   Идти и дышать было уже не так легко и не так свободно. Вымокшие в росе туфли теперь ссохлись, покоробились и давили ноги. Накалилась и жгла тело прорезиненная ткань плаща. Резала плечо тяжелая сумка с хлебом, сыром и - всякой иной снедью, захваченной из дому.

   Светлана сняла плащ, плотно завернула в него сумку (чтобы не наползли букашки) и сложила все это у подножия высокого кедра. Приметила место: рядом с кедром, сильно наклонившись набок, почти падая, росла береза, и ее ствол резкой белой линией перечеркнул темную чащу.

   Теперь идти было веселей, дышать легче. А веселому человеку всегда улыбается счастье.

   И Светлане улыбнулось счастье.

   На шелковистой полянке, огороженной четко по кругу колоннадой берез, она едва не наступила на замшевую шляпку гриба, спрятавшегося в траве. А когда Светлана наклонилась сорвать его, она увидела рядом еще одну шляпку и еще одну. Отсюда же - руку протянуть - маячили еще три аккуратные шляпки. За ними обнаружилось целое семейство грибов. А потом - сплошная россыпь. И все как на подбор: коренастые, плотные, молодцеватые... Это была не лужайка, а золотое дно!

   Светлана уже не нагибалась и не вставала, а ползала па коленях, переставляя корзину, которая делалась все тяжелей и тяжелей.

   Когда выяснилось, что лесная полянка обобрана начисто, Светлана отправилась дальше - искать другую полянку. И вскоре нашла неподалеку. Там тоже - оказалась пропасть грибов. Отличных белых грибов. Там тоже трава была так шелковиста и густа, что не хотелось подниматься с колен, а наоборот - тянуло опрокинуться навзничь, раскинуть руки и, позабыв обо всем на свете, жмуриться на солнце.

   Но уже корзина была полна. И охотничий азарт иссяк. К тому же Светлана вдруг почувствовала, что очень голодна: ведь не успела даже позавтракать.

   Она не торопясь пошла обратно. Прямиком - туда, где оставила плащ и сумку у подножия старого кедра. По дороге ей то и дело попадались теперь грибы, будто выскакивали прямо из земли, лезли в руки, но Светлана уже не обращала на них внимания и равнодушно проходила мимо. Хватит.

   Она шла очень долго. Вероятно, не меньше получаса шла она по лесу, а накренившаяся береза, по которой она приметила место, почему-то не появлялась. Наконец она увидела эту березу - белый косой росчерк на темном фоне. Но, подойдя, Светлана обнаружила, что береза эта совсем не та - другая береза, тоже падающая. Рядом с ней не было кедра, не было ее вещей.

   Значит, она шла не в ту сторону. Заблудилась... Какая досада.

   Нет, Светлану не особенно напугало то, что она заблудилась. Не так уж глухи леса окрест Унь-Яги. С минуты на минуту она обязательно выйдет к какой-нибудь буровой и там сразу сориентируется. Но так можно слишком далеко забраться в лес, а потом - идти домой до самого вечера.

   Кроме того, не очень это умно - потерять в лесу новый плащ и сумку. А в сумке - хлеб, сыр, бутылка с кофе. Как хочется есть!

   - Гле-еб! - закричала погромче Светлана.

   "Хле-еб..." передразнило эхо.

   Эхо прокатилось по лесу - дальше, дальше и рассыпалось, затерялось.

   "Известная история... - усмехнулась Светлана. - Заблудившийся человек и безжалостное эхо. Вот уж будет для Глеба повод поиздеваться..."

   - Гле-еб! - снова крикнула она, сложив ладони рупором. - Э-э-э!

   Никто не отвечал. Но ведь не могла же она уйти так далеко, что ее даже не слышно! И со стороны Глеба это просто свинство - забыть о ней... Все-таки пошли за грибами вместе, вместе нужно и возвращаться домой.

   - Гле-еб!..

   Что ж, делать нечего. Светлана пошла по лесу. Прямо - куда глаза глядят. Теперь уж ей сделалось по-настоящему досадно и грустно. Заблудилась. Потеряла вещи: ну, вещи - бог с ними. Потеряла Глеба. И оказалась в лесу одна. Вот так ей и придется брести по лесу, может быть, дотемна. И так вот по-дурацки складывается вся ее жизнь: всегда оставаться одной.

   Ветер-верховик пронесся плотной волной по-над лесом, качнув деревья. Светлана вдруг решила, что нужно крикнуть по ветру - тогда ее голос долетит дальше.

   - Гле-е-еб! - изо всей мочи закричала она.

   - Что?

   Она порывисто обернулась.

   Глеб подходил к ней - неторопливым, усталым, но уверенным шагом. В одной руке он нес ведро с грибами, а под мышкой - ее плащ, туго спеленатую сумку.

   - Глеб! - вырвалось уже тихо и благодарно.

   Светлана бросилась к нему навстречу: Глеб, уронив на землю ведро и сверток, подхватил ее и крепко прижал к груди, обнял за плечи.

   - Заблудилась?

   - Да... Чуть не заблудилась.

   И Светлана рассмеялась, не отводя его рук, не отстраняясь от него.

   Глеб тоже весело смеялся и, перемежая смех, целовал ее. Целовал, наклоняясь к ее губам. И опять смеялся...

   Смеялась и Светлана. И она слишком поздно заметила, что Глеб уже не смеется, а тяжело и прерывисто дышит. Что губы его становятся шершавы, а руки жестоки.

   - Глеб... - пожаловалась она ему на эти руки. На эти губы пожаловалась ему: - Глеб...

   И, когда Светлана очнулась, возле самого ее лица, возле самой щеки, влажной от слез, у самых ее глаз, наполненных маревом, курчавились тонкие стебли, покрытые округлыми листками с кожаным глянцем. А меж листьев, на еще более тонких стеблях клонились к земле бусинки ягод. Рдела брусника.

   - Ну, пожалуйста, Светлана Ивановна! Очень вас просим... Шурочка будет так рада.

   Впервые бухгалтер Бородай явился в кабинет заведующего промыслом без сатиновых нарукавников. Наверное, специально снял их. Чтобы подчеркнуть таким образом неофициальность своего визита. А именно - он явился приглашать Светлану в гости. У его жены сегодня день рождения. Она сегодня именинница - Шурочка.

   - Будут только свои. Люди очень приличные, - все настаивал, убеждал Бородай. Улыбался искательно и чуть фамильярно. А потом в его голосе послышалась даже угроза. - Вы нас очень обидите отказом, Светлана Ивановна. Кровно обидите...

   Бородай наседал, не давая и слова ответить. Зачем? Ведь она не возражает, не отказывается.

   - Спасибо. Я приду, - сказала Светлана.

   - Придете? Вот замечательно. Шурочка будет так рада. Сейчас я объясню, как нас найти. Ведь вы у нас еще ни разу не были!

   "Но ведь вы меня раньше и не приглашали..." - промолчала Светлана.

   Однако она и на самом деле не видела причин отказываться от этого приглашения. Оно даже польстило ей, как всегда льстит одинокому человеку внимание семейных людей.

   После работы Светлана отправилась в поселковый магазин "Смешторг" ("смешная торговля" - в расшифровке унь-ягинских остряков).

   Ничего смешного в этом магазине, конечно, не было. Наоборот, здесь отлично знали, что имеют дело с покупателем солидным и денежным. Вот почему в этой торговой точке витрины слева были заставлены шампанским и ананасами (консервированными), а витрины справа завалены черно-бурыми лисицами, коврами ручной выделки и палехскими шкатулками.

   Все это с течением времени раскупалось. И тогда в "Смешторг" опять привозили горжетки из чернобурок, ковры ручной выделки и федоскинские шкатулки.

   Кроме того, здесь можно было купить колонковую шубу пятьдесят шестого размера, алюминиевую складную байдарку и полный оркестр духовых инструментов. Но эти товары пользовались меньшим спросом.

   Светлана долго раздумывала, что бы ей выбрать в подарок Бородаевой жене. И после долгих колебаний купила китайский термос с цветами и птицами.

   - Какая прелесть! - сказала Шурочка, когда гостья, еще в передней, вручила ей этот термос. - Спасибо, большое спасибо...

   Шурочка была тоща и задумчива, стрижена под девочку - с челкой. Глазастая такая. Голос у нее низкий, грудной, со вздохом. Она расцеловала Светлану в обе щеки.

   - Какая прелесть!.. - нарадоваться не могла на Светланин подарок Шурочка. И унесла китайский термос в спальню, где уже стояли три таких дареных термоса - с цветами, птицами и запасными колбами.

   - Милости прошу к нашему шалашу! - расшаркивался Бородай.

   - Знакомьтесь, пожалуйста... Вы знакомы? - снова появилась Шурочка.

   Да, кое с кем Светлана уже была знакома. Например, с Глебом Гореловым, который сидел в углу и смотрел семейный альбом: голую Шурочку в шестимесячном возрасте и самого товарища Бородая в кругу однокашников по бухгалтерским курсам (третий ряд, четверый слева). Так уж принято, чтобы гость, явившийся в дом впервые, смотрел семейные фотокарточки.

   Еще здесь были завмаг "Смешторга", завгар, жена Кузьминского, находящегося на излечении после операции, и какие-то незнакомые Светлане люди, которым Шурочка "тыкала" - родственники, должно быть.

   Все они встретили Светлану хорошо. Улыбаясь. Улыбнулся ей и Глеб - исподлобья.

   Комната, в которой собрались гости, была розовая. Розовые обои. Мягкая тахта с розовыми подушками. Картинка: розы на фоне моря. Именинница Шурочка - в розовом.

   Так хорошо, и тепло, и покойно сделалось на душе Светланы, когда она вошла в эту комнату. И она пожалела даже, что не бывала здесь раньше.

   - К столу, к столу! - бросил клич Бородай.

   Светлана уже собралась было, как и все остальные, последовать этому призыву и уже за спинку стула взялась, но тут к ней подошла Шурочка, мягко обвила талию и повела во главу стола, к тому почетному месту, где обычно сажают новобрачных и юбиляров.

   А с другой стороны Бородай, решительно обхватив за плечи Глеба Горелова, вел его к тому же почетному месту.

   "Зачем это? - смутилась Светлана. - Зачем?"

   Но спорить было неудобно. И она, очутившись рядом с Глебом, сказала - будто ему в отместку, будто он виноват:

   - Тем лучше. Пить не позволю.

   - А есть позволишь? - съязвил Глеб.

   - Да. Только не жадничай.

   Но как тут было не жадничать? Именинный стол Шурочки Бородай ошеломил всех. Даже смешторговского завмага. Ну, ладно, ветчину, сардины, копченого окуня и дефицитную столичную водку он вчера собственноручно вынес Бородаю с заднего крыльца магазина. Но откуда взялась кетовая икра? Каким чудом оказались на столе крабы? Как могли появиться в Унь-Яге в середине августа спелые помидоры?

   Даже завмаг этого не знал. Зато знал завгар. Это он помог Шурочке Бородай подстеречь на дальнем полустанке московский поезд. А когда на следующем полустанке Шурочка, с корзинами и свертками, выпрыгнула из вагона-ресторана - там уже ее ждала другая машина.

   - За новорожденную!.. За Шурочку!.. За именинницу!

   Все подняли рюмки. Один только Глеб Горелов не поднял: он смотрел на свою рюмку растерянно и скучно.

   - Глеб Владимирович, что же вы?.. - всполошились за столом. - За здоровье хозяйки!

   - Одну, - разрешила Светлана.

   Все дружно выпили.

   И тогда с места встал Бородай. Он сказал:

   - Дорогие друзья! Я предлагаю тост за здоровье Светланы Ивановны Панышко. За ее успехи в работе и личное счастье...

   Тут все перестали закусывать, зашумели, захлопали в ладоши.

   "Зачем это? - смутилась Светлана. - Зачем?..."

   - Минуточку, я еще не кончил... - стучал по тарелке ножом хозяин. - За минувшие два месяца мы смогли по-новому узнать нашу Светлану Ивановну, оценить ее настойчивость, техническую смелость. На наших глазах, друзья...

   "Зачем это... Зачем?" - ежилась Светлана.

   Может быть, это просто насмешка? Одна из комедий, которые привык разыгрывать Бородай? Не похоже. Впервые ей кажется, что этот человек говорит искренне, от души и даже взволнованно.

   И слова, сказанные Бородаем, ей приятны. Разве он сказал неправду? Разве уж так ничего-ничегошеньки не сделала она для Унь-Яги?.. И потом: как давно никто не пил за ее здоровье, за ее успехи, за ее личное счастье. Пялить на нее глаза - исподтишка, влюбленно или ревниво - это умели многие. А вот проявить внимание, настоящее человеческое внимание, - это никому не приходило в голову. Даже Глебу...

   Она благодарно улыбнулась Шурочке Бородай, самому Бородаю, остальные гостям. И кивнула Глебу, когда он протянул рюмку - чокнуться с ней:

   "За тебя, Ланочка".

   Ей было очень хорошо в этой комнате, за этим столом, среди этих улыбающихся людей. Потеплело в груди. И так легко кружилась голова.

   А дотом Бородай включил радиолу, подскочил к Светлане и пригласил ее танцевать. Глеб Горелов пригласил Шурочку. Завмаг - завгарову жену, а завгар - жену Кузьминского. И все стали танцевать фокстрот: резво так носились вокруг стола, толкали друг друга, извинялись, хохотали и толкались опять.

   - Очень тесно у нас, - пожаловалась Шурочка Светлане через Глебово плечо. - Извините, но у нас так тесно.

   Да, у Бородаев, конечно, не было простора для танцев. В этом Светлана убедилась, когда Шурочка увела ее в другую комнату, в спальню: отдышаться, поправить прически, пошушукаться. Половину спальни занимала громадная кровать, другую половину - громадный шкаф.

   - Тесно у нас, - опять пожаловалась Шурочка, глядя на Светлану задумчиво и нежно из-под челочки. - Повернуться негде.

   - Да, - согласилась Светлана. - У вас маленькая квартира. Но такая уютная.

   - Тесно очень... - плаксиво надула губки Шурочка. Надула губки, обвела их помадой. И тут плаксивое выражение исчезло с ее лица - на лице появилось озабоченное, деловое выражение: - Светлана Ивановна, дорогая... Я хочу с вами серьезно поговорить. Можно сейчас?

   - Ну, конечно.

   - Светлана Ивановна, милая... Брызгаловы переезжают на Джегор: ему там уже дали квартиру, и он забирает семью.

   - Когда?

   - Завтра... Остается домик. Вы знаете брызгаловский домик?

   Светлана знала этот домик. Он стоял в самом центре поселка: светлого кирпича, крытый огненной черепицей, с застекленной верандой, сплошь увитой плющом, воротца - дугой, домик с водяным отоплением и газом, с телефоном и ванной. Этот домик был выстроен персонально для Брызгалова еще в ту пору, когда Унь-Ягинский промысел давал восемьдесят процентов всей трестовской добычи, а Джегора в помине не было.

   - Да, хороший домик, - ответила Светлана. - Значит, Брызгаловы завтра уезжают?

   Шурочка придвинулась к ней, зашептала:

   - Милая, отдайте нам этот домик. Ну, пожалуйста! Ведь все равно кого-то в нем поселят. Отдайте! Мы сделаем из этого домика конфетку. Лучше, чем здесь. А другие - только загадят. Ну что вам стоит? Вам стоит только сказать: ведь это в вашей власти...

   Домик под огненной черепицей. Вьюнок на веранде. Воротца - дугой

   - Господи... - облегченно вздохнула Светлана. - Как хорошо, что вы мне об этом сказали. А мы головы ломаем: где найти помещение для детского сада? Оказывается, брызгаловский домик освобождается. Лучше и не придумать!.. Как хорошо... Вы знаете, наши работницы из-за этого вынуждены...

   Из-под челочки, как сверла, впились в нее два кошачьих глаза. Зеленые, мерцающие. И, как у кошки, они вдруг погасли. Отворился алый мазок губ, меж губ сверкнули мелкие, острые кошачьи зубки - улыбка.

   - Извините, меня зовут, - прошептала Шурочка и выскользнула за дверь.

   А когда Светлана вышла вслед за ней, Шурочка уже вальсировала с Бородаем, торопливо рассказывая ему. О чем? Догадаться нетрудно.

   Теперь завгар кружил в вальсе завмаговскую жену, а завмаг - жену Кузьминского. Кружились родственники. Кружилась в радиоле пластинка. Кружился абажур, задетый чьей-то головой...

   А за столом один-одинешенек сидел Глеб Горелов и сосредоточенно смотрел в свою рюмку. Волосы его уже взмокли и прилипли ко лбу. Плечи обвисли. Пьян.

   Вот к нему подсел Бородай. Дружески возложил руку на обвисшие эти плечи. Налил коньяку. Спросил о чем-то. Глеб с трудом поднял подбородок и обвел комнату осоловелым взглядом. Взгляд его секунду задержался на Светлане. Но подбородок снова качнулся вниз.

   Бородай опять спросил. Глеб ответил. Тогда Бородай еще ближе, еще плотнее придвинулся к Глебу. Налил ему еще. И еще спросил... Глеб самодовольно ухмыльнулся, молодецки откинулся к спинке стула и... что такое изобразили его руки?

   "О чем они говорят?"

   А бул дыдл дадл дыдл дудл...

   вдохновенно и неистово рычало теперь чрево радиолы.

   А бул дыдл дудл да ди да...

   Под эту новую пластинку пошли танцевать завмаг с завгарам: ухватившись друг за друга, они по-медвежачьи топтались на месте, и это им обоим очень нравилось, и они оба тряслись от смеха.

   На тахте завмаговская жена шепталась с завгаровской женой, а чуть подальше - Шурочка с женой Кузьминского. Бородай и Глеб пили коньяк.

   А Светлана все стояла у стены, прислонясь к стене, и не знала, куда же спрятать ноги, которые норовили ей оттоптать завмаг с завгаром.

   Было накурено. Был уже час ночи.

   "Может быть, уйти домой?"

   Светлана вышла в переднюю. Вышла на крыльцо. Услышала шаги сзади: кто-то догонял ее. Сейчас будут силой тащить обратно, уговаривать, не пускать...

   Но сзади только захлопнулась дверь. И лязгнул засов.

   Ее разбудил стук.

   Кто бы это мог быть? К ней никто не стучал но утрам. Обычно Светлана просыпалась ровно за минуту до того, как звонить будильнику. И нажимала кнопку будильника, не давая ему прозвенеть свое.

   А сегодня ее разбудили раньше, чем она сама проснулась. И будильник еще не звенел.

   Светлана накинула халат, отыскала ногами мохнатые оленьи чувяки. Подошла к двери.

   - Кто?

   - Я.

   Вот так обычно отвечают из-за двери на вопрос "Кто?" "Я", - отвечают. Исчерпывающе.

   Но голос женский. Открыла.

   На пороге стояла Горелова. Анна Горелова.

   Если бы, к примеру, на пороге стоял мужчина, и даже незнакомый мужчина, то, может быть, Светлана растерялась бы меньше. А тут она побледнела, подняла руку к растрепавшимся во сне волосам, потуже запахнула ворот халата. Потом с ужасам заметила, что из-за полы выглядывает белое голое колено. Уронила с ноги чувяк. Беспомощно оглянулась на смятую постель...

   - Зайдите, - сказала Светлана.

   "Зачем она пришла? Что ей нужно?"

   Анна Горелова вошла в комнату, села к столу и молча наблюдала, как Светлана рывком набросила на кровать одеяло, как метнулась к зеркалу и наспех заколола волосы.

   "Зачем она пришла?" - волнуясь, соображала Светлана.

   - Я вот к вам зачем... - поспешила объяснить Горелова. - Вчера на участке была, на своих буровых. Просто так ходила - посмотреть. Ну, и всякого безобразия там насмотрелась. Скважины парафином забиты - чистить нужно. И другое всякое...

   - Да, - подтвердила Светлана. - Операторов там сейчас мало. Едва управляются.

   - Еще Антонюк сказал, что на участке со дня на день прибавится добыча. А скважины совсем запущены.

   "Не с этим же она пришла? С этим - можно было и в контору".

   - Ну, так я могу с сегодняшнего дня на работу выйти, - заключила Горелова. - Отзывайте из отпуска.

   "Ах, вот как! Просится на работу. Значит, все-таки пришла с этим. - Едва заметно, с облегчением вздохнула Светлана. - Значит, поняла все-таки! Что ж, так оно и должно было случиться. Ведь она - передовая работница. Ведь она - лучше всех на промысле!"

   Светлана поймала себя на том, что сейчас она смотрит на Анну Горелову с ласковой улыбкой, с очевидной симпатией. И ей захотелось сказать или сделать для этой женщины что-нибудь хорошее. Именно сейчас, когда та пришла к ней домой, осознав свою ошибку... Да!

   - Анна Ильинична, а ведь мы нашли помещение для детского сада, - вспомнила Светлана. - Нашли. Брызгаловский домик знаете? Брызгаловы сегодня уезжают на Джегор. И я сегодня же позвоню в трест, чтобы прислали строителей - отремонтировать помещение. И в райздрав напишу - пусть подбирают воспитателей... Через неделю откроем детский сад. Определим туда вашего мальчика. Его, кажется, Геной зовут?

   - Генка...

   Никакой особой радости не выразило лицо Анны Гореловой, когда она услышала эту весть. Будто и не слышала. Черные глаза ее смотрели на Светлану с печалью, сочувствием и даже с жалостью.

   - He за этим я пришла, Светлана Ивановна... - тихо сказала она. - Не за этим... Вы еще не знаете, наверное. Глеба ночью забрали...

   Резкий звон заставил обеих вздрогнуть. Будильник дребезжал, трясся, норовя свалиться с тумбочки. Светлана протянула было руку, но он так же внезапно смолк.

   - Куда забрали? - едва шевельнула губами она.

   - В милицию, куда же еще.

   - Что он наделал?

   - В дом ломился. Окна разбил... Соседи и позвали участкового.

   - В какой дом? - по-прежнему недоумевала Светлана.

   - В наш дом, к нам... Это уж всегда так: напьется и ломится среди ночи. На всю улицу скандалит...

   "Неправда это. Она нарочно выдумала".

   Светлана напряженно прислушивалась к интонации голоса, зорко всматривалась в лицо Анны: врет?.. Она старалась обнаружить мстительное торжество соперницы, уличающее во лжи. Но ничего не обнаружила. Ничего, кроме обыденной печали...

   Это было как удар - неожиданный и верный, прямо в сердце: не встать... Или встать?

   Светлана встала, подошла к окну. И, помолчав, спросила:

   - Почему же вы... не пустили его?

   - И не пущу. Хватит уж, я его пускала: из дому и в дом... Теперь не пущу. Думаете, легко мне было человека, с которым семь лет прожила, за дверь выставлять. От живого мужа вдовой оставаться?.. Только уж если пошла на это - возврата не будет.

   Будильник размеренно тикал в тишине.

   Светлана вернулась к столу.

   - Анна Ильинична, скажите откровенно: зачем вы пришли ко мне? Просто - рассказать об этом?

   - Теперь и сама не знаю, зачем пришла... Попросить вас, что ли.

   - О чем? - пожала плечами Светлана.

   - Да о том же. Пить вы ему не давайте. Нисколько не давайте... Вас-то он должен послушаться - вас-то он... уважает. Ведь пропадет, совсем пропадет человек. А он...

   Голос Гореловой дрогнул. Светлана подняла голову - и не поверила: в черных, как уголья, всегдашней печалью обведенных глазах Анны Гореловой стояли слезы. Вот одна слеза обронилась, заскользила по щеке, к губам. Горелова смущенно слизнула ее.

   - А он - хороший. Добрый и честнее многих других. И ведь мастер какой! Вы бы знали его, какой он был...

   Она улыбнулась сквозь слезы.

   - ...когда парнем был.

   Размеренно тикал будильник. Светлана взглянула на него мельком: уже и на работу пора.

   Горелова поднялась, поправила платок.

   - Не сумела я. Терпения моего не хватило. Да и дети рядом... Не захотела мучиться дальше. Что же мне - из-за него светлого дня в жизни не видеть?..

   "Вот как... И, значит, ты уверена, что я стерплю? Что я захочу мучиться? Что мне этого светлого дня не нужно?"

   Целый день трезвонил телефон. Выпадают такие сумасшедшие дни, когда звонят беспрестанно: не успеешь положить трубку на рычаг - аппарат тотчас исходит звоном.

   - Да... - отвечает Светлана.

   Она прижимает трубку к уху плечом, потому что рукам дел хватает: куча бумаг на столе. Она листает эти бумаги, сорит скрепками, размашисто и быстро расписывается, где нужно, а сама прислушивается к голосу в трубке. Отвечает

   - Да...

   Звонит Антонюк. Его едва слышно, будто говорит он из-за тридевяти земель. ("С буровой звонит, - отмечает Светлана. - Какие скверные телефонные линии на промысле! Надо заставить связистов отремонтировать..." - и тянется карандашом к блокноту-шестидневке: чтобы не забыть о связистах.)

   - Светлана Ивановна!.. - из-за тридевяти земель кричит Антонюк. А все же слышно по голосу в трубке, что Антонюк чем-то взволнован. Обрадован чем-то.

   - Как у вас дела, Роман Григорьевич? - спрашивает Светлана, листая бумаги.

   - В том-то и дело, что дела!.. - кричит ей Антонюк. - Девяносто восьмая и девяносто пятая скважины задышали! Нефть идет...

   "Нефть идет!"

   Светлана отбросила бумаги прочь. Теперь она уже обеими руками держит телефонную трубку, до боли вдавливая ухо в эбонит.

   - Сколько?

   - За ночь девяносто восьмая прибавила четверть тонны, - торопясь, рассказывал Антонюк. - И по соседним скважинам добыча растет... Вы меня слышите? Растет, говорю...

   - Значит, растет?

   - Растет!

   - Ну что ж, Роман Григорьевич, этого следовало ждать. И четверть тонны - еще очень мало. Так что вы, пожалуйста, не волнуйтесь. Вы меня слышите?..

   Но волнуйтесь, пожалуйста... А сама едва не задохнулись от подступившего волнения. Ну зачем волноваться? Разве иного ждали? Разве не ради этого два месяца подряд бились они над заводнением пласта? И все-таки не волноваться нельзя...

   Девяносто восьмая скважина - ближайшая к девяносто девятой, в которую нагнетается вода, - откликнулась. "Задышала", как сказал Антонюк. Значит, вода уже оказывает действие на пласт, с нарастающей силой давит на него, выталкивая нефть на-гора.

   В скважинах несколько раз замеряли давление - оно неуклонно повышается. А теперь будет подниматься и добыча. Постепенно, изо дня в день. Вот если бы можно было ужо сейчас рассчитать кривую этого роста, предсказать итог хотя бы на ближайшие месяцы!..

   - Геннадий Геннадиевич, - позвонила Светлана в плановый отдел, - зайдите, пожалуйста, ко мне.

   Как и следовало ожидать, Инихов явился во всеоружии, неся под мышкой кипу аккуратных папок - всю текущую документацию.

   - Геннадий Геннадиевич, вы знаете о том, что по некоторым скважинам у нас нарастает дебит?

   - Да, знаю, - развязал одну из тесемочек Инихов. Разумеется. На девяносто восьмой - плюс двести килограммов в сутки...

   - Двести пятьдесят, - поправила Светлана.

   - Э-э... - Геннадий Геннадиевич вынул из папки лист бумаги, поднес его к стеклам пенсне и с видимым удовольствием отчеканил: - Двести. Ровно.

   - Ну, хорошо, - отмахнулась Светлана. - А по другим скважинам?

   - И того меньше. Мизерное повышение... Все это в пределах суточных колебаний. Так бывало и прежде. Например... - Он снова полез в папку.

   - Вот как! Значит, вы считаете все это случайностью? - язвительно сощурилась Светлана. - Вы отказываетесь видеть в этих килограммах тенденцию общего роста нефтедобычи?

   - Я? Нет, почему?.. Но я привык оперировать реальными цифрами, а не...

   - Геннадий Геннадиевич, - опять перебила его Светлана. - Вы - плановик. Каковы ваши планы на будущее? Ваши прогнозы?

   Инихов снял пенсне с переносья, тщательно протер его носовым платком и снова водрузил на нос.

   - Августовский план мы не выполним.

   - А дальше?

   - Квартальный план мы тоже не выполним.

   - А дальше?

   - Вы имеете в виду годовой план?

   - Ну, хотя бы.

   Геннадий Геннадиевич повернулся к окну и пристально, поверх стекол очков, глянул в синеющие дали. Раздумчиво побарабанил сухими пальцами по обложке папки.

   - Видите ли... Сейчас это сказать трудно. Мы можем обратиться в трест с ходатайством о сокращении нам годового плана, имея в виду...

   - Геннадий Геннадиевич, каковы ваши планы на будущее? - совсем тихо спросила Светлана.

   - Вы опять спрашиваете о годовом плане? Я уже сказал...

   - Нет, я спрашиваю о ваших личных планах на будущее. Ну, словом... вы еще не собираетесь выходить на пенсию?

   - Как! - поразился Инихов и, уронив с носа пенсне, едва успел подхватить его ладонью. - Но ведь... для этого необходим соответствующий возраст - шестьдесят лет.

   - А сколько вам?

   - Мне? Сорок девять, - сказал Геннадий Геннадиевич, с жениховским достоинством одернув полы пиджака.

   - А-а, - разочарованно протянула Светлана. - В таком случае...

   Но тут снова зазвонил телефон.

   - Алло... - ответила Светлана и, прикрыв ладонью трубку, сказала Инихову: - Мы еще вернемся к