Омулевский Иннокентий Васильевич - Шаг за шагом

   - Извините!.. Но я все-таки не могу отказать себе, Марья Николаевна, в удовольствии видеть вас сегодня у себя за чаем...- громко сказал генерал, желая, вероятно, смягчить в глазах прочих дам впечатление ее давешней французской выходки, и потом, прощаясь, он уже тихо прибавил: - Попозже...

   Любезно раскланявшись с остальными гостями, представитель местной власти немедленно оставил залу, сопровождаемый до подъезда распорядителями обеда, полицеймейстером, своим адъютантом и жандармским полковником. Здесь он предложил к услугам последнего свой собственный экипаж, а полицеймейстеру и адъютанту отдал распоряжение ехать следом за ними. Дорогой, между оживленным разговором о происшествии в фабрике, в голове генерала как-то вдруг сопоставился рассказ Оржеховского с повествованием Рябковой об отъезде туда Варгунина и Светлова. Это внезапное сопоставление неотвязно торчало в уме его превосходительства вплоть до самого дому, и наконец, почти уже подъезжая к нему, генерал быстро остановил своего кучера и поманил к себе рукой ни на шаг не отстававшего от них полицеймейстера.

   - Распорядитесь, пожалуйста, пригласить ко мне сейчас же доктора Любимова... где бы его ни нашли: формы не требуется,- отдал ему приказание начальник, когда тот подскочил к его экипажу.- И в Петербурге и здесь... знаменательные признаки, не правда ли? - обратился старик к жандармскому полковнику, выходя из коляски у своего подъезда.

   - Н-да...- процедил сквозь густые усы полковник.

   Представитель местной власти прошел с ним прямо в кабинет, куда через несколько минут приглашен был и Оржеховский, трусливо ожидавший в приемном покое дальнейших распоряжений. Директору пришлось снова повторить теперь, уже подробно и обстоятельно, фабричную историю. Он, однако ж, и на этот раз ни слова не сказал о розгах: ему легче было провалиться сквозь землю, быть сто раз под судом - словом, встать в какое угодно положение, лишь бы не признаваться самому самолично в подобном позоре. Тем не менее, Оржеховский не устыдился и тут сподличать: сообщив о виденных им в фабричной толпе Жилинском и Варгунине, он указал еще и на третье, неизвестное ему лицо, хотя и сознавал очень хорошо, что, может быть, именно этому третьему лицу был обязан жизнью; мало того, директор прибавил даже, что оно действовало особенно энергично, но в каком смысле - не разъяснил ни полсловом.

   - Я назначу самое строгое следствие по этому делу,- сказал генерал, выслушав его терпеливо до конца,- но прошу не прогневаться, если оно раскроет нечто такое, о чем вы не находите нужным сообщать нам... Я не понимаю, не могу представить себе,- продолжал он с жаром и отделяя каждое слово,- чтоб целое село ни с того, ни с сего заварило подобную катавасию... Воровали вы там, что ли? Говорите! - вышел из себя старик.

   - Но... ваше превосходительство... позвольте вам доложить, что я... что я... сам ношу... чин... полк...- вспыхнул Оржеховский.

   - Пожалуйста, не будем считаться чинами,- резко остановил его генерал.- А! вы не хотите быть откровенным со мною... Хорошо-с. Я мог бы замять это дело, я мог бы дать вам возможность выпутаться из него сколько-нибудь прилично, без скандала для моего управления; но теперь...- Он развел руки и пожал плечами,- извините!

   Директор в эту минуту был бледен не меньше, чем тогда, когда его тащили к проруби. Он знал, в какой сильной степени преследует глава Ушаковска всякое казнокрадство, и все-таки раздумывал, кажется: уж не ляпнуть ли ему лучше всю правду?

   - Вы поедете сейчас с господином полковником в фабрику, чтоб сдать ее, кому я назначу, и потом немедленно вернетесь сюда,- холодно обратился к нему генерал.- Приготовьтесь. Я не имею больше надобности в вас.

   - Но... ваше пре...- начал было нерешительно директор, делая шаг вперед.

   - Мы уже сказали друг другу все, что было нужно,- еще холоднее прервал его старик.- Я вас не удерживаю.

   Оржеховский поклонился и вышел, заметно ошеломленный последним тоном начальника.

   - Позвольте мне надеяться, полковник, что вы не придаете особенного значения россказням этого, очевидно, растерявшегося господина? - почти дружески обратился генерал к жандармскому офицеру.- Вы знаете, как я смотрю на подобные столкновения: ведь здесь, очевидно, главную роль играет невежество, непонимание... наконец, что хотите, но отнюдь же не... не упорная злонамеренность. Да! я надеюсь, что мы не разойдемся в этом случае...

   Полковник поклонился.

   - Ваше превосходительство, можете быть уверены, что я не допущу дела ни до каких крутых мер,- сказал он, вставая.

   - Ну да, ну да...- подтвердил старик,- я в этом уверен!

   Генерал сделал несколько распоряжений, торопливо подписал какие-то бумаги, вручил одну из них полковнику и, дружелюбно прощаясь с ним, раза два еще повторил:

   - Я вполне уверен!

   Затем, оставшись один, он молча встал от письменного стола и с полчаса по крайней мере ходил вдоль кабинета широкими шагами, причесывая, от времени до времени, правой рукой свои сильно поседевшие волосы.

   - Господин доктор Любимов и господин полицеймейстер!- доложил ему вошедший адъютант.

   - Просите сюда доктора,- встрепенувшись, распорядился генерал.- Только доктора! - повторил он вразумительно..

   Через минуту Евгений Петрович стоял уже перед ним в обыкновенном военно-докторском вицмундире. Любимов был чуть-чуть навеселе: полицеймейстер нашел доктора за бильярдом и шампанским в какой-то гостинице.

   - Господин Любимов? - встретил его старик довольно приветливо.

   - Точно так.

   - Не угодно ли вам? - сказал генерал, рукой указав доктору кресло и сам садясь на другое.

   Евгений Петрович поклонился и сел очень развязно.

   - Я должен предупредить вас; молодой человек, что я, прежде всего, люблю откровенность... полную откровенность,- заметил его превосходительство, неторопливо скрестив на груди руки и вытянув немного вперед ноги.

   - Я тоже, изволите видеть,- снова поклонился доктор.

   - Ну вот и прекрасно! - ласково сказал генерал, которому заметно понравился непринужденный вид Евгения Петровича.- Мы поговорим дружески. Не стесняйтесь, пожалуйста, что я в полной парадной форме, а вы в вицмундире,- бойко прибавил он, заметив, что Любимов пристально смотрит на его звезду,- я сейчас только с обеда и не успел еще переодеться. Вы знаете... Светлова?

   - Ваше превосходительство, старика или молодого?

   - Молодого... который здесь школу открыл.

   - Знаю, ваше превосходительство; это, изволите видеть, мой бывший товарищ по гимназии,- отозвался доктор.

   - Вы... хорошо его знаете? - спросил генерал и стал чистить ноготь об ноготь.- Что это за господин, скажите?

   - Светлов совершенно порядочный человек, ваше превос...

   - Нет-с, не то,- быстро перебил генерал Любимова, сделав нетерпеливое движение,- мне не это нужно. Я бы желал, чтоб вы на этот счет были так же откровенны со мной, как были откровенны с madame Рябковой...- прибавил он, пытливо и зорко прищурившись на доктора.

   Евгений Петрович вспыхнул, как порох; по негодующему выражению его лица не трудно было догадаться, что он глубоко возмущен чем-то без особенной видимой причины. Любимов не вдруг ответил на слова старика.

   - Я не способен быть настолько откровенным с вашим превосходительством... потому что уже по одной одинаковости нашего пола не могу стоять в таких близких отношениях к вашему превосходительству, как стою к madame Рябковой...- сказал он, наконец, очевидно, хорошо обдумав предварительно свою фразу.

   Теперь, при этом неожиданном ответе, лицо начальника, в свою очередь, запылало краской негодования. Он быстро поднялся с места.

   - Ка-ак! - вскричал генерал, очевидно, не помня себя от волнения и вперив в Любимова уничтожающий взгляд,- вы-ы... в ваши годы... осмеливаетесь говорить мне в глаза подобные вещи?! Во-первых, это клевета! Во-вторых, если б это даже была и правда, то как же у вас достает стыда в лице выдавать таким образом близкую вам женщину?... Я краснею за вас, молодой человек... Стыдитесь!!

   - На этот раз, ваше превосходительство, дело идет уже не о женщине, а просто о доносчике, изволите видеть...- смело заметил Евгений Петрович, угадав порядочность генерала.

   - Может быть-с, может быть-с...- несколько растерянно повторил генерал и опять заходил большими шагами по кабинету.- Счастье ваше, что мы - одни!..- сказал он, наконец, близко подходя к доктору и грозя ему пальцем.- Подите вон! - крикнул старик.

   Любимов не заставил его повторить этого приказания. За дверями кабинета Евгений Петрович встретился с адъютантом и слышал, как последний, войдя туда, доложил:

   - Марья Николаевна...

   - Не принимать!.. ни сегодня, ни впредь! - звонко донесся оттуда резкий и грозный голос генерала.

   - Марья Николаевна! - повторил адъютант громче, думая, вероятно, что генерал ослышался.

   - Я не намерен повторять дважды одного и того же! - еще резче и грознее раздался голос старика.

   Адъютант быстро вышел из кабинета. Проходя по зале, Любимов видел, как он чрезвычайно сконфуженный подошел к разодетой Рябковой, с улыбкой ожидавшей самого радушного приема. Евгений Петрович насмешливо поклонился ей издали и молча прошел мимо.

   "Вот где настоящая потеха-то!" - думалось ему.

   Минуты три спустя полковница возвращалась домой, пристыженная и взбешенная до последней степени. Она в клочки истеребила дорогой свои яркие палевые перчатки...

  

  

   Около трех с половиною часов утра лихая тройка старосты Семена, мчавшая наших друзей по-курьерски, была остановлена сильной рукой Петрована перед опущенным шлагбаумом городской заставы.

   Почти в ту же самую минуту из сторожевой будки быстро вышел полицейский офицер в сопровождении караульного.

   Офицер прямо подошел к проезжающим.

   - Позвольте узнать, господа, откуда вы едете? - спросил он официальным тоном.

   - Из Ельцинской фабрики,- спокойно ответил за всех Варгунин.

   - Ваши фамилии? - опять спросил офицер.

   Матвей Николаич не без умысла начал перечет имен с Светлова, полагая выгородить его таким образом из какой-нибудь непредвиденной задержки, как лицо, еще мало знакомое городской полиции. Но Варгунин ошибся: едва только он назвал фамилию своего молодого друга, как был остановлен.

   - Не трудитесь перечислять остальных,- вежливо заметил ему полицейский чиновник,- мне именно господина Светлова и нужно. Я вас должен просить сию же минуту пожаловать к генералу,- обратился он к Александру Васильичу.

   - Теперь?.. ночью?! - удивился Светлов, многозначительно переглянувшись с Жилинским.

   - Их превосходительству угодно было распорядиться, чтобы вы явились к нему немедленно, когда бы ни приехали,- объяснил офицер.

   - Но...- возразил Александр Васильич,- я не состою на службе и не имею никакого расположения видеться в настоящую минуту с кем бы то ни было. Если вы имеете приказание арестовать меня, то прежде потрудитесь предъявить мне его формально. Наконец, я даже не имею чести знать, с кем говорю...

   - Частный пристав первой части,- отрекомендовался офицер, несколько смущенный солидным замечанием Светлова и холодным спокойствием его тона.

   - Во всяком случае, я желаю прежде видеть ваше полномочие,- сказал Александр Васильич.

   - Мне не дано никакого предписания, а сказано словесно. И вы напрасно говорите, что я вас хочу арестовать: "Просить ко мне, как только приедет",- вот собственные слова их превосходительства.

   - А если мне не угодно будет исполнить этой просьбы? - иронически осведомился Светлов.

   Пристав пожал плечами.

   - Я все-таки должен буду представить вас к генералу,- ответил он с едва заметной улыбкой.

   - Насильно? - пожелал узнать Александр Васильич.

   - То есть как вам сказать? Мне тогда придется задержать вас здесь, а самому поехать доложить их превосходительству, что вы не желаете их видеть...- объяснил полицейский чиновник.

   - Не упрямьтесь...- шепнул Светлову Варгунин.

   - Другими словами - это арест, но без соблюдения законной формы? - обратился Александр Васильич к приставу.- Извольте, я к вашим услугам.

   Светлов перебросился двумя-тремя фразами с друзьями и, крепко пожав им руки, спокойно вышел из пошевней. Шлагбаум, по распоряжению офицера, был тотчас же поднят, и лихая тройка покатила дальше уже по городской улице, сопровождаемая лаем какой-то гулящей собаки...

   Представитель местной власти, несмотря на поздний час ночи, работал в своем кабинете над огромной кипой бумаг, когда ему доложили о Светлове.

   - Просите,- сказал старик, неохотно вставая.

   Александр Васильич вошел неторопливо, как входил везде.

   - Позвольте мне прежде всего протестовать, генерал,- обратился он прямо к его превосходительству, вежливо поклонившись ему и не дожидаясь вопроса,- я арестован без соблюдения надлежащей формальности...

   Изящная свобода манер и всей фигуры Светлова заметно произвела сильное впечатление на, старика.

   - Не горячитесь, не горячитесь, молодой человек,- остановил он его с снисходительной улыбкой,- я сам умел протестовать в ваши годы. Во-первых, вы не арестованы; во-вторых, вы здесь, может быть, к вашей же пользе... Присядьте и успокойтесь, пожалуйста.

   Старик учтиво придвинул к Светлову кресло и сел напротив его на другое.

   - Вы теперь прямо из Ельцинской фабрики? - осведомился генерал.

   - Да, я оттуда.

   - Скажите... войско уже там?

   - Я встретил его, когда выезжал.

   - Не знаете... что там вышла за история? - спросил его превосходительство таким естественным тоном, как будто беседовал запросто с знакомым.

   - Рабочие заявили директору, что не желают больше иметь его у себя, а когда он не согласился оставить фабрику добровольно...

   - Да, это-то я слышал,- перебил генерал.- А подробностей... не знаете?

   - Знаю очень хорошо все; мне, хотя и против воли, пришлось даже участвовать в этой истории,- сказал Светлов, нисколько не уступая собеседнику в естественности тона.

   - А! Это интересно. Сделайте одолжение, расскажите мне обо всем поподробнее: я не могу до сих пор добиться тут никакого толку,- попросил генерал, стараясь как можно удобнее приютиться в кресле.

   Александр Васильич совершенно правдиво и, вместе с тем, даже художественно обрисовал его превосходительству фабричные сцены; но при этом Светлов как-то так ловко ухитрился вести свой рассказ, что деятелем в них везде являлась только толпа и - ни одной личности, исключая его собственной. Генерал с нескрываемым удовольствием выслушал это мастерское повествование.

   - Вы так живо изобразили мне ельцинское движение, что оно как будто стоит теперь у меня перед глазами, и я не могу не заподозрить в вас... художника,- сказал он, медленно потерев ладонью об ладонь.- Очень вам благодарен!

   - Литературная привычка, генерал,- скромно заметил Александр Васильич.

   - Да, это видно, это видно...- подтвердил его превосходительство.- Но... надеюсь, молодой человек, в вашем настоящем рассказе не дано столько же места фантазии, сколько ей отводится обыкновенно в литературных произведениях? - прибавил он с тонкой дипломатичностью.

   - Напротив, даю вам слово, что я скорее убавил что-нибудь, нежели прибавил,- с такой же точно дипломатичностью ответил Светлов, не уступая генералу и в этом.

   - Значит, ваше личное участие во всей этой кутерьме только тем и ограничилось, что вы сейчас передали мне? - спросил последний, несколько помолчав.

   - Только этим.

   - А! так вот что значит на языке директора - "действовал энергичнее остальных"...- как бы про себя проговорил старик.- Так его так-таки и наказали? - снова обратился он к Александру Васильичу.- Ведь это... позор! Я бы застрелился...- заходил генерал большими шагами по кабинету.

   Светлов тоже встал и молча ожидал, что он скажет дальше.

   - Вы в каком университете воспитывались? - обратился к нему вдруг его превосходительство, круто обернувшись.

   - В петербургском-с.

   - По какому факультету?

   - По математическому.

   - Как! - удивился генерал,- математик и... литератор?

   - В здешней гимназии я особенно плохо шел по математике, так мне хотелось пополнить этот образовательный пробел в Петербурге,- пояснил Александр Васильич,- тем более,- прибавил он,- что у нас, по крайнему моему разумению, без знания точных наук литератору остается незавидное поприще почетного переливания из пустого в порожнее.

   - Да, это так,- согласился генерал.- Это почти и везде так,- заключил он, подумав.

   Светлов предполагал, что теперь с ним немедленно раскланяются, и вынул из-под мышки меховую шапку. Но его превосходительство не думал, по-видимому, расстаться так скоро с своим интересным собеседником.

   - Я, признаться сказать, люблю молодежь,- заговорил он снова,- ее дурные стороны всегда с избытком выкупаются хорошими. Мой сын тоже недавно кончил курс в петербургском университете... Не слыхали?

   Представитель местной власти был вдовец.

   - Знаю, генерал, это мой хороший товарищ, даже приятель: мы и до сих пор в переписке с ним,- с живостью пояснил Светлов.

   - Вот как! - весело удивился старик.- Приятель моего сына - всегда мой гость,- любезно сказал он, подходя к Александру Васильичу и с обязательной улыбкой протягивая ему руку.- Прошу быть знакомым.

   Светлов раскланялся не менее обязательно.

   - Сядемте, поболтаем немножко, если вас не очень клонит еще ко сну с дороги,- предложил генерал, занимая прежнее место на кресле,- я имею привычку спать не более четырех часов в сутки. Скажите... почему вы не привезли рекомендательного письма ко мне от сына? Я мог быть полезен вам здесь. Николай забыл, вероятно,- он ведь рассеянный такой,- а вы... поцеремонились?

   - Ох, нет! - поспешил сказать Александр Васильич, садясь напротив его превосходительства,- это не зависело ни от того, ни от другого: я просто отказался от письма.

   - Почему же? - удивился старик.- Разве вы предполагали встретить во мне... чванную недоступность? Уж будто мой сын не познакомил вас со мной настолько, чтоб вы не думали обо мне так дурно?

   Его превосходительство заметно расшевелился.

   - Н-ну, не скажите этого, генерал,- успокоил его Светлов,- я еще в Петербурге успел составить о вас понятие, которое, впрочем, отнюдь не противоречит моему сегодняшнему личному опыту; если я и отказался от письма вашего сына, то совершенно по другой причине.

   - По какой же именно? - живо спросил старик.

   - Дело в том, генерал, что я нахожу возможной только одну рекомендацию - личную. Никто не может представить меня кому бы то ни было лучше, чем я сделал бы это сам. Рекомендация - ведь это, в некотором роде, порука за другого, обязательство; а так как ручаться безошибочно нельзя ни за кого, то, по-моему, и всякое подобное обязательство, как вещь рискованная, по меньшей мере... стеснительно. Лично я еще и не прочь принять ответственность за небольшой кружок людей, но ставить из-за себя в невыгодное положение другого - это не в моих убеждениях.

   - Но...- с живостью возразил генерал,- вы преувеличиваете значение такого обязательства: это вексель, которому никто никогда и не доверяет на всю сумму сполна.

   - Очень может быть, что мой настоящий взгляд ошибочен,- заметил Александр Васильич,- но я все-таки предпочитаю держаться его, пока не выработаю себе другого, лучшего.

   - Ай, какая непростительная гордость, молодой человек! - улыбнулся и шутливо покачал головой его превосходительство.- Скажите мне откровенно... могут быть у вас... враги здесь? как вы думаете? - круто переменил он вдруг тему разговора.

   - Не думаю, чтоб были, генерал,- ответил Светлов, несколько удивленный его неожиданным вопросом.

   - И однако, мне уже сделан на вас косвенный донос...

   Старик, прищурясь, внимательно посмотрел на своего собеседника.

   - Очень может быть; но ведь для доноса вражды и не нужно: он чаще всего делается по обязанности...- как нельзя спокойнее молвил Александр Васильич.

   - Во имя чего бы он ни делался, быть осторожным все-таки не мешает...

   - Если есть чего бояться, генерал.

   Наступило неловкое молчание.

   - Вы... хороши с доктором Любимовым? - спросил, наконец, старик, очевидно, выйдя из затруднения.

   - Да; мы тоже с ним товарищи.

   - Он, кажется, добродушный человек в сущности, но очень болтлив; по крайней мере я имею некоторые причины так думать... Вы хорошо сделаете, если будете осторожны с ним...- внушительно предупредил его превосходительство.

   Светлов вспыхнул и выпрямился.

   - Вы хотите сказать, генерал, что донос...- начал было он энергично.

   - Успокойтесь, успокойтесь, молодой человек,- не дал ему договорить старик,- донос не имеет ничего общего с вашим товарищем. Все-таки,- прибавил он, опять помолчав,- вы будьте осторожнее с доктором.

   - Но я не понимаю, генерал, о какой осторожности вы изволите говорить? - с изумительной невозмутимостью осведомился Александр Васильич.

   Генерал заметно смешался.

   - Мало ли есть случаев, где осторожность бывает даже обязательна...- ответил он уклончиво.

   - Ах, да! - сказал Светлов, как будто только теперь догадавшись, в чем дело,- но я относительно всех этих случаев могу быть совершенно спокоен: злословить и сплетничать - вообще не в моем характере.

   Представитель местной власти зорко окинул его испытующим взглядом.

   - Так или иначе,- заметил он,- но вы можете быть уверены, что всегда встретите во мне, как в отце вашего приятеля, как в частном человеке, полную готовность помочь вам, чем могу... Но... как на лине, занимающем известный пост, на мне прежде всего лежит долг - свято исполнять свои обязанности: если я и сообщил вам о доносе, то единственно потому, что он дошел до меня неофициальным путем; кроме того, многое зависит здесь и не от меня одного: тут есть другие самостоятельные ведомства, есть и за мной наблюдающие глаза...

   Говоря это, старик продолжал зорко посматривать на своего собеседника.

   - Очень вам благодарен, генерал, за такое незаслуженное внимание; но могу вас успокоить вперед, что не злоупотреблю и не воспользуюсь им: я ни от кого никогда не принимаю помощи,- с гордым достоинством поклонился Светлов.

   - Может быть-с, может быть-с... Но позвольте! - нетерпеливо остановил его старик,- дайте мне договорить до конца. Все, что я вам сказал перед этим, я сказал потому, что фабричная история может кончиться очень дурно... Я обязан назначить самое строгое следствие по этому делу - и назначу... завтра же. По всей вероятности, сюда замешают и вас с вашими знакомыми. Мне особенно жаль этих двух стариков, и без того достаточно пострадавших на своем веку... Вы, разумеется, будете оправданы; но... одно уже участие таких лиц, как они, в подобной истории может отозваться весьма для них невыгодно, и тут уж... я совершенно бессилен. Впрочем, что можно - все будет сделано, и я, повторяю, всегда к вашим услугам.

   Генерал поднялся с места: аудиенция,очевидно, кончилась. Александр Васильич стал раскланиваться. Старику в эту минуту опять бросилась в глаза изящная свобода манер и всей фигуры Светлова.

   - Очень рад, что познакомился с вами,- сказал ему генерал на прощанье, дружески протянув руку,- жаль только, что мы встретились при таких... неблагоприятных обстоятельствах. Во всяком случае, в доказательство того, что мною не считается за арест ваш сегодняшний... не совсем добровольный визит ко мне, я заплачу вам его на днях же,- заключил он с обязательной улыбкой.

   Светлов только с достоинством поклонился, но не сказал ни слова и вышел.

   Он и его беседа произвели громадное впечатление на представителя местной власти. Старик долго еще расхаживал большими шагами по кабинету, преследуемый одной неотвязной мыслью.

   "Что это за странная личность такая? - думалось его превосходительству,- совершенно ли это невинный человек, или упорный, закаленный преследователь своих, ему одному известных, целей? - и генерал снова, еще шире, шагал вдоль кабинета.- Таких людей, во всяком случае, надо постоянно иметь в виду..." - решил он, наконец, отходя ко сну.

   Александра Васильича тревожили дорогой совсем иные размышления.

   "Пальца в рот я тебе не положу,- не беспокойся!" - прежде всего думалось ему о генерале.

   На своем, хотя и молодом еще, веку Светлов уже много видал хороших людей, много уже слыхивал прекрасных, симпатичных разговоров, но надеялся он только на самого себя, верил только в прочность своих убеждений...

  

   Представитель местной власти твердо сдержал свое слово: не дальше, как через день после этой ночной беседы, его изящная зимняя коляска остановилась у светловских ворот, произведя необычайную, но совершенно напрасную суматоху во всем доме. Генерал только скромно осведомился у вышедшей к нему навстречу горничной Маши, где живет "приехавший из Петербурга молодой человек, Светлов" - и, по ее указанию, прямо прошел во флигель. Ирина Васильевна, однако ж, не утерпела: она быстро накинула на себя что было у нее понаряднее и торопливо отправилась туда же.

   - Позвольте мне представить вас, генерал, моей матери,- с неподражаемой простотой обратился Светлов к своему сановному гостю, когда старушка вошла в кабинет сына, чрезвычайно смущенная близостью присутствия такой, по ее мнению, "всемогущей власти", хотя в остальное время она и верила глубоко, что всемогущ только один бог.

   Генерал вежливо встал и рассыпался перед ней в любезностях.

   - У меня тоже есть сын, сударыня, но я все-таки завидую вам,- сказал он ей между прочим.

   Старушка была очарована.

   "Вот все говорят, что он на чиновников ногами топает да вон их выгоняет, что как к нему представляться идти, так дрожат,- а поди-ка ты какой, батюшка, ласковый!" - в наивном восхищении думала она, сидя на диване возле генерала.

   Его превосходительство просидел у Светлова с четверть часа, зашел на минуту в школу, где остался очень доволен преподаванием Лизаветы Михайловны, и уехал, оставив в памяти Ирины Васильевны неизгладимое воспоминание о своем визите.

   Но, с другой стороны, несмотря на весь свой восторг, старушка в тот же день за обедом не преминула напуститься сперва на мужа, а потом на старшего сына.

   - Уж и ты хорош, отец! - обратилась она к Василью Андреичу,- чем бы, батюшка, во флигель к Саньке пойти да представиться генералу, а он сидит себе дома да только трубочку свою покуривает! Уж такой ты, отец, и есть Запечин Иваныч... Шути-ка ты!- может, и тебе бы опять место вышло. Я бы на твоем месте, батюшка, пришла да и сказала...

   - "Я бы", "я бы"! - с сердцем передразнил старик жену, прервав таким образом обильный поток ее упреков,- много ты взяла с твоим "я бы"! Уж я говорю, что... Х-хе! - махнул он только рукой; не докончив начатой фразы.

   - Да уж и ты, Санька... отличился, батюшка, нечего сказать! - круто перешла Ирина Васильевна к сыну,- чем бы меня подвести к генералу, а ты его представлять выдумал... Уж чему вас, право, там учили, так я и не знаю!

   Тем не менее день генеральского посещения получил значение эпохи в глазах стариков Светловых: отныне их домашнее днеисчисление вертелось обыкновенно на до и после того, "как был генерал". Полнейший триумф Ирины Васильевны продолжался по крайней мере дня три, пока она не успела обстоятельно сообщить всем своим родственникам, до единого, о таком "чуде да и только". Но главное значение этого события заключалось в том, что Александр Васильич чуть не на целую голову вырос теперь в ее и отцовском мнении.

   - Поди-ка ты, Санька-то наш как отличается!..- восторженно и в сотый раз твердила на другой день старушка всякому, кто желал ее слушать,- с генералами знакомство водит! Я это сижу вчера утром под окном, смотрю... да еше, грешная, и говорю папе: "Что бы Саньке к генералу сходить? Сейчас бы ему важную должность дал..." И в помышлении-то у меня этого не было, чтоб сам генерал к нам прикатил... Только вдруг слышу, будто к нашим воротам кто подъехал... Заглянула в другое окно,- а он, батюшка мой, и идет по двору-то... Так у меня, мои матушки, ноги так и подкосились!..

   Даже и Оленька не чужда была этому восторженному впечатлению. Только Владимирко, порядочно уже навострившийся от брата, относился несколько скептически к ослеплению домашних "неслыханной честью".

   - Саша-то, Чичка, книги сочиняет, ученый...- заметил мальчуган сестре по поводу какого-то лестного замечания ее о посещении генерала,- а он, брат, что? Просто... фитюлька с епалетами!

   И Владимирко бесцеремонно расхохотался собственной импровизированной остроте.

   - Ну, ты!... ври больше! - строго остановила его из другой комнаты подслушавшая этот вольнодумный отзыв старушка.- Ужо вот услышит папа-то, так даст он тебе "фитюльку"!

   Но это замечание матери нисколько не разубедило смешливого "химика".

   - Знаешь, Ваня, как генерала зовут? - через минуту же обратился он на кухне к своему "наилюбезному камердинеру" - "Фитюлька с епалетами"! - и опять расхохотался чуть не до слез.

   Что же касается Александра Васильича, то он и теперь, после этого визита, надеялся только на самого себя, верил только в прочность своих убеждений...

  

  

   Было около девяти часов вечера. У Прозоровой только что подали самовар,- сегодня немного раньше обыкновенного, так как сидевшие у нее гости, Варгунин и Ельников, оба были большие охотники до чаю. Дети отсутствовали: Анюта Орлова, праздновавшая в этот день свое рожденье, отпросила незадолго перед тем девочек к себе ночевать, а Гриша вызвался проводить их. Лизавета Михайловна, вероятно, поехала бы туда и сама, если б накануне, не зная еще о семейном празднике молодой девушки, не выразила Светлову сильного желания познакомиться с Жилинскими, которых тот и обещал привезти к ней сегодня.

   По правде сказать, Александру Васильичу не особенно понравилась эта мысль. Он сперва даже и попытался было отклонить ее - разумеется, самым деликатным образом; но после настойчивой просьбы со стороны Прозоровой отказать ей было неловко, да к тому же и причины серьезной не представлялось. Всегда свободный во всех своих чувствах и действиях, не лгавший ни перед кем, Светлов, и в этом случае не нашел возможным действовать иначе. "Что бы из того ни последовало, пускай они встретятся лицом к лицу",- думалось ему. Лизавета Михайловна, с своей стороны, ждала этой встречи с нетерпением. Молодая женщина много слышала о Христине Казимировне и прежде, до знакомства с Александром Васильичем, знала, как смотрит на Жилинскую город, и давно уже интересовалась ею; но личность знаменитой "Христинки" получила в глазах Прозоровой совершенно новый интерес с тех пор, когда об этой эксцентричной девушке заговорили Светлов и, в особенности, Варгунин. Нельзя скачать, чтоб к простому порыву любопытства у Лизаветы Михайловны не примешивалось, в данном случае, и другое, более глубокое чувство. Юношеская любовь Светлова была не тайна для Прозоровой,- и ей неодолимо захотелось видеть и узнать женщину, вызвавшую этот первый трепет страсти в человеке, к которому сама она, Лизавета Михайловна, тянулась всеми силами ума и души.

   Немудрено, что теперь, в ожидании Жилинских, настроение хозяйки дома показалось Анемподисту Михайлычу немного странным.

   - А вы сегодня, барыня, совсем какая-то рассеянная,- шутливо заметил ей доктор после одного из ее неудачных ответов.- Дайте-ка, я вам пульс пощупаю заблаговременно...

   Прозорова улыбнулась несколько поинужденно.

   - Нет, доктор, не пророчьте,- сказала она, заваривая чай,- я уж и так нахворалась довольно. Где это у нас Александр Васильич замешкался с своими друзьями?- прибавила Лизавета Михайловна, помолчав.

   - Да ведь рано еще,- заметил Варгунин, посмотрев на часы.

   Разговор все время держался на таких отрывочных фразах, пока, наконец, не пошли толки о последней фабричной истории да о вчерашнем посещении представителем местной власти Светлова и его школы.

   - Одного только я не понимаю,- заговорила, между прочим, хозяйка,- какая надобность генералу оказывать такую любезность Александру Васильичу, если он видит в нем лицо подозрительное? Ведь так и себя скомпрометировать недолго.

   - А какая надобность кошке, прежде чем съесть мышку, заигрывать с ней? - саркастически возразил Ельников.- Вы говорите: себя скомпрометировать можно. Да чем же? и перед кем? Думаете, перед подчиненными-то, которые и слова пикнуть не смеют? Эге!..- заключил ядовито доктор и закашлялся.

   - Да, батенька, я совершенно с вами согласен,- обратился к нему Варгунин,- ничего нет опаснее власти заигрывающей...

   - Его многие хвалят, впрочем,- как-то безучастно выразила свое мнение хозяйка.

   - Да, хвалят: рыцарь, говорят,- с жаром подхватил Матвей Николаич.- Но я, Лизавета Михайловна, изучал на практике своего века... одного... тоже рыцаря,- так тот, знаете, когда дело касалось нашего брата, бывало, зарычит только, да и вышвырнет тебя без церемонии из ряда присносущих в приснопамятные... но уж любезничать перед тем не станет. А этот, наш-то, пожалуй, и копье с вами переломит сегодня, для пушего рыцарства,- ничего, что видит в вас лицо неподходящее,- а завтра вы, сидя в казенной квартире, и узнаете, каково простому смертному иметь дело с рыцарями...

   - По крайней мере я слышал, что он очень многим помогает здесь,- по-прежнему безучастно настаивала Прозорова.

   - Ну-с, хорошо-с, помогает; согласен. Да ведь и все такие рыцари помогают... разным казанским сиротам. Ведь и тот помогал; зато уж, если, бывало, захочет разорить кого дочиста - не прогневайтесь!

   - Матвей Николаич решительно в ударе сегодня,- заметил одобрительно Ельников, любивший вообще оттенок желчи в словах, по какому бы поводу он ни проявлялся.

   - Должно быть, перед ударом, батенька...- как-то вскользь ответил ему Варгунин и задумчиво откинул назад движением головы длинные пряди своих косматых волос.

   - "О чем шумите вы, народные витии?" {Начальная строка из стихотворения А. С. Пушкина "Клеветникам России" (1831).} - послышался внезапно из передней громкий и веселый голос Светлова, появления которого никто до сих пор не заметил, так как входная дверь на этот раз была почему-то не заперта на крючок изнутри.

   Лизавета Михайловна встрепенулась и торопливо пошла встречать гостя.

   - А... остальные? - спросила она несколько тревожно, здороваясь с Светловым и видя, что он явился один.

   - Едут за мной следом: мы не поместились в одних санях,- успокоил ее Александр Васильич, проходя за ней в столовую.

   Он только что успел переброситься двумя-тремя словами с приятелями, как раздался звонок.

   - Вот и они! - сказал Светлов.

   - Я сама отворю...- нетерпеливо предупредила Лизавета Михайловна горничную, явившуюся на звонок, и быстро прошла в слабо освещенную переднюю.

   - Не могу не узнать в вашем лице, сударыня, самой прекрасной хозяйки,- с старосветской, истинно польской любезностью обратился к ней Казимир Антоныч, как только она отворила дверь и дала время гостям войти.

   Жилинский проговорил это, даже не успев еще раздеться.

   - Мне тоже не нужно спрашивать, кому я протягиваю руку в настоящую минуту,- с обольстительной улыбкой поспешила сказать, в свою очередь, Христина Казимировна, быстро скинув с себя шубку и здороваясь с Прозоровой.

   Забросанная, даже несколько сбитая с толку всеми этими любезностями, не светская и, вдобавок еще, сильно взволнованная интересной встречей, Лизавета Михайловна, видимо, растерялась. Сперва она только крепко пожала руку гостям и, когда немного оправилась, проговорила с самой радушной улыбкой, обращаясь к Жилинскому:

   - На вас и на вашу дочь я, право, уже и теперь не могу смотреть иначе, как... на друзей... Милости просим!

   Прозорова любезно пропустила гостей вперед и молча пошла за ними поодаль в столовую. Когда Христина Казимировна вступила на порог этой ярко освещенной комнаты из полутемного коридора, глубокие карие глаза хозяйки на одно мгновение как будто впились в стройную фигуру красавицы гостьи. Тем не менее Лизавета Михайловна не забыла представить Ельникова своим новым знакомым.

   - Я знаю, что мы с вами конкуренты по профессии,- с обычной грубоватостью сказал Анемподист Михайлыч Жилинской, студенчески пожимая ей руку,- так чтобы нам не ссориться из-за практики, уговоримтесь теперь же: кого вы не вылечите - присылайте ко мне, я же буду отсылать на ваше попечение выздоравливающих, а гонорарий пополам. Согласны?

   - Нет, доктор,- улыбнулась Христина Казимировна,- эти условия слишком выгодны для меня.

   - Напротив,- невыгодны, скажите: ухаживать за выздоравливающим гораздо труднее, чем лечить больного.

   - Ну, так вы, значит, обсчитать меня хотите?

   - А уж это как водится. Надо всегда рекомендоваться с самой худшей стороны, чтобы не вызвать потом разочарования,- рассмеялся Ельников, шутливо кланяясь.

   - Ты, Кристи, редко увидишь Анемподиста Михайлыча в таком хорошем настроении духа,- вмешался Светлов.

   - А вот скоро и ни в каком не увидите: умирать собираюсь...- с бесстрастной, чуть заметной улыбкой пояснил доктор.

   Смотря на его исхудалое, прозрачно-зеленоватого цвета лицо, Христина Казимировна была поражена спокойствием этой улыбки и не нашлась, что сказать.

   - Э, батенька-а! еще всех нас переживете,- выручил ее Матвей Николаич.

   Ельников промолчал, но всем стало как-то неловко, будто и в самом деле между ними находился умирающий. Жилинская, видимо задумавшись, не трогалась с места.

   - Христина Казимировна! - пригласила ее хозяйка, садясь разливать чай,- пожалуйста... будьте как дома, присоединяйтесь к нам... где вам удобнее.

   - Самое удобное место за столом, разумеется, возле хозяйки, в соседстве домашнего человека,- я между вами и приючусь...- весело сказала гостья, усаживаясь около Прозоровой, рядом с Светловым.- Подвинься немного, Саша! - обратилась она к последнему.

   На лицо Лизаветы Михайловны словно набежало темное облачко. "Саша",- невольно повторилось у нее в голове, и как бы в ответ на это припомнилось ей и другое, слышанное перед тем, слово "Кристи". "Ничего нет странного в том, что старые друзья обращаются между собой по-приятельски",- пыталась было думать встревоженная Прозорова. И однако, как ни старалась она уверить себя в этом, в глубине ее души что-то сильно и горячо протестовало против таких ласковых имен. Лизавета Михайловна даже немного рассердилась, мысленно доказывая себе, что подобное чувство слишком мелочно и недостойно хорошей, развитой женщины, что в нем сказывается только жалкое бесправное самолюбьице; а между тем, на самом деле, чем чаще раздавались в ее ушах эти ласковые имена, тем энергичнее заговаривал в ней внутренний протест, не поддаваясь никаким логическим доводам. Молодая женщина не могла выдержать, наконец, безмолвно подобной пытки, и когда Светлов обратился к ней с вопросом: о чем она так задумалась? - Прозорова прямо ответила ему:

   - Мне пришло в голову, отчего у