Никандров Николай Никандрович - Любовь Ксении Дмитриевны

е. То-то! Хвосты подобрали. Уже прослышали, что вы сдали экзамент на машинистку, в нескольких конторах кандидаткой и скоро будете получать хорошее жалованье. У-у, собаки! Я на вашем месте прямо не знаю, что теперь сделала бы с ними!

   Она встала и пошла расправляться с визитером.

  - Вам русским языком говорят, что не желают! - донес­ся из передней ее раздраженный голос. - Как так "удивитель­но?" Ничего удивительного тут нет. Столько время жили без мужа, проживут и еще. Спешки нету никакой.

  - Кто такой? - спросила с улыбкой Ксения Дмитриевна, когда Гаша вернулась.

  - Какой-то новый, незнакомый. Такой нахальный, прямо лезет! Я, говорит, только что принятый в коммуну, недавно пе­ребрался, и вы, говорит, меня еще не знаете. И попрошу, говорит, объяснить мне: на каком основании вы не допускаете в дом неизвестного вам человека? Если бы, говорит, я был вами замечен в воровстве, тогда другое дело. А это, говорит, даже на удивление. А от самого - и духами, и помадами, и гос­спиртом!

   Они на некоторое время замолчали и погрузились в работу.

   Гаша строчила на машинке, Ксения Дмитриевна приши­вала пуговицы, метала петли вручную.

  - Мне теперь надо поторапливаться перебираться от вас, - печально вздохнула Ксения Дмитриевна.

  - Что так? - удивилась Гаша.

  - "Женихов" боюсь. Мстить будут.

  

  

  

   "Дорогой Геня!

   Давно не писала тебе. Но напрасно ты объясняешь' это моей "леностью", "праздностью", "интеллигентством" и другими пороками.

   Причины моего молчания сложнее.

   Прежде всего, ты представить себе не можешь, как неза­метно обрастаешь в Москве множеством всевозможных "дел". В Москве даже людям, ничего не делающим, всегда некогда. И каждый москвич тебе скажет, - поговори-ка с москвича­ми! - как трудно из Москвы собраться писать. Не пишут даже людям близким, родным. Ты же для меня сейчас такой далекий и такой чужой, каким не был никогда. Зачем же, для чего же я буду очень торопиться писать тебе?

   Ты пишешь, что тебе "все известно" о моем поведении в Москве, что тебе подробно "обо всем" сообщают наши общие московские друзья и знакомые. Если это так, то тогда для чего же ты в нескольких письмах подряд "умоляешь" меня написать тебе о том, как я "устроилась" и каково мое самочувствие "физическое и нравственное"? О, как во всем этом я отлично вижу тебя, лжец ты этакий и притворщик! И как великолепно это дорисовывает тебя: подглядывать за мной через третьих лиц! Спрашиваю серьезно: по какому праву ты продолжаешь инте­ресоваться мной, следить за мной? Ведь по существу между нами все было кончено еще два с половиной года тому назад, когда я, по твоему настоянию, уехала из Харькова в Москву! Оставь, пожалуйста, меня в покое, прекрати свои гнусные допросы, "нашла" я себе кого-нибудь или еще никого "не нашла". Какое тебе до меня дело? Мы сейчас посторонние друг другу люди.

   Ты злишься и спрашиваешь, на каком основании я бе­гаю "по всей Москве" и выставляю тебя пред твоими москов­скими друзьями и знакомыми человеком низким, подлым, коры­стным. Я-то, Геня, никому не жалуюсь на тебя, а вот ты действи­тельно звонишь по всему Харькову, какой я была невозможной женой, как я изводила тебя, доводила до сумасшествия. Наши общие харьковские друзья и знакомые подробно пишут мне обо всем этом...

   Относительно того, как я "устроилась" в Москве, мог тебе сообщить, что я уже два года живу у Гаши. Тебя удивляет, как я, с моим характером, уживаюсь со своей "бывшей горничной". А вот представь, что уживаюсь. Это только с тобой я не могла ужиться, а с другими уживаюсь прекрасно. Фактически я живу у Гаши, конечно, прислугой. Нет той самой тяжелой и грязной работы, которой я не выполняла бы. И я этим бесконечно довольна. Я горжусь, что приобрела у Гаши эту выучку, этот двухлетний тру­довой стаж, что прошла важный житейский факультет. Многому я тут научилась, от многих отделалась предрассудков, стала трез­вой, практичной, деловой, и ты теперь меня не узнал бы. Вот у кого и тебе поучиться бы: у них, у таких людей, как Гаша и Андрей. Какие это хорошие, ясные, прозрачные до самого дна люди!

   Вот тебе в двух словах о моем самочувствии, "физическом и нравственном": нигде и никогда я не чувствовала себя так хорошо, как теперь здесь, у Гаши и Андрея.

   Крепкие нервы этих простых деревенских людей, их примитив­ная жизнь, несложная психика, без "вывихов" и "провалов", дей­ствуют на меня самым исцеляющим образом. Я сама не ожида­ла таких благих для себя результатов. Точно пожила в здоровой местности. Точно подышала воздухом океана. Точно, наконец, отыскала свою мать-природу и перестала чувствовать себя "си­роткой". Гаша и Андрей, эти дети природы, они как бы заражают меня своим здоровьем, своим крепким настроением, своей страш­ной жизненной устойчивостью. И я у них совершенно излечила свое сердце, когда-то так безжалостно расколотое тобой.

   Тебя я больше не люблю.

   Но об этом подробно потом. Сперва окончу то, о чем начала...

   Благодаря участию во мне Андрея и Гаши, я изучила в Москве важное ремесло. Я окончила курсы машинописи по американской системе, имею диплом за подписями и печатями "Моспрофобра", к настоящему дню зачислена уже в пяти со­ветских учреждениях кандидаткой на должность. Кое-что зара­батываю возней с детишками в нашей маленькой "детской комнате" при коммуне шоферов. Кое-что добываю изящным рукоделием, художественным вышиванием, знакомство с кото­рым теперь мне тоже пригодилось. А как только получу службу, так запишусь на вечерние курсы стенографии или корректуры или еще куда-нибудь, пока не решила.

   Эх, и заживу же я тогда!

   Но я уже и теперь живу.

   Странно: звание машинистки-переписчицы само по себе ничтожное звание, это я сама сознаю, но если бы ты знал, Геня, какое оно мне дает великое ощущение своей личной силы, какую вливает в меня твердую уверенность в моем будущем! Но ты, пожалуйста, не смейся надо мной...

   И никаких "мужей" мне сейчас не нужно! Вот что!

   Это, новое во мне, тоже очень весело переживается мною теперь. К черту вас всех! Тут, было, потянулись ко мне своими обезьяньими лапами "женихи" из приятелей Андрея, когда ус­лыхали, что я приобрела профессию и могу стать выгодной женой. Ну и прыткие же вы все, мужчины! Но я их всех прогнала от себя, отдавала на растерзание Гаши. Словом, "женихи" ле­тят от меня, как пух от ветра, я теперь, по выражению Гаши, "швыряюсь ими". И на самом деле, для чего они мне? Быть их содержанкой - как когда-то я была содержанкой у тебя - для меня сейчас нет необходимости. Сейчас я сама зарабатываю на себя. А любить, если кто полюбится, можно и без "брака".

   Все мои помыслы сейчас о другом.

   Мне сейчас до умопомрачения нужно только одно: работа, работа и работа.

   И больше ничего мне не нужно.

   И ты, Геня, мне совершенно не нужен. Мне непонятно, что я когда-то так беззаветно любила тебя. Была девочкой, дурой, и ты сделал меня своей рабыней, развил во мне собачью преданность к тебе. Идеал каждого мужчины - иметь рабыню с "собачьей пре­данностью". И вот я наконец освободилась от этого рабского чув­ства к тебе. Цепи сорваны, любви к тебе у меня нет, я свободна.

   Помнишь, Геня, ты всегда, и в разговорах и в письмах, лю­бил мне объяснять меня, копался в моей "женской психологии". Так позволь же и мне, на прощанье, хотя разик, углубиться в твою "мужскую психологию". Но, предупреждаю, берегись, я буду откровенна с тобой как никогда.

   Ты имел обыкновение твердить мне, что я, твоя жена, несмо­тря на "надвигающуюся мировую революцию", не представляю из себя в "советском государстве" "общественно полезной единицы". По правде сказать, бывали моменты, когда эти твои фразы все-таки действовали на меня. Я думала: неужели я на самом деле такая никудышная? Но скоро я поняла скрытый смысл тех твоих фраз. Сознайся, не об "общественной полез­ности" моей беспокоился ты. Тебе нужно было только чтобы я поступила на службу, тебе нужно было только мое жалованье, ты сокрушался только о том, что я жила на твой счет. Зачем же притягивать сюда "мировую революцию", когда попросту тебе денег жаль! Мерзавец ты, а не революционер! Почему ты не поступил со мной честно, почему ты прямо не сказал мне про деньги, а прятался за "неокрепшее социалистическое государ­ство", за "красный призрак мирового пожара", за всякую всячину? Громоздил на себя все, целые государства, целые миры, лишь бы спрятать себя. И все-таки себя не спрятал. Несмотря на "ми­ровую революцию", вижу тебя как облупленного, каков ты есть.

   Подлые увертки мужчин!

   Мы, женщины, все-таки выше, честнее вас!

   И мы смелее вас!

   Поэтому я углублюсь, не побоюсь, и дальше в твою "муж­скую психологию".

   Помнишь, вначале, когда мы только еще сходились с тобой, какие "возвышенные" ты произносил мне речи? Потом сравни их с последующими и, наконец, с самыми последними. Какая разница! Какие ступени от вершин в бездну! Какая крутая лестница! Разберись-ка в ней, и я тебе помогу в этом. Вначале, при первой встрече со мной, в чаду страсти, никакая цена за меня не казалась тебе дорогой. Лишь бы скушать такой аппе­титный кусочек, каким я представлялась тебе тогда. А когда скушал, плата показалась тебе, человеку расчетливому, слиш­ком дорогой. И ты всячески старался отделаться от меня и в то же время подыскивал себе жену подешевле. А то и вовсе бес­платную. А еще лучше такую, которая сама приплачивала бы тебе, служила, зарабатывала. Вот куда ты гнул, вот куда ты глядел, а вовсе не в "мировую революцию". Ну а теперь, спустя два с половиной года, ответь мне откровенно: много ты их таких на­шел, "дешевых", или "бесплатных", или согласных "приплачивать"? Много ты встретил "новых женщин"?

   Хотя сейчас мне наплевать на это...

   Итак, дружок, это мое последнее письмо к тебе. Можешь не отвечать на него. Не желаю иметь ничего общего с челове­ком, причинившим мне в прошлом столько страданий. Прощай навсегда! К. Беляева".

  

  

  

   "Милая Ксюша!

   Вот именно такая женщина мне и нужна была всегда, какой ты стала только теперь.

   Помнишь, я говорил, что, как человек науки, в чудеса не верю, но что если чудо все-таки совершится и ты переродишься, то я, быть может, еще и полюблю тебя.

   Теперь чудо налицо, ты переродилась, и я вновь полюбил тебя, новую, за новое, по-новому.

   Предлагаю тебе, если хочешь, немедленно возобновить нашу связь.

   Вспомни наши прежние ласки, наше прежнее все. Не­ужели у тебя хватит сил зачеркнуть это все собственной ру­кой? А если это единственное счастье, которое отпускает на твою долю судьба? А если у тебя в жизни больше ничего лучшего не встретится? Поэтому долго подумай, прежде чем отвечать мне отказом...

   Жизнь на Украине быстро налаживается, я уже работаю по своей специальности, служу в харьковском тресте "Техно-хим". Так вот, в конторе этого треста сейчас вакантно место машинистки, и будет для нас с тобой очень удобно, если ты немедленно займешь его. Материальные условия службы снос­ны, что же касается формальностей, необходимых для занятия этой должности, то я, благодаря своим новым связям, сумею легко их преодолеть...

   Я страшно рад за тебя, Ксюша, страшно рад!

   Родители не научили - жизнь научила, революция научила.

   Правда, тебе еще далеко до "новой женщины", но одной ногой ты уже ступила на правильный путь. Исполать тебе!

   Подумай, Ксюша, ты теперь советская служащая, полно­правная гражданка, член союза, женщина-работница мировой армии труда. Будем откровенны, а кем ты была раньше? "Же­ной своего мужа"? Его домашней вещью?

   И ты долго, очень долго упрямилась, боролась за старое свое положение, была контрреволюционеркой, хотела продол­жать оставаться вещью. Но революция заставила-таки тебя стать человеком.

   И революция поступит так с каждой женщиной: или при­нудит ее быть человеком, работать, участвовать в общем строи­тельстве жизни, или вовсе уничтожит ее, сотрет с лица земли.

   Ты тоже едва не была уничтожена жизнью, едва не ступи­ла на скользкий путь. Об этом мне тоже кое-что сообщили...

   Теперь о некоторых местах твоего знаменательного письма.

   Я не защищаюсь, Ксюша, и не оправдываюсь ни по одно­му пункту твоих обвинений. Только скажу, что ты напрасно так горячишься по поводу моих слов о твоей "общественной полезности". Ты утверждаешь, что на самом деле для меня играло бы роль только получение тобой "жалованья". А разве получение жалованья не является свидетельством признанной "обществен­ной полезности"? Ты думаешь, что громишь меня в пух и прах, когда пишешь, что во мне говорит "голый расчет". Скажи, пожа­луйста, а разве это плохо, когда в человеке живет расчет? С ка­ких это пор безрасчетливый поступок лучше расчетливого? Ты все-таки хотя немного думай о том, о чем пишешь... И "денег", конечно, мне тоже "жаль", потому что теперь они только трудом достаются...

   Встав наконец на самостоятельные ноги, ты, Ксюша, пред­ставить себе не можешь, как ты выросла в глазах всех мужчин, и моих в том числе. И тут у нас не всегда только "голый расчет". Тут у нас все представление о женщине меняется, если она зарабатывает. Такую можно и уважать больше, и любить сильней. Недаром ты сама пишешь, как "расшвырива­ешь" женихов. А раньше у тебя их много было?

   Чем брала женщина мужчину при старом режиме и чем она берет его теперь?..

   ...Итак, Ксюшечка, прошу: отвечай нынче же по телеграфу, согласна ли, во-первых, занять должность в конторе "Технохима" и, во-вторых, быть моей женой? В случае согласия немедленно выезжай.

   Место за тобой я смогу продержать только в течение пяти дней, после которых его захватят другие. Так что не спи, торопись.

   Если почему-нибудь опоздаешь с отъездом в Харьков и тем потеряешь возможность получить место в "Технохиме", тог­да не выезжай совсем.

   Если же согласна только получить эту должность, но не согласна быть моей женой, тоже не выезжай.

   Словом, выезжай только в случае согласия на оба мои предложения.

   Смотри же не напутай!

   Ты пишешь, что записана кандидаткой на службу в пяти советских учреждениях? Тогда не лучше ли мне приехать к тебе, если ты к моменту получения этого письма будешь уже на должности? Это было бы еще лучше. Напиши мне, хватит ли нам на двоих одного твоего жалованья? Словом, отвечай не­медленно на все вопросы. С нетерпением жду. Геннадий".

   "P. S. Одного побаиваюсь: не научила ли тебя за это время Москва теории и практике свободной любви?"

  

  

  

  

   - Гаша! - держа в руках свежее письмо от Геннадия Павловича, с болью и радостью в голосе вскричала Ксения Дмитриевна и, заливаясь слезами, упала на плечи остолбенев­шей Гаши. - Я от вас уезжаю...

   И она так долго плакала, не выпуская из своих объятий Гашу, точно задалась целью выплакать все слезы, накопившиеся у нее в Москве за эти два с половиной года...

   В тот же день, вечером, по пути на Курский вокзал, на углу Мясницкой улицы, Ксения Дмитриевна сошла с извозчичьей пролетки, поднялась по ступенькам в помещение Главного поч­тамта и отправила в Харьков на имя Геннадия Павловича срочную телеграмму:

   "Согласна. Выезжаю сегодня. Твоя Ксения".

  

  

  

  

  

  

   ЛЮБОВЬ КСЕНИИ ДМИТРИЕВНЫ Впервые: "Недра". Литературно-художественный сборник. Кн. 7. М., 1925. Печ. по изд.: Никандров Н. Любовь Ксении Дмитриевны. Рассказы. М., 1926. Вскоре после выхода повесть была переведена на поль­ский язык.

   В хранящемся в ОР РГБ (Ф. 784. Карт. 10. Ед. хр. 18) варианте главы имели названия: "Неожиданная встреча" (1), "Дача в лесу" (2), "Валерьян Валерьянович" (3), "В доме шофе­ров" (4), "Андрей Птицын" (5), "Новая жизнь" (6), "Любовная философия Геннадия Павловича" и др. Однако в окончатель­ном варианте автор отказался от заголовков, хотя само деле­ние на главы было сохранено, так как сам Никандров придавал большое значение "четкому делению текста" (См. письмо Н.Я.Москвину от 2 мая 1961 г. - РГАЛИ. Ф. 2592. Оп. 1. Ед. хр. 124). Повесть также подверглась автором значительно­му сокращению. Были исключены, например, следующие рас­суждения Геннадия Павловича о любви: "На самом деле, что такое любовь? Где точные очертания границ этого расплывча­того неуловимого чувства? Любовь как нечто возвышенное, ис­полненное таинственного содержания отходит в область пре­даний. И скатертью ей дорога. Нам не нужны чувства туман­ные, загадочные, которыми мы не в состоянии овладеть <...> ты предаешься скорби о том, что наша связь так скоро оборва­лась! Как скоро? Разве это скоро? Мы с тобой прожили целых 6 лет! Тебе этого мало? Ты не ребенок, должна понимать, что вечного счастья нет. Кроме того, подумай о том, сколько на этом свете женщин одиноких, интересных, прекрасных, достойных, ко­торые даже такого короткого счастья не вкусили, которое я дал тебе!" - и т. п.

   Рецензентами отмечались "ценные бытовые и психологи­ческие штрихи", которыми обрисован "сам по себе довольно любопытный и острый с социально-бытовой стороны эпизод" [Зорич А. - "Правда". 1925. No 221. 27 сентября). Заметив, что "сама по себе тема повести не так уж плоха", в духе распростра­ненных в 20-х годах романов "перевоспитания" истолковал ее содержание А. Лежнев: "Из бывшей барыни, не знающей труда, советская действительность выковывает женщину самостоятель­ную, умеющую работать, уважающую труд" (Литературные за­метки. - "Печать и революция". 1925. No 8). Однако уверенно­сти, что именно эта идея положена в основу повести, у критика не было. Но свое сомнение он объяснил неудачей автора, его непониманием процесса перековки и перевоспитания буржуаз­ных элементов: "Вещь заканчивается так, что идея ее обращает­ся в собственное отрицание", то есть "новая женщина", забыв об обретенной ею социальной роли, по первому зову возвраща­ется к семейному очагу. Критик даже признает, противореча своим предшествующим утверждениям, закономерность подоб­ного финала, но выяснить, в чем же причина происшедшей "роки­ровки" идей, не пытается. Трактуя образ Ксении Дмитриевны как иллюстрацию к "борьбе женщины за принадлежащее ей место в новом быту", критик Д. Горбов утверждал, что писателю еще далеко до создания образов "целостного социально-психо­логического реализма", что у Никандрова разработка интелли­гентской психологии, описание превращения ее "в активную трудовую" носит "упрощенный характер" (Новая женщина в литературе. - "Известия". 1928. No 59. 9 марта).

   На неубедительности перерождения Ксении Дмитриевны настаивал А. Зонин ("Октябрь". 1925. No 11). "Из строк выпи­рает, что барыня есть барыня и запросы у ней духовные - "другой среды"... а люди физического труда - Гаша и муж ее (коммунист) шофер Андрей - грубые, неотесанные мещане", - писал он, видимо, не догадываясь, что в намерение Никандрова не входило изображать "рабочее" окружение героини как среду, способную целительно воздействовать на человека. Угол зре­ния, под которым изобразил Никандров "новый быт и новых людей", не устроил и Л. Войтоловского, укорившего писателя за то, что, стремясь "придать своим вещам нарочитую советскую злободневность", тот рассматривает действительность "в ще­лочку", схватывает ее "на лету" ("Новый мир". 1926. No 3). Некоторые же критики, отождествив точку зрения героини и автора, утверждали, что для писателя Гаша и ее муж - "милые и простые люди" - являются носителями "неприкрашенной народной правды" (Юргин Н. - "Красная новь". 1925. No 8; Зорич А. - "Правда". 1925. No 221. 27 сентября; Войтолов-ский Л. - "Новый мир". 1926. No 3).

   Как и в случае с появившейся позднее повестью "Пеш­ком вокруг Крыма", писателя заподозрили в сочувствии к "ме­щанской идиллии", отсутствии критического отношения к изоб­ражаемому, намерении создать "песнь" торжествующей по­шлости [Николаев Я. - рец. на "Недра". Кн. 14. - "На литературном посту". 1928. No 7). Как видим, сложное отноше­ние автора к своей героине - смесь сочувствия, жалости, него­дования и презрения, окрашенных нотой понимания, - никто из критиков уловить не смог.

  

   С. 87. Наркомздрав - Народный комиссариат здравоох­ранения (центральный орган государственного управления от­дельной сферой народного хозяйства).

  

   С. 98. Фильдекос - крученая пряжа из хлопка, имеющая вид шелковой нити.

  

   С. 117. Тихон (в миру - Василий Иванович Беланин, 1865-1925) - патриарх Московский и Всея Руси (с 1917). Выступил против декретов об отделении Церкви от Государства и об изъятии церковных ценностей. Арестован в 1922 по обвине­нию в антисоветской деятельности. В 1923 обратился к духо­венству и верующим с призывом сохранять лояльность по отно­шению к советской власти. В том же году выпущен из тюрьмы, находился под домашним арестом.

  

   С. 129. Каскет - кепи.

  

   С. 139. Исполать - хвала, слава, славно.