Кипен Александр Абрамович - Бирючий остров

  

  

   Забродчикъ Гришка Лобовъ и заводск³й прикащикъ Дёмка Шендерюкъ пьянствовали весь день и только къ вечеру собрались домой. Гришкѣ хотѣлось еще погулять на деревнѣ и онъ долго не соглашался сопровождать Демку. Шендерюкъ торопился, но не хотѣлъ идти одинъ по косѣ, мимо забродческихъ куреней. Его не любили тамъ, могли задраться по случаю праздника и посчитать ребра. Кромѣ того, онъ разсчитывалъ, что Гришка доставитъ его на своемъ досчанникѣ къ Бирючему острову, гдѣ стоялъ рыбный заводъ Шестерикова.

   Лобовъ угадывалъ Демкины мысли и сознавалъ преимущества своего положен³я. Упершись спиной въ высок³й плетень и разставивъ ноги, онъ на всѣ уговоры Демки отрицательно моталъ головой, щурилъ глаза, куражился и фыркалъ:

   - Хм... хха! Нешто я могу съ господиномъ прикащикомъ иттить! Это тебѣ, Демка, даже о чемъ совѣстно, накажи меня Богъ! Какъ есть на тебѣ пальтонъ и шляпа, а я, напримѣръ, на головѣ картузъ...

   - Чего такое шляпа? - возражалъ Шендерюкъ, сдерживая досаду и раздражен³е.- Спориться черезъ ее, черезъ шляпу тоже нечего... Нешто я картузъ не могу надѣть?.. хотя-что я прикащикъ... Чего тамъ, Гриша, ей-Богу? Пойдемъ!..

   - Ты, Демка, вродѣ все одно какъ жуликъ московск³й, накажи меня Богъ! Который человѣкъ посторонн³й, тому ври, а я съ тобой давно обзнакомился... настоящая ты есть сволочь и больше ничего!.. Иди одинъ!..

   - Пойдемъ, Гриша...

   - Нне пойду! Одинъ или... Между прочимъ, наши ребята тебѣ угощенье вынесутъ... хха, ха, ха!..

   Послѣ продолжительныхъ переговоровъ, закончившихся обѣщан³емъ купить на дорогу водки, Лобовъ, наконецъ, поколебался. Онъ нехотя отошелъ отъ плетня, громко плюнулъ и, заложивъ руки въ карманы, презрительно оглядѣлъ Демку.

   - Ишь ты! - протянулъ онъ съ искреннимъ огорчен³емъ:- анаѳема, чтобъ ты лопнулъ! Слабости моей не жалѣешь... Чортъ!

   Гришка замолчалъ, но черезъ минуту снова энергично выругался; потомъ онъ рѣшительно рванулся впередъ и пошелъ посреди улицы, подымая пыль и широко размахивая руками. Отъ этого у него все время ворочались плечи и развѣвались полы поддевки. Прикащикъ молча шелъ рядомъ.

   Бездомный и всегда пьяный старикъ Данило Бурьянъ, вертлявый и длинный, приплясывая, сопровождалъ ихъ до самаго выгона и протяжно гудѣлъ въ кулакъ:

   - У-гу-гу-у! Гу-гу-гу-у!

   У корчмы, на самомъ краю слободы, двое пьяныхъ мужиковъ что-то кричали дѣду, заливаясь сиплымъ, затяжнымъ смѣхомъ.

   Сумерки набѣгали быстро. Улица вдругъ опустѣла. Въ низкихъ крестьянскихъ хатахъ зажглись огни, и надъ деревней разлилась тихая вечерняя отрада. Гдѣ-то за плетнемъ негромко и осторожно гоготали гуси.

  

  

   Лобову было не болѣе двадцати пяти лѣтъ, и лицо у него было красивое, смѣлое, съ большими глазами, добрыми и наивными. Шендерюкъ казался немного старше Гришки. Коренастый, приземистый, съ пухлыми щеками, косой и курносый, онъ сразу производилъ впечатлѣн³е человѣка хитраго и злопамятнаго.

   Лѣтъ десять назадъ Демку привезли на косу купцы, пр³ѣзжавш³е поздней осенью за рыбой. Мальчишка бойк³й и расторопный, онъ сразу приладился къ дѣлу, сумѣлъ угодить купцамъ и понравился забродчикамъ. На слѣдующ³й годъ Демка снова пришелъ на косу, но уже среди лѣта, и мотался тамъ до самыхъ морозовъ. Онъ помогалъ забродчикамъ чинить снасть, волочилъ съ ними мелкую рыбу, работалъ усердно, безъ устали, и за это его кормили. Осенью Демку опять наняли пр³ѣзж³е купцы, а къ зимѣ онъ ушелъ куда-то съ большой парт³ей красной рыбы.

   Съ тѣхъ поръ Шендерюкъ сталъ появляться на косѣ каждое лѣто и жилъ съ забродчиками, въ ожидан³и осеннихъ заработковъ. Приходилъ онъ всегда пѣшкомъ, оборванный и ожесточенный, затравленный голодомъ. Съ пр³ѣздомъ купцовъ Демка быстро "поправлялся", съ удивительной энерг³ей принимался за работу и всячески угождалъ своимъ хозяевамъ. Когда же въ прошломъ году Шестериковъ сталъ строить заводъ на Бирючемъ островѣ, онъ какъ-то сразу сумѣлъ примазаться къ постройкѣ и поступилъ въ прикащики. Отъ легкаго житья Шендерюкъ раздобрѣлъ, разлѣнился, сталъ носить городскую одежду и сдѣлался очень заносчивъ.

   Забродчики добродушно смѣялись надъ нимъ, а Гришка не давалъ ему прохода, всегда задиралъ и издѣвался.

   - Ваше Благород³е, Демьянъ Корнѣичъ! - говорилъ, бывало, Лобовъ, низко кланяясь Демкѣ, при дружномъ хохотѣ забродчиковъ.- Съ почтен³емъ низкой поклонъ! Вчерась ради вашей милости дельфинъ попался... мокрый весь, толстый, какъ есть прикащикъ. Одна капля воды, накажи меня Богъ!.. Хотя-что, напримѣръ, безъ шляпы...

   Демку разбирала злость, но онъ только хмурился и молча отходилъ прочь.

   На косѣ Шендерюкъ бывалъ почти каждый день, не столько по дѣлу, сколько отъ скуки, такъ какъ заводъ еще не работалъ. Съ ранняго утра онъ уже торчалъ на берегу, угрюмый, неразговорчивый, курилъ цыгарки и слушалъ разговоры забродчиковъ, или спалъ въ тѣни большой, опрокинутой вверхъ дномъ, шаланды.

   По вечерамъ онъ часто заходилъ къ Фролу Степанычу Грузнову, старому забродчику, недавно овдовѣвшему и жившему теперь только съ своей дочкой Варькой. Молодая, крѣпкая дѣвка, съ нѣсколько широкимъ лицомъ, загорѣлымъ и слегка веснущатымъ, она привлекала Демку ласковой мягкостью движен³й, чувственной, зовущей истомой, разлитой по всѣмъ членамъ ея гибкаго, упругаго тѣла. Влечен³е къ ней томило и волновало Демку, дразнило его ощущен³ями недоступнаго счастья и возбуждало въ немъ то чувство слезливой, тающей нѣжности къ Варькѣ, то затаенную злую враждебность. У Фрола Степаныча Шендерюкъ нерѣдко встрѣчался съ Лобовымъ, который въ присутств³и Варьки доходилъ до крайней степени остроум³я и безъ всякой жалости допекалъ прикащика. Сначала Варьку забавляло это, и она заливалась веселымъ, разсыпчатымъ смѣхомъ, отдававшимся въ душѣ Демки невыносимо жесткой обидой. Онъ обыкновенно отмалчивался въ такихъ случаяхъ, но лицо его каменѣло отъ злости, а глаза становились острыми и холодными. Однако, Шендерюкъ не терялъ надежды и былъ настойчивъ. Онъ подкупалъ Варьку своей загадочной печалью и грустной покорностью, приносилъ подарки и угощен³я, и дѣло кончилось тѣмъ, что она стала колебаться.

   Замѣтивъ это, Лобовъ сразу растерялся, сдѣлался грубъ съ нею, часто приходилъ пьяный и лѣзъ въ драку съ прикащикомъ, такъ что ей не разъ приходилось ихъ разнимать.

   Шендерюкъ былъ сдержанъ и не проявлялъ душившаго его злорадства. Гришка совсѣмъ потерялъ голову и возненавидѣлъ Демку. Непримиримые враги, они не торопились, однако, сводить счеты. Прикащикъ считалъ, что для этого еще не пришло время. Лобовъ надѣялся унизить врага передъ Варькой. Покуда же, вражда не мѣшала имъ встрѣчаться по воскресеньямъ въ деревнѣ и даже угощать другъ друга водкой.

  

  

   Они шли рядомъ, не говоря ни слова. Гришку раздражало молчанье прикащика. Сначала онъ ни за что не хотѣлъ начать разговоръ первымъ, но скоро забылъ объ этомъ рѣшен³и. Онъ сталъ кашлять, плевать и, наконецъ, обнаружилъ явное нетерпѣн³е:

   - Ты чего молчишь, Демка?.. Должно, объ Варькѣ раздумался?..

   Шендерюкъ насторожился.

   - Я объ ей, Гришка, давно думать забылъ... но чтобы, напримѣръ, безъ женскаго пола, именно, что это даже просто немыслимо... Демка не котъ, молока не пьетъ! - заявилъ онъ вдругъ съ вызывающей наглостью и цинично засмѣялся.

   Лобовъ недовѣрчиво фыркнулъ и повелъ плечами.

   - Мое дѣло сторона! - сказалъ онъ: - я на нее, подлюгу, глядѣть даже не желаю... Тоже плакать не стану, не бойсь! До меня, братъ, на деревнѣ дѣвки сами лѣзуть, брать не хочу... Накажи меня Богъ! Терпѣть я ихъ ненавижу...

   Онъ помолчалъ и неожиданно прибавилъ:

   - Однажды я тебѣ, Демка, ноги переломаю...

   - Чудной ты, Гришка! За что?

   - Извѣстно, за что... Сиди на острову, нечего тебѣ по косѣ шататься...

   - Не хвались, Гришка. Сказано, никакихъ дѣловъ съ Варькой не имѣю. Что мнѣ съ ей? Дѣтёй крестить?.. А что до дѣвокъ, именно, что я пошутить люблю... тоже и ты охоч³й до нихъ; только у ихъ и разговоръ, что объ тебѣ...

   Лобову было пр³ятно услышать отъ Демки такое признан³е. Ему вдругъ захотѣлось повѣрить тому, что говорилъ прикащикъ, и бодрое, веселящее чувство прошло въ немъ широкими волнами, точно оно было въ крови и разливалось по всему тѣлу.

   - Подмазывайся! сказалъ онъ, задыхаясь отъ охватившаго его волнен³я, и засмѣялся сдержаннымъ, счастливымъ смѣхомъ.

   Шендерюкъ замѣчалъ наивную радость Лобова и продолжалъ дразнить его грубой, насмѣшливой лестью. Онъ говорилъ очень долго, по нѣсколько разъ повторяя одно и то же. Лживыя, осторожныя слова ѣдкой отравой вливались въ сознан³е Гришки, который молча слушалъ Димку и уже не вѣрилъ ни одному его слову. Острое чувство досады расло въ немъ и обращалось въ страстную, ожесточенную ненависть къ прикащику.

   - Молчи! - прохрипѣлъ онъ, наконецъ, потерявъ терпѣн³е:- сатана, нечистая сила!..

   Дико озираясь по сторонамъ, онъ вытащилъ изъ кармана бутылку и жадно сталъ пить водку, запрокинувъ назадъ голову.

   Шендерюкъ засмѣялся тихо и вкрадчиво. Потомъ онъ сдержанно крякнулъ и, присѣвъ на корточки, началъ крутить цыгарку. На одно мгновенье свѣтъ спички скользнулъ по немъ краснымъ, мигающимъ отблескомъ задрожалъ на придорожныхъ бурьянахъ и сразу погасъ, точно въ испугѣ шарахнулся куда-то въ сторону.

   Одурманенный выпитой водкой, Лобовъ долго не могъ собраться съ мыслями. Разорванныя и безсвязныя, онѣ быстро смѣняли одна другую, возникая помимо его воли, исчезая и возрождаясь снова. Въ нихъ вплетались неожиданныя, навязчивыя слова, мелькали знакомыя черты, взгляды и усмѣшка Варьки. Сначала эти мысли угнетали его своей неопредѣленностью, мучили нелѣпой путаницей; потомъ онѣ поплыли тяжелыми, медленными клубами, похожими на скученныя, сизыя облака, и сдѣлались однообразными и монотонными... Вдругъ взглядъ его скользнулъ по Демкѣ, и передъ нимъ сразу вырисовалась хищная фигура прикащика, присѣвшаго на корточки на краю дороги, точно притаившагося и подстерегавшаго добычу... Онъ сталъ думать о Варькѣ, и ему отчетливо представлялись подробности ея встрѣчъ съ Демкой, ихъ ласки, и слышался слащавый, подлый шопотъ прикащика... И каждый звукъ этого шопота отдавался въ немъ острой, колючей болью... тогда имъ овладѣвала неудержимая тоска и отчаянье; потомъ что-то неистово протестовало въ немъ противъ. этой незаслуженной боли и закипала мстительная злоба... Воображен³е уже создавало картины будущей мести, и онъ наслаждался своей выдумкой... Вотъ онъ, окруженный слободскими дѣвками, съ гармошкой и пѣснями, проходитъ мимо Варьки и вовсе не глядитъ на нее, точно нѣтъ ея даже на свѣтѣ и нѣтъ на свѣтѣ никакого прикащика... напрасно она зоветъ его и дѣлаетъ ему как³е-то знаки... къ дьяволу!

   Лобовъ быстро пошелъ впереди прикащика, все болѣе и болѣе увлекаясь своимъ мстительнымъ планомъ, придумывая къ нему новыя и новыя подробности... Потомъ ему вдругъ стало жалко себя и одинокую, покитую Варьку...

   Впереди уже слышался шумъ моря. По краямъ дороги дремали высок³я ржаныя нивы и исчезали въ ночномъ мракѣ, а въ темномъ небѣ дрожали звѣзды, загорались и меркли, и вновь разгорались яркимъ, лучистымъ с³ян³емъ. У дальнихъ вѣтряковъ пастухи играли на рожкахъ, и нѣжные звуки степной пѣсни сливались съ оглушительной музыкой сверчковъ и кузнечиковъ, звенѣвшей надъ замирающими полями.

  

  

   У самаго моря степь обрывалась высокими, надтреснутыми кручами, источенными щурьими гнѣздами. Въ одномъ только мѣстѣ она сбѣгала внизъ легкимъ уклономъ и длинной, выгнутой стрѣлкой врѣзывалась въ море. Это и была Ѳедотова коса, сплошь заросшая красными, солончаковыми травами. Отсвѣчивая съ лѣваго берега узкой бахромой бѣлой пѣны, она терялась и пропадала въ морскомъ просторѣ, сливаясь съ теплой и влажной темнотой ночи.

   Надъ дикой кручей, на бугрѣ, неяснымъ пятномъ одиноко свѣтлѣла большая изба Грузнова, и привычный взглядъ едва различалъ на ней почернѣвшую очеретяную крышу, съ громаднымъ, корявымъ гнѣздомъ аиста. Вдалекѣ, прорѣзывая мракъ то краснымъ, то бѣлымъ, ослѣпительно яркимъ глазомъ, мигалъ маякъ на Бирючемъ островѣ. Оттуда тянулся по водѣ узк³й, сверкающ³й клинокъ, то холодный и острый, съ радужнымъ отливомъ, то ярко красный, точно облитый теплою кровью.

   Забродчикъ Фролъ Степанычъ Грузновъ жилъ здѣсь круглый годъ, лѣто и зиму. Высок³й, плечистый старикъ, лѣтъ пятидесяти, съ обвѣтреннымъ, хмурымъ лицомъ и глубокими, длинными морщинами на щекахъ, онъ отличался большой физической силой, былъ строгихъ правилъ, не пилъ, зналъ грамоту.

   Среди забродчиковъ Фролъ Степанычъ пользовался уважен³емъ за свою прямоту и честность, считался хорошимъ хозяиномъ и удивлялъ всѣхъ своей необыкновенной памятью. Онъ зналъ наизусть много молитвъ и евангельскихъ текстовъ, всегда разсказывалъ забродчикамъ обо всемъ, что видѣлъ самъ или слышалъ отъ другихъ людей, или читалъ въ книжкахъ. Путая содержан³е различныхъ событ³й и смѣшивая прочитанное съ собственной выдумкой, Фролъ Степанычъ особенно любилъ разсказывать о богатыряхъ, проѣзжавшихъ когда-то въ Азовск³я степи, о дикихъ людяхъ и святыхъ старцахъ, всяк³й разъ дополняя разсказъ новыми подробностями. Онъ любилъ степь и море какой-то особенно нѣжной, родственной любовью и былъ связанъ съ ними самыми яркими воспоминан³ями, превращенными его чуткой фантаз³ей въ чудесныя, сказочныя картины. Часто конск³й черепъ или подкова, случайно найденные въ степи лѣтнимъ вечеромъ, или голубоватый парусъ далекаго судна въ морѣ, волновали его отдаленной загадкой, полной смутнаго, поэтическаго значен³я. Тогда онъ пр³урочивалъ свою находку къ какому-нибудь старому предан³ю или выдумывалъ новую, длинную и запутанную сказку.

   Большой каменный столбъ, стоявш³й въ полѣ за избой Грузнова, давно уже сдѣлался источникомъ фантастическаго сказан³я о древнемъ витязѣ, сраженномъ на этомъ мѣстѣ въ неравномъ бою съ татарами. Фролъ Степанычъ самъ глубоко вѣрилъ въ дѣйствительность своего вымысла и собственноручно нацарапалъ на камнѣ:

   "Здесь лежитъ Ребро въ

   емъ вѣсу семъ Пудовъ".

  

   Зимою, когда забродчики уходили въ деревню и Фролъ Степанычъ оставался одинъ на косѣ, онъ проводилъ безъ сна долг³я, темныя ночи, отдаваясь неудержимымъ, фантастическимъ думамъ. Тогда передъ нимъ возникали видѣн³я, души давно умершихъ людей являлись ему и изрекали пророчества, жутк³я и неопредѣленныя... Онъ слышалъ, какъ въ степи бушевали вѣтры и въ буйномъ бѣгѣ кричали что-то человѣчьимъ голосомъ, и расточали жалобы, плакали, стонали и гнѣвались.

  

  

   Поравнявшись съ избою Грузнова, Лобовъ и Демка, но какому-то молчаливому соглашен³ю, свернули съ дороги и зашли къ Фролу Степанычу. Тамъ было много народа. Забродчики, молодые и старые, сидѣли на широкой завалинкѣ, и въ темнотѣ нельзя было разглядѣть ихъ лица. Они курили цыгарки и молча слушали хозяина, разсказывавшаго, прочитанное или слышанное имъ гдѣ-то, повѣствован³е о судьбѣ Васил³я Шибанова.

   Сидя на завалинкѣ, поджавъ подъ себя ноги и положивъ на колѣни вытянутыя, жилистыя руки, Фролъ Степанычъ говорилъ тихо и медленно, растягивая слова, и рѣчь его звучала важно и вразумительно.

   Замѣтивъ пришедшихъ, онъ молчалъ, нахмурился и сдержанно отвѣтилъ на ихъ привѣтств³е:

   - Добрый вечеръ!..

   Забродчики заворочались и осторожно передохнули. Варька, неподвижно стоявшая въ сѣнцахъ, прислонясь къ косяку дверей, сошла на крыльцо, тихо ступая босыми ногами, и сѣла, подперевъ кулаками щеки. Лобовъ и Демка, смущенные, стали въ сторонѣ. Среди наступившей тишины, Грузновъ продолжалъ спокойнымъ, груднымъ голосомъ:

   - Разгнѣвался тогда царь, задумалъ злобное дѣло. А Васил³й стоитъ передъ имъ съ радостью, идетъ отъ его вродѣ какъ бы с³ян³е, ничего не боится, ни обиды, ни муки. Осерчалъ тогда царь, встрамилъ ему въ ногу копье чижолое, наскрозь пробилъ, кровь пошла, земля кругомъ красная стала... Сталъ Васил³й письмо читать, громкимъ голосомъ, всю чисто правду царю прочиталъ. Такъ и такъ, говоритъ, безразсудный ты есть царь, за что вѣрнаго воеводу обижаешь? Поглядѣлъ царь на Васил³я, видитъ - Бож³й ангелъ за имъ стоитъ, крылушки у его алмазныя, на глазахъ слезы блестятъ. И никто того ангела не видитъ, одному царю видать его. Отошло у его сердце, сталъ онъ царскую рѣчь держать. Ты, говоритъ, Васил³й, не гонецъ, не рабъ, другъ ты мой товарищъ. Скажешь про ихнюю измѣну помилую, не скажешь - царскаго своего слова мѣнять не стану... Повели Ваську въ острогъ, стали съ его шкуру сдирать, кости дробить, жилы вытягивать - молчитъ Вася, противъ совѣсти нѣту у его слова... Подъ конецъ далъ знакъ, воды попросилъ, выпилъ глоточекъ; посля того открылъ глаза, руки вытянулъ: Господи, владыко живота моего! Пр³йми душу раба твоего Васил³я... И пошелъ отъ его свѣтъ кругомъ, и приняли ангелы душу его, понесли къ престолу Божьему...

   Голосъ Грузнова едва замѣтно задрожалъ и оборвался. Онъ низко опустилъ голову. Молчали и забродчики, растроганные до слезъ подвигомъ и мученической кончиной Шибанова. Грузновъ долго сидѣлъ въ какомъ-то подавленномъ раздумьѣ. Наконецъ, онъ поднялъ голову и, весь охваченный порывомъ скорби и сострадан³я, сказалъ тихо, ни къ кому не обращаясь:

   - Безразсудный былъ царь!.. Безразсудный!

   При этихъ словахъ всѣ задвигались и заговорили разомъ, волнуясь и перебивая другъ друга. Жесток³я слова упрека и осужден³я раздались противъ царя, утратившаго вдругъ въ ихъ глазахъ свое грозное велич³е. Совсѣмъ еще молодой забродчикъ Егорка, веселый и безшабашный мальчикъ, не могъ произнести ни слова и сдерживалъ свое волнен³е короткимъ, дѣланнымъ кашлемъ. Лобовъ старался осторожно скрыть слезы, вдругъ выступивш³я у него изъ глазъ и доставивш³я ему странное, неожиданное облегчен³е.

   - Тятя, а кудыжъ воевода дѣвался? - спросила Варька, когда всѣ, наконецъ, затихли.

   - До польскаго царя въ службу пошелъ,- задумчиво произнесъ Фролъ Степанычъ.

   Грузновъ еще долго разсказывалъ. о Грозномъ царѣ и о Самозванцѣ, котораго считалъ дѣйствительнымъ наслѣдникомъ русскаго престола. Потомъ, по просьбѣ забродчиковъ, онъ вспоминалъ различныя бѣдств³я, испытанныя имъ въ морѣ. Украшенныя вымысломъ, воспоминан³я эти поражали необыкновенной картинностью содержан³я и вызывали среди слушателей глубоко сочувственное волнен³е...

   Варька была разстроена. Мучительно хотѣлось знать, отчего плакалъ Лобовъ. Въ первый разъ она видѣла его слезы, и теперь ее волновала какая-то смутная догадка, было какое-то предчувств³е своей вины, и томило безотчетное чувство раскаян³я.

   - Страшно въ морѣ, тятя? - спросила она вдругъ, разсѣяннымъ, безразличнымъ тономъ.

   Грузновъ пристально посмотрѣлъ на нее.

   - На землѣ страшнѣй,- отвѣтилъ онъ сурово, глухимъ голосомъ.

   Варька смутилась и вспыхнула. Она вошла въ сѣнцы, но черезъ минуту снова появилась на порогѣ. Поднявъ руки и откинувшись назадъ стройнымъ молодымъ станомъ, она потянулась и вздрогнула; потомъ безшумно скользнула вдоль стѣны по завалинкѣ и вышла на дорогу.

  

  

   Шендерюкь подождалъ немного и сталъ прощаться, но его неожиданно задержалъ Фролъ Степанычъ.

   - Ну что на заводѣ? - спросилъ онъ, испытующе оглядывая Демку:- хозяинъ пр³ѣхалъ? Вчерась пр³ѣхали, подъ вечеръ.

   - Много посуды на осень готовили?

   - Тысячъ триста.

   - Большая охота! Кажись, Фундуклей Митричъ на одинъ разъ всю добычу выловитъ. Мы по десяти тыщъ ставимъ и то много... Нѣту теперь такой охоты, какъ раньше была... Черезъ это и рыба перевелась, что ходу для нея нѣту.

   - Тоже и рыба теперича умнѣй стала, подъ низомъ идетъ, низовая, значитъ, рыба... по-подъ крючьями...

   - Вся посуда готова?

   - Немного осталось.

   - Ишь ты! А у насъ ребята только-что за работу берутся...

   - На деревнѣ хохлы давно справились,- сказалъ кто-то изъ забродчиковъ:- давно у нихъ все чисто готово.

   - Готовить нечего! Какая у хохла посуда? Все одно какъ волосъ у лысаго.

   - Съ хохла какая польза? Развѣ онъ что понимаетъ? - съ пренебрежен³емъ заявилъ прикащикъ.

   - Какой съ его забродчикъ, ежели онъ хлѣбъ сѣетъ?

   - Съ кажнаго трудящаго человѣка польза есть,- примирительно сказалъ Фролъ Степанычъ.- На Денисовой косѣ как³е забродчики?.. Подъ Бердянскомъ... Добрый народъ, нечего сказать!.. Всѣ чисто хохлы!

   Въ разговоръ вмѣшались друг³е забродчики, и уходить уже было неловко. Демка разсѣянно слушалъ ихъ и невпопадъ отвѣчалъ на разспросы Фрола Степаныча.

  

  

   Варька стояла, заложивъ руки за спину, и напряженно прислушивалась къ доносившемуся до нея разговору. Ее раздражала неловкость Демки, и было обидно ждать черезчуръ долго. Долетавш³й къ ней голосъ прикащика казался медлительнымъ и равнодушнымъ, какъ будто онъ нисколько не торопился выйти къ ней и не думалъ даже о томъ, что она ждетъ его на дорогѣ. Гришка давно пришелъ бы, никого-бъ слушать не сталъ... И ужъ ей казалось, что Демка никогда не любилъ ее, а все только вралъ, чтобъ своего добиться. Затѣмъ и подарки носилъ, и хитрости говорилъ разныя... Вотъ Гришка любилъ по настоящему, безъ памяти. Только что онъ пьяница, драться любитъ, никогда копѣйки у его нѣтъ... а Демка умный, голосъ у его пр³ятный, нѣжный... опять же у его всегда деньги есть... Объ дѣлѣ надо ему толковать съ тятькой, насчетъ охоты, какъ и что, когда зачинать...

   Варькѣ хотѣлось уже найти для Демки всевозможныя оправдан³я, но онъ упорно рисовался въ ея воображен³и холоднымъ и непр³ятнымъ, съ косыми глазами, мутными и влажными. Прежде онъ часто смотрѣлъ на нее точно такимъ, застывшимъ и хищнымъ взглядомъ, и она всегда угадывала его нечистыя мысли...

   Услышавъ шаги, Варька быстро обернулась и тотчасъ же узнала Лобова, робко подходившаго къ ней и бормотавшаго что-то непонятное. Она нахмурилась и грубо спросила:

   - Чего надо?

   Лобовъ сразу умолкъ, глупо переминался съ ноги на ногу и хлопалъ глазами.

   - Ну? чего надо?

   Стараясь овладѣть собой, Гришка откашлялся громкимъ, рѣшительнымъ кашлемъ. Потомъ онъ заложилъ руки за спину подъ поддевку, отставилъ ногу и пристально поглядѣлъ на свой сапогъ съ высокимъ каблукомъ.

   - Ежели я въ чемъ виновенъ, прости, Варя...

   Варька отвернулась.

   - Богъ проститъ.

   - И ты прости... Я, Варя, характера своего сдержать не могу... простой я... а Демка хитрый... Сказывалъ, думать объ тебѣ забылъ, а ты ему вѣришь...

   - Не, ври, Гришка!.. Ничего тебѣ не выйдетъ, все одно не повѣрю... Уходи!

   - Хм... не повѣришь? не вѣрь!.. Сдѣлай милость, не вѣрь!.. Только, ежели ты съ Демкой, зачѣмъ тогда меня крутила? То я, то Демка... Нешто такъ хорошо, Варя?

   - Прежде ты былъ, а сейчасъ Демка... и все! Уходи!

   - И уйду!.. Сохнуть черезъ тебя тоже очегь не буду...

   - Не будешь?.. А объ чемъ давеча плакалъ?..

   - Ничего не плакалъ... До меня на деревнѣ дѣвки сами лѣзутъ, брать не хочу...

   - Ну и бери! Чего не берешь, коли лѣзутъ... Твоя воля, помѣхи нѣту!

   - Настоящей тоже и воли нѣту... Когда-бъ у меня, Варя, воля такая была, сколько я въ себѣ силы имѣю!..

   Варька вдругъ засмѣялась, звонко, съ буйнымъ, неудержимымъ задоромъ. Страстнымъ призывомъ и обѣщан³емъ отозвался этотъ смѣхъ въ сознан³и Гришки, у него закружилась голова, и что-то свѣтлое поплыло передъ глазами. Онъ быстро обнялъ Варьку, сильно прижалъ ее къ себѣ, такъ что она почти отдѣлилась отъ земли, и горячо поцѣловалъ въ губы...

  

  

   Когда Демка вышелъ на дорогу, онъ уже никого не засталъ тамъ. Издалека доносились обрывки пѣсни, и слышался нѣжный, переливчатый смѣхъ Варьки. прикащикъ остановился, прислушиваясь къ ихъ голосамъ, стараясь угадать, въ какой сторонѣ они скрылись. Ночь была тихая, тихая. Неподвижныя ржаныя нивы словно замерли въ нѣжномъ цѣломудренномъ снѣ.

   Демка еще постоялъ немного, потомъ онъ съ досадой заскрежеталъ зубами и пошелъ одинъ по косѣ.

  

  

   Осенняя охота на красную рыбу начиналась въ концѣ августа или въ началѣ сентября. По обычаю, забродчики выходили въ море всѣ сразу. Передъ отходомъ въ баркасахъ ставили образа на кормахъ и молились Богу. Грузновъ громко читалъ "Вѣрую" и "Отче нашъ", забродчики сосредоточенно подпѣвали хоромъ, крестились, говорили другъ другу: "въ добрый часъ!" "съ Богомъ!" и отплывали.

   По началу ловъ бывалъ слабый. Попадались дельфины, севрюга, одиночные икряные осетры и мелкая бѣлуга. Въ сентябрѣ начинался настоящ³й ходъ, и много рыбы проходило тогда мимо Бирючаго острова, къ Донскому гирлу.

   Забродчики "дружили" по пять, шесть человѣкъ и работали сообща. У каждаго была своя посуда и сѣти; баркасъ или шаланду пр³обрѣтали на общ³я средства и на это не жалѣли денегъ, платили по сто рублей и дороже. За судномъ всегда хорошо смотрѣли, часто красили его въ разные цвѣта и давали назван³е.

   - Худой баркасъ - все одно какъ кадушка!- говорилъ, бывало, Лобовъ, объясняя Егоркѣ, какъ греки дѣлаютъ баркасы въ Геническѣ: - грекъ-то, онъ даже очень хитрый... Что ему?.. Не догляди за имъ, чисто все судно спортитъ... такъ что даже моря его посля не принимаетъ... Вотъ наша "Сонька" - ды-къ вотъ баркасъ настоящ³й! Дай мнѣ Господи гробъ такой, какъ энтой баркасъ! Накажи меня Богъ!..

   Все лѣто шли приготовлен³я къ осенней охотѣ. Забродчики готовили посуду, по цѣлымъ днямъ оттачивали желѣзные крючья, смолили бичеву, чинили паруса, конопатили досчанники и шаланды. Заводъ не принималъ еще мелкой добычи, и неводили рѣдко. Въ свѣжую погоду - съ вечера забрасывали сѣти, а на разсвѣтѣ собирали рыбу. Шла селявка и сельдь. Въ тих³е дни кидали переметы и ловили бычковъ.

   Въ началѣ августа погода сразу засвѣжѣла. Нѣсколько дней съ моря рвалъ холодный сѣверо-восточный вѣтеръ. Взрывая песокъ и раковины, разбивались у берега грязно-желтыя, вспѣненныя волны. За перекатомъ море отливало мутной зеленью и сразу темнѣло, и уже до самаго горизонта широк³я волны отсвѣчивали вороненой сталью. Онѣ глухо и монотонно вторили въ отдален³и береговому прибою, и по всему морю бѣгали и догоняли другъ друга бѣлые, кудрявые барашки. Недалеко отъ берега носились надъ водою строг³е мартыны и пролетали зорк³я бѣлыя чайки, а надъ ними синѣло холодное небо.

   Забродчики торопились, боясь пропустить начало хода, и на косѣ кипѣла работа. Стучали молотки, визжали напилки, пахло смолой и дегтемъ. Фролъ Степанычъ цѣлые дни проводилъ на косѣ, среди забродчиковъ, давалъ совѣты и указан³я, ободрялъ отставшихъ и, зорко поглядывая на море, говорилъ, что "еще до хода далеко".

   Послѣ нѣсколькихъ дней свѣжей погоды наступило затишье. Къ ночи повернулъ вѣтеръ, а на разсвѣтѣ море уже было почти спокойнымъ. При косыхъ лучахъ солнца, оно змѣилось мелкой блестящей рябью, а по ней неправильнымъ узоромъ тянулись гладк³я, свѣтлыя полосы, точно узк³е проселки. Далеко, далеко, среди мутныхъ бѣлесоватыхъ тоновъ моря, виднѣлись тонк³я лиловыя очертан³я Бирючаго острова и на немъ, словно вонзивш³йся въ бирюзовое небо, высок³й бѣлый маякъ.

   На косѣ уже шла работа, когда въ морѣ неожиданно появились заводск³я шаланды, и забродчики сразу догадались, въ чемъ дѣло.

   - Нехорошо, Фундуклей Митричъ! - говорилъ Грузновъ Шестерикову, когда тотъ къ вечеру пр³ѣхалъ на косу:- моря только-что заиграла, а ужъ ты впередъ забѣжалъ, не дождался... Все одно добычи не будетъ. Не по-сосѣдски выходитъ, Фундуклей Митричъ!

   Заводчикъ былъ искренне удивленъ словами Фрола Степаныча.

   - Чудакъ человѣкъ! - говорилъ онъ, добродушно разводя руками:- нешто я твою посуду поставилъ? Говоришь, добычи не будетъ? А тебѣ что? Нешто я съ тебя какую неустойку, штоль, требую? На то воля Божья! Но чтобы другого ждать, лодыря какого-небудь, я не согласенъ!.. не намѣренъ! Съ какой стати?.. Ты говоришь: не по-сосѣдски... Кто отъ меня обиду видалъ?.. Ну-ка, пущай ребята скажутъ!..

   Забродчики заволновались.

   - Обиду, вѣрно, что не видали, а только зачѣмъ жадность доказываешь?

   - Поспѣешь!

   - Завсегда разомъ охоту зачинать надо...

   Шестериковъ былъ огорченъ и горячо оправдывался, не понимая неудовольств³я забродчиковъ, которые и послѣ его отъѣзда долго не могли успокоиться. На всяк³й случай, чтобы не пропустить начало хода, они рѣшили выслать въ море одинъ баркасъ и поставить посуду "для повѣрки".

  

  

   Въ первую очередь вызвался идти въ море Лобовъ. Съ нимъ былъ Егорка, помогавш³й ставить посуду. Егце съ вечера они снесли на "Соньку" якоря, вѣхи съ флажками и сложили школды съ крючьями. Сначала думали идти на веслахъ, но Фролъ Степанычъ обѣщалъ на утро "погоду", и пришлось приготовить парусъ.

   Раннимъ утромъ они уже были далеко въ морѣ. Подойдя совсѣмъ близко къ Бирючему острову, Лобовъ бросилъ якоря и забилъ свайку; потомъ онъ укрѣпилъ конецъ съ огромной связкой деревянныхъ поплавковъ, поставилъ вѣху и вдвоемъ съ Егоркой началъ разматывать бичеву, съ подвѣшенными къ ней острыми крючьями. Время отъ времени они привязывали къ бичевѣ больш³е узлы поплавковъ и вбивали колья.

   - Гляди, крѣпче шаматъ подвязывай! - говорилъ Лобовъ, показывая Егоркѣ, какъ нужно укрѣплять поплавки.

   Работа шла медленно, и только къ полудню имъ удалось закрѣпить второй конецъ бичевы. Лобовъ поставилъ около шести тысячъ крючьевъ, почти половину своей посуды.

   Переламываясь на острыхъ гребняхъ волнъ, мелькая парусомъ и шлепаясь по водѣ днищемъ, опустѣвш³й легк³й баркасъ медленно возвращался къ берегу Егорка, лежа на кормѣ у руля, курилъ цыгарку. Лобовъ, задравъ голову, слѣдилъ за плавнымъ полетомъ большихъ, черныхъ баклановъ.

   - Эхъ жалость, Егорка, ружжа нѣту!.. Сичасъ бы баклана убилъ, накажи меня Богъ!.. Очемъ даже съ его пища хорошая...

   - Рыбный духъ у ей...

   - Хм... духъ рыбный? Закопай въ землю дня на три, а посля жарь,- никакого духу не будетъ...

   Егорка съ живымъ любопытствомъ посмотрѣлъ на Лобова, ожидая продолжен³я начатаго объяснен³я.

   - Земля у ей духъ отнимаетъ! - увѣренно подтвердилъ Лобовъ.

   - Дельфина, сказываютъ, тоже кушать можно?

   - Дельфина грѣхъ кушать. Сало съ его брать можно, а скусъ у его совсѣмъ поганый... Ты, Егорка, видалъ когда, какъ дельфинъ плачетъ?

   Егорка встрепенулся и глаза его вдругъ загорѣлись такой нетерпѣливой живостью, что Лобовъ засмѣялся:

   - Ишь какой прытк³й! Молодой ты еще, Егорка, и глупый. Отъ горшка два вершка, а туды же забродчикъ!.. Не видалъ, говоришь? Вотъ какъ будемъ когда дельфина снимать, ты погляди на его, на морду... глаза у его как³е? Просто съ ихъ слеза бьетъ во какая, какъ горохъ все одно... Просто бьетъ и бьетъ слеза, ажъ покедова сдохнетъ.

   - Все плачетъ?

   - Просто такъ плачетъ, что глядѣть на его жалко, накажи меня Богъ! Тоже и ему смерть принимать не сладко, хотя-что сказать ничего не можетъ.

   Егорка вздохнулъ и машинально посмотрѣлъ въ сторону.

   - Погляди, Гришка! - вдругъ закричалъ онъ, поднимаясь и пристально вглядываясь въ недалек³й уже берегъ косы:- прикащикъ съ Варькой въ проходку гуляютъ, все одно какъ паничъ съ барышней...

   Подъ килемъ баркаса зажурчали ручьи, онъ сразу накренился влѣво и сдѣлалъ послѣдн³й, плавный поворотъ. Парусъ заполоскалъ и туго надулся справа. Баркасъ сначала взмыло на мѣстѣ, потомъ онъ мягко осѣлъ и подъ сильнымъ креномъ, почти зачерпывая правымъ бортомъ воду, быстро пошелъ къ берегу.

   Лобовъ, блѣдный и озабоченный, стоялъ на банкѣ, держась одной рукой за мачту, и оралъ во все горло:

   - Демка-а, стой! Сто-ой, Де-е-емка-а! Дѣло есть, стой-ой!..

   Прикащикъ не оборачиваясь шелъ по косѣ, обнявшись съ Варькой, и они направлялись къ избѣ Фрола Степаныча.

  

  

   Вечеромъ забродчики долго возились на берегу, помогая другъ другу оттащить подальше досчанники и баркасы, чтобы ихъ не смыло въ море и не разбило волной. Уже было совсѣмъ темно, а они все еще стояли на берегу, облѣпивъ большую шаланду напряженно вытянутыми руками, и волочили ее по песку дружными хватками. И долго еще слышалась среди нихъ протяжная, разорванная вѣтромъ команда:

   - Ого-о-опъ... еще разъ! Ого-о-опъ!..

   Ночью разыгралась буря. Металось и грохотало море, жалобно скрипѣли снасти баркасовъ и косяки куреней. Въ темнотѣ видны были бѣлые клочья пѣны, кипѣвшей на гребняхъ громадныхъ волнъ, далеко заливавшихъ берегъ.

   - Концы хорошо крѣпилъ, Гришка?- спрашивали забродчики, тревожно поглядывая на море. - Гляди, какъ бы посуду не сорвало...

   - Крѣпить-то я хорошо крѣпилъ, концы-то...- съ досадой отвѣчалъ Лобовъ:- а кто ее знаетъ? Можетъ, выдержитъ...

  

  

   Только къ вечеру слѣдующаго дня буря стала стихать. При заходящемъ солнцѣ широк³я волны отсвѣчивали темно-зеленымъ стекломъ, и много бѣлыхъ чаекъ качалось на нихъ недалеко отъ берега. Большой красно-коричневый валъ мокрыхъ камней и ракушекъ окаймлялъ гладко отшлифованный песчаный берегъ, и первобытно дикими казались эти мѣста, какъ въ первый день сотворен³я м³ра.

   На разсвѣтѣ Егорка и Гришка сдвинули баркасъ въ воду и на веслахъ пошли въ море осмотрѣть посуду.

   - Труды къ чорту! Кажись, сорвало!..- говорилъ Лобовъ, когда они подходили къ мѣсту заброда. - А-а, чтобъ ты лопнула, накажи меня Богъ!.. Куда прешь? Стой!.. Стой!.. Кидай весла... Багромъ держись! багромъ, чортова голова!

   Егорка захватилъ багромъ бичеву и подтянулся къ вѣхѣ. Потомъ они подняли тяжелые якоря и стали собирать посуду. Баркасъ медленно подвигался впередъ. Приходилось идти бичевой и работать баграми, потому что острые крючья ранили руки. По направлен³ю бичевы было видно, что сорванный конецъ снесло на заводск³я снасти.

   Гришку грызла досада. Жалко было даромъ потраченный день и пропавш³е якоря, съ которыхъ сорвалась снасть. Онъ работалъ молча, сердито и недовѣрчиво поглядывая на Егорку, глубоко обиженнаго этимъ внезапнымъ отчужден³емъ.

   - По сторонамъ глядѣть нечего! - съ раздражен³емъ говорилъ Лобовъ:- тутъ, братъ, дѣло справлять надо!.. Нечего тебѣ носомъ крутить!..

   - Носомъ крутить... носомъ крутить...- недовольно, но осторожно повторилъ Егорка.

   - Поговори еще!.. тоже!.. Нечего лодыря корчить!..

   Однако, работа шла хорошо. Баркасъ уже сталъ осѣдать отъ тяжести собранной посуды, когда изъ-за длиннаго, песчанаго откоса показалась большая, черная шаланда.

   - Ребята съ заводу... тоже посуду сбираютъ,- тихо пробормоталъ Егорка, не прерывая работы.

   Шаланда медленно шла навстрѣчу баркасу. Трое гребцовъ работали на ней лѣниво и вяло, точно сонные, часто останавливались и долго сушили весла. У праваго борта стоялъ Демка и ловко собиралъ багромъ бичеву.

   - Демка-а, не спута-ай! - протяжно закричалъ Лобовъ, щуря глаза и пристально вглядываясь туда, гдѣ на побѣлѣвшей отъ зноя водѣ тихо подвигалась шаланда, тяжелая и черная, словно отлитая изъ чугуна.

   - Не спу-ута-ай!.. Посля разбира-ать долго-о!..

   Въ отвѣтъ послышался ехидный, визгливый смѣхъ прикащика и громк³й хохотъ гребцовъ. Гришка, озадаченный, не понимая въ чемъ дѣло, прервалъ работу и безпомощно осмотрѣлся вокругъ. Между тѣмъ, шаланда пошла быстрѣе, и уже видно было, что въ ней, кромѣ Демки, работали баграми еще двое гребцовъ.

   - Нашу посуду сбираютъ... съ того краю...- испуганно и торопливо сказалъ Егорка.

   - Нашу сбирають... Нечего тебѣ врать!..- отвѣтилъ Лобовъ смущеннымъ, неувѣреннымъ тономъ.

   Однако, онъ и самъ понималъ уже, что Бгорка правъ. Охваченный быстро нароставшей тревогой, онъ вдругъ сталъ метаться по баркасу, хватаясь безъ толку то за багры, то на весла, переставляя сложенные у кормы якоря и сердито взглядывая на Егорку. Спѣша и путая бичеву, онъ снова началъ быстро собирать посуду, въ безпорядкѣ сбрасывая ее въ баркасъ, и бѣшено закричалъ Егоркѣ:

   - Шибче! Шибче, говорю, дьяволъ!

   Они разогнали баркасъ навстрѣчу шаландѣ, которая неслась на нихъ. Разстоян³е между ними быстро уменьшалось, и Лобовъ уже чувствовалъ, какъ натянулась бичева. Тогда онъ сразу оставилъ работу и, съ поднятымъ багромъ въ рукѣ, сталъ ждать встрѣчи. Наступило тягостное, оцѣпенѣлое затишье. Лобовъ, съ крѣпко стиснутыми челюстями и потемнѣвшими глазами, стоялъ у борта, точпо застывш³й въ напряженномъ ожидан³и. Егорка, едва дыша, боязливо взглядывалъ на Лобова.

   Шаланда была уже шагахъ въ двадцати отъ баркаса, когда гребцы неожиданно, какъ по командѣ, бросили багры и сѣли на весла. Въ рукѣ Демки блеснулъ топоръ; широко размахнувшись, онъ ударилъ по борту шаланды и перерубилъ бичеву. Въ ту же минуту что-то зашелестѣло въ воздухѣ, и тяжелый багоръ, брошенный со страшной силой Лобовымъ, шлепнулся въ воду, недалеко отъ прикащика.

   Шаланда вздрогнула и сразу осѣла. Потомъ, уже совсѣмъ недалеко отъ баркаса, она ловко обернулась на мѣстѣ и, оставляя въ водѣ крутящ³яся воронки, пошла обратно на шести веслахъ. Демка стоялъ на кормѣ и хохоталъ во все горло.

  

  

   Лобовъ возвратился удрученный не столько потерей посуды, сколько издѣвательствомъ Демки. Егорка весь день былъ возбужденъ до крайности. Разсказывая забродчикамъ подробности этого случая, онъ обижен