Муравьев-Апостол Сергей Иванович - Н. Я. Эйдельман. Апостол Сергей

sp; Иосиф Руликовский, владелец имения Мотовиловка: "Я услышал, что кто-то стучит в парадные двери, и сильно перепуганная девушка-служанка со свечкой в руках выбежала из женской половины дома:

   - Паи, какой-то москаль добивается в окна.

   И в это мгновение увидел я в дверях капитана Вульферта, который громко сказал:

   - Ну, теперь уже настоящая революция. Муравьев силой занял Васильков".

   Со времени Пугачевского восстания впервые целый город, хоть и небольшой, отделился, не подчиняется императорской власти. Уездный город Васильков.

  

   "В настоящее время Васильков, как город, ничем не замечателен, разве живописным видом своим издали, со стороны правого берега Стугны. Отсюда городок со своими домиками, разбросанными по горам, рекою, извивающеюся по равнине, и рамою отдаленных синеющихся лесов представляется довольно приятно. Но внутри по благоустройству Васильков ниже посредственного: не опрятен, с узкими извилистыми улицами, еще более стесненными деревянными лавочками. Вообще он имеет вид бедного местечка или селения и еще не заметно пи в людях, ни в строениях направления к улучшению и благоустройству, приличных уездному городу".

   Солидный труд "Статистическое описание Киевской губернии, изданное тайным советником, сенатором Иваном Фундуклеем" (в 1852 году) сохранил некоторую старинную вольность слога и чувствительность, почти совсем исчезнувшие из сочинений такого рода.

   Хотя цитированное описание относится к Василькову через 20 лет после "муравьевского бунта", но мы имеем полное право предполагать, что и в конце 1825 года там не было заметно "направления, приличного уездному городу", что площадей было три, немощеных, как и все улицы, плотина - одна, кладбищ - четыре, трактира - два, винных погребов - пять, фабрик и заводов не было.

   Вольный город Васильков.

  

  

  

   30 и 31 декабря 1825-го - веселые дни. Метель, мгла. Возле города Сергей Муравьев обнимает появившегося будто из-под земли Бестужева-Рюмина. Объявляет двум ротам: "Мы, братцы, идем доброе дело делать".

   Ненавистный черниговским, солдатам майор Трухин (заместивший Гебеля) на базарной площади пытается - как Наполеон во время ста дней - обезоружить наступающих одними словами. Но когда он подходит ближе, его хватают Бестужев-Рюмин и Сухинов, смеются над его витийством и заталкивают в середину колонны. Миролюбивый солдатский смех умолкает: с ненавистного майора срывают эполеты, разрывают в куски мундир, осыпают ругательствами, насмешками и, наконец, побоями. Трухину бы не уцелеть, если бы в это время не поянился на площади Сергей Муравьев со своей колонной. Солдатам приказано майора не трогать и отвести на гауптвахту под арест.

   Солдаты опять смеются, кричат "ура", братаются - кто же выстрелит в своих; и так, конечно, будет впредь!

   Смеются освобожденные арестанты, барон Соловьев смеется, целует своих солдат, объясняя, что срок службы будет не 25, а пять или десять лет. Смеются разжалованные в рядовые Игнатий Ракуза и Дмитрий Грохольский, возвращая себе форменные офицерские сюртуки и палаши.

   Общий смех: на заставе появились два жандарма, Несмеянов и Скоков, те самые, что присланы сюда за братьями Муравьевыми пять дней назад. У них документы на арест и 900 рублей денег. Но они не запаслись ордером на арест целого полка. И вот уж бумаги их сожжены, а деньги розданы солдатам, которые согреваются в шинках.

   Отцы города перепуганы. Сергей Муравьев велит их успокоить, раздает квитанции за взятую провизию, и они тоже начинают испуганно улыбаться.

   Иосиф Руликовский посылает в Васильков разводчика, и тот сообщает, что в городе полная тишина и спокойствие, что солдаты, напившись в шинках, разошлись на отдых по квартирам. Однако некий панок, сильно приставший с расспросами к подвыпившим солдатам: "Не то ли это войско, что изрубило полковника?" - услышал в ответ: "И тебя так изрубим"; его схватили за баки, сильно отлупили палками, с бранью посадили в возок и приказали: "Отправляйся, откуда приехал, да нас не забывай".

   Стремительный вихрь великого, жалкого, смешного, трагического - событий, лиц, ситуаций, неожиданных поступков.

   Иван Сухинов позабыл о семи старых ранах (в руку, плечо, голову) - память о Лейпциге и других битвах прошедшей войны; начались счастливейшие дни его жизни.

   Несколько месяцев назад в Лещинском лагере Сухинов кричал Бестужеву-Рюмину о его лучшем друге: "Если он когда-нибудь вздумает располагать мною и моими товарищами, удалять нас от тех, с которыми мы быть хотим в связи, и сближать с теми, которых мы не хотим знать, то клянусь всем для меня священным, что я тебя изрублю в мелкие куски; знай навсегда, что мы найдем дорогу в Москву и Петербург". Муравьев, кажется, тяготился напористым поручиком - но все это "дореволюционные эмоции".

   Проходит всего несколько часов революции, но имя Сухинов звучит в городке едва ли не более грозно, чем Муравьев. Это он командует авангардом, вошедшим в город, и срывает эполеты с майора Трухина. Это он высматривает, не хочет ли кто сбежать к неприятелю, и приходит на квартиру к перепуганному подпоручику Войниловичу, наблюдая, чтобы тот "не отстал от полка". И когда Муравьев-Апостол дает подпоручику ответственное поручение, добавляет, что, если тот скроется, "Сухинов догонит и лишит жизни". Сабля Сухинова все время обнажена. Это он забирает знамена и полковую казну на квартире Гебеля; когда же группа солдат отправляется в дом бывшего командира, к перепуганной его жене и детям, Сухинов угрожает наказать смертью тех, которые забыли военную дисциплину, оставили ряды без приказания офицера, осмелились нарушить спокойствие женщины, оскорбляют ее и даже замышляют убийство. Очевидцы вспоминают, что солдаты в эти минуты не были склонны к повиновению, и тогда Сухинов решил подтвердить слова делом и наказать немедленно первого виновного. "Раздраженные солдаты вздумали обороняться, отводя штыками сабельные удары, и показывали явно, что даже готовы покуситься на жизнь своего любимого офицера. Сухинов, не теряя духа, бросился на штыки, осыпал сабельными ударами угрожавших ему убийц и выгнал их из дому".

   На гауптвахте утренний Наполеон, майор Трухин, теперь перепуган насмерть и не перестает просить помилования: "Сухинов, видя его подлость, начал ему говорить о развратном его поведении, укорял в низости перед начальством, в тиранстве с солдатами и потом советовал ему оставить военную службу, чтобы перестал он носить мундир, который марал своим поведением. Трухин во всем согласился с Сухиновым, признавал во всем себя виновным и клялся ему, что он оставит службу, в которой недостоин служить; но вдруг упал на колени и начал жалобным тоном просить, повторяя:

   - Батюшка, Иван Иванович, сделайте милость!

   ...Сухинов долго не мог понять, чего он просил, и наконец как-то нечаянно спросил: чего он хочет?

   - Батюшка, Иван Иванович, сделайте милость, пришлите мне бутылку рому,- ответил Трухин.

   При сих словах хохот раздался, как гром, во всей гауптвахте. Сухинов закричал:

   - Унтер-офицер, пошли ко мне на квартиру за бутылкою рому для майора, и ежели он вперед захочет хоть целую бочку водки привезти к себе на гауптвахту, то позволить ему это, для утешения его".

   Потом, через месяц, царь сделает майора полковником и отдаст ему Черниговский полк. Мог ли Трухин подумать, что так дурно начинающийся 1826 год завершится столь удачно?

   Также получит чин и орден и полковой адъютант Павлов, хранитель полковой печати и архива, которого ищут сейчас по всему городу люди Муравьева. Много позже они узнали, что Павлов прятался в постели между перинами у жены городничего, где пробыл до самого выступления Муравьева из Василькова, и тогда только вышел из укрытия и поспешил уведомить киевское начальство о событиях в полку.

   Генерал, командир 9-й дивизии, в которую входит Черниговский полк, ездит в большом огорчении вокруг Василькова, встречает нескольких солдат, велит уйти от греха, те советуются с одним из самых уважаемых фельдфебелей - Михеем Шутовым (он не знает еще, что 23 декабря подписан приказ о присвоении ему чина подпоручика!).

   - Что вам командующий! - отвечает Шутов "и изъявил к оному в дерзких выражениях явное презрение".

   Потом будут размышлять, судить ли Шутова офицером или фельдфебелем. Решили, что "Михей Шутов, хотя по высочайшему его императорского величества приказу, в 23-й день декабря прошлого 1825 г. отданному, произведен в подпоручики, но таковой чин объявлен не был", и потому велено судить и приговорить "в числе главнейших соумышленников в прежнем его (солдатском) звании".

   Приговор будет ужасен, но это в 1826-м, пока же еще не кончился 1825-й. 30 декабря - веселый день, и подпоручик-фельдфебель Шутов - один из главных...

   А "солдат-полковник" Башмаков и капитан Фурман, на которых очень рассчитывает Сергей Муравьев, не появляются в Василькове, сидят за картами и вином в деревне, что в 25 верстах от города, и целую неделю ждут событий, пока за ними по явится земский исправник. Но обоим все равно идти в Сибирь.

   Вдруг появляется на заставе проезжающий штаб-ротмистр Ушаков, опаздывающий в свой гусарский полк и ни о чем не подозревающий. На другой день он доложит начальству, что у городских ворот Василькова был задержан мятежниками Черниговского полка и отведен к подполковнику Муравьеву-Апостолу; тот отпустил его, просмотрев бумаги и выразив сожаление, что ему нечем его угостить.

   Начальство (все тот же Рот) нашло позже, что штаб-ротмистр Ушаков виновен в праздных разъездах по разным местам, а также в том, что "причинил большое затруднение начальству", то есть пришлось многих опрашивать. И хотя ничего особенного не открылось, Ушакова посылают на двухнедельную гауптвахту.

   Попросту говоря, его заподозрили в том, что толковал с мятежниками не только об угощении. И не без основания. Бестужев-Рюмин позже признается, что, хотя Ушаков ни с кем из мятежников знаком не был, "он воспламенился и желал нам успеха". Восставшие же просили штаб-ротмистра рассказать о виденном офицерам своего полка.

   Воспламенился Ушаков, но его за это все же не наказали по причинам, о которых речь еще пойдет...

   Воспламенившийся офицер занимал Муравьева-Апостола и его товарищей именно потому, что они с ним прежде не были знакомы: значит, многие могут так воспламениться, как воспламенились несколько черниговских офицеров - Петин, Апостол-Кегич и другие, на которых не очень-то надеялись...

  

   "31 декабря 1825 года перепуганные обыватели Василькова стали свидетелями удивительного зрелища. Во втором часу зимнего дня на городской площади был провозглашен единым царем Вселенной Иисус Христос".

   Так историк начинал рассказ о необыкновенном документе, который длинной декабрьской ночью перечитывали и переписывали полковые писаря.

   На немощеной площади перед собором святого Феодосия выстраиваются пять рот Черниговского полка, 60 музыкантов, взявшие вместо инструментов оружие, 14 офицеров, не считая братьев Муравьевых и Бестужева-Рюмина. Молодой священник из дворян Даниил Кайзер колеблется: цель восставших ему ясна. Он говорит Муравьеву, что готов умереть для общей пользы, но боится за жену и детей: "Если ваше предприятие не удастся, что будет с ними? Бедность, нищета и даже позор ожидают мою жену и моих сирот".

   Священник вот-вот откажется от своих прежних слов, но Муравьев убеждает его и, желая успокоить, дает 200 рублей:

   "Вручите сии деньги вашему семейству, они будут необходимы для него во время вашего отсутствия, между тем будьте уверены, что ни Россия, ни я никогда не забудем ваших услуг".

   Священник, не возражая больше, вместе с Муравьевым идет на площадь.

   (Позже его лишат сана и дворянства, более 30 лет будет нищенствовать...)

   "Священник читал громко и внятно", - утверждали офицеры, позже помогавшие составлять "летопись" событий Ивану Горбачевскому. До задних рядов, однако, слова доносились хуже...

  

   Православный катехизис.

   Во имя отца и сына и святого духа.

   Вопрос. Для чего бог создал человека?

   Ответ. Для того, чтобы он в него веровал, был свободен и счастлив.

   Вопрос. Что значит быть свободным и счастливым?

   Ответ. Без свободы нет счастья...

   Вопрос. Для чего же русский народ и русское воинство несчастно?

   Ответ. От того, что цари похитили у них свободу.

   Вопрос. Стало быть, цари поступают вопреки воли божьей?

   Ответ. Да... Христос сказал: не можете богу работать и мамоне, оттого-то русский народ и русское воинство страдают...

   Вопрос. Что же святой закон наш повелевает делать русскому народу и воинству?

   Ответ. Раскаяться в долгом раболепствии и, ополчась против тиранства и нечестия, поклясться: да будет всем един царь на небеси и на земле Иисус Христос.

   Вопрос. Что может удержать от исполнения святого сего подвига?

   Ответ. Ничто...

  

   19 раз звучат на площади слова "царь", "цари", и сверх того пять раз - "тиран", "тиранство".

   - Стало быть, бог не любит царей?

   - Нет, они прокляты...

   - Един наш царь должен быть Иисус Христос.

   Надо "взять оружие и следовать смело за глаголющим во имя господне...

   А кто отстанет, тот яко иуда-предатель, будет анафеме проклят".

   Древний Васильков на речке Стугне, в котором звучали молитвы и воинские призывы еще на заре русской истории.

   "В лето 6601-е (от рождества Христова 1093) пошли Святополк, Владимир (Мономах) и Ростислав к Стугне-реке и созвали дружину на совет и стали совещаться и перешли Стугну-реку, а была она переполнена водой, и вот половцы двинулись навстречу..."

   Кажется, будто ожил тот язык - и снова в крестовый поход на басурман зовет новый Апостол, глаголящий во имя господне. Сергей Муравьев и Бестужев-Рюмин приготовили цитаты из Ветхого и Нового завета, которыми можно обосновать революцию, и дух древней проповеди захватывает их самих. Давно известно, что по многих великих восстаниях и походах, имевших вполне рациональные, понятные исторические причины, все же последним толчком к взрыву была не логика, а чувство, порой - мистика, даже шаманство, заставлявшие забывать доводы против, да и доводы за... И вот уж движутся тысячи крестоносцев за Петром-Пустынником, десятки тысяч немцев реформируют веру, не углубляясь в тонкости захватывающей проповеди Лютера. Показывает "царские знаки" на груди и увлекает казаков сладостным обманом Емельян Пугачев.

   Зачаровывает, овладевает старшими, опытными офицерами обладающий "гипнотическим даром" зеленый подпоручик Бестужев-Рюмин; и, конечно, это он настоял на чтении Катехизиса, хотя Матвей Муравьев противился.

   Солдаты Черниговского полка кричат ура Сергею Муравьеву-Апостолу, который берет слово после священника... И теперь опять предоставим слово Горбачевскому, который мог записать впечатления только одного из офицеров, стоявшею у собора в последний день 1825 года, барона Вениамина Соловьева. Много лет спустя в забайкальской каторге им представляется, что цель была достигнута: третья присяга не Константину или Николаю, но богу; сердца зажглись. И мы верим, что залились, но крайней мере с точки зрения штабс-капитана Соловьева.

   "- Наше дело, - сказал Муравьев по окончании чтения, обратись снова к солдатам,- так велико и благородно, что не должно быть запятнано никаким принуждением, и потому кто из вас, и офицеры, и рядовые, чувствует себя неспособным к такому предприятию, тот пускай немедленно оставит ряды, он может без страха остаться в городе, если только совесть его позволит ему быть спокойным и не будет его упрекать за то, что он оставил своих товарищей на столь трудном и славном поприще, в то время как отечество требует помощи каждого из сынов своих.

   Громкие восклицания заглушили последние слона С. Муравьева. Никто не оставил рядов и каждый ожидал с нетерпением минуты лететь за славою или смертью.

   Между тем священник приступил к совершению молебна. Сей религиозный обряд произвел сильное впечатление. Души, возвышенные опасностью предприятия, были готовы принять священные и таинственные чувства религии, которые проникли даже в самые нечувствительные сердца".

   Действие этой драматической сцепы усилил неожиданный приезд молодого свитского офицера, который с восторгом бросился в объятия Сергея Ивановича. Это был младший из Муравьевых - Ипполит.

   Барон Соловьев в последний день 1825 года видит сцепу из древней Руси или древнего Рима: три брата, словно братья Горации, храм, молебен, свобода...

   Кажется, будто люди лепят историю по образцу тех книжек и рассказов, которыми очарованы с детства. Но это - офицеры, дворяне, грамотные.

   А что чувствуют солдаты? Ведь они и без Катехизиса поднялись. Те ли слова сказаны на площади?

   Сергей Муравьев (на допросе):

   "Прочтение Катехизиса произвело дурное впечатление на солдат".

   Сергей Иванович, возможно, выгораживает солдат, забирая побольше вины себе.

   Матвей Муравьев: "О Катехизисе я знал, но никогда не одобрял, так как я оный считал ребячеством".

   Игнатий Ракуза: "Когда читали солдатам Катехизис, я слышал, но содержания оного не упомню. Нижние чины едва ли могли слышать читанное".

   Впечатления васильковских обывателей:

   "Муравьев, сидя на лошади, верхом, кричал, что царей нет, а только одна выдумка... Один из солдат спрашивал инвалидного поручика - кому они присягают, но видя, что нижний чин пьян, он, поручик, удалился, а солдат кричал: "Теперь вольность!""

   Анекдот в записи секретаря императрицы Марии Федоровны (позже слишком популярный в "верхах" и на Западе):

   "Пятница, 8 января 1826 г.

   Императрица рассказала нам историю возмущения, поднятого подполковником Муравьевым, который обольстил часть Черниговского полка. Сумасшедший Муравьев провозгласил перед Черниговским полком славяно-русскую республику. Его спросили: "Кто же будет царем?" И когда узнали, что вовсе не будет царя, то его начали оставлять".

   Где истина? Как отделить в этих рассказах реальное ядро от скорлупы?

   1) Солдаты воодушевлены "Катехизисом", и в то же время

   2) Лозунг "Царь Иисус" вскоре заменяется - "царь Константин".

   Сергей Муравьев: "Приметив же, что прочтение Катехизиса произвело дурное впечатление на солдат, я решился снова действовать во имя великого князя Константина Павловича". К тому же брат Ипполит по дороге часто слышал народные толки об этом имени. Царь Константин, оказывается, ближе, понятнее. Чисто религиозный лозунг мог поднять разве что раскольников, да и то с обязательным присутствием в числе врагов "царя-антихриста". Царь - важнее бога. Вера в царя или в царевича-освободителя присутствует почти во всех народных движениях с XVI по XIX век. Десятки "царевичей" или "спасшихся от неминуемой смерти" царей, лже-Дмитриев, лже-Алексеев, лже-Петров третьих, лже-Павлов, лже-Константинов...

   Сергей Муравьев не мог, вернее не хотел, подкрепить _ч_у_д_о_м_ свое _А_п_о_с_т_о_л_ь_с_т_в_о.

   "Глаголящий во имя господне" не пожелал превратиться в исступленного проповедника, доводящего до экстаза себя и других. Может быть, больше преуспел бы в этой роли Бестужев-Рюмин. Но европейское образование, но офицерский мундир! И наконец, Лютер, Пугачев зажигали целый край, страну, народ; в Василькове же начинается военная революция, которая конечно же принесет всем краям свободу, но по хорошо известной формуле "все для народа, но ничего через народ"...

   Если бы здесь, на площади перед собором, появился вдруг незнакомый офицер, в котором Сергей Муравьев и другие опознали царевича Константина! А ведь слух уже идет, что царевич ждет неподалеку, в местечке Брусилов. А ведь появление Ипполита оттуда, из столицы, да еще как раз во время клятвы, легко объяснить как чудо, благую весть, сигнал от настоящего царя!

   Если бы так, эффект был бы в десять раз сильнее, чем от Катехизиса!

   Знал ли о том Сергей Иванович? Знал, конечно. Но если б он был человеком, способным на такие спектакли, не ходил бы "задумчив, одинокий", жил бы спокойнее, веселее, основательнее, с членами тайных обществ встречался бы разве что за вином и картами и, наверное, кончил бы жизнь генералом или генерал-адъютантом... Генерал-адъютант Муравьев-Апостол. Звучит красиво.

   Невозможно.

   На следствии допытывались: "Подполковник Муравьев-Апостол во время возмущения какое принял на себя звание, как его именовали сообщники его?"

   Ответ: "Звания никакого Муравьев не принимал. Это всему полку известно".

   "Звание" - подразумевается вождь, генерал, диктатор, командующий, Апостол.

   Но ведь Катехизис, молебен подняли солдатский дух?

   31-го днем дух и без молебна высок! И 1 января не снизится: обряд не создал новой ситуации. Но вот второго, третьего... Однако второе и третье января еще далеко - в будущем году. Пока же звучит команда "В поход!", жители крестятся и благословляют солдатиков - около тысячи человек выходит из города по старинному тракту. Тысяча! Наполеон взял Францию с одной ротой; Гарибальди с тысячей уничтожит одно королевство и создаст другое. Сколько надо для России?

  

  

  

   "Одна рота увлечет полк..." Муравьев рассказывал офицерам о Риего: тот прошел через всю Испанию с тремя сотнями человек и восстановил конституцию, "а они с полком, чтобы не исполнили предприятия своего, тогда как все уже готово, и в особенности войско, которое очень недовольно..." {Цитаты, помещенные в этой главе без указания авторства, мяты из записок Горбачевского и показаний членов Южного общества, особенно Бестужева-Рюмина, чье воображение часто залетало в то время, когда уже "все будет хорошо".}. Начать с Черниговского. Присоединяются Ахтырский и Александрийский гусарские, Алексапольский пехотный и 17-й егерский, а в корпусной квартире встретит их 8-я дивизия и Артиллерийская бригада... Члены Тайного общества, опираясь на бывших семеновских солдат, поднимают Тамбовский, Саратовский, Воронежский, Старооскольский, Кременчугский, Витебский, Курский полки. Провозглашают свободу и равенство.

   На это уходит три дня нового года.

   3 января. Весь 3-й корпус и другие части - не менее 60000 человек - на стороне мятежников. Специальные гонцы мчатся в Тульчин, к штабу соседней 2-й армии. Хотя Пестеля и других важных деятелей нет, но скрытые сторонники, узнав про успех соседей, поднимают своих солдат. Офицеры, верные власти, расстреляны или заперты. 5-го числа захвачен штаб армии. Главнокомандующий, старик Витгенштейн, под арестом, начальник штаба армии генерал Киселев под домашним арестом, но ему предлагается возглавить революционную армию, готовую идти за ним. Киселев пока не решается.

   Васильков, Брусилов, Белая Церковь, Поволочь, потом Житомир... Киев. "Овладев Киевом, далее действовать по обстоятельствам".

   От Василькова до Киева 36 верст - один быстрый дневной бросок или два неторопливых перехода.

   В Киеве весь гарнизон состоит только из двух батальонов 4-го корпуса и одного батальона 3-го корпуса, на который начальство "совершенно полагаться не могло".

   7 января Киев взят после небольшого сражения. Три батальона не противодействуют армии. Эмиссары восставших несутся в Польшу, к южным военным поселениям, на Север. В Киеве - громадный митинг на Софийской площади. Бестужев-Рюмин зажигает войска восклицаниями о древних вольностях, о матери городов русских, о свободе, которая воссияет в первой столице Руси.

   Слух о занятии Киева распространяется молниеносно и имеет ошеломляющее влияние на умы миллионов людей. Киевская типография печатает воззвания к народу, войску, дворянству. Объявляется временное правлению армии. Провозглашаются основные цели: освобождение крестьян с землею, сокращение и облегчение солдатской службы, отмена военных поселений, конституция. Республиканцы-южане решают на Киевском совете, что пока нужно действовать именем монарха. Сухинов, Андреевич, еще некоторые Славяне оспаривают, угрожая "обратиться к черни", но остаются в меньшинстве.

   Решающий довод на Совете: два клича - "Ура! Республика!" или "За нашим царем!" - какой вызовет больший отзыв у народа? Принимается присяга императору Константину. Петербургский правитель Николай под громкое "ура!" объявляется незаконным и низложенным.

   Главнокомандующим особой революционной армией избирается Сергей Муравьев-Апостол. Командиром 3-го корпуса - Михаил Бестужев-Рюмин.

   Бестужев-Рюмин: "Я с корпусом должен... идти на Москву, увлекая все встречающиеся войска. Пришед в Москву, я бы там устроил лагерь, чтобы иметь на всякий случай значительную силу под рукою... Муравьев назначен был ехать в Петербург, где наше общество вверило бы ему гвардию..."

   Под Киевом - военный лагерь, которым управляют храбрейшие и неутомимые Соединенные славяне. Имена Борисовых, Сухинова, Андреевича, Горбачевского, Кузьмина, Щепиллы, еще вчера никому не ведомые, звучат по всей округе.

   Январь. Корпус Бестужева-Рюмина стремительно движется к Москве. Крестьяне начинают зажигать усадьбы и брать землю, несмотря на призыв Киевского революционного правительства соблюдать спокойствие до полной победы. Генерал Витт, главнокомандующий южными поселениями, проникший еще год назад в некоторые замыслы южан и выдавший их властям, - генерал Витт в страхе объявляет, что всегда был другом Тайного общества и, разведывая планы заговорщиков, старался обмануть Петербург, вызнать о замыслах власти в интересах повстанцев. Витту не верят. Его действия контролирует полковник Василий Давыдов и другие офицеры-южане. Между тем вооруженные поселяне идут к Одессе, и граф Воронцов спасается на корабле - в Англию. Из Тираспольской крепости освобожден запертый четыре года назад майор Владимир Раевский, который берет начальство над 6-м корпусом и Бессарабией.

   Первая же весть о восстании на Украине зажигает Польшу. Константин арестован по тайной просьбе южных эмиссаров. Польские войска занимают Варшаву и крепости, провозглашается полная независимость страны.

   Кавказский корпус генерала Ермолова внимательно следит за событиями. Курьеры несутся из Киева в Тифлис и обратно. Ермолов не дает ясного ответа, но контролирует весь Закавказский край и в ответ на отчаянный призыв Петербурга двинуться через хребет на север отвечает с курьером, что войск дать не может ввиду персидской угрозы.

   Николай I заседает с несколькими верными вельможами. В порту готов корабль, который увезет его с семьей в Пруссию.

   Гвардия ненадежна. Заключенные по делу 14 декабря начинают кое о чем догадываться даже в казематах. Николай I ночью во дворце снова беседует с Пестелем, нащупывая пути для компромисса. Пестель требует "собрать Синод и Сенат, которые издадут два манифеста". Первый, от Синода, чтобы весь русский народ присягнул Временному революционному правительству, второй манифест, Сената, объяснит народу, что Временное правительство не намерено "присвоить себе власть" и собирается позже "вводить конституцию, дабы отвести подозрение, что директоры хотят себе присвоить власть". Кроме того, царь должен объявить всеобщую амнистию и созыв "Великого Собора", то есть Учредительного собрания.

   Январь. Николай медлит, надеясь на верные войска, ждущие у Москвы южную армию. Бешеная контрпропаганда - о грабежах, бесчинстве бунтовщиков, оскорблениях религии и т. п.

   Сергей Муравьев: "Имея 3-й корпус, хотели идти в Москву, где 2-й и 1-й корпуса по той же причине должны были присоединиться, с этими войсками принудить Сенат принять конституцию и созвать великий собор".

   Среди вождей восстания кипят те же споры, что начинались еще до 14 декабря.

   Бестужев-Рюмин: "Наша революция будет подобна революции испанской (1820 г.); она не будет стоить ни одной капли крови, ибо произведется одною армиею без участия народа. Москва и Петербург с нетерпением ожидают восстания войск. Наша конституция утвердит навсегда свободу и благоденствие народа... Мы поднимем знамя свободы и пойдем на Москву, провозглашая конституцию...

   До тех пор, пока конституция не примет надлежащей силы, Временное правление будет заниматься внешними и внутренними делами государства, и это может продолжаться десять лет".

   Борисов 2-й возражает от членов Славянского общества:

   "По вашим словам для избежания кровопролития и удержания порядка народ будет вовсе устранен от участия в перевороте, что революция будет совершена военная, что одни военные люди произведут и утвердят ее. Кто же назначит членов Временного правления? Ужели одни военные люди примут в этом участие? По какому праву, с чьего согласия и одобрения будет оно управлять десять лет целою Россиею? Что составит его силу, и какие ограждения представит в том, что один из членов вашего правления, избранный воинством и поддерживаемый штыками, не похитит самовластия?

   Вопросы Борисова 2-го произвели страшное действие на Бестужева-Рюмина; негодование изобразилось во всех чертах его лица.

   - Как можете вы меня об этом спрашивать! - вскричал он с сверкающими глазами.- Мы, которые убьем некоторым образом законного государя, потерпим ли власть похитителей?! Никогда! Никогда!

   - Это правда,- сказал Борисов 2-й с притворным хладнокровием и с улыбкою сомнения,- но Юлий Цезарь был убит среди Рима, пораженного его величием и славою, а над убийцами, над пламенными патриотами восторжествовал малодушный Октавий, юноша 18-ти лет.

   Борисов хотел продолжать, но был прерван другими вопросами, сделанными Бестужеву, о предметах вовсе незначительных".

   Февраль 1826 года. Москва звонит во все колокола. Три революционных корпуса шествуют по городу. Взятие Москвы решает дело. Несколько испуганных московских сенаторов вместе с командирами восставших отрядов подписывают в Кремле манифест о временном правлении. Константин под арестом в Польше, судьба его неизвестна. Восставшим не нужен слишком самостоятельный монарх: "Царствующую фамилию всю посадить на корабли и отослать в чужие края в случае введения республиканского правления; а если бы принято было монархическое представительное, тогда оставить Александра Николаевича (семилетнего сына Николая, будущего Александра II), объявить императором и объявить ретенцию".

   Однако Николай с сыном и другими членами фамилии, узнав о вступлении Муравьева с Бестужевым-Рюминым в Москву, садятся на корабль, ночью пришедший по Неве ко дворцу. На корабль доставлена из крепости казна; опасаясь революционных моряков, корабль выходит в море под английским флагом и берет курс на Германию.

   Теперь в стране только один член императорской фамилии - больная, усталая Елизавета Алексеевна, вдова Александра I, находящаяся в Таганроге, у гроба мужа. В Москве ее провозглашают императрицей, посланцы армии несутся в Таганрог, где она подпишет любые бумаги. Жить ей недолго, после смерти же - ничто не препятствует республике.

   Ворота Петропавловской крепости распахнуты. Пестель, Рылеев, Батеньков, Волконский, Михаил Орлов, Краснокутский и некоторые другие арестанты, занимавшие прежде важные военные и гражданские посты, выходят на волю и появляются на заседаниях Сената и Совета.

   Поэт Пушкин тихонько выезжает из Михайловского и через денек попадает в объятия Пущина и Кюхельбекера. "Ты наш! Ты наш!"

   Сергей Муравьев и Михаил Бестужев всегда и беспрестанно толковали о пользе революции, о конституции "и о том, что нет сомнения, что в России все пойдет хорошо".

   Февраль - март незабываемого, 1826 года.

   Временная власть в Петербурге, опирающаяся на гвардию, ведет переговоры с московским и киевским лагерями. "Законодательная власть - собранию депутатов, избранных народом. Исполнительная власть - Директории, состоящей из пяти членов".

   В первом составе Директории от тайных обществ - Пестель и Михаил Орлов, от Сената и Государственного совета - Сперанский, Мордвинов, Иван Муравьев-Апостол. Сергей Муравьев возглавляет гвардию, Бестужев-Рюмин - московский генерал-губернатор, Соединенные славяне - во главе дивизий и корпусов. Позже Директория расширится: прибудут генерал Ермолов, Трощинский, Никита Петрович Панин. "Директория (или Председатель) избиралась Собранием Законодательным, как представляющим Народ. Собственная выгода же была сего собрания, чтоб Директория была наполнена людьми души возвышенной, а способности сверхобыкновенной, ибо тогда только издаваемые законы могут показаться во всем блеске и возбудить благодарность и удивление в Народе". Пестель и его единомышленники находят, что нужны суровые временные правила, не допускающие различных партий и междоусобиц. Но все сильнее голоса в пользу полнейшей свободы и за то, что уголовные законы должны быть "немедленно смягчены, против всех доныне существующих и приноровлены к правам и образу 19-го века (ибо Бентам говорит, что где законы мягкие, там и нравы смягчаются, где же они жестокие, там и правы ожесточаются)".

   Бестужев-Рюмин: "Пруссия ожидает только восстания России... Порывы всех народов удерживает русская армия - коль скоро она провозгласит свободу - все народы восторжествуют. Великое дело свершится, и нас провозгласят героями века".

   Смерть Елизаветы Алексеевны. Временное правление под напором армии, особенно тех частей, где командуют Соединенные славяне, объявляет республику. Меж тем крестьянская революция разгорается, крестьяне берут землю до издания окончательных законов. Раскол среди победителей - дать простор крестьянским требованиям или не допускать пугачевщины? В черноземных губерниях столкновения войск с мужиками.

   Монархические заговоры в столицах. Польские послы в Петербурге требуют Левобережную Украину, Белоруссию, Литву. Отношения осложняются, особенно после того, как Михаил Лунин с безумной дерзостью увозит с варшавской гауптвахты Константина, сажает его на первый попавшийся корабль, идущий на Запад, а сам отправляется к своим, в Петербург. Однако в конце концов заключается союз о совместных действиях против Пруссии и Австрии для освобождения захваченных ими польских земель.

   Некоторые члены Временного правления считают, что лозунг "Мобилизация, отечество в опасности" - лучшее противоядие против внутренней смуты.

   В центре и на местах членов Общества пытаются оттереть вчерашние чиновники, присягнувшие новой власти.

   Романовы действуют из-за границы. Споры о немедленных выборах или диктатуре армии.

   Революция в России...

   Призраки новой Вандеи, нового террора, нового Бонапарта, старых героев Плутарха: "Опасались, как бы Дион, свалив Дионисия, не оставил власть за собою, обманув сограждан каким-нибудь безобидным, несхожим со словом "тирания" названием".

   Такова "История России и планеты в конце 1820-х: годов", и Сергей Муравьев, Бестужев-Рюмин, Пестель - старше на несколько лет, и...

  

   Сбылись, мой друг, пророчества

   Пылкой юности моей...

  

   Все будет - и кровь, и радость, и свобода, и террор, и то, чего ожидали, а затем - чего совсем не ждали. Но что бы ни случилось, происходит нечто необратимое.

   Кто восстановит отмененное крепостное право!

   А конституция? Рафаэля Риего опоили опиумом, повесили, начался грязный террор, Фердинанд VII почти самодержец. И все же "почти"! Разве можно совсем разогнать кортесы, парламент?

   "Происшествия 1812, 13, 14 и 15 годов, равно как предшествовавших и последовавших времен показали столько престолов низверженных, столько других постановленных, столько царей изгнанных, столько возвратившихся или призванных и столько опять изгнанных, столько революций совершенных, столько переворотов произведенных..."

   Не было. Могло быть.

  

  

   Было же вот как.

   Новогодняя ночь, между 1825 и 1826-м. Мозалевский с тремя солдатами в Киеве идет по указанным адресам, разбрасывая Катехизис, и быстро попадает под арест.

   Бестужев-Рюмин не может проехать в соседние полки и, с трудом избежав плена, возвращается.

   Артамон Муравьев не хочет поднимать ахтырских гусар.

   Соединенные славяне ничего не знают, ждут, готовы действовать, но нет команды.

   Тамбовский, Пензенский, Саратовский полки - везде члены тайного общества, везде бывшие семеновские солдаты, но ничего не знают, ждут.

   17-й егерский, в Белой Церкви, знает. Оттуда позже придет обнадеживающая записка.

   Генерал Рот принимает меры, отводит подальше, за Житомир, Алексапольский, Кременчугский полки, "опасаясь, что нижние чины последуют бесчестному предприятию, тем более, что Муравьев рассылает солдатам осьмилетний срок службы и другие льстивые им обещания". Ненадежным частям 17-го егерского велено выйти из Белой Церкви - подальше от вулкана.

   Черниговские офицеры говорят солдатам, что вся 8-я дивизия восстала, что гусарские и другие полки требуют Константина и присягают ему.

   Черниговцы отвечают, что "ежели все полки согласны, то и они... Лишь бы не было обмана".

   Какое причудливое, фантастическое раздвоение. Один Константин, настоящий, сидит в Варшаве, боится престола, ненавидит революцию, принимает меры по аресту заговорщиков. Сергей Муравьев-Апостол, начиная бунт, пробует уговорить поляков, чтобы они нанесли великому князю смертельный удар. Другой Константин, воображаемый, вызывает полки на Сенатскую площадь, возбуждает черниговских солдат, появляется "как свой" где-то на Украине, его именем начинает действовать тот, кто желает его погибели (позже Герцен и Огарев признаются, что мальчишками больше года поклонялись константиновскому призраку).

   Какие странные, невероятные миражи возникают над туманными полями Киевщины: царь-невидимка, невидимые армии.

   Бестужев-Рюмин: "Мы весьма ошибочно полагали, что все войско недовольно". Особенно надеялись все на тех же гусар Артамона Муравьева, на конную артиллерию, где оба командира рот принадлежали тайному обществу, и, конечно, на 8-ю артиллерийскую бригаду и 8-ю дивизию, потому что там Соединенные славяне.

   Матвей Муравьев (вспоминая много лет спустя о брате Сергее): "Надежда, что восстание на юге, отвлекая внимание правительства от товарищей-северян, облегчит тяжесть грозившей им кары, как бы оправдывала в его глазах отчаянность его предприятия; наконец и то соображение, что, вследствие доносов Майбороды и Шервуда, нам не будет пощады, что казематы те же безмолвные могилы; все это, взятое вместе, посеяло в брате Сергее Ивановиче убеждение, что от предприятия, по-видимому безрассудного, нельзя было отказаться и что настало время искупительной жертвы".

   Тут память о ночных разговорах, отдельных, но важнейших фразах... Матвей не говорит, что они оба так думали. Именно "брат Сергей Иванович" имел такое убеждение. А слова "по-видимому безрассудное" - это, кажется, отзвук возражений самого Матвея ("ничего", "оставить",- "избавить нас"!). Впрочем, они одни понимают - да еще несколько офицеров догадываются,- насколько дело безнадежно. Однако одушевление на соборной площади Василькова заражает и знающих: а вдруг?

   Но что делать с Ипполитом?

   Матвей: "Мой меньшой Ипполит меня крайне огорчил своим неожиданным приездом. Он ехал из Москвы в Тульчин. Он решился с нами остаться, как я его ни упрашивал продолжать свой путь. Он сказал брату Сергею, что он имел к нему письмо от кн. Трубецкого; но что он истребил его в Москве, когда пришли арестовать Свистунова, с которым он жил. Содержание письма он не знал, истребив его в самое скорое время, он не успел его прочесть. Я пошел с меньшим братом на квартиру, где он переоделся и отпустил почтовых лошадей".

   "Отпустил лошадей", то есть к месту службы не поедет. Потом старшие братья вдвоем уговаривают его ехать, но революция уравнивает даже возрасты. Мальчик такой зеленый, что даже не догадался прочесть "истребляемое письмо", он, однако, не подчиняется старшим, возражает, что Матвею и Сергею самим неловко будет, если отправят его прочь, вроде бы удаляя от дела, в то время как другие не уходят... К тому же весть о подавлении мятежа в Петербурге еще не распространилась, Ипполит рассказывает братьям все, что знает. Но ведь его внезапное появление на площади - добрая весть для солдат: посланец извне, человек из столицы...

&