Яковлев Александр Степанович - Октябрь

Розов, - хрипло ответил Акимка.

   - С какой фабрики? - опять спросил рабочий, не поднимая от тетради глаз.

   Акимка сказал.

   - Номер винтовки? - тем же тоном бросил рабочий.

   - Чего? - спросил Акимка, не понимая вопроса.

   Но на это рабочему ответил солдат, стоявший у груды винтовок, сваленных на полу, здесь же у стола.

   Солдат назвал какую-то длинную цифру и сунул растерявшемуся Акимке в руку винтовку.

   - Иди к тому столу, - сказал он, показывая рукой в глубину комнаты, где у другого стола толпились рабочие уже с винтовками в руках. Акимка, широко улыбаясь, крепко держа винтовку обеими руками, пошел. Он не чувствовал ни рук, ни ног, точно они сделались ватными, и плыл как в тумане. Ему дали какую-то бумажку, патронные сумки из холста, пачки патронов, пояс, а потом молодой солдат, бойкий и веселый, что-то говорил ему о затворе, о том, как надо держать винтовку, брал винтовку из его рук, щелкал затвором и все спрашивал:

   - Понял, товарищ?

   - Понял, - невнятно ответил ему Акимка, хотя от волнения и новизны не понимал ни одного слова.

   В углу комнаты, у окна, рабочие рассматривали только что полученные винтовки, заряжали их, гремели затворами, туго подпоясывались новыми желтыми солдатскими ремнями, прилаживали сумки с патронами и сговаривались, кому с кем идти. В большой комнате было холодновато, дымно и сыро. Пахло махоркой.

   - Ага, и Розов с нами, - весело сказал низенький безусый рабочий, когда Акимка подошел к окну. - Записался?

   - Записался, - широко улыбаясь, ответил Акимка.

   - Постой, постой, товарищ, - вдруг живо и насмешливо отозвался другой рабочий, с широким лошадиным лицом, по которому через всю щеку и подбородок шла белая полоса - старый шрам. - Ты же ведь в эсерах ходил. Как же это ты теперь-то?

   Акимка смутился и сразу стал малиновым, будто его поймали в краже.

   - А правда, зачем же ты записался? - спросил первый рабочий.

   Все, кто стоял у окна, смеясь, смотрели на Акимку. Тот смутился еще больше.

   - Нет... Я больше не хочу... с ними... - заплетающимся языком сказал он. И вдруг, набравшись храбрости, сразу выпалил: - Ну их к черту! Они к буржуям подмазываются.

   Рабочие засмеялись.

   - Верно, товарищ! Правильнее большевиков никого не сыщешь! - энергично мотнув головой, сказал низенький рабочий, хлопнув Акимку рукой по плечу. - Теперь все рабочие должны идти за большевиками.

   Все заговорили шумно и уже не обращали внимания на Акимку.

   Немного осмотревшись, Акимка увидел у самого окна Леонтия Петровича, перебиравшего пачки патронов. Он аккуратно, как вообще делал все, клал патроны в сумку и говорил, ни к кому не обращаясь:

   - Раз на улице баррикады, то мы незамедлительно должны решить, по какую сторону баррикад мы стоим. Иль по эту сторону, иль по ту. В середке да в сторонке теперь стоять нельзя. А к буржуям мы не пойдем. Значит, и говорить много не надо. Бери винтовку и иди бить юнкеров и студентов.

   - И эсеров еще, - добавил кто-то насмешливо.

   - Что ж, - согласился Леонтий Петрович, - если достойны, их тоже не надо миловать.

   - Правильно. Поглядим теперь, чья возьмет.

   - И глядеть нечего: мы победим. Это бессомненно.

   Акимка был рад, что на него не смотрят. Он прислонил винтовку к стенке и начал подпоясываться и прилаживать патронные сумки. От волнения у него дрожали руки.

   Между тем комната наполнялась народом. Входили все новые группы рабочих. Стало шумно. Говорили громко, нервно, будто подбадривали себя, смеялись необычным, отрывистым смехом без веселости, а ходили по комнате как-то толчками. Было ясно, что все волнуются. Три солдата, называвшие себя инструкторами, составляли из рабочих взводы красной гвардии, отсчитывали по двенадцати человек и назначали к ним старшего. Акимку причислили во взвод Леонтия Петровича, который здесь же в комнате попытался поставить свою гвардию в ряд и, сдерживая улыбку, сказал:

   - Ну, товарищи, у меня команды слушаться! Чтоб все в порядке было. Иначе... Строго, товарищи... Идемте!

   Все, подтягиваясь, шумно вышли на улицу.

   От дверей клуба по тротуару тянулась длинная очередь желающих записаться в красную гвардию. Это пришли рабочие с лесных складов, с прохоровской фабрики, с сахарного и котельного заводов. Среди черных засаленных курток рабочих в очереди резко выделялись синие новенькие шинели трамвайных кондукторов, которые тоже записывались в гвардию. Около дверей на тротуаре и даже на мостовой уже стояла большая толпа женщин и пожилых рабочих, пришедших сюда поглядеть, как "наши пойдут воевать". Смеялись, перебрасывались веселыми шутками, грызли семечки, и все было спокойны и беззлобны, как дети, для которых порой самая смерть - забава. Только молодая женщина, с остреньким худым лицом, до самых глаз закрытым черным потрепанным платком, в шубейке с вытертым и побитым молью воротником, кричала, стоя у самой очереди:

   - Вернись, Овдонька. Богом прошу, вернись. Гляди-ка, какой гвардеец нашелся. Шут гороховый. Слышишь, Овдонька? Домой иди...

   Овдонька, уже пожилой рабочий, с русой, свороченной набок бородой, в черной нахлобученной шапке, большой и неуклюжий, искоса злобно смотрел на женщину и, не покидая очереди, вполголоса ругался:

   - Цыц, стерва. Убью!

   Было видно, что он стыдится за свою жену; вот у других рабочих жены не пришли сюда ругаться.

   - Иди домой, пока я тебе не поправил затылок-то, - грозил он.

   - А я говорю, не пойду без тебя. Детей бросил и, на-ка тебе, - гвардейцем захотел быть. Мурло! Ежели с тобой что случится, я-то как буду? Куда с ребятишками пойду? Ты об этом думал?

   - Пшла вон, тебе говорю. Исколошмачу! - ругался Авдонька.

   Толпа, с удовольствием слушая перебранку, все же сочувственно и немного насмешливо поддерживала женщину:

   - Конечно, какая уж тут к черту гвардия, ежели двое детей.

   - Записываться должны молодые.

   - Знамо, надо молодых. Пущай идут люди слободные...

   Высокая, властная старуха, с суровым лицом, вела за рукав к штабу парня лет восемнадцати, у которого в руках была винтовка, а у пояса холщовая сумка с патронами.

   - Иди сейчас же отдай все назад, - сердито говорила она. - Я тебе покажу гвардию.

   Парень, красный от стыда, шел, опустив голову, и сердито бормотал:

   - Все равно убегу. Не сейчас, так ужо убегу.

   А старуха, дергая за рукав, грозила:

   - Я тебе убегу! Ты у меня свету невзвидишь. Вояка какой отыскался!

   И, обернувшись к толпе, бросила мельком, словно оправдываясь:

   - Дело-то без дураков обойдется...

   Акимка испугался. А ведь и с ним то же может случиться. Придет мать, увидит - она, пожалуй, тоже хорошую гвардию задаст. Он испуганно стал осматривать толпу. Но матери, слава богу, не было. Две знакомые барышни смотрели на него и чему-то смеялись. Акимка, будто не замечая их, подтянулся и сказал:

   - Ну, товарищи, идемте скорей.

   Взводы смешались. Пошли просто толпой человек в пятьдесят. Леонтий Петрович попытался было установить порядок, но потом махнул рукой:

   - Сойдет...

  

  

  

   Шли посреди улицы шумной и веселой гурьбой. А на тротуарах стояли густые толпы народа и хмуро смотрели на них. Акимка все еще боялся, что его увидит мать и заставит вернуться, но, когда прошли Кудринскую площадь и вышли на Садовую, он успокоился и пошел весело, словно его кто подбадривал. Везде было полно народа. Еще никогда Москва не казалась такой многолюдной, как в первый день гражданской войны. Шумно носились грузовые автомобили с солдатами и рабочими. Слышались крики "ура", отрывочное, нестройное пение и выстрелы, выстрелы со всех сторон...

   На Садовой улице пресненцы разделились и пошли к центру города отдельными группами.

   Акимка, сдвинув шапку на затылок, шел смело, с самым решительным видом. Когда проезжали автомобили с солдатами, он кричал "ура", срывал с головы обтрепанную шапчонку и отчаянно ею махал. Туго подпоясанный ремнем, подтянутый, взволнованный, он будто плыл в толпе: так легко ему было идти.

   И толпа, и улицы, и эти крики "ура", и сам он - все это было таким новым, и все так изменялось к лучшему, что Акимке хотелось и петь и смеяться от радости, хотелось сорвать винтовку и долго стрелять в воздух. Мимолетная встреча с Василием Петряевым на Страстной площади не оставила в его душе никакого следа. Только когда он отошел далеко, то подумал: "А ведь он маме скажет, что видел меня. - На мгновение стало неприятно, но потом он махнул рукой. - Э, все равно!"

   Вооруженные солдаты и рабочие собирались на Скобелевской площади, в доме генерал-губернатора - старом, желтом, со строгим полицейским фасадом. Здесь был главный революционный штаб. Часть солдат и рабочих с винтовками в руках пролезала в узкую дверь и заполняла чопорные комнаты, черно-серой массой толклись в белой зале и на широкой, с золочеными перилами лестнице, громко разговаривая. Острый табачный дым стоял сизым облаком над толпой по всем комнатам.

   Акимка впервые был в этом большом, прежде таком таинственном доме, где всегда жили только князья, графы и очень важные генералы. Он с наивным удивлением смотрел на высокие лепные потолки, на зеркала во всю стену, на белые колонны огромного зала и с гордостью подумал: "Наша взяла..." И радовался, что теперь будет о чем рассказать матери.

   Высокий человек в теплом пальто с барашковым воротником, но без шапки, с длинными волосами, растрепанными и повисшими, как темная кудель, поднявшись на стул, надрывно кричал тенорком:

   - Тише, тише, товарищи!

   В толпе шумели, и, когда шум смолк, волосатый человек сказал:

   - Нужен заслон в Камергерском переулке. Товарищи, идите туда.

   Рабочие заволновались.

   - На Камергерский, товарищи. Из Охотного наступают юнкера. Держись!..

   Они, толкаясь, группами начали уходить и на ходу щелкали затворами винтовок. Акимка, потерявший в толпе и Леонтия Петровича, и товарищей с Пресни, присоединился к группе незнакомых рабочих и вместе с ними пошел на угол Камергерского.

   Стрельба в конце Тверской теперь велась беспрерывно.

   По соседству с домом генерал-губернатора стояли солдаты.

   - Цепью, цепью, товарищи. Стороной иди, осторожно. Здесь могут убить, - предупреждали они тех, кто шел вниз по Тверской.

   Рабочие и солдаты, пригибаясь на ходу и прячась за выступы стен, шли гуськом, один за другим. Мостовая была пуста, что особенно было страшно после шумных и людных улиц.

   У Акимки судорожно забилось сердце и сперло в груди. Он крепко, обеими руками вцепился в винтовку, каждую минуту готовый выстрелить, и шел за другими, приседая и останавливаясь, как все, бессознательно подражая в движениях и даже в манере идти.

   Выстрелы гремели уже совсем близко. Моментами что-то щелкало в камень среди мостовой.

   - Ого, летают голубки, - засмеялся солдат, шедший впереди.

   Акимка оробел.

   - А что это? - спросил он.

   - Что? Рази не знаешь? Канфета это, вот что, - насмешливо ответил солдат, оглядывая мельком робкую фигура парня. - Подставляй рот и лови.

   Акимка смущенно засмеялся. Солдат заметил его смущение и дружески сказал:

   - Ничего, не робей, брат. Пойдешь на войну, не то увидишь.

   Все один по одному перебегали от выступа к выступу и собрались на углу Камергерского переулка, где уже стояла небольшая кучка рабочих и солдат, прячась за угольный серый дом, в котором прежде была виноторговля. Здесь воздух был полон свистом пуль.

   Рабочие были все незнакомые. Акимке хотелось поговорить с ними, расспросить, как и что здесь, где враги сидят, но он оробел. Желание выстрелить из винтовки захватило его с новой силой. Однако и здесь никто не стрелял, а один стрелять Акимка не решался: вдруг заругают! Все стояли молча, лениво топтались на одном месте, переступая с ноги на ногу, пощелкивая сапогами, словно всем было холодно, и никто не знал, что надо делать. У всех были серые лица с пепельными губами. Краснощекий, румяный Акимка, с живыми, полными любопытства и застенчивости глазами, обращал на себя общее внимание. Ах, как ему хотелось выстрелит!

   На углу соседнего, Долгоруковского переулка толпились солдаты, и среди них резко выделялись черные фигуры рабочих; все они стреляли вниз к Охотному.

   - А отсюда стрелять нельзя? - спросил наконец Акимка у солдата.

   - В кого же будешь стрелять тут? Тут не в кого. Иди вон на тот угол, - угрюмо ответил высокий солдат в серой шапке, глубоко надвинутой на уши.

   - А опасно идти туда?

   - Ты попробуй, - криво усмехнувшись, посоветовал солдат, а потом, помолчав, вдруг сказал: - Айда-ка, товарищ, вместе. Я вперед, а ты за мной. Вместе-то веселее. Стрелять будут, бросайся на землю.

   У Акимки забилось сердце и по спине побежали мурашки, но он храбро ответил:

   - Что ж, идем.

   - Зря вы лезете туда, - лениво сказал кто-то позади.

   - Ну, вот еще, скажет тоже, - сердито отозвался солдат. - Идем.

   Он глубоко надвинул шапку, поправил винтовку, подтянулся и быстро побежал вдоль стен по тротуару, низко пригибаясь на бегу. Акимка побежал за ним. Один дом пробежали, другой. Где-то щелкнул выстрел, и окно над головой солдата печально звякнуло. Солдат прыжками бросился к крыльцу аптеки и здесь присел. Акимка, точно подкинутый пружиной, метнулся за солдатом и присел рядом с ним. Солдат тяжело дышал.

   - Откуда это? - тревожно спросил Акимка.

   - Что откуда?

   - Стреляют-то?

   - А черт их знает. Должно, откуда-нибудь с крыши.

   - А ведь могут убить, - испуганно сказал Акимка.

   Солдат мельком взглянул на парня, и в этот момент Акимка заметил, что солдат дрожит, как в ознобе, лицо позеленело, а глаза страшно расширились и посветлели. Стало жутко. Едва разжимая челюсти, солдат сказал:

   - Убить, конечно, могут. Это уж как пить дать. Того и гляди.

   Оба, крепко прижавшись к камням крыльца, сидели минут пять. Солдат весь дрожал и сквозь зубы ругал кого-то гнусными словами. И эта руготня Акимке почему-то была неприятнее выстрелов...

   Между тем стрельба стихла. Не стреляли даже в Охотном. Солдат поднялся на ноги и осторожно начал осматривать крыши домов, а потом прыжком, словно его кто рванул, выскочил из-за крыльца и побежал через улицу на тот угол, где стояли рабочие. Акимка, не помня себя, не сознавая, что делает, побежал тоже. Откуда-то сверху нервно и беспорядочно затрещали выстрелы. Вокруг защелкало... Солдат, бежавший впереди, неловко споткнулся и, громко и гнусно ругаясь, грохнулся на мостовую. Винтовка с жалобным дребезжанием упала на камни. Акимка успел заметить, что солдат крепко ударился головой о камни. Его серая шапка отлетела далеко вперед.

   - А... А... Скорей! Скорей! - кричали с угла.

   Акимка перебежал улицу, спрятался за угол в толпу и уже только тогда оглянулся. Солдат лежал все там же, где упал, а кругом него по камням мостовой щелкали пули и подскакивали изредка кусочки земли, поднятые ими...

   - Готов, убили! - отрывисто говорили солдаты, стоявшие за углом. - Нужно было лезть, чертям...

   Они сердито смотрели на Акимку, будто он был виновником смерти солдата. А тот, бледный, задохшийся, оглушенный, стоял у стены. Он так испугался, что готов был бросить винтовку и горько, по-ребячьи, заплакать, но удержался. И стоял, судорожно отдуваясь. Он вдруг вспомнил, как солдат заскорузлой большой рукой надвигал на уши шапку и деловито поправлял винтовку.

   Сверху, с Тверской, приехал лакированный автомобиль со студентами-санитарами. Санитары, чтобы остановить стрельбу, долго махали белыми флагами, на которых были нашиты красные кресты, потом подняли убитого, как тяжелый куль, быстро положили его на носилки и собрались уезжать, но с угла им кто-то крикнул:

   - Шапку-то возьмите!

   Санитары забыли шапку, и вдруг всем показалось, что шапка для убитого просто необходима.

   - Шапку, шапку возьмите! - нервно и злобно кричали рабочие и солдаты.

   На момент всем казалось, что вот так и их могут убить, а шапку-то и забудут...

   - Возьмите шапку! - истерично крикнул Акимка. - Шапку!

   Студент-санитар соскочил с автомобиля, поднял шапку и положил ее на носилки, рядом с головой убитого. Теперь все было в порядке. Автомобиль уехал, и все облегченно вздохнули. На том месте, где лежал убитый, камни потемнели и стояла красная пугающая лужа во впадинах между камнями. Не хотелось туда смотреть, но тянуло подойти ближе и посмотреть пристально...

   - Эх, крови-то сколько, - сказал сумрачно рабочий в темной, сильно потертой кожаной куртке и с рыжим теплым шарфом на шее. - Теперь полетела душа в рай... - Рабочий потрогал шарф рукой, подумал и тихонько откликнулся на свои мысли: - Да... Так-то вот.

   Все молчали, и каждый думал о чем-то своем, близком, глубоком, о чем никогда не узнают другие.

   - В рай, на самый край, - пробормотал все тот же рабочий и скрипуче засмеялся.

   - В рай, не в рай, а вообще-то, братцы, дело не того... табак. Бьют по-настоящему.

   - А откуда это били?

   - Должно, с крыши, с гостиницы. Там их тьма засела.

   - А може, от Воскресенских ворот?

   - Нет, это с крыши, - подтвердил Акимка. - Я видел, когда бежал сюда: с крыши.

   Все с любопытством посмотрели на него. Паренек-то ведь случайно не лежит вместе с солдатом.

   - Ну, что, товарищ, чай, у тебя душа-то в пятках теперь? - спросил рабочий, говоривший о рае. - Пожалуй, тебе теперь иголку надо?

   - Какую иголку? Зачем? - удивился Акимка.

   - Иголку настоящую. Душу-то выковыривать из пяток.

   В толпе коротко, нехотя засмеялись. Акимка покраснел, и у него стал такой сконфуженный вид, что пожилой усатый солдат угрюмо сказал ему:

   - Зря ты, парень, полез сюда. Право, зря.

   - Почему же зря? Разве я не такой же гражданин, как, например, вы? Это даже странно! - запальчиво, обидевшись, уже чисто по-мальчишески выпалил Акимка.

   Солдат промолчал и молча, пренебрежительно сплюнул в сторону:

   - Тьфу...

   Акимка нервно прошелся взад и вперед по тротуару, подошел к самому углу и выглянул к Охотному. Отсюда уже было видно и Охотный, и Воскресенскую площадь, и часовню Иверской иконы, и дальше, через Воскресенские ворота, угол Красной площади. Все было пусто. Ни людей, ни экипажей. И эта пустота особенно пугала. Всегда, даже в глухую ночь, здесь было много народу. А теперь никого. Под Воскресенскими воротами и ближе сюда, за углами, мелькали фигуры, стреляли из винтовок, и пули с резким зиганьем летели мимо, били мостовую и в забор большого строящегося дома. В Охотном ряду, за углом, мелькнула какая-то фигура. Акимка взял винтовку к плечу. Фигура скрылась. Но Акимка, всем существом чувствуя, что ему можно выстрелить и что его никто за это не накажет, прижал к плечу винтовку и нажал спуск. Винтовка резко толкнула в плечо. В ушах загремело и запищало...

   Солдаты столпились к углу.

   - В кого бил? - спросили они.

   - А там студент, кажись...

   - Смотри, не убей частного какого. Здесь много шляющих.

   Из-за угла опять высунулась фигура в серой шинели и - тррах!.. - выстрелила сюда и опять юркнула за угол.

   Пуля отбила кусок штукатурки.

   На солдат и на Акимку полетело облачко тонкой пыли. Все разом отшатнулись.

   - Вот, мать честная! - удивленно сказал Акимка.

   Ему приятно было, что в него стреляли. В него - Акима Розова. Об этом можно потом рассказывать всю жизнь.

   - Ах, они!.. - вдруг громко, на всю улицу закричал молоденький солдат. - Они этак, так их. А!

   И, ругаясь страшными словами, он начал торопливо стрелять по улице.

   Трах... Трах... Трах...

   Два других солдата подскочили к нему, и один с колена, а другой стоя, с азартом, будто по наступающему неприятелю, стреляли вдоль улицы.

   Акимка весь загорелся. Он выскочил из-за угла на самую улицу и, стоя открыто, стрелял в дальние дома. Никого нигде не было видно, но и солдаты, и Акимка, и пятеро других рабочих, прибежавших к углу, все сосредоточенно стреляли, пересыпая выстрелы ругательствами. Из-за угла напротив показались солдаты, и раздались выстрелы... все туда же, по невидимому врагу.

   Стрельба продолжалась минуты две. Акимка видел, что никого нет, стрелять не нужно, что их выстрелы попадают или в мостовую, или в стены домов, где, может быть, сидят свои же люди, но, возбужденный, стрелял до тех пор, пока расстрелял три пачки... От выстрелов у него заныло плечо. Ладонь правой руки покраснела, натертая шишечкой затвора. А пока отсюда стреляли, в Охотном было тихо.

   - А может быть, они ушли оттуда? - спросил Акимка.

   - Како ушли! Там. Сейчас вот в угольный дом стреляют.

   - А там наши?

   - Ну да. Сидят наши.

   И вдруг, как бы подтверждая этот ответ, из окон угольного красного дома затрещали частые выстрелы.

   - Вишь? Это наши, - подтвердил солдат.

   Из Охотного донесся крик. Солдаты прислушались. Крик опять повторился.

   - Ранили кого-то, - сказал рабочий с рыжим шарфом.

   - Должно, ранили. Кричит. Не хочет умирать.

   - Юнкеря, должно.

   - Видать по всему, что юнкеря. Кричит, как резаная свинья, - сказал юркий солдат и нехорошо засмеялся.

   Он заискивающе посмотрел на всех, словно искал сочувствия.

   Но все промолчали.

   - Стой-ка, о чем кричат?

   За углом кричали надрывно. Все стали слушать, вытянув шеи, но ничего нельзя было разобрать. Акимка опять вышел из-за угла, присмотрелся и, подняв винтовку, стал стрелять. Теперь уже стрелял спокойно, целясь.

   Сначала выстрелил в дымовую трубу, хорошо видневшуюся на фоне серого неба, потом в большой электрический фонарь, висевший на столбе на соседнем углу. Фонарь после выстрела качнулся.

   "Попал!" - с удовольствием подумал Акимка.

   Передохнув немного, он опять стал стрелять. Разбил большое зеркальное стекло в галантерейном магазине, стрелял в угол красного дома, с удовольствием наблюдая, как там после каждого выстрела отлетала кусками штукатурка и клубилась пыль. Потом целился в вывески, в большие мозаичные картины на стенах гостиницы "Националь".

   И ему было приятно, когда он видел, что его пули разбивают огромные зеркальные стекла, разрушают стены, рвут железные вывески.

   Бу-ух! - вдруг ухнуло за домами и сразу резко свистнуло где-то около.

   Акимка присел от неожиданности. Он увидел, как обвалился, будто плеснулся на мостовую, угол красного дома. Солдаты и рабочие, а вслед за ними и Акимка кучей бросились бежать от угла по переулку, не понимая, что случилось. Но потом задерживались, останавливались по одному.

   - Из пушек бьют! - крикнули с противоположного угла. - Держись, товарищи!

   Бу-ух! - опять ахнул выстрел.

   Все опять дрогнули, но оправились быстро, и, словно второй выстрел успокоил, все пошли назад, к углу. Винтовочные выстрелы в Охотном загремели резко и часто.

   - Наступают! Идут!.. - крикнул кто-то из окон.

   Тревога захватила всех. С угла, напротив, человек пять солдат побежали вверх по Тверской. За ними, громко стуча сапогами, убежали рабочие. Оставшиеся начали часто стрелять по улице без цели. Из кучки, где был Акимка, убежало человек десять. Осталось четверо. Акимка, дрожа и задыхаясь, ждал, пока покажутся враги. Было и страшно и любопытно. Вот из-за дома прямо на мостовую выбежали люди в серых и синих шинелях и побежали сюда, стреляя вдоль улицы и в тот угол, за которым прятался Акимка.

   "Вот они", - подумал Акимка. Он задохнулся от волнения.

   Солдаты, стоявшие рядом, закричали:

   - Идут! Идут!..

   И бросились убегать по переулкам. Акимка бежал последним. Едва он повернулся и увидел, что все сломя голову бегут, как острый страх мурашками прокатился по его спине. Выстрелы позади стали резкими, пугающими, и казалось, вот-вот кто-то подскочит сзади, выстрелит, убьет. Акимка втянул голову в плечи, бежал, согнувшись, бессознательно стараясь перегнать кого-нибудь, чтобы тот, другой, был последним, а не он, Акимка, чтобы не в него, а в другого попала пуля... Так он забежал вслед за другими в какой-то проходной двор, и вдруг чье-то искаженное лицо с кричащим ртом и винтовкой - навстречу:

   - Стой! Вояки, черт вас!.. Назад! Убью!

   Акимка оторопел. Прямо на него бежал матрос.

   - Назад!

   Все остановились ошеломленно.

   Хрипло ругаясь, матрос бросился назад по двору, в переулок и дальше к углу Тверской. Акимка загорелся. Ему стало стыдно, что он убегает от каких-то юнкеров и студентов. Он с восторгом побежал за матросом. Он весь горел от возбуждения, на бегу заряжал винтовку, дрожал так, что щелкали зубы. Он хотел перегнать матроса, но тот бежал быстро, делая почти саженные прыжки. Вот матрос добежал до угла, прыжком выскочил на мостовую и, стоя открыто, во весь рост, выстрелил. Акимка побежал к матросу. На углу Охотного ряда и Тверской, совсем недалеко, метались испуганные люди. Акимка подкинул винтовку к плечу и выстрелил. Улица, площадь и все вдали в момент обезлюдело. Не было видно никого. А матрос и Акимка стреляли торопливо, не целясь, ничего не слушая. Матрос вдруг закачался и уронил винтовку. Акимка испуганно посмотрел на него. Тот захлебывался: широко открыл рот и ртом ловил воздух, а потом, сделав два шага к углу, упал на тротуар щекой в грязь и судорожно задергался. Акимка отскочил за угол.

   - Убили! И этого убили! - резко закричал он солдатам и рабочим, бежавшим к нему по переулку. - Убили.

   Те разом остановились, переглядываясь.

   - Идите сюда! - звал Акимка. - Убили его!

   Солдаты и рабочие нерешительно, один за другим, шли к углу. Одни с жутким любопытством, другие, как показалось Акимке, с брезгливостью смотрели на убитого.

   - Ага... храбрился-то он больно! - злорадно сказал солдат. - "Вояки", говорит. Вот теперь повоюй. Вот тебе и вояки.

   Все столпились на самом углу, хмурились. Матрос лежал на боку, лицом к переулку, беспомощно разбросав руки и ноги. И тут только Акимка успел рассмотреть его. Молодой, с маленькими черными усиками, волосы скобкой. Из открытого рта текла струйка темной крови; виднелись зубы, покрытые пузырчатой красной слюной; и рот казался страшным, до смерти пугающим. Глаза были полуоткрыты, и в них виднелись невылившиеся слезы. И все лицо было напряжено: словно матрос хотел вздохнуть полной грудью: "Ох-хох..." - и не мог.

   С жутким любопытством смотрел Акимка на его мертвое, пугающее лицо. Народу к углу подходило все больше. Смотрели на матроса молча, не стреляли, и почему-то каждый прятал свои глаза от другого. Кто-то робко сказал:

   - Убрать бы его.

   И все разом оживились:

   - Конечно, убрать надо. Убрать.

   И задвигались торопливо, словно обрадовались, что нашли дело. Два солдата выскочили на тротуар, схватили убитого за руки и волоком затащили за угол, а отсюда понесли уже на руках. Акимка поднял шапку с черными лентами, на которой было написано: "Тральщик", и понес было вслед за матросом. Но потом положил ее убитому на грудь и вернулся к углу. На том месте, где лежал матрос, валялась винтовка, из которой тот стрелял, и всюду около - золотистые гильзы патронов.

   - Вот что делают, буржуи проклятые! - злобно бросил рабочий.

   Другой подхватил:

   - Душить всех подряд надо.

   Все хмурились, лица у всех посерели, исказились. Только Акимка смотрел на всех беззлобно, с удивлением. С ним происходило странное: ему всюду мерещился пугающий, открытый, окровавленный рот убитого матроса. Вон вдали провал разбитого окна - черный и страшный. Это рот. Черное окно подвала, черная подворотня вон у того серого дома... Рот, всюду рот, открытый и страшный. И чудились там зубы, покрытые липкой кровавой слюной. По спине бегала дрожь, и не хотелось смотреть туда. Непонятная тревога вдруг охватила Акимку. Вот где-то около ходит опасность. А где? Неизвестно. Бросить бы винтовку и скорее выбраться отсюда домой.

   Рабочие и солдаты перебрасывались тяжелыми, каменными словами. Стрельба теперь велась лениво. Кругом было тихо, и в тишине выстрелы перекатывались, как дальний гром. Акимка заметил, что в доме напротив все окна занавешены. А одна штора шевелится. Ему чудится, что там сидит злой. Выстрел, другой, тишина. Еще выстрел, тишина. Слыхать, стреляют где-то на Лубянке.

   Вдруг в тишине ухо поймало глухое шипение и фырк.

   - Стой, ребята, кажись, автомобиль! - встрепенулся юркий солдат и, взяв винтовку наперевес, поспешно подошел к самому углу и украдкой выглянул туда, к Охотному.

   Все стали прислушиваться. Шум становился яснее.

   - Верно: автомобиль. А ну-ка, поглядим...

   И все сразу оживились, сгрудились на самом углу, приготовили винтовки.

   Из-за угла Охотного вышел грузовой автомобиль, на котором, стоя и сидя, ехали вооруженные люди в синих и серых шинелях. Винтовки беспорядочно торчали во все стороны. Ползучая ваза: винтовки, головы, руки, синие и серые шинели - точно цветы. Он полз к другому углу, хотел скрыться.

   Акимка, рабочие и солдаты торопливо, наседая один на другого, прицелились, залпом выстрелили в него. Автомобиль дернулся и остановился; из машины брызнула белая струя; на нем судорожно заметались люди.

   - А-а-а!.. - торжествующе заревел нечеловеческий голос рядом с Акимкой.

   И рев толкнул всех. Солдаты и рабочие выскочили на мостовую и, стоя здесь кучками, не думая об опасности, начали стрелять по автомобилю. Из-за соседнего угла прибежали еще солдаты, еще рабочие. Все стреляли с судорожным азартом. Акимка видел, как там люди клубками падали на мостовую, на дно автомобиля, судорожно метались, стараясь спрятаться за колеса и за борта; видел, как летели щепки, отбитые от деревянных бортов автомобиля, и острая неиспытанная радость душила его.

   - Бей их! Лупи! - орали здесь, около.

   - Бей! - орал Акимка, уже не сознавая и не чувствуя себя, и стрелял без передышки, едва успевая заряжать.

   Прошла, может быть, минута, автомобиль стоял разбитый, и никто уже не шевелился ни на нем, ни около него.

   - Ого-го!.. - торжествовали здесь. - Это здорово. Ни один не ушел.

   Хохотали. Двигались порывисто. Подмигивали задорно, упоенные победой.

   С любопытством смотрели на автомобиль...

   Но огневое возбуждение схлынуло, и Акимке опять почудилось, что разбитое окно вон в том же доме похоже на открытый мертвый рот. А все смотрели, ждали, что будет дальше, готовые еще стрелять и убивать. Вдруг из-за дальнего угла вышла девушка в кожаной куртке - на рукаве рдеет крест, голова повязана белой косынкой. Она решительно подошла к автомобилю. Рабочий с рыжим шарфом вскинул винтовку.

   - Ты! Что ты, дурья голова? - крикнул на него солдат.

   Рабочий оглянулся, но продолжал держать винтовку у плеча.

   - Не мешай! Это буржуйка, я ей...

   Солдат широко шагнул и схватил рукой за винтовку рабочего.

   - Дурак, разве не видишь? Сестра это.

   - Нешто можно стрелять? Аль мы с бабами вышли воевать? - загалдели другие. - Очумел, что ль, ты?

   - Знаем мы этих сестер, - начал было рабочий.

   Но все вдруг накинулись на него:

   - Иди прочь!

   - Дай ему в шею, он и не будет...

   - Глядите, глядите... вот смелая-то!

   Девушка обходила вокруг автомобиля, нагибалась к колесам, где виднелись бесформенные кучи, убитые - будто мешки. Она ходила от одной кучи к другой, трогала их рукою и молчала.

   А здесь, затаив дыхание, напряженно смотрели на нее рабочие, солдаты, Акимка. Вот девушка что-то крикнула, махнула рукой. Из-за угла плывущим шагом вышли двое солдат с повязками на рукавах, - к автомобилю. Над одной кучкой наклонились, потом один подставил спину, другой поднял неуклюжий мешок в шинели - внизу болтались сапоги, - положил первому на спину. Так начали они носить убитых.

   Поднимали их с земли, вытаскивали из автомобиля, клали на спину и, сгибаясь, тащили за угол.

   И когда там поднимали труп, здесь радовались:

   - Несут. Еще несут. Это вот та-ак, это вот по-нашему.

   - Гляди, гляди, это - студент.

   - Ого, а это офицер.

   - Ка-ко-ой длин-ный!

   - Восьмого понесли.

   - Я говорил: за одного нашего десять ихних.

   Акимка приплясывал. Вот порасскажет теперь там, дома-то...

   Но унесли последний труп, и возбуждение погасло.

   Автомобиль стоял как раз на перекрестке - разбитый.

   Тррах!

   Это на дальнем углу выстрелили. И сразу здесь на всех лицах мелькнули упорство и напряженность. Все торопливо защелкали затворами, задвигались. К углу подошел солдат с черной острой бородкой. Он сказал отрывисто:

   - Сейчас наступление, товарищи, готовься.

   "Наступление, - повторил про себя Акимка, - наступление".

   Под ложечкой у него задрожало. Он заюркал туда-сюда, искал место, где бы встать, так как думал, что наступление -обязательно идти рядами.

   - Наши обходят дворами. Как начнется стрельба, мы...

   Солдат не договорил: там, на углу, сразу закипела стрельба. Солдат метнулся, крикнул:

   - За мной! - и, не оглядываясь, побежал тротуаром к Охотному.

   Акимка заревел:

   - Ура! - и за ним. И враз перегнал. Один, впереди всех, сломя голову бежал, а навстречу ему неслось горячее - может быть, воздух, может быть, пули, - и ветер визжал в ушах.

   Остановился он только на углу, у красного дома, и видел, как вниз по Моховой бежали синие и серые шинели, и три раза успел выстрелить им вслед. Взволнованный и торжествующий, он взобрался на крыльцо охотнорядской часовни, чтобы оттуда лучше и подальше видеть. Охотный ряд, Театральная площадь и улицы - все было пусто. Из-за лавочек начали выползать люди - больше мальчишки - и темной массой затолпились на улицах. Они с любопытством, точно на диковинку, смотрели на солдат и рабочих, рассматривали расстрелянный и залитый кровью автомобиль, стоявший на перекрестке. Мальчишки отдирали щепки от бортов, собирали гильзы патронов. Потом толпа смешалась с вооруженными солдатами и рабочими. Три мальчугана, лет по десяти, остановились перед Акимкой и с завистью смотрели на него.

   - Дай пострелять, - попросил один.

   Акимку жестоко оскорбила такая просьба.

   - Уйди! - грозно крикнул он на мальчугана и, прислонившись к каменному парапету часовни и держа винтовку наперевес, решительно и сердито закричал: - Частные которые, расходись. Стрелять буду!

   И выстрелил вверх.

   Толпа шарахнулась. Даже солдаты и рабочие, что с винтовками, дрогнули и метнулись.

   - Расходись, расходись! - раздались тревожные крики.

   В одну минуту словно кто смел толпу. Было видно, как перепуганные люди мечутся между лавками, прячутся. Солдаты и рабочие сгрудились около угла Национальной гостиницы. Акимка один остался на крыльце часовни. Кругом никого. Свои вон на углу, за разбитым автомобилем. Он вдруг сердцем почувствовал, что здесь-то он один. Стало страшно. Казалось, из-за часовни выскочит кто-то злой и убьет. Под шапкой у него шевелились волосы. Побледнев, он соскочил с крыльца и через дорогу, мимо автомобиля, бросился к углу, к рабочим. По дороге он споткнулся. Это еще больше усилило его страх.

   - Держись! - смеясь, крикнули на углу.

   Задыхающийся, добежал он до рабочих. Его страх передался другим: здесь все стояли, судорожно сжимая винтовки, готовые каждую минуту дать отпор. Но прошла минута, и напряжение исчезло.

   - Кажись, сами себя напугали, - сказал чей-то насмешливый голос, - здесь никого нет.

   - Есть, - отозвался Акимка.

   - Где?

   Акимка и сам не знал, где враги, но махнул рукой к углу Моховой.

   - Там.

   Он чувствовал, как тревога вдруг захватила его. Почему-то опять захотелось бросить винтовку и поскорее уйти домой, на Пресню, и теперь это чувство было настойчивее. Стало тоскливо, холодно, и по телу забегали мурашки.

   Вдруг где-то близко, за углом, ахнул резкий выстрел. Рабочие и солдаты шарахнулись к стене. Акимка метнулся испуганно за ними, стараясь спрятаться за кого-нибудь. И опять, как полчаса назад, острый страх струйкой пробежал по его спине, по затылку, поднял волосы. Предчувствие чего-то ужасного до боли сжало его сердце.

   "Уйти бы отсюда", - с тоской думал он.

   Выстрелы не повторились. Рабочие и солдаты, стоявшие у стены, вздохнули свободнее, зашевелились.

   Чтобы подбодрить себя, Акимка поднял винтовку и выстрелил вверх. Потом еще. За ним стали стрелять солдаты. Стреляли в окна соседних домов, в крыши, где, казалось, засел невидимый враг. И, стреляя, все опять вышли на угол, на перекресток. Акимка забрался на старое место, на крыльцо часовни, и оттуда стрелял в здание Национальной гостиницы, целился в окна, на которых висели прекрасные гардины, а в глубине виднелись блестящие люстры и темная пышная мебель.

   Выстрелы немного успокоили его, подбодрили. Он с наслаждением разбил пулями все фонари у крыльца гостиницы, сделанные из матового резного стекла, разбил графин, стоявший на столе, там, внутри, перед окном.

   Потом стрельба сама собой прекратилась. Солдаты и рабочие собрались у часовни и, мирно переговариваясь, курили, забыв об опасности. И опять, словно тараканы сквозь щели, к ним подошли, один по другому, мальчишки из-за охотнорядских лавчонок, пришли несколько мужчин, и кругом зачернела толпа. Мальчуганы, как собачонки, шныряли в толпе,