Глинка В. С. - Заднепровские сцены

sp; - Наше, батюшка, женское дѣло, не прикасайся! Матрёна Ефимовна одинъ секретецъ мнѣ разсказывала. Обошла меня жалостью да убожествомъ мать-то Ильюшкина, продолжала Алёна Селиверстовна, обращаясь къ Матренѣ Ефимовнѣ: - такою казанскою сиротою прикинулась, все такъ жалобно говорила; мнѣ и не въ-догадъ было, что она колдунья - все еа Агашу глазищи пялила. Теперь-то я на разумъ напала: что жь бы вы думали? вѣдь у Агаши на другой день губы такъ выворотило, что ажно лицо покривилось.

   - Говорю вамъ, что Межжориха самая набольшая вѣдьма; повадили онѣ съ дочкою къ себѣ моего Алёшеньку. Сами знаете, много ли молодцу надобно: разъ она его повадила, онъ и стал липнуть; не ѣстъ, не пьетъ, все тянетъ его къ московской портняжкѣ!

   И Матрина Ефимовна заохала.

   Прощаясь съ Матрёною Ефимовною, хозяйка сунула ей въ руку грязную бумажку, въ которой была завернута какая-то трава.

   - Только дайте ему въ чемъ-нибудь семь разъ натощатъ съѣсть этой травы - всю порчу какъ рукою сниметь; головою вамъ ручаюсь, что пройдетъ, говорила Алёна Селиверстовна, провожая гостью.

   - Милости просимъ къ намъ въ четверкъ блинковъ покушать. Братецъ безпремѣнно просить приказалъ.

   - Будемъ, будемъ, Матрена Ефимовна, сказалъ Матвѣй Ѳедотовичъ, провожая старуху въ сѣни.

   Въ дворѣ столи пошевни, покрытыя ковромъ; Петрушка сидѣлъ на облучкѣ и съ-просонья махалъ на лошадь кнутомъ. Садясь въ санм, Матрена Ефимовна долго уговаривала Петрушку не бить лошадь и нешибко ѣхать съ горы.

  

  

   Проводя барышень въ Дворянское Собран³е, Маша долго не рѣшалась идти на свидан³е съ Алексѣемъ Дмитр³евичемъ, нѣсколько разъ надѣвала и опять снимала салопъ. Она вполнѣ сознавалась, что поступила опрометчиво, соглашаясь видѣться наединѣ съ молодымъ человѣкомъ, но Алексѣй Дмитр³евичъ былъ вчера такъ жалокъ и убитъ горемъ, такъ убѣдительно умолялъ ее пр³йдти и хотѣлъ сказать ей что-то очень важное... Притомъ же, думала она, изъ домашнихъ никто не узнаетъ, что я ходила; а если спросятъ барышни, я скажу, что была у брата: онъ живетъ отсюда близко.

   Во всѣхъ окнахъ квартиры Ишкиныхъ было темно; дѣти пошатались по угламъ и заснули. Маша, никѣмъ незамѣченгая, вышла на крыльцо и пошла по улицѣ.

   Она поспѣшно шла къ форштату. Ужь показалисъ маленьк³е домы съ прогнившими столбами, на которыхъ висели дырявыя половники воротъ, и кругомъ раздавался отчаянный вой собакъ. Алексѣй Дмитр³евичъ ждалъ ужь болѣе часа; онъ нѣсколько разъ прошелъ по Петербургской Улицѣ мимо грязной цирюльни, гдѣ висѣла на стѣнѣ лампа съ разбитымъ стекломъ и дремалъ у дверей цирюльникъ, въ ожидан³и бороды посѣтителя.

   Алексѣй Дмитр³евичъ разъ десять обошелъ весь форштатъ и, наскучивъ долгимъ ожиданьемъ, сталъ громко стучать каблуками по обмерзлымъ деревяннымъ подмосткамъ.

   Навстрѣчу къ нему шла Маша.

   - Это вы, Марья Семеновна? А я васъ часа три ждалъ! сказалъ Алексѣй Дмитр³евичъ. - Я полагалъ, что вы не пр³йдете, а меня сегодня къ Кульбасовымъ посылалъ тятенька: у нихъ рожденье Алёны Селиверстовны празднуютъ. Да ужь я просилъ тётеньку сказать, что въ постели лежу. Благодарю Бога за то, что тётенька на этотъ разъ по-моему сдѣлала: добрый стихъ на нее нашелъ; а то, каково бы мнѣ было цѣлый вечеръ смотрѣть на чурбанъ писанный - на мою суженую-ряженую!

   - Старшая вамъ не нравится, такъ понравится, можетъ-быть, меньшая; напрасно вы не поѣхали съ тётенькою.

   - Развѣ только тѣмъ взяла, что сонлива больно. Я и то разъ, по приказу тятеньки, былъ у Матвѣя Ѳедотыча, и вывела Алёна Селиверстовна ко мнѣ дочекъ напоказъ. Старшая, что ни скажетъ, какъ топоромъ отрубитъ, а меньшая, по скромности, видно, спать захотела. Сталъ я прощаться, а Матвѣй Ѳедотычъ и говоритъ: Наташа, что жь ты не кланяешься? Алексѣй Дмитричъ уходитъ! Я взглянулъ на нее, а она и глащъ раскрыть не можеть: прикурнула покуда мы разговаривали.

   - Какой вы насмѣшникъ, Алексѣй Дмитричъ! Вы, пожалуй, съ своими пр³ятелями и надо мною насмѣхаетесь. Дурно я сдѣлала, что пришла по словамъ вашимъ. Не слѣдъ мнѣ идти вами видѣться... Я сейчасъ уйду; говорите скорѣе, что вам нужно было передать мнѣ; я въ такой поздн³й часъ одна изъ чужаго дома ушла...

   - Ужь такъ мнѣ нужно было видѣть васъ, Марья Семеновна, я сегодня цѣлую ночь напролетъ не спалъ: ждалъ не дождался часа обѣщаннаго. Все, что лежитъ у меня на душѣ горя, все вамъ выскажу.

   Алексѣй Дмитр³евичъ остановился; голосъ его перервался; слова не клеились. Молодые люди шли нѣсколько времени молча.

   - Еслибъ вы знали, Марья Семеновна, какой вчера мнѣ день выдался, что я дома вытерпѣлъ - какъ злые люди наговорили на меня тятенькѣ!

   - Кто же такой врагъ у васъ? Вы сами не разъ говорили, что, кромѣ насъ, никуда не ходите, а отъ насъ пустыя рѣчи къ вамъ въ домъ не перебѣгутъ!

   Алексѣй Дмитр³евичъ отчаянно махнулъ рукою.

   - Не о томъ рѣчь, Марья Семеновна. Еслибъ я не любилъ васъ, началъ онъ смѣло и рѣшительно: - не терпѣлъ бы укоровъ да безчестья, а ушелъ бы, куда глаза глядятъ. Но теперь, будь вдвое лютѣе моя жизнь, не могу я бросить родной городъ!

   Маша не отвѣчала. Отрубевъ взялъ ее за руку и продолжалъ:

   - Вы только слово одно скажите мнѣ, Марья Семеновна, что ненапрасно мучусь я. У прочихъ людей солнце утромъ всходитъ и бѣлый день наступаетъ, а я не вижу дня свѣтлаго: дожидаюсь и, какъ оно за горы спрячется, крадусь я подъ вечеръ, какъ воръ ночной, чтобъ видѣть васъ, Марья Семеновна! И не нужно мнѣ свѣта бѣлаго; пущай тоска грызетъ меня, только дайте мнѣ слово крѣпкое, что не будете вы ни чьею женою, пока я живъ буду!...

   И Алексѣй Дмитр³евичъ горячо пожалъ руку Маши. Дѣвушка молчала и вдругъ остановилась. Алексѣй Дмитр³евичъ почувствовалъ, что все закружилось передъ его глазами; онъ обнялъ Машу...

   - Ни за кого не пойду, шептала дѣвушка, и Отрубевъ обмеръ отъ этого слова.

   Изъ-подъ сосѣдней подворотни выползла на брюхѣ собака, бросилась подъ ноги Алексѣю Дмитр³евичу и начала съ ожесточен³емъ теребить его за подолъ шубы.

   Отрубевъ проводилъ Машу до квартиры Ишкиныхъ. На сердцѣ у него стало такъ легко и свободно. Пройдя гору, онъ снялъ фуражку, потомъ опять надѣлъ ее и безотчетно нѣсколько разъ перешелъ улицу. Съ горы съѣзжали шагомъ пошивни, въ которыхъ сидѣла Матрена Ефимовна.

   - Петруха! а Петруха! крикнулъ Алексѣй Дмитр³евичъ.

   Пошивни остановились, и молодой человѣкъ подошелъ къ тёткѣ. Матрена Ефимовна заахала и ухватилась за Петрушку.

   - Откоснитесь; что цѣпляетесь? ворчалъ Петрушка: - аль ослѣпли? это хозяинъ!

   - Алёшенька, это ты? А я жь со страху сомлѣла, ажно въ жаръ бросило!

   - Чего же вы испугались? Вѣдь вы знали, что я васъ ждать буду.

   - Такъ, мой соколикъ! Шуринъ-то Матвѣя Ѳедотыча ужасти как³я страсти разсказывалъ.

   Алексѣй Дмитр³евичъ сѣлъ подлѣ тётки и приказалъ Петрушкѣ ѣхать скорѣе.

   - Голубчикъ мой, Алёшенька, не вели ты ему такъ лошадь стегать: разнесетъ она наши косточки!

   - Не бойтесь, тётенька, конь-то нашъ отъ старости едва ноги волочитъ - не понесетъ.

   - А гдѣ же это ты былъ? спросила Матрена Ефимовна.

   - У Змѣева, Ѳедора Иваныча, по своему дѣлу справлялся. Говорилъ онъ мнѣ, что плутъ-то въ острогъ попался.

   - Услышалъ Богъ мои молитвы! Теперь ужь не отвернется! Отольются волку овечьи слезы!

   - Пойдетъ дѣло своимъ порядкомъ. А что, тётенька? чай Кульбасова мелкимъ бѣсомъ предъ вами разсыпалась, егозила и сорочила и въ хвостъ и въ голову?

   - Ничего, Алёшенька! О тебѣ все оченно разспрашивала, а Агашенька краснѣла да губы кусала, какъ твое имя поминали. Ухъ посмотрѣла я, как³я красавицы-дочки уродились у Алены Селиверстовны, точно наливныя яблочки!

   - Мужа скоро разорятъ: на бѣлила да на румяна много денегъ потребуютъ. Смотрите, тетенька, не проговоритесъ вы тятенькѣ, что я со двора ходилъ.

   - Сохрани Господи, Алёшенька! Развѣ Маркоша, грѣхомъ, пробрехается.

   - Да она-то почему узнаетъ? Я дверь приперъ: постучится да и прочь пойдетъ; подумаетъ, что я заспался. Вы послушайтѣ меня, тёьенька: если тятенька будетъ клонить меня на женитьбу, вы скажите, что вотъ молъ Алексѣй, подумавъ, не прочь и пожениться. Скажите, что, дескать, онъ меня объ этомъ просилъ.

   - Алёшенька, другъ ты мой! видно, оставилъ тебя врагъ. Вечоръ я тебѣ въ картузъ травку такую пользительную зашила: она, видно, ворожбу осилила; теперь тебя не будетъ больше тянуть къ московской портняжкѣ.

   Матрена Ефимовна съ радости чутъ не вывадилась изъ саней, но въ эту минуту они остановились у вороть дома Отрубева.

  

  

   Печально шло время въ домѣ Анны Григорьевны. Сосѣди громко говорили, что Отрубевъ днюеть и ночуетъ у Межжеровыхъ. Неутомимо-враждующая Сысоевна своими сплетнями подняла на ноги весь околотокъ. Часто случалось, что въ праздничный день подгулявш³е мѣщане, затянувъ пѣсни и желая щегольнуть молодецкою удалью, ватагою проходили мимо дома Межжеровыхъ, стучали въ калитку, отпуская остроты насчетъ влюбленнаго Алексѣя Дмитр³евича и предлагали покумиться съ Машею. На ихъ буйное веселье и громк³й смѣхъ отвѣчалъ толью лай Арапки, да трепетало отъ радости сердце Сысоевны, ближайшей сосѣдки Анны Григорьевны.

   Всѣ эти мелочныя оскорблен³я тяжело падали на сердце Семена. Онъ давно понялъ любовь сестры и, разговаривая съ Машей, по отрывистымъ ея рѣчамъ, по трепету ея голоса отгадая, въ чѣмъ дѣло, и выжидалъ только времени, чтобъ дѣйствовать и отстоивать сестру. Маша любила Отрубева со всею горячностью первой привязанности. Бѣдная дѣвушка, наглядѣвшаяся на веселую и счастливую жизнь богатыхъ, по возвращен³и изъ Москвы, долго страдала среди однообразной жизни своего семейства. Случай развернулъ въ ней понят³я, чуждыя тому кругу, въ которомъ судьба назначила ей жить. Только твердая воля Анны Григорьевны, нѣжная и умная ея заботливость спасли молодую дѣвушку отъ отчаян³я. И вотъ, она встрѣтила молодаго человѣка несчастнаго, но по богатству и зван³ю стоявшаго выше ихъ во мнѣн³и заднѣпровскихъ жителей; она замѣтила, что Алексѣй Дмитр³евичъ, необращавш³й никакого вниман³я на богатыхъ дѣвушекъ, у которыхъ она работала, находилъ удовольств³е говорить только съ нею одною и часто проводилъ время въ ихъ семействѣ, какъ-бы жѣлая показать ей, что уважаетъ ихъ бѣдность. Сердце дѣвушки невольно увлеклось новою, заманчивою страстью. Иногда Маша работала медленно; грудь ея болѣзненно ныла; голова была тяжела, а предъ глазами ея появлялся Алексѣй Дмитр³евичъ, грустный и разстроенный. То вдругъ блѣдное лицо ея оживилось, и сердце, поддаваясь какому-то грустному трепету, напоминало ей голосъ молодаго человѣка; потомъ она возвращалась къ сознан³ю и со страхомъ видѣла, съ какимъ удивлен³емъ слѣдили за нею сторонн³е глаза.

   Въ угольной комнатѣ, у окна, сидѣла Маша и шила ситцевое плат³е. На полy, почти во всю длину комнаты, была разостлана шинель. Анна Григорьевна стояла на колѣняхъ и, наклонивъ голову, пристально разсматривала подкладку, потомъ оторвала нитку, нѣсколько секундъ вдѣвала ее въ иголку и начала пристегивать подолъ шинели.

   - Куда это я ножницы дѣвала? сказала она, ощупывая рукою возлѣ шинели. - Ты, что ли, ихъ взяла, Маша? Какой, право, Илья неряха: совсѣмъ подолъ у шинели обилъ, и зиму не выносилъ. А шинель-то совсѣмъ была новёхонька, когда подарилъ Александръ Ефимовичъ. И какая ходьба-то его? Развѣ куда хозяинъ пошлетъ да домой въ праздникъ пр³йдетъ. На немъ такъ и горить платье - такой носк³й!

   Маша нашла ножницы и подала ихъ матери. Послышался стукъ въ калитку.

   - Стучатся; отвори Маша. И кого это не въ-пору принесло?

   Маша ушла и чрезь нѣсколько минутъ возвратилась; съ нею вошла женщиною высокаго роста, имѣвшая даръ какъ-то необыкновенно косить глазами. При входѣ въ комнату, она быстро осмотрѣла всѣ предметы и, казалось, кого-то искала.

   - Здравствуйте, матушка Лизавета Лар³оновна, сказала Анна Григорьевна, приподымаясь съ колѣнъ.

   - Здравствуйте, Анна Григорьевна. А вы, матушка, все за работою?

   - Да. Милости просимъ, садитесь вотъ тутъ, на диванъ. Какъ здравствуетъ вашъ супругъ?

   Гостья перешагнула чрезъ шинель и сѣла на диванъ.

   - Ничего, живемъ оба помаленьку; только у мужа другую недѣлю ломъ въ ногахъ. Я его муравьинымъ спиртомъ пользую, такъ получше теперь, сказала гостья и подозрительно оглядывала Машу съ головы до ногъ.

   Лизавета Лар³оновна пришла именно для того, чтобъ собственными глазами увѣриться въ окончательной погибели Маши: общее мнѣн³е давно ужь рѣшило, что она погибшая. Желая услужить Матренѣ Ефимовнѣ, съ которою была очень-дружна, Лизавета Лар³оновна взялась узнать всю подноготную: много ли Алексѣй Дмитр³евичъ отцовскаго добра передаетъ Межжеровымъ, поговариваетъ ли Анна Григорьевна о свадьбѣ, и пр. Всѣ эти живые вопросы волновали гостью, а грустное лицо Маши подтвердило ея сомнѣн³я, и потому гостья начала выспрашивать издалека.

   - А вамъ грѣшно, Марья Семеновна, сказала она: - совсѣмъ меня забыть. Ну, матушка-то ваша все за работою, да у ней и домашняго дѣла много, а вы частенько мимо воротъ моихъ похаживаете, а къ намъ и не заглянете.

   - Я все это время была занята работою; право, Лизавета Лар³оновна, совсѣмъ нѣтъ свободнаго времени, отвѣчала Маша.

   - Это и видно, Марья Семеновна, что ужь слишкомъ изнуряете себя работою. Я вотъ смотрю на васъ да и думаю: совсѣмъ вамъ не мѣсто у насъ за Днѣпромъ жить, между нами необразованными. Напрасно только матушка взяла васъ отъ Ишкиныхъ; столица же вамъ благопр³ятствовала; а живучи здѣсь и свѣта бѣлаго, каковъ онъ есть, не увидите!

   - Нѣтъ, Лизавета Лар³оновна, позвольте мнѣ сказать, что напрасно вы говорите, будто Машѣ не мѣсто у матери жить. Какое вамъ дѣло, что недоброжелатели бросаютъ на нашъ дворъ щепки? Мы живемъ для своей семьи, сказала Анна Григорьевна.

   Она знала, что гостья любила, отъ нечего-дѣлать, собирать сплетни и разносить ихъ по домамъ, и догадываясь, что Лизавета Лар³оновна пришла вовсе не изъ участ³я, продолжала попрежнму работать и мало разговарила съ гостьей.

   - Я вамъ это все любя васъ говорю, продолжала Лизавета Лар³оновна: - по душѣ жаль мнѣ, что Марья Семеновна совсѣмъ захирѣетъ здѣсь. Сами знаете, как³е у насъ женихи-то могутъ быть - все неотесанные мѣщане, грошовые торговцы! А она у васъ дворянкой смотритъ: по ней и мужа молодца надобно, а у насъ кругомъ на десять верстъ такихъ нѣтъ. Я и старуха, да мнѣ времечкомъ приходится тошнёхонько въ этакомъ захолустьѣ жить. А что дѣлать! власти нѣтъ, должна все это терпѣть по милости моего Якова Павлыча. Воспитывалась я и жила не въ курной избѣ, а также, какъ Марья Семеновна, была въ барскомъ домѣ. Подсунулся Яковъ Павлычъ и пустилъ пыль въ глаза; насказалъ мнѣ съ три короба: я, дескать, учился и до философ³и дошелъ. Я и спрашиваю у знающихъ людей, что, молъ, эта такое философ³я-то, чинъ, что ли, какой. Какой тамъ чинъ! вся-то философ³я выѣденнаго яйца не стоитъ. Я, говоритъ, самъ до всего дойду; повертѣлся, повертѣлся и дошелъ-было до желтаго дома. Цѣлый вѣкъ у меня заѣлъ; молодость мою, какъ траву скошенгую, высушилъ; тридцать лѣтъ маюсь... Перешла я, по его милости, изъ хоромъ да въ яму; пророчили мнѣ все это добрые люди, говорили золотыя слова, да у меня въ то время уши, видно, дегтемъ были замазаны.

   Ожидая, что Анна Григорьевна, вызванная на откровенность ея разговоромъ, разскажеть ей и свои обстоятельства, гостья безпрестанно посматривала на старушку; но Анна Григорьевна только иногда качала головою и обрѣзывала растрепавшуюся подкладку шинели.

   - А я вѣдь къ вашему Семену Семенычу пришла; крайняя нужда его видѣть. Дома ли онъ?

   - Гдѣ жь ему быть? тамъ у себя въ столярной что-то дѣлаетъ.

   - Маша, сказала Анна Григорьевна, обращаясь къ дочери: - пойди, позови Семена.

   - Что жъ Марьѣ Семеновнѣ безпокоиться, я и сама пойду.

   - Куда вамъ идти! пускай она позоветъ брата.

   Маша вышла изъ комнаты. Гостья только и выжидала случая остаться съ Анною Григорьевною наединѣ. Проводя Машу глазами, она вздохнула.

   - Что это, матушка Анна Григорьевна, Марья Семеновна у васъ такая блѣдная; вы бы съ докторомъ посовѣтовались, у васъ же Макаровъ всегда подъ-рукою: онъ и за леченье съ васъ ни копейки не возьметъ.

   - Христосъ съ вами, Лизавета Лар³оновна! отъ-чего я Машу лечить буду? Она, слава Багу, никакой особенной боли не чувствуетъ, отвѣчала, улыбаясь, Анна Григорьевна.

   Гостья сдѣлала кислую мину.

   - Охъ, тяжело ныньче, правду сказать, имѣть взрослыхъ дѣтей! Я такъ благодарю Бога, что у меня нѣтъ этой заботы. Какъ погляжу, что ныньче на свѣтѣ дѣлается - голова кругомъ пойдетъ. Хоть бы васъ взять, примѣрно, Анна Григорьевна: сколько у васъ горя и заботъ; еще какъ вы это все переносите; видимо, Господь васъ милуетъ.

   Анна Григорьевна оставила работу и, приподнявъ голову, засмотрѣла черезъ очки на гостью, которая превратилась вся въ слухъ, ожидая сердечныхъ изл³ян³й старухи.

   - Какъ не вы хотите, чтобъ у бѣдной матери семейства не было заботы? Теперешняя моя жизнь лишней тяжести мнѣ на плеча не взваливаетъ. Блѣдна моя Маша - у ней ужь обликъ такой; зато не темна у нея душа, и я знаю, что на сердцѣ у ней нѣтъ худаго помысла. О женихахъ особой печали, правду сказать, мы не имѣемъ: присватается за Машу хоть и нашъ братъ, только бы не распущённый какой -и выйдетъ она, а не будетъ судьбы - и въ дѣвкахъ просидитъ: безчестья нѣтъ. Это вы рѣчи-то ведете, Лизавета Лар³оновна, съ молвы сосѣдушки. На чужой ротокъ не накинешь платокъ, сказала Анна Григорьевна и вдругъ перемѣнила круто разговоръ:

   - Говорили вы, Лизавета Лар³оновна, что сожитель вашъ ломотою въ ногахъ страдаетъ; я вспомнила одню средство, чѣмъ въ двѣ недѣли выпользовался Агапычъ. Въ одну недѣлю вашъ сожитель свѣтъ увидитъ.

   Лизавета Лар³оновна такъ сложила пальцы, что они хруснули, и подумала: "Ужь я тебя, старая лиса, на полянку выведу. Точно гвоздь на заборѣ - ломится, а не поддается!" и еще болѣе стала косить глазами.

   Между-тѣмъ Маша прошла въ комнату брата.

   - Братецъ, Лизавета Лар³оновна пришла и васъ зоветъ: ей что-то нужно съ вами поговорить.

   Семенъ сидѣлъ и пилилъ доску; вокругъ него лежали на полу стружки, а подле него стоялъ старый чугунъ съ развденнымъ клеемъ. Въ комнатѣ было темно; единственное маленькое окно занесено было снѣгомъ.

   - Зачѣмъ это я ей нуженъ? сказалъ Семень. - Ходятъ, заметалки, по сосѣдямъ, да по дворамъ на вмстѣ соръ разбрасываютъ. Дѣлать имъ нечего! Онъ всталъ, положилъ пилу на полъ, снялъ съ себя старую кацавейку Анны Григорьевны, обшарилъ руками стѣну, гдѣ висѣлъ его сюртукъ, надѣлъ его, застегнулъ и пошелъ зa сестрою.

   - Вотъ вамъ и Семенъ на_-лицо, сказала Анна Григорьевна, когда слѣпой вошелъ.

   - Здравствуйте, Семень Семеновичъ; а я къ вамъ съ просьбою.

   - Что вамъ требуется, Лизавета Лар³оновна? спросилъ онъ, садясь на стулъ подлѣ лежанки.

   - Да вотъ, мой батюшка, затеялась у Безбородовыхъ свадьба: старшаго сына женятъ. Упрашивали, умаливали, чтобъ я была посаженою матерью. Говорятъ, коли я не соглашусь, то свадьбѣ не быть. Не хотѣлось мнѣ, да подумала, что отъ благаго дѣла не слѣдъ отказываться, ну и дала слово! Желалось бы мнѣ сдѣлать для нихъ супризъ. Свадьба будетъ у нихъ парадная: въ предсѣдательской каретѣ къ вѣнцу поѣдутъ; поѣзжане будуть не как³я-нибудь, а все благородные; молодымъ-то нужно будетъ гостей позабавить танцами, а у насъ, извѣстно, такой городокъ, что игруновъ ни на какихъ инструментахъ не достанешь. Вы, мой батюшка, мастеръ на флейтѣ играть всяк³я пѣсни, вы бы сыграли, а молодые бы поплясали.

   - Я, матушка, Лизавета Лар³оновна, на флейтѣ не итраю; а такъ, самоучкою, для себя, на кларнетѣ наигрываю духовные гимны и псалмы; а танцевъ отродясь не игралъ.

   - Играйтѣ, что знаете, пѣсенку веселую какую, а гости попрыгаютъ Все равно, кларнетъ, такъ кларнетъ. И как³е особенные танцы нужно играть, Семенъ Семенычъ? Вѣдь вы только не хотите; а какъ же въ прошломъ году ходилъ по всему городу нѣмецъ съ органомъ и собачонокъ таскалъ - твари неразумныя, а бывало, намъ подъ его гудокъ запляшутъ - всѣхъ распотѣшутъ. Ну и вы, мой батюшка, гудите на кларнетѣ, что за мысль пришло: никто не взъищетъ.

   - Нѣтъ, ужь увольте меня, Лизавета Лар³оновна. Гдѣ мнѣ, слѣпому, по пирамъ ходитъ!

   - Напрасно гордитесь, Семенъ Семеновичъ. Я бы настояла, чтобъ вамъ за труды хорошая благодарность была.

   - Полноте, Лизавета Лар³оновна; какъ это вамъ въ голову пришло! Какой Семенъ музыкантъ, что пойдетъ въ народъ играть! сказала Анна Григорьевна.

   - Вы, Анна Григорьевна, не обижайтесь моею просьбой, потому-что у предсѣдателя, какъ соберутся гости, барышни садятся за фортупьяны, и гости промежъ собою танцуютъ.

   - Я и не обижаюсь. Если бы Семенъ умѣлъ играть, слова бы не сказала: онъ пошелъ бы по вашему приглашен³ю и игралъ бы цѣлый вечеръ напролетъ.

   Гостья надулась и, по своей привычкѣ, начала осматризать комнату: ей хотѣлось чѣмъ-нибудь уколоть Анну Григорьевну.

   - Позвольте узнать, чей это у васъ потреть? спросила она, указавъ рукою на стѣну, гдѣ повѣшенъ былъ портретъ мужа Анны Григорьевны, писанный болѣе двадцати лѣтъ тому назадъ. Портретъ полинялъ и облупился, но Анна Григорьевна очень дорожила имъ, такъ же, какъ и бумажникомъ своего покойнаго мужа. Много было прежде денегъ въ этомъ бумажникѣ, а теперь въ немъ лежали только обветшалыя расписки должниковъ, по которымъ Анна Григорьевна не могла ничего получить. Портретъ и бумажникъ были завѣтныя ея вещи; они напоминали ей то время, когда она жила богатою и счастливою!

   - Покойникъ Семенъ Петровичъ снималъ еще въ Москвѣ свой портретъ, я его сама объ этомъ просила. Да и портретъ-то у меня тутъ на стѣнѣ давненько виситъ, и вы его не разъ видали, да видно забыли, сказала Анна Григорьевна.

   - А нехорошо патреты съ себя писать, и какое это несчаст³е приноситъ! Вотъ оно надъ вашимъ сожителемъ и сбылось! У меня былъ двоюродный братъ, дослужился онъ до оберофицера, скопилъ денежку на черный день, приличную парт³ю по своему зван³ю сдѣлалъ. Жена-то и пристала къ нему: напиши да напиши свой патретъ. Ну, позвали живописца, онъ и нарисвалъ. Да что жь вышло? Съ самаго того времени братъ мой сталъ прихварывать, точно что заколдовало его; домъ его шелъ вверхъ дномъ. Записалъ живописецъ его счастье! Вотъ тутъ, какъ хотите, такъ и судите.

   - Какъ это такъ, Лизавета Лар³оновна, кажись, всѣ съ себя снимаютъ портреты. Бывала я въ Москвѣ въ большихъ господскихъ домахъ и видѣла, что и знатные господа такъ дѣлаютъ; а ничего - живутъ въ благополуч³и, отвѣчала Анна Григорьевна.

   - Жила и я, матушка, въ столичномъ городѣ, слава Богу, навидалась всего на своемъ вѣку. Все это до поры, до времени.

   Анна Григорьевна недовѣрчиво поглядѣла на разсказчицу.

   - Богъ вамъ судья, Семенъ Семенычъ! не хотѣли вы уважить моей просьбы, сказала гостья, вставая съ дивана. - Заболталась я съ вами, а Матрена Ефимовна за мною работника присьмала. ей что-то нездоровится, просила провѣдать пр³йдти. Я думала, что встрѣчу у васъ Алексѣя Дмитрича, такъ съ нимъ бы и до дому дошла. Онъ у васъ вѣдь не рѣдк³й гость.

   - Да, частенько ходитъ къ Семену, и вечоръ былъ.

   - Еще и сама хвастается, что къ дочкѣ ходитъ! чуть-было громко не сказала гостья и стала прощаться. Анна Григорьевна пошла провожать гостью.

   Выходя отъ Межжеровыхъ, на порогѣ калитки Лизавета Лар³оновна встрѣтила старика, на которомъ надѣта была большая баранья шапка и поношенная шинель. Старикъ былъ сильно озабоченъ и, поднявъ лѣвую руку, дѣлалъ таинственные знаки Аннѣ Григорьевнѣ.

   - Видно, сегодня такой черный день выдался, и этотъ Агапычъ навстрѣчу подвернулся!

   Старикъ пошелъ съ Анною Григорьевною по двору.

   - Здравствуй, Григорьевна, сказалъ онъ: - нерадостную вѣсть принесъ я тебѣ; ажно самого какъ варомъ сварило!

   Войдя въ угольную комнату, Агапычъ перекрестился на образъ и положилъ на лежанку свою шапку съ огромными наушниками.

   - Я по походкѣ слышу, что дорогой гость пришелъ, сказалъ Семенъ. - Здравствуй, Агапычъ, какъ поживаешь? Гдѣ это ты запропастился? дня три не былъ.

   - Садись, Агапычъ, сказала Маша.

   Но Агапычъ не садился и, казалось, не слыхалъ, что ему говорили, шевелилъ губами и задумчиво глядѣлъ въ окно.

   Онъ носилъ назван³е читальщика. У кого въ домѣ случался покойникъ, Агапычъ немедленно являлся туда, приносилъ завернутый въ платокъ Псалтырь и читалъ по умершихъ за весьма-умѣренную плату, изъ половины съ приходскимъ дьячкомъ, почему и былъ извѣстенъ въ городѣ подъ именемъ читальщика. Агапычъ былъ невысокъ ростомъ и чрезвычайно худощавъ, имѣлъ привычку моргать и голова его тряслась. Лобъ старика былъ покрытъ морщинами, представлялъ какую-то перепутанную сѣть продолговатыхъ, широкихъ и впалыхъ морщинъ. Несмотря на то, что Агапычъ хромалъ на лѣвую ногу, онъ постоянно ходилъ или стоялъ, отчего Анна Григоръенна шутя называла его ржавымъ маятникомъ, "скрипитъ", говорила она, "а все изъ стороны въ сторону пошатывается".

   Агапычъ отличался большою головою, вовсе не по туловищу. Зимой носилъ онъ огромную мѣховую шапку, но во время лѣтнихъ жаровъ ничѣмъ не прикрывалъ своей лысины. Только въ сильные жары скидывалъ онъ съ плечъ сибирку, доставшуюся ему по наслѣдству, и надѣвалъ неизвѣстнаго цвѣта и фасона сюртукъ, у котораго одна пола волочилась по землѣ, а другая закрывала половину сапога. Агапычъ былъ очень усерденъ въ своей да³жности и даже пристрастился къ зван³ю читальщика. Читая надъ покойниками Псалтырь, онъ большею-частью чередовался читать по ночамъ, говоря, что ночью ему одному читать вольготнѣе. Не выпуская ни одного слова, онъ читалъ громко и внятно; и если сонъ начиналъ одолѣвать старика, онъ чаще клалъ земные поклоны. Когда случалось ему выслушать похвалы за исполнен³е его обязанностей, Агапычъ говорилъ: "Какъ придетъ часъ воли Бож³ей, помру я, авось кто-нибудь найдется добрый человѣкъ, почитаетъ Псалтырь и надъ моимъ грѣшнымъ тѣломъ".

   Сверхъ должности читальщика, Агапычъ былъ общ³й комисс³онеръ: продавалъ тавлинки, выдѣлываемыя Семеномъ, холстъ, нитки, чулки и шерстяные носки, отдаваемые ему на коммисс³ю

   - Какую же ты, Агапычъ, принесъ мнѣ недобрую-то вѣсть? спросила Анна Григорьевна.

   - Плохую, Григорьевна, плохую! Лекарь-то въ ночи сегодня померъ, отвѣчалъ Агапычъ и заморгалъ.

   - Господи, Боже мой! Что ты говоришь, Агапычъ? Александръ Владим³рычъ померъ?

   - Померъ, Григорьевна, померъ, сегодня въ ночи померъ; а мы съ дьячкомъ взялись по немъ Псалтырь читать. Теперь дьячка чередъ - вотъ я и улучилъ времечко, да и думаю: дай, мол\, забѣгу къ Григорьевнѣ, она добротою его пользовалась - погорюетъ. Слышь ты, Григорьевна, какъ все дѣло-то было. Покровск³й панъ захворалъ и прислалъ лошадей за лекаремъ-то. Покойникъ безотказная душа былъ - поѣхалъ. Подъѣхали къ Сосновкѣ, а ледъ чуть на рѣкѣ держится - распустила вёснушка. Кучеръ-то ударилъ по лошадямъ, кибитченка въѣхала на средину, ледъ кракнулъ - они и бултыхъ въ воду. Лекарь изъ-подъ льда кое-какъ выкарабкался да мокрый и шелъ по деревни верстъ пять. Какъ пр³ѣхалъ дообратно домой, его и разломило, назябся больно. Свернуло его въ три денька. Говоорять, воспален³е сдѣлалось - и отдалъ Богу душу. Видалъ я на своемъ вѣку покойниковъ, а, почитай, Григорьевна, жалчѣе лекаря не приходилось видѣть. Любовно они жили съ хозяйкою-то. Да ты ихнюю жизнь лучше меня знаешь. Варвара-то Алексѣвна, сердечная, едва ноги волочитъ и съ этакаго горя стала какъ не своя. Оно, можетъ и такъ, Григорьевна, придетъ бѣда, отворяй ворота! Агапычъ затрясъ головою и продолжалъ: - плакать-то она не плачетъ, а какъ въ забытьи ходитъ. Я было началъ, какъ водится, Псалтырь читать; хозяйка подошла ко мнѣ и зачала слушать, а потомъ, какъ взглянетъ на меня не своими глазами, а сама какъ захохочеть! Горе-то видно у нея съ души поднялось и умъ помутило; стала она по комнатѣ все разбрасывать и закричала благимъ матомъ. У меня духъ захватило и голосъ порвался, я дьячка и поставилъ; за него ужь ночку потружусь. Поди-ка ты, Григорьевна къ нимъ, а то въ домѣ все вверхъ дномъ идетъ; работница совсѣмъ смаялась, за ребенкомъ некому смотрѣть.

   - Какъ нейдти, Агапычъ, сейчасъ пойду! Спасибо, что извѣстилъ; долго ли тутъ до грѣха? Варвара Алексѣвна слабая такая, а съ такой горести у нея и точно разсудокъ можетъ повредиться, отвѣчала Анна Григорьевна, свертывая шинель и складывая работу въ уголъ дивана.

   Старуха поспѣшно одѣлась, вышла вмѣстѣ съ Агалычемъ изъ дома и пошла по Заднѣпровской Улицѣ.

   - Не ожидала я такого случая, сказала Анна Григорьевна: - мнѣ до-сихъ-поръ это сномъ кажется!

   Агалычъ, сильно прихрамывая, отставалъ отъ Анны Григорьевны.

   - Ноги-то у меня ныньче стали плохи; не ходокъ я, Григорьевна, на одной-то ногѣ; за тобою не угонюсь. Пора бы старымъ костямъ на мѣсто, да Господь, видно, за грѣхи конца не посылаетъ! Вотъ лекарю такъ бы пожить надо: хозяйка у него молодая и дѣтки пошли; а у меня ни роду, ни племени, торчу, какъ пёрстъ, одинъ, а супротивъ положеннаго не пойдешъ. И лекарь былъ, да видно отъ смерти не выпользуешься! говорилъ Агапычъ.

  

  

   Глубок³й снѣгъ около дома Анны Григорьевны стаялъ. Съ появлен³емъ весны, даже въ столярной Семена сдѣлалось свѣтлѣе. Вѣтеръ пересталъ выть въ трубы и щели. На дворѣ у Межжеровыхъ показалась трава, и насѣдка съ многочисленнымъ семействомъ кудахтала у сарая. Воробьи чирикали и перелетали съ забора въ садъ, гдѣ ужь оживали корни деревъ и зачернѣлись гряды, засѣваемыя картофелемъ, лукомъ и капустой. Домъ Межжеровыхъ стоялъ почти на самомъ выѣздѣ изъ черты города. Направо высилась небольшая гора, по которой бѣжала дорога къ вѣтряной мельницѣ; сзади мельницы зеленѣла сосновая роща и разстилались луга. Подъ горою было озеро, гдѣ, въ лѣтн³е жары, купались жители Заднѣпровской Улицы; налѣво протекалъ Днѣпръ, и правый песчаный берегъ рѣки шелъ почти вровень съ землею и имѣлъ въ этчмъ мѣстѣ отмели; а на лѣвомъ, крутомъ берегу живописно расположенъ былъ городъ. По скату развѣтвившихся горъ, лѣпились маленьк³е деревянные домы, окруженные садами и огородами; внизъ къ рѣкѣ вилась протоптанная извилистая дорожка въ разныхъ направлен³яхъ.

   Семенъ работалъ въ столярной. Дверь комнаты была отворена: погода была ясная, и широкая струя теплаго воздуха, согрѣтаго весеннимъ солнцемъ, проходила въ сырую и теплую мастерскую Семена. Занятый работою, онъ не слыхалъ, какъ вошла мать.

   - Богъ милости прислалъ, Семенъ, сказала старуха.

   - А, это вы, матушка! Я нарочно отворилъ у себя дверь: пущай хоть воздухомъ сырость повытянетъ.

   - Время-то ныньче благодатное, продолжала Анна Григорьевна: - я по улицѣ шла и пригрѣлась на солнышкѣ. Взяло меня раздумье... Садись-ка, Семенъ, да поговоримъ.

   Семенъ оставилъ работу, сѣлъ на лавку подлѣ матери и сизалъ:

   - Догадываюсь я, матушка, что крушитъ васъ. Ноетъ и мое сердце, да ничего тутъ не придумаешь. Будемъ выжидать время

   - Не ожидала я напасти такой, а все оттого, что вздумалаа поумничатъ - радовалась, по неразум³ю своему, что Маша попривыкла къ нашему житью, а не спохватилась, что молодые глаза смотрятъ на голыя стъны до поры до времени, а тамъ захоятъ и на свѣть взглянуть. Не слѣдъ было Алексѣю Дмитричу ходить къ намъ: человѣкъ онъ молодой, красивый, одинъ только гость и былъ, съ которымъ ей можно было слово перемолвить отъ скуки. Онъ же и самъ подъ несчастьемъ живетъ. Что мудренаго, что души ихъ сказались другъ-другу! Я не палачъ, не могу я на части разорвать Машу; она еще пятна на себя не положила, а злобою-то да суровостью только до грѣха ее довести можемъ. Я вотъ какъ теперь порѣшила, Семенъ: уговоримъ мы Машу на лѣто къ Ишкинымъ въ деревню ѣхать; Вѣра Сергѣена все проситъ, чтобъ я ее къ нимъ отпустила. Она тамъ, въ разсѣянности, можетъ, и забудетъ Алексѣя Дмитрича. Старикъ-то положилъ на словѣ съ Матвѣемъ Ѳедотычемъ непремѣнно женить сына на его падчерицѣ. Да ужь и дай Богъ дѣлу этому устроиться, а то на насъ со всѣхъ сторонъ напасти поднимутся. Я того и жду, что хозяинъ Ильѣ откажетъ; онъ мнѣ и то намекалъ, что ныньче всякая мелкота не въ свои сани лѣзетъ, и зарокъ-то себѣ давалъ не брать въ домъ ханжей-нищихъ. Чего ужь я не наслушалась! Зайду сегодня провѣдать Илью, а оттуда пройду къ господамъ и все разскажу барышнямъ по откровенности. А ты безъ меня посовѣтуй Машѣ, чтобъ она ѣхала въ деревню.

   - Хорошо, матушка, я поговорю Машѣ. Правду сказать, крутой ныньче для насъ годъ выпалъ: не то, такъ другое! У меня судьба руки связала; только и могу, что погоревать, а въ бѣдѣ плохой помощникъ.

   - Мнѣ вотъ что въ голову пришло: неравно я захожусь долго и придетъ безъ меня Алексѣй; скажи ему, чтобъ онъ вовсе пересталъ ходить къ намъ. Лучше все это разомъ покончить; по-крайней-мѣрѣ не будутъ видѣть его сосѣдушки наши и разговоры уймутся.

   Нелегко было старухѣ выслушивать жостк³я выходки Матвѣя Ѳедотовича, которому жена по секрету сказала о привораживаньѣ.

   Она ясно видѣла, что ей скоро придется взять сына отъ Кульбасовыхъ, хотя Илья и скрывалъ отъ матери безпрестанныя нападки и обиды хозяина. Страдая сердцемъ о будущей судьбѣ сына, Анна Григорьевна со страхомъ замѣтила и развивающуюся любовь Маши къ Алексѣю Дмитр³евичу. Убѣжденная въ упрямствѣ старика Отрубева и зная, что онъ, изъ гордости, никогда не позволить сыну жениться на бѣдной мѣщанкѣ, Анна Григорьевна пошла съ твердостью на встрѣчу мрачному будущему. Всегда бодрая, всегда дѣятельная, она была скрытна и не могла высказываться. Семейное горе тяжело падало на ея душу, но она не склонила подъ нимъ головы и смѣло спѣшила отстаивать дѣтей своихъ отъ несправедливаго преслѣдован³я и клеветы. Заднѣпровск³е жители называли ее хитрою и лукавою женщиною, хотя она и никогда не прибѣгала къ этимъ низкимъ средствамъ. Прямота и самая честность старухи втаптывались сосѣдями въ грязь. Они попрекали Межжерову, что, оставшись послѣ мужа въ крайней бѣдности, она брала красить старое платье; попрекали ее повивальнымъ искусствомъ, слѣпымъ сыномъ, швеею-дочерью. Правда, у Анны Григорьевны была гордая натура, прямое сердце и постоянное отвращен³е отъ всего грязнаго и низкаго. Зная къ себѣ нелюбовь сосѣдей, она трепетала за дѣтей; въ ихъ безукоризненномъ поведен³и заключалась ея гордостъ, ея тщеслав³е, и она каждый разъ была убита, уничтожена, когда черное пятно могло пасть на честь дѣтей ея.

   Переговоривъ съ Семеномъ, Анна Григорьевна пошла въ кухню, гдѣ Маша готовила обѣдъ.

   - Ты, Маша, обѣдай съ братомъ, а меня не ждите; можетъ быть, я долго не пр³йду.

   - Куда же вы идете, маменька?

   - Пойду къ Ильѣ, а отъ него зайду узнать о здоровьѣ Соamb Никаноровны, отвѣчала Анна Григорьевна, надѣвая свой черный ваточный салопъ и покрывая голову платкомъ.

   Простясь съ Машею, старуха ушла.

   Семенъ заперъ за матерью калитку и остановился на дворѣ. "Трудное дѣло наложила на меня матушка, думалъ онъ: ни, ни съ того, ни съ сего, скажу Машѣ, что ей въ деревню ѣхать надо - точно ее изъ дома гонятъ! И такъ у насъ человѣческаго голоса не слышно, а тутъ я и ее съ роднаго гнѣзда сгоню! А ѣхать надо: того хотятъ наши недоброжелатели! " Семенъ вздохнулъ и пошелъ въ комнаты.

   - Что это, братецъ, маменька все печальная такая? вѣрно огорчена чѣмъ-нибудь да скрываетъ? спросила у него Маша.

   - У Ильюши съ хозяиномъ что-то неладно. Кульбасовъ намедни жаловался матушкѣ на брата: вишь сталъ вдругъ и лѣнивъ, и грубъ, и должности своей не исполняетъ! Такая, видно, ужь черная полоса пришла: куда ни кинь, такъ клинъ. Что ни зачнемъ, не клеится у насъ. И ты со скуки чаврѣешь, Маша. Я бы тебѣ посовѣтовалъ...

   Семенъ смѣшался и не договорилъ.

   - Я отъ васъ всяк³й совѣтъ рада принять, братецъ. Скажи только, что мнѣ дѣлато.

   - Ты часто жалуешься, что у тебя грудь болитъ. Поѣзжай на лѣто къ мокринскимъ господамъ: тамъ на вольномъ воздухѣ скорѣе поправишься.

   - Вѣрно, вы, братецъ, вспомнили прежнее время, когда я горевала сама не зная о чемъ; теперь не то: теперь не захочу бросить матушку и васъ и уѣхать въ чуж³е люди.

   - Я для тебя говорю, Маша, сказалъ Семенъ: - тебѣ здѣсь маяться и то цѣлую зиму прискучило; ты вѣдь все это время спины не разгибая проработала! Семенъ замолчалъ; онъ чувствовалъ, что не могъ настаивать и продолжать разговоръ.

   - Маша, сказалъ онъ, уходя изъ комнаты:- когда обѣдъ будетъ готовъ, ты приди меня позвать; я покуда поработаю: дверь у сарая осѣла - нужно поправить.

   Семенъ взялъ въ столярной топоръ и вышелъ во дворъ и поискавъ рукою дверь сарая, онъ съ усил³емъ отворилъ одну ея половинку и сталъ ее ощупывать со всѣхъ сторонъ.

   Маша вышла на крыльцо и, видя, что братъ занятъ работою, безотчетно стала смотрѣть на прозрачную даль синяго неба. Озаренныя лучами солнца облака, гонимыя вѣтромъ, быстро неслись и, отдѣляясь другъ отъ друга, расрадались фантастическими группами. Маша прошлась нѣсколько разъ по двору и потомъ сѣла на крыльцѣ. Слова брата не выходили у нея изъ памяти; она предчувствовала разлуку съ Алексѣемъ Дмитр³евичемъ: сердце ея сжалось, ей стало невыразимо-грустно, и она зарыдала.

   Семенъ въ ту же минуту услышалъ ея рыдан³я и положилъ топоръ.

   - Ты здѣсь, Маша? спросилъ онъ.

   - Здѣсь, братецъ, на крыльцѣ. Я пришла звать васъ обѣдать.

   Семенъ подошелъ къ крыльцу.

   - Мнѣ послвшалось, что ты плачешь, сказалъ онъ.

   - Нѣтъ, отвѣчала Маша, но въ голосѣ ея слышались слезы.

   - Напрасно ты скрываешь отъ меня, мой другъ: слухъ мой никогда меня не обманываетъ; ты плакала... я знаю, тебѣ скучно, ты сокрушаешься. Не на что тебѣ порадоваться, моя бѣдная ласточка!

   - Грустно мнѣ что-то, братецъ; сама не знаю отчего сердце ноетъ.

   - Нужда да горе не даютъ намъ льготы, и на твою долю пришлось терпѣть да молчать! Семенъ обнялъ сестру и горячо поцаловалъ.

   - Ты все одна, Маша; познакомилась б