Глинка В. С. - Заднепровские сцены

всѣ до тонкости знаетъ. Вотъ и мокринск³е паны души въ ней не слышутъ, такъ мудрено ли, что Алексѣй Дмитричъ, по молодости, ею прельстился. Я вѣдь тебѣ все это по дурости говорю, а можетъ, у васъ положено, чтобъ онъ на Межжерихѣ женился.

   - Что ты! Алёшенькѣ жениться на Межжерихѣ! Да отецъ никогда не согласится. Разскажи ты мнѣ, Сысоевна, всю правду

   - Родненькая моя, Матрена Ефимовна, какъ Богъ святъ, не облыжно все показываю. Ходитъ твой племянникъ къ Межжеровой дочкѣ, губитъ онъ чество свое молодецкое! Ужь я тебѣ, благодѣтельница, все до тонкости выясню. Напустила колдунья-Межжериха на моего Осипку черную немочь по зависти. Сидѣелъ онъ намедни у воротъ да снѣжокъ огребалъ; выпустила Межжериха своего пса и зауськала на Осипку; какъ подошелъ звѣрище къ младенцу, да обнюхалъ его всего кругомъ, съ той поры сталъ мой парнишка пухнуть и цѣлыя три ночи кричалъ благимъ матомъ. Три дня его заговоренною водою поили - нѣтъ помощи! Взяло меня горе, пошла я къ Межжерихѣ; вошла на дворъ, да какъ посмотрю - такъ у меня жилки затряслись! Маша-то стоитъ посереди двора съ Алексѣемъ Дмитричемъ, да въ уши ему что-то нашептываетъ, а онъ, сердечный - извѣстно, мужское дѣло - весь посоловѣлъ. Увидалъ меня Алексѣй Дмитричъ, да какъ вскинется, учалъ кричать и ударилъ меня въ самый високъ - я такъ и покатилась наземь. Лежу ни жива, ни мертва; а однимъ глазомъ только смотрю, какъ московка-то его разжигаетъ. Не помню, какъ меня добрые люди домой приволокли. Три недѣли вылежала. Не виню я твоего племянника: извѣстно, онъ въ то время самъ былъ не свой. Пришла бы я къ тебѣ сказать бѣду мою, да ты меня, родненькая, можетъ, полѣномъ бы со двора прогнала: взяла бы, по родству, сторону Алексѣя Дмитрича.

   - Надоумила ты меня, Сысоевна! Знаю я теперь, куда Алёшенька, какъ вечеръ, то лыжи и навостритъ. Грѣшно тебѣ, Сысоевна, не упредить меня: вѣдь вгонитъ онъ своимъ неразумѣн³емъ отца во гробъ; братецъ и такъ ужь на ладонъ дышетъ. Я-то и ума не приложу, что съ Алёшенькой дѣется - подъ ладъ не дается, а его испортили ворожбою да наговорами. Не даромъ я лиходѣйку Межжериху на порогъ къ себѣ не пускаю.

   Не сомнѣваясь въ колдовствѣ Анны Григорьевны, Матрена Ефимовна, пришедши домой, прямо отправилась въ комнату къ племяннику. Старуха обшарила всѣ углы и пересмотрѣла одежду Алексѣя Дмитр³евича, въ полной увѣренности, что найдетъ въ подкладкѣ платья зашитый заговоръ. На окнѣ нашла она какой-то порошокъ и, несмотря на отвращен³е, рѣшилась отвѣдать его. "Соленый" сказала она, съ трепетомъ прикоснувшись къ нему языкомъ: "это что-то не даромъ; вѣрно колдунья чего-нибудь подсдобила; и цвѣтъ-то такой анаѳемск³й!" Потомъ, обтерѣвъ ротъ; прибавила: "сбѣги съ меня вся погонь вражья, какъ весною вода съ горъ бѣжитъ!"

   Между-тѣмъ, Марковна, выглядывая изъ-за двери, иногда качала сѣдою головой и повторяла движен³я Матрены Ефимовны.

   - Ну, Марковна, какъ до братца дойдетъ, что Алёшенька къ межжерихиной дочкѣ похаживаетъ - бѣда будетъ. Выпытаю я у Алёшеньки всю правду и не стану пущать его къ заднѣпровскимъ. Ты, мать моя, какъ придетъ Алёшенька, да сойдетъ внизъ обѣдатъ, принеси его шубу ко мнѣ: посмотрю я, не зашито ли гдѣ нечистыхъ травъ, любовныхъ крючковъ, или писанныхъ заговоровъ. Вѣдь они, жидоморы, на все подымаются, говорила Матрена Ефимовна, сходя съ лѣстницы.

   Вечеромъ, когда Алексѣй Дмитр³евичъ собирался идти, къ нему пришла Матрена Ефимовна.

   - Соскучилась я по тебѣ, соколикъ мой, Алёшенька, сказала она: - мы съ тобою ныньче совсѣмъ не видимся. Куда это ты опять собираешься?

   - Что жь мнѣ дома дѣлать одному? Пойду куда-нибудь.

   - Къ тятенькѣ Матвѣй Ѳедотычъ пришелъ; они межь собою позанялись; вотъ я пришла къ тебѣ упредить, не ходи ты со двора, неравно тебя братецъ позоветъ.

   - Если спроситъ, скажите, что пошелъ узнать по своему дѣлу: говорятъ, изъ Москвы въ Губернское бумагу прислали.

   - А я сегодня съ Марковной на базаръ ходила, тятенькѣ на халатъ ваты покупала и повстрѣчала одну старицу, поразговорилась съ нею. Ахъ! что она мнѣ, про непутныхъ Межжеровыхъ поразсказала!

   - Охота вамъ, тётенька, со всякою сволочью разговаривать? Чай, повстрѣчали скверную язычницу Сысоиху? Я вотъ скажу Петрухѣ, какъ она придетъ къ намъ, гнать ее метлой со двора.

   - Что ты, Алёшенька! за что ее такъ порочишь?

   - За ея ехидство, за то, что она честныхъ людей обноситъ. Вѣрно и вамъ поразсказала про меня съ три короба?

   Матрена Ефимовна не могла таиться далѣе и съ воплемъ бросилась обнимать Алексѣя Дмитр³евича.

   - Алёшенька, не для меня, а для батюшки роднаго пожалѣй себя; недолго ему на свѣтѣ маяться. Убереги ты свою молодость отъ вражьихъ напущен³й. Брось ты эту ледащую портняжку московскую, межжерихину дочку: изведуть они тебя, ненагляднаго, сгубятъ твою голову молодецкую, высосутъ кровь изъ тебя, ужалятъ змѣею.

   - Полно, тётенька, повторять присказки Сысоевны. Я вамъ скажу, Анна Григорьевна примѣрной жизни, а дочка ея такая дѣвушка, какихъ я у насъ и не видывалъ. Не приходится вамъ позорить ихъ глупымъ привораживаньемъ. Пр³учили вы дармоѣдокъ-то: онѣ къ вамъ ходятъ да небылицы разсказываютъ.

   - До ярости приворожили онѣ его! Отцы мои, у него глаза-то какъ у волка горятъ! У меня есть водица: Алёшенька, выпей ты завтра этой водицы натощакъ, а то ты совсѣмъ повредишься! завопила Матрена Ефимовна.

   Не отвѣчая ничего испуганной тёткѣ, Алексѣй Дмитр³евичъ надѣлъ шубу, взялъ картузъ и вышелъ изъ комнаты.

  

  

   Дмитр³й Ефимовичъ лежалъ въ кровати. На лицѣ старика выражалась угрюмость. Сѣдыя, широк³я его брови срослись на переносицѣ и придавали его физ³оном³и что-то мрачное. Kapie глаза Дмитр³я Ефимовича никогда не останавливались ни на какомъ предметѣ, и если онъ съ кѣмъ разговаривал, то смотрѣлъ въ землю. На столѣ, предъ постелью, лежала книга, а подлѣ книги очки въ серебристой оправѣ, и стояла кружка съ питьемъ. Комната была жарко натоплена. Окна, до половины забитыя войлокомъ, пропускали пропускали свѣтъ только сверху рамы. У стола стояло старое неудобное кресло, обитое черною кожей.

   При входѣ Алексѣя Дмитр³евича, больной лежалъ, положивъ правую руку подъ голову и, не обративъ на сына вниман³я, щурилъ глаза. Алексѣй Дмитр³евичъ подошелъ къ отцу, спросилъ о здоровьи и поцаловалъ у него руку.

   - Снявши голову, по волосамъ не плачутъ! отвѣчалъ старикъ: - теперь не нечего изъ пустаго въ порожное переливать.

   Алексѣй Дмитр³евичъ поблѣднѣлъ; отецъ посмотрѣлъ на него черезъ руку и крякнулъ.

   - Кабы Бога боялся да отца почиталъ, не жилъ бы въ родительскомъ домѣ зачумленнымъ!

   - Позвольте, тятенька, мнѣ въ послѣдн³й разъ сказать предъ вами, что давно пудовиками гнететъ меня, сказалъ Алексѣй Дмитр³евичъ, подходя къ отцу: - дайте, тятенька, мнѣ льготу, да возвратите вашу милость: заслужу я вамъ предъ Богомъ и предъ вами. Сидя, сложа руки, я денно и нощно каюсь.

   - А что ты прежде объ этомъ не вздумалъ? Поздо зa разумъ хватился. Вотъ, скажи-ка ты мнѣ, сынокъ мой возлюбленный, одно мое утѣшен³е въ старости: куда это съ утра до вечера изволишь похаживать? как³е у тебя завелись новые дружбы да пр³ятели?

   Алексѣй Дмитр³евичъ невольно вздрогнулъ.

   - У меня, тятенька, пр³ятелей въ цѣломъ городѣ нѣтъ. Хожу иногда къ Межжеровымъ, съ слѣпымъ сыномъ Анны Григорьевны побесѣдовать; кромѣ полезнаго совѣта для себя, худаго ничего отъ нихъ не вынесу. Ихъ за тихость да за добрую жизнь не любятъ заднѣпровск³е.

   - Вижу, что покаялся сынокъ. На что луч³не твоего покаян³я? Съ межжерихиной дочкою въ честныхъ бесѣдахъ время проводишь; среди бѣла дня, на зазоръ крещеному м³ру, по дворамъ гуляешь. Это, что-ли, сынокъ, у тебя покаян³емъ называется?

   - Не вѣрьте, тятенька, оболгали меня противъ васъ, сказалъ горячо Алексѣй Дмитр³евичъ.

   - Оболгали! И въ томъ тебя оболгали, что ты отъ дома отбился, каждый вечеръ къ Межжерихѣ своей таскаешься? Тебя Сысоевна видѣла; ты ей глаза чуть не выцарапалъ.

   - Неповиненъ я ни въ чемъ, тятенька. Анна Григорьевна не таковская, чтобъ въ своемъ домѣ зазоръ допустила. Сведите меня съ облыжникомъ моимъ глазъ на глазъ!

   Дмитр³й Ефимовичъ, указавъ сыну на дверь, началъ метаться въ постели и застоналъ.

   Въ комнату прибѣжала Матрена Ефимовна и бросилась къ брату.

   - Пожалѣй ты себя, братецъ, не мучь ты себя! Прости Алёшеньку по молодости его. Ужь я давеча слезами обливалась, упрашивала его, чтобъ берегъ да слушался тебя, кормилецъ нашъ! Уйди, Алёшенька, не раздражай ты сердца родительскаго, шептала Матрена Ефимовна.

   Алексѣй Дмитр³евичъ вышелъ изъ комнаты.

   - Послалъ же мнѣ Господь на старости лѣтъ наказан³е! Одно сокровище у тебя - радуйся Дмитр³й Ефимычъ! говорилъ старикъ, стоная.

   Матрена Ефимовна наклонилась надъ братомъ и, поправляя простыню на постели, говорила:

   - Не тревожь ты себя, братецъ, не пущу я Алёшеньку къ Межжеровымъ. Я теперь все до тонкости про московскую портняжку вызнала. Ты бы, кормилецъ, порѣшилъ скорѣе съ Матвѣемъ Ѳедотычемъ. Женимъ Алёшеньку - и дурь пройдетъ.

   - Оставь меня, сестра, съ прибаутками своими. Знаю, что дѣлаю! Дай ты мнѣ вылежаться.

   - Не сердись, родненьк³й; я вѣдь такъ сказала. Не хочешь ли чаю испить?

   - Захочу, такъ спрошу, отвѣчалъ сердито больной и повернулся къ сестрѣ спиною.

   Матрена Ефимовна на цыпочкахъ вышла изъ комнаты и отправилась къ племяннику.

   - Не грѣшно ли было вамъ, тётенька, поссорить меня съ тятенькой: вы, вѣрно, не вытерпѣли и пересказали ему всѣ бабьи сплетни? сказалъ Алексѣй Дмитр³евичъ, вошедшей къ нему тёткѣ.

   - Господи, Боже мой! что это ты говоришь, Алёшенька? Отродясь не была смутьянкою: буду ли злодѣйкою своему кровному? Любила и лелѣяла я тебя съ малолѣтства, какъ дѣтище родное, а чѣмъ же ты коришь меня!

   Старуха дѣлала гримасы, собираясь плакать.

   - Тятенька самъ всю подноготную узналъ.

   - Самъ узналъ? Быть не можетъ! Скажите мнѣ лучше всю правду: вы Сысоевну пытали и потомъ тятенькѣ разсказывали небывальщину. Недолго намъ съ вами подъ одною кровлею жить: есть у насъ широк³й Днѣпръ, рѣка быстрая... Положу я свою голову, а на вашей душѣ грѣхъ останется! сказалъ Алексѣй Дмитр³евичъ, желая испутать тетку и заставить ее высказать сплетни.

   Матрена Ефимовна стояла передъ нимъ ни жива ни мертва.

   - Ненаглядный ты мой Алёшенька! видно, на старости нашло на меня озелен³е, говорила старуха, струсивъ, и заегозила передъ племянникомъ.

   - Кабы любили меня, такъ бы и жалѣли, да и тятеньку не безпокоили бы.

   - Выслушай ты меня, Алёшенька, покаюсь я тебѣ, какъ было дѣло: послушалась я непутной Сысоихи. Вечоръ пришла она ко мнѣ: я ей травки обѣщала дать для ея сынишка; вишь у него съ глазу родимецъ сдѣлался. И пошла она мнѣ разсказывать, горластая, какъ Межжериха тебя къ дочкѣ привораживаетъ; видишь, она каждый день душеньку твою за упокой поминаетъ, чтобы напустить на тебя тоску безотвязную. Тятенька и услышалъ, какъ она голосила, и спросилъ, что у насъ тамъ дѣется. Я и говорю: Сысоевна пришла о здоровьѣ твоемъ провѣдать. А что же она тамъ Алексѣя да Межжерову поминаетъ? Я не спохватилась, да, со страха, все ему и брякнула.

   - То-то, тётенька, говорилъ я вамъ, не пускайте въ домъ заразу чумную. А теперь вы то надѣлали, что могу я быть чрезъ васъ погибш³й человѣкъ. Не вы ли ужь, стакнувшись съ Аленою Селиверстовною, надоумили тятеньку женить меня на ея дочери? Скажите все разомъ. Говорю вамъ, не долго намъ вмѣстѣ жить.

   - Алёшенька! въ этомъ я неповинна. Не ополчайся ты на меня. Самъ Матвѣй Ѳедотычъ сталъ учащать къ намъ, лебезить предъ братцомъ и въ хвостъ и въ голову. Бесѣду душевную ведетъ, мелкимъ бѣсомъ разсыпается. Я и смекнула, что старая лиса не даромъ хвостомъ виляетъ. Тятенькѣ самому въ мысль и впало женить тебя на кульбасовской старшей падчерицѣ, а я тутъ не участница. Прошлое воскресенье, у Благовѣщенья, сама Кульбасиха съ Марковной повстрѣчалась и давай ее выпытывать опросами да разспросами, что-ли Дмитр³й Ефимычъ сына не женитъ? Про тебя разспрашивала, какъ ты въ родительскомъ домѣ живешь. Знаетъ она, что у братца деньги есть - вотъ и прочитъ за тебя свою Агашу. Ты вѣдь у насъ, мой соколикъ, всѣмъ взялъ, всякая на тебя, добраго молодца, позарится (продолжала Матрена Ефимовна, поддѣлываясь къ племяннику). Я и сама зваю, что ты, мой соколивъ, невѣсту почище себѣ найдешь: Агаша тебѣ не подстать - бѣлобрыса больно, а сама какъ квасной жбанъ; да не перечь ты волѣ родительской. Будетъ и Агаша жена, какъ всѣ проч³я. Брось ты эту портняжку московскую. Осерчалъ на тебя тятенька, приказалъ мнѣ строго-настрого, чтобы не выходилъ ты ни пяди изъ дома. Завтра Матвѣй Ѳедотычъ насъ къ себѣ звалъ: Алены Селиверстовны рожденье справлять будуть. Тятенька тебя со мною посылаетъ. Надо ѣхать, Алёшенька.

   - Ну такъ слушайте, тётенька, скажите, что я захворалъ, голова у меня болитъ и я въ лёжку лежу.

   - Сказать-то я скажу, да какой прокъ чрезъ то будетъ? Какъ дознается онъ, что я его обманула - бѣда и тебѣ и мнѣ будетъ. Алёшенька, утѣшь ты меня, старуху, все для тебя сдѣлаю, не ходи только къ Межжеровымъ: изведутъ они тебя, загубягъ твою душеньку, сгорятъ красные твои дни, какъ свѣча...

   - Да полно, вамъ, тётенька! Коли хотите, чтобы я еще на свѣтѣ маялся, такъ сдѣлайте, что я вамъ скажу. Не говорите тятенькѣ, что я не хочу къ Матвѣю Ѳедотычу ѣхать; поѣзжайте однѣ, а про меня всѣмъ скажите, что я боленъ; а то, прощайте тётенька - только вы меня и видѣли.

   - Алёшенька, не говори рѣчей такихъ! сдѣлаю я для тебя, какъ желаешь, сказала старуха обнимая племянника.

   Изъ дверей показалась голова Марковны.

   - Матрена Ефимовна, хозяинъ васъ требуетъ.

   - Иду, иду! Ну, Алёшенька, смотри же; за порогъ и не думай...

   Матрена Ефимовна пошла къ брату, а племянникъ отправился къ себѣ въ комнату.

   Петръ наколол дровъ и пошелъ въ мезонинъ къ Алексѣю Дмитр³евичу.

   - Что, Петръ, у тятеньки никого чужихъ нѣтъ?

   - Нѣтути, отвѣчалъ работникъ и, прислонясь спиною къ печкѣ, спустилъ съ веревки дрова.

   - А тётенька гдѣ?

   - Кто ее знаетъ, я къ нимъ туда не хожу. Груняха топитъ у хозяина: я вишь дрова на полъ шибко швыряю. Выходила ко мнѣ Марковна: хозяинъ наказывалъ къ отцу Ивану сходить, чтобъ онъ безпремѣнно пришелъ.

   - А когда тебѣ Марковна велѣла батюшку звать, сейчасъ, что ли? сказалъ Алексѣй Дмитр³евичъ.

   - Да, скажи, говоритъ, чтобъ пришелъ.

   - Ну, когда жь пришелъ-то: сегодня или завтра?

   - Чтобъ безпремѣнно пришелъ, твердилъ работникъ.

   - А ты скажи отцу Ивану, что, молъ, хозяинъ безпремѣнно проситъ васъ завтра утромъ пр³йдти. Будешь помнить?

   - Да что тутъ помнить-то? Скажи, молъ, сегодня, хозяинъ завтра утромъ проситъ пр³йдти.

   "Тѣмъ лучше, что онъ перепутываетъ" подумалъ Алексѣй Дмитр³евичъ: "по-крайней-мѣрѣ я вечеромъ буду свободенъ. Знаю, для чего тётенька посылаетъ: чтобъ уговаривать меня.

   - Петруха, возьми-ка на водку гривенникъ, у меня больше нѣтъ теперь, а послѣ еще дамъ. За мною не пропадетъ, сказалъ онъ.

   Работникъ выпучилъ глаза на Алексѣя Дмятр³евяча и не бралъ денегъ.

   - Ты, Петруха, смирный парень, съ бабами пустяковъ болтать не станешь, сказалъ Отрубевъ.

   - Съ кѣмъ же мнѣ тутъ и болтать-то? Вотъ только съ Груняхой подъ иной часъ выбранюсь.

   - Слушай же, Петруха, мнѣ нужно со двора идти, только я не хочу, чтобъ дома знали, что я ушелъ. Дай мнѣ свой тулупъ и шапку. А какъ выпустишь меня въ калитку, посматривай: я скоро назадъ ворочусь.

   - Нѣтути, въ калитку не ходи, ни за что и отворять не стану: только возьмись за скобку, Груняха рожу свою выставитъ. Ступай лучше на задн³й дворъ да махни чрезъ заборъ. Я и самъ тамъ перелѣзаю.

   Одѣвшись въ платье работника, Отрубевъ отправился на задн³й дворъ, перелѣзъ чрезъ заборъ и пошелъ по улицѣ.

   Послѣ сильной оттепели сдѣлался легк³й морозъ, и когда Алексѣй Дмитр³евичъ повернулъ въ Заднѣпровскую Улицу, мѣсяцъ стоялъ прямо надъ его головою и озарялъ всю окрестность бѣлымъ свѣтомъ. Влюбленный молодой человѣкъ не думалъ смотрѣть на луну и посылать къ ней нѣжные вздохи; онъ взглянулъ на мѣсяцъ и поморщился отъ досады, потомъ остановился, осмотрѣлъ мѣстность и пошелъ по лѣвой сторонѣ, которая оставалась въ тѣни; такъ шелъ онъ, закрывая лицо тулупомъ и боясь на каждомъ шагу встрѣтить кого-нибудь изъ знакомыхъ. На правой сторонѣ, въ концѣ улицы, виднѣлась крыша дома Межжеровыхъ, и свѣтъ мѣсяца ярко озарялъ двѣ трубы, подлѣ которыхъ стояло ведро; на крышѣ лежалъ еще чистый мартовск³й снѣгъ, искривш³йся при лучахъ мѣсяца. Въ ту сторону и смотрѣлъ Алексѣй Дмитр³евичъ и, не зная въ любви свѣтскихъ тонкостей, онъ и не подозрѣвалъ какъ былъ смѣшонъ въ мохнатой шапкѣ съ вясячими, какъ уши лягавой собаки, наушниками, въ засаленномъ овчинномъ тулупѣ работника; онъ и не думалъ о томъ, что, явясь предъ любимой женщиною въ подобномъ костюмѣ, онъ вызоветъ насмѣшку - первую разочаровательницу влюбленныхъ. Онъ шелъ смѣло и былъ убѣжденъ, что встрѣтитъ въ Машѣ самое живое участ³е.

   Возвратясь отъ Макаровыхъ домой, Анна Григорьевна была очень-недовольна, когда узнала, что въ ея отсутств³е Алексѣй Дмитр³евичъ часто приходилъ къ нимъ. Она предчувствовала, что сближен³е молодыхъ людей вызоветъ новыя семейныя непр³ятности. Не давая замѣтить дѣтямъ, старуха зорко слѣдила за каждымъ словомъ и взглядомъ Отрубева и стала холодно обходиться съ нимъ. Но, желая овладѣть вполнѣ Машею, она удвоила къ ней материнскую нѣжность, думая, что дѣвушка не будетъ таить отъ нея своей привязанности и тѣмъ избѣжитъ опасныхъ послѣдств³й, которыхъ такъ страшилась старуха.

   Когда Алексѣй Дмитр³евичъ пришелъ къ Межжеровымъ, Анна Григорьевна и Маша собирались идти со двора.

   - Здравствуйте, Анна Григорьевна! сказалъ Отрубевъ входя съ Семеномъ въ угольную комнату.

   - Ахъ, батюшка Алексѣй Дмитричъ, я вдругъ-то васъ и не признала! Что это вы такъ нарядились?

   - Да вотъ, Анна Григорьевна, пр³ятель одинъ на охоту звалъ; за Веселовскимъ Озеромъ волки показались, мы и собралясь, отъ скуки, поохотиться. А гдѣ же Марья Семеновна? спросилъ Алексѣй Дмитр³евичъ нетвердымъ голосомъ.

   - Маша одѣвается. Вы ужь не взыщите на насъ. Благодѣтели наши, мокринск³е господа, пр³ѣхали въ городъ повеселиться; завтра въ собран³е на балъ ѣдутъ; прислали за Машей наряды шить. Теперь ужь, покуда они въ городѣ, не отпустятъ ея отъ себя.

   Маша, въ салопѣ, вошла въ комнату и съ удивлен³емъ взглянула на Алексѣя Дмитр³евича, который отвѣчалъ ей грустнымъ взглядомъ. Ему такъ много хотѣлось высказать Машѣ, сердце его тамъ сильно билось... онъ очень враждебно посматривалъ на Анну Григорьевну.

   - Вы будете веселиться на маслянницѣ, Марья Семеновна? сказалъ онъ.

   - Какое особенное веселье! Буду смотрѣть, какъ барышни наряжаются, да шить имъ обновы. Что это вы, Алексѣй Дмитричъ, какъ на святкахъ вырядились? сказала Маша.

   - На волка ѣду охотиться: или я доканаю звѣря, или онъ меня уходитъ. Вы ужь Семенъ Семенычъ напеките блиновъ, да и помяните меня.

   - Что съ вами, Алексѣй Дмитричъ? Вы сегодня так³е блѣдные: здоровы ли вы? И къ-чему это вы на охоту ѣдете?

   - Авось ухожусь скорѣе, Марья Семеновна! Что мнѣ съ здоровьемъ-то дѣлать? Умру, такъ тятенькѣ руки развяжу.

   Анна Григорьевна строго посмотрѣла на Алексѣя Дмитр³евича и сказала:

   - Полноте, я вашихъ рѣчей и слушать не хочу! Батюшка на васъ гнѣвается - потерпите, онъ и помилуетъ. Бываеть въ бѣломъ свѣтѣ, что родительское сердце въ дѣтяхъ, а дѣтское въ камнѣ. Изъ-подъ своей кровли станешь бѣду выносить, горю не поможешь, а только бѣду свою на судьбище чужимъ людямъ передашь. Родной одною рукою бьетъ, а другою приласкаетъ; а чуж³я руки побьнутъ безъ жалости, съ приговоромъ да причитаньемъ: "по дѣломъ вору и мука". Не заставитъ совѣсть потупиться того человѣка, который своихъ родителей не обманываетъ. Родительская бѣда и дѣтская бѣда - сестры родныя. Съ благословен³емъ Бож³имъ да силами крѣпкими другъ друга въ лихой часъ и отстоятъ можно!

   Старуха такъ пристально посмотрѣла на Алексѣя Дмитр³евича, что ему стало неловко, и слова ея показались ему укоромъ.

   - Маша, я сейчасъ одѣнусь, сказала Анна Григорьевна и ушла изъ комнаты.

   - Что это, въ-самомъ-дѣлѣ, Алексѣй Дмитричъ, вы такъ отчаяваетесь? Приходите лучше утромъ на Соборную Гору: я съ мокринскими барышнями за покупкани поѣду; вы на нихъ и восмотрите, как³я онѣ хорошеньк³я, оообенно Вѣра Сергѣевна, добрая, ласковая такая.

   - Что мнѣ на барышень смотрѣтъ, Марья Семеновна! какое мнѣ дѣло до нихъ? Со мною сегодня просто бѣда сдѣлалась: изъ дома мнѣ выходить заказано... Марья Семеновна, выходите завтра вечеромъ отъ Ишкиныхъ, какъ они со двора уѣдутъ. Можетъ, я въ послѣдн³й разъ васъ увижу, а сказать мнѣ вамъ нужно такое дѣло, отъ котораго жизнь моя зависитъ.

   - Приходите завтра часовъ въ восемь, къ Зазулину дому, гдѣ Ишкины остановились, я къ вамъ на минуточку къ форштату и выйду.

   Алексѣй Дмитр³евичъ оживился.

   - Такъ вы цѣлую недѣлю тамъ проживете и не возвратитесь домой? Ахъ, Марья Семеновна, еслибъ вы знали, что я терплю! Кабы не вы, убѣжалъ бы я на край свѣта. Выходите вы завтра, сказалъ Отрубевъ умоляющимъ голосомъ и спѣша высказаться:- Отъ вашего слова судьба моя будетъ зависѣть!

   - Идемъ, Маша, сказала Анна Григорьевна, входя въ комнату: - пора! Можетъ, ты зачѣмъ и нужна барышнямъ. Прощайте, Алексѣй Дмитричъ; ужь вы вашу тоску-кручину бросьте сѣрымъ волкамъ: пусть они ее разнесутъ по лѣсамъ

   - Прощайте, Анна Григорьевна; прощайте, Марья Семеноваа. Я еще останусь у васъ: мнѣ нужно съ Семеномъ Семенычемъ посовѣтоваться.

   Оставшись одинъ, Алексѣй Дмитр³евичъ вспомнилъ, что завтра ему невозможно будетъ уйдти изъ дома. Ну, ужь во что бы ни стало, подумал онъ, а я къ Ѳедотычу не поѣду. Мнѣ только бы отъ Марьи Семеновны слово вѣрное взять - я ни на что не посмотрю.

   Проводя мать и сестру, Семенъ заперъ кадитку и возвратился въ угольную комнату.

   - Я къ вамъ за совѣтомъ пришелъ, Семенъ Семенычъ. Научите вы меня уму-разуму. Со всѣхъ сторонъ мнѣ жутко приходится. Опять на меня тятенька сердится: по милости злыхъ языковъ, житья нѣтъ мнѣ въ домѣ!

   - Просите Господа, Алексѣй Дмитричъ, чтобъ открылась истина, а чернымъ мыслямъ не поддавайтесь.

   - Ужь до того дошло, что, вотъ пощупайте-ка, въ чемъ я къ вамъ пришелъ, а изъ дома ушелъ украдкой.

   Семенъ провелъ рукою по тулупу Отрубева.

   - На васъ, кажись, овчинный тудупъ?

   - Да и тотъ у работника выпросилъ. Дожилъ я, какъ говорится, до бѣлаго знамени. Вамъ, Семенъ Семенычъ, я все разскажу: вы на моемъ лицѣ краски не увидите. Вышли у насъ сплетни, оболгали меня предъ тятенькою; всему повѣрилъ и запретилъ мнѣ со двора выходить.

   - Худо, Алексѣй Дмитричъ! Въ этомъ-то и сила, что оболгали. Напрасно вы ушли изъ дома. А прослышатъ ваши домашн³е, что вы къ намъ ушли, несмотря на запретъ тятенькинъ, скажуть, что мы васъ привораживаемъ; какую ни на-есть сплетню заметалки сорокѣ на хвостъ навяжуть и пустятъ ее на всѣ четыре стороны. У насъ, за Днѣпромъ, глаза и уши со всѣхъ сторонъ сторожать насъ. Худо, что ушли безъ спроса!

   - Хуже теперешняго не будетъ, Семенъ Семенычъ. Я и то по цѣлымъ мѣсяцамъ, какъ сычъ, у себя на мезонинѣ одинъ сидѣлъ, а почесть была та же. Дѣло крутой оборотъ приняло. Пришло тятенькѣ въ голову женить меня на старшей кульбасовской падчерицѣ; а еслибъ вы знали, Семенъ Семенычъ, какой пронырливый и лукавый Матвѣй Ѳедотычъ: чай отъ него вашему братцу много терпѣть приходится! Я Ѳедотыча насквозь вижу. Какъ случилось со мною несчастье, онъ первый по городу трубилъ, что и такой и сякой я, и какихъ мнѣ каверзъ не строилъ, какими рѣчами не обошелъ! А какъ смекнулъ, что у тятеньки немаловажный капиталъ остался, такъ и началъ у насъ пороги обивать: лежалый товаръ захотѣлось съ рукъ сбыть. Не видалъ я его сороковую бочку, телегу немазаную, Агафью Петровну!

   - Молитесь, Алексѣй Дмитричъ, молитесь! Вотъ пройдеть маслянница, тутъ ужь свадьбы играть нельзя. А вы не противьтесь приказу тятеньки, противъ него не говорите. Держите строг³й постъ да говѣйте - въ мысль и взойдете, на душѣ у васъ сладится, и тъма просвѣтлѣетъ.

   - Исполню совѣтъ вашъ, Семенъ Семенычъ, сдѣлаю, какъ вы меня наставляете. Не даромъ говорятъ, что Богъ слпца умудряетъ.

   - Какая наша мудрость! Только и есть у меня въ жизни, что вѣра да молитва. Вотъ послушайте, я вамъ съиграю.

   Семенъ взялъ кларнетъ и заигралъ. Когда звуки кларнета пронеслясь по комнатѣ, какая-то непр³ятная дрожь пробѣжала по тѣлу Алексѣя Дмитр³евича; онъ сталъ пристально глядѣть на исхудалое лицо слѣпаго. Но чѣмъ долѣе игралъ Семенъ, тѣмъ болѣе овладѣвало душою Алексѣя Дмитр³евича тихое, безмятежное чувство; горе улеглось, и звуки кларнета смягчились, когда Отрубевъ внимательнѣе вслушался въ нихъ.

   Семенъ игралъ долго, потомъ, переставъ играть, запѣлъ что-то умилительное. Алексѣй Дмитр³евичъ началъ вторить ему и, невольно увлекаясь чувствомъ, пѣлъ громко.

  

  

   Наканунѣ дня рожденья Алены Селиверстовны, въ домѣ Кульбасовыхъ, въ гостиной и залѣ вымыли полы, обмели по угламъ паутину и постлали въ прихожей половикъ. Въ кухнѣ приготовлялась великолѣпная кулебяка съ рыбою и съ вязигою. Въ самый день семейнаго праздника, въ гостиной, освѣщенной двумя стеариновыми свѣчами, на диванѣ, подъ портретами хозяевъ, сидѣла Матрена Ефимовна, какъ почетная гостья. Другая гостья, особа чиновная и большая пр³ятельница Матренѣ Ефимовнѣ, усѣлась въ креслѣ визави съ нею, между двумя дочерьми хозяйки. Агаша была въ этотъ вечеръ очаровательна: не только щеки, но и борода и кончикъ носа были подрумянены. Шелковое малиновое платье, съ мыскомъ, смотрящимъ вверхъ, придавало стану неописанную прелесть. Агафья Петровна съ дѣтства росла въ ширину, но это дородство было не безъ пр³ятности, и Матрена Ефимовна справедливо замѣчала, что странно, какъ такая дѣвушка, что называется кровь съ молокомъ, можетъ не нравиться ея племяннику, а свела его съ ума сухопарая московская портняжка! Навѣрное, тутъ дѣло, какъ говорила Анна Григорьевна, безъ привораживанья не обошлось. Наталья Петровна не выказывалась въ этотъ вечеръ никакими особенностями: ей еще не пришло время блеснуть своими прелестями предъ зоркою свахою.

   Матвѣй Ѳедотовичъ бесѣдовалъ съ своимъ шуриномъ, и мужчины, не занимаясь дамами, вели разговоръ о цѣнахъ на хлѣбъ, о томъ, что продавцы поприжались и теперь не продаютъ, а со дня на день дожидаются, что цѣна возвысится; потомъ разговоръ перешелъ къ тому, что ныньче нельзя рубль на рубль барыша брать, и много было высказано глубокихъ истинъ о бренности земной и о тому-подобныхъ предметахъ.

   Они сидѣли у стола подлѣ двери и курили. Предъ Кульбасовымъ и гостями стояли стаканы съ пивомъ. Хозяинъ часто бралъ носовой платокъ за конецъ и махалъ имъ по воздуху, разгоняя дымъ, котораго не терпѣла Матрена Ефимовна. У другой половинки дверей стоядъ Илья, съ подносомъ въ рукахъ. Шуринъ Матвѣя Ѳедотовича крутилъ свою рѣдкую бороду и говорилъ безъ устали.

   - Я тебѣ скажу, Матвѣй Ѳедотычъ, на чемъ ныньче свѣтъ-то стоигь. Смекаешь ты, отчего все это ведется - а? смекаешь? Помнишь ты, прошлаго года по лѣту къ намъ комед³анты понаѣхали и еще одинъ фигли-мигли выдѣлывалъ, на мельницѣ вертѣлся и шпаги глоталъ; вѣдь и ты глядѣлъ, и я глядѣлъ своими двумя глазами, да и не мы одни глазѣли, и людъ смотрѣлъ; а чему мы дивились - дѣло орѣховой скорлупы не стоитъ! Нашли забаву, на что глаза пялить да деньги давать! Пришелъ какой ни-на-есть свѣж³й человѣкъ, ну, и видитъ, что все вздоръ: не ходить онъ колесомъ, не вертится на мельницѣ, шпаги не глотаетъ. Оно и вышло озелен³е! А? смѣкаешь? А ты, дурень, деньги отдалъ и туда же глаза таращилъ. Вотъ оно куда пошло!

   Матвѣй Ѳедотовичъ крякнулъ и закачалъ головой. Умозаключен³я шурина всегда имѣли на него такое дѣйств³е, какъ-будто его въ двадцать градусовъ мороза взяли за ноги и окунули въ прорубь головою, а потому онъ никогда не отвѣчалъ послѣдовательно на выходки шурина. Передъ гостями поставили десертъ: яблоки, сух³е конфекты, изъ которыхъ особенно-заманчиво смотрѣли арбузная и дынная корки, орѣхи разныхъ сортовъ - все это разставлено было въ изобил³и.

   Алена Селиверстовна принесла на тарелкѣ смоквы, которыя она удивительно умѣла приготовлять, и начала усердно подчиватъ Матрену Ефимовну.

   - Покушайте, матушка Матрена Ефимовна: смоковки-то моего приготовленьица. Это для васъ завѣтныя, гостья моя дорогая!

   - Чѣмъ же я ѣсть-то стану, дорогая моя Алена Селиверстовна? На прошлой недѣлѣ послѣдн³й зубъ напереди выпалъ: стала утромъ крендель ѣсть, а онъ и хруснулъ.

   - Ничего, прикушайте хоть смоковки, настаивала хозяика. Матрена Ефимовна принялась сосать губами смокву.

   - Отличная смоква! не нарадуешься на васъ, какая вы хозяйка и, вѣрно, дочки въ матушку.

   Пр³ятно, когда отдаютъ похвалу достойному, и потому на замѣчан³е Матрены Ефимовны и хозяйка, и дѣвицы и гостья - всѣ улыбнулись.

   - Какъ это, Матрена Ефимовна, молодецъ-то вашъ, племянникъ, все хвораеть? На видъ онъ у васъ такой бравый, а вотъ жалуется на хворость? начала хозяйка.

   - Ужь не говорите, Алена Селиверстовна! Боюсь я за него. Вечоръ его, моего голубчика, такъ схватило, что у меня ажно удушье сдѣлалось. И къ вамъ ему больно хотѣлось, да ужь и его бузиною напоила и сказала, что какъ ему полегчаеть, то и поѣдемъ вмѣстѣ къ Матвѣю Ѳедотычу; ну, онъ и успокоился.

   Услыша имя Алексѣя Дмитр³евича, шуринъ наострилъ уши и началъ вслушиваться въ разговоръ.

   - Признаться вамъ, Матрена Ефимовна, я думала, что вашъ Алексѣй Дмитричъ по гордости знать насъ не хочетъ - согрѣшила грѣшница, осудила его: какъ это старыхъ знакомыхъ забывать? и и съ родителями и сродниками его хлѣбъ-соль важивали. Я еще всегда за него горою стояла; мы съ Матвѣемъ Ѳедотычемъ слова дурнаго не давали про него сказать стороннимъ людямъ. Молодо-зелено; съ кѣмъ бѣды не бываетъ! не наше дѣло судить.

   - Отъ совѣсти Алешенька глазъ въ вамъ показать не можетъ. Онъ мнѣ сегодня говорилъ: поѣзжайте, молъ, тётенька, за благимъ дѣломъ, замолвите за меня слово Аленѣ Селиверстовнѣ: пускай не взъищетъ за нехожден³е. Послѣ тятеньки да васъ, тётенька, я пуще всего дорожу ласкою Матвѣя Ѳедотыча да Алены Селиверстовны. Сказать вамъ по откровенности, много Адвшенька и горя-то терпитъ. Бываетъ, ему часомъ и то и другое, точно лиходѣй какой руку тяжелую наложилъ.

   Матрена Ефимовна вздохнула.

   - Всяко бываетъ! сказалъ громогласно шуринъ и потрясъ головою. - Я вотъ Ѳедотычу разсказывалъ, какой случай на моемъ вѣку случился. Былъ у меня пр³ятель... вмѣстѣ мальчишками голубей гоняли... хорош³й былъ человѣкъ. Вы-то, Алена Селиверстовна, его знали, Козикъ, по прозвищу Сорока?

   - Какъ не знать! Еще у него на правой рукѣ одного пальца не было. Бывало, говоритъ: вѣдь я, матушка Алена Селиверстовна, безпалый...

   - Ну-съ, онъ самой и есть. Сорокой-то его по отцу прозывали. Покойникъ отецъ Козика любилъ на охоту ходить; возьметъ ружье да пр³ятеля подцѣпитъ какого, и пойдетъ - ужь такое пристраст³е имѣлъ. А зачѣмъ на охоту-то ходилъ? Добредетъ, бывало, до дерева, повалится, да и проспитъ; а домой совѣстно съ пустыми руками пр³йдти: на дорогѣ гдѣ-нибудь и купитъ зайца или тетерьку, чтобъ жена на зубы не подняла. Вотъ, былъ онъ съ пр³ятелемъ на охотѣ, хватилъ черезъ край, да и расхвастался: "я-де, говоритъ, одною дробью во ста шаговъ воробья на-повалъ положу"; а пр³ятель и говоритъ: "что воробья! убей уже сороку, что на корову сѣла!" И угораздило же глупую птицу на спину коровѣ сѣсть! Козикъ и прицѣлился: глядь, корова-то пошаталась, пошаталась, да и грянулась о земь со всѣхъ четырехъ ногъ; а сороки той и слѣдъ простылъ. Отъ этаго случая его Сорокою и прозвали. Сорока да Сорока - такъ онъ и умеръ сорокою, а прозвище за сыномъ осталось. Вотъ не молодой Козикъ и задумал жениться; кажись, дѣло извѣстное: живетъ человѣкъ и жену ему, хозяйку надо. Для порядка такъ заведено споконъ вѣка до нашихъ временъ. Надыть вамъ сказать, сударыни мои, что однажды были мы съ Козикомъ на именинахъ у Мирона Савича Байбакова. Извѣстное дѣло, какъ въ компан³яхъ водится: выпили и поужинали; отъ хорошаго человѣка рано не уйдешь. Пошли мы съ Козикомъ домой; часъ второй ночи былъ; идемъ, да промежь себя тары да бары, а признательно, въ головѣ-то у насъ пошумливало. Смотримъ, по тѣни за нами, кажись, кто-то крадется. Козикъ разъ обернулся, другой обернулся, да кричитъ мнѣ: смотри-ка, за нами оборотень идетъ! Что жъ бы вы думали? пробирается по слѣдамъ нашимъ большущ³й черный котъ, буркалами такъ и сверкаетъ, а самъ все "курны" да "курны". Вошли мы и на мостъ - что жь, сударыни мои? кошка-то за нами по слѣдамъ, то припрыгнетъ, то поползетъ и спину выгнетъ, то пр³остановится и зафыркаетъ, а хвостъ коломъ торчитъ. Козикъ и говоритъ: что братикъ, черный-то не даромъ за нами увязался; это не спроста! Какъ вошли мы на мостъ, я нарочно пр³остановился; да нагнулся, а самъ промежь ногъ-то смотрю. Кошка и прыгъ ко мнѣ; я ее ухватилъ за задн³я лапы да и махнулъ въ Днѣпръ: слышали мы съ Козикомъ, какъ онъ и въ воду бултыхъ. Ну, говорю я Козику, утопили мы лѣшаго въ омутъ, и пошли себѣ. Не успѣли мы мостъ пройдти, откуда ни возьмись, котъ намъ шмыгъ на встрѣчу и началъ около насъ так³я штуки выдѣлывать, что намъ жутко стало, и проняла дрожь. Ну, братъ, васька, говоритъ Козикъ кошкѣ, видно, намъ отъ тебя добромъ не отдѣлаться: только дознаемся, за которымъ изъ насъ ты гоняешься? Взяли мы да и разошлись по сторонамъ. Что жь произошло? Вѣдь оборотень проклятый за Козикомъ пошелъ; идетъ да на Козика глазами поводитъ, да хвостъ крючкомъ согнулъ. Козикъ-то опосля разсказывалъ, что вотъ пришелъ онъ домой, да отворилъ въ комнату дверь, котъ-то, какъ шальной, впередъ его бросился, всѣ углы обшарилъ - и пошла нелегкая по комнатѣ носить: и на столѣ, и на стульяхъ, вездѣ перебывалъ. Цѣлую недѣлю не могли выжить изъ дому. Анъ вонъ оно, какая тутъ кабарда произошла! Женился Козикъ; гляжу: скорешенько послѣ свадьбы носъ и повѣсилъ, и говорить мнѣ: видно ужь судьба моя такая злосчастная: помнишь черную кошку, что тогда за нами увязалась? Я и смекнулъ, что та черная кошка была теперешняя женушка Козика. Почитай онъ и мѣсяца съ ней путно не выжилъ; а надыть вамъ, сударыни мои, доложить, что взялъ Козикъ жену черноглазую: и волосъ черный, и обликъ и манерцы у нея так³я кошачьи были. Въ дому у него пошло все вверхъ дномъ, сущ³й Содомъ и Гоморъ! Вотъ тебѣ и черный котъ! Чрезъ чернаго-то оборотня Козикъ и въ гробъ пошехъ. Тогда-то я и спохватился, кого въ Днѣпрѣ-то топилъ.

   Слушатели молчали.

   - Оборотень! проговорила наконецъ Матрена Ефимовна: - ужь будто они и обликъ человѣческ³й принимаютъ? Ну, а послѣ женитьбы черная-то кошка не показывалась ему, мой батюшка?

   - Довольно-съ и одного раза было. Говорю вамъ, что о этой причины Козикъ въ землю пошелъ. Что ему за нимъ по улицамъ ходить, самъ доброю волею въ сожительство взятъ.

   - Постой-ка, братъ! ты вотъ все въ словахъ путаешься; я тебя прослушалъ. Сперва ты сказалъ, что за вами увязалась черная кошка, а потомъ черный котъ. Ужь ты говори по справедливости, то-есть какъ было, сказалъ Матвѣй Ѳедотовичъ, желая сбить шурина и дать ему почувствовать, что и мы кое-что понимаемъ.

   - Котомъ, кошкою, это ужь такъ весь родъ кошач³й прозывается: стало, и попрежде насъ съ тобою разобрать не могли. Оно на взглядъ какъ хочешь, пожалуй котъ, а пожалуй и кошка - вразсужден³и все-таки тварь будетъ; съ разу не распознаешь, отвѣчал шуринъ.

   Еще въ началѣ, а потомъ и во все время разсказа шурина, Матвѣй Ѳедотовичъ подлилъ себѣ въ стаканъ рому и пилъ пуншъ; вдругъ ему стало очень-весело и захотѣлось смѣяться: онъ взглянулъ на шурина и залился хохотомъ: ему показалось, что у шурина, вмѣсто бороды, кошачья морда. Алена Селиверстовна была очень недовольна смѣхомъ мужа и нарочно громко заговорила съ гостьею.

   - Чего это не бываетъ на бѣломъ свѣтѣ, какихъ уму непостижимыхъ происшеств³й! сказала она и подвинулась гь Матренѣ Ефимовнѣ.

   - Не надивуюсь я и сама, матушка Алена Селиверстовна, как³я ужасти приключаются. Есть и у меня на душѣ горюшко, и разсказыватъ-то страхъ беретъ. Изведутъ лиходѣи моего Алёшеньку, напустил на него черную немочь, сказала Матрена Ефимовна.

   - Храни Господи, что это вы говорите! воскликнула хозяйка и съ любопытствомъ посмотрѣла на Матрену Ефимовну.

   - Разсказала бы я вамъ всю бѣду мою нерасчерпаемую, да вотъ не приходится, чтобъ красныя дѣвицы слушали.

   - Что вы это усѣлись, какъ пришитыя! сказала Алёна Селиверстовна дочерямъ: - пошли бы да промялись; чай ноги отсидѣли!

   Сестры съ неудовольств³емъ отошли отъ стола: имъ очень хотѣлось узнать секретъ Матрены Ефимовны и на зло совсѣмъ ушли изъ комнаты.

   - Ступай, Ильюшка; нужно будетъ, позовутъ, прибавила хозяйка, обращаясь къ прикащику и указала ему на дверь. Илья ушелъ.

   Матрёна Ефимовна начала перешептываться съ хозяйкою.

   - Только вы, моя родная Алена Селиверстовна, никому не говорите, что скажу я вамъ въ тайности.

   - Что вы, Матрёна Ефимовна, и во снѣ не проболтаюсь!

   - Алёшеньку-то у насъ спортили привораживаньемъ да приговорами заднѣпровск³е прощалыги, чтобъ имъ...

   - Ахти, мать моя! я и сама то же думала, что у васъ съ нимъ неладно! Да кто же посягнулъ на его молодость? Только скажите: я всякую порчу какъ рукою сниму! Меня одна старушка научила; приходила она изъ далекихъ странъ. Мнѣ же нельзя этихъ средствъ не знать: у меня двѣ дѣвки на рукахъ!

   - Григорьевна, что Межжорихой прозывается. У нея еще дочка у здѣшнихъ помѣщиковъ Ишкиныхъ въ Москвѣ гостила; вотъ та, что портняжитъ-то. Голь перекатная, ворожбою да всякими смутьянствами вся семейка перебивается. Да никакъ у васъ сынишка-то межжорихинъ въ сидѣльцахъ живетъ? Поселили вы въ своемъ домѣ змѣиное отродье! Это онъ и чай-то намъ подавалъ? Не рада я была, что и увидѣла его.

   Алена Селиверстовна вскрикнула и всплеснула руками. Кульбасовъ покосился на жену.

   - Экъ гаркнула! сказал онъ: - аль тебя укусило что?

   &nb