Гиляровский Владимир Алексеевич - Рассказы и очерки

, на которой и сооружен храм-памятник, воздвигнутый на костях героев, павших за свободу соплеменников.

   Яркое, блестящее, с золотыми главами здание храма оживляет серые скалы - кладбище героев, переносит мысли очевидца к грозному времени войны, к томительным годинам рабства и турецких зверств над соплеменниками, и солнечный луч, играющий в золотых главах, успокаивает сердце, говорит о счастливом будущем страны.

   Нависшие над церковью-памятником стремнины были усыпаны тысячами народа, не нашедшего места внизу, на площадке.

   Горы жили!

   Жила дорога, ведущая с высоты св. Николая... Она металась, двигалась... Это была узкая извилистая черная полоса, движущаяся, как громадная змея, переливающая искорками... Двигалась она потому, что была переполнена войсками, которые поднимались на заоблачные позиции для маневров, и сверкали искрами на ярком солнце их штыки, кровавые и грозные четверть века тому назад, блестящие и мирные теперь.

   И под торжественный благовест двигались темные массы войск к Орлиному гнезду.

   Множеством черных точек по козьим тропинкам спускались вниз балканские горцы, собранные на великое торжество.

   Колокольный звон переливался в ущельях Балкан, как бы говорил теперь:

   "На Шипке все спокойно!"

  

  

  

  

   В 4 часа утра пришлось встать, чтобы успеть подняться на гору св. Николая. Лагерь к этому часу уже зашевелился. Ночью спустился туман, земля была сыра, сапоги, стоявшие на земле в палатке, настолько отсырели, что с трудом их можно было надеть. Около 5 часов утра головы Балкан были в белых мохнатых шапках, а бока гор местами казались обложенными ватой. Облака были густы, ждать хорошего дня было трудно.

   У палаток нашего Шейновского лагеря уже стояли оседланные кони, и я ранее других поскакал на Шипку, до которой от Шейнова версты три.

   Долина роз, через которую шел наш путь, была одета легким туманом, ущелья гор заволокло облаками. Одна освященная вчера церковь-памятник горела яркими главами у подножия Балкан.

   Какая прелесть, какой необъятный простор эта Долина роз, ограниченная с севера Большими, а с юга Малыми Балканами. Гладкая, ровная. Вся местность заставляет думать, что это было когда-то дно моря. Вдоль долины, ближе к северу, совершенно правильной линией тянется ряд громадных курганов, напоминающих наши южнорусские скифские могилы, только эти несравненно больше. Говорят, что они существовали еще до римского владычества, но здесь никогда и никто еще не раскапывал их. Самый большой курган, вправо от нашей дороги, знаменит тем, что на нем выкинул белое знамя и сдался Скобелеву Вессель-паша 28 декабря 1877 года.

   Прежде, во время войны, эти курганы были связаны траншеями, но теперь траншеи давно распаханы, и там, где лилась кровь, мирно растет хлеб.

   Налево от дороги вчера был громадный лагерь, а теперь он снят - войска ушли в горы. Они изображают южный отряд, турецкий. Северный отряд еще вчера ушел в горы, в то время, когда происходило освящение храма. Стройные колонны, блестя на солнце штыками, ползли вверх, на Балканы. За ними с великими трудами везли артиллерию, чтобы занять позиции вокруг горы св. Николая, изображая русские войска.

   Я остановил лошадь и решил сделать подъем пешком, по тем горным тропинкам, по которым тогда пробирались турки, охотники Сулеймана. Кстати, нашлось несколько человек горцев болгар, которые знали каждую козью тропу, а один из них - старик дружинник, который все время войны провел на Шипке.

   Мы поднимались сначала по дороге, снизу доносился неясный шум переполненной народом деревни Шипки, но ее не было видно за облаками. Где-то в стороне раздался крик. Это один из офицеров сорвался с лошадью под кручу, но, как потом оказалось, отделался только ушибом.

   Несколько раз мы бросали дорогу, сворачивали в сторону и выгадывали пространство, перегоняя конных, много ранее нас уехавших из Шипки. Это выгадывание пространства было утомительно. Зато я постиг те невероятные трудности, которые испытывали турки, осаждавшие Шипку, и пришел к тому убеждению, что они совершали невозможное! Каменные скалы, усыпанные острыми обломками кремня, давали себя знать. Особенно в одном месте, уже в виду Орлиного гнезда, висевшего над нами своими серыми скалами, приходилось трудно.

   Возьмите ломоть черного хлеба, поставьте его в глубокое блюдо так, чтоб узкая корка его равнялась с краями блюда, и вы можете представить тот переход, по которому провел меня мой старый горец.

   Громадная пропасть была перегорожена каменным узким гребнем поперек, и вот по этому гребню, на котором местами едва можно уставить ногу, пришлось пройти, чтоб выгадать пространство.

   Но благодаря этому мы, выйдя на дорогу, перегнали перховых. Я догнал ехавшего на горном коне донца, войскового старшину В. В. Мержанова, и он, видя мою усталость, сказал мне:

   - Отдохните по-драгомировски, как нас в горах Михаил Иванович отдыхать учил!

   И, наклонившись, сунул мне в правую руку ремень от стремени. Я взялся за ремень и, опираясь на него, пошел за конем совершенно легко. Вся усталость прошла, только платье промокло в облаках и чувствовался серьезный озноб, тем более, что ветер усиливался к вершине. Но появлялась надежда, что ветер прогонит облака, настолько густые, что в нескольких шагах не узнать человека.

   Так и случилось.

   Когда мы поднялись на высшую точку дороги, на то место, где была Стальная батарея, ветер достиг силы урагана, и облака обрывками мчались к северу. Горизонт начал открываться.

   На высоте на месте Стальной батареи стоял памятник на братской могиле. Немного ниже мы также миновали братскую могилу, каменный крест которой солдатик-пионер обвязывал при нас для сегодняшнего дня черным крепом. Много таких братских могил и памятников было по всему Шипкинскому проходу.

   А главный - на Стальной батарее. Это громадный каменный обелиск, на нем рельефом орел и надпись: "7-го июля 1877 года. Занятие Шипкинского перевала под начальством генерал-адъютанта Гурко. 28-го декабря 1877 года пленение турецкой армии. Генерал-адъютант Святополк-Мирский, генерал-лейтенант Скобелев, под главным начальством генерал-лейтенанта Радецкого".

   Я поднялся на высокую точку, на каменное Орлиное гнездо. Здесь ни куска земли, ни признака растительности. На высшей его точке крест. Отсюда вид был поразительный. Балканский хребет с сотнями отдельных вершин лежал подо мной, и смотришь на эти горы сверху, как на рельефную карту.

   Только наравне кажется один Бедек, лесистая вершина которого была занята грозной для Шипки турецкой батареей, прозванной тогда нашими героями Девятиглазой. Ниже, на том же хребте, другая батарея - Воронье гнездо. И теперь на той и другой копошились люди, устанавливая орудия...

   Через час должен был начаться бой - повторение боя 11 августа 1877 года.

   Блестит стальной щетиной подъемный карниз Орлиного гнезда, и далее, по гребню скал, на самой Стальной батарее сплошной линией лежат стрелки, повиснув над бездной. Так было и 11 августа 25 лет назад. Их дула обращены на грозный хребет Бедек, покрытый лесом. На высшей точке Бедека - грозная Девятиглазка и ниже немного - не менее грозное Воронье гнездо.

   Вот с Бедека грянул выстрел... Другой... Белые клубы порохового дыма на минуту забелили черневшийся лес... Это заговорили орудия Девятиглазки. Откликнулась им наша Стальная батарея. На противоположной стороне Центральная загремела по неприятелю. Зарокотали ружейные залпы у ключа, внизу, в пропасти, зашумела и Волынская горка, с которой отступать русским войскам. В защиту им грянули горные орудия Промежуточной батареи, находящейся на уровне Орлиного гнезда, невдалеке от него.

   Орудия стояли под крестом братской могилы, на высшем пункте батареи. На памятнике надпись: "Братская могила. 14-й артиллерийской бригады князь Мещерский, 14-й пехотной дивизии поручик Годило-Годлевский, подпоручик Сапожков и нижних чинов 314". Невдалеке я нашел между камнями две человеческие кости, почерневшие и пожелтевшие от времени, и положил их под крест... И в других местах грозной позиции попадались кости... Вот пожелтевший череп с пробитой пулей лобной и затылочной костью... Много костей...

   Промежуточная батарея - удобнейший пункт для наблюдения: все позиции открыты с нее.

   Бой кипит... На всех горах клубы орудийного дыма и узкие пояски ружейных залпов или учащенного огня стрелковой цепи... Особенное внимание обращается на Волынскую горку... К выбитым войскам уже спешат подкрепления, строятся в колонны к атаке, начинают наступать на Волынскую горку. Им помогают орудия Промежуточной батареи.

   Все кругом в огне и дыме выстрелов. То здесь, то там, глубоко под нами, на краях стремнин, на лесных скалах, на желтых брустверах блещут штыки, лезут люди, гремят орудия. Вот уже пробуют штурмовать Стальную батарею.

   Черные точки лезут на кручу, белые стреляют в них сверху. Черные солдаты изображают турок, белые - русских и болгар.

   Черные уже спустились. Они добрались на расстояние 200 шагов до северной цепи. Левее от меня турки лезут на Центральную батарею... Забрались уже на северный склон св. Николая, но там натыкаются на болгарскую дружину Л. Д. Вяземского и летят назад...

   Левее - Волынская горка вся в дыму... Наступление идет по всем позициям...

   А все эти позиции, раскинутые подо мною,- грандиозная могила 12 000 убитых... Не считая замерзших зимой и без вести пропавших в бездонных пропастях...

   Неприятель лезет на Круглую батарею Бенецкого, но Брянский полк и картечь отбрасывают его вниз... Лезет неприятель на Зеленую гору Липинского - плохи Липинского дела, народ перебит, но позиция еще держится... Он просит о поддержке, но дать нечего... Генерал Н. Г. Столетов посылает часть своей удалой дружины, ослабляя себя...

   Так и воскресало передо мной в эти минуты все прошлое... Вокруг меня участники былой кровавой бойни, они рассказывают о прошлом.

   От серьезного до мелочей.

   - Вот здесь,- указывает один генерал по направлению к Круглой батарее,- денщик командира охотился за зайцами и угощал нас кулешом... Там перестрелки, турки - а он свое: бьет и бьет зайцев...

   - А вот там Бенецкого убили... Только высунулся из-за бруствера - и пуля попала ему в рот...

   А турки лезут и лезут по всем линиям... Положение русских становится отчаянным. Потеря Волынской горки ужасна...

   Но вот вдали, по габровской дороге, на казачьих лошадях прибывает 16-й стрелковый батальон, спешивается и строится... Вот еще надвигаются снизу резервы 4-й бригады.

   Фланг и тыл обеспечены, дух поднят... теперь с севера турки не страшны.

   Рисуется полная картина шипкинского боя...

   Вдруг все затихло... Грозное затишье! Только с Бедека громыхает батарея. Но затихла и та...

   Страшно становится: чувствуется конец!

   Неприятель молча двигается на позиции.

   Ожидание томительное...

   Только стрелки с гребня Промежуточной батареи сделали три залпа по показавшемуся внизу турецкому батальону и рассыпали его... Вот грянула Стальная батарея... Где-то внизу загремело "ура"... Около шоссе, близ Волынской горки, строятся колонны, рассыпается цепь... С Волынской горки гремят выстрелы... Белые полоски цепи перебегают открытое место, за ними стройно, широким шагом, движутся колонны - и опушка Волынской горки пестреет белыми живыми картинами: русские готовятся к атаке... Правее турки устремились на дружинников, но все их атаки отбиты. Эти войска спустились с Бедека и полезли на наши батареи.

   Атака по всей линии... "Ура", и выстрелы слились... На всех позициях стремительно атакуют русских, на Волынской горке русские атакуют турок и, наконец, занимают горку.

   Турки отбиты. Горка занята. Бой кончился победой русских.

   Картина шипкинского боя как живая! Горнисты дудят отбой. Бой окончен. Войска сползаются со всех сторон к Стальной батарее, к Зеленому шатру.

   Шипкинские орлы спускаются с неприступных заоблачных вершин.

   Проходит час. Войска выстраиваются по скалам св. Николая вокруг памятника. К памятнику возложены венки - от каждой части участвовавших на Шипке войск, а чешская депутация из Праги принесла свой венок от чешского народа.

   Туман прошел. Только горы синеют от дыма выстрелов, да сквозь дым этот там внизу, под нами, виднеются Долина роз и Малые Балканы за ней, окутанные синей дымкой.

   Время от времени налетают порывы урагана.

   Вот началась и панихида.

   Десятки тысяч народа и войск опустились на колени... Старики плачут... Кругом выстрелы салютов - залпы батарей и грохот ружей...

   А над нами солнце, яркое южное солнце, так же беспристрастно светит над нами, переживающими торжественную минуту, как 25 лет тому назад оно освещало трупы героев на этих заоблачных высотах.

   На завтра назначался шейновский бой.

   Шейновский бой 28 декабря 1877 года был повторен 17 сентября 1902 года.

   И с полной иллюзией.

   Около девяти часов утра вправо от Шейнова, если смотреть на Шипку, уже дымились ружейные залпы. Это отряд Святополк-Мирского отстаивал свои позиции, взятые накануне.

   За ночь молодцы-саперы укрепились - все шло для укреплений: и мерзлая земля и неприятельские трупы.

   Стрелки уже заняли виноградники и розовые плантации деревни Шипки, и выбить их оттуда было не так-то легко.

   Бой справа все разгорался сильнее и сильнее. Русские уже заняли курган Острицу. Гремели орудия.

   Слева, у Иметли, строились боевые колонны Скобелева, как и тогда, 28 декабря 1877 года, строились около того самого кургана, на котором стоял Скобелев, руководя боем.

   На этом самом кургане, осыпаемый гранатами, Скобелев отдал приказание:

   - Если меня убьют - слушаться графа Келлера, он знает все!

   Граф Келлер заступил в этот день место начальника штаба полковника А. Н. Куропаткина, раненного накануне на Иметлийском перевале.

   Здесь Скобелев решил окружить Шейново кавалерией, взять его и отрезать отступление туркам.

   Так и сделал.

   Пока выброшенная под выстрелы горная артиллерия билась с шейновскими батареями, войска были выстроены в боевые линии, знамена развернуты, кавалерия Дохтурова брошена в обход Шейнова.

   И сейчас, через 25 лет, я поражаюсь той же картиной, став на опушке шейновского леса.

   Направо все поле у гор в дыму: турки сбивают Мирского с его позиций, переходят в наступление, но их снова отбрасывают, и снова они успешно атакуют курган Шишмицу.

   Вот русские бросаются на курган. Вессель-паша принимает атаку и начинает отступать к самому большому кургану, где сосредоточивает войска. Дым, гул выстрелов.

   Смотрю на гору св. Николая. Сегодня она безоблачна. Каменные громады Орлиного гнезда блестят на солнце.

   Сегодня там никого нет.

   А 25 лет назад, в этот самый час 28 декабря, там было страшное, кровавое дело.

   С утра день был туманный. Облака скрыли горы. Радецкому все время не было видно, что творится внизу. А внизу творилось неладное: дела Мирского были плохи.

   Радецкому оставалось одно: не допустить турецкие полки спуститься вниз, на помощь Вессель-паше - тогда дело русских окончательно бы погибло.

   И старый боевой генерал не допустил этого. Он бросил в лоб туркам сверху свои войска и задержал турок.

   Дорого это стоило орлам Орлиного гнезда.

   Об этом мне рассказал полковник М. А. Надеин, тот самый Надеин, который, командуя охотниками и стрелками, десять раз бросался с верхней позиции на турок, в атаку.

   - Был полдень. Мы тихо спускались по опасной круче в тумане,- говорил мне Надеин,- и бросились на турецкие окопы через глубокий ров. Гранаты из орудий с Девятиглазки и Вороньего гнезда разрывались среди нас. Мы шли по трупам. Турки били на выбор. Сзади надвигались новые колонны. Люди падали. Несколько раз мне приходилось бросаться в атаку. Почти никого не оставалось кругом... Трупами завалили ров, дорогу. А мы все наступали, все дрались. Занимали один окоп за другим, устилая трупами, уливая кровью. Но это было необходимо.

   Да, эта жертва тысячи храбрецов была необходима.

   Выбыло из строя в полчаса 1700 человек!

   Самое ужасное было отступление из взятых завалов вверх, опять под Орлиное гнездо.

   Не успели успокоиться, как на Николае опять услыхали "ура". Испугались: думали, контратака.

   Но на этот раз их ждала радостная весть: бежит мимо них казачий урядник и кричит, что Вессель-паша и все турки сдались. Это был урядник Абадзиев.

   Теперь наверху никого не было. Там только предполагаемый бой: все равно, тогда были облака, и ничего бы снизу видно не было. Зато внизу, в долине, сражение кипело на громадном пространстве.

   Слева скобелевцы двигаются под горячим огнем орудий и громами залпов на окопы Шейнова.

   Турки начали отступать.

   Вот мимо меня промчалась турецкая кавалерия.

   Черной массой промчалась она мимо кургана Весселя-паши, мимо Шейнова, которое с другой стороны окружала кавалерия русская.

   Но башибузуки в числе трех тысяч успели ранее русской кавалерии и, прорвавшись, умчались к Казанлыку.

   Это единственное войско, спасшееся тогда от плена бегством.

   Казакам это не удалось. Когда штурмовали Шейнов с севера, генерал Дохтуров с I Донским казачьим полком обскакал Шейново наперерез бегущим к Казанлыку турецким войскам и ударил в шашки.

   Донцы I полка, в стремительной атаке изрубив несколько сот турок, взяли два знамени и шесть тысяч солдат в плен. И сейчас за Шейновом повторена была эта атака...

   А скобелевцы налезают на окопы. Сзади меня в Шей-нове загремели залпы - это выбивают турок из улиц и садов.

   Вся долина в дыму, грохот непрерывный.

   В самые серьезные минуты бывают курьезы: перед отступавшими турками выскочил заяц и помчался по полю. Это произвело временное оживление, кто-то даже бросился за ним бежать... Хохот... Веселье...

   А черные турки все стягиваются к Вессель-паше.

   Скобелевцы, взяв окопы с боя, много потеряв убитыми, идут с развернутыми знаменами под музыку, как на параде, по вспаханному полю... 25 лет назад они так же шли по снегу.

   А Мирский с его измученными войсками в положении тяжелом, потеряно 2500 человек. Вессель-паша держится крепко, и слухи о подходе Сулеймана стоят упорно.

   У Радецкого наверху слышны залпы: там тоже кипит дело.

   А у Скобелева сквозь гром выстрелов слышна музыка, перерываемая время от времени "ура" атакующих.

   В этом деле многие винили Скобелева за то, что будто бы он не поддержал вовремя Мирского и хотел приписать победу одному себе, что вел в атаку войска под музыку, как на параде.

   Многие мне в глаза говорили это и теперь. А другие говорили, что если бы командиры отрядов поменялись, то победа была бы еще легче: Скобелев сумел бы справиться!

   Как бы то ни было, что бы там ни говорили, а я скажу только одно: когда турки узнали наступающего Скобелева, они закричали:

   - Ак[1] [¹ Ак - белый] паша! Шайтан[^{2] [2} Шайтан - черт^] паша! - и бросились бежать.

   А Скобелев скакал уже через Шейново и, отдав приказание графу Келлеру, чтобы в деревне прекратили кровопролитие, остановился на опушке, у красного полумесяца.

   В это время на самом большом кургане Вессель-паша выкинул белый флаг.

   И теперь турки отступали к кургану, а белые русские и болгарские войска окружали их стальным кольцом.

   Еще выстрелы гремели, как послышались звуки отбоя.

   Последний акт великолепных маневров был кончен.

   Начальники скакали по направлению к Вессель-кургану.

   Я ехал с есаулом Абадзиевым, горевшим на солнце своей конвойской черкеской, увешанной десятками орденов, среди которых скромно виднелись и три георгиевских креста, и блестело золотое оружие "за храбрость".

   И много интересного рассказывал мне храбрец есаул, бывший во время всей прошлой кампании урядником-ординарцем Скобелева. Последний умел выбирать людей!

   Когда белый флаг был выкинут, Скобелев со штабом и все командиры окружили Вессель-пашу. Он сдался.

   А наверху, у Радецкого, еще слышались выстрелы.

   Повторяю рассказ Абадзиева.

   - Надо уведомить Радецкого! - сказал Скобелев и крикнул: - Абадзиев!

   Я подъехал.

   - Марш на Орлиное гнездо, передай Радецкому, что Вессель-паша сдался, и скажи там турецкому коменданту, чтобы он тоже сложил оружие, и передай ему, что если я через два с половиною часа не получу от него ответа, так все они у Магомета в раю будут.

   Я повернулся и поскакал исполнять приказание.

   Передо мной высились от самой подошвы покрытые снегом Балканы, голова св. Николая была закутана облаком. Не успел еще я доехать до Шипки, как за мной скачет адъютант и передает мне записку от Весселя-паши с приказанием сдаться для паши, коменданта шипкинских высот. Я спрятал записку и поскакал через Шипку, по дороге вверх.

   Вскоре так стало круто, что я слез с коня и повел его в поводу. Я горец, но скажу, что идти было не легко... На половине горы меня остановили два черкеса, один взял коня, другой схватил меня. Я потребовал, чтобы меня вели к паше. Мы стали подниматься вверх, миновали цепь, шли мимо войск, которые мало обращали внимания на меня, одетого в бурку и папаху. Наконец черкесы привели меня к землянке. Один вошел в нее, потом вышел и толкнул меня в дверь. Посередине стоял громадного роста паша. В углу сидел человек, оказавшийся потом переводчиком. Я дословно передал слова Скобелева и записку.

   Этот громадный человек, прочтя записку, опустился на скамью, положил перед собой эту записку и, опершись на локти, горько заплакал...

   Потом он встал, оправился и, пригласив меня следовать за собой, пошел из палатки. Не помню, как это вышло, но я схватил его рукой за шашку. Паша остановился, отстегнул шашку от пояса - я хорошо помню только одно, что он был подпоясан,- и отдал мне шашку, которую я взял в правую руку. Мы вышли. Паша подошел к брустверу, мы вошли в него. Под бруствером сидели и лежали солдаты и офицеры. Он им начал говорить, что приказано сдаться. Внизу, под нами, начался страшный гул голосов. Из-за бруствера высунулся до половины тела офицер с горящими глазами, страшным выражением и начал что-то дерзко возражать паше. Снизу ему вторили и гудели.

   Жутко стало!

   Паша сверкнул глазами, его за минуту грустное лицо блеснуло гневом, он быстро обернулся ко мне, и не успел я ничего сообразить, как он выхватил эту мою шашку из ножен, взмахнул ею, и дерзивший офицер покатился за бруствер с разрубленным черепом.

   Сразу все смолкло.

   Паша далеко отбросил мою шашку на снег, где она проложила кровавую полосу, и энергично отдал приказание.

   Все успокоилось. Войска молча стали складывать оружие. Не знаю, как это вышло, но я взял в ножны мою шашку, снова подошел к паше и снова передал приказание Скобелева, прибавив, что я еще должен сообщить о сдаче Радецкому.

   Паша молча показал мне рукой на верх горы, и я отправился пешком по дороге. Через несколько минут я был у Радецкого. Он сидел в землянке. Я передал ему о взятии Весселя-паши. Он сначала не верил, а потом спросил: "Где начальник штаба?"

   Я выскочил из палатки и закричал начальнику штаба. Собрались офицеры... Вышел Радецкий. Радость была неописанная. "Ура" грянуло кругом. Я плохо соображал, что со мной, рассказывая мое происшествие с пашой-комендантом, а потом подал его шашку.

   - Вот оружие паши!

   Радецкий взял у меня эту шашку, подержал ее в руках, посмотрел и потом, возвратив мне ее, сказал:

   - Молодой человек,- и купил меня Радецкий этим словом на всю жизнь, как отец, дорог он мне,- возьмите эту шашку себе, вряд ли повторится в жизни вашей

   такой случай, что паша при таких условиях отдаст свою шашку!..

   Я, не помня себя, оставив шашку в чьих-то руках, бросился вниз уведомлять Скобелева. В турецких ложементах солдаты уже сложили оружие. Я разыскал в их лагере свою лошадь и поехал вниз. Навстречу мне поднимались с уведомлением к Радецкому Столетов и Хоранов.

   - Раньше нас попал! - выругались мне вслед.

   Я вернулся к Скобелеву, когда уже стемнело.

   Внизу шло ликованье... А наверху, на заоблачных позициях, крутила метель, но сквозь свист и вой урагана слышалось радостное, могучее "ура" победителей.

   Они знали, что теперь "На Шипке все спокойно!"

   Борцы за свободу! Я видел вас всюду: на вершине Орлиного гнезда с дымящимися винтовками в руках, видел коленопреклоненными со слезами на глазах на заоблачной панихиде у памятника горы св. Николая. Я видел, как вы мочили свои длинные седые запорожские усы в вине за обедом в день открытия памятника; я видел ваш железный строй на шейновском параде и, наконец, я видел вас кучками, идущими по горным дорогам к своим домам после шипкинских торжеств!

   Спокойны и могучи эти богатыри, дети Орлиного гнезда, борцы за свободу!

   Грудь каждого блестит орденами за храбрость.

   И между этими орденами почти у каждого имелись комитские медальки.

   Это - знаки отличия, показывающие, что обладатели их 26 лет назад первые, еще до сербской войны, восстали против своих угнетателей турок и первые своей кровью купили освобождение родины.

   Не будь их - и не было бы этого шипкинского памятника, не стеклось бы 15 сентября к подножию Балкан столько почетных гостей. А гости эти любуются старыми дружинниками, которые выстроились вокруг памятника-храма.

   Все они помнят турецкое иго, зверства башибузуков, разоренные села свои, похищенных жен и дочерей, поруганную святыню...

   Это люди, у которых была разбита жизнь, отнято все дорогое, близкое сердцу...

   И этот гнет создал освобождение. И брал тогда каждый из них нож, привязывал на крест кусочек земли из-под развалин своего дома и шел в горы с одной целью: мстить за своих погибших, добывать свободу живущим!

   Около каждого из них собирались такие же юнаки, выбирали воевод и дрались с врагом.

   Западная Европа окрестила этих борцов за свободу разбойниками, турки - мятежниками...

   Так звали тогда этих вестников свободы Болгарии...

   Воеводы и юнаки мстили своим угнетателям за своих поруганных жен и дочерей.

   Началось местью - кончилось освобождением.

   И чем больше бесчинствовали турки, тем больше осиротевших юнаков уходило в горы, тем больше лилось крови.

   Трудна была жизнь юнаков-мстителей и их отважных воевод!

   Зимой, когда Балканы одеты снегами, юнаки скрывались по селениям и ждали благовещенского колокола. Вместе с первым его звуком оживали горы.

  

   Я видел их в дыму, в пыли,

   Как лезли на вершины,

   Как стройно, как отважно шли

   Их вольные дружины.

   В крестах и ранах старики -

   Герои дней далеких,

   Движенья быстры и легки,

   И на скалах высоких,

   Среди туманной, белой мглы,

   Вздымаясь по стремнинам,

   Сплетались горные орлы

   На их гнезде Орлином...

   Грохочут выстрелы вдали,

   Вокруг в дыму долины...

   Привет, привет вам, соль земли,

   Геройские дружины!

  

   Торжественна и задушевна была встреча русским гостям в Болгарии.

   Проезжая Болгарию, я видел всюду задушевные встречи, я вглядывался в самые мелочи общего, захватывающего восторга народного.

   И особенно радовались нам мужчины и женщины пожилые, которым памятен турецкий гнет и неистовства башибузуков.

   Сколько искренних слез блестело на их старых лицах! Они помнят прошлые ужасы и смотрят на русских гостей, как на людей, беззаветно проливавших свою кровь за их свободу. Как только они не выражали своего восторга!

   Дети вторили им.

   Молодежь с любопытством смотрела на невиданное зрелище, на не виданных ими людей, на которых им указывали как на героев, дравшихся за свободу Болгарии. Чем дальше - тем сильнее восторги.

   За домашним очагом старики рассказывали молодежи и детям о бедах юности своей, воскрешали тяжелое прошлое и поселяли любовь к освободителям, братьям русским.

   Не будь этих празднеств - умерли бы старики, и забыла бы молодежь, и не знали бы дети, как. досталась им свобода их родины...

   А теперь все поколения видели своих освободителей, видели любовь к ним своих отцов и матерей, поняли взаимную братскую любовь.

   Всею душой принимал нас народ болгарский, всем сердцем!

   И русские гости остались довольны сердечным приемом, искренней любовью народа болгарского.

   Через день мы отправились в Россию.

   На обратном пути те же душевные проводы, как и встречи, те же шпалеры народа около триумфальных арок из зелени с надписью "Освободителям"...

   Наши коляски буквально забрасывали цветами, венками, фруктами, совали в руки корзины с виноградом и со слезами прощались при остановках...

   Прощайте, заоблачные Балканы, прощай, Болгария, симпатичная и многострадальная Македония!..

  

  

  

  

   Если бы моя табакерка могла рассказать все, чему она была свидетелем, - это была бы история эпох.

   Кто из нее не нюхал! Все классы и нации. В разных краях России и за границей. И в мирное, и в военное время. И во время холерных бунтов, и на гуляньях в роскошных парках, на баррикадах и в окопах. Нюхали боевые генералы на позициях, нюхали дружинники на Пресненских баррикадах.

   Перед табакеркой были все равны. Ни чинов, ни рангов, ни классов, ни пола, ни возраста.

   Нюхал из нее Антон Павлович Чехов. Только по-особому нюхал. Он брал табакерку у меня из рук, хлопал по ней, открывал, угощал меня, а потом подносил ее к носу и долго наслаждался, поворачивая голову.

   - Боюсь, как бы не привыкнуть. А хорошо.

   А Лев Николаевич, тот нюхал заправски.

   Пришел как-то я с историком Украины Эварницким к Льву Николаевичу. Сидим у него в Хамовниках наверху, в кабинете, разговариваем. Я по обыкновению открываю табакерку и подношу Льву Николаевичу.

   Он берет здоровую щепоть, сначала в одну ноздрю, потом в другую, богатырски чихает и говорит Эварницкому:

   - Я только у него одного изредка и нюхаю. В старину нюхивал... Ведь это не курить... Если бы вся Россия не курила, а нюхала, наполовину меньше бы пожаров было и вдвое больше здоровых людей...

   Эварницкий, бывший со мной иногда у Толстого, мне говорил, что он записал всю нашу тогдашнюю беседу.

  

  

  

  

   Эта табакерка, которую я в первый раз увидел и в первый раз в жизни понюхал табаку еще во времена крепостного права.

   Она изображена на моих портретах Малютиным, Лебедевым, Герасимовым и Струнниковым. Первый портрет в Государственной галерее в Астрахани, а второй - в Московском музее имени Чехова. Табакерка же находится у меня с 1878 года, когда мне ее подарил мой отец после моего возвращения домой прямо с боевых позиций из Турции.

   - Береги ее, она счастливая,- сказал он.

   Табакерка отцу досталась после моего деда, а у деда всегда она стояла на рабочем столе бабушки, и из нее он нюхал только дома и с собой ее никогда не носил. Вне дома он курил люльку величиной с кулак, окованную медью, доставшуюся ему после отца, славного запорожца Ивана Усатого, пришедшего на Кубань из Сечи вместе со своим атаманом Чепыгой. В трубку влезала горсть махорки, и дым от нее был, как из трубы. Вот почему он дома и не курил. Раз, мне было лет семь, на рыбной ловле я попросил у него покурить. Он, улыбаясь сквозь громадные седые усы, молча подал. Я видел, как дед затягивался, и сам, набрав полный рот дыму, тоже затянулся, закашлялся - и больше ничего не помню.

   С тех пор я никогда не хотел курить, и до сих пор не курю, а если и приходилось по обстоятельствам не отказаться от папироски, то только дым пускал, для видимости, а не затягивался.

   Табакерка меня, ребенка, привлекала больше, и я иногда подбирался, брал щепотку и радовался, чихая на весь дом.

   Это было в конце 50-х годов, еще при крепостном праве.

   Вот эта самая табакерка и досталась мне, и с 1878 года я с ней не расстаюсь. Были года, когда я бросал нюхать, и она лежала у меня в письменном столе, а уж с 90-х годов я почти не выпускал ее из рук. Она помята, на углах протерлись дырки, и мой приятель слесарь Евдокимыч залил эти дырки оловом. Теперь табак не сыплется в карманы.

   И вот эта самая табакерка три раза спасала меня от неминучей смерти...

   И теперь, сидя у себя в Столешниковом переулке, я опять переживаю давно забытые радости, свидетельницей которых, даже участницей, была эта самая табакерка, которая состарилась, как и я, и которая утеряла свою красоту в виде золотой монограммы, вместо нее осталось только три отверстия на ее крышке, и чернь вся почти слезла с нее.

  

  

  

   В. А. Гиляровский

   СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ В ЧЕТЫРЕХ ТОМАХ

   Том II

  

   ПОЛИГРАФРЕСУРСЫ

   Москва 1999

   БИБЛИОТЕКА ШКОЛЬНИКА

   Федеральная программа книгоиздания России

   В. А. Гиляровский

   Трущобные люди

   Во второй том Сочинений вошла книга "Трущобные люди", а также рассказы, очерки, репортажи