Доде Альфонс - Необычайные приключения Тартарена из Тараскона

ра жизни, открылъ на мгновенье глаза и раза два или три пошевелилъ своими длинными ушами, точно хотѣлъ сказать: "Благодарю!... Благодарю!..." Послѣдняя судорога пробѣжала отъ головы до хвоста и ишачка не стало.

   - Чернышъ! Чернышъ! - послышался голосъ, полный тревоги.

   Зашуршали и раздвинулись вѣтки сосѣднихъ кустовъ. Тартаренъ вскочилъ на ноги и принялъ оборонительное положен³е. То пришла самка.

   Пришла она, разъяренная и страшная, въ образѣ старой эльзаски, вооруженной краснымъ дождевымъ зонтомъ и вопящей на всю округу о пропавшемъ осликѣ. Лучше бы было Тартарену встрѣтиться съ настоящею львицей, чѣмъ съ этою сердитою старухой. Напрасно пытался бѣдняга объяснить ей, какъ все произошло по недоразумѣн³ю, какъ онъ принялъ Черныша за лъва африканской пустыни. Старуха приняла это за насмѣшку и съ крикомъ "tarteifle!" {Исковерканное мѣстнымъ говоромъ нѣмецкое: Der Teufel - чортъ.} начала бить Тартарена зонтомъ. Нашъ растерявш³йся герой защищался, какъ могъ, отражалъ удары своимъ штуцеромъ, увертывался, отскакивалъ, кричалъ: "Позвольте, сударыня... позвольте..."

   Она посылала его ко всѣмъ чертямъ, ничего не хотѣла слушать и продолжала наносить удары. Къ счаст³ю, третъе лицо появилось на полѣ битвы. На крики прибѣжалъ мужъ эльзаски, тоже эльзасецъ, содержатель кабачка, человѣкъ очень сильный въ ариѳметикѣ. Какъ только онъ увидалъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, и что уб³йца охотно готовъ заплатить за свое злодѣян³е, эльзасецъ обезоружилъ супругу и вступилъ въ мирные переговоры. Тартаренъ заплатилъ двѣсти франковъ; оселъ стоитъ десять,- такова обыкновенная цѣна ишаковъ на арабскихъ рынкахъ. Потомъ общими силами зарыли Черныша, и эльзасецъ, приведенный въ благодушное настроен³е видомъ тарасконскихъ золотыхъ, пригласилъ героя зайти закусить въ его кабачкѣ, находившемся въ нѣсколькихъ шагахъ на большой дорогѣ. Алжирск³е охотники каждое воскресенье заходили въ него на перепутьи; здѣсь лучш³я въ округѣ мѣста для охоты, въ особенности же много кроликовъ.

   - А львовъ? - спросилъ Тартаренъ. Эльзасецъ посмотрѣлъ на него съ удивлен³емъ.

   - Какихъ львовъ?

   - Да, львовъ... видаете вы иногда? - продолжалъ, уже немного запинаясь, неустрашимый охотникъ.

   Кабатчикъ расхохотался.

   - Вотъ такъ истор³я!... А зачѣмъ бы это они сюда пришли?

   - Стало быть, ихъ совсѣмъ нѣтъ въ Алжирѣ?

   - По правдѣ сказать, я никогда не видывалъ, хотя живу здѣсь лѣтъ двадцать. Точно, разсказывали что-то такое... Кажется, въ газетахъ даже было. Только это тамъ, много дальше, на югѣ.

   Они подошли въ кабачку. Кабакъ какъ кабакъ, точь-въ-точь так³е же можно встрѣтить на любой проѣзжей дорогѣ во Франц³и; надъ дверью торчитъ засыхающая вѣтка зелени, на стѣнѣ нарисованы билл³ардные к³и, а надъ всѣмъ этимъ безобидная вывѣска:

  

  

   Какъ вамъ это нравится? Свидан³е кроликовъ!.. О, Бравида! Что бы ты сказалъ?

  

  

   Такое начало способно отбить охоту стрѣлять львовъ у очень многихъ людей, но Тартарена не такъ-то легко было обезкуражить.

   "Львы тамъ, дальше, на югѣ,- разсуждалъ онъ самъ съ собою,- и прекрасно: я поѣду дальше, на югъ!"

   Онъ позавтракалъ, поблагодарилъ хозяевъ, не помня зла, поцѣловался со старухой, пролилъ послѣднюю слезу о несчастномъ Чернышѣ и поспѣшилъ въ Алжиръ, съ твердымъ намѣрен³емъ въ тотъ же день забрать свои пожитки и уѣхать на югъ. На грѣхъ, дорога отъ Мустафы показалась ему на этотъ разъ много длиннѣе, чѣмъ наканунѣ. Солнце пекло безъ милосерд³я; не продохнуть отъ пыли. А тутъ еще эта складная палатка тяжела чертовсви! Тартаренъ чувствовалъ, что не дойдетъ пѣшкомъ до города. Онъ остановилъ первый омнибусъ и сѣлъ въ него.

   Бѣдный, бѣдный Тартаренъ! Ради громкаго имени и славы, лучше было бы ему не садиться въ этотъ злополучный рыдванъ и продолжать путь по образу пѣшаго хожден³я, лучше было бы пасть мертвымъ на пыльной дорогѣ подъ тяжестью тропической атмосферы, складной палатки и двухствольныхъ штуцеровъ.

   Тартаренъ занялъ въ омнибусѣ послѣднее свободное мѣсто. Въ глубинѣ кареты сидѣлъ, уткнувши носъ въ молитвенникъ, какой-то священникъ съ большою черною бородой; противъ него молодой арабъ купецъ; потомь мальт³йск³й матросъ и четыре или пять мавританокъ; изъ-за бѣлыхъ покрывалъ видны были только ихъ черные глаза. Онѣ возвращались съ богомолья на могилѣ Абдель-Кадера; но незамѣтно было, чтобы посѣщен³е могилы знаменитаго шейха ихъ сильно опечалило. Онѣ болтали между собою, весело смѣялись и грызли конфекты, кутаясь въ свои покрывала. Тартарену показалось, что онѣ часто поглядываютъ на него, въ особенности одна, сидѣвшая какъ разъ противъ него. Она глазъ съ него не сводила во всю дорогу. Хотя лицо этой женщины было плотно закрыто, но по блеску темныхъ глазъ, по нѣжной ручкѣ съ золотыми браслетами, высовывавшейся отъ времени до времени изъ-подъ покрывала, по звуку голоса, по грац³и движен³й,- словомъ, по всѣмъ признавамъ можно било безошибочно сказать, что за безобразнымъ бѣлымъ платкомъ скрывается нѣчто молодое, красивое, восхитительное. Несчастный Тартаренъ не зналъ куда дѣваться. Притягательная сила чудныхъ восточныхъ глазъ приводила его въ сильное смущен³е, манила и дразнила, бросала его то въ жаръ, то въ холодъ.

   А тутъ еще,- какъ бы съ тѣмъ, чтобы совсѣмъ доканать его,- вмѣшалась въ дѣло туфелька обворожительной незнакомки; точно шаловливая мышка, эта крошечная туфелька заигрывала съ толстыми охотничьми сапогами. Что дѣлать? Какъ быть? Отвѣтить на эти взгляды, отвѣтить пожат³емъ плутовкѣ-туфелькѣ? Да, ну, а послѣдств³я?... Любовная интрижка на Востовѣ можетъ легко окончиться страшною катастрофой! И пылкое, романтически настроенное воображен³е тарасконца уже рисовало картину, какъ онъ попадетъ въ руки евнуховъ, какъ ему отрѣжутъ голову, или сдѣлаютъ что-нибудь еще похуже, зашьютъ въ кожаный мѣшокъ и бросятъ въ море. Это значительно охладило его пылъ. А крошечная туфелька, знай себѣ, не унимается, больш³е темные глаза, словно черные бархатистые цвѣты, такъ и шепчутъ: "сорви насъ!"

   Омнибусъ остановился на театральной площади, противъ улицы Бабъ-Ацуна. Одна за другою вышли изъ него мавританки, кутаясь въ свои покрывала. Сосѣдка Тартарена поднялась съ мѣста послѣднею и при этомъ ея лицо такъ близко наклонилось въ лицу нашего героя, что онъ почувствовалъ на себѣ ея дыхан³е, вѣющее молодостью и свѣжестью, ароматъ жасмина, мускуса и конфектъ. На этотъ разъ тарасконецъ не выдержалъ. Опьяненный любовью и готовый на все, онъ бросился слѣдомъ за мавританкой. Слыша за собой топотъ его тяжеловѣсныхъ шаговъ, она обернулась, приложила палецъ къ тому мѣсту покрывала, за которымъ предполагались губы, и бросила ему вѣнокъ изъ нанизанныхъ одинъ на другой цвѣтовъ жасмина. Тартаренъ нагнулся поднять его; но такъ какъ герой нашъ былъ довольно полонъ и, въ тому же, обремененъ своимъ вооружен³емъ, то и не могъ скоро управиться съ этимъ. Когда онъ поднялся, прижимая въ сердцу вѣнокъ жасминовъ, мавританки уже не было.

  

  

   Спите, африканск³е львы! Спите спокойно въ вашихъ логовахъ среди алоэ и дикихъ кактусовъ. Тартаренъ изъ Тараскона не скоро еще начнетъ избивать васъ. Всѣ его боевые снаряды, ящики съ оруж³емъ, аптека, складная палатка, питательные консервы мирно лежатъ, упакованные, въ "Европейской гостиницѣ". Мирно покойтесь и вы, хищники грозной пустыни! Тарасконецъ ищетъ свою мавританку. Со времени поѣздки въ омнибусѣ несчастному герою во снѣ и на яву чудится шаловливая красная туфелька, заигрывавшая съ его толстыми сапогами, и въ каждомъ дуновен³и морскаго вѣтерка слышится запахъ мускуса, конфектъ и жасмина.

   Тартаренъ жить не можетъ безъ своей мавританки. Онъ долженъ найти ее во что бы то ни стало! Только не легкое дѣло разыскать въ городѣ со стотысячнымъ населен³емъ женщину по такимъ примѣтамъ, какъ цвѣтъ глазъ и туфель, да ароматъ дыхан³я, и лишь безъ ума влюбленный тарасконецъ способенъ пуститься на такое предпр³ят³е. Всего ужаснѣе то, что подъ своими бѣлыми чехлами всѣ мавританки похожи одна на другую. Къ тому же, эти дамы почти никуда не показываются, и чтобы увидать ихъ, надо идти въ верхн³й городъ, въ арабск³й кварталъ, въ городъ турки. А этотъ городъ настоящая трущоба: темные переулки, точно корридоры, безпорядочно тянутся по горамъ; мрачные дома подозрительно смотрятъ на прохожаго своими крошечными, рѣшетчатыми окнами; всѣ двери наглухо заперты; по обѣ стороны множество темныхъ лавчонокъ, въ которыхъ сидятъ свирѣпые турки, курятъ трубки съ длинными чубувами и тихо говорятъ о чемъ-то другъ съ другомъ. Кто ихъ знаетъ, о чемъ они тамъ говорятъ; быть можетъ, на разбой сговариваются.

   Не желая быть уличеннымъ во лжи, я не могу сказать, чтобы Тартаренъ съ покойнымъ сердцемъ проходилъ по опаснымъ закоулкамъ верхняго города. Совсѣмъ напротивъ, онъ сильно волновался и лишь съ большими предосторожностями пускался въ эти темныя ущелья, зорко посматривалъ по сторонамъ и не спускалъ руки съ курка револьвера, точь-въ-точь какъ въ Тарасконѣ по дорогѣ къ клубу. Каждую минуту ему казалось, что вотъ-вотъ нагрянетъ стая евнуховъ и янычаръ и пойдетъ потѣха. Но непреодолимое желан³е разыскать даму сердца вдохновляло его безумную храбрость и придавало ему сверхъестественную силу.

   Въ продолжен³е цѣлой недѣли Тартаренъ всѣ дни проводилъ въ верхнемъ городѣ. Его постоянно можно было встрѣтить прохаживающимея вблизи мавританскихъ бань, подкарауливающимъ выходъ мусульманскихъ дамъ, или же сидящимъ у входа въ мечеть и съ величайшими усил³ями стаскивающимъ охотничьи сапоги, чтобы войти въ храмъ правовѣрныхъ. Иногда съ наступлен³емъ ночи, на возвратномъ пути, послѣ безплодныхъ поисковъ вокругъ бань и мечетей, нашъ тарасконецъ останавливался у мавританскаго дома, изъ котораго слышалось монотонное пѣн³е, звуки гитары и тамбурина и доносились отрывки женскихъ голосовъ, женскаго смѣха.

   - Она тутъ, быть можетъ! - шепталъ онъ съ замиран³емъ сердца и, если на улицѣ никого не было, онъ подходилъ къ дому, брался за молотокъ низкой входной двери и тихонько ударялъ имъ.

   Пѣсня и смѣхъ тотчасъ смолкали; за стѣной раздавался неясный шепотъ.

   - Смѣлѣй, смѣлѣй! - подбадривалъ себя нашъ герой.- Теперь что-нибудь да будетъ!

   Всего чаще бывало, что его обливали холодною водой или осыпали корками апельсиновъ. Ничего болѣе серьезнаго никогда не бывало.

   Спите, львы африканск³е!

  

  

   Прошло болѣе двухъ недѣль, а бѣдняга Тартаренъ все еще разыскивалъ свою алжирскую даму; весьма правдоподобно, что онъ и до сихъ поръ искалъ бы ее такъ же безуспѣшно, если бы судьба не сжалилась надъ нимъ и не послала ему на помощь нѣкоего знатнаго албанца. Вотъ какъ это случилось: зимой каждую субботу въ алжирскомъ театрѣ бываютъ маскарады, ни дать, ни взять какъ въ парижской Оперѣ. Въ залѣ мало народу: нѣсколько плохенькихъ представительницъ Казино, нѣсколько легкихъ дѣвицъ, всюду слѣдующихъ за арм³ей, спец³ально-маскарадные танцоры съ линючими лицами, въ линючихъ костюмахъ, пять или шесть туземныхъ прачекъ съ букетомъ чеснока и шафраннаго соуса. Но главная суть маскарада не въ залѣ, а въ фойе, которое на этотъ разъ превращается въ игорную комнату. Пестрая и шумливая толпа тѣснится вокругъ зеленыхъ столовъ: пр³ѣхавш³е въ коротк³й отпускъ тюркосы, мавританск³е купцы изъ верхняго города, негры, мальт³йцы, колонисты, земледѣльцы,- все это волнуется, трепещетъ, блѣднѣетъ и стискиваетъ зубы, лихорадочнымъ, мутнымъ взглядомъ слѣдитъ за картами. Тамъ и сямъ завязываются ссоры, драки, крикъ и ругань на всѣхъ возможныхъ языкахъ, сверкаютъ ножи, является полиц³я, денегъ не досчитываются...

   Разъ Тартаренъ зашелъ сюда размыкать тоску, забыться среди шума и гама этой дикой сатурнал³и. Онъ ходилъ одинъ-одинешенекъ и никакъ не могъ отогнать отъ себя мысли о плѣнившей его мавританкѣ, какъ вдругъ у одного изъ столовъ, среди криковъ и звона золота, до его слуха донеслись раздраженные голоса:

   - Я вамъ говорю, что у меня пропало двадцать франковъ!

   - Позвольте, однако...

   - Чего тамъ, позвольте!

   - Да знаете ли вы, съ кѣмъ говорите?

   - Любопытно!

   - Я князь Григор³й Албанск³й!

   При этомъ имени Тартаренъ, въ сильномъ волнен³и, протискался сквозь толпу къ самому столу, очень довольный и гордый тѣмъ, что встрѣтилъ албанскаго князя, съ которымъ познакомился на пароходѣ. Тутъ, однако же, оказалось, что громк³й княжеск³й титулъ не произвелъ ни малѣйшаго впечатлѣн³я на офицера, съ которымъ происходила ссора.

   - Что же изъ этого слѣдуетъ? - насмѣшливо воскликнулъ офицеръ и продолжалъ, обращаясь къ публикѣ:- Григор³й Албанск³й?... Господа, кто слыхалъ про Григор³я Албанскаго?... Никто!

   Тартаренъ выступилъ впередъ.

   - Извините... я знаю его свѣтлость! - сказалъ онъ, гордо выпячивая грудь.

   Офицеръ осмотрѣлъ его съ головы до ногъ и пожалъ плечами.

   - Ну, ладно... Подѣлите между собой мои двадцать франковъ и убирайтесь къ чорту!

   Пылк³й Тартаренъ хотѣлъ броситься за удалявшимся офицеромъ, но князь удержалъ его:

   - Оставьте... Я самъ раздѣлаюсь съ нимъ,- и, взявши Тартарена подъ руку, онъ поспѣшно вышелъ изъ театра.

   Когда они очутились на площади, албанск³й князь снялъ шляпу, протянулъ руку нашему герою и, смутно припоминая его фамил³ю, началъ взволнованнымъ голосомъ:

   - Господинъ Барбаренъ...

   - Тартаренъ! - робко подсказалъ тотъ.

   - Ну, Тартаренъ, Барбаренъ, все равно... Теперь мы друзья на жизнь и смерть!

   Благородный албанецъ крѣпко пожалъ ему руку. Можете себѣ представить, какою гордостью с³яло лицо Тартарена.

   - Князь!... Ваша свѣтлость! - бормоталъ онъ въ восхищен³и.

   Четверть часа спустя, друзья сидѣли въ ресторанѣ Платановъ, на террасѣ, выходящей съ морю, и благодушествовали за бутылкою вина. Трудно вообразить себѣ человѣка болѣе привлекательнаго, чѣмъ этотъ албанск³й князь. Тонк³й, изящный, завитой и гладко выбритый, увѣшанный удивительными орденами, съ проницательнымъ взглядомъ, мягкими манерами и съ леркимъ итальянскимъ акцентомъ, онъ напоминалъ Мазарини въ молодости и при этомъ былъ очень силенъ въ латинскомъ языкѣ, безпрерывно цитировалъ Тацита, Горац³я и Комментар³и.

   Онъ принадлежалъ къ древней владѣтельной династ³и; по его разсказамъ можно было заключить, что братья изгнали его изъ отечества за либеральный образъ мыслей, когда ему было лѣтъ десять отъ роду. Съ тѣхъ поръ онъ скитается по свѣту, какъ истинный философъ, изъ любознательности и для собственнаго удовольств³я. И странное совпаден³е - князь прожилъ три года въ Тарасконѣ. На выраженное Тартареномъ удивлен³е, что онъ ни разу не встрѣтилъ его ни въ клубѣ, ни на Эспланадѣ, его свѣтлость отвѣтилъ уклончиво: "Я цочти никуда не показывался". Тартаренъ не сталъ разспрашивать: въ жизни великихъ и сильныхъ м³ра есть всегда немало таинственнаго.

   Вообще князь Григор³й оказался милѣйшимъ изъ владѣтельныхъ принцевъ. Попивая розовое вино Кресч³и, онъ терпѣливо слушалъ разсказы Тартарена про таинственную мавританку и даже похвалился, что быстро разыщетъ ее, такъ какъ былъ хорошо знакомъ со многими туземными дамами.

   Выпили они основательно и бесѣдовали долго. На тосты князя: "За здоровье алжирскихъ красавицъ!" Тартаренъ отвѣчалъ тостами: "За освобожден³е Албан³и!"

   Внизу подъ террасой рокотало море, плескались волны о берегъ; ночной воздухъ ласкалъ и нѣжилъ тепломъ; на небѣ сверкали безчисленныя мир³ады звѣздъ; въ платанахъ пѣлъ соловей.

   По счету заплатилъ Тартаренъ.

  

  

   Молодцы эти албанск³е князья, право! Ранымъ-равешенько на другой день послѣ вечера, проведеннаго въ ресторавѣ Платановъ, князь Григор³й былъ у Тартарена.

   - Вставайте скорѣй и одѣвайтесь... Ваша мавританка найдена... Зовутъ ее Байя... Ей двадцать лѣтъ, хороша, какъ цвѣтокъ, и уже вдова.

   - Вдова!... Вотъ удача! - радостно воскликнулъ храбрый Тартаренъ, подумывавш³й о восточныхъ мужьяхъ съ понятною тревогой.

   - Вдова, но... у нея есть братъ.

   - Ахъ, чортъ возьми!

   - Свирѣпый мавръ!... Трубками торгуетъ на Орлеанскомъ базарѣ.

   Минута молчан³я.

   - Ну, да васъ-то этимъ не испугаешь,- заговорилъ князь.- Къ тому же, мы какъ-нибудь и поладимъ, быть можетъ, съ этимъ разбойникомъ, если купимъ у него нѣсколько трубокъ. Одѣвайтесь-ка, одѣвайтесь, счастливчикъ!

   Блѣдный, взволнованный, съ сердцемъ, замирающимъ отъ любви, Тартаренъ вскочилъ съ постели и сталъ наскоро застегивать свои широчайш³е фланелевые кальсоны.

   - Что же мнѣ дѣлать? - обратился онъ къ князю.

   - Очень просто: написать обворожительной вдовушкѣ и просить у нея свидан³я.

   - Такъ она знаетъ по-французски! - уныло проговорилъ тарасконецъ, мечтавш³й о настоящемъ, чистѣйшемъ Востокѣ, безъ малѣйшей посторонней примѣси.

   - Ни единаго слова не знаетъ,- отвѣтилъ князь совершенно спокойно.- Вы мнѣ продиктуете письмо по-французски, а я переведу, вотъ и все.

   - О, князь, какъ вы добры!

   Тартаренъ молча и сосредоточенно заходилъ по комнатѣ. Нельзя же писать мавританкѣ, какъ пишутъ какой-нибудь портнихѣ въ Тарасконѣ. Къ счаст³ю, нашъ герой былъ достаточно начитанъ, что дало ему возможность изъ соединен³я краснорѣч³я индѣйцевъ Густава Эмара съ Путешеств³емъ на Востокъ Ламартина и съ сохранившимися въ памяти отрывками изъ Жаколл³о составить письмо въ наилучшемъ восточномъ вкусѣ. Письмо начиналось такъ: Подобно страусу въ пескахъ пустыни... и заканчивалась фразой: Скажи мнѣ имя твоего отца, и я тебѣ скажу назван³е этого цвѣтка...

   Тартарену очень хотѣлось, вмѣстѣ съ письмомъ, послать дамѣ своего сердца букетъ эмблематическихъ цвѣтовъ, какъ это дѣлается на Востокѣ; но князь Григор³й сказалъ, что будетъ много превосходнѣе купить нѣсколько трубокъ у брата красавицы и тѣмъ, съ одной стороны, заручиться благорасположен³емъ свирѣпаго мавра, съ другой - сдѣлать пр³ятный подарокъ очаровательной мавританкѣ, курящей очень много.

   - Такъ идемте скорѣй покупать трубки! - воскликнулъ сгорающ³й отъ нетерпѣн³я Тартаренъ.

   - Нѣтъ, нѣтъ... Вы подождите, я схожу одинъ... Мнѣ онъ дешевле уступитъ.

   - Какъ! Вы сами?... О, ваша свѣтлость! - и сконфуженный, глубоко тронутый Тартаренъ подалъ свой кошелекъ обязательному албанцу, прося его не щадить издержекъ, лишь бы только угодить прелестной вдовушвѣ.

   Дѣло, однако же, хотя и отлично направленное, пошло далеко не такъ быстро, какъ того можно было ожидать. Мавританка была очень тронута краснорѣч³емъ Тартарена, очарована его любезностью и съ нетерпѣн³емъ ждала свидан³я съ нимъ; всѣ затруднен³я происходили со стороны брата и, чтобы устранить ихъ, приходилось покупать дюжины, сотни трубовъ, цѣлые тюки.

   "На что нужны Байѣ всѣ эти трубви?" - разсуждалъ иногда самъ съ собою Тартаренъ и, все-таки, продолжалъ покорно расплачиваться.

   Наконецъ, перекупивши горы трубокъ и насочинявши почти томъ поэтическихъ послан³й въ восточномъ вкусѣ, Тартаренъ достигъ желаемаго. Я считаю излишнимъ распространяться о томъ, съ какимъ замиран³емъ сердца собирался нашъ тарасконецъ идти на первое свидан³е, какъ тщательно онъ подстригалъ, выглаживалъ и душилъ свою загрубѣлую бороду охотника по фуражкамъ и какъ онъ не забылъ сунуть въ карманы кистень и два или три револьвера: осторожность никогда не мѣшаетъ.

   Князь былъ такъ обязателенъ, что пошелъ съ Тартареномъ на это первое свидан³е въ качествѣ переводчика. Вдовушка жила въ верхнемъ городѣ. У ея двери молодой мавръ, лѣтъ тринадцати или четырнадцати, курилъ сигаретки. Это-то и былъ самъ Али, братъ красавицы. Какъ только Али увидалъ подходящихъ посѣтителей, онъ постучалъ въ дверь и молча удалился. Дверь отворилась. Гостей встрѣтила негритянка и, тоже не говоря ни слова, провела ихъ черезъ внутренн³й дворъ въ маленькую прохладную комнатку, въ которой ихъ ожидала хозяйка, полулежа на низенькомъ диванѣ. На первый взглядъ она показалась Тартарену меньше ростомъ и полнѣе мавританки, встрѣченной имъ въ омнибусѣ. Ужь, полно, та ли это самая? Но такое подозрѣн³е лишь мимолетною искрой пронеслось въ головѣ Тартарена.

   Вдовушка была такъ очаровательна: голыя ножки шаловливо выглядывали изъ-подъ складокъ пестраго платья, нѣжныя ручки были унизаны кольцами, золотистаго цвѣта лифъ обхватывалъ полный, какъ разъ въ мѣру, станъ. Вся она такая кругленькая, свѣженьная. соблазнительная. Янтарный мундштукъ кальяна дымился въ ея губахѣ и всю ее заволакивалъ нѣжнымъ облакомъ ароматнаго дыма. Тартаренъ вошелъ въ комнату, приложилъ руку къ сердцу и привѣтствовалъ хозяйку самымъ изящнѣйшимъ мавританскимъ поклономъ, стараясь придать своимъ глазамъ выражен³е пламенной страсти. Байя нѣсколько ceкундъ оглядывала его, не говоря ни слова; потомъ уронила мундштукъ, опрокинулась на подушки и закрыла лицо руками. Ея красивая шея и круглыя плечи судорожно вздрагивали отъ неудержимаго, безумнаго хохота.

  

  

   Если вы зайдете какъ-нибудь вечеромъ въ одну изъ алжирскихъ кофеенъ верхняго города, то и теперь еще можете услыхать, какъ старожилы разсказываютъ другъ другу съ подмигиван³ями и усмѣшечками про нѣкоего Сиди Тартрибенъ-Тартри, очень любезнаго и богатаго европейца, который нѣсколько лѣтъ тому назадъ проживалъ здѣсь съ одною мѣстною дамочкой, по имени Байя. Сиди Тартри, оставивш³й по себѣ столь веселую и игривую память, былъ никто иной,- читатель уже догадался,- какъ нашъ Тартаренъ.

   Да, такъ въ м³рѣ семъ всегда бываетъ: въ жизни великихъ подвижниковъ и героевъ проскальзываютъ часы ослѣплен³я, заблужден³я и слабости. Знаменитый тарасконецъ не избѣжалъ общей участи, и вотъ почему, въ течен³е двухъ мѣсяцевъ, забывая львовъ и славу, онъ упивался любовью и предавался восточной нѣгѣ, убаюканный прелестями бѣлаго Алжира, подобно тому, какъ Аннибалъ когда-то благодушествовалъ въ Капуѣ.

   Тартаренъ нанялъ домикъ въ самомъ центрѣ арабскаго квартала, хорошеньк³й, настоящ³й туземный домикъ, съ внутреннимъ дворикомъ, съ бананами, прохладною верандой и фонтаномъ. Тутъ онъ жилъ вдали отъ всякаго шума съ своею мавританкой, самъ превратившись съ головы до ногъ въ мавра, трубя цѣлый день свой кальянъ и услаждаясь конфектами съ мускусомъ. Байя тутъ же лежитъ на диванѣ съ гитарой въ рукахъ и напѣваетъ монотонныя мелод³и. Иногда, для развлечен³я своего властелина, она встаетъ и исполняетъ восточный танецъ съ маленькимъ зеркаломъ въ рукѣ, въ которое любуется на свои блестящ³е зубы и на кокетливыя улыбки.

   Такъ какъ Байя ни слова не знала по-французски, а Тартаренъ - ни слова по-арабски, то бесѣды и не могли блистать особеннымъ оживлен³емъ; и тутъ-то болтливый тарасконецъ могъ на досугѣ покаяться во всѣхъ вольныхъ и невольныхъ, но безчисленныхъ грѣхахъ, учиненныхъ имъ словомъ въ аптекѣ Безюке или въ лавкѣ оружейника Костекальда. Но въ самомъ этомъ покаян³и была своего рода прелесть. Невольное молчан³е въ течен³е цѣлаго дня навѣвало на Тартарена какъ бы сладострастную дремоту подъ звуки гитары, глухаго бурчанья кальяна и однообразнаго рокота фонтана.

   Кальянъ, бани и любовь наполняли всю его жизнь. Наша счастливая парочка рѣдко выходила изъ дома. Иногда Сиди Тартри отправлялся вдвоемъ съ своею сожительницей на добромъ мулѣ полакомиться гранахами въ маленькомъ саду, куиленномъ нашимъ героемъ въ окрестностяхъ города. Но ни разу онъ и не подумалъ даже спуститься въ нижн³е, европейск³е кварталы съ ихъ кутящими зуавами, съ ихъ алькасарами, биткомъ набитыми офицерами, съ этимъ вѣчнымъ дребезжаньемъ сабель по мостовой; ему противенъ и невыносимъ былъ европейско-солдатск³й Алжиръ, похож³й на кордегард³ю Запада.

   Вообще доблестный тарасконецъ наслаждался полнымъ счаст³емъ; въ особенности же заявлялъ свое довольство этою новою жизнью Тартаренъ-Санхо, которому очень по вкусу пришлись восточныя лакомства. На Тартарена-Кихота находили, правда, иногда минуты тоскливаго раскаянья при воспоминан³и о Тарасконѣ и объ обѣщанныхъ львиныхъ шкурахъ. Но мрачное настроен³е быстро исчезало отъ одного взгляда Байи или отъ одной ложки дьявольскихъ восточныхъ варен³й, душистыхъ и пряныхъ, какъ напитокъ Цирцеи.

   Вечерами заходилъ князь Григор³й поговорить о свободной Албан³и. По своей безграничной любезности, этотъ милѣйш³й изъ странствующихъ принцевъ исполнялъ въ домѣ должность переводчика, при случаѣ даже управляющаго, и все это даромъ, конечно, такъ, удовольств³я ради. Кромѣ князя, у Тартарена бывали только турки. Всѣ ужасные пираты съ свирѣпыми лицами, нагонявш³е на него вначалѣ такой страхъ, оказались, при ближайшемъ знакомствѣ, добрыми и безобидными торговцами, лавочниками и ремесленниками, людьми благовоспитанными, тихими и скромными, себѣ на умѣ, большими мастерами играть въ карты. Раза четыре, пять въ недѣлю эти господа приходили провести вечеръ у Сиди Тартри, слегка обыгрывали его, поѣдали его варенье и въ десять часовъ расходились по домамъ, славя Аллаха и пророка его.

   Проводивши гостей, Сиди Тартри и его вѣрная подруга заванчивали вечеръ на террасѣ или, вѣрнѣе, на бѣлой крышѣ дома, служившей террасой и господствовавшей надъ всѣмъ городомъ. Кругомъ тысячи такихъ же бѣлыхъ террасъ, освѣщенныхъ луною, спускались уступами до самаго моря. Съ нѣкоторыхъ изъ нихъ доносились чуть слышные звуки гитаръ. И вдругъ среди неясныхъ и трепетныхъ звуковъ, точно снопъ лучезарныхъ звѣздъ, прорѣзывала ночной воздухъ и неслась къ небу торжественная мелод³я; то былъ голосъ красавца муэзина, статная фигура котораго ясно выдѣлялась на минаретѣ ближней мечети. Онъ пѣлъ славу Аллаха и далеко неслась его чудная, звучная пѣсня.

   Байя тотчасъ же опускала гитару и восторженнымъ взоромъ, обращеннымъ къ муэзину, какъ бы упивалась словами молитвы. До тѣхъ поръ, пока длилось пѣн³е, она глазъ не спускала съ минарета, вся трепещущая подъ вл³ян³емъ охватившаго ее экстаза. Растроганный Тартаренъ умиленно смотрѣлъ на нѣмую молитву своей подруги и думалъ, какъ увлекательна и хороша должна быть религ³я, способная доводить человѣка до такой высокой степени воодушевлен³я.

   Облекись во вретище, Тарасконъ, и посыпь главу пепломъ! Твой Тартаренъ подумывалъ сдѣлаться ренегатомъ.

  

  

   Разъ какъ-то Сиди Тартри возвращался одинъ верхомъ на мулѣ изъ своего пригороднаго садика. Въ воздухѣ уже вѣяло вечернею прохладой. Убаюканный развалистымъ шагомъ своего мула, охваченный полудремотой благополучнаго обывателя, сложивши ручки на животѣ, нашъ счастливецъ мѣрно раскачивался на покойномъ сѣдлѣ, обвѣшанномъ плетюшками съ арбузами и огромными толстокожими лимонами. Въ городѣ его заставилъ очнуться громк³й голосъ, назвавш³й его по имени.

   - Э!... Вотъ нежданная встрѣча! Господинъ Тартаренъ, если не ошибаюсь?

   Тартаренъ поднялъ голову и тотчасъ же узналъ загорѣлое лицо Барбасу, капитана парохода Зуавъ. Онъ сидѣлъ у двери маленькой кофейной, курилъ трубку и попивалъ абсентъ.

   - А, здравствуйте, Барбасу,- отвѣтилъ Тартаренъ, останавливая своего мула,- какъ поживаете?

   Вмѣсто отвѣта, Барбасу оглядѣлъ его удивленными глазами, потомъ расхохотался, да такъ расхохотался, что Тартарену стало даже неловко.

   - Съ чего это вы въ чалму-то нарядились, мой добрѣйш³й господинъ Тартаренъ?... Неужто правду болтаютъ, будто вы сдѣлались туркой?... А какъ поживаетъ маленькая Байичка? Все еще распѣваетъ Marco la Belle?

   - Marco la Belle? - переспросилъ Тартаренъ недовольнымъ тономъ.- Да будетъ вамъ извѣстно, капитанъ, что особа, о которой вы говорите, честная мавританка и ни слова не знаетъ по-французски.

   - Байя не знаетъ по-французски?... Да вы-то въ своемъ ли умѣ? - и капитанъ захохоталъ еще громче. Но, увидавши, какъ вытягивается лицо бѣдняги Сиди Тартри, онъ поспѣшилъ прибавить:- Впрочемъ, можетъ быть, это и не та совсѣмъ... Быть можетъ, я спуталъ... Только знаете что, господинъ Тартаренъ, вы хорошо сдѣлаете, если не очень-тобудете довѣрять алжирскимъ мавританкамъ и албанскимъ князьямъ!

   Тартаренъ выпрямился на сѣдлѣ и выпятилъ грудь.

   - Капитанъ! Князь - мой другъ!...

   - Ну, ладно, ладно... не сердитесь. Выпьемте-ка лучши. Не хотите?... Не дадите ли какого поручен³я домой?... Тоже нѣтъ?... Ну, такъ счастливый путь... Да, кстати, землякъ, у меня вотъ хорош³й французск³й табакъ. Могу подѣлиться... Берите, берите!... Онъ вамъ будетъ на пользу... А то ваши проклятые восточные табаки скверно дѣйствуютъ на мозги...

   Капитанъ усѣлся опять за столикъ и принялся за свой абсентъ, а Тартаренъ, погруженный въ невеселую думу, поѣхалъ домой неторопливою рысцой. Хотя его возвышенно-благородная душа и отказывалась вѣрить чему-либо дурному, тѣмъ не менѣе, его опечалили инсинуац³и капитана; а этотъ родной, провансальск³й выговоръ, это напоминан³е о далекой отчизнѣ,- все это вновь разбудило смутныя угрызен³я совѣсти.

   Дома онъ не нашелъ никого. Байя ушла въ баню. Негритянка показалась ему безобразной, домъ мрачнымъ. Подѣ гнетомъ безотчетной тоски Тартаренъ сѣлъ у фонтана и сталъ набивать трубку табакомъ, даннымъ ему Барбасу. Табакъ былъ завернутъ въ обрывокъ газеты Семафоръ. Нашему герою бросилось въ глаза имя роднаго города и онъ сталъ читать:

   "Намъ пишутъ изъ Тараскона:

   "Городъ въ большомъ волнен³и. Отъ Тартарена, истребителя львовъ, уѣхавшаго въ Африку на охоту за этими страшными хищникаи, уже въ течен³е нѣсколькихъ мѣсяцевъ нѣтъ никак³хъ извѣст³й. Что сталось съ нашимъ смѣлымъ соотечественникомъ? Страшно даже подумать, когда знаешь, какъ знаемъ мы, его необыкновенную пылкость, его безумную храбрость и жажду опасныхъ приключен³й. Погибъ ли онъ, подобно многимъ другимъ, въ пескахъ пустыни, или сталъ жертвою страшныхъ чудовищъ, шкуры которыхъ онъ обѣщалъ привезти согражданамъ? Ужасная неизвѣстность! Здѣсь былъ, впрочемъ, слухъ, занесенный негритянск³ми купцами, пр³ѣзжавшими на ярмарку въ Бокеръ, будто они встрѣтили въ пустынѣ по дорогѣ на Томбукту одного европейца, примѣты котораго сходны съ внѣшностью нашего дорогаго Тартарена... Господь да сохранитъ его намъ на мног³е годы!"

   Прочитавши это, тарасконецъ покраснѣлъ, потомъ поблѣднѣлъ; дрожь пробѣжала по его тѣлу. Передъ нимъ вдругъ предсталъ весь Тарасконъ: клубъ, охотники по фуражкамъ, зеленое кресло въ лавкѣ Костекальда, а надъ кресломъ, подобно орлу съ распростертыми крыльями, огромные усы храбраго капитана Бравиды... А онъ... онъ, Тартаренъ, позорно сидитъ тутъ на коврѣ, поджавши подъ себя ноги, какъ какой-нибудь турка, въ то время, какъ его соотечественники воображаютъ, будто онъ избиваетъ кровожадныхъ чудовищъ. Тартарену изъ Тараскона стало невыносимо стыдно и онъ заплакалъ.

   Вдругъ герой воспрянулъ:

   - На львовъ! На львовъ!

   И онъ бросился въ чуланъ, гдѣ подъ слоемъ пыли бездѣйственно валялись складная палатка, аптека, консервы, ящиви съ оруж³емъ...

   Черезъ минуту все это было уже на серединѣ двора. Покончились дни Тартарена-Санхо; налицо оставался только Тартаренъ-Кихотъ.

   Все быстро осмотрѣно; вооружен³е, весь снарядъ, огромные сапоги надѣты; написана короткая записка, которою Байя поручается дружескимъ попечен³ямъ князя; къ запискѣ приложено нѣсколько голубыхъ банковыхъ билетовъ, смоченныхъ слезами... и неустрашимый Тартаренъ мчится въ дилижансѣ по дорогѣ на Блидахъ... Въ опустѣвшемъ домикѣ негритянка растерянно разводитъ руками надъ опрокинутымъ кальяномъ, надъ чалмой, валяющейся рядомъ съ туфлями, надъ всѣми мусульманскими доспѣхами Сиди Тартри, безпорядочно разбросанными подъ фигурнымъ навѣсомъ веранды...

  

  

   По пыльному алжирскому шоссе катился грузный дилижансъ, по старинному обитый толстымъ, вылинявшимъ отъ времени голубымъ сукномъ, съ огромными жесткими помпонами въ углахъ стежки. Тартаренъ усѣлся, какъ могъ, въ углу кареты. Въ ожидан³и вдохнуть въ себя просторъ пустынь, по которымъ рыщутъ африванск³е хищные звѣри, нашъ герой вынужденъ былъ довольствоваться пока специфическимъ запахомъ стараго дилижанса, странною смѣсью всевозможныхъ запаховъ отъ людей, лошадей, сьѣстныхъ припасовъ, кожи чемодановъ и гнилой соломы. И народъ въ каретѣ былъ всяк³й: монахъ-траппистъ, купецъ жидъ, двѣ кокотки, догоняющ³я свой полкъ - трет³й гусарск³й, фотографъ изъ Орлеансвилля. Но какъ ни разнообразно и интересно было такое общество, нашъ тарасконецъ не расположенъ былъ вступать въ разговоры и сидѣлъ, мрачно задумавшись, заложивши руки за перевязи своего вооружен³я и уставивши штуцера между колѣнами. Его спѣшный отъѣздъ, темные глаза Байи, перспектива грозныхъ опасностей охоты,- все это волновало его умъ и сердце, а тутъ еще этотъ старый европейск³й дилижансъ своимъ патр³архальнымъ видомъ смутно напоминалъ о Тарасконѣ, о давно прошедшемъ, о дняхъ молодости, поѣздкахъ по окрестностямъ города, о веселыхъ обѣдахъ на берегу Роны.

   Смерклось, наступила ночь. Кондукторъ зажегъ фонари. Дилижансъ катился, жалобно поскрипывая заржавленными рессорами, лошади отбивали ногами частую дробь по дрянному шоссе; погромыхивали бубенцы. Отъ времени до времени съ импер³ала кареты раздавался грохотъ желѣза. Это встряхивалось боевое снаряжен³е смѣлаго охотника. Въ течен³е нѣсколькихъ минутъ Тартаренъ видѣлъ еще, сквозь дремоту, забавныя фигуры сосѣдей, то мѣрно кивающихъ головами въ тактъ качки экипажа, то подпрыгивающихъ на толчкахъ; потомъ его глаза закрылись, мысли спутались и только въ ушахъ раздавался неясный гулъ колесъ и старческое покряхтыван³е тяжелаго дилижанса.

   Вдругъ какой-то таинственный голосъ, хриплый и шамкающ³й, назвалъ тарасконца по имени:

   - Господинъ Тартаренъ! Господинъ Тартаренъ!

   - Что нужно? Кто зоветъ меня?

   - Я, господинъ Тартаренъ... Вы меня не узнаете?... Я старый дилижансъ, возивш³й двадцать лѣтъ тому назадъ пассажировъ изъ Тараскона въ Нимъ... Сколько разъ возилъ я и васъ, и вашихъ друзей, когда вы отправлялись охотиться по фуражкамъ къ Жонкьеру или къ Бельгару... Сначала я было не призналъ васъ,- ишь вы нарядились туркой, да и пополнѣли таки. Ну, а какъ вы только захрапѣли, тутъ уже не могло быть сомнѣн³я, я сразу узналъ васъ.

   - Ладно, ладно! - проговорилъ Тартаренъ съ досадой, потомъ смягчился и добавилъ:- Васъ-то, старина, какъ сюда занесло?

   - Ахъ, дорогой мой господинъ Тартаренъ, не по доброй волѣ занесло меня сюда, могу васъ завѣрить. Какъ только прошла тамъ желѣзная дорога, такъ сейчасъ же и порѣшили, что я уже никуда не гожусь, и отправили меня въ Африку... Да и не меня одного! Почти всѣ французск³е дилижансы подверглись административной высылкѣ. Признали насъ слишкомъ реакц³онными и закабалили въ эту каторгу... Тамъ у васъ во Франц³и это зовется алжирскими желѣзными дорогами.

   Тяжко вздохнулъ старый дилижансъ и продолжалъ:

   - Ахъ, господинъ Тартаренъ, какъ грустно теперь вспомнить о нашемъ миломъ Тарасконѣ! Хорошее было тогда времячко, время моей молодости! Любо было посмотрѣть на меня, чисто-начисто вымытаго каждое утро, протертаго масломъ, съ блестящими фонарями! Любо было послушать, какъ почтарь весело пощелкиваетъ бичомъ! Выйдетъ, бывало, кондукторъ въ расшитой галуномъ фуражкѣ, съ рожкомъ на перевязи, вспрыгнетъ на свое сидѣнье и крикнетъ: "Пошелъ! пошелъ!" Подхватитъ меня четверикъ, звонко гремятъ бубенцы, трубитъ рожокъ, на улицѣ открываются окна и весь Тарасконъ съ гордостью любуется на дилижансъ, несущ³йся по большой королевской дорогѣ. А дорога-то_г господинъ Тартаренъ! Широкая, столбовая, хорошо содержанная. По обѣ стороны симметрически расположены маленьк³я кучки щебенки, справа и слѣва мелькаютъ виноградники, оливковыя деревья. Черезъ каждые двадцать шаговъ трактиры, каждыя пять минутъ остановки. И что за милые, хорош³е люди были мои пассажиры! Мэры и священники ѣхали въ Нимъ представиться префекту или епископу, фабриканты и торговцы тафтой, школьники, спѣшащ³е на каникулы, добрые земледѣльцы въ расшитыхъ блузахъ, а на импер³алѣ - вы, господа охотники по фуражкамъ, всегда так³е веселые, и каждый изъ васъ распѣваетъ, бывало, свою пѣсенку на возвратномъ пути, послѣ удачной охоты! А теперь, Господи Боже мой, что только дѣлается! Что за народъ я катаю! Нехристей какихъ-то, невѣдомо откуда набѣжавшихъ сюда и всячески грязнящихъ меня, шершавыхъ негровъ. бедуиновъ, какихъ-то разбойниковъ, всевозможныхъ проходимцевъ, оборванныхъ переселенцевъ, коптящихъ меня своими трубками. И весь этотъ людъ говоритъ на такихъ языкахъ, что самъ чортъ ихъ не разберетъ. И ко всему этому вы сами видите, какъ со мною обходятся: ни меня вымоютъ когда, ни меня вычистятъ. Да чего ужь тамъ, - сала въ колеса жалѣютъ. Вмѣсто добрыхъ, крупныхъ и степенныхъ лошадей, запрягаютъ маленькихъ арабскихъ лошаденокъ, бѣшеныхъ какихъ-то; только онѣ и знаютъ, что бьются да кусаются, да прыгаютъ, какъ козы, ломаютъ ваги и рвутъ постромки. Ай, ай, ай!... Вотъ оно! Вотъ опять начинается истор³я! Ну, да и дороги же здѣсь! Тутъ-то пока еще сносно, такъ какъ близко начальство; а дальше... тамъ и дорогъ совсѣмъ нѣтъ никакихъ. Кати себѣ, какъ знаешь, по горамъ, да по доламъ, да по зарослямъ карличковой пальмы и мастиковаго дерева. Даже станц³й нѣтъ настоящихъ; останавливаемся гдѣ и когда вздумается кондуктору, то на одной фермѣ, то на другой. Иногда этотъ молодчикъ заставляетъ меня дѣлать крюкъ въ нѣсколько километровъ, чтобы заѣхать къ пр³ятелю выпить. А потомъ и катай-валяй во всѣ ноги, чтобы наверстать потерянное время. Солнце печетъ, раскаленная пыль жжется! Пошелъ-катай! Зацѣпили, вотъ-вотъ опрокинемся. Пошелъ, погоняй сильнѣй! Рѣченка тутъ, въ бродъ пошелъ, вплавь. Дѣла имъ нѣтъ, что вымочишься, простудишься, утонешь, пожалуй. Пошелъ, пошелъ!... Каково это въ мои-то годы, при моихъ-то ревматизмахъ! А пр³ѣхали, отпрягутъ тебя и бросятъ на всю ночь середи двора какого-нибудь дряннаго каравансарая на вѣтру и холодѣ. Шакалы и г³ены шатаются кругомъ и обнюхиваютъ мои ящики; разные бродяги забираются ночевать въ мой кузовъ. Вотъ каково мое житье, дорогой мой господинъ Тартаренъ; и въ такой-то мукѣ мученической мнѣ приходится доживать свой вѣкъ до того дня, когда упаду я гдѣ-нибудь на дорогѣ, да уже и не поднимусь, и арабы растащатъ меня на щепки варить свое басурманское кушанье.

   - Блидахъ! Блидахъ! - возгласилъ кондукторъ, отворяя дверцу.

  

  

   Сквозь потускнѣвш³я отъ времени стекла Тартаренъ увидалъ площадь хорошенькаго уѣзднаго городка, обсаженную апельсинными деревьями и окруженную аркадами; середи площади въ утреннемъ туманѣ маршировали и продѣлывали свои учебныя эволюц³и маленьк³е, точно игрушечные, солдатики. Въ кофейняхъ открывали окна; въ углу площади виднѣлся овощный рынокъ. Все это было очень мило, но львами здѣсь даже не пахло.

   - На югъ!... Дальше на югъ! - пробормоталъ Тартаренъ, отодвигаясь отъ окна въ свой уголъ.

   Въ эту минуту дверца отворилась. Въ нее ворвались волны свѣжаго воздуха и внесли съ собой ароматъ цвѣтущихъ апельсиновъ, а съ нимъ вм&#