Доде Альфонс - Необычайные приключения Тартарена из Тараскона

я съ ночнымъ холодомъ, туманами, росой, онъ каждый вечеръ выходилъ въ садъ и пребывалъ тамъ до десяти-одиннадцати часовъ, съ ружьемъ въ рукахъ, притаившись за боабабомъ, какъ бы поджидая звѣря.

   Наконецъ, во все время, пока звѣринецъ Митена пробылъ въ Тарасконѣ, охотники по фуражкамъ, засидѣвш³еся у Костекальда, проходя черезъ площадь, видали въ сумракѣ ночи, какъ какой-то таинственный человѣкъ прохаживался взадъ и впередъ позади балагана. То былъ Тартаренъ: онъ пр³учался безтрепетно слышать рычан³е и ревъ льва въ ночной темнотѣ.

  

  

   Пока Тартаренъ такимъ образомъ подготовлялся въ опасной экспедиц³и, вниман³е Тараскона было сосредоточено на немъ. Всѣ друг³е интересы отошли на задн³й планъ. Охота по фуражкамъ кое-какъ влачила жалкое существован³е; романсы были почти забыты. Въ аптевѣ Безюке давно уже не открывалось фортеп³ано; на немъ, поднявши кверху ножки, сохли шпанск³я мухи. Все какъ бы замерло въ ожидан³и отъѣзда Тартарена. За то надо было видѣть его успѣхи въ гостиныхъ. Его всюду приглашали наперерывъ, его заманивали, отбивали другъ у друга, похищали, перехватывали на дорогѣ. Дамы только о томъ и мечтали, какъ бы добиться чести пройтись подъ руку съ Тартареномъ по звѣринцу и тамъ, передъ клѣткою льва, разспросить его объ охотѣ за этими страшными звѣрями, узнать отъ него самого, куда надо цѣлить, во сколькихъ шагахъ стрѣлять, часто ли бываютъ несчастные случаи и т. под.

   Тартаренъ разсказывалъ и объяснялъ все, что угодно. Онъ прочелъ Жюля Жерара и такъ превосходно зналъ всѣ подробности охоты за львами, какъ будто самъ бывалъ на ней несчетное число разъ. Его разсказы отличались необыкновенною увлекательностью. Въ особенности же любепытно было его послушать послѣ обѣда у предсѣдателя суда Ладвеза или у храбраго капитана Бравиды, отставнаго начальника гарнизонной швальни, когда подавался кофе. Стулья тѣснились въ одному концу стола и Тартаренъ принимался повѣствовать о своихъ будущихъ охотахъ.

   Опершись на столъ и склонившись головою къ чашкѣ душистаго мокко, нашъ герой взволнованнымъ голосомъ разсказывалъ обо всѣхъ опасностяхъ, ожидающихъ его среди африканскихъ пустынь. Онъ говорилъ о томъ, какъ въ темную, безлунную ночь приходится сторожить звѣря; онъ живо описывалъ страшныя болота, убивающ³я своими м³азмами, рѣки, отравленныя падающими въ нихъ листьями олеандровъ, горные снѣга и зной тропическаго солнца, массы скорп³оновъ и тучи саранчи; онъ знакомилъ слушателей съ образомъ жизни и повадками громадныхъ африканскихъ львовъ, давалъ ясное понят³е о ихъ необычайной силѣ и кровожадности. Увлеченный собственнымъ повѣствован³емъ, онъ вскакивалъ изъ-за стола, дѣлалъ прыжокъ на середину залы, изображая въ лицахъ льва и подражая его страшному голосу... вдругъ выстрѣлъ нарѣзнаго карабина: пафъ! пафъ!... свистъ разрывной пули - фшшь!... Тартаренъ жестикулируетъ, рычитъ, реветъ, опрокидываетъ стулья...

   Лица слушателей блѣдны. Мужчины переглядываются, значительно покачивая головами; дамы закрываютъ глаза и слегка вскрикиваютъ; старики воинственно потрясаютъ своими палками. Изъ сосѣдней комнаты несутся вопли рано заснувшихъ дѣтей, въ ужасѣ вскакивающихъ съ постелей отъ львинаго рыкан³я и выстрѣловъ смѣлаго охотника.

   Тартаренъ необыкновенно живо разсказывалъ, а уѣзжать... пока лишь только собирался.

  

  

   Думалъ ли онъ, на самомъ дѣлѣ ѣхать? Вотъ вопросъ, на который б³ографъ Тартарена не въ состоян³и отвѣтить съ полною достовѣрностью. Несомнѣнно одно, что звѣринецъ Митена уѣхалъ изъ Тараскона; съ тѣхъ поръ црошло три мѣсяца, а охотникъ за львами не трогался съ мѣста. Весьма возможно, впрочемъ, что наивный герой, подъ вл³ян³емъ миража, совершенно искренно воображалъ, будто побывалъ уже въ Африкѣ. Быть-можетъ, отъ постояннаго повторен³я разсказовъ о будущихъ охотахъ ему самому эти охоты представлялись уже чѣмъ то пережитымъ въ дѣйствительности, подобно тому, какъ онъ воображалъ, что приказывалъ поднять консульск³й флагъ въ Шанхаѣ и отражалъ набѣги татаръ.

   На бѣду, тарасконцы не поддались наэтотъ разъдѣйств³ю миража. Когда, по прошеств³и трехъ мѣсяцевъ, въ городѣ замѣтили, что сборы въ путь нисколько не подвигаются впередъ, между обывателями начался ропотъ.

   - Повторен³е истор³и съ поѣздкою въ Шанхай! - сказалъ, улыбаясь, Костекальдъ.

   Въ городѣ подхватили слова оружейника; вѣра въ Тартарена была подорвана. Всѣхъ безпощаднѣе оказались наиболѣе довѣрчивые и трусливые,- люди, подобные Безюке, котораго крупная блоха способна была обратить въ бѣгство. Въ клубѣ, на гуляньѣ, въ обществѣ эти господа подходили къ Тартарену и съ ехидною улыбкой спрашивали:

   - Такъ какъ же, когда выѣзжаете?

   Въ лавкѣ Костекальда Тартаренъ утратилъ всяк³й авторитетъ; охотники по фуражкамъ перестали признавать его главенство. Дѣло дошло и до эпиграммъ. Предсѣдатель суда Ладвезъ, пописывавш³й иногда стишки въ минуты досуга, сочинилъ на мѣстномъ провансальскомъ нарѣч³и шутливую пѣсенку, имѣвшую большой успѣхъ. Въ ней говорилось о нѣкоемъ великомъ охотникѣ, по фамил³и Жерве, страшное ружье котораго должно было истребить всѣхъ до единаго львовъ въ Африкѣ. Съ сожалѣн³ю, это проклятое ружье имѣло очень скверную особенность: его постоянно заряжали, а оно никогда не стрѣляло,- on le chargeait toujours, il ne partait jamais: "Il ne partait jamais",- понимаете ехидный намекъ?...

  

   Lou fûsioù de mestre Gervaï

   Toujou lou cargon, toujou lou cargon.

   Lou fûsioù de mestre Gervaï

   Toujou lou cargon, part jamaï.

  

   Пѣлось это, конечно, издали, такъ какъ у Тартарена были "двойные мускулы", но, все-таки, пѣлось... а давно ли, кажется... О, непостоянство тарасконскихъ обывателей!

   Велик³й мужъ дѣлалъ видъ, что ничего не замѣчаетъ, ничего не слышитъ и не понимаетъ. На самомъ же дѣлѣ эта ядовитая шутка огорчала его до глубины души; онъ сознавалъ, что Тарасконъ ускользаетъ изъ его рукъ, и это причиняло ему тяжелыя страдан³я. Несмотря на страдан³я и огорчен³я, Тартаренъ по-прежнему улыбался и продолжалъ вести свою мирную жизнь, какъ ни въ чемъ не бывало. Только изрѣдка онъ не выдерживалъ роли; маска беззаботнаго добродуш³я спадала съ его лица и, вмѣсто смѣха, на немъ явно видны были негодован³е и печаль.

   Такъ, разъ маленьк³е савойяры пѣли подъ его окномъ: Lou fûsioù de mestre Gervaï; голоса негодныхъ ребятишекъ достигли до ушей бѣднаго великаго человѣка, подбривавшаго въ то время бороду. Тартаренъ носилъ бороду, но когда она уже слишкомъ разросталась, онъ подстригалъ ее и подбривалъ на щекахъ.

   Вотъ тутъ-то окно распахнулось, въ немъ появился Тартаренъ въ одной сорочкѣ, съ головой, повязанной платкомъ, съ намыленною бородой, и, потрясая бритвой, крикнулъ громовымъ голосомъ:

   - На шпагахъ, господа, на шпагахъ не угодно ли?... Только не на шпилькахъ!...

   Прекрасныя слова, достойныя быть занесенными на страницы истор³и; одно лишь жаль, что они были обращены къ маленькимъ карапузикамъ, кое-какъ чистившимъ сапоги прохожимъ и рѣшительно неспособнымъ еще держать въ рукахъ шпаги.

  

  

   Среди всеобщей измѣны одно только военное сослов³е осталось вѣрнымъ Тартарену. Храбрый капитанъ Бравида, отставной начальникъ гарнизонной швальни, продолжалъ относиться въ нему съ прежнимъ уважен³емъ: "Онъ молодчина!" - упорно, несмотря ни на что, повторялъ доблестный воинъ, и уже, конечно, его мнѣн³е имѣло неизмѣримо болѣе вѣса, чѣмъ слова какого нибудь аптекаря Безюке. Во все время капитанъ ни разу не намекнулъ на поѣздку въ Африку; но когда говоръ объ этомъ принялъ крайне непр³ятное направлен³е, онъ рѣшился заговорить.

   Несчастный Тартаревъ сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ одинъ, погруженный въ невеселыя думы. Огворилась дверь и вошелъ капитанъ,- важенъ, торжествененъ, застегнутъ по уши, въ черныхъ перчатвахъ.

   - Тартаренъ,- проговорилъ онъ тономъ, не допускавшимъ возражен³я,- Тартаренъ, надо ѣхать!

   Онъ стоялъ въ темномъ четыреугольникѣ двери, строг³й и непреклонный, какъ долгъ. Капитанъ сказалъ только три слова: "Тартаренъ, надо ѣхать!" - и Тартаренъ понялъ. Онъ поднялся съ кресла, блѣдный, какъ полотно_; грустнымъ, нѣжнымъ взоромъ обвелъ свой хорошеньк³й кабинетъ, уютный, теплый, свѣтлый, свое покойное кресло, полки съ книгами, бѣлыя занавѣски на окнахъ, за которыми такъ привѣтливо шепталась листва его садика, потомъ подошелъ въ капитану, крѣпко пожалъ ему руку и со слезами въ голосѣ, хотя и не безъ стоической твердости, проговорилъ:

   - Я поѣду, Бравида!

   И онъ сдержалъ слово, только... не тотчасъ же. Надо же было приготовить все необходимое для дальняго путешеств³я и для опасной охоты.

   Цервымъ дѣломъ онъ заказалъ два чемодана изъ толстой кожи съ мѣдными дощечуами на крышкахъ, на которыхъ была вырѣзана надпись:

  

  

  

   Исполнен³е заказа заняло немало времени. Таставену онъ заказалъ великолѣпный альбомъ для записыван³я путевыхъ впечатлѣн³й; охота - охотой, но, вѣдь, нельзя же путешествовать и уже ни о чемъ не думать, кромѣ охоты. Затѣмъ онъ выписалъ изъ Марсели приличный запасъ питательныхъ консервовъ, пемиканъ въ плиткахъ для бульона, палатку - tente-abri, новой конструкц³и, раскладывающуюся и складывающуюся въ одну минуту, охотничьи сапоги, два зонтика, ватеръ-пруфъ, син³я очки съ боковыми сѣтками. Кромѣ того, аптекарь Безюке составилъ для него походную аптечку.

   Бѣдный, бѣдный Тартаренъ! Все это онъ дѣлалъ и припасалъ не для себя, а единственно ради того, чтобы всякими предосторожностями и самимъ заботливымъ вниман³емъ успокоить Тартарена-Санхо, ни на минуту не перестававшаго злобствовать и бушевать съ тѣхъ поръ, какъ отъѣздъ былъ окончательно рѣшенъ.

  

  

   Наконецъ, насталъ торжественный, приснопамятный день. Съ разсвѣта весь Тарасконъ былъ на ногахъ. Авиньонская улица и охрестности домика съ боабабомъ были заиружены народомъ. Любопытные тѣснились у оконъ, на крышахъ домовъ, влѣзали на деревья. Тутъ были лодочники съ Рони, носильщики, мальчишки, торговцы и рабоч³е, дамы мѣстнаго общества, швеи, ткачихи тафты, члены клуба,- словомъ, весь городъ. Да не одинъ только городъ: съ той стороны рѣки пришли жители Бокера, собрались изъ округи огородники, пр³ѣхали винодѣлы на своихъ сытыхъ мулахъ, разукрашенныхъ лентами; толпы пѣшаго и коннаго народа, шумъ, говоръ, звонъ бубенцовъ, ярк³е наряды. Всѣ спѣшили, толкались, тѣснились передъ домомъ Тартарена посмотрѣть, какъ милѣйш³й г. Тартаренъ поѣдетъ убивать львовъ въ Туречину къ туркѣ.

   Алжиръ, Африка, Грец³я, Перс³я, Турц³я,- все это представляется тарасконцамъ какою-то невѣдомою, баснословною страной и носитъ одно назван³е Туречины, гдѣ живетъ турка (Teurs).

   Въ толпѣ съ озабоченнымъ видомъ и гордою осанкой сновали взадъ и впередъ охотники по фуражкамъ, сознававш³е, что и на нихъ отражается нѣкоторый лучъ славы, готовый обвить своимъ ореоломъ голову ихъ предводителя.

   Передъ домомъ стояли двѣ больш³я телѣги. Въ отворявшуюся отъ времени до времени калитку можно было видѣть нѣсколькихъ человѣкъ, важно прохаживавшихся по саду. Носильщики вытаскивали изъ дома чемоданы, ящики, мѣшки и укладывали ихъ на подводы. При появлен³и каждаго тюка въ толпѣ пробѣгалъ трепетъ, слышались назван³я выносимыхъ предметовъ: "Это походная палатка... А вотъ консервы... аптека... ящикъ съ оруж³емъ... другой..." Охотники по фуражкамъ давали нужныя разъяснен³я.

   Вдругъ около десяти часовъ толпа усиленно заволновалась. Калитка растворилась настежь.

   - Самъ, самъ идетъ! - послышались возгласы.

   Да, это былъ онъ самъ.

   Когда онъ показался на порогѣ, двойной крикъ недоумѣн³я огласилъ улицу.

   - Турка!

   - Въ очкахъ!

   Отправляясь въ Алжиръ, Тартаренъ счелъ дѣйствительно нужнымъ облечься въ алжирск³й костюмъ. Бѣлыя, широк³я панталоны пузырями, куртка съ металлическими пуговицами въ обтяжку, необычайной ширины красный поясъ, открытая шея, бритая голова, а на головѣ громадная красная феска съ длиннѣйшею синею кистью. При этомъ по тяжелому штуцеру на каждомъ плечѣ, огромный охотнич³й ножъ за поясемъ, патронташъ на животѣ поверхъ пояса, сбоку револьверъ въ кожаномъ чехлѣ. Въ такомъ убранствѣ предсталъ онъ передъ изумленною толпой... Виноватъ, я забылъ очки: невиданной величины син³я очки до нѣкоторой степени смягчали черезъ-чуръ свирѣпый видъ нашего героя.

   - Да здравствуетъ Тартаренъ!... Vive Tartarin! - вопилъ народъ.

   Знаменитый мужъ улыбнулся; раскланяться онъ не могъ,- ружья мѣшали. Къ тому же, онъ зналъ теперь цѣну популярности; быть можетъ, въ глубинѣ души онъ проклиналъ своихъ безжалостныхъ соотечественниковъ, вынуждавшихъ его ѣхать, чортъ знаетъ куда и чортъ знаетъ зачѣмъ, покинуть свой уютный уголъ, бѣленьк³й домикъ, любимый садикъ. Только онъ никому и виду не показалъ.

   Спокойный и гордый, хотя и блѣдный немного, онъ вышелъ на улицу, осмотрѣлъ подводы, все ли хорошо уложено, и твердымъ шагомъ пошелъ къ желѣзнодорожной станц³и, даже не оглянувшись на домикъ съ боабабомъ. За нимъ шелъ храбрый капитанъ гарнизонной швальни, предсѣдатель суда Ладвезъ, оружейникъ Koстекальдъ и всѣ охотники по фуражкамъ; потомъ ѣхали подводы, за ними народъ.

   У вокзала его встрѣтилъ начальникъ станц³и, старый алжирецъ тридцатаго года, и крѣпко, горячо пожалъ ему руку. Курьерск³й поѣздъ изъ Парижа въ Марсель еще не приходилъ. Тартаренъ съ ближайшими спутниками вошелъ въ вокзалъ. Начальникъ станц³и приказалъ запереть двери во избѣжан³е давки на платформѣ.

   Минутъ пятнадцать Тартаренъ прохаживался по залѣ, окруженный охотниками по фуражкамъ. Онъ говорилъ о своемъ путешеств³и, о предстоящей охотѣ, обѣщалъ присылать львиныя шкуры. На нихъ записывались, какъ на кадриль царицы бала.

   Благодушно спокойный, подобно Сократу въ роковую минуту послѣдняго прощанья съ учениками, смѣлый путешественникъ каждому умѣлъ сказать доброе слово; онъ бесѣдовалъ просто, задушевно, какъ бы желая оставить за собою впечатлѣн³е тихой грусти и сожалѣн³й. У охотниковъ по фуражкамъ выступали слезы на глазахъ; въ душѣ иныхъ, Ладвеза, напримѣръ, и аитекаря Безюке, шевельнулось чувство раскаян³я. Кое-кто плакалъ, отвернувшись въ уголъ; а съ улицы неслись клики народа:

   - Да здравствуетъ Тартаренъ!

   Но вотъ прозвонилъ колокольчикъ, глухо прогремѣлъ поѣздъ, раздался свистъ локомотива.

   - Кому въ Марсель, пожалуйте въ вагоны!

   - Прощай, Тартаренъ!... Прощайте! Adieu, Tartarin!...

   - Прощайте... всѣ прощайте! - проговорилъ велик³й человѣкъ, въ лицѣ храбраго капитана Бравиды послѣднимъ лобзан³емъ простился съ милымъ его сердцу Taраскономъ и быстро направился въ вагону, биткомъ набитому парижанами, которые чуть не померли со страху при видѣ этого необыкновеннатъ человѣка, съ голови до ногъ вооруженнаго штуцерами, револьверами и ножами.

  

  

   1 декабря 186* года, въ полдень, при яркомъ, веселомъ свѣтѣ зимняго провансальскаго солнца, изумленвне марсельцы увидали выходящаго изъ дебаркадера желѣзной дороги турку, да такого турку, какого никто еще не видывалъ; а ужь ихъ ли мало бываетъ въ Марсели! Нужно ли говорить, что пр³ѣзж³й турка былъ никто иной, какъ Тартаренъ, знаменитый Тартаренъ изъ Тараскона! Сопровождаемый своими чемоданами, ящиками съ оруж³емь, аптекой, консервами, онъ направился въ гавани на пристань пароходной компан³и Туашъ, откуда пакетботъ Зуавъ долженъ былъ отвезти его за море.

   Еще не опомнивш³йся отъ восторженныхъ проводовъ тарасконцевь, опьяненный блескомъ неба и морскимъ воздухомъ, Тартаренъ, весь с³яющ³й, прохаживался съ ружьями на плечахъ и не могъ глазъ оторвать отъ чудной гавани Марсели, которую онъ видѣлъ въ первый разъ въ жизни. Все окружающее казалось ему волшебнымъ сномъ, да и самъ онъ себѣ представлялся морякомъ Синбадомъ, зашедшимъ въ одинъ изъ сказочныхъ городовъ Тысячи одной ночи. Передъ нимъ тѣснился цѣлый лѣсъ мачтъ и рей, развѣвались флаги всѣхъ нац³й; суда всѣхъ воэможныхъ величинъ и формъ толпились у набережныхъ, едва оставляя кое-гдѣ клочокъ блестящей воды. Кругомъ крики и говоръ на всѣхъ язывахъ м³ра. Суета, непонятная брань, смѣхъ, цѣлый полкъ таможенныхъ, тысячи носильщиковъ, подводъ и лошадей. А тамъ, дальше, магазины, лавки, прокопченные бараки, въ которыхъ матросы варили свой обѣдъ, продавцы трубокъ, обезьянъ и попугаевъ, торговцы канатами, паруснымъ полотномъ, всякимъ старьемъ, начиная съ мѣдныхъ пушекъ и огромнихъ золоченыхъ фонарей и кончая ржавыми блоками, ломаными якорями и подзорными трубами временъ Жана Барта и Дюгей-Труэна. Груды всевозможныхъ товаровъ: шелкъ и каменный уголь, яруса бревенъ и свинца въ чушкахъ, шерсть, хлопокъ, сахаръ, сукно, бочки спирта, сахарный тростникъ. На хлѣбной пристани разгружаются, сортируются и развозятся милл³оны пудовъ золотистаго зерна. А еще дальше доки съ поваленными на бокъ огромными кораблями, съ которыхъ соскабливаютъ приставш³е къ нимъ водоросли, оглушительный стукъ топоровъ и молотовъ, запахъ кипящей смолы... Иногда между мачтами выдавалась прогалина и глазамъ Тартарена представлялся входъ въ гавань. Онъ видѣлъ, какъ приходили и отходили суда: щеголеватый англ³йск³й фрегатъ направляется въ Мальту подъ командой чопорныхъ офицеровъ въ желтыхъ перчаткахъ; большой марсельск³й бригъ тяжело отваливаетъ среди невообразимаго крика и ругательствъ; на его рубкѣ толстый капитанъ въ сюртукѣ и шелковой шляпѣ отдаетъ команду по-провансальски. Одни корабли быстро на всѣхъ парусахъ убѣгали въ синюю даль моря, друг³е тихо и осторожно подходили къ порту, словно вынырнувши изъ этой невѣдомой дали, залитой лучами солнца. И надъ всѣмъ этимъ нескончаемый шумъ и гамъ, грохоть колесъ, крики матросовъ, пѣсни, свистки пароходовъ, бой барабановъ и звуки трубъ, несущ³еся съ форта St.-Jean, звонъ на церковныхъ колокольняхъ. Дыханье морскаго вѣтра подхватываетъ всѣ эти звуки, весь шумъ людской суеты, подхватываетъ ихъ, уродуетъ во что-то невообразимое, смѣшиваетъ съ своимъ собственнымъ голосомъ и превращаетъ въ какую-то дикую, гранд³озную мелод³ю, зовущую, манящую въ безпредѣльную даль,- туда, куда она сама несется, въ просторъ широкаго моря, къ чужимъ берегамъ.

   Подъ звуки этой дивной мелод³и неустрашимый Тартаренъ изъ Тараскона вступилъ на кораблъ и отплылъ въ страну львовъ.

  

  

   Я бы желалъ быть живописцемъ, любезный читатель,- желалъ бы быть великимъ живописцемъ,- чтобъ изобразить на картинѣ различныя положен³я, которыя принимала красная феска Тартарена въ течен³е трехъ дней его переѣзда изъ Франц³и въ Алжиръ. Я показалъ бы вамъ ее, при отходѣ пакетбота Зуавъ, на палубѣ, во всемъ ея велич³и, осѣняющею геройскую голову тарасконца. Потомъ изобразилъ бы ее при выходѣ въ море, хогда начало "покачивать",- я показалъ бы ее трепещущею, изумленною и какъ бы уже предчувствующею нѣчто недоброе. Затѣмъ, по мѣрѣ удален³я отъ берега, я передалъ бы вамъ, какъ, въ попыткахъ противустоять разыгравшимся волнамъ, красная феска тревожно топырилась на головѣ смѣлаго путника, какъ ея синяя кисть отчаянно билась подъ напоромъ крѣпчавшаго вѣтра. Положен³е четвертое: шесть часовъ вечера, въ виду Корсиканскаго берега, несчастная феска склоняется надъ сѣткой у борта и безпомощно заглядываетъ въ пучины морск³я. Наконецъ, пятое и послѣднее положен³е: нѣчто измятое, безформенное и жалкое лежитъ комомъ въ маленькой каютѣ, похожей на ящикъ коммода,- все та же гордая красная феска, но уже надвинутая на уши и ничѣмъ не отличающаяся отъ самаго обыкновеннаго ночнаго колпака, прикрывающаго блѣдное лицо, искаженное страдан³ями.

   Ахъ, если бы тарасконцы могли видѣть, въ какомъ несчастномъ положен³и лежалъ ихъ герой въ этомъ комнодномъ ящикѣ, если бы они слышали его жалобные, прерывающ³еся стоны,- какъ бы раскаялись они въ томъ, что заставили храбраго Тартарена ѣхать за море. Правдивость историка вынуждаетъ меня сказать, что бѣдный турка былъ необыкновенно жалокъ. Застигнутый врасплохъ злодѣйкою морскою болѣзнью, несчастный не догадался даже снять свой алжирск³й поясъ и освободиться отъ своего арсенала. Огромная рукоятка охотничьяго ножа немилосердно давила ему грудь, револьверъ увѣчилъ бокъ; а тутъ еще, какъ бы совсѣмъ уже доконать его, не перестаетъ бушевать и ругаться Тартаренъ-Санхо.

   - По дѣломъ тебѣ, сумасшедш³й!... Говорилъ я тебѣ, предупреждалъ,- такъ нѣтъ, хочу, ишь, видѣть Африку!.. Вотъ тебѣ Африка!... Что, хороша твоя Африка?

   Къ довершен³ю всѣхъ непр³ятностей, изъ общей каюты доносились до несчастнаго веселые голоса другихъ пассажировъ, ихъ смѣхъ, пѣн³е, звонъ посуды. На Зуавѣ собралось, точно на зло, многочисленное и очень веселое общество; тутъ былд офицеры алжирскихъ полковъ, дамы марсельскаго Аль-касара, пѣвицы и актеры, богатый мусульманинъ, возвращающ³йся изъ Мекки, какой-то албанск³й князь, не перестававш³й кутить и играть въ карты. Никто изъ нихъ не страдалъ морскою болѣзнью; всѣ только и знали, что попивали шампанское съ тодстымъ весельчакомъ капитаномъ, у котораго одна жена была въ Марсели, а другая въ Алжирѣ. Тартаренъ посылалъ ихъ во всѣмъ чертямъ. Ихъ беззаботная веселость усугубляла его страдан³я.

   Наконецъ, послѣ полудня третьяго дня на палубѣ послышалось необыкновенное движен³е, которое вывело нашего героя изъ его полузабытья. Прозвонилъ колоколъ, забѣгали матросы.

   - Машина, отдай!... Машина, задн³й ходъ!... Машина, впередъ! - кричалъ хриплый голосъ капитана.

   - Машина, стопъ! - Сильный толчокъ, и все смолкло. Пакетботъ тихо и мѣрно покачивался изъ стороны въ сторону. Эта странная тишина привела въ ужасъ Тартарена.

   - Спасите!... Тонемъ!...- завопилъ онъ не своимъ голосомъ,- откуда вдругъ и силы взялись,- вскочилъ съ койки и бросился на палубу во всемъ своемъ вооружен³и.

  

  

   Тонуть никто не думалъ. Пакетботъ остановился, потоку что вошелъ въ гавань, въ прекрасный, глубоководный, но почти совершенно пустынный портъ. Маленьк³е бѣлые домики бѣлаго Алжира, тѣснясь другъ къ другу, сбѣгаютъ съ холма къ морю подъ ярко-синимъ небомъ. Тартаренъ ненного оправился отъ своего страха, залюбовался на пейзажъ и заслушался албанскаго князя, стоявшаго рядомъ съ никъ и называвшаго разные кварталы города: Касбахъ, верхн³й городъ, улицу Бабъ-Ацуна. Очень милый человѣкъ этотъ албанск³й князь, очень благовоспитанный, отлично знакомый съ Алжиромъ и, къ тому же, бойко говоритъ по-арабски. Тартаренъ порѣшилъ сойтись съ нимъ поближе. Вдругъ за сѣтку вдоль борта хватаются снаружи нѣсколько десятковъ черныхъ рукъ. Почти тотчасъ же высовывается шаршавая черная рожа, за ней другая, третья, и не успѣлъ Тартаренъ рта открыть, какъ палуба была захвачена сотней пиратовъ, черныхъ, желтыхъ, оливковыхъ... всѣхъ цвѣтовъ... почти голыхъ, губастыхъ, отвратительныхъ, ужасныхъ.

   Тартаренъ зналъ ихъ, этихъ пиратовъ. Это они, то-есть тѣ самые они, которыхъ онъ такъ долго и такъ напрасно поджидалъ по ночамъ въ Тарасконѣ. Наконецъ-то они явились вооч³ю. Въ первое мгновен³е онъ не могъ пошевелиться отъ изумлен³я. Но когда пираты бросились на багажъ, сорвали прикрывавш³й его брезентъ и принялись за разграблен³е корабля, тогда герой воспрянулъ, выхватилъ свой охотнич³й ножъ и кинулся на разбойниковъ съ крикомъ: "Бей ихъ! Руби!"

   - Ques асо? Что тутъ такое? Что съ вами? - спрашивалъ капитанъ Барбасу, выходя на палабу.

   - А, капитанъ!... Скорѣй, вооружите вашихъ матросовъ...

   - Это для чего же, позвольте увнать?

   - Да развѣ же вы не видите?

   - Ничего я не вижу...

   - Какъ?... А пираты... разбойники...

   Капитанъ Барбасу такъ и обалдѣлъ. Въ эту минуту здоровенный негръ бѣжалъ мимо, унося походную аптеку нашего героя.

   - Стой, злодѣй!... Вотъ я тебя... - заревѣлъ Тартаренъ и бросился за нимъ съ ножомъ въ рукѣ.

   Барбасу словилъ его, такъ сказать, на лету и схватилъ за поясъ.

   - Да перестаньте вы, чортова кукла!... Это не разбойники... Пиратовъ даннымъ-давно нѣтъ. Это носильщики.

   - Носильщики!...

   - Конечно, носильщики,- багажъ вотъ на берегъ доставляютъ. Вложите вашъ тесакъ въ ножны, дайте сюда вашъ билетъ и идите за этимъ негромъ. Онъ честный малый, доставитъ васъ на берегъ и проводить въ гостиницу, если хотите.

   Нѣсколько сконфуженный, Тартаренъ отдалъ билетъ и, слѣдомъ за негромъ, спустился въ лодку, подпрыгивавшую у трапа. Въ ней уже были сложены всѣ его пожитки: чемоданы, ящики съ оруж³емъ, съ консервами, аптека и прочее; а такъ какъ ими была занята вся лодка, то а не приходилось ожидать другихъ пассажировъ. Негръ забрался на ящиви и усѣлся, какъ обезьяна, охвативши руками колѣна; другой негръ взялся за весла. Оба смотрѣли на Тартарена и смѣялись, скаля блестящ³е зубы.

   Знаменитый тарасконецъ стоялъ на кормѣ, не спуская грознаго взгляда съ негровъ и крѣпко сжимая рукоятку своего охотничьяго ножа. Несмотря на увѣрен³я Барбасу, онъ далеко не былъ убѣжденъ въ безобидности этихъ черныхъ, какъ голенище, носильщиковъ, нисколько не похожихъ на добродушныхъ тарасконскихъ носильщиковъ. Черезъ пять минутъ лодка пристала къ набережной, Тартаренъ вышелъ на ту самую варвар³йскую землю, гдѣ триста лѣтъ тому назадъ галерный каторжникъ, Михаилъ Сервантесъ, подъ ударами алжирскихъ бичей обдумывалъ свой чудный романъ, прославивш³й на весь м³ръ имя Донъ-Кихота и обезсмертивш³й автора.

  

  

   О, Сервантесъ Сааверда! Если справедливо вѣрован³е, будто души великихъ людей охотно посѣщаютъ тѣ мѣста, гдѣ онѣ провели часть своей земной жизни, какъ долженъ былъ возликовать твой духъ, когда вступилъ на африканск³й берегъ Тартаренъ изъ Тараскона, этотъ удивительный типъ француза-южанина, воплотивш³й въ себѣ обоихъ героевъ твоей чудной книги, Донъ-Кихота и Санхо-Пансо.

   День былъ жарк³й. На залитой солнцемъ набережной прохаживалось пять или шесть таможенныхъ, нѣсколько алжирцевъ поджидали новостей изъ Франц³и, небольшая кучка арабовъ сидѣла, поджавши ноги и покуривая длинныя трубки, мальт³йск³е матросы вытаскивали сѣти, въ которыхъ прыгали и сверкали серебристою чешуей тысячи сардинокъ. Но едва успѣлъ Тартаренъ ступить на землю, какъ видъ набережной моментально измѣнился. Точно изъ земли повыскакали толпы какихъ-то дикихъ народовъ и бросились на пр³ѣзжаго. Огромные, голые арабы, едва прикрытые шерстяными одѣялами, мавританск³е ребятишки въ лохмотьяхъ, негры, тунисцы, магонцы, мзабиты, трактирные гарсоны въ бѣлыхъ фартукахъ,- всѣ съ крикомъ и воплями хватали его за рукава и панталоны, вырывали другъ у друга его багажъ, одинъ тащилъ консервы, другой аптеку... Въ невообразимой сутолокѣ каждый выкрикивалъ назван³е отеля, одно невѣроятнѣе другаго.

   Оглушенный этимъ гамомъ, несчастный Тартаренъ совсѣмъ растерялся, бѣгалъ, кричалъ, ругался, отмахивался руками, бросался въ догонку за своими пожитками, не зналъ что дѣлать и на какомъ языкѣ говорить съ этими варварами,- и по-французски пробовалъ, и по-провансальски, и, наконецъ, по-латыни, какъ умѣлъ, разумѣется,- все напрасно; никто его не слушалъ.Къ счастью, какой-то человѣкъ, одѣтый въ мундиръ съ желтымъ воротникомъ, вмѣшался въ эту свалку и большою палкой разогналъ оборванцевъ. Это былъ мѣстный полицейск³й. Онъ очень вѣжливо предложилъ Тартарену остановиться въ "Европейской гостиницѣ" и передалъ его со всѣмъ багажомъ тамошнимъ посыльнымъ.

   Съ первыхъ шаговъ въ Алжирѣ Тартаренъ только глазами хлопалъ отъ удивлен³я. Онъ воображалъ увидать восточный городъ. волшебный, сказочный, нѣчто среднее между Константинополемъ и Занзибаромъ, и очутился въ настоящемъ Тарасконѣ. Кофейныя, рестораны, широк³я улицы, четырехъ-этажные дома, маленькая площадь, на которой полковые музыканты разыгрываютъ оффенбаховск³я польки, мужчины сидятъ за столиками, пьютъ пиво и закусываютъ пирожнымъ, дамы въ европейскихъ костюмахъ, нѣсколько кокотокъ и офицеровъ, безчисленное множество офицеровъ. Турки - ни одного, ни одного, кромѣ самого Тартарена. Ему даже стало какъ будто не по себѣ, когда пришлось переходить площадь. Всѣ смотрятъ на него, даже музыканты перестали играть, и оффенбаховская полька оборвалась на какомъ-то ноющемъ бемолѣ.

   Съ ружьями на плечахъ, съ револьверомъ на боку, грозный и величественный, какъ Робинзонъ Крузое Тартаренъ важно прошелъ сквозь толпу любопытныхъ; но силы его оставили, какъ только онъ вошелъ въ гостиницу. Отъѣздъ изъ Тараскона, Марсельск³й портъ, мучительный переѣздъ, албанск³й князь, пираты,- все спуталось и смѣшалось въ его утомленной головѣ. Пришлось его внести въ номеръ, снять съ него оруж³е, раздѣть и уложить въ постель. Кто-то совѣтовалъ даже послать за докторомъ. Но герой нашъ, едва добрался до подушки, захрапѣлъ такъ громко и раскатисто, что хозяинъ гостиницы счелъ врачебную помощь излишнею, и всѣ тихо удалились изъ комнаты.

  

  

   Три часа пробило на городскихъ часахъ, когда Тартаренъ проснулся. Онъ проспалъ весь вечеръ, всю ночь и даже добрую половину слѣдующаго дня; надо и то сказать, что ему-таки изрядно досталось въ предшествовавш³е трое сутокъ. Первое, что пришло въ голову героя, какъ онъ только открылъ глаза, было: "вотъ я и въ странѣ львовъ!" И что же? Не солгу передъ читателемъ, при мысли о львахъ, о томъ, что львы тутъ, близехонько, въ двухъ шагахъ, такъ сказать, подъ бокомъ, и что какъ-никакъ, а придется съ ними лицомъ къ лицу перевѣдаться, бррръ!... морозъ такъ и пробѣжалъ по тѣлу, и Тартаренъ съ головой закутался въ одѣяло. Однако, веселый блескъ дня, ярк³е потоки солнечныхъ лучей, заливавшихъ комнату, живительный морской вѣтерокъ, врывавш³йся въ открытое окно, вкусный завтракъ и бутылка добраго вина быстро вернули ему прежнее геройство.

   - За львами! За львами! - крикнулъ онъ, бодро вскакивая съ постели.

   Онъ составилъ уже такой планъ дѣйств³я: выйти изъ города, не говоря никому ни слова, углубиться въ пустыню, дождаться ночи, засѣсть въ подходящемъ мѣстѣ и въ перваго проходящаго льва - бацъ-бацъ! - поутру вернуться въ гостиницу, принять восторженныя поздравлен³я алжирцевъ и послать телѣжку за убитымъ звѣремъ. Тартаренъ наскоро одѣлся, вооружился всѣми охотничьими доспѣхами, навьючилъ на спину палатку-зонтикъ и вышелъ на улицу. Тамъ, чтобы не возбудить ни въ комъ подозрѣн³я относительно своихъ намѣрен³й, онъ никого не сталъ спрашивать про дорогу, а повернулъ направо, прошелъ до конца аркадъ Бабъ-Ацуна, изъ-подъ которыхъ, точно пауки изъ темныхъ угловъ, выглядывали изъ своихъ лавокъ алжирск³е жиды, прошелъ мимо театра, миновалъ предмѣстье и зашагалъ по пыльной дорогѣ, ведущей на Мустафу.

   Дорога была сплошь запружена оинибусами, ф³акрами, шарабанами, войсковыми фургонами, возами сѣна, отрядами африканскихъ стрѣлковъ, вереницами крошечныхъ осликовъ, негритянками, продающими лепешки, обозами эльзасскихъ переселенцевъ, солдатами въ красныхъ плащахъ. Все это двигалось, пестрѣло, шумѣло, пѣло, въ трубы трубило подъ непроглядными облаками пыли, между двумя рядами дрянныхъ бараковъ, грязныхъ кабаковъ, биткомъ набитыхъ солдатами, вонючихъ лавчонокъ мясниковъ и живодеровъ.

   "Вотъ такъ Востокъ!... Нечего сказать, хорошъ Востокъ! Эка врутъ-то про него!" ^- раздумывалъ Тартаренъ. Правда, тутъ уже попадался кое-гдѣ турка, только и турки было безъ сравнен³я меньше, чѣмъ въ Марсели.

   И вдругъ верблюдъ... настоящ³й, великолѣпный верблюдъ выступаетъ съ важно вытянутою шеей, точно индѣйск³й пѣтухъ. У нашего героя даже сердце замерло: если уже стали встрѣчаться верблюды, - стало быть, недалеко и львы. И на самомъ дѣлѣ, черезъ нѣсколько минутъ показалась цѣлая компан³я охотниковъ за львами.

   - Ахъ, канальи! - ворчалъ герой Тараскона, пропуская ихъ мимо себя.- Вотъ канальи-то! Ходить на льва толпой, да еще съ собаками!

   Тартаренъ никакъ не могъ себѣ представить, что въ Алжирѣ можно за чѣмъ-нибудь охотиться, помимо львовъ. А, между тѣмъ, встрѣтивш³еся ему охотники выглядѣли добродушнѣйшими купцами, покончившими свои торговыя дѣла; да и самый способъ охоты за львами съ собаками и съ ягдташами черезъ плечо показался настолько страннымъ тарасконцу, что онъ рѣшился заговорить съ однимъ изъ этихъ господъ.

   - Можно поздравить, охота была удачна?

   - Такъ себѣ, недурна,- отвѣтилъ охотникъ, съ недоумѣн³емъ оглядывая солидное вооружен³е тарасконскаго воина.

   - Убили?

   - Конечно... и порядочно-таки... вотъ посмотрите,- и алжирск³й охотникъ указалъ на ягдташъ, набитый кроликами и бекасами.

   - Какъ? Вы ихъ въ ягдташъ?

   - А то куда же?

   - Такъ, стало быть... совсѣмь маленьк³е...

   - Да всяк³е, и маленьк³е, и больш³е...

   И охотникъ быстро зашагалъ догонять товарищей. Тартаренъ такъ и остался въ недоумѣн³и. Но послѣ минутнаго раздумья онъ порѣшилъ:

   - Э, просто шутникъ какой-то... ничего они ровно не убили,- и пошелъ своею дорогой.

   Строен³я стали рѣдѣть, рѣже встрѣчались и прохож³е. Наступали сумерки. Тартаренъ шелъ еще съ полчаса и, наконецъ, остановился. Была уже ночь, темная, безлунная ночь подъ небомъ, усѣяннымъ звѣздами. На дорогѣ ни души. Несмотря на это, нашъ герой разсудилъ, что львы, все-таки, не дилижансы и по большимъ дорогамъ не ходятъ. Онъ пустился въ сторону полемъ. На каждомъ шагу канавы, терновникъ, как³е-то кусты. Онъ все шелъ впередъ, потомъ вдругъ остановился.

   - А, тутъ львомъ пахнетъ,- проговорилъ онъ, обнюхнвая воздухъ.

  

  

   Кругомъ была дикая пустыня, заросшая странными растен³ями Востока, похожими на злыхъ, ощетинившихся звѣрей. При неясномъ блескѣ звѣздъ отъ нихъ ложились во всѣ стороны как³я-то фантастическ³я тѣни. Справа виднѣлась сумрачная масса горы,- Атласа, быть можетъ! Слѣва доносился шумъ невидимаго моря. Настоящая пустыня, истинное раздолье для хищныхъ звѣрей.

   Тартаренъ положилъ одно ружье передъ собою, другое вэялъ въ обѣ руки, сталъ на одно колѣно и началъ ждать. Прождалъ часъ, прождалъ два... ничего! Тогда онъ припомнилъ изъ прочитанныхъ имъ разсказовъ знаменитыхъ истребителей львовъ, что они всегда брали съ собой на охоту маленькаго козленка, привязывали его въ нѣсколькихъ шагахъ и дергали веревочкой за ногу, чтобы заставить кричать. За неимѣн³емъ козленка, нашъ тарасконецъ попробовалъ самъ поблеять по козлиному: мя-а-а!... мя-а-а!...- сперва потихоньку; въ глубинѣ души онъ, все-таки, побаивался, какъ бы левъ и вправду не услыхалъ его. Потомъ, видя, что на его голосъ никто не идетъ, онъ заблеялъ погромче: ме-е-е!... ме-е-е!...- не дѣйствуетъ. Тогда, выведенный изъ терпѣн³я, онъ заревѣлъ уже во весь голосъ: мя!... мя!... мя!...- да такъ громко, что ему могъ бы позавидовать и быкъ средней величины.

   Вдругъ передъ нимъ точно изъ земли выросло что-то такое черное, огромное. Онъ замолкъ. А то огромное нагибалось, нюхало землю, подпрыгивало, быстро исчезало въ темнотѣ и опять появлялось. Не оставалось никакого сомнѣн³я въ томъ, что это левъ. Можно было ясно различить его четыре лапы, почти всю фигуру и больш³е, блестящ³е въ темнотѣ глаза. Тартаренъ приложился, спустилъ курокъ, другой... Бацъ!... бацъ!... Готово. Прыжокъ назадъ - и охотникъ замеръ на мѣстѣ съ обнаженнымъ охотничьимъ ножомъ въ рукѣ. Страшный вой раздался въ отвѣтъ на выстрѣлы Тартарена.

   - Ловко угодилъ! - крикнулъ храбрый тарасконецъ, готовый встрѣтить звѣря ударомъ ножа.

   Выстрѣлъ дѣйствительно угодилъ ловко, и звѣрь скрылся, продолжая выть. Но охотникъ не тронулся съ мѣста; онъ ждалъ самку... какъ описано въ книгахъ. Къ сожалѣн³ю, самка не пришла. Прождавши еще часа два, Тартаренъ почувствовалъ порядочную усталость. Земля была сыра, ночная свѣжесть и морской вѣтерокъ давали себя чувствовать.

   - Теперь можно и соснуть до утра,- разсудилъ охотникъ и, во избѣжан³е ревматизма, принялся за раскладыван³е своей ручной палатки.

   Только тутъ вышелъ неожиданный казусъ: палатка оказалась такъ хитро устроенной, такъ хитро, что разложить ее не было никакой возможности. Какъ онъ не бился, какъ ни кряхтѣлъ, ничего не выходило и палатка не раскрывалась. Так³е зонты иногда попадаются, что, какъ на смѣхъ, въ сильный дождь-то ни за что ихъ и не раскроешь. Измученный Тартаренъ бросилъ палатку на землю и улегся на нее, ругаясь самою отборною провансальскою бранью.

   Тра-ля-ля... Тра-ля-ля-ля!...

   - Quès асо? Что такое? - проговорилъ Тартаренъ съпросонья.

   Въ казармѣ Мустафы трубили зорю. Охотникъ за львами протиралъ глаза въ крайнемъ недоумѣн³и. Гдѣ онъ? Гдѣ вчерашняя дикая пустыня? Знаете ли, читатель, гдѣ онъ былъ? На грядахъ артишокъ, между грядами цвѣтной капусты съ одной стороны и свеклы - съ другой. Его пустыня была засажена овощами. А тутъ же близехонько, на зеленыхъ холмахъ верхней Мустафы, бѣлѣли хорошеньк³я алжирск³я виллы, облитыя розовымъ свѣтомъ наступающаго утра,- ни дать, ни взять окрестности Марсели съ ихъ хорошенькими дачками. Мирный и со всѣмъ буржуазный видъ огородовъ до крайности удивилъ и разсердилъ нашего бѣднаго героя.

   - Съ ума, должно быть, сошли эти люди,- разсуждалъ онъ самъ съ собою,- нашли гдѣ сажать артишоки, когда тутъ львы бродятъ! Вѣдь, не во снѣ же мнѣ все приснилось... Левъ былъ здѣсь... вотъ и явное доказательство.

   Явнымъ доказательствомъ служили кровавые слѣды убѣжавшаго звѣря. Съ благоразумною осторожностью, держа наготовѣ револьверъ, неустрашимый Тартаренъ направился по слѣдамъ и вышелъ на небольшой участокъ земли, засѣянный овсомъ. Овесъ помятъ, лужа крови, а въ лужѣ крови съ широкою раной въ головѣ лежитъ растянувшись... Угадайте, кто лежитъ?

   - Левъ, разумѣется!

   Нѣтъ, не левъ,- оселъ, одинъ изъ тѣхъ маленькихъ осликовъ, что въ Алжирѣ зовутъ буррико (а у насъ, въ Росс³и, зовутъ ишаками).

  

  

   Въ первую минуту, при видѣ своей несчастной жертвы, Тартаренъ страшно разозлился. Да и было съ чего: стрѣлялъ льва - убилъ ишака! Но жалость быстро смѣнила собою чувство досады. Бѣдный ишачекъ былъ такой хорошеньк³й, такая у него добродушная мордочка. Кожа была еще теплая, бока судорожно вздрагивали отъ прерывающагося дыхан³я. Тартаренъ опустился на колѣна и попробовалъ остановить кровь своимъ алжирскимъ поясомъ. Велик³й человѣкъ ухаживаетъ за маленькимъ осликомъ. Можетъ ли быть что-нибудь трогательнѣе такой картины? И осликъ, въ которомъ чуть теплилась послѣдняя иск