Чарская Лидия Алексеевна - Сестра Марина

, одной неутомимой жаждой отстоять у злостной, алчной, безобразной старухи возможно большее количество жертв.

  

   - Нюта, милая, выйди на минутку. Тебя ждет сюрприз.

   - Сюрприз?

   - Ну да, сюрприз... В коридоре.

   И, бросив вскользь одну из своих лукаво-шаловливых улыбок, Катя Розанова исчезает мгновенно, словно проваливается сквозь пол.

   Эта Катя Розанова настоящее сокровище для холерного барака. Это -"красное солнышко", как прозвал ее сам сумрачный Аврельский. Лучи ее милой улыбки, ее жизнерадостно улыбающееся личико не изменяют ей даже в самые трудные минуты жизни.

   Глядя в это милое, свежее детское личико, легче как-то переносить мучительнейшие из человеческих страданий, легче, кажется, умирать на этих маленьких, нежных ручках, так ласково, заботливо гладящих всклокоченные волосы одичавших от болей больных.

   Она кажется ангелом, слетевшим в тьму страданий, эта прелестная, розовая, белокурая девочка с блестящим взором васильковых глаз.

   - Розанова, что ж вы? Ушла и пропала. Где горячие мешки с овсом? Ах, ты, Господи, умерли вы, что ли?

   Голос Клементьевой срывается от негодования, цыганские глаза готовы съесть Катю.

   Руки у нее заняты, она сейчас только сделала подкожное вспрыскивание извивающемуся, как угорь, в приступах муки мальчику-разносчику и ждет припарок.

   - Сейчас, сейчас, несу!

   Звонкий голосок Розочки звучит как колокольчик. Милая девочка кажется волшебной феей, слетевшей в барак. И безобразный колпак-предохранитель заразы - и бесформенный халат, пропитанныи дезинфекцией, не безобразят ее.

   - Несу! Несу!

   - Бог знает, что такое! На целый час провалились! Давайте!

   И сестра Клементьева грубо вырывает из рук смущенной Розочки припарку с овсом. Около работает Юматова. Она только что обложила горячими мешками и бутылками привезенную десять минут тому назад девушку, очевидно из прислуги, и вместе с доктором Ярменко хлопочет над нею

   Девушка, полная, здоровая, с избытком сил и энергии, кричит пронзительно и громко на всю палату каждые три минуты:

   - Ой, ой, матушки, смертушка моя пришла! Доктор-батюшка, сестрица-матушка!.. Ой, не могу! Моченьки нет, помираю, батюшка, ой, помираю!

   - Тише, милая, тише; всех больных перепугаешь. Господь с тобою, не умрешь. У тебя еще слава Богу...

   Она наклоняется к девушке, делает быстро вспрыскивание, приказывает подоспевшей сиделке Аннушке готовить ванну и идет дальше к Нюте.

   На руках Нюты пожилая женщина, худая, изможденная, с почерневшим лицом и закатившимися от муки страданий глазами. Подле ее кровати стоит Аврельский. Лицо его хмуро, сосредоточенно, губы что-то нервно жуют. Он держит руку больной, слушает пульс. Больная не кричит, но стонет. Не то свист, не то стон срывается с ее губ, быстро холодеют конечности, холодеют, несмотря на то, что Нюта, вооруженная фланелью, обливаясь потом, оттирает их.

   Еще хрип, еще стон, и все стихло...

   - Кончено, - говорит Аврельский, - здесь нечего больше делать! Протелефонируйте санитарам, сестра.

   И выпускает похолодевшую руку умершей.

   Нюта, как в полусне, повинуется ему.

   - Опять смерть, еще и еще! Господи, за что это?- проносится в загоревшемся мозгу девушки. - Зачем столько скорби в мире? Зачем она, Нюта, бессильна помочь так, как бы хотелось ей? Зачем она так ничтожна, так бессильна и слаба? Так ужасно слаба!

   Машинально, привычными, быстрыми шагами направляется Нюта к крошечной комнатке в коридоре, где помещается телефон.

   На сердце больно, тоскливо.

   За сегодняшнее утро умерло уже четверо. Опять санитары, черный фургон, гробы... Ужасно, ужасно!

   - Сестрица Нюта! Вы ли это?-неожиданно раздается над уныло склоненной головой Вербиной знакомый голос.

   - Ах, Кручинин!.. Коля! Вы здесь! Каким образом?

   Нюта останавливается, как вкопанная, и глядит, узнавая и не узнавая его в одно и то же время. Он, действительно изменился за лето. Возмужал, загорел, отросла бородка, в лице наметилась новая черточка-энергии, упорства, затаенной силы. Форменный докторский сюртук - он не в халате - тоже немало изменяет его.

   - Ах, да, с производством вас! - вспоминает Нюта и жмет руку молодому врачу.

   - Спасибо! А я к вам... Летом на эпидемии у нас в губернии практиковался, теперь прикомандировали к вам. Будем вместе работать с нынешнего дня... Рады?

   - Ах, Господи, рада, конечно! - помимо воли срывается с ее губ.

   Действительно, она рада этой встрече, так рада, что и сама удивляется себе. Этот молодой, симпатичный доктор, с его энергичным, открытым и смелым лицом, кажется ей таким близким, родным, братом единственным и любимым. И странным кажется то, что она так мало и редко сравнительно вспоминала его за лето. А сейчас! Кажется, нет человека ближе ей этого милого, энергичного Коли, с задумчивой лаской смотрящего ей в лицо.

   Сладко замирает проснувшееся сердце румянец заливает ей .щеки. Но вслед затем бледнеет Нюта, вспоминается цель прихода сюда в коридор: телефон, черный фургон смерти, санитары.

   - Ах, Коля, Коля! Зачем столько горя на земле?- шепчет она побелевшими от волнения губами. - Зачем?

   - Затем, что в радости и счастье люди забывают правду или угнетают друг друга. Люди враждуют между собой. Страх за жизнь - лучшее очищение. Боязнь грядущего горя возвращает к правде и чистоте,-убежденно звучит над головой Нюты молодой голос.

   - Сестра Вербина, в барак! Новую партию больных привезли!.. Скорее!.. Самых "тяжелых" привезли, скорее, скорее!..

   Запыхавшаяся Аннушка вылетает в коридор.

   - Скорее, сестрица! Вас просят...

   Вот оно! Начинается опять чужая мука, бессилие помочь... Смерть и опять смерть, - и вихрь мыслей кружится в голове Нюты.

   - Вот что, Коля! Поговорите по телефону, надо санитаров вызвать, покойницкий фургон. Поскорее, голубчик, а я бегу, простите.

   И наскоро бросив эту фразу молодому врачу; Нюта исчезает за дверьми палаты.

   -Кто, это?

   Что-то знакомое и вместе с тем чужое мелькает Нюте в этом почерневшем лице с судорожно сведенными от невыразимых мук чертами, в этих маленьких глазках, теперь дико расширенных с остановившимися зрачками.

   Больного крючит и подбрасывает каждую минуту в ужасных приступах недуга. Сведенные изогнутые пальцы, точно когти огромной птицы, судорожно зацепляют и царапают ногтями простыню. Дикий вой, в котором нет ничего человеческого, оглашает палату.

   Это воет не живой человек, это воет сам торжествующий, расходившийся в своем рьяном веселье страшный недуг.

   Жутко, страшно смотреть на этого больного, на его сведенные руки и ноги, на всклокоченную голову обезумевшего, вследствие непосильной физической муки, человека, на его блуждающие с дико вытаращенными зрачками, глаза.

   Кто он? Нюта не знает, не может догадаться, припомнить. Но лицо это ей не совсем неведомо и чуждо, нет.

   Подбежавшая Розочка выкрикивает неожиданно:

   - Да ведь эта Дементий Карпов! Наш служитель бывший! Помните?

   Так вот это кто!..

   В сердце Нюты врывается мгновенный сумбур. Какой-то вихрь, знойный и жгучий, кружит ее мысли, голову, все ее существо.

   "Дементий Карпов, ее враг, заставивший пережить столько невыразимых страданий"

   Что-то больно сжимает грудь, волна быстро сменяемых и самых разнородных ощущений разливается по ней, по всему духовному существу Нюты.

   Она быстро обводит глазами маленькую группу сестер, окруживших только что доставленную новую дюжину больных мужчин и женщин, и останавливает их на Бельской.

   - Сестрица, голубушка, поручите этого больного мне.

   - Полно, Нюточка! Сегодня с ночи у тебя шестеро "тяжелых" перебывало! Смотри, ты едва держишься на ногах, отдохни хоть чуточку. Пусть сестра Коно...

   - Нет, нет! - не дав договорить "старшей", прерывает ее молящим голосом Нюта. - Позвольте мне, поручите мне.

   Лучистые глаза Бельской на минуту задерживаются на побледневшем лице Нюты, таком возбужденном и просящем. Она машет рукой:

   - Бог с тобою, детка! Делай, как хочешь! Только себя-то береги, береги себя... Господ с тобою.

   Нюта уже не слышит окончания фразы.

   - Аннушка, ванну, - командует она, - самую горячую, как только можно терпеть... 35®- 36® градусов... Поскорее...

   Она сама делает ванну, сама окружает горячими припарками не перестававшего ни на минуту стонать и кричать Дементия, помогает служителям перенести его обратно в постель.

   Ее движения уверенны, смелы. Несокрушимой энергией веет теперь от всей ее, словно выросшей, фигурки. Она делает вспрыскивание, вливает больному сквозь конвульсивно сжатые зубы лекарство и, машинально опустившись на колени подле его кровати, ждет действия врачебных средств.

   Припадок возобновляется с прежней силой. Она с настойчивым упорством повторяет свои приемы, - припарки, вспрыскивания, вливает насильно в рот капли.

   Ярменко, заметивший издали энергичную, исступленную борьбу этой молоденькой девушки с жестоким врагом, подходит к койке Дементия и долго глядит в его почерневшее лицо.

   Низко наклоняется к его искаженному лицу и Нюта.

   - Дмитрий Иванович, скажите, выживет он?- срывающимся голосом спрашивает она.

   - Вряд ли! Разве вы не видите этого лица?

   О, Нюта видит, видит отлично, лучше, нежели кто-либо другой, но смутная надежда все еще живет, в ее сердце. А может быть, а вдруг ей, Нюте Вербиной, удастся путем усиленных забот, энергии, ухаживаний и лечения воскресить Дементия, отнять его у подступающей к нему, уже дико торжествующей смерти?

   Ах, если бы могло это случиться! Ей это необходимо, Нюте, как воздух, как хлеб. Если умрет Дементий, унесет с собою свою темную, нераскаявшуюся душу, она не найдет себе ни минуты покоя, она будет думать, что недостаточно энергично отстаивала его, что не сделала всего для его спасения...

   Нет, нет! Она будет бороться, сколько хватит сил, с ужасной, жестокой холерой.

   Быстро, как один взмах чьих-то невидимых крыльев, прошел день, наступил вечер, ночь с ее темным покровом, ночь отдыха для всего мира, ночь усиленной работы здесь, в бараке, для докторов и сестер.

   Дементий затих. Его дикий стон не нарушал безмолвие ночи, но еще страшнее кажется его лицо, застывшее в своем мертвенном покое с вытаращенными глазами. Боли, судороги ног, все прекратилось вместе с другими характерными признаками жестокого недуга, но лицо его, багрово-красное, с надувшимися жилами, пугает Нюту.

   - Коля Кручинин! - позвала она проходившего своего друга.:-Что это? Вы не видите, Коля!

   - Да, скверно, - и молодой врач назвал мудреное латинское название болезни. - Надо... - он объяснил, что надо было делать. И Нюта с прежним рвением принялась за работу.

   К утру багровое лицо побледнело, дыхание стало ровнее и глубже. Сведенные недугом черты больного снова выпрямились.

   Дементий впервые вздохнул глубоко и, сознательно взглянув на озабоченно склоненное над ним лицо девушки, попросил пить.

   - Спасен, отходила-таки! Боже мой, какое счастье! - и слезы обожгли загоревшиеся глаза Нюты.

   - Чудо, да и только! Да вы просто волшебница, сестра Вербина! Подняла-таки, можно смело сказать, со смертного, одра, - услышала Нюта за своими плечами голос доктора Аврельского.

   - Или святая, - тихо, чуть слышно, прибавил другой голос, задушевно-мягкий и такой родной Нюте.

   И Николай Кручинин, знавший еще в дни его пребывания в тифозном бараке историю Дементия, восторженными глазами смотрел на милую девушку, сумевшую вырвать у смерти своего злейшего врага.

  

  

   Все быстрее и быстрее проносилось время. Среди хлопот, в пылу рабочей горячки, незаметно мелькали часы, дни, целые недели. Листья в саду совсем опали, устилая пестрым ковром дорожки и куртины.

   Осень входила все больше и больше в свои права. Студеные утренники покрывали лужи на улицах легким налетом ломкого, как бы стеклянного льда. В холерном бараке топили печи и чугунки, расставленные по коридору и в палатах.

   Ждали уменьшение эпидемии с первыми холодными днями. Но пока она все еще свирепствовала, не прекращаясь. Правда, не так часто уже наезжал черный фургон за умершими, не так часто попадались больные с мучительно выраженной формой болезни; чаще уводили служителя и сиделки в дезинфекционную и карантинную палаты выздоравливавших, нежели увозились в длинных деревянных гробах-ящиках трупы погибших.

   Зато новое несчастие караулило сестер - от одного из больных заразилась Кононова.

   Это был какой-то ужасный вихрь, случайный и страшный, по своей всесокрушающей силе. Еще утром гудящий, всем хорошо знакомый бас доброй толстухи гремел по палате, и она, с необыкновенным для ее тучной фигуры проворством, носилась от одной койки к другой, а в полдень она уже лежала с почерневшим, вытянувшимся лицом, сведенным судорогой. невыразимого страдания, корчась от боли и силясь удержать мучительные стоны, рвавшиеся из груди.

   Запрокинув голову, стиснув зубы, осунувшаяся в какие-нибудь два-три часа до неузнаваемости, сестра "просвирня" с редким терпением переносила мучительные операции вспрыскивания в истерзанное и без того уже недугом тело.

   Ее окружил почти весь имевшийся состав докторов и сестер. Были приняты все меры к ее спасению, но на этот раз обычное завидное здоровье Кононовой сыграло злую шутку над этой крепкой, сильной, словно из камня вылитой, женщиной.

   Сильная натура не победила смерти.

   Последние минуты ее были ужасны.

   С почерневшим лицом, с подернутыми неживою пленкой глазами, закатившимися глубоко в орбитах, Кононова молила надорвано и глухо между нестерпимыми приступами страданий:

   - Помолитесь обо мне, сестрички... руку мне подайте... кому не противно... обнимите меня...

   - Кому не противно? О, Господи!-и всегда все переживающая особенно глубоко и чутко, впечатлительная Нюта рванулась к умирающей, обвила ее шею и прижалась последним поцелуем к ее губам.

   - Сестра Вербина! Что вы?!

   Чьи-то сильные руки охватили Нюту и почти грубо отбросили от постели умирающей. Вокруг нее теснились побледневшие лица, побелевшие губы шептали ей:

   - Безумие какое! Вы заразиться могли!

   - Зато она счастлива, видя, что ею не брезгуют, ее любят, - произнесла в ответ трепещущая Нюта и тихонько указала присутствующим на лицо умирающей.

   По этому лицу промелькнуло что-то похожее на улыбку удовлетворения.

   И запекшиеся темные губы не то прошептали, не то вздохнули:

   - Спасибо!

   И с этим "спасибо" улетела из измученного тела окрыленная душа.

   Кононовой, сестры-просвирни, не стало.

  

   - Ну, кому надо письма, писать, либо послушать чтение хочется, вот она - я.

   И Розочка, светлая и ясная по своем обыкновению,как майское утро, ворвалась сверкающим солнечным лучом в изолятор, где находились выздоравливающие больные.

   Сейчас только эта самая Розочка рыдала до исступления на панихиде по Кононовой, совершенной в бараке в присутствии Ольги, Павловны, ее помощницы и всех сестер. Все, свободные от дежурств в амбулаториях и бараках сестры, приняв всевозможные предохранительно дезинфекционные средства, окурив себя формалином, пришли воздать последний долг умершей. Потом Кононову увезли те же санитары в их черном фургоне на заразное кладбище и от веселой доброй толстухи, кроме воспоминаний, не осталось ничего...

   -Вот она - я! Говорите, что кому, надо,

   Не успела еще Розочка со свойственной ей живостью порхнуть на кресло, как ее окружили со всех сторон.

   Худой, высокой девушке из мелких модисток хотелось послушать о происшествиях, описанных в "Листке", хмурому продавцу яблок Степану-написать письмо в деревню, девочке Тане остричь ногти на правой руке (левую Таня с грехом пополам обкромсала своими силами). И всех по возможности удовлетворяла девочка-сестра.

   . Она писала письмо Степановой семье в деревню, стригла ногти Тане, читала газету Саше -портнихе, делала все то, что просили y нее выздоравливающие и карантинные затворники.

   Но вот к ней подошел Дементий.

   - Сестра-матушка, сделайте Божескую милость, дозвольте попросить, сестрицу Вербину сюда позвать.

   - Нюточку? Зачем тебе надо ее, Дементий?

   - Да уж надо, не перечьте, соблаговолите позвать, сестрица....

   Худое, ставшее неузнаваемым после болезни, лицо бывшего служителя имело теперь какое-то странное, необычайное для, него, выражение. Казалось, какое-то твердое, непоколебимое решение застыло в этом желтом, страшном от худобы, лице.

   Розочка взглянула в это лицо, важное сваей значительностью, и побежала за Нютой.

   -Иди скорее! Тебя Дементий в изолятор зовет!

   Нюта поспешила в карантинное отделение, предварительно окурив себя струей формалинового газа, ради предостережения от заразы выздоравливавших больных.

   Едва ее миниатюрная фигурка в широком длинном халате и в полотняном колпаке-шапочке, покрывавшем голову, появилась на пороге карантинной, как Дементий, пошатываясь от слабости, встал со своего места и, сделав два-три шага, тяжело рухнул к ногам Нюты, бессвязно лепеча:

   - Сестрица, родименькая, голубушка, святая! Прости ты меня, окаянного, за все давнишнее, зимнее... Христом Богом прости!.. Господь покарал меня за мой грех... Муки лютые принял за него, а ты, голубка чистая, белая, за все мое зло меня же отходила, вынянчила... Все я узнал, от больных узнал, от доктора Кручинина, его благородия... Сказал мне нынче: "Молись за сестру Вербину, Дементий, кабы не она - лежать бы тебе на холерном кладбище..." Спасительница моя! Святая, чистая душа, чем мне отплатила? Прости ты меня, Христа ради, как Господа Бога тебя прошу, земно кланяюсь тебе, ангел чистый Господень.

   И он зарыдал, обвивая цепкими, дрожащими руками ноги Нюты.

   Его большое, худое тело вздрагивало и тряслось, слезы градом катились по его желтому лицу.

   - Господь с вами, Дементий, голубчик! Не плачьте, успокойтесь. Вам худо, воды хотите? Я же простила, простила давно!

   Худенькая рука Нюты любовно, ласково гладила седые жидкие волосы этого, как дитя рыдавшего у ног ее, человека. Она силилась поднять его на ноги успокоить, как умела и могла.

   - Простила? - залитое слезами, желтое, худое лицо с робкой мольбой поднялось к Нюте.

   - Ну, конечно, давно, голубчик!

   - А если так, если так, сестрица, - стремительно поднявшись на ноги, произнес Дементий и, отыскав глазами образ, осенил себя истовым широким крестом, - если так, Богом истинным клянусь тебе, сестрица, водки отныне в рот не брать, зарок даю и на деньги не зариться боле. Водка и деньги погубили меня было, проклятые. Пущай же отныне отгоню я их от себя; спасибо еще раз, сердечное спасибо, сестрица, Ангел Божий!

   И грубая, заскорузлая, исхудалая за болезнь, рука сжала тонкие пальчики Нюты, а горячие губы Дементия стремительно прижались к этой руке...

  

   - Господи! Ноябрь на дворе снова... А как недавно еще, подумаешь, мы сидели вечером на скамье-качалке и слушали "Демона"? Горели звезды на небе, тонул в полумраке сад и неслась чудная ария певца. Господи, как давно это было, ужасно давно!

   И Розочка заломила свои тоненькие ручки над головою.

   Кручинин и Ярменко вышли покурить в коридор, Нюта, Катя и Елена Юматова, только что покончив с укладкою больных, на ночь (к счастью, в эти сутки не наблюдалось опасных), вышли тоже из спертой; атмосферы палат подышать свежим воздухом.

   - А теперь, сколько событий за короткое время!- с новой силой подхватила Катя, Грустно зазвучал ее обычно звонкий голосок.

   - Горячка работы, вечное дрожание за человеческую жизнь, постоянный страх и эта смерть, сегодняшняя смерть, Кононихи нашей. Господи! Не верится как-то! Такая сильная здоровая, веселая, и умерла. Кто-нибудь другой - не так странно, но она, она...

   Катя замолкла на минуту и снова заговорила тем же грустным голосом,

   - Опять придет зима, утихнет эпидемия, и мы вернемся туда, - мотнула она головкой по направлению большого белого здания общины по ту сторону сада.- Господи! Как подумаешь только, я три-четыре месяца не слышала музыки. А Кононова ваша, помните, как любила ее! Леля Юматова сядет за рояль бывало, а Кононова...

   Она не договорила и тихо, жалобно заплакала, прильнув к плечу Елены.

   - Розочка, сестрица Розанова! Ну, уж это не зачем плакать, не зачем, голубушка! Ну, хотите я спою вам, так и быть, Тореадора ! Хотите, спою?

   И доброе, растерянное лицо Ярменко склонилось над Катей.

   - А Клементьихи не боитесь? Она нам пропишет за пение-то, а? - и лукаво улыбнулись сквозь слезы влажные васильковые глаза.

   - Ни-ни, я шепотком! Или вот что. На крыльцо выйдем, еще лучше в сад. Только накиньте платки и марш-маршем. Уж потешу вас нынче, так и быть.

   - Чудесно!

   И через две минуты крошечная группа молодежи выбежала в сад.

   Прохлада и тишь студеной осенней ночи, ласковый свет млечно-серебряной луны и золотые звезды на дальнем небе сразу "настроили" Ярменко на его "певчий" лад, как он тут же с улыбкой заявил сестрам.

   И полилась могучая волна захватывающих звуков. Они вырывались горячо и победно из сильной молодой груди и неслись навстречу ночи, навстречу новым пробуждающимся, радостным дням и робким тихим надеждам.

   Заунывные, печальные песни пел в эту ночь Дмитрий Иванович.

   - Мы точно Кононову отпеваем, - шепнула Елена Нюте.

   А Нюта!

   Она стояла, вся затихшая, странно взволнованная и, не отрываясь, смотрела в пару устремленных на нее, казавшихся загадочными и необычайно красивыми при свете месяца, глаз Кручинина.

   Странное ощущение пробуждалось в душе Нюты. Было сладко, грустно на сердце, а все тело горело как в огне, звон в ушах, шум в голове, и что-то болезненно-тяжелое, придавившее точно камнем все хрупкое существо Нюты.

   - Что это, кажется, я больна! Не может быть... - вихрем пронеслось в ее мыслях, и вдруг острый, режущий приступ боли охватил ее.

   Она дико вскрикнула и, упав на дорожку сада, забилась в конвульсиях, охваченная умопомрачительным приступом болей...

  

   С той самой минуты, как Николай Кручинин принес из сада сведенную судорогамb Нюту и положил ее на койку в палате, все как-то сразу поняли весь ужас действительности.

   Нюта заразилась от умиравшей Кононовой. Нюте грозила верная смерть.

   Как менее суток тому назад вокруг постели Кононовой, так и сейчас у кровати Нюты сосредоточился весь врачебный персонал.

   Как сегодня утром с замиранием сердца смотрели присутствовавшие с последним робким проблеском надежды в лицо Кононовой, так сейчас ночью глядели в лицо Нюты.

   Это лицо чернело и видоизменялось с каждой секундой на виду у всех. Страшные судороги, повторявшиеся с каждым приступом боли, совершенно преображали его. Худенькое тело Нюты корчилось и извивалось в непосильных, жестоких, нечеловеческих муках.

   С ужасом ждали сестры неизбежного конца...

   Доктор Аврельский, бледный как смерть, с лицом, облитым потом, работал подле умирающей. Вспрыскивание за вспрыскиванием, припарки за припарками, горячие ванны, кислоты внутрь - ничто не помогало.

   - Один Бог только может спасти ей, один только Бог! - тяжело вздыхая, сказал Аврельский, беспомощно сжимая руки.

   Николай Кручинин вышел вперед.

   - О, это будет величайшая несправедливость в мире, если она умрет! Поручите мне больную, коллега! - тихо и скорбно сорвалось горячим протестом с его дрогнувших уст.

   -Мой молодой друг! В таких острых, тяжелых случаях заболевания наука бессильна. Мы имеем дело с редким осложнением, - Аврельский назвал латинским термином болезнь.

   - О, Боже, - простонала возле Юматова.

   - Нет, нет! Этого не должно быть! Нюта не умрет! Не должна умереть! - вырвалось из груди Розочки с конвульсивным, рыданием.

   - Молчать, сейчас же молчать!- грозным шепотом произнес Аврельский багрово краснея своим желчным лицом. - Вы можете напугать ее, и она умрет раньше времени!

   И он бережно склонился над корчившейся в судорогах, ничего уже не видевшей и не слышавшей Нютой.

   - Да, надежды нет... - глухо произнес он спустя минуту.

   - Поручите мне больную коллега!

   Голос Николая Кручинина звучит скорее повелительно властно, нежели мольбою. В нем нет просьбы: здесь требование, требование -продиктованное чувством.

   С той самой минуты, как ему рассказали о самоотверженном поступке этой девушки, когда, забыв себя, Нюта спасала его от катастрофы в ночь его горячечного безумия, он полюбил эту девушку, полюбил со всею силою своей честной, благородной натуры и не переставал в разлуке думать о ней. Весь мир, всю свою дальнейшую деятельность, всю свою жизнь он не мог уже представить себе без Нюты. Неотступно стоял перед ним ее светлый образ, ее кроткое, милое личико, ее серьезные, детски-вопрошающие чистые глаза.

   Работать рука об руку с ней, работать для страждущих, отягощенных недугами людей, всю жизнь, - вот о чем мечтал за последние месяцы этот смелый духом и чистый помыслами юноша-врач.

   И теперь надежды его должны рухнуть! Так нелепо, так дико и ненужно, силою призрачного случая, капризом изменчивой судьбы!

   Нюта умирает, он может лишиться ее с минуты на минуту! Скоро, скоро, может быть, сейчас...

   - Нет! Этого быть не может! Сестра Розанова у права! Она должна жить во что бы то ни стало, и она будет жить, будет! - срывается с его губ властным криком, криком борца-воителя, бросающегося в последний бой.

   И опустившись на колени, од склонился над больной, пощупал ее пульс, посмотрел в лицо, глаза, затем, с лихорадочной поспешностью, начал работать.

   Теперь уже не он слушает приказания старшего коллеги, теперь Аврельский повинуется, как мальчик, ему. И не один Аврельский - Ярменко, сестры, сиделки, - все сгруппировалось вокруг него и Нюты.

   Он отдает приказания коротко, резко, как власть имущий. Его слушаются безропотно. Должно быть есть в нем сейчас что-то, в этом юноше, что-то дающее право распоряжаться мудрыми, опытными людьми.

   Нюта плоха. Корчи, судороги, приступы болей повторяются снова.

   - Еще усиленное вспрыскивание, - говорит как бы сам с собою Кручинин, его глаза дико блуждают, и по его бледному, как полотно, лицу катятся градом капли холодного пота.

   - Еще удвоенная доза прививки! - срывается с его уст, а глаза его блуждают, как у безумного.

   - Я не могу разрешить вам этого! - неожиданно желчно закипает Аврельский. - Ее сердце не выдержит, и так мы злоупотребляли больше, чем следует, вспрыскиваниями... Сердце не вынесет, она умрет...

   - Коллега! Она умрет и так... Вы, как опытный старый врач, видите это... Здесь риск бесспорный: или ускоренная смерть - избавление от этих лютых страданий, или шприц с удвоенной порцией спасет ее.

   - Не выдержит сердце! Исход понятен! - упрямо твердит старший врач.

   - Коллега! Александр Александрович! Слушайте, - и голос Кручинина повышается до стона: -эта девушка мне дороже жизни, я не перевесу ее смерти и все же рискую сделать последний, роковой шаг...

   - Как ваш начальник, я вам эта запрещаю!- волнуясь, говорит Аврельский. - Стойте, стойте! Надо выслушать сердце... Безумный! Что вы?!

   - Пока будем возиться с сердцем, она умрет. И прежде нежели кто-либо успевает удержать его руку, Кручинин быстр о наполняет шприц усиленной дозой жидкости,стоявшей тут же в стеклянной колбочке, и погружает его длинную иглу в тело Нюты.

   - Готово! Теперь она будет жить! Должна жить! Его глаза горят, как свечи, ярко, нестерпимо, когда он говорит это и, скрестив руки на груди, глядит в потемневшее лицо больной. Все взоры присутствующих устремляются туда же с затаенной робкой надеждой, с невольным страхом предчувствия конца. Помимо общечеловеческой жалости к каждому страдающему человеку, всем им бесконечно дорога эта девушка сумевшая завоевать за короткое сравнительно время всеобщие симпатии, доверие и любовь. "Лишь бы выдержало сердце, лишь бы,- проносится тревожная мысль в каждой голове...

   - Безумие, безумие! Такой дозы достаточно, чтобы убить вола, а он... да простит ему Бог! - лепечет отрывисто и чуть внятно Аврельский.

   И снова тишина, мучительная, долгая, полная ожидания, трепетного, жгучего, полная болей сердца и мук души.

   Непонятно, сколько времени прошло со времени рокового вспрыскивания. Может быть час, а может и три минуты. Потеряно вполне представление о времени, месте... обо всем.

   Казалось, остановилось время, исчезло место... Все поглотила всепобеждающая, всеобъемлющая пропасть бесконечности ожидания, отчаяния и слабых надежд.

   И вдруг легкий сдавленный шепот Розочки прорезает безмолвие мертвой тишины:

   - Смотрите, смотрите! Она отходит...

   - Смерть!

   - Нет, жизнь, жизнь! Она оживает, наша Нюта! Она оживает!

   И Николай Кручинин бросается снова к больной. Судороги прекратились, скорченное тело выпрямилось, легкая испарина показалась на лице, отражавшем в ту минуту какое-то внутреннее переживание, тревожное, по блаженное. Сгущался и таял кошмар: чьи-то наклоненные фигуры... заботливые, испуганные лица... благословляющие протянутые руки...

   Постепенно лицо больной приняло более спокойное выражение, глаза открылись и мутным, но уже сознательным взором обводят всех...

   Сердце выдержало страшный искус. Нюта спасена...

   Доктор Аврельский протянул руку Кручинину.

   - Мой молодой коллега! Спасибо вам за дикий риск, за безумный пыл, за горячку юности, за все, за все! Я старик, признаться, не осмелился рискнуть так дерзко. Больную сестру спасли вы, исключительно вы, спасибо вам!

   И он горячо обнял взволнованного, потрясенного, но безумно счастливого Николая.

  

   - Я не знаю, чем вам отплатить, Коля, чем, не знаю. Вы спасли мою жизнь!

   - Точно так же, как вы когда-то спасли мою, Нюта.

   - Нет! Это не то! Опасность вашей жизни еще вряд ли была поставлена на карту, тогда как моя... Боже мой, как подумаю, чем вы рисковали тогда! Что было бы, если бы действительно... Ах, Коля, Коля! Какая мужественная, какая сильная живет в вас душа! Никогда не смогу отблагодарить вас, Коля.

   Они стоят оба у большого окна амбулатории. Прием только что кончился, и Нюха перебирает склянки и инструменты.

   Николай Кручинин прошел к ней сюда из общежития, не найдя девушки дома.

   Вот уже месяц, как упразднен холерный барак. Зловещая гостья ушла из города, оставив лишь незначительный хвост за собою - единичные случай, не страшные никому.

   С первыми днями нового года "холерные" сестры вернулись домой, в общину и прежняя, общинная жизнь с ее дежурствами в амбулаториях и в бараках, потекла по невозмутимо ровному руслу Нютиного пути.

   Она разнообразится только в часы посещений Кручинина, забегающего теперь довольно часто в скромную келейку десятого номера.

   И с каждым приходом молодого человека Нюта убеждается все больше и больше, насколько дорог ей этот милый, благородный Коля, как сильно и нежно любит она его...

   И сейчас знакомое радостное чувство точно поет в ее сердце. Слушая мягкий задушевный голос молодого врача, встречая его смелые голубые глаза, Нюта испытывает несказанную тихую радость. Он стоит перед нею такой ясный, честный, открытый, такой сильный и бодрый духом и говорит, глядя ей прямо в глаза:

   - Я не смею принимать вашей благодарности, Нюта, я исполнил только мой долг.. Но если вы уж так великодушны и желаете вознаградить меня во что бы то ни стадо, то отплатите мне уж большой отплатой, Нюта. Прошу вас: вы приписываете мне спасение вас от смерти, и я широко пользуюсь этим и прошу награды: жизнь за жизнь... Отдайте мне вашу жизнь, Нюта, отдайте мне самое себя, будьте моей женой... Не на праздную, беззаботную, светскую жизнь зову я вас за собой, не на веселье и суету праздника жизни... Нет, Нюта, мы оба скромные, маленькие жрецы великого храма человеческого благополучия и должны приложить все наше здоровье, весь наш труд, все наши силы и самую жизнь, да, и самую жизнь для утешения стонов, воплей и мук страдающего человечества. Сплетем же ваши молодые жизни в одну, Нюта, чтобы с удвоенной силой бороться против горя человеческих мук. Да, Нюта! Ты, согласна? Согласна откликнуться на мой призыв? Скажи, ответь!

   Он ждал ее ответа, впиваясь в лицо девушки загоревшимся взглядом.

   - Ну, Нюта, да? Скажите же "да", Нюта!

   Его ласкающий голос вливался ей прямо в сердце. В самую душу смотрели его добрые, любящие глаза.

   Вся зардевшаяся было от счастья, Нюта подняла трепещущие руки, закрыла ими лицо и тихо, жалобно заплакала совсем по-детски.

   - Родная моя! Что с вами? Я обидел вас? - с испугом склонился над вею Кручинин.

   - Ах, Коля, Коля! - сквозь слезы лепетала она.- Нельзя этого, нельзя! Я сестра, крестовая сестра, поймите. Я дала обет перед алтарем, великий обет самоотречения. Вы знаете - я посвященная, крестовая сестра, и стыд мне, стыд будет, если я брошу общину. Что скажут сестры? Как взглянут они на меня? Та же Розочка, эта маленькая волшебница, имеющая право более всех нас быть любимой и затаившая между тем здесь, в этих стенах, свою юную красоту Елена, Ольга Павловна, что скажет сестра Бельская, наш общий ангел-хранитель?.. "Вот, - скажет она, - прилетела, повертелась и опять улетела, вышла замуж и горя ей мало..."

   - Нет! Ты жестоко ошибаешься, дитятко, не то скажет Бельская, совсем не то, - прозвучал неожиданно над головою Нюты знакомый голос,

   Быстро отняв руки от лица, Нюта вспыхнула от смущения, увидев подле знакомую скромную фигурку, и светлые, лучистые глаза.

   - Вот что она скажет тебе, старуха Бельская, моя чистая, милая Нюта. Ступай за ним, дитя, - скажет она, - ступай туда, куда он поведет тебя, моя детка. Туда, откуда слышатся стоны и скорбь страждущих людей. И две свои юные силы, вы сольете в одну сильнейшую и положите ее к ногам страдающего человечества... Одна сила - хорошо, две - лучше... Поддерживая один другого, вы будете смело ступать по избранному вами тернистому пути, и легче вам вдвойне будет бороться, легче пробиваться по терниям вашей нелегкой дороги. Подайте же друг другу руки, дети. Протяни ему твою руку, Нюта, и помни одно: не под одним крестом милосердия, не в стенах общины только ты призвана делать добро, сеять по мощь твою людям, родная моя. И свободная, на воле, за этими белыми стенами, ты принесешь не менее необходимой людям помощи милосердием и трудом... А теперь поцелуй меня, моя Нюта. И ты, сыночек, уж не побрезгуй моим крестьянским поцелуем. По-простецки я, по-мужичьи, любя ее, и тебя полюбила... Не взыщи.

   И она обняла Кручинина, прильнувшего к ее руке жарким, признательным поцелуем.

  

  

   - Ой, ой, ой! Не двигайся пожалуйста, не крути головою, вот немножечко еще тут и прекрасно... А теперь цветы. Ах, ты, Господи, где же цветы? Мушка, Танечка, сестра Двоепольская, Господи Боже мой! Да вы на коробке сидите, ну, вот... еще здесь надо пришпилить. Теперь уж совсем хорошо. Ну, скажите мне теперь по совести, ну, не красавица она, нынче, наша Нюта?

   И, закончив сложную работу - прическу головы невесты, Катя Розанова отходит назад и, наклонив набок голову, с чувством полного удовлетворения любуется Нютой.

   В своем белом скромном подвенечном платье (подарок жениха), в длинной тюлевой фате-вуали, с венком флер-д'оранжа на белокурой головке, Нюта в самом деле прелестна. Прелестна не только молодостью, свежестью, веющей от всего ее существа, а и тем особенным выражением сосредоточенной серьезности, которое не покидало ее весь день.

   Сегодня день ее свадьбы и вместе с тем отъезда ее, Нюты, из общины туда, в далекий, неведомый и глухой край, где свирепствует эпидемия сыпного тифа и куда спешат они с Николаем приложить свои руки, силы, знания и труд. Там они нужны, необходимы. Их ждут там, обоих.

   Вот почему в две недели срока они справились оба со своими делами, вот почему так "скоропалительна", по выражению доктора Козлова, их не совсем обыкновенная свадьба.

   - Ну, готова, повернись!

   Нюта поворачивается, как кукла, по первому требованию Розочки.

   Она едва ли понимает то, что требуется от нее, она глубоко взволнована, потрясена, но не только потому, что настал такой торжественный день ее жизни. Ее свадьба - это лишь ступень к новой борьбе, к новой деятельности на общее благо, неукротимо-кипучей, энергичной до самозабвения.

   Вокруг нее толпятся сестры, громко восторгаясь, любуясь ею. Ее некрасивое личико сегодня почти прекрасно, прекрасно своим одухотворенным выражением готовности на грядущий подвиг. Она почти не слышит суетни предсвадебной сутолоки, озабоченной, милой суетни Розочки, не слышит и тихих наставлений грустной Юматовой, как и что надо отвечать священнику во время венчания.

   - Ах, Кононихи-то нашей нету! Она так Нюту любила. Порадовалась бы за нее наша толстуха! - вспоминает кто-то из сестер.

   - Да!

   Минутное молчание. Точно тихий ангел печали пролетел и задел всех своим темным крылом.

   - Sorella! Sorella! Там il cavaliХre. (кавалер) в коридоре, - врываясь ураганом в комнату, выпаливает Джиованни.

   - Какой cavaliХre? Что ты брешешь?

   - Lo sposo! Signore Kolia! (Жених! сеньор Коля!) - блестя глазами, сообщает Джиованни, и слезы внезапным фонтаном брызжут у него из глаз.

   Он бросается с размаха к Нюте, обнимает ее так, что чуть не сдергивает фату, к великому отчаянию Розочки, и лепечет рыдая:

   - Sorella mia... Sorella Нюта, bene mia... Уедет, увезет signore Kolia sorella mia. А Джиованни останется один. Горе Джиованни!

   - Полно! Полно, мальчик мой! Полно, го