Амфитеатров Александр Валентинович - Грезы и тени

нъ падалъ внизъ головой, и пылающ³е волосы его висѣли, качаемые вихремъ, какъ хвостъ заблудившейся въ небѣ кометы. Онъ падалъ - и смотрѣлъ въ небо, но не для того, чтобы послать послѣднее "прости" обители мира, отнынѣ потерянной для него безъ надежды и возможности прощен³я. Мрачно пробѣгая взоромъ ряды торжествующихъ ангеловъ, онъ еще грозилъ, еще проклиналъ. И - вотъ - въ этихъ свѣтлыхъ рядахъ онъ увидалъ Азраила: того, кому, какъ другу и товарищу, повѣдалъ онъ свою тайну; кто лицемѣрно славословилъ его замыселъ, отдавалъ въ его распоряжен³е свою власть волю, и... предалъ его, вмѣстѣ съ сонмами увлеченныхъ Сатаною и теперь, какъ онъ, проклятыхъ духовъ!

   Увидалъ - и уже не отводилъ взора. Черезъ тысячи тысячъ миль почувствовалъ Азраилъ этотъ взоръ на своемъ лицѣ. Его щеки, поблекли и выцвѣли, сожженныя презрѣн³емъ обманутаго друга. Тщетно хотѣлъ онъ бѣжать; крылья безсильно, какъ подшибленныя, висѣли за его спиной. Онъ старался отвратить лицо и не могъ, оцѣпененный проклят³емъ, которое, безъ словъ, посылали ему полумертвыя очи погибшаго духа. Все ниже и ниже падалъ Сатана - и чѣмъ глубже онъ падалъ, тѣмъ грознѣе становился его страшный взглядъ, тѣмъ блѣднѣе становился его предатель. И только, когда Сатана, умалившись какъ ласточка, исчезъ въ слоѣ надземныхъ облаковъ, Азраилъ осмѣлился поднять свое лицо, бѣлое, какъ эти облака. И румянецъ никогда уже не возвратился на его ланиты...

  

   Сатана упалъ на ту самую гору, гдѣ настигла его первая отрава измѣны. Какъ трупъ, лежалъ онъ на горѣ, изнывая отъ боли, злобы, тоски и страха одиночества. Тогда пришла къ нему Измѣна и поклонилась ему, говоря:

   - Радуйся, сынъ мой и господинъ! встань, обопрись на мою руку и - будь княземъ м³ра сего! Земля дастъ тебѣ все, въ чемъ отказало небо.

   Воспламенѣнный коварными словами, падш³й ангелъ воспрянулъ съ новой дерзостью въ преступномъ умѣ, съ новыми гордыми мечтами, готовый строить хитрыя ковы новой борьбы. Онъ воскликнулъ:

   - Пусть же эта планета будетъ моей столицей, эта гора - моимъ дворцомъ. Отсюда - въ пламени и громѣ - буду я править вселенною.

   Онъ топнулъ. Огненная пропасть открылась подъ его ногами и поглотила его.

   Въ той горѣ живетъ онъ и понынѣ среди послушныхъ ему духовъ. Когда на землѣ появились люди, они назвали гору Этною. Далеко на всѣ четыре стороны свѣта виденъ великолѣпный дворецъ злого духа, одѣтый, какъ малахитомъ, зеленью сочныхъ виноградниковъ. Днемъ, какъ черное знамя, вѣетъ надъ Этною дымное облако; ночью - небо рдѣетъ заревомъ огней на подземныхъ пиршествахъ Сатаны.

   Азраилу же Творецъ, который читаетъ мысли людей и ангеловъ, какъ раскрытую книгу, сказалъ:

   - Ты былъ Мнѣ вѣренъ, но - не отъ чистаго сердца. Ты открылъ Мнѣ злой умыселъ Сатаны не по долгу и любви ко Мнѣ, но ради выгоды. Ты измѣнилъ Сатанѣ, какъ Сатана - Мнѣ. Имъ измѣна вошла въ м³ръ, a тобою продолжилась. Я долженъ наградить тебя, но награда твоя да будетъ тебѣ и наказан³емъ. Ты жаждалъ могущества Сатаны. Я дамъ тебѣ страшную власть, но она будетъ ужасомъ и для другихъ, и для тебя. Ты останешься ангеломъ, но м³ръ будетъ, ненавидѣть тебя, какъ злого духа. Твои рѣчи пробудили Мой первый гнѣвъ, - будь же отнынѣ и до вѣка носителемъ и оруд³емъ моего гнѣва! Ты послѣдуешь за Сатаной и раздѣлишь съ нимъ власть надъ землею. Онъ понесъ на землю грѣхъ и преступлен³е, ты понесешь наказан³е за грѣхъ: смерть! Пусть каждый, кто увидитъ твой блѣдный отъ стыда и страха образъ, знаетъ, что земной вѣкъ его конченъ и спѣшитъ примириться со Мною - своей вѣчной совѣстью... Лети же на землю, серпъ Моей жатвы! Лети въ м³ръ, ангелъ смерти!

  

   Мнѣ сказано: "живи!" - и я живу. Мнѣ сказано: "иди!" - и я иду. Иду не дни, не мѣсяцы, не годы... Столѣт³я свершаютъ свое торжественное шеств³е и, задумчиво прощаясь съ м³ромъ на порогѣ вѣчности, одно за другимъ скрываются въ тайнѣ ея всерождающаго и всепоглощающаго мрака, a я все иду, иду... Моя память - ясное зеркало; ея спокойная глубина лелѣетъ образы девятнадцати вѣковъ. Я - живая лѣтопись, безпристрастный свидѣтель велич³я и ничтожества въ м³рѣ, черпающ³й въ своемъ свидѣтельствѣ высшее познан³е, ибо ради познан³я сказано мнѣ: "Живи!.. иди!.."

   Я былъ врагомъ великому изъ великихъ Пророку, и Пророкъ поразилъ меня клятвою вѣчной жизни.

   Суровый врагъ опуталъ кандалами колѣна ²уды, бичъ утѣснителя не уставалъ разить дѣтей Израиля. Въ позорѣ и оскорблен³яхъ стеналъ край святаго обѣтован³я, но не было въ племенахъ его мужа, сильнаго крѣпостью мышцъ и велѣн³емъ ²еговы, - да низложитъ пришлецовъ Запада, одѣтыхъ въ желѣзо и бронзу. A народъ ждалъ избавителя и читалъ о немъ въ священныхъ книгахъ.

   И я стеналъ за народъ свой, и ждалъ избавителя, и читалъ о немъ въ священныхъ книгахъ.

   Тогда возсталъ велик³й изъ великихъ Пророкъ Назарета. Имена Моисея и Ил³и стали забвенны во имя Его. Ширь земли нашихъ отцовъ, высь небесной тверди, глубок³й токъ ²ордана, велич³е городовъ, убожество селъ прониклись слухомъ славы Пророка. Лучи ея заиграли на снѣгахъ Ливана, просвѣтили темь кедровыхъ рощъ въ глубинѣ ущел³й.

   Народъ мечталъ: великъ Пророкъ - Онъ Месс³я!

   Онъ сокрушитъ иноплеменниковъ, и левъ отъ колѣна ²уды сядетъ царемъ на С³онѣ. Мужи точили мечи на помощь Пророку. Ступени трона дрожали подъ ногами данника чужеземцевъ.

   И я мечталъ съ народомъ: сердце мое рвалось къ Пророку и признало его владыкой и вождемъ.

   Съ полкомъ многихъ я предсталъ Назарейцу. Мы пали ницъ предъ ликомъ Его и вскричали: "радуйся, Царь ²удейск³й!".

   Вотъ мы, рабы Твои, хотимъ быть изъ числа сильныхъ воинства Твоего, идти во слѣдъ Тебѣ съ мечемъ и копьемъ.

   Но Пророкъ отвергъ насъ.

   Онъ сказалъ: "Нѣтъ иной власти, какъ не отъ Бога. Поднявш³й же мечъ отъ меча и погибнетъ!"

   Онъ не хотѣлъ возстать на невѣрныхъ и внести гибель въ ихъ домы. Могъ и не хотѣлъ!

   И снова, и снова приходили мы къ Пророку, но всякая скорбь получила отъ Него утолен³е - только не наша. Онъ предлагалъ намъ лѣкарство любви, когда мы просили крови.

   Мы скорбѣли, но еще не отчаявались. Пророкъ отказался вести насъ, но въ рѣчахъ Его сверкали искры пламенной любви къ родинѣ. Мы толковали народу проповѣди Назарянина, обращали каждое слово въ пользу своего дѣла и готовили почву для подвиговъ освобожден³я. Мы прятались за имя Пророка; о насъ писалъ Его ученикъ: "были люди не изъ числа учениковъ ²исуса, творивш³е чудеса во имя Его". Пророкъ зналъ наши дѣла и не воспрещалъ намъ. Это насъ ободряло.

   Пророкъ творилъ чудеса. Онъ далъ хлѣбъ голодавшему народу, и толпы поклонились Ему, какъ Месс³и. Тогда мы воззвали: провозгласимъ Его царемъ! И народъ назвалъ Его царемъ, a Онъ скрылся отъ насъ въ пустыню, довѣрился утлой ладьѣ и волнамъ Геннисарета. Царь не отъ м³ра сего отвергъ царство плоти!

   Онъ оскорбилъ меня въ ревности о Немъ, и мое сердце наполнилось ненавистью къ Нему. мнѣ стало ненавистно то, предъ чѣмъ я преклонялся.

   Мое негодован³е укоряло ²исуса въ кощунствѣ - за вдохновенную проповѣдь, въ волшебствѣ - за чудеса, въ лицемѣр³и - за добродѣтель, въ предательствѣ - за общен³е съ иновѣрцами.

   Я думалъ: Онъ не можетъ быть Месс³ей, освободителемъ и побѣдоносцемъ ²уды. Онъ не покоритъ вселенную тайнѣ ²ерусалимскаго храма. Римляне и эллины, язычники отъ Тира и Сидона приглашены Имъ къ райской трапезѣ, предвѣчно уготованной для дѣтей Израиля. Для насъ и для насъ однихъ! Для народа, избраннаго среди племенъ отверженныхъ. Онъ хочетъ сдѣлать насъ братьями римлянамъ въ царствѣ мертвыхъ, a царству живыхъ воспрещаетъ поднимать мечи на поработителей. Онъ измѣнникъ. Онъ не можетъ быть Месс³ей, возстановителемъ закона. Ученики Его нарушаютъ покой субботы, a самъ Онъ исцѣляетъ болящихъ въ ея таинственные часы.

   Онъ чуждается мудрыхъ школы Гамал³ила и не брезгуетъ бесѣдовать съ беззаконными самаритянами; Онъ оправдалъ прелюбодѣйную жену; Онъ отвергъ законъ отмщен³я до седьмого колѣна - око за око и зубъ за зубъ - и заповѣдаетъ любить своихъ враговъ. Онъ отступникъ!

   Насталъ часъ, когда я утолилъ свою ненависть.

   Пророкъ прибылъ въ ²ерусалимъ.

   Народъ, провозгласивш³й ²исуса царемъ, встрѣтилъ Его, какъ царя - съ пальмовыми вѣтвями въ рукахъ, съ криками "осанна!"

   У народа бываютъ мгновен³я, когда насущная потребность его - поклониться единому изъ своей среды. Горе тому, кто устранится отъ поклонен³я или помѣшаетъ ему!

   Пророкъ сдѣлалъ такъ. Онъ, за кѣмъ, по одному Его знаку, могли бы потянуться всѣ караваны ²уды и Израиля, смиренно пробирался сквозь восторженную толпу, возсѣдая на ослѣ, окруженный босоногими учениками, рыбаками въ грубыхъ одеждахъ. Предъ народомъ опять явился Царь духовнаго м³ра, a не наслѣдникъ Давида - владыка ²удеи.

   И народъ понялъ это, и отчаялся подобно мнѣ, и не простилъ Пророку, и предалъ Его въ руки иноплеменниковъ.

   Его казнили, какъ самозванца и возмутителя. Римляне не подозрѣвали, что Онъ могъ стереть ихъ съ лица земли однимъ словомъ и отказался произнести это слово!

   Тяжелую седмицу суда надъ Пророкомъ человѣчество, изъ вѣка въ вѣкъ, изъ года въ годъ, поминаетъ плачемъ и слезными молитвами, но - что его двухтысячелѣтняя скорбь предъ смутой, глухо волновавшей тогда жительство Шалима!

   Народъ, привыкш³й къ крови и казнямъ, читавш³й въ книгахъ о человѣческихъ жертвахъ отцовъ своихъ, не смутился, осуждая преступника закона, но затрепеталъ, осудивъ. И самъ не понималъ - отчего ему страшно - и еще больше боялся оттого, что не понималъ.

   Я былъ слѣпъ и ликовалъ! Меня волновалъ злорадный смѣхъ, когда жалостливыя женщины Шалима съ плачемъ называли Осужденнаго мученикомъ. Да! точно! Онъ умиралъ мученикомъ, не причастнымъ клеветѣ, тяготѣвшей на Немъ. Но я, въ своей душѣ, безпощадно судилъ Его за другую вину и за другую вину приговорилъ Его къ смерти. Пусть глупая толпа, шумя y поднож³я креста, съ насмѣшками разбираетъ глумливую надпись надъ челомъ Распятаго и хулитъ Его, какъ самозванца. Для меня этотъ крестъ и воздвигнется за то, что Пророкъ не сталъ ²удейскимъ царемъ, измѣнилъ своей родинѣ, поругалъ обращенное къ Нему мое сердце - народное сердце!

   Я стоялъ y дверей своего жилища, когда Пророкъ, подъ тяжкимъ бременемъ креста, свершалъ страшный путь на Голгоѳу. Предмѣстье пестрѣло народомъ; любопытные сотнями примыкали къ грозному шеств³ю, извивами змѣя тянувшемуся по тѣснымъ переулкамъ. Насмѣшки и брань висѣли въ воздухѣ, но лица ругателей были блѣдны, a женщины громко рыдали...

   Шеств³е приближалось къ моимъ дверямъ. Онъ шелъ впереди. Я видѣлъ тѣло, согбенное подъ тяжелою ношей, видѣлъ помертвѣлое лицо съ полузакрытыми очами, видѣлъ обнаженныя откинутыми рукавами хитона руки съ напруженными въ непомѣрномъ усил³и мышцами, различалъ син³й рубецъ на шеѣ - слѣдъ бичеван³я - и кровавыя язвы отъ терноваго вѣнца на челѣ; видѣлъ все - и ликовалъ, упиваясь местью.

   Все ближе, ближе. Вотъ Онъ миновалъ домъ моего сосѣда... вотъ Онъ минуетъ мой порогъ. Но силы измѣнили Пророку. Онъ споткнулся, зашатался, упалъ, тяжело ударившись о землю. Крестъ загремѣлъ по камнямъ. Толпа испуганно отступила отъ оруд³я казни. Одинъ изъ римлянъ-стражниковъ съ ругательствомъ замахнулся на Осужденнаго; начальникъ стражи прикрикнулъ на солдата и остановилъ готовую ударить руку.

   Пророкъ лежалъ навзничь. Онъ не былъ въ обморокѣ - грудь Его вздымалась частымъ и сильнымъ дыхан³емъ. Римляне раскрыли воротъ Его хитона; пожилая женщина вытерла съ лица Его потъ.

   Пророкъ всталъ на ноги. Начальникъ стражи разрѣшилъ Ему отдыхъ. Пророкъ оглядѣлся и вдругъ невѣрными шагами направился... ко мнѣ! Удивлен³е оковало меня и задушило ярость. Онъ взоромъ молилъ меня о милости, и жалость, противъ воли, прокралась въ мое сердце.

   Но только на мгновенье! Я всмотрѣлся въ Него: да! нельзя было вообразить страдан³я больше, чѣмъ прочелъ я въ Его изможденномъ ликѣ, но, подъ истерзанной плотью, я видѣлъ все тотъ же непоколебимый, высок³й духъ, чуждый человѣческимъ страстямъ и порывамъ! Пророкъ страдалъ, но былъ спокоенъ и благъ въ своемъ страдан³и: мысль Его оставалась свободною въ узахъ, убѣжден³я - ясными во мракѣ смерти, чувства - святыми въ осквернен³и.

   Онъ считаетъ себя правымъ! Эта мысль возродила во мнѣ гнѣвъ, убитый было изумлен³емъ. Пророкъ былъ уже возлѣ меня. Тогда я проклялъ Его предковъ и съ крикомъ ударилъ Его.

   Пророкъ упалъ на колѣни... Когда же я взглянулъ въ Его широко раскрывш³яся очи, я прозрѣлъ въ нихъ Бога...

   Уста ²исуса дрогнули, и я внялъ въ дыхан³и ихъ волю Невѣдомаго:

   - Живи!.. Иди!..

   То былъ голосъ Бога.

   Я затрепеталъ... свѣтъ улетѣлъ изъ моихъ очей.

   Я очнулся. Улица давно уже опустѣла. На далекой Голгоѳѣ чернѣли три креста...

   Городъ былъ тихъ и мраченъ.

   Въ ушахъ моихъ безостановочно звучали слова: "живи! иди! живи! иди!" Сердце мое болѣло и влекло меня - куда? я не зналъ и страдалъ отъ незнан³я...

   "Живи! иди!.. живи! иди!".

   Глубокой ночью я оставилъ свой домъ и пришелъ на Голгоѳу.

   Ночь была черна. Римск³й стражникъ, бренча оруж³емъ, мѣрными шагами кружилъ по холму. Его смѣнники молчаливо сидѣли y костра - красное пламя странно играло на суровыхъ лицахъ. Отъ крестовъ доносилось рыдан³е - тих³е стоны, пѣвуч³я жалобы. Было жарко и душно, но, когда рыдан³е коснулось моего слуха, я похолодѣлъ, y меня точно оборвалось сердце. Начальникъ стражи былъ мнѣ знакомъ.

   - Что такъ поздно? проворчалъ онъ, отвѣчая на мой привѣтъ, - зачѣмъ пожаловалъ?

   - Дай мнѣ увидѣть Его... сказалъ я.

   - И ради того ты, въ такую пору, оставилъ теплую постель? Юпитеръ и Юнона! Люди ²ерусалима! не сошли ли вы съ ума?.. Но я радъ тебѣ, еврей! Садись къ огню и раздѣли съ нами ужасъ этой ночи... Спокойно ли въ городѣ?

   - Все кромѣ сна.

   - Да! да!.. кровавые призраки бродятъ по улицамъ и стучатся въ дома живыхъ: страшныя грезы реютъ надъ постелями и кричатъ въ уши спящихъ неслыханныя рѣчи... Еврей! я старый солдатъ, служу второму кесарю - да хранятъ его боги! - былъ и въ Испан³и, и y бриттовъ и, въ числѣ немногихъ, спасся отъ бойни въ Тевтобургской пущѣ. Тамъ лежалъ я три дня и три ночи, спрятавшись подъ корни вывороченнаго бурею дуба, и своими глазами видѣлъ, какъ души убитыхъ воиновъ реяли, при свѣтѣ мѣсяца, наравнѣ съ вершинами вѣковыхъ деревъ и, неукрощенныя самою смертью, продолжали рубиться, какъ будто еще облеченныя плотью. Но тѣ ночи, въ сравнен³и съ этою были веселымъ пиромъ. Касторъ и Поллуксъ! На мѣстѣ игемона я не наложилъ бы руки на вашего философа. Онъ былъ Божьимъ человѣкомъ. Я видѣлъ его сегодня первый разъ въ жизни, но, когда онъ скончался, мнѣ стало грустно, какъ будто умерла моя душа. Ты нехорошо поступилъ, что ударилъ Его...

   - Постой... скажи мнѣ - кто тамъ плачетъ?.. Зачѣмъ же ты хмуришься и страхъ на твоемъ лицѣ?

   - Взойди и узнаешь! угрюмо отвѣтилъ солдатъ.

   Онъ выдернулъ изъ костра горящую головню и подалъ мнѣ. Я поднялся на холмъ. Колѣни мои дрожали, и шумъ собственныхъ шаговъ пугалъ меня. Рыдавш³й, заслышавъ меня, заглушилъ свои вопли, и только изрѣдка проносились въ воздухѣ слабый стонъ или подавленное всхлипыванье. Я сталъ предъ крестами и поднялъ головню; пламя освѣтило холмъ: я былъ одинъ съ тремя казненными. Высоко надъ собою я увидѣлъ мертвое лицо Пророка. Я коснулся концами пальцевъ до ноги Его. Она была холодна. Я вонзилъ головню въ землю и задумался...

   - Таинственный и Велик³й! ты проклялъ меня или отпустилъ мнѣ вину сегодня? Быть можетъ ангелъ-мститель незримо поднялъ на меня разящ³й мечъ, a Ты, всегда всѣмъ прощавш³й, и теперь словомъ милосерд³я остановилъ грозную десницу?

   Если ты Богъ... О, какъ ужасна эта мысль мнѣ, которыя такъ оскорбилъ Тебя!.. Если Ты Богъ... Я служилъ Ему всею моею жизнью, питался Его обѣтован³ями, обливалъ слезами листы священныхъ пергаментовъ. Я любилъ С³онъ за то, что онъ - мѣсто Бож³е, мѣсто истины.

   И что же? Когда истина явилась на землю во плоти, я помогалъ врагамъ ея распинать ее на крестѣ!

   Какъ жить? куда, зачѣмъ идти съ такою мыслью? Она отравитъ сердце, какъ листокъ борца заздравную чашу, источитъ мозгъ, какъ червякъ яблоко.

   "Что есть истина?" спросилъ Тебя римлянинъ и оставилъ Тебя, не ожидая отвѣта. Ужели истина - не скрижаль, не твердый, жестк³й камень, непокорный ни людямъ, ни временамъ, единый и неизмѣнный для всѣхъ вѣковъ и народовъ? Ужели и она, какъ духъ, облекш³йся плотью, мужаетъ, старѣетъ, умираетъ и вновь возраждается вмѣстѣ съ м³ромъ, живущимъ искан³емъ ея?

   Мы имѣли завѣтъ. Ты равнодушно прошелъ мимо него. Онъ обветшалъ для Тебя. Ты несъ Свое слово, Свою новую истину. Но она показалась намъ грезой, потому что не то понимали мы въ вдохновен³яхъ вѣщихъ мужей прошлаго, не того мы ждали отъ нихъ!

   Зачѣмъ они заставили насъ создать своего громоноснаго Месс³ю? зачѣмъ Ты позволилъ намъ полюбить его - дитя нашего воображен³я - и тысячелѣт³я жить мечтою о немъ? Мы, какъ Ил³я, ждали Тебя въ вихрѣ бури и не узнали Тебя, пришедшаго въ тихомъ вѣтрѣ. И вотъ - Ты погибъ, и кровь Твоя на насъ и на дѣтяхъ нашихъ.

   Увы! увы! Не именемъ ли Твоимъ говорили намъ мужи старыхъ вѣковъ? Но Ты пришелъ и смылъ ихъ рѣчи, какъ морская волна смываетъ слова, начертанныя на пескѣ. Ты отвергъ все, въ чемъ привыкли мы, темные люди, видѣть Твое высшее проявлен³е на землѣ. Мы ждали царя въ порфиръ, - намъ ли было искать его подъ рубищемъ нищаго? Мы ждали воина съ мечомъ, - намъ ли было признать его въ миротворцѣ, учившемъ смиряться, страдать и любить?

   И вотъ - вѣка обѣщали С³ону всем³рное царство, a Ты оставилъ его во всем³рномъ рабствѣ. И сердце мое рвется отъ боли, и я не понимаю Тебя и Твоей истины. A чего я не понимаю, тому поклоняться боюсь, не смѣю то любить, тому вѣрить не въ силахъ.

   Меня прервали рыдан³я многихъ голосовъ. Свѣточъ мой давно догорѣлъ и погасъ. Я не зналъ - кто плачетъ, не могъ опредѣлить, гдѣ стоятъ они, и, когда окликнулъ ихъ, мнѣ не было отвѣта. Я слушалъ и не слышалъ знакомыхъ голосовъ учениковъ Его. Съ каждымъ мигомъ налетали новые рыдающ³е звуки; они окружили меня, они были всюду: вверху, внизу... Я слушалъ плачъ и различалъ слова, и волосы зашевелились на моей головѣ.

   - Слава Тебѣ, м³ру свѣтъ показавшему! Съ пламенникомъ любви вошелъ Ты въ тьму м³ра, и дрогнулъ мракъ, и побѣжалъ предъ Тобою, и самая смерть Твоя - побѣда надъ злобой его! Ты висишь, холодный и безчувственный, и свѣтильникъ выпалъ изъ Твоей пронзенной руки, но яркими лучами с³яютъ Твои кровавыя раны.

   Страшна была земля, дики были люди. Ты нисшелъ къ нимъ и отразилъ на нихъ лучи царства славы. Дьяволъ поставилъ грани между людьми - Ты ихъ разрушилъ. Предъ Тобою нѣтъ ни великаго, ни малаго, нѣтъ блаженства однимъ за горе другихъ, нѣтъ ни рабовъ, ни повелителей, ни судящихъ, ни судимыхъ. М³ръ - область Твоего царства, всѣ племена земныя - Твой народъ, братствующ³й во имя Твое. И нѣтъ племени, достойнаго предъ очами Твоими болѣе другихъ племенъ. Ты не знаешь ни эллиновъ, ни римлянъ, ни ³удеевъ. Для Тебя человѣкъ - только человѣкъ!

   Великое имя "человѣкъ", но тьма и грѣхъ унизили его, Ты воскресилъ его поруганную славу. Люди восхвалятъ въ Тебѣ Бога, ангелы оплачутъ и воспоютъ въ Тебѣ человѣка.

   Человѣка, какимъ замыслилъ его Творецъ, воззвавъ изъ персти свой образъ и подоб³е, - человѣка, не вѣдавшаго ни адамова паден³я, ни каинова грѣха.

   Велик³й! Слава Тебѣ!

   Я внималъ, дрожалъ, не зналъ, что думать: гдѣ я и что со мною - брежу я или все это наяву. A звуки росли и множились, плыли во тьму грозной ночи отъ востока и запада, съ полудня и съ полночи, падали съ чернаго неба и гулкимъ рокотомъ откликались подъ землею. Холмъ трясся и стоналъ подъ моими ногами.

   Звуки росли - и разразились громовымъ ударомъ. Точно вся мать-природа содрогнулась и воплемъ древней Рахили, лишенной чадъ своихъ, прокляла наше жестокое дѣло, прокляла мою страну, мои народъ - и меня больше всѣхъ въ томъ народѣ.

   Я упалъ, оглушенный громами, испепеленный молн³ями, полумертвый, но - живой! И, падая, видѣлъ, какъ въ разорванной вихремъ завѣсѣ чернаго неба мчался Онъ на волнахъ желтаго пламени, и тьмы темъ крылъ трепетали вокругъ Него, тьмы темъ лицъ благоговѣли Ему, тьмы темъ очей лили на путяхъ Его святыя слезы, тьмы темъ мечей небеснаго воинства окружали молн³ями славу Его.

   Онъ видѣлъ меня; сквозь бурю и громы я слышалъ вновь изъ устъ Его:

   "Живи! иди!..".

   Лучъ зари оживилъ меня, безъ памяти поверженнаго y креста. Я всталъ. Три тѣла висѣли предо мною. Тѣмъ двумъ, что еще вздрагивали въ послѣднихъ судорогахъ, я не повѣрилъ, что они живы. Тому, кто былъ мертвъ, я не повѣрилъ, что Онъ умеръ. Я зналъ, что Онъ живетъ и вновь озаритъ м³ръ Собою, и я буду жить, чтобы вновь видѣть Его. Онъ въ м³рѣ былъ, но я - человѣкъ м³ра - не позналъ Его и оскорбилъ. Онъ видѣлъ душу мою - пожалѣлъ меня и простилъ. Простилъ, но хотѣлъ научить меня Себѣ и пламень упрямой души, противъ Него обращенной, сдѣлать свѣтильникомъ во имя Свое.

   Онъ бросилъ меня въ пустыню м³ра свидѣтелемъ, какъ населитъ Онъ ее Своимъ благомъ и просвѣтитъ Своею любовью.

   Жить и ждать! Идти и видѣть! Видѣть и знать! Знать и любить!

   Я поклонился Ему - сошелъ съ холма и съ тѣхъ поръ не видѣлъ уже дома отцовъ моихъ. Громада м³ра объяла меня. Вселенная стала моимъ домомъ, человѣчество - моею семьею. Я гражданинъ всѣхъ странъ, народовъ и поколѣн³й. Я живу и иду, творя волю Пославшаго меня. И проклят³е Его стало мнѣ благословен³емъ! Я видѣлъ Его побѣду, видѣлъ, какъ м³ръ вражды и слепоты становился Его м³ромъ, и понялъ, что все ничтожно на свѣтѣ, все, что люди задумали и создали по людскому. A сильна лишь та небесная любовь, отцомъ, вѣстникомъ и подвижникомъ которой Онъ пришелъ къ намъ и ушелъ отъ насъ, которой живымъ памятникомъ Онъ оставилъ меня въ м³рѣ.

   Понявъ Его, a понялъ себя, людей, всю природу; я понялъ все, потому что понялъ Бога. Понять - значитъ любить.

   Я жду Его - и жду безъ страха, потому что живу и иду во срѣтен³е Ему. Я часовой, забытый на безсмѣнной стражѣ, чтобы возвѣстить людямъ возвращен³е Его въ м³ръ. Возвѣстить - и умереть отъ луча славы Его съ радостнымъ воплемъ:

   "Слава Тебѣ, показавшему намъ свѣтъ!"

  

   Усталые, продрогш³е, брели мы, злополучные туробойцы, по гребню Куросцери - самому проклятому гребню на всемъ Кавказѣ! Снизу, отъ станц³и Казбекъ, онъ представляется чѣмъ-то въ родѣ зубчиковъ валансьенскаго кружева, но въ дѣйствительности отъ зубчиковъ-то этихъ и горе. О, Боже мой! Во сколько балокъ пришлось намъ нырнуть! на сколько обрывовъ вскарабкаться! Влѣво отъ насъ была пропасть, вправо - минуя гордую, обвѣянную вѣтрами, каменистую гряду - тянулась снѣжная равнина, еще недавнее пастбище туровъ; теперь имъ не подъ силу стало пробивать копытами крѣпк³й настъ, и умные звѣри перекочевали... куда? - Богъ ихъ знаетъ! По крайней мѣрѣ, напрасно проблуждавъ по вершинѣ Куросцери двое сутокъ, мы возвращались, какъ горе-охотники, не видавъ ни шерсти, ни пера.

   Свечерѣло. Небесная синева зажглась звѣздами - такими крупными, яркими и близкими, что казалось: вотъ-вотъ еще саженей пятьдесятъ подъема, и мы будемъ уже въ царствѣ звѣздъ. Бѣлая папаха Казбека мерцала тѣмъ таинственнымъ самосвѣтомъ, понят³е о которомъ могутъ составить лишь тѣ, кому случалось наблюдать снѣговыя вершины въ безлунную, но сильно звѣздную ночь. Внизу, подъ туманами, неистовствовали, какъ двѣ озлившихся шавки, Куро и Каташуа - отецъ и мать знаменитой Бѣшеной балки. Имъ въ отвѣтъ глухо рычалъ изъ неизмѣримой глубины Терекъ.

   Намъ было очень невесело, особенно, когда случалось переходить горные ручьи. Встрѣчный вѣтеръ, и безъ того уже леденивш³й наши кости, швырялъ намъ тогда въ лица водяную пыль, коловшую насъ, точно иглами. У меня растрескались губы, болѣли глаза. Было невозможно перекинуться словомъ съ товарищами-грузинами изъ Казбека: вѣтромъ захватывало дыхан³е. Онъ вылъ, свисталъ, гайгайкалъ, мяукалъ, домоваго хоронилъ и вѣдьму выдавалъ замужъ... О, кой чортъ понесъ меня на эту галеру!

   Была бутылка коньяку - роспили. Начать другую, захваченную про запасъ, не далъ вожатый нашей компан³и Сюмонъ A - дзе, истинный оракулъ горныхъ экспедиц³й, малый умный и толковый, наметавш³йся въ обращен³и съ русскими и даже не безъ нѣкотораго образован³я:

   - Не пейте: до сакли недалеко. Выпьемъ, что останется, когда придемъ въ тепло. Вина не найдемъ: хозяинъ - бѣдный осетинъ. А, когда попадемъ въ тепло, нельзя не выпить: иначе привяжется лихорадка, будутъ болѣть руки и ноги, кости ломить...

   Досаднѣе всего было сознан³е, что аулъ Казбекъ лежалъ какъ разъ подъ нами. Если бы не тучи да туманъ, мы видѣли бы его огни. Если бы не вѣтеръ, да не ревъ потоковъ, мы, вѣроятно, слышали бы звяканье бубенчиковъ и стукъ колесъ по военно-грузинскому шоссе. Но короткая тропинка съ Куросцери къ Казбеку была съ третьяго дня испорчена нашею же неосторожностью {Этотъ случай разсказанъ мною въ очеркѣ "Между жизнью и смертью" (см. книгу "Сонъ и Явь").}, и теперь намъ приходилось дѣлать обходъ верстъ въ десять по дебрямъ и кручамъ - чуть не къ самому Дарьяльскому посту.

   Какъ мы добрели къ обѣщанному Сюмономъ ночлегу, ужъ и не знаю. Помню только, что отъ устали ни ѣсть не могли, ни сонъ не бралъ. Въ саклѣ осетина было бѣдно, грязно, душно, тѣсно, но - все же тепло и не подъ открытымъ небомъ. Ночь давно померкла; небо заплыло тучами; вѣтеръ выросъ въ бурю; первобытно свалянныя на авось и небось стѣны сакли дрожмя дрожали подъ его бѣшенымъ напоромъ.

   Наша хозяйка - молодая, но совершенно истощенная работой, лихорадкой и безкормицей женщина - укачивала дочку, самую чахлую и крикливую дѣвчонку изъ всѣхъ ребятъ Большаго и Малаго Кавказа. Мелод³я ея колыбельной пѣсни была заунывна и однообразна, a слова - странны дикою загадочностью. Они походили на заклинан³я. Мать не то благословляла свое дитя, не то ворожила надъ нимъ. Сюмонъ, какъ умѣлъ, перевелъ мнѣ этотъ оригинальный текстъ, a я впослѣдств³и - тоже, какъ умѣлъ - попробовалъ переложить его стихами.

  

   Спи, красавица моя,

   Будь счастливою всегда

   За тебя - пророкъ Илья

   И падучая звѣзда.

  

   Палъ надъ Терекомъ туманъ,

   Подъ скалою сверчокъ запѣлъ...

   На Казбекѣ Ариманъ

   Снѣжной бурей зашумѣлъ.

  

   Небесамъ грозитъ войной

   Гордый ада исполинъ:

   Вамъ тягаться ли со мной?

   Я вселенной властелинъ!

  

   Но за дерзостную рѣчь

   Воздадутъ ему свое

   Михаила грозный мечъ

   И Георг³я копье!

  

   И погибнетъ сила зла,

   И - улыбкою горя -

   Благотворна и свѣтла.

   Встанетъ красная заря.

  

   Спи, красавица моя,

   Будь счастливою всегда!

   За тебя - пророкъ Илья,

   И падучая звѣзда.

  

   Что осетинка поминала въ своей пѣснѣ св. Илью, Георг³я Побѣдоносца и архангела Михаила, удивляться нечего. Религ³я осетинъ, даже опредѣленно настаивающихъ на своемъ магометанствѣ или христ³анствѣ, поражаетъ путанностью вѣрован³й и понят³й. Магометане чтутъ многихъ христ³анскихъ святыхъ; христ³ане не прочь послушать наставлен³е изъ корана; тѣ и друг³е съ полной искренностью продѣлываютъ мног³е обряды совершенно языческаго характера, идолопоклонствуя, когда того требуетъ обычай, съ рѣдкою наивностью. Св. Илья - молн³еносецъ и громовникъ - почитается одинаково всѣми осетинами... Но причемъ же "падучая звѣзда"? Я спросилъ Сюмона. Онъ отвѣчалъ:

   - О! падучая звѣзда великая сила. Она мечъ Бож³й. Когда она сверкаетъ на небѣ, нечистая сила отступается отъ человѣка, теряя надъ нимъ всякую власть. Она глупѣетъ, смущается, изъ шакала обращается въ ишака. Слыхалъ ли ты про Аримана - великаго падишаха джинновъ, что "вѣкуетъ" свою проклятую жизнь въ изгнан³и на Шатъ-горѣ?

   - Слыхалъ что-то...

   - Онъ огромный, бѣлый, весь въ сѣдой шерсти отъ старости; глаза - красные, какъ огонь, и весь онъ опутанъ золотыми цѣпями. Сидитъ Ариманъ въ хрустальномъ дворцѣ между вѣрными джиннами и не смѣетъ двинуться съ мѣста. И всѣ они - какъ невольники. Тяжко имъ. Тоскуютъ джинны, бранятся, плачутъ, молятъ своего падишаха:

   - Разбей свои цѣпи! освободи и насъ, и себя! Отмсти и властвуй!

   Но онъ молчитъ. Онъ умную голову имѣетъ: зачѣмъ ему плакать? Онъ мужчина. Зачѣмъ ему говорить пустыя слова? Онъ знаетъ, что судьбы не измѣнить. Посаженъ онъ на цѣпь до конца свѣта. - такъ тому и быть.

   Но по осени, когда ледники дохнутъ холодомъ въ долины, падишахъ джинновъ получаетъ свободу на три часа каждую ночь - отъ пѣтуха до пѣтуха. Срывается нечистая сила съ цѣпей. Съ громомъ и воплемъ поднимается на воздухъ бѣлый старикъ, a за нимъ летитъ вся его злая челядь.

   Что тогда бѣды въ горахъ! Дунетъ Ариманъ на рѣчку - вздуется рѣчка, балки заливаетъ, баранту топитъ, дороги размываетъ. Схватится за гору - уже грохочетъ обвалъ, рушатся вѣковыя скалы, хороня подъ своими громадами сакли и людей. Махнетъ рукой - и засыплетъ снѣгомъ запоздалый караванъ въ ущельи. Летитъ шайтанъ, вѣтеръ обгоняетъ и самъ своей злобѣ радуется:

   - Чую прежнюю силу! еще поборемся!

   - Поборемся! воетъ въ отвѣтъ властелину страшная свита, ажъ гулъ идетъ по горамъ, и Терекъ вдвое громче реветъ отъ страха. Вотъ уже и Дарьялъ миновали, вотъ уже и Казбекъ недалеко...

   Казбекъ - великая гора; на ней добрые ангелы живутъ. Старые люди сказываютъ, будто на шатрѣ Казбека, тамъ, гдѣ нѣтъ уже ни камня, ни снѣга, a одинъ только чистый ледъ, есть церковь. Не Мта-Стефанъ-Цминда - другая. Ее нельзя видѣть простому человѣку, лишь праведникъ - можетъ быть, одинъ во сто лѣтъ - находитъ къ ней дорогу и доступъ. Ничего внутри той церкви нѣту. Только люлька виситъ, въ люлькѣ лежитъ невѣдомый прекрасный младенецъ, a надъ нимъ, какъ вѣрный сторожъ, сидитъ на шесткѣ голубь - живой, но весь, перышко къ перышку, изъ червоннаго золота.

   Затѣмъ и летитъ на Казбекъ нечистая сила, чтобы захватить младенца и уничтожить голубя. Потому что, если бы это случилось, наступила бы власть джинновъ на землѣ, и былъ бы конецъ м³ру.

   Налетитъ дьявольская орда на церковь, шаркаетъ крылами по стѣнамъ, зубами и когтями скрежещетъ, въ окна и двери ломится... вотъ-вотъ уже y колыбели, вотъ и лапы протянула...

   Но встрепенется голубь, распуститъ надъ младенцемъ золотыя крылья - и посыпятся съ неба падуч³я звѣзды и попалятъ злого Аримана съ его неистовымъ воинствомъ. Худо имъ! - бѣгутъ, охаютъ, проклинаютъ, пощады просятъ... A звѣзды все падаютъ и падаютъ, пока не загонятъ падишаха въ его заоблачный хрустальный дворецъ, пока - сами собою - не надѣнутся на него вѣковѣчныя золотыя оковы.

   И такъ-то каждый вечеръ во всю позднюю осень и зиму, вплоть до самаго Рождества, бушуетъ нечистая сила; каждый вечеръ мчится она въ вихрѣ и вьюгахъ войною на Казбекъ, и каждый вечеръ гонятъ ее чрезъ Дарьялъ на Эльбрусъ святыя звѣзды.

   A таинственный младенецъ въ люлькѣ все спитъ, не просыпаясъ. Только три раза въ годъ - въ полночь подъ Рождество, подъ Крещенье и въ Свѣтлую ночь онъ пробуждается. Едва онъ откроетъ свѣтлые глазки, спускается съ неба цѣпь изъ самоцвѣтныхъ камней и ложится по воздуху между незримой церковью и соборомъ въ древней столицѣ Груз³и, въ Мцхетѣ. И поднимаются по той цѣпи въ незримую церковь избранные Богомъ мцхетск³е священнослужители, повинуясь зову невѣдомаго голоса. Ангелы хранятъ ихъ путь и не даютъ имъ упасть или оступиться. Придутъ, поклонятся младенцу и его голубю, споютъ имъ божественныя службы, a къ разсвѣту возвращаются домой такъ же чудесно, какъ ушли. И, пока творятся эти непостижимыя тайны, пока свершаетъ свое течен³е великая ночь, молчатъ на свѣтѣ всяк³й грѣхъ и злоба: на землѣ миръ и въ человѣкахъ благоволен³е.

  

   Большая сѣрая деревушка высоко взмостилась по желтой горѣ, - одной изъ самыхъ красивыхъ, по изящнымъ очертан³ямъ вершины, на всемъ протяжен³и военно-грузинской дороги. Эту гору точно не земля родила, a люди для забавы обтесали въ стройный к³оскъ - легк³й и воздушный, даромъ что облака ходятъ по его вершинѣ, и надо сутки убить, чтобы обойти кругомъ его подошву. Въ бокахъ к³оска, высоко надъ деревушкою, чернѣють пещеры, остатки древнихъ каменоломенъ. Изъ с³онскаго камня построены почти всѣ церкви между Млетами и Владикавказомъ; еще при царицѣ Тамарѣ, - этой грузинской Семирамидѣ (XI вѣкъ), - брали здѣсь камень. Есть на Казбекѣ Стефанъ-Цминда - та самая заоблачная келья, о которой мечталъ Пушкинъ, и y стѣнъ которой похоронилъ свою Тамару Лермонтовъ. Построилъ ее богатырь-разбойникъ съ С³онской горы. За восемь верстъ отъ Казбека ломалъ онъ камень и носилъ на плечахъ на заоблачную вышку, нечеловѣческимъ трудомъ искупая свое кровавое прошлое. Долго это дѣло дѣлалось; по одному камню въ день едва одолѣвалъ грѣшникъ, при всей своей богатырской силѣ! Наконецъ, стала изъ того камня на Казбекѣ церковь, простились разбойнику его грѣхи, и онъ умеръ въ мирѣ съ людьми и Богомъ. Такъ разсказываютъ въ аулахъ С³она и Казбека. Въ настоящее время пещеры каменоломенъ служатъ хлѣвами для баранты. Въ одну изъ нихъ входить тысяча восемьсотъ барановъ; друг³я менѣе уемисты.

   Я приближался къ С³ону пѣш³й. Время было полуденное. Въ горахъ шла косьба; аулы стояли пустые, точно мертвые. Великанъ-овчарка, единственный стражъ покинутаго жителями селен³я, уныло бродила по ввѣренному ей району; я издали видѣлъ, какъ она перепрыгивала, по плоскимъ крышамъ саклей, съ улицы на улицу или, вѣрнѣе сказать, съ одного яруса С³она въ другой. Она почуяла меня по вѣтру, бросилась мнѣ на встрѣчу, стала на границѣ своихъ владѣн³й и зарычала, щетиня бѣлую шерсть. Пройти, значитъ, нельзя. Горныя овчарки имѣютъ характеръ серьезный. Еще вопросъ, съ кѣмъ опаснѣе схватиться - съ мелкимъ ли казбекскимъ медвѣдемъ, увальнемъ и порядочнымъ трусомъ, или съ грузинскою овчаркой - могучей, быстрой, безстрашной. Въ Коби овчарки, среди бѣлаго дня, трепали меня не на животъ, a на смерть; напрасно рубилъ я ихъ своей тяжелой дорожной дубинкой съ желѣзнымъ топорикомъ, вмѣсто набалдашника, - проклятыя только больше свирѣпѣли; не помогъ и револьверъ... Если бы на мои выстрѣлы не прибѣжали пастухи, хозяева овчарокъ, мнѣ не уйти бы живому. A и стрѣлять то опасно: горцы своими собаками дорожатъ, какъ родными дѣтьми, и за убитаго пса легко поплатиться, если не жизнью, то увѣчьемъ.

   Въ виду такого опыта, я философически усѣлся на камень, саженяхъ въ пяти отъ овчарки, распаковалъ свой дорожный ранецъ и принялся завтракать, a овчарка не менѣе философически улеглась на солнечномъ припекѣ, не спуская съ меня внимательныхъ глазъ. Горцы собакъ совсѣмъ не кормятъ: чѣмъ кормить? самимъ ѣсть нечего! Тѣмъ не менѣе, отъ чужого человѣка вѣрные звѣри ни за что не возьмутъ пищи. Отчего? - принципъ ли y нихъ такой собач³й или по многократному опыту псовъ-сродичей и знакомцевъ - они боятся отравлен³я, - кто ихъ знаетъ. Я пробовалъ бросать своему стражу кусочки холоднаго ростбифа, но стражъ только косилъ на нихъ налитыми кровью глазами и рычалъ - и гнѣвно, и жалобно вмѣстѣ. Должно быть, въ эти минуты искушен³я онъ глубоко меня ненавидѣлъ.

   Подошли с³онцы - косцы съ горы Ахалциха - и освободили меня изъ подъ караула. Овчарка мгновенно превратилась изъ врага въ друга, завертѣла хвостомъ и съ голоднымъ проворствомъ подобрала разбросанную мною говядину.

   С³онъ - селен³е священное; его чтутъ и мусульмане. Его церковь - какъ бы отдѣлен³е тифлисскаго С³онскаго собора, этой "Божьей крѣпости", твердыни христ³анства въ Закавказьи. Церковь хевскаго С³она, говорятъ, построена еще царицей Тамарой. Впрочемъ, здѣсь всякое здан³е, если ему за сотню лѣтъ, ложится на совѣсть этой многотерпѣливой Тамары. Въ церкви бѣдно и скромно. Показали мнѣ два-три складня старинной чеканки, древн³й серебряный крестъ и паникадила, пожертвованныя однимъ изъ второстепенныхъ героевъ послѣдней турецкой войны, - и все тутъ. Въ древностяхъ я ничего не понимаю, паникадила плохи, a архитектура церкви ничѣмъ не отличается отъ архитектуры другихъ грузинскихъ церквей; всѣ онѣ - на одинъ ладъ, всѣ - кубышками, и красивы бываютъ только тогда, когда онѣ громадны.

   Лишь весьма больш³е размѣры - какъ y храмовъ Мцхета, напримѣръ, - придаютъ имъ велич³е и внушительность.

   При С³онѣ есть священная роща. Это чудесная чаща дуба, тополя, рябины, акац³и - чаща заповѣдная и запретная.

   - Мы изъ этой рощи даже сучка на палку не беремъ, - объяснялъ мнѣ церковный староста, - Божья роща. A позволь отсюда дрова возить, завтра бы стало голое мѣсто. У насъ лѣса нѣтъ. Въ Капкай {Владикавказъ.} за дровами ѣздимъ.

   - A охотиться здѣсь позволяется?

   - Какъ же нѣтъ? Безъ охоты насъ звѣрь одолѣлъ бы.

   - Чекалки?

   - Чекалка - какой звѣрь! У насъ больш³е волки водятся. Казаки изъ форта сказываютъ, - какъ y васъ въ Росс³и. На дняхъ одинъ y насъ убилъ рысь, a прошлою ночью самка подходила къ деревнѣ, кружила около баранты. Нашъ Димитри палилъ по ней, ранилъ... пошелъ теперь по крови искать слѣда... Вотъ онъ самъ идетъ...

   Подошелъ Димитри - молодой стройный парень, оборванецъ съ очень недурною двухстволкою за плечами. Завязался быстрый разговоръ по грузински, да еще на горномъ нарѣч³и; я мало что понималъ.

   - Нашелъ Димитри рысь, - обратился ко мнѣ староста по-русски, - сдохла. Подъ лопатку пуля пошла. Диво, какъ ушла она въ лѣсъ живая.

   - У рыси шкура такая, - возразилъ Димитри: - она не даетъ крови сильно течь, затягиваетъ рану. Если рысь сразу не упала, y нея всегда хватитъ силы добраться до своего мѣста.

   - Шкуру д