Каратыгин Петр Петрович - Временщики и фаворитки 16, 17 и 18 столетий. Книга первая

ириями; западни, отравления, убийства из-за угла; наконец, Варфоломеевская ночь и избиение гугенотов, поглотившее во Франции свыше семидесяти тысяч невинных жертв фанатизма; знаменитая Лига, отточившая ножи двум цареубийцам, - таковы характеристические черты этой страшной эпохи.

   На этом кровавом фоне мы представим читателю попеременно несколько силуэтов, по наружному облику - человеческих, по злодействам - адских чудовищ. Из них первое место принадлежит женщине, уже не молодой, но статной, красивой. На лице ее приветливая улыбка, в белой руке, увешанной четками, кубок яда; на полной высокой груди, на одной и той же золотой цепочке крест со святыми реликвиями, волшебные амулетки и ладонки с заклинаниями. Черные, пламенные глаза обращены к небу не для благоговейного созерцания, а для наблюдения над астрологическим сочетанием звезд, для обретения в нем ответа на вопрос о будущем. Утро женщина эта посвящает молитве или, правильнее, чтению узаконенного числа молитв; день - государственным делам; вечером она совещается с астрологами, чернокнижниками, алхимиками и знахарями, снабжающими ее косметическими снадобьями... и ядами; ночью она предается порывам необузданного сладострастия. По изуверству - Изабелла Испанская, по кровожадности - Паризатида Персидская, по властолюбию - Агриппина Римская, по распутству - Клеопатра Египетская, женщина эта, вдова короля французского Генриха II, королева Катерина Медичи. Тридцать лет /с 1559 по 1589 г./ именами своих сыновей - Франциска II, Карла ГХ и Генриха III - участью государства располагала она, играя в правительстве при королях ту же самую роль, которую в древних капищах играли жрецы, скрывавшиеся в пустых истуканах, называвшихся оракулами. Единодушные проклятия сопровождали ее в гроб; современники Катерины и их правнуки не могли без ужаса вспоминать о ней; однако же с веками взгляд на нее изменился. Нашлись историки, которые, обсуждая деяния Катерины, отважились замолвить слово в ее пользу, а трудолюбивый историограф-компилятор Капфиг[19] в наше время явился адвокатом королевы-злодейки пред судом потомства. По его словам, Катерина была совершенно права во всех своих интригах, явных и тайных преступлениях, кровавых распрях, ею разжигаемых, даже в резне Варфоломеевской ночи. Все это, по мнению Капфига, было необходимостью, единственным рациональным средством умиротворения Франции. С точки зрения людей, для которых плахи, виселицы и расстреливания - верные средства умиротворения; которые, например, в парижской бойне второго декабря 1851 года видят геройский подвиг и гениальность. С точки зрения подобных господ, Катерина Медичи, разумеется, великая женщина; спорить с ними было бы пустой тратой времени. "Таков был век", - говорят другие снисходительные судьи в оправдание Катерины, но и это оправдание нелепо, и оно не лучше предыдущего. Тит, цесарь римский, жил за полторы тысячи лет до Катерины Медичи, однако же снискал себе прозвище утешителя рода человеческого...

   О роде тосканских деспотов Медичи существует два сказания: правдивое, то есть историческое, и ложное, фантастическое, сплетенное лестью. Приводим и то и другое, как одинаково заслуживающие внимания читателя. Историки Павел Иовий и Гвичардини фактически доказывают, что родоначальником фамилии Медичи был флорентийский врач-шарлатан, торговавший разными лекарственными снадобьями и этим наживший огромное состояние. Пользуясь смутами, свирепствовавшими в республике, благодаря своему золоту, врач втерся в дворянство, заменив свое малоизвестное имя фамилией Медичи,[20] намекая на свою прежнюю профессию; кроме того, он сочинил себе герб, состоявший из щита с изображением на нем пяти шариков, в которых не трудно было угадать пилюли. Внуками и правнуками врача-дворянина были герцоги урбинские и великие герцоги тосканские - Александр, Иоанн, Козьма, Лаврентий, Франциск - и папы римские Лев X и Климент VII. Стыдясь откровенности предка, потомки, гордые собственными заслугами, никак не хотели сознаться, что их фамилия происходит от слова медик, что пять шариков на их гербе - не что иное, как прозаические пилюли. Геральдика, вечная угодница гордости, вывела герцогов из неприятного положения, протрубив во все концы Европы нижеследующую сказку о происхождении герба великих герцогов тосканских:

   - Одновременно с Геркулесом, удивлявшим своими подвигами Грецию, в Италии жил великан-богатырь по имени Муджелло. Этот герой, соперничая с сыном Алкмены, имел с ним довольно частые столкновения, обыкновенно оканчивавшиеся обоюдными потасовками, из которых однако же Муджелло почти всегда выходил победителем. Однажды во время ратоборства Геркулес ударил своей палицей по щиту противника, и от этого удара на щите образовалось пять круглых впадин.

   Так, по словам геральдики, произошел герб Медичи. Сказание, как видит читатель, весьма остроумное, не лишенное своего рода поэзии, положительно невероятное и может быть по этой самой причине принятое в Европе XVI века без апелляции. Говорят, впрочем, будто нашлись скептики, заметившие, что если бы шарики на гербе Медичи произошли от удара палицы, то они были бы вдавлены внутрь, а не выпуклы; но на это геральдика отвечала презрительным молчанием - и весьма умно сделала. Что касается лично до нас, мы придерживаемся первого сказания, то есть что предок славных Медичи был врач и что пять шариков на их гербе изображают пилюли; если Павел Иовий /историограф-взяточник, за щедрые благостыни писавший какие угодно панегирики/ не заслуживает веры, то Гвичардини правдив, насколько может быть правдив летописец XVI века.

   Известно, что характер предка запечатлевается на потомках до третьего и четвертого колена, даже далее. Всматриваясь в семейство Медичи, не трудно угадать в некоторых его членах родство с врачом-эмпириком. Врач, всего прежде, должен быть образован - Козьма, Лаврентий и папа Лев X любили науки и покровительствовали ученым; Франциск всю свою жизнь занимался алхимическими опытами. Катерина, как мы уже говорили, была весьма сведуща в изготовлении всяких ядов, косметических средств, в особенности же выказывала непреодолимую страсть ко всякого рода кровопусканиям... Это ли не достойнейшая правнучка своего пращура? Аптекарь-миланец Рене и астролог Козьма Руджиери были ее бессменными спутниками на грязном поприще интриг любовных и политических. Кроме ядов и возбудительных средств, Катерина Медичи орудием своей политики употребляла и систематический разврат, имея для этого верных помощников и сотрудниц в лице своих фрейлин. Это великая женщина?..

   Протестант, парижский книгопродавец, Генрих Этьен (или, как он латинизировал свое имя, Стефанус), автор любопытного памфлета о жизни Катерины Медичи, не даром сказал о ней (хотя и немножко резко) в своем вступлении: "Я, некоторым образом, боялся перепачкать себе руки и почувствовать тошноту, раскапывая эти смрадные мерзости!".[21] О хитрости и лукавстве Катерины Медичи автор выразился такого рода прогрессией: "Итальянцы лукавы вообще, жители Тосканы - в особенности; из тосканцев лукавейшие - флорентинцы, из последних лукавейшей и хитрейшей женщиной была Катерина Медичи!"

   Единственная дочь славного Лаврентия Медичи, племянница папы Климента VII, Катерина родилась во Флоренции в 1519 году. По обычаю того времени, при появлении ее на свет астрологи, в том числе знаменитый Василий-математик, составили ее гороскоп, и все в один голос объявили, что Катерина будет виновницей гибели того семейства, в которое со временем попадет. Испуганные родственники решили не выдавать ее ни за кого замуж и обрекли на вечное одиночество. Когда ей исполнилось одиннадцать лет, она была отправлена в Рим, ее родные совещались о том, куда ее пристроить: одни предлагали повесить в корзинке на зубцах городской стены под неприятельские выстрелы; другие, не менее жестокие - отдать в дом разгула; третьи - заточить в монастырь. К счастью для Катерины и к несчастью для Франции, последнее мнение превозмогло. Три года провела она в стенах монастыря, откуда была вызвана дядей, Климентом VII, для выдачи замуж за орлеанского герцога Генриха, второго сына короля французского Франциска I. Этот брак, чисто политический, был заключен во вред и на зло императору Карлу V и ради увеличения областей Франции присоединением к ним герцогства Миланского, обещанного Климентом VII в приданое за Катериной. Свадьбу праздновали 28 октября 1533 года в Марселе, куда невеста прибыла с многочисленной свитой обоего пола итальянских пройдох, подобно ей самой, приехавших во Францию искать счастья, почестей и поживы. Нам уже известен быт двора Франциска I, при котором тогда в полном блеске сияла герцогиня д'Этамп, окруженная целой армией льстецов и приверженцев. Другая, слабейшая, партия группировалась вокруг дофина Франциска; третью, ничтожнейшую, составляли сторонники герцога Орлеанского, имевшие во главе своей Диану де Пуатье... Мысль первенствовать при дворе при этой неблагоприятной обстановке была бы чистейшим безумием, особенно со стороны нового лица, только что принятого в королевскую семью. Катерина как нельзя лучше выпуталась из этого неловкого положения: раболепствуя перед державным своим свекром и его полудержавной фавориткой, она льстила дофину, ласкала любовницу своего мужа Диану де Пуатье, держала себя перед всеми тише воды, ниже травы и, таким образом, ладила со всеми. Своей итальянской челяди она выхлопотала выгодные места при большом дворе и при дворе дофина Франциска; к последнему, между прочим, попал в мундшенки некто Себастьян Монтекукколи, которому особенно протежировала Катерина. Дофин полюбил угодливого итальянца и не мог достаточно нахвалиться его усердием. В 1536 году летом, сопровождаемый Себастьяном, дофин отправился в Лион и здесь недели через две, забавляясь игрой в лапту, сильно вспотев, выпил стакан холодной воды, поданный ему услужливым Монтекукколи. Эта неосторожность имела самые гибельные последствия: через пять дней дофин скончался от воспаления в легких. Болезнь, бесспорно, весьма обыкновенная, но несмотря на это итальянского мундшенка притянули к ответу. При обыске в его квартире найдена была книга о ядах, по объяснению Монтекукколи ему необходимая, так как он, по своей должности мундшенка, обязан был знать, какие напитки вредны, за тем чтобы в случае нужды подать необходимую помощь. Этим объяснением не могли удовольствоваться; Монтекукколи, заподозренного в отравлении дофина, пытали. Итальянец показал под пыткой, что он отравил дофина по наущению клевретов императора австрийского Карла V; лютейшие истязания не могли у него исторгнуть никаких дальнейших подробностей. Отравитель был четвертован в Лионе 7 октября 1536 года; яростная чернь разнесла его труп по клочьям и побросала их в Рону. Гроб дофина послужил супругу Катерины Медичи ступенью к престолу: Генрих, герцог Орлеанский, был объявлен дофином. Это первое преступление флорентинки, искусно замаскированное благодаря упорству преданного ей Монтекукколи, не может подлежать сомнению, несмотря на опровержения многих историков. Воспаление легких, как увидим далее, было исключительной болезнью, от которой умирали соперники и соперницы Катерины Медичи; брат Колиньи, кардинал Шатийон, видом Шартрский, Антоний де Круа, принц Порсиан /Porcian/, Иоанна д'Альбре, мать Генриха IV, и чуть ли не сам Карл IX, так как и его смерть по многим причинам была необходимостью для Катерины Медичи.

   Возвышение Генриха и превращение его из герцога Орлеанского в наследника престола умножили его партию и придали смелости его фаворитке Диане де Пуатье; главная же виновница этого переворота по-прежнему оставалась в тени и чуть что не в загоне. Негодуя на нее за продолжительное ее неплодие, Генрих в первый год воцарения замышлял о разводе и отсылке ее на родину. Сведав об этом, королева решилась прибегнуть к покровительству Дианы де Пуатье, которая действительно взяла ее сторону в видах своих личных интересов. В царствование своего супруга Генриха II, Катерина Медичи как-то стушевывалась и умалялась сперва перед Дианой, а потом перед Гизами, дофиной Марией Стюарт, даже Сарой Флеминг-Леуистон. Но точно так же уже известно, что и в кратковременное царствование Франциска II дела Франции прибрали к рукам братья Гизы. Действительное начало владычества Катерины совпадает с восшествием на престол ее десятилетнего сына Карла IX, стараниями фаворита его матери Альберта Гонди /впоследствии маршала Ретца/ уже развращенного и бездушного изверга. Карла, когда он был младенцем, забавляли петушьими боями и звериными травлями; Карл отрок находил особенное наслаждение одним взмахом палаша отсекать головы собакам, кошкам, баранам и жеребятам /значит, руку набивал, и то занятие!/ На охоте лютостью и зверством десятилетний Карл мог потягаться с самым закоренелым ловчим, умел отлично трубить в охотничий рог, подковывать лошадей и стрелять необыкновенно метко. Впоследствии, сознавая в себе отсутствие чувства жалости, он этим хвалился, часто повторяя окружающим бессмысленную аксиому: "Жесток тот, кто милосерд; тот милосерд, кто жесток!" /C'est cruant6 d'etre clement, c'est cl6mence d'etre cruel/.

   Кроме этого милого молодого человека, в королевском семействе Валуа были еще герцоги: Анжуйский (впоследствии Генрих III) и Алансонский; принцессы Елизавета (просватанная за испанского инфанта Дона Карлоса, но выданная за его отца, короля Филиппа II) и Маргарита, впоследствии супруга короля Генриха IV. Все они, наследовав от отца и матери их пороки, были с юных лет испорчены воспитанием при дворе, при котором распутство считалось достоинством, а любовные интриги доблестями. Таковы были последние Валуа.

   После смерти короля Франциска II во главе правоверной католической партии красовались братья Гизы, герцог Франциск и Карл, кардинал Лотарингский; во главе партии гугенотов - адмирал Колиньи и принц Людовик Конде. Антоний Бурбон, король Наваррский, коннетабль Монморанси и маршал Сент-Андре образовали третью партию, умеренных, то есть не служивших ни нашим, ни вашим, а собственным своим интересам. Канцлер де л'Опиталь, единственная добрая и благородная личность, до этого времени участвовавший в делах внутренней политики, по проискам Гизов был удален, а с его удалением для борьбы двух партий открылось свободное поле. Очень хорошо понимая, что как Гизы, так и Конде со своими приверженцами стремятся к достижению королевской короны, Катерина Медичи решила поддерживать вражду в тех и других, в полной надежде, что соперники погубят друг друга, и поле сражения останется за ней.

   На первый случай она сблизилась с Антонием Бурбоном и Конде, предоставив первому важный сан правителя. Гугеноты восторжествовали, а герцог Гиз, оскорбленный этой несправедливостью, удалился в Лотарингию. Всячески потворствуя гугенотам, Катерина при каждом удобном случае высказывала живейшее сочувствие их вероисповеданию, допустила торжественное собрание духовных лиц, католиков и протестантов, для диспута о догматах в августе 1561 года /colloque de poissy/. Пользуясь благосклонностью королевы, гугеноты стали притеснять католиков, и тогда Катерина вместе с королем Наваррским присоединилась к партии Гизов, призвав герцога Франциска в Париж. Ненавистник гугенотов ознаменовал свой путь к столице избиением протестантов в Васси (в Шампани), чем отдалил всякую надежду на миролюбивое соглашение враждовавших партий. Чтобы последовательно рассказать об адских интригах этого времени, чтобы выбраться из этого лабиринта, в котором ноги по колена вязнут в лужах крови, нужно иметь перо даровитого аббата Верто или Сен-Реаля. Следя за ходом междоусобия, мы невольно отдалились бы от героини нашего очерка и легко могли бы потерять ее из виду. Возвратимся же к ней и попытаемся передать читателю все уловки и увертки этой змеи, по рассказам Соваля, в его любопытной истории любовных интриг королей французских.[22]

   Пригласив к своему двору короля Наваррского, а с ним и принца Конде, Катерина Медичи пустила в ход все обольщения любви и неги для успешнейшего подчинения себе начальников партии, враждебной Гизам. Она ослепила своих гостей пышными праздниками, домашними спектаклями, на которых ее фрейлины, являясь в виде полунагих нимф и мифологических героинь, исполняли сладострастные танцы, способные поколебать нравственные правила самого сурового стоика. Двум красавицам, девице Руэ /Rouet/ и девице де Лимейль, королева поручила во что бы то ни стало вскружить головы королю Наваррскому и принцу Конде, и обе девицы принялись за дело с усердием, а главное - с опытностью достойных прислужниц лукавой флорентинки. Та и другая шли разными путями к одной и той же цели. Мадмуазель Руэ явно выказывала свою симпатию Антонию Бурбону; мадмуазель Лимейль, напротив, отзывалась о принце Конде с самой невыгодной стороны, твердя всем и каждому, что разве только с отчаяния можно решиться иметь такого несчастного обожателя. Простодушный король Наваррский дался в обман и, позабыв о своей милой жене, Иоанне д'Альбре, доброй и заботливой матери его детей Генриха[23] и Катерины, увлекся как юноша и привязался к мадмуазель Руэ со страстью, тем сильнейшей, что она держала себя с ним неумолимо строго. Эта строгость, спешим оговориться, была ни чем иным, как самым хитрым расчетом, так как в это же самое время один из придворных кавалеров, д'Эскар, пользовался неограниченной благосклонностью лукавой кокетки. Филипп II Испанский, зорко следивший за ходом междоусобий во Франции, через своего посланника Манрикеца, предложил королю Наваррскому свой союз и содействие, с условием, чтобы он развелся с Иоанной д'Альбре, женился на Марии Стюарт и вытеснил протестантов из Франции. Это предложение разбивало в прах все замыслы Катерины Медичи. Не теряя времени, она поручила мадмуазель Руэ употребить все зависящие от нее средства для расстройства предполагаемого союза короля Наваррского с Испанией и Шотландией. Покорная велениям своей государыни, верная фрейлина принудила Антония Бурбона к отказу - уступив наконец его страстным желаниям... Плодом этой любви был Карл Бурбон, впоследствии архиепископ Руана, признанный и провозглашенный королем под именем Карла X во время мятежей Лиги.

   Между тем война кипела; города из рук гугенотов переходили в руки католиков; первых преследовали Гизы, вторым не давали пощады Колиньи и Конде. Король Наваррский, смертельно раненный под стенами Руана, умер 7 октября 1562 года близ Андильи на руках Катерины Медичи, поручая ей своих детей и супругу. Заливаясь слезами, королева клятвенно обещала заботиться о них, как о своих единокровных. Начало 1563 года было ознаменовано событием кровавым, но для Катерины Медичи радостным. Адмирал Гастон де Колиньи, которого не так-то легко было обольстить ласками фрейлин или очаровать балетами да домашними спектаклями, решился избавить гугенотов от их непримиримого гонителя, герцога Франциска Гиза посредством тайного убийства. Гиз, взяв Руан и одержав над гугенотами блестящую победу при Дре, подступил к Орлеану. В это самое время к нему явился бедный дворянин-гугенот, Польтро дю Мерэ, с предложением услуг против своих же единоверцев. Гиз принял переметчика как нельзя лучше и согласился оставить у себя на службе. Дня через два после этого, 15 февраля, поздним вечером, Гиз вместе с приближенным своим Ростенгом проходил по лагерю. Внезапно из ближайшего куста сверкнул выстрел, и Гиз упал со стоном, тяжело раненный, как впоследствии оказалось, отравленной пулей.[24] Убийца Польтро дю Мерэ был тотчас же схвачен, подвергнут допросу, пыткам. На последних он показал, что действовал по наущению адмирала Колиньи, снабдившего его деньгами и советами. Герцог Франциск Гиз умер на девятый день после ранения /24 февраля/, убийца его был четвертован; что же касается до Колиньи, несмотря на все улики, он, по распоряжениям Катерины Медичи, даже не был привлечен к ответственности. У королевы не хватило духу мстить тому, кто избавил ее от такого могучего врага, каким был герцог Гиз; к тому же до самого Колиньи тогда еще не дошла очередь. 18 марта 1563 года королева заключила с гугенотами мир в Амбуазе. Интрига фрейлины Лимейль с принцем Конде, на время войны прерванная, возобновилась с прежней силой. Коварная сирена созналась, что злословила принца единственно потому, что досадовала на его равнодушие к ней. На это признание Конде отвечал ей самыми страстными уверениями в любви и вечной верности. Супруга принца, до слуха которой дошли нерадостные вести о неверности Конде, затосковала и умерла с горя. Искательницей руки вдовца явилась, кроме девицы Лимейль, вдова недавно убитого на войне маршала Сент-Андре, прочившая перед тем свою дочь за старшего сына покойного Гиза, Генриха. Отказав обеим невестам, Конде женился на Франциске Орлеанской, сестре герцога Лонгвилля. Катерина Медичи, досадуя на девицу Лимейль за неудачное ее сватовство, удалила ее от двора в Оссонский монастырь минориток, где изгнанница разрешилась от бремени мертвым младенцем, а потом вышла замуж за своего давнишнего обожателя Жофруа де Козак, сеньора де Фремон. Вообще этот год после недавних войн был годом торжеств Амура и Гименея; двор Катерины Медичи для героев междоусобий был тем же, чем для войск Ганнибала их развратительница Капуя. Королева старалась прикрывать розами и миртами те могилы, которые она в это же время готовила гугенотам! Она сама, несмотря на свои сорок четыре года, не довольствуясь дорого покупаемыми ласками своего возлюбленного Альберта Гонди,[25] вошла в связь с братом Франциска Гиза, кардиналом Карлом Лотарингским.

  

   В 1565 году Карл IX, объявленный совершеннолетним, вместе с матерью, братьями и Генрихом, двенадцатилетним сыном покойного короля Наваррского, ездил по разным областям Франции и, между прочим, посетил Байонну, где Катерина Медичи виделась и совещалась с любимцем Филиппа II, страшным герцогом Альбою. На тайном совещании /подслушанном сыном покойного Антония Бурбона/ кровопийца Нидерландов, испанский палач-генералиссимус от имени достойного своего государя предложил Катерине Медичи умиротворить волнующуюся Францию посредством повторения в ней сицилийской вечерни, то есть истребить гугенотов так, как французы были истреблены во времена оны в Палермо. Это предложение, разумеется, пришлось как нельзя более по сердцу Катерине Медичи, и таким образом в голове ее возникла и созрела мысль избиения гугенотов, осуществленная в роковую и позорную для Франции ночь св. Варфоломея. Генрих Бурбон немедленно уведомил свою мать Иоанну д'Альбре, принца Конде и адмирала Колиньи о страшных замыслах Катерины. По предложению престарелого вождя своего, гугеноты решили захватить королевскую фамилию в плен при обратном ее возвращении в Париж, куда она прибыла однако же 29 сентября совершенно благополучно, благодаря надежной охране бывшего при ней большого отряда швейцарцев. Опять начались междоусобия, но на этот раз ознаменованные постоянными поражениями гугенотов: 10 ноября 1567 года коннетабль Монморанси разбил их при Сен-Дени; затем, после перемирия в Лонжюмо, они опять были побеждены при Жарнаке (13 марта 1569 года) и Монконтуре (3 октября). Аржанс, взявший принца Конде в плен при Жарнаке, честным словом заверил его в милосердии к нему короля и пощаде его жизни, но несмотря на это в ту минуту, когда пленный принц следовал за ним верхом и обезоруженный, на него сзади напал гвардейский капитан Монтескье и пистолетным выстрелом размозжил ему голову. Так по повелению Катерины Медичи были покончены расчеты с опаснейшим из всех ее соперников. Еще года за два перед этим королева пыталась отравить его посредством яблока, побывавшего в руках ее парфюмера, миланца Рене,[26] но неудачно вышло; лейб-медик принца Конде доктор Ле Лон, подозревая злой умысел, не дозволил ему прикоснуться к отравленному плоду, а отрезав небольшой кусок и завернув его в хлебный мякиш, дал съесть собаке, которая через несколько минут околела в жестоких су дорогах. Лицо самого доктора, имевшего неосторожность только понюхать отравленное яблоко, на несколько дней опухло.[27] Яд Рене, как видит читатель, был надежный, но пуля Монтескье оказалась и того лучше. Одновременно с неудавшейся попыткой отравить принца Конде, слуга адмирала Колиньи Доминик д'Альб, по поручению Катерины, покушался отравить адмирала и его брата д'Андело, однако же вовремя принятое противоядие спасло Колиньи от смерти; брат же его умер 27 мая 1569 года. Отравителя схватили, он сознался во всем и, по повелению Карла IX, был колесован... надобно полагать - за неловкость. Ссылаясь на признание своего слуги-предателя, адмирал Колиньи мог бы, конечно, сделать Катерине Медичи довольно неприятный для нее вопрос касательно ее соучастия в этом черном деле, но смолчал по деликатности, так как и его не беспокоили расспросами после убийства герцога Гиза.

   Третий мир между католиками и гугенотами был подписан в Сен-Жермене, 15 августа 1570 года. На этот раз, несмотря на явный перевес партии Катерины Медичи и Карла IX над партией Колиньи и Иоанны д'Альбре, гугенотам были даны все те права, которых они домогались, и предоставлена была совершенная свобода вероисповедания и богослужения. Кардинал Лотарингский, даже и тот выказал необыкновенную кротость и уступчивость. "Это не даром! Тут что-нибудь да не так!" - говорили дальновиднейшие приверженцы Колиньи, влагая в ножны свои мечи, иззубренные в бою и потускневшие от крови фанатиков-иноверцев. Иоанна д'Альбре вместе с сыном удалилась в свое наваррское королевство; адмирал Колиньи отправился на отдых в кругу семьи в родное поместье.

   Здесь на минуту остановимся, чтобы сказать несколько слов о первой любви короля Карла IX, из жестокосердого ребенка ставшего теперь девятнадцатилетним юношей-извергом, совершеннолетним и для злодейств и для грубых наслаждений, о которых смутное понятие было ему внушено еще в лета безгрешного младенчества. За развитием его страстей, за первым ударом его сердца, забившегося любовью, следила королева-родительница, следили и ее прелестные фрейлины. Первая, верная своей системе развращать с политической целью, рекомендовала сыну заблаговременно некоторых из своих девиц, в надежде приобрести верную шпионку в фаворитке королевской. К совершенной досаде заботливой матери Карл, не обратив внимания на ее доморощенных, казенных красавиц, выбрал себе фаворитку из народной среды, обратив свой первый страстный взгляд на дочь орлеанского аптекаря Марию Туше, фламандку по происхождению, полную двадцатилетнюю блондинку. Утром он ее увидел, а вечером Латур, гардеробмейстер короля, привел красавицу в его комнату. Менее всего склонный к идеальной любви, чуждый всякого чувства изящества, не имевший ни малейшего понятия о стыдливости женской, так как он вырос в кругу бесстыдниц - Карл IX был слишком нетерпеливым циником, чтобы тратить время на переговоры и сентиментальные объяснения. До своего сближения с Карлом IX Мария Туше была неравнодушна к Монлюку, брату епископа Валенсского, и, сделавшись фавориткой, продолжала вести с ним переписку. Узнав об этом, король /как повествует Соваль/, желая убедиться в истине, употребил хитрость. Он созвал к себе на ужин придворных дам и девиц, в том числе Марию Туше, и в то же время приказал шайке цыган, призванной для увеселения компании, тихонько отрезать от поясов присутствовавших дам их кошельки. Цыгане удачно исполнили это поручение, и Карл, обыскав кошелек своей фаворитки, нашел в нем письма Монлюка. Уличив Марию и прочитав ей дружеское наставление, король внушил ей быть ему верной и впредь не шалить. Сдержала ли Мария Туше данное ему слово или продолжала вести переписку с должной осторожностью, неизвестно, но как бы то ни было более не попадалась с поличным. Король мало-помалу привязался к ней, особенно после рождения ею сына и, по-своему, любил ее горячо до самой смерти. К чести Марии Туше прибавим, что она не употребляла во зло своего влияния на Карла IX, не выводила в люди своих ближних и дальних родственников, даже сама не домогалась ни титулов, ни щедрых даяний. Когда шли переговоры о браке Карла IX с австрийской принцессой Елизаветой и портрет последней был прислан к жениху, Мария Туше, взглянув на изображение будущей королевы, потом в зеркало, сказала с усмешкой: "Ну, эта немка мне не опасна!" Действительно, бедная Елизавета, кроткая, добрая, но некрасивая, в течение четырех лет замужества не умела ни привязать к себе своего супруга, ни охладить его к Марии Туше. Какой-то придворный грамотей, желая польстить фаворитке, составил из ее имени MARIE TOUCHET любезную анаграмму JE CHARME TOUT /я все очаровываю/, что отчасти было даже справедливо, так как никто из придворных не мог пожаловаться на обходительность фаворитки. Выбор короля был счастливой случайностью или делом весьма умного расчета. Что было бы с королевством в это несчастное время, если бы фавориткой короля была какая-нибудь госпожа вроде герцогини д'Этамп или одна из казенных красавиц, рекомендованных ему его услужливой маменькой?

   С самого начала 1570 года Катерина Медичи была занята множеством государственных дел, одно другого важнее. Возникли какие-то интимные сношения с польским дворянством, и в то же время кардинал Шатийон (брат Колиньи) вел переговоры об избрании герцогу Анжуйскому в супруги королевы английской; с римским и испанским дворами шла деятельная секретная переписка... вероятно о подавлении восстания в Нидерландах. На донесения правителей французских областей о частых столкновениях между гугенотами и католиками королева не отвечала никакими особенно строгими инструкциями; напротив, всего чаще оправдывала гугенотов, подтверждая права, данные им недавними эдиктами умиротворения. Парижский кабинет, очевидно, желал сохранить самое доброе согласие с адмиралом Колиньи и Иоанной д'Альбре, единственными защитниками кальвинистов. При всем том, смутное предчувствие чего-то страшного тревожило сердца людей осторожных, не доверявших этому затишью и принимавших его за предтечу бури. Суеверов беспокоили "небесные знамения", то есть явления кометы, метеоров; частые северные сияния и необыкновенные ураганы, о которых в летописях того времени сохранилось множество чудесных, фантастических россказней. Астрологи предрекали в близком будущем новые распри и кровопролитнейшие побоища; в Книге центурий покойного Нострадамуса отыскали несколько четверостиший весьма зловещего содержания.[28] Вся Франция была в напряженном состоянии томительного, лихорадочного ожидания горя или радости... "Радости", - поспешила ответить Катерина Медичи, возвестив своим верным подданным о предстоящем бракосочетании короля Карла IX с Елизаветой Австрийской. Желая сделать соучастниками семейной своей радости и католиков, и гугенотов, королева радушно пригласила на брачное торжество тех и других. Было много званных, но мало избранных. На свадьбе Карла IX приверженцы Колиньи и Иоанны д'Альбре блистали своим отсутствием; довольствуясь миром, гугеноты очевидно избегали тесного сближения с католиками, не обращая внимания на любезности и заигрывания Катерины Медичи. Старик Колиньи беспрестанно напоминал окружавшим, что королевский двор, со всеми своими обольщениями в мирное время, едва ли не опаснее ратного поля во время усобиц и в подтверждение истины своих слов указывал на недавние примеры покойных Антония Бурбона и Людовика Конде. Иоанна д'Альбре, женщина честная, еще красавица, несмотря на годы, но строгих правил, инстинктивно ненавидела двор, при котором, как она писала к своему сыну, "женщины сами вешаются на шею мужчинам".[29]

   В начале 1571 года Катерина Медичи радушнейшим образом опять приглашала к себе адмирала и королеву Наваррскую, обещая первому доверить предводительство на войсками, которые намеревалась тогда послать на помощь Фландрии; но Колиньи и Иоанна д'Альбре опять уклонились от приглашения королевы-родительницы. Видя, что это не берет, она отправила к Иоанне д'Альбре в качестве чрезвычайного посланника маршала Бирона, с предложением руки принцессы Маргариты сыну Иоанны д'Альбре, Генриху. Брак этот, по мнению Катерины Медичи, был единственным средством для окончательного примирения всех партий, религиозных и политических; в дозволении папы Пия V не могло быть ни малейшего сомнения, так как его святейшество, по словам маршала Бирона, душевно желал примирения партий, волновавших Францию. Это сватовство, льстившее самолюбию вдовы Антония Бурбона, соответствовавшее ее задушевному желанию видеть, со временем, своего сына на французском престоле, поколебало ее недавнюю решимость отнюдь не сближаться с семейством Валуа. В то же время Колиньи, уступая просьбам своих друзей, принца Нассауского и маршала Коссе, согласился ехать в Блуа, где тогда находились Карл IX и Катерина Медичи со всем двором. На это последнее обстоятельство указывал маршал Бирон, как на явное доказательство искренности и любви королевы-родительницы. "Она сама и державный ее сын, - говорил маршал Иоанне д'Альбре - не колеблясь, делают первый шаг к родственному свиданию с вами. Зачем же вы будете оскорблять их ничем не извинительным недоверием?" Вдовствующая королева Наваррская более не колебалась, изъявила маршалу свое согласие на предполагаемый брак, вместе с тем обещая приехать ко двору в непродолжительном времени. Прием, оказанный Карлом IX адмиралу Колиньи, превзошел все его ожидания. "Это счастливейший день в моей жизни! - восклицал король, бросаясь к адмиралу на шею. - Я вижу моего милейшего папашу. Наконец-то вы в наших руках, наконец-то вы наш и теперь, как хотите, а уж мы вас не выпустим!" Затем Карл IX объявил дорогому гостю, что поздравляет его с назначением членом государственного совета, жалует 50 000 экю на покрытие путевых издержек, уступает ему движимое имущество недавно умершего в Англии кардинала Шатийона[30] и весь годовой доход с недвижимого. Не менее щедрыми милостями были осыпаны прибывшие с адмиралом дворяне-гугеноты и молодой зять его Телиньи. В знак особенного почета и для удостоверения его личной безопасности адмиралу было разрешено иметь при себе отряд телохранителей из полусотни алебардистов; но это еще не все: единственно в угоду своему папаше 14 октября 1571 года Карл IX именным указом подтвердил гугенотам своего королевства все прежние права, с присоединением многих новых льгот и привилегий. Остальные сыновья Катерины Медичи, ее дочь и она сама ласкали Колиньи, угождали ему и ухаживали за стариком так, как ухаживают за богатым дедом недостаточные внуки, то есть с нежностью, доходящей до приторности; с угодливостью, впадающей в докучливость. Тронутый Колиньи, приняв все эти ласки за чистую монету, доверился злодеям с простодушием ребенка. Это было торжество флорентийской политики Катерины Медичи, наконец-то уловившей старого льва в свои сети, сплетенные, на этот раз, из шелка и золота. Обольстив лицемерием своим старика-адмирала, Карл IX приготовился к свиданию с Иоанной д'Альбре. Он сам с Катериной Медичи и блестящей свитой выехал к ней навстречу в Бургейль; со слезами радости целовал ей руки, называя возлюбленной тетушкой, обожаемой красавицей... а вечером того же дня спрашивал у своей родительницы:

   - Хорошо ли я сыграл мою рольку? /Ai-je bien jou6 mon petit rolet?/

   - Как нельзя лучше, - отвечала Катерина, - но что же дальше?

   - Дальше увидите сами. Главное дело сделано. Как опытный охотник я заманил птичек в западню, остальные залетят сами!

   В Париже король и его родительница в одно и то же время, одинаково деятельно занялись устройством великолепных праздников и перепиской с римским двором о разрешении Маргарите выйти замуж за гугенота, короля Наваррского. Пий V медлил ответом: Иоанна д'Альбре сомневалась в успехе, но Карл IX успокаивал ее словами: "Сестра Марго будет за Генрихом, хотя бы папа римский лопнул с досады! Если же он не позволит, тогда мы обойдемся и без его позволения; я не гугенот, но также и не дурак; вы же и сестра для меня, конечно, дороже, нежели его святейшество!"

   Для устранения, однако, всяких недоразумений решили отправить в Рим, для переговоров о браке кардинала Карла Лотарингского,[31] а в ожидании категорического ответа тешили Иоанну д'Альбре и всех ее приверженцев, съехавшихся в Париж, пирами да балами. Катерина Медичи, как добрая, радушная хозяйка и нежная мать, заботилась и о доставлении гостям всевозможных удовольствий и о заготовлении приданного своей милой Марго, совещаясь о последнем пункте со своей возлюбленной сватьюшкой Иоанной д'Альбре. Наряды последней, щегольские для скромного беарнского двора и приличные для королевы Наваррской, были не довольно богаты и изящны для двора короля французского. Та же внимательная, обходительная Катерина Медичи давала дружеские советы Иоанне д'Альбре насчет ее туалета, дарила ей обновы, снабжала духами, пышными фрезами по моде того времени, перчатками, вышитыми шелком и золотом.

   Сорокалетняя королева Наваррская по своей красоте и моложавости казалась не матерью, но сестрой юного Генриха Бурбона; ее величавость и полнота не мешали ей в танцах отличаться ловкостью и грацией. Скрепя сердце, однако, королева Наваррская принимала участие в придворных празднествах, вполне сознавая всю их пустоту, сумасбродную роскошь и нравственную распущенность, замаскированную этикетом. Ее не покидала мысль, чтобы Генрих вместе с Маргаритой немедленно после бракосочетания уехал из Парижа в родимый Беарн или Нерак, где образ жизни хотя и гораздо проще, и не было при тамошнем дворе сотой доли той роскоши, которая владычествовала при дворе парижском, но зато там люди похожи на людей, а не на раззолоченных кукол или ненасытно сластолюбивых обезьян. Бедная Иоанна д'Альбре еще не знала, что двор Катерины Медичи и Карла IX не только царство разврата, но прямой разбойничий притон, из которого добрых людей живыми не выпускают.

   Четвертого июня 1572 года градской глава Марсель давал великолепный бал королевской фамилии в здании ратуши парижской. Праздник продлился далеко за полночь, а на заре, по возвращении в Лувр, Иоанна д'Альбре почувствовала себя сильно нездоровой. Призванные доктора объявили, что у королевы Наваррской воспаление легких... Обращаем внимание читателя на это обстоятельство: тридцать шесть лет тому назад от воспаления легких скончался сын Франциска I, по милости своего мундшенка Монтекукколи. При первом же известии о болезни Иоанны д'Альбре, Катерина Медичи сказала окружавшим, что королева Наваррская, вероятно, простудилась, так как в последние дни много выезжала, несмотря на ненастную и холодную погоду. Было бы гораздо вероятнее, если бы Катерина сказала, что на больной, бывшей на балу в ратуше, были надеты перчатки, раздушенные миланцем Рене, и высокий крахмальный воротник с фрезами, опрысканный ароматами той же лаборатории... На пятый день, 9 июня, Иоанна д'Альбре скончалась, при вскрытии трупа оказался паралич легких - неизбежное следствие воспаления, причины же воспаления не были открыты; так и порешили, что во всем была виновата простуда. Генрих Наваррский, Колиньи и все дворяне-гугеноты были поражены ужасом, подозревая отравление; Катерина Медичи и Карл IX успокаивали их, ссылаясь на показание людей ученых и сведущих, между прочим на свидетельство знаменитого Амвросия Паре, которое должно было рассеять всякие сомнения. Колиньи, а за ним и другие /кроме Генриха/ поверили, что Иоанна д'Альбре скончалась своей смертью, по воле Божией.[32] На старого адмирала тогда точно затмение нашло, он верил коварным речам короля французского, ласкам его матери, но не верил очевидности. Кардинал Пельве, клеврет Карла Лотарингского, бывшего в Риме, уведомил о подробностях хода заговора против гугенотов; последние перехватили письмо, уличавшее злодеев, - и этому письму Колиньи не поверил! Он ссылался на неизменную к нему внимательность Карла и Катерины, на их охлаждение к Генриху Гизу, на досаду и негодование последнего. В конце июля прибыло из Рима письмо от кардинала Лотарингского с давно желанным разрешением папы Пия V на бракосочетание короля Наваррского с Маргаритой; письмо подложное, написанное кардиналом единственно для ускорения страшной развязки заговора против гугенотов, сопряженной с этой свадьбой. От этого греха его святейшество дал кардиналу свое пастырское разрешение - зане цель оправдывала средства. Гугеноты, разумеется, не усомнились в подлинности папского благословения на брак короля Наваррского и стали целыми семьями стекаться в Париж на близкое торжество... Расчеты Карла IX были верны, сбылись его слова, сказанные Катерине: я заманил птичек в западню, остальные залетят сами.

   18 августа совершилось бракосочетание короля Наваррского Генриха Бурбона с Маргаритой Валуа и сопровождалось пышными празднествами. Тут произошло то желанное слияние партий, которого так жаждали, хотя и с противоположными целями, Колиньи, Карл и Катерина Медичи. Гугенот пил из одного бокала с католиком; жены и дочери дворян Наваррских порхали в танцах вместе с фрейлинами и статс-дамами Катерины Медичи, и как невинность доверчиво подавала руку разврату, так будущие убийцы шутили и смеялись со своими, ничего не подозревавшими, жертвами. Гугеноты со своими семьями веселились и плясали над вулканом, прикрытым блестящим паркетом ярко освещенного Лувра. Сияя самодовольной улыбкой, король Франции и королева-родительница для каждого гостя находили ласковое слово, любезность, лестный комплимент и в то же время разменивались выразительными взглядами со своими сообщниками. Кровавая трагедия готовилась под этой личиной веселой комедии! Праздник сменялся праздником, один бал другим, и если бы в те времена существовали в Париже газеты, подобные нынешним французским, то нет ни малейшего сомнения, что какой-нибудь фельетонист-лизоблюд отпустил бы стереотипную фразу: "Эти дни ликования парижского двора были днями радости всей столицы..." Бывали политические злодейства во все века вообще, в XVI в особенности, но чтобы убиению нескольких тысяч жертв предпослать пиры, заставлять плясать свои жертвы, поить их, откармливать буквально на убой, чтобы потом перерезать, наругаться над ними... до подобного цинизма в злодействе могли дойти только Катерина Медичи и достойное ее отродье, Карл IX! Дня через три после свадьбы, ранним утром, в кабинете короля происходило таинственное совещание между ним, Катериной и Генрихом Гизом.[33] О чем именно, это мы увидим, проследив за последним во весь его путь от Лувра до своего дома. По возвращении от короля, Гиз, призвав к себе гвардейского капитана, преданного ему Моревеля, и бывшего своего наставника Вилльмюра, объявил им, что король и королева "разрешили ему то, о чем он их просил". В ответ на это Моревель вынул из кармана две медные пули и показал их Гизу; осмотрев их с видом знатока, герцог возвратил их Моревелю, с придачей кошелька, туго набитого золотом. Потом, приказав Вилльмюру позаботиться об устройстве всего, отпустил обоих клевретов. На другой день /в пятницу 22 августа/ адмирал Колиньи по окончании заседания в государственном совете возвращался домой через улицу Бетизи, где встретил короля. Взяв адмирала под руку, король пригласил его на партию в лапту /jeu de paume/, на нарочно устроенную для игры эспланаду, на которой в это время находились Генрих Гиз и Телиньи, зять адмирала. Окончив игру, Колиньи, сопровождаемый двенадцатью дворянами из своей свиты, пошел домой обедать и дорогой читал какую-то бумагу, переданную ему королем. На углу улицы св. Германа Оксеррского путники были оглушены выстрелом из мушкетона, раздавшимся в нескольких шагах из окна дома Вилльмюра.

   Колиньи зашатался: одна из медных пуль раздробила ему указательный палец правой руки, другая сильно поранила левую. Наскоро перевязав раны, опираясь на прислужников, Колиньи кое-как дотащился до дому, откуда немедленно послал нарочного к Карлу IX с известием обо всем случившемся. При первых словах вестника король побледнел и с художественно-подделанным отчаянием вскричал:

   - Опять! Нет, это уже слишком... Этому не будет конца! Пора до корня истребить эти проклятые распри!..

   Король Наваррский и принц Генрих Конде поспешили навестить раненого и присутствовали при перевязке. Лейб-хирург Амвросий Паре признал необходимым отнять палец, но ампутировал так неловко, что причинил адмиралу невыразимые страдания. Старик, однако же, мужественно перенес операцию и, благодаря Бога за сохранение жизни, послал 1000 золотых экю для раздачи бедным гугенотам своего прихода. От адмирала Генрих и Конде отправились в Лувр к королю, покорнейше прося его отпустить их из Парижа...

   - Нет, нет, ни за что! - перебил Карл IX. Это преступление нельзя оставить без наказания, и вы обязаны присутствовать при производстве следствия. Клянусь вам честью и Богом, что убийца будет наказан примерно, так, что его муки отобьют у мятежников дальнейшую охоту покушаться на жизнь моих друзей!..

   - Непременно, непременно! - подтвердила Катерина Медичи. - Если это дело оставить без последствий, то наконец и мы, в Лувре, не будем уверены в нашей безопасности.

   Немедленно по королевскому повелению все парижские заставы, за исключением двух, были закрыты; всем временным жителям столицы гугенотам, знатным и простым, было приказано переселяться в квартал, где находится дом адмирала, затем чтобы находиться под охранением его стражи, теперь усиленной. О всех этих благодетельных распоряжениях король сообщил адмиралу лично, посетив больного со всем двором. Герцог Анжуйский и Катерина плакали, увидя раненого старика, а король, ударяя себя в грудь, твердил:

   - Милый батюшка, я страдаю душой так, как вы телом! Меня злодеи ранили, меня оскорбили вместе с вами!

   - Благодарение Господу, - произнесла Катерина, подымая глаза к небу, - что он сохранил нам нашего неоцененного Колиньи!

   - Как неоцененного? - усмехнулся старик. - Давно ли вы, государыня, предлагали 50 000 экю за мою голову? К слову сказать, этим же самым искателям моей гибели вы теперь поручили исполнение эдикта умиротворения, по областям почти несоблюдаемого...

   - Папаша, не сердитесь, Бога ради! - перебил заботливо король. - Теперь вам вредно сердиться. Клянусь вам честью, мы назначим новых комиссаров и все, все уладим к совершенному вашему удовольствию.

   Колиньи завел речь о походе в Нидерланды против испанцев; но Катерина и Карл, уклоняясь от ответа, только убеждали его беречь себя, клялись Богом и честью разыскать убийцу и предать его самым адским истязаниям. Перед отъездом в Лувр король сказал адмиралу, что для совершеннейшей его безопасности он прикажет оцепить его дом, и действительно прислал стражу под начальством Коссена /Cosseins/, заклятого врага Колиньи и ненавистника гугенотов. Вечером у адмирала было собрание всех его друзей и приверженцев. Иоанн де Феррьер, видам[34] шартрский, объявил, что покушение на жизнь адмирала - первый акт трагедии, которая окончится избиением всех его родных и друзей; напомнил о подозрительной кончине королевы Наваррской, о странных мероприятиях для безопасности гугенотов. Как в древней Трое Кассандра предостерегала семейство Приама, но никто не послушал ее советов, так ни друзья Колиньи, ни он сам не обратили внимания на пророческие слова видама; Телиньи особенно горячо защищал короля, ссылаясь на его клятвы и уверения. То же самое повторилось и на другой день /в субботу 23 августа/, когда к голосу Телиньи присоединились Генрих Конде и король Наваррский.

   Между тем и в Лувре происходили совещания, но совсем иного рода. Карл, Катерина, герцоги Анжуйский, Наваррский, канцлер Бираг, Гонди и пригулок Ангулемский[35] обсуждали важный вопрос: убить или пощадить при предстоящей резне Конде и короля Наваррского?

   - Увидим, как разыграется дело! - порешил Карл IX.

   В послеобеденную пору около Лувра показались толпы вооруженных людей весьма подозрительной наружности. На вопрос короля Наваррского, король французский отвечал, что это все проделки Гизов, замышляющих что-то недоброе. "Но я их угомоню", - успокаивал он своего зятя. Заметив, что во двор Лувра тридцать шесть дрягилей сносят копья, бердыши и мушкетоны, Генрих тревожно спросил: "Что это значит?"

   - "Приготовления для завтрашнего спектакля!" - двусмысленно отвечал ему сын Катерины Медичи.

   Он опять навестил Колиньи; опять уверял его в своем искреннем участии и жаловался ему на Гиза, Бог весть по какой причине располага