Каратыгин Петр Петрович - Временщики и фаворитки 16, 17 и 18 столетий. Книга первая

показывала ей самые радостные письма из Рима о скором разрешении королю сочетаться браком со своей возлюбленной, уверяя ее, что Генрих завтра же отправит в Рим преданного Габриэли Форте за давно желанным разрешением. Мадмуазель де Гиз сопровождала будущую королеву домой из церкви, откуда Габриэль вышла до окончания службы, жалуясь на головокружение и темноту в глазах. Дома фаворитка прогулялась по саду, потом скушала апельсин или немного салата и тогда-то, говоря, что ей хуже, упала будто убитая громом. Ее перенесли в спальню, раздели, и она очнулась, но была как будто в отупении... Новые припадки не замедлили: с фавориткой сделались жестокие судороги, во время которых, с воплями, раздиравшими душу, она часто хваталась за воспаленную голову. Прошел кризис, и Габриэль настойчиво требовала у Ла Варения, чтобы из "ненавистного" дома Цзаметти, "где бы ей не следовало останавливаться", ее немедленно перенесли к тетке ее, в монастырь Сен-Жермен, что и было исполнено.

   Здесь слабой дрожащей рукой она написала письмо к королю, заклиная его позволить ей приехать к нему, не теряя ни минуты. Письмо это было отправлено в Фонтенбло с дворянином Пюипейру /Puypeyroux/, преданным Габриэли. Чтобы сократить время ожидания, несчастная женщина стала было читать письма Генриха, с которыми никогда не разлучалась, однако же не смогла по случаю наступления нового припадка, продолжавшегося до самой смерти. Предатель Ла Вареннь написал королю два письма, в первом уведомляя его о болезни, а во втором - уже о смерти Габриэли, всячески отговаривая не ездить к ней... Злодей боялся, чтобы его жертва не высказала королю тайны ее отравления. Но Пюипейру прибыл вовремя, и Генрих, прочитав письмо, в ту же минуту решился ехать к умирающей. Письмо Ла Варения застало его в Эссоне, откуда по настоянию вельмож убитый, растерявшийся король поехал обратно в Фонтенбло. В аббатстве Соссэ, в Вилльжюифе с Генрихом сделался страшный нервный припадок, принудивший его слечь в постель...

   Габриэль скончалась утром в субботу, 10 апреля, несмотря на все старания доктора Ла Ривьера спасти ее. Бывшая при агонии придворная дама госпожа де Мартиг, приставая к умирающей с утешениями, громко читая отходную, ловко обирала с ее пальцев драгоценные перстни, нанизывая их на свои четки. Габриэль умирала на руках Ла Варения, и по словам очевидцев страдания ее были невыносимые, а судороги сводили ей рот к затылку, голову же заворачивали к пяткам. По трупу выступили черные пятна, что, по словам суеверов, было очевидным доказательством... не отравления, а "наваждения дьявольского". Ну, разумеется! Госпожа де Сурди одела покойницу белым покровом и положила ее на парадный одр пунцового бархата с золотыми галунами. Похороны происходили в понедельник 12 апреля в церкви св. Германа Оксеррского или, как говорит Л'Этуаль, в Мобюиссоне. Вскрытие трупа ничего не обнаружило, что неудивительно при невежестве тогдашних анатомов и искусстве токсикологов: итальянские яды XVI века едва ли могли быть уловимы аппаратом Марша или современным микроскопом.

   Ровно через семь месяцев после смерти Габриэли Маргарита прислала Генриху IV формальное отречение от своих прав супружеских и притязаний на королевскую корону.

   Безутешный Генрих возвратился в Фонтенбло и, выбрав из среды придворных Рокелора, Белльгарда, Фервака, Кастельно и Бассомпьера, всех прочих послал в Париж для отдания покойной последнего долга. За верным Сюлли в Париж был послан нарочный курьер. Друг короля встретил посланного с нескромной радостью, угостил его на славу, а прибежав к жене и самодовольно потирая руки, сказал ей:

   - Хорошая новость, друг мой! Теперь ты уже не будешь присутствовать при туалетах герцогини - струна лопнула! Но, - прибавил он, - так как Бог ее прибрал, то и желаю ей всяких благ!..

   Прибыв к королю, верный Сюлли принялся утешать его, пустив в ход свое увлекательное красноречие; хор придворных примкнул к нему, а Фервак имел даже смелость сказать Генриху IV, что смерть Габриэли чуть ли не милость Божия.

   - Пожалуй, что и так! - невольно сорвалось с языка у доброго короля.

   Впрочем это не помешало ему наложить на себя траур: носить восемь дней одеяние черное и два с половиной месяца фиолетовое. Парламент и иностранные посланники явились к королю с выражением участия к его душевной скорби; первый присовокупил к ним желание скорейшей женитьбы короля на принцессе королевского рода. Сестра Генриха IV, герцогиня де Бар, трогательным письмом уверяла его, что дети Габриэли заменят ей родных, а она заменит им мать. Благодаря сестру за участие, Генрих IV в своем письме отпустил фразу: "Иссох корень любви моей и не даст более ростка никогда". Это напоминает нам эпитафии с выражением желания скорого соединения, которыми неутешные вдовцы и вдовы украшают памятники жен и мужей, а сами вторично женятся и замуж выходят.

   В начале октября того же 1599 года Генрих IV уже был в связи с Генриэттой д'Антраг, в декабре сватался за Марию Медичи, в подарок которой послал драгоценности, дешево купленные у наследников Габриэли,[61] а через два года подарил супруге замок Монсо, принадлежавший той же фаворитке...

   Займемся теперь вместе с Генрихом IV его новой любовью /по счету N 35/ Генриэттой д'Антраг, маркизой де Вернейль. Коризанда была здоровенной, толстой бабой, Габриэль д'Этре - миловидной, грациозной женщиной, в Генриэтте король встретил демона в образе женщины... Очень приятная встреча.

   Вскоре после смерти Габриэли, Генрих IV покинул Фонтенбло, где для него было слишком много грустных воспоминаний и слишком мало развлечений. Намереваясь, по совету людей государственных, сочетаться законным браком с невестой, избранной в одном из владетельных домов Европы, король французский пожелал как следует распроститься с холостяцкой жизнью, то есть нагуляться досыта и повеселиться вволю. Прибыв в Париж в конце лета 1599 года" окруженный толпой разгульной молодежи, Генрих предался необузданному веселью, проводя время в пирах, счастливо ухаживая за женщинами всякого разбора, ни к одной не привязываясь сердцем, еще болевшим при воспоминании о Габриэли. Бывали минуты, когда в разгаре пиршества король задумывался, морщил лоб и - в бокал вина ронял несколько слезинок, таким образом буквально топя горе в вине. Шутки окружающих, однако же, разгоняли облака печали, и слезы быстро сменялись самым беззаботным смехом... Так мало-помалу сердечная рана Генриха стала заживать; он начал задумываться уже не о покойнице, но о новом предмете прочной привязанности, в которой, независимо от наслаждений чувственных, он мог бы найти отраду душевную. Ла Вареннь, поставщик Генриха по любовной части или, вернее, министр сердечных дел короля, шепнул ему о Генриэтте д'Антраг, дочери Франциска де Бальзака, губернатора Орлеанского, и бывшей фаворитки Карла IX Марии Туше, с которой Бальзак с 1578 года состоял в законном браке. Генриэтта родилась в 1579 - и ей, во время знакомства с Генрихом IV, было двадцать лет; собой она, разумеется, была красавица, хотя в чертах лица, во взгляде, в улыбке и проглядывало что-то коварное, кошачье. Кроме Генриэтты, у Марии Туше была еще дочь Мария (от мужа) и сын Карл (от Карла IX), родившийся 28 апреля 1573 года. Несмотря на прозвище незаконнорожденного или пригулка Валуа /bitard de Valois/, Карл был великим приором Франции, впоследствии графом Оверньским и Лораге, графом Пуатье и, наконец, герцогом Ангулемским. Человек беспокойный, честолюбивый, коварный, он был создан, чтобы всю свою жизнь участвовать в крамолах и заговорах, точно так же, как и Генриэтта, достойная его сестрица.

   Мария Туше, из королевских фавориток сделавшаяся законной женой знатного вельможи, преобразилась к лучшему, являя собой образец доброй и заботливой матери. Обеих дочерей она воспитывала сама, в правилах строгой нравственности и, будучи превосходно образована, дала им образование, приличное разве только принцессам, рассчитывая на хорошие партии. К сожалению, не пошло им в прок ни воспитание, ни образование: Генриэтта была фавориткой Генриха IV; Мария, младшая ее сестра, была любовницей Бассомпьера. Знакомство короля началось с переписки. Меркуриями короля были граф де Люд и Ла Вареннь и должность свою исполняли с их обычным усердием. Генриэтта принимала письма, но на устные любезности короля отвечала улыбкой, на робкое рукопожатие - тем же, но... далее этого интрига не простиралась. Примеры Коризанды и Габриэли научили лукавую Генриэтту осторожности; руководимая матерью и зная себе цену, она решилась продать свои ласки недешево, ни более ни менее как за королевскую корону. Генрих увлекался как юноша; во всех своих привязанностях, отодвигая свое достоинство на последний план, он был только человеком, даже слабым, бесхарактерным, но не такова была Генриэтта. Дочь Марии Туше, несмотря на свою молодость, была из породы тех милых, честнейших, невиннейших девиц, которые умеют ответить грозным взглядом на слова любовного признания, которые с ледяным равнодушием будут смотреть на слезы и страдания влюбленного, если только он не богат и не знатен, одним словом, не партия, их достойная, которые, наконец, идут за дряхлую обезьяну, если она с безобразием соединяет знатность происхождения и богатство. Грустно и больно сердцу видеть девушку, необдуманно жертвующую своей непорочностью, удостаивающую своей взаимностью первого встречного. Нельзя не пожалеть об этой чистой жемчужине, втоптанной в грязь. Нельзя, однако же, не почувствовать если не негодования, то презрения к красавице, гордящейся своей непорочностью, колющей глаза всем и каждому строгостью своих правил, ищущей выгодного себе покупщика, хотя и в лице законного мужа, но без малейшего участия сердца... Подобным красавицам жизнь легка именно потому, что они жизнью не живут, не умеют чувствовать, а не чувствуют ничего потому, что в их белоснежной груди - кусок белоснежного мрамора вместо сердца. Такова была Генриэтта де Бальзак.

   Вот одно из первых к ней посланий Генриха IV, в исходе сентября 1599 года.

   "Дорогая любовь моя, вы требуете, если я люблю вас, чтобы я преодолел все препятствия к совершенному нашему удовольствию. Силу любви моей я уже достаточно доказал вашему семейству, со стороны которого после моих предложений не должно уже быть никаких препятствий. Я исполню все, о чем говорил, но сверх сказанного - ничего более. С удовольствием повидаю господина д'Антрага /отца/ и до тех пор не дам ему покоя, покуда дело наше не будет решено. Мне донесли, что недели через две готовятся здесь, в Париже какие-то смуты вашим отцом, матерью или братом, которые могут расстроить все наше дело; завтра мне скажут, чем и как все уладить. Добрый вечер, сердце мое, целую вас миллион раз".

   Затруднения и переговоры, о которых Генрих IV сокрушается в этом письме, были не что иное как торги и переторжки. Родители Генриэтты набивали цену на продажу ее первой ласки королю. Сто тысяч экю он им посулил... мало! Обещал еще столько же - все не то. Деньги деньгами, но и честь - честью; Генриэтта объявила королю, что ответит ему взаимностью тогда только, когда он даст ей, кроме денег, небольшой документ, нечто вроде сохранной расписки, содержание которой увидим ниже. "Без этого, - прибавила красавица, - о любви моей не смейте и думать!"

   Все эти переговоры происходили в замке д'Антрага, где гостил король под предлогом поездки на охоту. Не давая решительного ответа, Генрих IV уехал в Фонтенбло, часа два просидел в кабинете, выйдя оттуда с какой-то бумагой в руках, кликнул Сюлли и молча повел его за собой в галерею. Здесь он робко осмотрелся, подал таинственную бумагу своему другу и отошел к окну, скрывая яркую краску, выступившую у него на лице. Помимо воли Генриха королевская кровь заговорила в нем в эту минуту.

   Сюлли, невозмутимый ничем, в отношении короля верный правилу nil admirari /ничему не удивляться/, развернул рукописание его величества и прочел:

  

   "Мы, Генрих Четвертый, Божией милостью король Франции и Наварры, обещаем и клянемся перед Богом, заверяем словом королевским мессира Франциска де Бальзака, сеньора д'Антраг, кавалера наших орденов, в том, что, принимая от него, нам в подруги, девицу Генриэтту-Катерину де Бальзак, дочь его, обязуемся в случае беременности ее, в течение шести месяцев от сего числа и рождения ею сына, немедленно взять ее в законные супруги, освятив брачный союз пред лицом святой нашей церкви, со всеми подобающими тому обрядами и торжественностью. Для вящего же удостоверения действительности сего обещания, обещаем и клянемся ратифицировать и возобновить его с приложением государственной печати, немедленно по получении нами от его святейшества папы формального акта о расторжении нашего брака с Маргаритой Французской и разрешении вступить в новый, с кем нам заблагорассудится. В удостоверение чего подписуемся. В лесу Мальзерб сего 1 октября 1599.

   Генрих".

  

   Сюлли сложил бумагу и молча возвратил ее королю.

   - Что ты на это скажешь? - спросил Генрих не без смущения.

   - Ничего, государь!

   - Я требую твоего мнения...

   - Чтобы высказать мое мнение, надобно подумать, на то, чтобы подумать, нужно время.

   - Но ты друг мне, любишь меня, искренно мне предан и потому...

   - И потому именно прошу вас дать мне срок.

   - Да какой тут срок, отвечай прямо!

   - Вы не рассердитесь?

   - Нет, не рассержусь.

   - Заверяете меня в том вашим словом?

   - Заверяю, будь спокоен... Что же?

   Сюлли, взяв из рук короля роковую бумагу, разорвал ее пополам.

   - Вот мое мнение! - прибавил он со всей холодностью и спокойствием здравого смысла.

   Генрих, несмотря на свое обещание не сердиться, вспыхнул и вскричал:

   - Черт возьми, что же это? Вы с ума сошли?

   - Правда, государь, - отвечал герой, - я безумец, Дурак и хотел бы в эту минуту быть единственным дураком во всей Франции!..

   Желая еще того лучше вразумить короля, Сюлли во всех подробностях объяснил ему неблагоразумие подобного юношеского увлечения; напомнил о подобных подписках, выданных Коризанде и Габриэли; говорил о скандале, о тех насмешках, которые навлечет на Генриха документ, роняющий его достоинство. Король слушал, молча покусывая губы, и быстро ушел в кабинет где написал второй экземпляр своего обещания и под предлогом поездки на охоту поскакал к Генриэтте. Получив от короля документ, вязавший его по рукам и по ногам, его возлюбленная в свою очередь сдержала данное ему слово и пламенными ласками вознаградила Генриха за его терпение и уступчивость. Двое суток блаженствовал король в замке своей возлюбленной, заплатив ей, согласно договору, сто тысяч экю, присланных по его приказанию негодующим Сюлли. Чтобы хоть чем-нибудь досадить королю и его новой фаворитке, друг Генриха прислал эти сто тысяч малыми суммами, разложенными на множество мешков.

   - Дорогонько, однако! - сказал король, увидя груды золота, которыми наградил Генриэтту.

   Дорого да мило, мог бы сказать ему в утешение Сюлли, теперь не щадивший своими сарказмами почтенное семейство д'Антраг. Он припоминал, как родители Генриэтты прогнали графа де Люда, месяц тому назад присланного к ним королем для переговоров; как они, радея о целомудрии дочери, прятали ее от Генриха в Маркусси, а теперь уступили, побежденные золотом.

   Кроме золота, однако, у них в руках было драгоценное письменное обязательство Генриха.

   Прошел месяц. В половине ноября 1599 года коннетабль Монморанси, канцлер Помпони де Белльльевр, Сюлли и Вилльруа вошли в переговоры с флорентийским посланником Джиованни о бракосочетании короля французского Генриха IV с принцессой тосканской Марией Медичи. Как-то, именно во время этих переговоров, Сюлли явился с докладом к королю, который спросил, что он поделывает?

   - Думаем женить вас, государь! - отвечал тот, самодовольно потирая руки.

   Король покраснел и, не говоря ни слова, стал грызть ногти; глаза как будто избегали встречи со взглядом Сюлли, а между тем улыбка так и порывалась на принужденно-серьезное лицо Генриха. Хлопнув в ладоши, он сказал наконец:

   - Быть делу так! Если вы говорите, что с женитьбой моей соединено благо королевства и моих подданных - я женюсь, хотя, признаться, боюсь этого брака. Первая жена наделала мне много неприятностей; что если вторая окажется своенравной, капризной? Домашние несогласия для меня несноснее политических распрей и всяких воинских схваток.

   Начало 1600 года не предвещало Генриху IV ничего доброго. Сватовство длилось утомительно долго, оно было поводом к объявлению войны герцогу Савойскому для получения от него маркизата Салуццо, отнятого еще в 1588 году у Генриха III; ко всем этим неприятностям Генриэтта, объявившая себя беременной, делала своему возлюбленному неприятные сцены; плакала, упрекала, грозилась "подать ко взысканию" проклятую подписку. Король пожаловал ей маркизат Вернейль, дал слово выдать ее за принца крови, герцога Наваррского, в случае если расстроить союз с тосканским домом будет невозможно. За это Генрих надеялся получить обратно свою подписку от Генриэтты; но она не выпускала ее из рук. Видя, что фаворитка не хочет уважать его просьбы, Генрих прибегнул к приказанию и 21 апреля 1600 года послал Генриэтте и ее родителю следующие грамоты:

  

   "Сударыня! Любовь, почести и милости, которыми я взыскал вас, могли бы привязать ко мне самое легкомысленное существо, если бы оно не было одарено таким дурным характером, как ваш. Более язвить вас не стану, хотя, как вы сами знаете, должен бы язвить и мог бы. Прошу вас возвратить мне известное вам обещание, чтобы не заставить меня добывать его иным путем; пришлите также и перстень, данный мной вам на этих днях. Ответ - сегодня к ночи.

   Генрих"

   В другом письме, к отцу Генриэтты, проглядывают робость и сдержанность:

   "Господин д'Антраг, податель сего послан мной за письменным обещанием, данным мной вам в Мальзербе. Прошу вас неотлагательно возвратить, а если желаете лично доставить его ко мне, тогда вы узнаете, что причины, к тому меня побуждающие, чисто домашние, а не политические. Вы сами удостоверитесь, что я прав: увидите, что были обмануты (?) и что у меня, могу сказать, слишком добрый характер. Уверенный в исполнении моего вам приказания, заключаю уверением, что я вам благоволю.

   Генрих".

   Подписки своей король не получил, однако же дело на время уладилось, и Генрих занялся нежной корреспонденцией со своей невестой Марией Медичи, с которой брачный контракт был подписан в ноябре того же 1600 года. Перед тем, в конце июня, Генрих отправился на войну с Савойей; до Лиона его провожала Генриэтта, близкая к разрешению от бремени. Король одновременно успевал воевать с неприятелями и размениваться письмами с фавориткой и невестой, уверяя ту и другую в нежнейшей любви и преданности "до гроба". В июле с Генриэттой случилось несчастье, на которое даже тогдашние вольнодумцы смотрели как на проявление божественного промысла. Над замком Монсо разразилась страшная гроза, и Генриэтта, испуганная громовым ударом, родила мертвого младенца. Этот удар избавил Генриха от исполнения данного обязательства или по крайней мере дал ему возможность сослаться на буквальный смысл подписки: он обещал жениться на Генриэтте, если Бог даст ей сына, конечно, живого, но не мертвого.

   Фаворитка довольно долго хворала, и король во время ее болезни оказывал ей самую нежную внимательность, несмотря на которую однако же Генриэтта поняла, что планы ее рушились. Оправясь от болезни, она следовала за Генрихом по пятам в Лион и Шамбери. В первом городе ей сделали триумфальную встречу; Генрих послал ей знамена, отбитые у неприятеля 10 сентября. Так во времена давно минувшие он дарил знамена лигеров прекрасной Коризанде. Король повторялся в любезностях со своими фаворитками и даже в своих письмах; в последнем случае, во избежание лишнего труда, он мог бы приказать отпечатать про запас бланки с пробелами для вставки имени возлюбленных, до такой степени стереотипны излияния его вечно юного и вечно любящего сердца. Нимало не осуждая Генриха за его постоянное непостоянство, мы готовы допустить, что он, повторяя каждой фаворитке одни и те же фразы, не обманывал, обманывался сам и во всяком случае был с женщинами искреннее, нежели они с ним. Вот, например, письмо к нему от Генриэтты, писанное ею в июле 1600 года, когда в Лионе ожидали прибытия Марии Медичи. Что за иезуитизм кокетства, как в каждом слове заметна волчица, наряженная в овечью шкуру:

  

   "Государь, сбылось несчастье, которого я всегда так опасалась! Я однако же должна сознаться, что это опасение проистекало от сознания той великой разницы состояний, которая существует между нами, от которой я всегда ожидала перемены, низвергающей меня с неба, на которое вы вознесли меня, обратно на землю, где я была найдена вами.

   При этом смертельном падении я не могла не сознаться, что в нем виновата не столько судьба, сколько ваша ко мне немилость. От вас блаженство мое зависело более, нежели от судьбы, на которую я не жалуюсь, так как душевная скорбь моя - цена блага Франции, для которого вы вступаете в брак. В этой скорби не могу не сознаться потому, что свадьба - погребение моей жизни; ваша свадьба требует от меня во имя скромности, чтобы я удалилась от лица вашего и от сердца, во избежание надменных взглядов всех тех, которые видели меня на высоте почестей... Лучше страдать на свободе в уединении, нежели не сметь вздохнуть в кругу общественном. Эти чувства вскормлены во мне вашим великодушием, смелость эта вами внушена мне... Она не допускает меня смириться пред несчастьем, пригнуть голову под его ярмо возвращением к прежнему моему ничтожеству.

   Слова мои, отрывчатые вздохи, о король мой возлюбленный, мое - все! Прочие тайные жалобы мои, ваше величество, можете угадать в моих мыслях, потому что душу мою вы так же хорошо знаете, как и тело.

   В неизбежном моем изгнании мне останется гордое сознание, что я была любима величайшим государем на земле; королем, снизошедшим до меня, чтобы меня, свою рабу и служанку, возвести на степень своей любимицы; королем Франции, признающим над собой власть единого небесного царя и не имеющим на земле себе равного...

   Если королям свойственно воспоминание о тех, которых они любили, вспоминайте, государь, о девушке, принадлежавшей вам, которая (полагаясь на ваше слово) пожертвовала вам своей честью, над которой была столько же властна, сколько вы государь властны над жизнью вашей покорной служанки, преданнейшей рабыни - и сказать ли!... забытой любовницы Генриэтты де Бальзак!"

  

   К крайней досаде сочинительницы этого смиренного, трогательного послания, Генрих ее не удерживал, даже как видно был доволен ее отсутствием, чтобы тем свободнее заняться своей будущей супругой, по портретам судя, способной возбудить в королевском сердце страстные желания. Марии Медичи было тогда двадцать семь лет; полная, стройная, огненная брюнетка - тип флорентинки, она могла бы свести с ума человека и неплатонического. Раздражая свое воображение мыслью о прелестях невесты, Генрих писал ей самые страстные письма, в которых щедрою рукой рассыпал самые "чувствительные слова" из своего неистощимого любовного арсенала. 23 августа он из Шамбери отправил к Марии Медичи своего обер-шталмейстера Белльгарда, отдавая его в распоряжение невесты и умоляя ее не медлить прибытием во Францию. Жених с невестой свиделись в Лионе, и 17 декабря 1600 года отпразднована была свадьба Генриха с Марией Медичи. К январю 1601 года супруга короля уже успела ему прискучить, и смиренная изгнанница Генриэтта снова появилась при дворе, представленная королеве герцогиней Немурской. Принятая Марией с заслуженной холодностью, фаворитка подружилась с любимой горничной и молочной сестрой королевы Леонорой Галигаи, получившей по ходатайству Генриэтты звание камер-фрау. Заручившись таким образом дружбой любимицы жены, фаворитка мужа деятельно принялась интриговать и каверзничать, чтобы мстить Генриху, всячески вредить его семейному согласию и в особенности преследовать тех, которые принимали участие в сватовстве короля за Марию Медичи. Она уговорила очень расположенного к ней Клавдия Лотарингского, принца Жуанвилль, вызвать Белльгарда на поединок и, если можно, попотчевать хорошим ударом. Жуанвилль предательски напал на Белльгарда вечером, около дома Цзаметти, слуги которого помогли раненому Белльгарду и, погнавшись за принцем, едва не убили его, если бы в дело не вмешался маркиз Рамбуйе. Генрих IV отдал Жуанвилля под суд, приговоривший его к удалению от двора. Этот неудавшийся заговор нимало не нарушил возобновленной связи короля с Генриэттой, для пущего удобства Генриха помещенной рядом с Лувром. От жены король шел к фаворитке, от фаворитки к жене. Любезность и внимательность были ему тем более извинительны, что королева и Генриэтта обе были в интересном положении. Первая 27 сентября 1601 года родила дофина (впоследствии Людовика XIII), вторая - через месяц, 27 октября, - Гастона Генриха.[62]

   Европейские женщины удивляются доброму соглашению жен у магометан и язычников, одновременно сожительствующих с несколькими супругами. Чему удивляться, когда семейство французского короля Генриха IV являет нам умилительный пример азиатской полигамии или американского мормонизма? Приятельница фаворитки Леонора Галигаи умела примирить королеву с Генриэттой и настолько сблизить их, что крестины обоих сыновей Генриха праздновались одинаково пышно и сопровождались блестящими празднествами. Между прочим, Мария Медичи устроила балет, в котором участвовала сама с пятнадцатью придворными красавицами, представляя группу шестнадцати добродетелей.

   - Что вы скажете об этом эскадроне добродетелей? - спросил король у любовавшегося балетом папского нунция.

   - Эскадрон прекраснейший и опаснейший,[63] - отвечал тот, сладко улыбаясь.

   Вскоре ясная лазурь над этим Олимпом или Пафосом покрылась громовыми тучами. Вторично разразилась гроза над головой Генриэтты, гроза моральная, но которая могла быть ей не менее гибельна, как первая, атмосферная.

   Сестра покойной Габриэли, Жюльетта Ипполита, герцогиня Виллар, отвлекла на время внимание короля от жены и фаворитки, и наш французский Юпитер светренничал. Это была мимолетная прихоть, но обиженная герцогиня решилась привязать к себе короля надолго и прочными узами. Для этого она, по примеру Генриэтты, сблизилась с Жуанвиллем (недавно возвращенным из ссылки) и выпросила у него любовные письма фаворитки, полученные им от нее во время их связи, когда Генриэтта жила в уединении; эти письма герцогиня Виллар передала королю... Генрих разразился действительно олимпийским гневом и послал Меркурия (графа де Люда) к Генриэтте даже не с выговором, а просто с бранью. Фаворитка, выслушав упреки, не говоря ни слова, вытолкнула дерзкого за дверь. Король на свой вопрос, что она может сказать в оправдание, получил классическое: "Невинность не имеет нужды в оправдании!" Письма оказались подложными, в чем сознался сам Жуанвилль, что подтвердили десятки свидетелей Генриэтты.

   Король из судьи сам превратился в подсудимого и, вместо наказания преступницы, сам же, чуть не на коленях, вымаливал у нее прощение. Разбранив королеву, поверившую клевете, король отправил герцогиню Виллар в ссылку, Жуанвилля - в Венгрию; секретаря его за подделку писем заточил в Бастилию; в честь угнетенной невинности дан был великолепный праздник при дворе... Каким образом все это случилось, невольно спросит читатель? Случилось все это очень просто, благодаря присутствию духа и бесстыдству фаворитки. С Жуанвиллем она действительно была в коротких отношениях; письма писала к нему она своеручно, а короля и весь двор одурачила. Кроме Жуанвилля, никто не мог уличить Генриэтту, но герцог, истый дворянин старого времени, по свойственному мужчине великодушию предпочел возвести напраслину на себя, нежели бороться с женщиной или вернее пачкать свою пяту, раздавив под ней ядовитую гадину. Заметим только, что это торжество невинности происходило именно в то время, когда созревал заговор маршала Бирона, в котором принимали участие брат, отец Генриэтты и она сама, в чем Генрих IV убедился только через четыре года (в 1605 году) при открытии нового заговора, в котором главную роль играет семейство д'Антраг.[64] До тех пор король, деля свои ласки между женой и фавориткой, детьми законными и побочными, находился в самом безвыходном положении, между двух огней. О приличии, как видно, забыли и думать.

   22 ноября 1602 года Марии Медичи Бог дал дочь Елизавету (в 1615 году выданную за Фридриха IV, короля испанского).

   21 января 1603 года Генриэтта, маркиза де Вернейль, разрешилась от бремени дочерью же - Габриэлью Анжеликой (выданной в 1622 году за Бернарда Ногаре, герцога д'Эпернон). Имела ли фаворитка надобность в деньгах или в какой подачке от короля, ей стоило только напомнить ему о том документе, и все исполнялось по ее желанию. Сюлли то и дело получал от короля чеки на отпуск Генриэтте нескольких тысяч ливров. Из змеи фаворитка превратилась в пиявку. Денег и подарков ей лично было мало; она выманивала у короля щедрые милости многочисленным своим родственникам, ближним и дальним. Сюлли ворчал, уговаривал, усовещивал короля; Генрих благодарил за советы, но им не следовал. С другой стороны, Мария Медичи, истая Юнона, взяла ветреного супруга в руки и постоянно колола ему глаза фавориткой и данным ей письменным обещанием; мать семейства, королева заботилась теперь о детях. По словам историка Мезере, Мария не ограничивалась бранью и нередко обращала в бегство победителя при Иври и Кутрасе, сопровождая брань очень выразительными пантомимами. Генрих начал поговаривать о разлуке с женой и отсылке ее на родину. Впрочем, вот подлинная исповедь Генриха IV в одну из откровенных бесед с благородным Сюлли:

  

   "В дополнение к тому, что я уже говорил вам, друг мой, о причинах моей досады и дурного расположения духа, скажу вам, что вчера вечером я расстался с госпожой Вернейль крайне рассерженный по трем причинам. Во-первых, теперь она вздумала хитрить, лукавить и жеманиться со мной, будто бы по чувству набожности, а как я думаю, вернее, вследствие каких-нибудь новых интрижек с людьми, которые мне не совсем нравятся. Второе - в ответ на мое замечание о ее сношениях с братом и другими злоумышленниками на меня и на безопасность государства, она очень надменно отвечала, что все это неправда, что я старею, оттого и становлюсь подозрителен и недоверчив; что жить долее со мной нет никакого средства... Что, наконец, я сделал бы ей величайшую милость, если бы перестал посещать ее наедине, так как пользы от этого мало, а одни только неприятности, особенно от королевы. При этом она королеву, жену мою, обозвала таким именем, что я едва удержался, чтобы не дать ей за это в щеку! Третья причина: я просил у нее возвратить мне мое письменное обязательство, а она дерзко отвечала, что я могу искать этот документ, где мне угодно, но от нее никогда не получу!

   Тут мы с ней посчитались, и я в бешенстве ушел, сказав, что найду способы добыть мое обязательство!"

  

   От фаворитки король пошел к жене, где ожидала его сцена, приправленная колкостями, упреками и жалобами.

   Кому другому, если не Сюлли, пришлось взять роль умиротворителя? Истинно великий государственный муж не погнушался войти в эти будуарные дрязги, видя, что от них тускнеет королевский венец его державного друга, блекнут его лавры и сам он, герой, превращается в какого-то бесхарактерного труса, не стоящего имени мужчины. Угадывая, что внезапная скромность фаворитки и ее уклончивость от ласк короля - не что иное как уловка кокетки, вымогающей у своего обожателя милости да благостыни, Сюлли, ссылаясь на собственные ее слова, набросал проект письменного договора между королем и фавориткой, в котором первый отступает от всяких притязаний на ее нежность с тем, чтобы уже и она, в свою очередь, не домогалась ничего. Генриэтта одобрила проект, но король был крайне недоволен разлукой с возлюбленной красавицей. Как бы то ни было, устранив всякое сближение короля с фавориткой, Сюлли добрыми советами принудил Марию Медичи быть к мужу снисходительнее, любезнее, ласковее; указал ей на те стороны его характера, влияя на которые королева может привязать к себе супруга и отвлечь от всяких фавориток. В апреле 1604 года Генрих, окончательно разочарованный в Генриэтте, почти ненавидел ее, и тут же вскоре, как нельзя более кстати, открыт был заговор старика д'Антрага. Заговор этот, запутанный, подобно паутине, простирал свои нити по всей Франции, за Пиренеи, связывая в одну шайку большую часть вельмож, даже ближайших к престолу. Тут были духовники маркизы Вернейль отец Иларий и отец Анж,[65] английские дворяне Морган и Фортн, л'От, секретарь Вилльруа, Шевийяр, Эпернон, Буйон, Белльгард, граф Оверньский, старик д'Антраг, милая его дочь Генриэтта, маркиза Вернейль, и любимцы королевы: Кончино (будущий маршал д'Анкр) и жена его Леонора Галигаи... Вести следствие надобно было осторожно, не торопясь, но Генрих, отодвинув на задний план вопрос о спокойствии государства, озаботился единственно о своем собственном, истребовав у арестованного д'Антрага знаменитое "обязательство", возвращенное наконец 6 июля 1604 года... Затем, вместо продолжения следствия, комиссия прекратила свои заседания, и все дело ограничилось бегством графа Оверньского в свое поместье. Маркизе Вернейль за уступку обязательства было выдано 20 000 экю, а отцу ее д'Антрагу (уличенному заговорщику!!) обещан маршальский жезл. Так пишут Мезере и де Ту, и, несмотря на их авторитет, не решаемся верить этим позорным сделкам короля французского с людьми, подкапывавшими под его престол. Следственное дело было потушено, но не угасла искра тлевшего заговора (еще бы, когда все заговорщики гуляли на свободе) - и вскоре начались новые розыски, на этот раз успешнее первых, которые и привели к раскрытию страшной истины.

   Испанский посланник дон Бальтазар Зунига навлек на себя основательные подозрения в покушениях на спокойствие Франции. До сведения Сюлли доведено было, что заговорщики намереваются, заманив короля к маркизе Вернейль, умертвить его там и наследником престола объявить ее сына, Генриха-Гастона. Начались многочисленные аресты: графа Оверньского, схваченного в его замке, привезли в Париж и посадили в Бастилию (20 ноября 1604 года), маркизу подвергли домашнему аресту, участи графа Оверньского подвергся и старик д'Антраг (11 ноября), захваченный со всеми бумагами... Начался суд, и открылась та страшная пропасть, которую готовили Генриху IV. Виновные выказали если не редкое присутствие духа, то небывалый цинизм. "Пусть меня казнят, пусть казнят! - кричала на допросах Генриэтта с пеной у рта. - Я не боюсь смерти, я сама ее прошу. Если король велит меня казнить, тогда скажут, по крайней мере, что он жену свою казнил! Я была его женой прежде итальянки!.. Я у короля прошу только трех милостей: прощение отцу, петлю - брату,[66] а мне правдивого суда!"

   Эти мелодраматические выходки, в судьях возбуждавшие негодование, чтобы не сказать омерзение, тронули мягкое сердце короля и пробудили в нем прежнюю любовь. Все улики налицо: семейство д'Антраг умышляло на его жизнь, имело сношения с Испанией, намеревалось возвести на престол сына Генриэтты путем убийства Марии Медичи и ее детей, и при всем том король любил фаворитку, а любя ее, всячески помогал ей и подсудимым, тайно сносясь с арестованной Генриэттой. В конце декабря 1604 года, когда следственная комиссия снимала с преступников показания, давала им очные ставки, допрашивала, уличала - в самое это время король писал к арестованной Генриэтте:

   "Милое сердце мое, на ваши три письма даю один ответ. Разрешаю вам отъезд в Буажанси и свидание с вашим отцом, избавленным от стражи. Не оставайтесь долее одного дня, так как зараза сильна. При поездке в Сен-Жермен не худо было бы вам повидать наших детей, а также и их отца, который вас очень любит и дорожит вами. О вашей поездке никто /то есть королева/ ничего не знает. Люби меня, моя козочка /топ тепоп/, ибо я тебе клянусь, что когда я с тобой, мне весь мир ничто; целую тебя миллион раз".

   К сожалению следственная комиссия с подсудимыми не целовалась и вместо любовных записочек писала другие бумаги, поважнее. Верховный уголовный суд 1 февраля 1605 года приговорил д'Антрага и графа Оверньского к смертной казни, маркизу Вернейль к заточению в монастырь Бомон-ла-Тур. В тот же день жены д'Антрага и графа, с ними же и Генриэтта, явились к Генриху, умоляя о прощении. Король несколько времени колебался; однако же приказал смягчить приговор и заменить его для приговоренных к смерти - пожизненным заключением, а для Генриэтты прощением, дозволив ей удалиться в свое поместье; 16 сентября она формально была объявлена невиновной.[67] Так шутил король французский с судом и играл законами! В его руках было искоренение заговора, а он довольствовался только обрубкой двух-трех ветвей. Оправдание этому малодушию еще могло бы быть какое-нибудь, если бы король повиновался чувствам любви христианской, а не своему неукротимому сластолюбию...Искоренение заговора д'Антрага могло бы отклонить от груди Генриха IV кинжал Равайльяка.

   Впрочем, с точки зрения фатализма, щадя преступников на собственную свою пагубу, король повиновался какому-то таинственному предопределению... Неуместно милосердный в отношении своей возлюбленной, ее родных и сообщников, Генрих IV в угоду католическому духовенству умел быть жестоким и безжалостным к несчастным, которые в то варварское, суеверное время слыли за колдунов и оборотней. Так в 1597 году были сожжены живыми некто Шамуйяр за напущение порчи и Видаль-де-ла-Порт в Рионе; в 1598 году казнен был оборотень Пьер Опети; в 1599 году сожжены были колдунья Антида Колас, девочка Луиза Майлья, Вильгельм де Вильмероз и Роланда дю Вернуа... В 1609 году было огромное следственное дело о колдунах в Гаскони, в округе Пахотной земли /Pays de Labour/, окончившееся удавлением и сожжением на костре до двадцати человек... Кровавые факты, мало говорящие как в пользу ума, так и сердца великого короля.

   Пощада Генриэтты и заговорщиков была жестокой ошибкой, но Генрих сделал другую, еще более непростительную. После всего, что было раскрыто на следствии о злоумышлениях маркизы Вернейль, после оскорблений королевы и законных детей Генриха, он опять сошелся с фавориткой, опять домогался ее продажных ласк, опять стал делить свое сердце между женой и любовницей. Последняя, видя, что власть ее над Генрихом не уменьшилась, пуще прежнего стала эксплуатировать щедрость королевскую. Придворные Сигонь и Ла Вареннь одновременно пользовались ее благосклонностью и вели с ней нежную переписку. Король узнал об этом: маркиза вывернулась, уверив его, что она неизменно ему верна и предана всей душой, а письма писаны по ее совету, для испытания ревности короля... Поверил! Сигонь и Ла Вареннь /Меркурий, министр сердечных дел/ навлекли на себя немилость Генриха, фаворитка же на своем месте даже не пошатнулась. При виде этой непростительной слабости короля к женщине, ничего не заслуживавшей, кроме презрения, Мария Медичи возненавидела мужа и предоставила ему полнейшую свободу. Стараниями Сюлли между державными супругами наружно поддерживались приязненные отношения, приличия ради, но и тут Генриэтта расстраивала все, что улаживал министр. Утишать эту домашнюю язву можно было только деньгами и подарками; щедро давали ей то и другое, причем она ссылалась на детей, на свои старания о их обеспечении.

   - Да прогоните же ее наконец! - неоднократно говорил Сюлли Генриху.

   - Не могу, не в силах! - отвечал, чуть не плача, бедный король.

   На предложения выехать за границу Генриэтта отвечала согласием, но чтобы "не умереть с голоду" требовала ренты в сто тысяч ливров годового дохода; то она грозила Генриху выходом замуж за какого-то фантастического обожателя, прося короля выдать ей приличное приданое, и он падал к ее ногам, умоляя не покидать его. О королеве Генриэтта отозвалась так, как бы могла королева отзываться о ней, презренной наложнице, а Генрих слушал и не только молчал, но едва ли не поддакивал. В августе 1607 года по настояниям Сюлли король согласился удалить Генриэтту на воды в Ванвр, но это ни к чему не повело - весь 1608 год длилась грязная, позорная связь короля, от которой его избавила новая любовь к Шарлотте Монморанси: чем ушибся, тем и лечился...

   Окончательно оставленная королем, Генриэтта д'Антраг, маркиза де Вернейль, по словам Таллемана де Рео, стала жить подобно Сарданапалу или Вителлию, думая единственно о еде, кушаньях и тому подобных гастрономических наслаждениях. Она растолстела до чудовищности, но не отупела умом, хотя жила почти без собеседников. Детей у нее взяли; дочь воспитывалась вместе с законной дочерью короля. Но и из этого кухонного уединения отставная фаворитка до последней минуты Генриха IV метала в него если не молнии, то горячие уголья из-под плиты, которые в одно и то же время жгли и пачкали. В мае 1608 года барон де Терм обольстил фрейлину королевы обещанием жениться, чего не исполнил. "По пословице, - сказала Генриэтта, узнав об этом, - каков барин, таков слуга".[68] Как-то ее навестил сын, прощаясь с которым она поручила сказать королю, чтобы он не воображал, будто Генрих-Гастон его сын...

   Убиение Генриха Равайльяком, судя по многим данным, не обошлось без соучастия маркизы де Вернейль, но это пятно на памяти фаворитки исчезает во множестве других. Последним скандалом, достойно заключившим общественную жизнь куртизанки, был иск, предъявленный ею 15 сентября 1610 года на герцога Гиза, давшего ей "письменное обещание" жениться на ней и отрекшегося от своей подписи. По повелению правительницы Марии Медичи дело было прекращено, а истице предложено избавить порядочных людей от своего лицезрения и куда-нибудь скрыться. Она умерла 9 февраля 1633 года в каком-то уединении, ничтожная, презренная.

   Возвратимся к герою нашего очерка, покуда еще живому, но сильно состарившемуся, не столько от лет, сколько от забот и трудов, в особенности по части любовных приключений. Независимо от недуга - неизбежного следствия невоздержанности, расшатавшего когда-то крепкий организм Генриха, глубокие морщины избороздили его высокий лоб, глаза потускнели, щегольски закрученные усы и острая бородка посеребрились сединой, горбатый нос - типичное отличие Бурбонов - припух, подернулся красноватыми прожилками и как будто пригнулся к подбородку... Так изменило время прежнего красавца, не прикасаясь к его сердцу, бившемуся так же страстно, как в юности. Скажем более: в своей последней любви к Шарлотте Монморанси Генрих явился юношей-поэтом, вздыхающим, мечтающим и увы! смешным, как и всякий влюбленный старик.

   В январе 1609 года Мария Медичи устраивала во дворце домашний спектакль, в котором придворные девицы должны были разыграть балет "Нимфы Дианы". В числе участвовавших находилась четырнадцатилетняя дочь коннетабля Монморанси Шарлотта-Маргарита, красавица невиданная.[69] Король встретил ее на репетиции 16 января и не мог не выразить восхищения бывшим при нем Белльгарду и капитану телохранителей Монтеспану. Те, разумеется, согласились с Генрихом, что видеть Шарлотту значит ее любить, и сердце короля запылало... последней любовью. Победить красавицу он вздумал по прежним примерам, выдав ее предварительно за сговорчивого и непритязательного мужа. Искателей руки Шарлотты был целый легион, из которого особенно выделялся друг короля, постоянный его товарищ в игре и забавах, полковник отряда швейцарцев Бассомпьер. Хотя с ним и соперничал в сватовстве двоюродный брат красавицы, герцог Буйлльон, но король готовил третьего претендента - своего племянника, принца Конде, по характеру подходившего к его видам. Конде был нелюдим: молчаливый, всегда скромный, послушный, какой-то загнанный, вдобавок к этому, кажется, побаивающийся женщин и вообще не охотник до прекрасного пола. Имея под рукой запасного мужа, король приступил к интриге.

   Вскоре после балета Генрих, страдая подагрой, принимал в Лувре Шарлотту и ее тетку, госпожу д'Ангулем /побочную дочь Генриха II/, приехавших его навестить. После обычных приветствий, король навел речь на женихов и назвал Бассомпьера, спросив Шарлотту будто мимоходом, нравится ли он ей? Красавица, как благовоспитанной, целомудренной девице подобает, покраснела и сказала, что ее долг повиноваться воле родительской. Тонкий знаток женского сердца Генрих понял, что Бассомпьер Шарлотте нравится, и принял это к сведению.

   На другой же день Бассомпьер по приглашению короля явился к нему в кабинет. Генрих, после небольшого вступления с уверениями любви и доброжелательства, предложил своему приятелю составить ему партию - не карточную, а иную, женив его на мадмуазель д'Омаль и дав ему герцогство.

   - Вам угодно, государь, чтобы я разом женился на двух невестах? - возразил Бассомпьер. - Вам, конечно, известно, что я сватаю дочь Монморанси?

   - Друг, - отвечал король, - поговорим откровенно. Я до безумия влюблен в Шарлотту. Если ты женишься на ней, и она тебя полюбит, я тебя возненавижу; если же она полюбит меня, ты меня возненавидишь. Зачем нам с тобой ссориться? Я хочу выдать ее за моего племянника принца Конде и ввести в мою семью...Шарлот-та будет опорой и утехой моей старости. Мужу ее, который охоту предпочитает всяким красавицам, я дам ежегодно по сто тысяч ливров, а от нее, кроме чистой невинной любви, ничего другого не желаю и не потребую!..

   - Знаю я эту чистую любовь! - проворчал Бассомпьер...

   Но делать было нечего -