Главная » Книги

Чехов Антон Павлович - Рассказы и юморески 1884—1885 гг. Драма на охоте, Страница 6

Чехов Антон Павлович - Рассказы и юморески 1884—1885 гг. Драма на охоте


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22

   "Если верить Спинозе, - улыбнулся я, - то под этот плач сегодня ночью мне придется умереть. Жутко, однако!"
   Я зажег спичку... Неистовый порыв ветра пробежал по кровле дома. Тихий плач обратился в злобный рев. Где-то внизу застучала наполовину сорвавшаяся ставня, а дверца моего отдушника жалобно провизжала о помощи...
   "Плохо в такую ночь бесприютным", - подумал я.
   Но не время было предаваться подобным размышлениям. Когда на моей спичке синим огоньком разгоралась сера и я окинул глазами свою комнату, мне представилось зрелище неожиданное и ужасное... Как жаль, что порыв ветра не достиг моей спички! Тогда, быть может, я ничего не увидел бы и волосы мои не стали бы дыбом. Я вскрикнул, сделал шаг к двери и, полный ужаса, отчаяния, изумления, закрыл глаза...
   Посреди комнаты стоял гроб.
   Синий огонек горел недолго, но я успел различить контуры гроба... Я видел розовый, мерцающий искорками, глазет, видел золотой, галунный крест на крышке. Есть вещи, господа, которые запечатлеваются в вашей памяти, несмотря даже на то, что вы видели их одно только мгновение. Так и этот гроб. Я видел его одну только секунду, но помню во всех малейших чертах. Это был гроб для человека среднего роста и, судя по розовому цвету, для молодой девушки. Дорогой глазет, ножки, бронзовые ручки - все говорило за то, что покойник был богат.
   Опрометью выбежал я из своей комнаты и, не рассуждая, не мысля, а только чувствуя невыразимый страх, понесся вниз по лестнице. В коридоре и на лестнице было темно, ноги мои путались в полах шубы, и как я не слетел и не сломал себе шеи - это удивительно. Очутившись на улице, я прислонился к мокрому фонарному столбу и начал себя успокаивать. Сердце мое страшно билось, дыхание сперло...
   Одна из слушательниц припустила огня в лампе, придвинулась ближе к рассказчику, и последний продолжал:
   - Я не удивился бы, если бы застал в своей комнате пожар, вора, бешеную собаку... Я не удивился бы, если бы обвалился потолок, провалился пол, попадали стены... Все это естественно и понятно. Но как мог попасть в мою комнату гроб? Откуда он взялся? Дорогой, женский, сделанный, очевидно, для молодой аристократки, - как мог он попасть в убогую комнату мелкого чиновника? Пуст он или внутри его - труп? Кто же она, эта безвременно покончившая с жизнью богачка, нанесшая мне такой странный и страшный визит? Мучительная тайна!
   "Если здесь не чудо, то преступление", - блеснуло в моей голове.
   Я терялся в догадках. Дверь во время моего отсутствия была заперта и место, где находился ключ, было известно только моим очень близким друзьям. Не друзья же поставили мне гроб. Можно было также предположить, что гроб был принесен ко мне гробовщиками по ошибке. Они могли обознаться, ошибиться этажом или дверью и внести гроб не туда, куда следует. Но кому не известно, что наши гробовщики не выйдут из комнаты, прежде чем не получат за работу или, по крайней мере, на чай?
   "Духи предсказали мне смерть, - думал я. - Не они ли уже постарались кстати снабдить меня и гробом?"
   Я, господа, не верю и не верил в спиритизм, но такое совпадение может повергнуть в мистическое настроение даже философа.
   "Но все это глупо, и я труслив, как школьник, - решил я. - То был оптический обман - и больше ничего! Идя домой, я был так мрачно настроен, что не мудрено, если мои больные нервы увидели гроб... Конечно, оптический обман! Что же другое?"
   Дождь хлестал меня по лицу, а ветер сердито трепал мои полы, шапку... Я озяб и страшно промок. Нужно было идти, но... куда? Воротиться к себе - значило бы подвергнуть себя риску увидеть гроб еще раз, а это зрелище было выше моих сил. Я, не видевший вокруг себя ни одной живой души, не слышавший ни одного человеческого звука, оставшись один, наедине с гробом, в котором, быть может, лежало мертвое тело, мог бы лишиться рассудка. Оставаться же на улице под проливным дождем и в холоде было невозможно.
   Я порешил отправиться ночевать к другу моему Упокоеву, впоследствии, как вам известно, застрелившемуся. Жил он в меблированных комнатах купца Черепова, что в Мертвом переулке.
   Панихидин вытер холодный пот, выступивший на его бледном лице, и, тяжело вздохнув, продолжал:
   - Дома я своего друга не застал. Постучавшись к нему в дверь и убедившись, что его нет дома, я нащупал на перекладине ключ, отпер дверь и вошел. Я сбросил с себя на пол мокрую шубу и, нащупав в темноте диван, сел отдохнуть. Было темно... В оконной вентиляции тоскливо жужжал ветер. В печи монотонно насвистывал свою однообразную песню сверчок. В Кремле ударили к рождественской заутрене. Я поспешил зажечь спичку. Но свет не избавил меня от мрачного настроения, а напротив. Страшный, невыразимый ужас овладел много вновь... Я вскрикнул, пошатнулся и, не чувствуя себя, выбежал из номера...
   В комнате товарища я увидел то же, что и у себя, - гроб!
   Гроб товарища был почти вдвое больше моего, и коричневая обивка придавала ему какой-то особенно мрачный колорит. Как он попал сюда? Что это был оптический обман - сомневаться уже было невозможно... Не мог же в каждой комнате быть гроб! Очевидно, то была болезнь моих нервов, была галлюцинация. Куда бы я ни пошел теперь, я всюду увидел бы перед собой страшное жилище смерти. Стало быть, я сходил с ума, заболевал чем-то вроде "гробомании", и причину умопомешательства искать было недолго: стоило только вспомнить спиритический сеанс и слова Спинозы...
   "Я схожу с ума! - подумал я в ужасе, хватая себя за голову. - Боже мой! Что же делать?!"
   Голова моя трещала, ноги подкашивались... Дождь лил, как из ведра, ветер пронизывал насквозь, а на мне не было ни шубы, ни шапки. Ворочаться за ними в номер было невозможно, выше сил моих... Страх крепко сжимал меня в своих холодных объятиях. Волосы мои встали дыбом, с лица струился холодный пот, хотя я и верил, что то была галлюцинация.
   - Что было делать? - продолжал Панихидин. - Я сходил с ума и рисковал страшно простудиться. К счастью, я вспомнил, что недалеко от Мертвого переулка живет мой хороший приятель, недавно только кончивший врач, Погостов, бывший со мной в ту ночь на спиритическом сеансе. Я поспешил к нему... Тогда он еще не был женат на богатой купчихе и жил на пятом этаже дома статского советника Кладбищенского.
   У Погостова моим нервам суждено было претерпеть еще новую пытку. Взбираясь на пятый этаж, я услышал страшный шум. Наверху кто-то бежал, сильно стуча ногами и хлопая дверьми.
   - Ко мне! - услышал я раздирающий душу крик. - Ко мне! Дворник!
   И через мгновение навстречу мне сверху вниз по лестнице неслась темная фигура в шубе и помятом цилиндре...
   - Погостов! - воскликнул я, узнав друга моего Погостова. - Это вы? Что с вами?
   Поравнявшись со мной, Погостов остановился и судорожно схватил меня за руку. Он был бледен, тяжело дышал, дрожал. Глаза его беспорядочно блуждали, грудь вздымалась...
   - Это вы, Панихидин? - спросил он глухим голосом. - Но вы ли это? Вы бледны, словно выходец из могилы... Да полно, не галлюцинация ли вы?.. Боже мой... вы страшны...
   - Но что с вами? На вас лица нет!
   - Ох, дайте, голубчик, перевести дух... Я рад, что вас увидел, если это действительно вы, а не оптический обман. Проклятый спиритический сеанс... Он так расстроил мои нервы, что я, представьте, воротившись сейчас домой, увидел у себя в комнате... гроб!
   Я не верил своим ушам и попросил повторить.
   - Гроб, настоящий гроб! - сказал доктор, садясь в изнеможении на ступень. - Я не трус, но ведь и сам черт испугается, если после спиритического сеанса натолкнется в потемках на гроб!
   Путаясь и заикаясь, я рассказал доктору про гробы, виденные мною...
   Минуту глядели мы друг на друга, выпуча глаза и удивленно раскрыв рты. Потом же, чтобы убедиться, что мы не галлюцинируем, мы принялись щипать друг друга.
   - Нам обоим больно, - сказал доктор, - стало быть, сейчас мы не спим и видим друг друга не во сне. Стало быть, гробы, мой и оба ваши, - не оптический обман, а нечто существующее. Что же теперь, батенька, делать?
   Простояв битый час на холодной лестнице и теряясь в догадках и предположениях, мы страшно озябли и порешили отбросить малодушный страх и, разбудив коридорного, пойти с ним в комнату доктора. Так мы и сделали. Войдя в номер, зажгли свечу, и в самом деле увидели гроб, обитый белым глазетом, с золотой бахромой и кистями. Коридорный набожно перекрестился.
   - Теперь можно узнать, - сказал бледный доктор, дрожа всем телом, - пуст этот гроб или же... он обитаем?
   После долгой, понятной нерешимости доктор нагнулся и, стиснув от страха и ожидания зубы, сорвал с гроба крышку. Мы взглянули в гроб и...
   Гроб был пуст...
   Покойника в нем не было, но зато мы нашли в нем письмо такого содержания:
   "Милый Погостов! Ты знаешь, что дела моего тестя пришли в страшный упадок. Он залез в долги по горло. Завтра или послезавтра явятся описывать его имущество, и это окончательно погубит его семью и мою, погубит нашу честь, что для меня дороже всего. На вчерашнем семейном совете мы решили припрятать все ценное и дорогое. Так как все имущество моего тестя заключается в гробах (он, как тебе известно, гробовых дел мастер, лучший в городе), то мы порешили припрятать самые лучшие гробы. Я обращаюсь к тебе, как к другу, помоги мне, спаси наше состояние и нашу честь! В надежде, что ты поможешь нам сохранить наше имущество, посылаю тебе, голубчик, один гроб, который прошу спрятать у себя и хранить впредь до востребования. Без помощи знакомых и друзей мы погибнем. Надеюсь, что ты не откажешь мне, тем более, что гроб простоит у тебя не более недели. Всем, кого я считаю за наших истинных друзей, я послал по гробу и надеюсь на их великодушие и благородство.

Любящий тебя Иван Челюстин".

   После этого я месяца три лечился от расстройства нервов, друг же наш, зять гробовщика, спас и честь свою, и имущество, и уже содержит бюро погребальных процессий и торгует памятниками и надгробными плитами. Дела его идут неважно, и каждый вечер теперь, входя к себе, я все боюсь, что увижу около своей кровати белый мраморный памятник или катафалк.
  
  

Примечания

  
  

ЕЛКА

  
   Высокая, вечно зеленая елка судьбы увешана благами жизни... От низу до верху висят карьеры, счастливые случаи, подходящие партии, выигрыши, кукиши с маслом, щелчки по носу и проч. Вокруг елки толпятся взрослые дети. Судьба раздает им подарки...
   - Дети, кто из вас желает богатую купчиху? - спрашивает она, снимая с ветки краснощекую купчиху, от головы до пяток усыпанную жемчугом и бриллиантами... - Два дома на Плющихе, три железные лавки, одна портерная и двести тысяч деньгами! Кто хочет?
   - Мне! Мне! - протягиваются за купчихой сотни рук. - Мне купчиху!
   - Не толпитесь, дети, и не волнуйтесь... Все будете удовлетворены... Купчиху пусть возьмет себе молодой эскулап. Человек, посвятивший себя науке и записавшийся в благодетели человечества, не может обойтись без пары лошадей, хорошей мебели и проч. Бери, милый доктор! Не за что... Ну-с, теперь следующий сюрприз! Место на Чухломо-Пошехонской железной дороге! Десять тысяч жалованья, столько же наградных, работы три часа в месяц, квартира в тринадцать комнат и проч.... Кто хочет? Ты, Коля? Бери, милый! Далее... Место экономки у одинокого барона Шмаус! Ах, не рвите так, mesdames! Имейте терпение!.. Следующий! Молодая, хорошенькая девушка, дочь бедных, но благородных родителей! Приданого ни гроша, но зато натура честная, чувствующая, поэтическая! Кто хочет? (Пауза.) Никто?
   - Я бы взял, да кормить нечем! - слышится из угла голос поэта.
   - Так никто не хочет?
   - Пожалуй, давайте я возьму... Так и быть уж... - говорит маленький, подагрический старикашка, служащий в духовной консистории. - Пожалуй...
   - Носовой платок Зориной! Кто хочет?
   - Ах!.. Мне! Мне!.. Ах! Ногу отдавили! Мне!
   - Следующий сюрприз! Роскошная библиотека, содержащая в себе все сочинения Канта, Шопенгауэра, Гете, всех русских и иностранных авторов, массу старинных фолиантов и проч. ...Кто хочет?
   - Я-с! - говорит букинист Свинопасов. - Пажалте-с!
   Свинопасов берет библиотеку, отбирает себе "Оракул", "Сонник", "Письмовник", "Настольную книгу для холостяков"..., остальное же бросает на пол...
   - Следующий! Портрет Окрейца!
   Слышен громкий смех...
   - Давайте мне... - говорит содержатель музея Винклер. - Пригодится...
   - Далее! Роскошная рамка от премии "Нови" (пауза). Никто не хочет? В таком случае далее... Порванные сапоги!
   Сапоги достаются художнику... В конце концов елка обирается и публика расходится... Около елки остается один только сотрудник юмористических журналов...
   - Мне же что? - спрашивает он судьбу. - Все получили по подарку, а мне хоть бы что. Это свинство с твоей стороны!
   - Все разобрали, ничего не осталось... Остался, впрочем, один кукиш с маслом... Хочешь?
   - Не нужно... Мне и так уж надоели эти кукиши с маслом... Кассы некоторых московских редакций полнехоньки этого добра. Нет ли чего посущественнее?
   - Возьми эти рамки...
   - У меня они уже есть...
   - Вот уздечка, вожжи... Вот красный крест, если хочешь... Зубная боль... Ежовые рукавицы... Месяц тюрьмы за диффамации...
   - Все это у меня уже есть...
   - Оловянный солдатик, ежели хочешь... Карта Севера...
   Юморист машет рукой и уходит восвояси с надеждой на елку будущего года...
  
  

Примечания

  
  

НЕ В ДУХЕ

  
   Становой пристав Семен Ильич Прачкин ходил по своей комнате из угла в угол и старался заглушить в себе неприятное чувство. Вчера он заезжал по делу к воинскому начальнику, сел нечаянно играть в карты и проиграл восемь рублей. Сумма ничтожная, пустяшная, но бес жадности и корыстолюбия сидел в ухе станового и упрекал его в расточительности.
   - Восемь рублей - экая важность! - заглушал в себе Прачкин этого беса. - Люди и больше проигрывают, да ничего. И к тому же деньги дело наживное... Съездил раз на фабрику или в трактир Рылова, вот тебе и все восемь, даже еще больше!
   - "Зима... Крестьянин, торжествуя..." - монотонно зубрил в соседней комнате сын станового, Ваня. - "Крестьянин, торжествуя... обновляет путь..."
   - Да и отыграться можно... Что это там "торжествуя"?
   - "Крестьянин, торжествуя, обновляет путь... обновляет..."
   - "Торжествуя..." - продолжал размышлять Прачкин. - Влепить бы ему десяток горячих, так не очень бы торжествовал. Чем торжествовать, лучше бы подати исправно платил... Восемь рублей - экая важность! Не восемь тысяч, всегда отыграться можно...
   - "Его лошадка, снег почуя... снег почуя, плетется рысью как-нибудь..."
   - Еще бы она вскачь понеслась! Рысак какой нашелся, скажи на милость! Кляча - кляча и есть... Нерассудительный мужик рад спьяну лошадь гнать, а потом как угодит в прорубь или в овраг, тогда и возись с ним... Поскачи только мне, так я тебе такого скипидару пропишу, что лет пять не забудешь!.. И зачем это я с маленькой пошел? Пойди я с туза треф, не был бы я без двух...
   - "Бразды пушистые взрывая, летит кибитка удалая... бразды пушистые взрывая..."
   - "Взрывая... Бразды взрывая... бразды..." Скажет же этакую штуку! Позволяют же писать, прости господи! А все десятка, в сущности, наделала! Принесли же ее черти не вовремя!
   - "Вот бегает дворовый мальчик... дворовый мальчик, в салазки Жучку посадив... посадив..."
   - Стало быть, наелся, коли бегает да балуется... А у родителей нет того в уме, чтоб мальчишку за дело усадить. Чем собаку-то возить, лучше бы дрова колол или Священное писание читал... И собак тоже развели... ни пройти, ни проехать! Было бы мне после ужина не садиться... Поужинать бы, да и уехать...
   - "Ему и больно и смешно, а мать грозит... а мать грозит ему в окно..."
   - Грози, грози... Лень на двор выйти да наказать... Задрала бы ему шубенку да чик-чик! чик-чик! Это лучше, чем пальцем грозить... А то, гляди, выйдет из него пьяница... Кто это сочинил? - спросил громко Прачкин.
   - Пушкин, папаша.
   - Пушкин? Гм!.. Должно быть, чудак какой-нибудь. Пишут-пишут, а что пишут - и сами не понимают. Лишь бы написать!
   - Папаша, мужик муку привез! - крикнул Ваня.
   - Принять!
   Но и мука не развеселила Прачкина. Чем более он утешал себя, тем чувствительнее становилась для него потеря. Так было жалко восьми рублей, так жалко, точно он в самом деле проиграл восемь тысяч. Когда Ваня кончил урок и умолк, Прачкин стал у окна и, тоскуя, вперил свой печальный взор в снежные сугробы... Но вид сугробов только растеребил его сердечную рану. Он напомнил ему о вчерашней поездке к воинскому начальнику. Заиграла желчь, подкатило под душу... Потребность излить на чем-нибудь свое горе достигла степеней, не терпящих отлагательства. Он не вынес...
   - Ваня! - крикнул он. - Иди, я тебя высеку за то, что ты вчера стекло разбил!
  
  

Примечания

  
  

ПРЕДПИСАНИЕ

(ИЗ ЗАХОЛУСТНОЙ ЖИЗНИ)

  
   Ввиду наступления высокоторжественного праздника Рождества Христова и принимая во внимание, что в праздничные дни в приемной бывает большое стечение поздравителей, вменяю вам, милостивый государь, в обязанность строжайше наблюдать, чтобы поздравители, ожидая в приемной, не толпились, не курили табаку и не производили шума, каковой мог бы помешать надлежащему ходу порядка, а также чтобы они не рассыпали крупы, гороха, муки и прочих съестных припасов ни на лестнице, ни в приемной, а также вменяю вам в обязанность внушать поздравителям, по возможности вежливо и учтиво, чтобы имеющаяся при них живность имела мертвый вид, дабы свиниными, гусиными и прочими животными криками поздравители не нарушали надлежащей тишины и спокойствия. Нарушители же сего будут привлекаемы к строгой ответственности по установленному порядку.
   Коллежский советник и кавалер М. Пауков.

Секретарь Ехидов.

   С подлинным верно:

Человек без селезенки.

  
  

Примечания

  
  

СОН

(СВЯТОЧНЫЙ РАССКАЗ)

  
   Бывают погоды, когда зима, словно озлившись на человеческую немощь, призывает к себе на помощь суровую осень и работает с нею сообща. В беспросветном, туманном воздухе кружатся снег и дождь. Ветер, сырой, холодный, пронизывающий, с неистовой злобой стучит в окна и в кровли. Он воет в трубах и плачет в вентиляциях. В темном, как сажа, воздухе висит тоска... Природу мутит... Сыро, холодно и жутко...
   Точно такая погода была в ночь под Рождество тысяча восемьсот восемьдесят второго года, когда я еще не был в арестантских ротах, а служил оценщиком в ссудной кассе отставного штабс-капитана Тупаева.
   Было двенадцать часов. Кладовая, в которой я по воле хозяина имел свое ночное местопребывание и изображал из себя сторожевую собаку, слабо освещалась синим лампадным огоньком. Это была большая квадратная комната, заваленная узлами, сундуками, этажерками... На серых деревянных стенах, из щелей которых глядела растрепанная пакля, висели заячьи шубки, поддевки, ружья, картины, бра, гитара... Я, обязанный по ночам сторожить это добро, лежал на большом красном сундуке за витриной с драгоценными вещами и задумчиво глядел на лампадный огонек...
   Почему-то я чувствовал страх. Вещи, хранящиеся в кладовых ссудных касс, страшны... В ночную пору при тусклом свете лампадки они кажутся живыми... Теперь же, когда за окном роптал дождь, а в печи и над потолком жалобно выл ветер, мне казалось, что они издавали воющие звуки. Все они, прежде чем попасть сюда, должны были пройти через руки оценщика, то есть через мои, а потому я знал о каждой из них все... Знал, например, что за деньги, вырученные за эту гитару, куплены порошки от чахоточного кашля... Знал, что этим револьвером застрелился один пьяница; жена скрыла револьвер от полиции, заложила его у нас и купила гроб. Браслет, глядящий на меня из витрины, заложен человеком, укравшим его... Две кружевные сорочки, помеченные 178 N, заложены девушкой, которой нужен был рубль для входа в Salon, где она собиралась заработать... Короче говоря, на каждой вещи читал я безвыходное горе, болезнь, преступление, продажный разврат...
   В ночь под Рождество эти вещи были как-то особенно красноречивы.
   - Пусти нас домой!.. - плакали они, казалось мне, вместе с ветром. - Пусти!
   Но не одни вещи возбуждали во мне чувство страха. Когда я высовывал голову из-за витрины и бросал робкий взгляд на темное, вспотевшее окно, мне казалось, что в кладовую с улицы глядели человеческие лица.
   "Что за чушь! - бодрил я себя. - Какие глупые нежности!"
   Дело в том, что человека, наделенного от природы нервами оценщика, в ночь под Рождество мучила совесть - событие невероятное и даже фантастическое. Совесть в ссудных кассах имеется только под закладом. Здесь она понимается, как предмет продажи и купли, других же функций за ней не признается... Удивительно, откуда она могла у меня взяться? Я ворочался с боку на бок на своем жестком сундуке и, щуря глаза от мелькавшей лампадки, всеми силами старался заглушить в себе новое, непрошеное чувство. Но старания мои оставались тщетны...
   Конечно, тут отчасти было виновато физическое и нравственное утомление после тяжкого, целодневного труда. В канун Рождества бедняки ломились в ссудную кассу толпами. В большой праздник и вдобавок еще в злую погоду бедность не порок, но страшное несчастье! В это время утопающий бедняк ищет в ссудной кассе соломинку и получает вместо нее камень... За весь сочельник у нас перебывало столько народу, что три четверти закладов, за неимением места в кладовой, мы принуждены были снести в сарай. От раннего утра до позднего вечера, не переставая ни на минуту, я торговался с оборвышами, выжимал из них гроши и копейки, глядел слезы, выслушивал напрасные мольбы... К концу дня я еле стоял на ногах: изнемогли душа и тело. Heмудрено, что я теперь не спал, ворочался сбоку набок и чувствовал себя жутко...
   Кто-то осторожно постучался в мою дверь... Вслед за стуком я услышал голос хозяина:
   - Вы спите, Петр Демьяныч?
   - Нет еще, а что?
   - Я, знаете ли, думаю, не отворить ли нам завтра рано утречком дверь? Праздник большой, а погода злющая. Беднота нахлынет, как муха на мед. Так вы уж завтра не идите к обедне, а посидите в кассе... Спокойной ночи!
   "Мне оттого так жутко, - решил я по уходе хозяина, - что лампадка мелькает... Надо ее потушить..."
   Я встал с постели и пошел к углу, где висела лампадка. Синий огонек, слабо вспыхивая и мелькая, видимо боролся со смертью. Каждое мельканье на мгновение освещало образ, стены, узлы, темное окно... А в окне две бледные физиономии, припав к стеклам, глядели в кладовую.
   "Никого там нет... - рассудил я. - Это мне представляется".
   И когда я, потушив лампадку, пробирался ощупью к своей постели, произошел маленький казус, имевший немалое влияние на мое дальнейшее настроение... Над моей головой вдруг, неожиданно раздался громкий, неистово визжащий треск, продолжавшийся не долее секунды. Что-то треснуло и, словно почувствовав страшную боль, громко взвизгнуло.
   То лопнула на гитаре квинта, я же, охваченный паническим страхом, заткнул уши и, как сумасшедший, спотыкаясь о сундуки и узлы, побежал к постели... Я уткнул голову под подушку и, еле дыша, замирая от страха, стал прислушиваться.
   - Отпусти нас! - выл ветер вместе с вещами. - Ради праздника отпусти! Ведь ты сам бедняк, понимаешь! Сам испытал голод и холод! Отпусти!
   Да, я сам был бедняк и знал, что значит голод и холод. Бедность толкнула меня на это проклятое место оценщика, бедность заставила меня ради куска хлеба презирать горе и слезы. Если бы не бедность, разве у меня хватило бы храбрости оценивать в гроши то, что стоит здоровья, тепла, праздничных радостей? За что же винит меня ветер, за что терзает меня моя совесть?
   Но как ни билось мое сердце, как ни терзали меня страх и угрызения совести, утомление взяло свое. Я уснул. Сон был чуткий... Я слышал, как ко мне еще раз стучался хозяин, как ударили к заутрене... Я слышал, как выл ветер и стучал по кровле дождь. Глаза мои были закрыты, но я видел вещи, витрину, темное окно, образ. Вещи толпились вокруг меня и, мигая, просили отпустить их домой. На гитаре с визгом одна за другой лопались струны, лопались без конца... В окно глядели нищие, старухи, проститутки, ожидая, пока я отопру ссуду и возвращу им их вещи.
   Слышал я сквозь сон, как что-то заскребло, как мышь. Скребло долго, монотонно. Я заворочался и съежился, потому что на меня сильно подуло холодом и сыростью. Натягивая на себя одеяло, я слышал шорох и человеческий шепот.
   "Какой нехороший сон! - думал я. - Как жутко! Проснуться бы".
   Что-то стеклянное упало и разбилось. За витриной мелькнул огонек, и на потолке заиграл свет.
   - Не стучи! - послышался шепот. - Разбудишь того Ирода... Сними сапоги!
   Кто-то подошел к витрине, взглянул на меня и потрогал висячий замочек. Это был бородатый старик с бледной, испитой физиономией, в порванном солдатском сюртучишке и в опорках. К нему подошел высокий худой парень с ужасно длинными руками, в рубахе навыпуск и в короткой, рваной жакетке. Оба они что-то пошептали и завозились около витрины.
   "Грабят!" - мелькнуло у меня в голове.
   Хотя я спал, но помнил, что под моей подушкой всегда лежал револьвер. Я тихо нащупал его и сжал в руке. В витрине звякнуло стекло.
   - Тише, разбудишь. Тогда уколошматить придется.
   Далее мне снилось, что я вскрикнул грудным, диким голосом и, испугавшись своего голоса, вскочил. Старик и молодой парень, растопырив руки, набросились на меня, но, увидев револьвер, попятились назад. Помнится, что через минуту они стояли передо мной бледные и, слезливо мигая глазами, умоляли меня отпустить их. В поломанное окно с силою ломил ветер и играл пламенем свечки, которую зажгли воры.
   - Ваше благородие! - заговорил кто-то под окном плачущим голосом. - Благодетели вы наши! Милостивцы!
   Я взглянул на окно и увидел старушечью физиономию, бледную, исхудалую, вымокшую на дожде.
   - Не трожь их! Отпусти! - плакала она, глядя на меня умоляющими глазами. - Бедность ведь!
   - Бедность! - подтвердил старик.
   - Бедность! - пропел ветер.
   У меня сжалось от боли сердце, и я, чтобы проснуться, защипал себя... Но вместо того, чтобы проснуться, я стоял у витрины, вынимал из нее вещи и судорожно пихал их в карманы старика и парня.
   - Берите, скорей! - задыхался я. - Завтра праздник, а вы нищие! Берите!
   Набив нищенские карманы, я завязал остальные драгоценности в узел и швырнул их старухе. Подал я в окно старухе шубу, узел с черной парой, кружевные сорочки и кстати уж и гитару. Бывают же такие странные сны! Засим, помню, затрещала дверь. Точно из земли выросши, предстали предо мной хозяин, околоточный, городовые. Хозяин стоит около меня, а я словно не вижу и продолжаю вязать узлы.
   - Что ты, негодяй, делаешь?
   - Завтра праздник, - отвечаю я. - Надо им есть.
   Тут занавес опускается, вновь поднимается, и я вижу новые декорации. Я уже не в кладовой, а где-то в другом месте. Около меня ходит городовой, ставит мне на ночь кружку воды и бормочет: "Ишь ты! Ишь ты! Что под праздник задумал!" Когда я проснулся, было уже светло. Дождь уже не стучал в окно, ветер не выл. На стене весело играло праздничное солнышко. Первый, кто поздравил меня с праздником, был старший городовой.
   - И с новосельем... - добавил он.
   Через месяц меня судили. За что? Я уверял судей, что то был сон, что несправедливо судить человека за кошмар. Судите сами, мог ли я отдать ни с того ни с сего чужие вещи ворам и негодяям? Да и где это видано, чтоб отдавать вещи, не получив выкупа? Но суд принял сон за действительность и осудил меня. В арестантских ротах, как видите. Не можете ли вы, ваше благородие, замолвить за меня где-нибудь словечко? Ей-богу, не виноват.
  
  

Примечания

  
  

ПРАЗДНИЧНАЯ ПОВИННОСТЬ

  

... лукавых простаков,

Старух зловещих, стариков,

Дряхлеющих над выдумками, вздором.

Грибоедов.

   Был новогодний полдень. Вдова бывшего черногубского вице-губернатора Лягавого-Грызлова, Людмила Семеновна, маленькая шестидесятилетняя старушка, сидела у себя в гостиной и принимала визитеров. Судя по количеству закусок и питий, приготовленных в зале, число визитеров ожидалось громадное, но пока явился поздравить с Новым годом только один - старший советник губернского правления Окуркин, дряхлый человечек с лицом желто-лимонного цвета и с кривым ртом. Он сидел в углу около бочонка с олеандром и, осторожно нюхая табак, рассказывал "благодетельнице" городские новости.
   - Вчера, матушка, с каланчи чуть было не свалился пьяный солдат, - рассказывал он. - Перевесился, знаете ли, через перилу, а перила - хрусь! Хрустнула, знаете ли... К счастию, в ту пору жена ему на каланчу обед принесла и за фалду удержала. Коли б не жена, свалился бы, шельмец... Ну-с... А третьего дня, матушка, ваше превосходительство, у контролера банка Перцева сборище было... Все чиноши собрались и насчет сегодняшних визитов рассуждали. В один голос порешили, шуты этакие, не делать сегодня визитов.
   - Ну, уж это ты, батюшка, завираешься, - усмехнулась старуха. - Как же это без визитов обойтись?
   - Ей-богу-с, ваше превосходительство. Удивительно, но верно... Согласились все заместо визитов собраться сегодня в клубе, поздравить друг дружку и взнести по рублю в пользу бедных.
   - Не понимаю... - пожала плечами хозяйка. - Диковинное что-то рассказываешь...
   - Так, матушка, теперь во многих городах делается. Не ходят с поздравлениями. Дадут по рублю и шабаш! Хе-хе-хе. Не нужно ни ездить, ни поздравлять, не нужно на извозчика тратиться... Сходил в клуб и сиди себе дома.
   - Оно и лучше, - вздохнула старуха. - Пусть не ездиют. Нам же покойнее...
   Окуркин испустил громкий, трескучий вздох, покачал головой и продолжал:
   - За предрассудок почитают... Лень старшего почтить, с праздником его поздравить, вот и предрассудок. Нынче ведь старших за людей не считают... Не то, что прежде было.
   - Что ж? - вздохнула еще раз хозяйка. - Пусть не ездиют! Не хотят - и не нужно.
   - Прежде, матушка, когда либерализмы этой не было, визиты не считались за предрассудок. Ездили с визитами не то что с принуждением, а с чувством, с удовольствием... Бывало, исходишь все дома, остановишься на тротуаре и думаешь: "Кого бы это еще почтить?" Любили мы, матушка, старших... Страсть как любили! Помню, покойник Пантелей Степаныч, дай бог ему царство небесное, любил, чтоб мы почтительны были... Храни бог, бывало, ежели кто визита не сделает - скрежет зубовный! В одни святки, помню, болен я был тифом! И что ж вы думаете, матушка? Встал с постели, собрал силы свои расслабленные и пошел к Пантелею Степанычу... Прихожу. От меня так и пышет, так и пышет! Хочу сказать "с новым годом", а у меня выходит "флюст бей козырем!" Хе-хе... Бред-с... А то, помню, у Змеищева оспа была. Доктора, конечно, запретили ходить к нему, а нам начхать на докторов: пошли к нему и поздравили. Не считали за предрассудок. Я выпью, матушка, ваше превосходительство...
   - Выпей, выпей... Все одно никто не придет, некому пить... Чай, твои-то правленские придут.
   Окуркин безнадежно махнул рукой и покривил рот в презрительную усмешку.
   - Хамы... Все одним миром мазаны.
   - То есть как же это, Ефим Ефимыч? - удивилась старуха. - И Верхушкин, стало быть, не придет?
   - Не придет... В клубе-с...
   - Ведь я же ему, разбойнику этакому, крестной матерью прихожусь! Я его к месту пристроила!
   - Не чувствует-с... Вчера к Перцеву первым явился.
   - Ну те так и быть уж... Забыли старуху и пусть их, а твоим правленским грех. А Ванька Трухин? Неужто и он не придет?
   Окуркин безнадежно махнул рукой.
   - И Подсилкин? Тоже? Ведь я же его, подлеца этакого, из грязи за уши вытянула! А Прорехин?
   Старуха назвала еще десяток имен, и всякое имя вызывало на губах Окуркина горькую улыбку.
   - Все, матушка! не чувствуют!
   - Спасибо... - вздохнула Лягавая-Грызлова, нервно заходив по гостиной. - Спасибо... Ежели им опротивела благодетельница... старуха... ежели я такая скверная, противная, то пусть...
   Старуха опустилась в кресло. Морщинистые глазки ее замигали.
   - Я вижу, что я уже больше не нужна им. И не надо... Уйди и ты, Ефим Ефимыч... Я не держу. Все уходите.
   Хозяйка прижала к лицу платок и захныкала. Окуркин поглядел на нее, испуганно почесал затылок и робко подошел к ней...
   - Матушка... - сказал он плачущим голосом. - Ваше превосходительство! Благодетельница!
   - Уйди и ты... Ступай... Все ступайте...
   - Матушка, ангельчик мой... Не плачьте-с... Голубушка! Я пошутил... Ей-богу, пошутил! Наплюйте мне в лицо, старой морде, если я не шутил... Все придут-с! Матушка!
   Окуркин стал перед старухой на колени, взял ее жилистую руку и ударил ею себя по лысине.
   - Бейте, матушка, ангел мой! Не шути, образина! Не шути! По щеке! по щеке! Так тебе, брехуну окаянному!
   - Нет, не шутил ты, Ефим Ефимыч! Чувствует мое сердце!
   - Разразись... тресни подо мной земля! Чтоб мне дня не прожить, ежели... Вот увидите-с! А пока прощайте, матушка... Не достоин за свои злые шутки продолжать ласку вашу. Скроюсь... Уйду, а вы воображайте, что прогнали меня, махамета зловредного. Ручечку... поцелую...
   Окуркин поцеловал взасос старухину руку и быстро вышел...
   Через пять минут он был около клуба. Чиновники уже поздравили друг друга, взнесли по рублю и выходили из клуба.
   - Стойте! Вы! - замахал им руками Окуркин. - Что это вы вздумали, умники? Отчего не идете к Людмиле Семеновне?
   - Нешто вы не знаете? Визитов мы нынче не делаем!..
   - Знаю, знаю... Мерси вас... Ну вот что, цивилизованные... Ежели сейчас не пойдете к ведьме, то горе вам... Ревма ревет! Такое на вас молит, что и татарину не пожелаю.
   Чиновники переглянулись и почесали затылки...
   - Гм... Да ведь ежели к ней идти, так придется идти ко всем...
   - Что ж делать, миленькие? И ко всем сходите... Не отвалятся ноги... Впрочем, по мне как знаете, хоть и не ходите... Только вам же хуже будет!
   - Черт знает что! Ведь мы уж и по рублю заплатили! - простонал Яшкин, учитель уездного училища...
   - Рубль... А место еще не потерял?
   Чиновники еще раз почесались и, ропща, направились к дому Лягавой-Грызловой.
  
  

Примечания

  
  

ДЕЛО О 1884 ГОДЕ

(ОТ НАШЕГО КОРРЕСПОНДЕНТА)

  
   Сегодня уже шестой день, как в N-ской судебной палате слушается дело о не имеющем чина 1884-м годе, обвиняемом в преступлениях по должности. Суд заметно утомлен. Подсудимый плачет и то и дело шепчется со своим защитником. Сегодняшний день начался осмотром вещественных доказательств... Когда, по требованию прокурора, в суде читался "Гражданин" и показывался нумер "Луча" с портретом Окрейца, публика была выведена из залы заседания, дабы упомянутые предметы не могли произвести соблазна... За сим начались прения сторон.
   - Прошу, ваше-ство, - окончил свою речь защитник, - занести в протокол, что во все время моей речи г. прокурор кашлял, сморкался и стучал графином...
   Председатель. Подсудимый, ваше последнее слово!
   Подсудимый (плачет). Пожалуй, скажу что-нибудь, хоть и бесполезно, коли заранее порешили меня упечь. Меня обвиняют, во-первых, в бездействии - в том, что я ничего не делал, что при мне ни насколько не поднялось экономическое положение, не повысился курс, засела в тине промышленность и проч. ...Не я виноват в этом... Вспомните, что я застал, когда был назначен на новогоднее место... (Рассказывает, что он застал.)
   Председатель. Это дела не касается! Извольте говорить по существу!
   Подсудимый (испугавшись). Слушаю, ваше-ство! Г-н прокурор обвиняет меня в том, что время мое растрачено на пустяки, на переливание из пустого в порожнее... Правда, в бытность мою на земле не было сделано ничего путного. Выпускали ярлыки нового образца для бутылок, клали латки на лохмотья, заставляли дураков богу молиться, а они лбы разбивали...
   Председатель. Подсудимый, если вы будете касаться личностей, то я вас лишу слова.
   Подсудимый. О чем же мне говорить? (Задумывается.) Хорошо, перейду к печати... Говорят, что все журналы были пусты, бессодержательны, что в печати преобладал кукиш в кармане, что таланты словно в воду канули... Что же я мог поделать, если...
   Председатель. Г-н судебный пристав! Вывести подсудимого из залы!
   По выводе обвиняемого из залы заседания, присяжным был вручен вопросный лист.
   Суд приговорил: не имеющего чина 1884 года, лишив всех прав состояния, сослать в Лету на поселение навсегда.
  
  

Примечания

  
  

МАСЛЕНИЧНЫЕ ПРАВИЛА ДИСЦИПЛИНЫ

  
   ¿. Масленица получила свое название от русского слова "масло", которое в изобилии употребляется во время блинов, как чухонское, и после блинов, как oleum ricini. {касторовое масло (лат.)}
   ¿. По мнению Гатцука, Суворина и других календаристов, она начинается 28-го января и кончается 3-го февраля. Замоскворецкие же пупсики и железнодорожные бонзы начинают ее 1-го января и кончают 31-го декабря.
   ¿. Перед масленицей сходи к мастеру и полуди свой желудок.
   ¿. Всю неделю помни, что ты невменяем и родства не помнящий, а посему остерегай себя от совершения великих дел, дабы не впасть в великие ошибки. Истребляй блины, интригуй вдову Попову, сокрушай Ланина, сбивай с окружающих тебя предметов зеленых чертиков, но не выбирай городских голов, не женись, не строй железных дорог, не пиши книг нравственного содержания и прочее.
   ¿. Тратясь на муку, водку и зернистую икру, не забывай, что тебе предстоит еще ведаться с аптекарской таксой.
   ¿. Если тебе ведением или неведением друзья твои или враги наставят фонарь, то не ходи в городскую управу и не предлагай там услуг в качестве уличного фонаря, а ложись спать и проспись.
   ¿. Не все коту масленица, придет и великий пост. Если ты кот, то имей это в виду.
  
  

Примечания

  
  

КАПИТАНСКИЙ МУНДИР

  
   Восходящее солнце хмурилось на уездный город, петухи еще только потягивались, а между тем в кабаке дяди Рылкина уже были посетители. Их было трое: портной Меркулов, городовой Жратва и казначейский рассыльный Смехунов. Все трое были выпивши.
   - Не говори! И не говори! - рассуждал Меркулов, держа городового за пуговицу. - Чин гражданского ведомства, ежели взять которого повыше, в портняжном смысле завсегда утрет нос генералу. Взять таперича хотя камергера... Что это за человек? Какого звания? А ты считай... Четыре аршина сукна наилучшего фабрики Прюнделя с сыновьями, пуговки, золотой воротник, штаны белые с золотым лампасом, все груди в золоте, на вороте, на рукавах и на клапанах блеск! Таперича ежели шить на господ гофмейстеров, шталмейстеров, церемониймейстеров и прочих министерий... Ты как понимаешь? Помню это, шили мы на гофмейстера графа Андрея Семеныча Вонляревского. Мундир - не подходи! Берешься за него руками, а в жилках пульса - цик! цик! Настоящие господа ежели шьют, то не смей их беспокоить. Снял мерку и шей, а ходить примеривать да прифасониваться никак невозможно. Ежели ты стоющий портной, то сразу по мерке сделай... С колокольни спрыгни, в сапоги попади - во как! А около нас был, братец ты мой, как теперь помню, жандармский корпус... Хозяин наш Осип Яклич и выбирал из жандармов, которые подходящие, чтоб заказчику под корпус подходили, для примерки. Ну-с, это самое... выбрали мы, братец ты мой, для графского мундира одного подходящего жандармика. Позвали... Надевай, харя, и чувствуй!.. Потеха! Надел он, это самое, мундир таперя, поглядел на груди - и что ж! Обомлел, знаешь, затрепетал, без чувств...
   - А на исправников шили? - осведомился Смехунов.
   - Эко-ся, важная птица! В Петербурге исправников этих, как собак нерезаных... Тут перед ними шапку ломают, а там - "посторонись, чево прешь!" Шили мы на господ военных да на особ первых четырех классов. Особа особе рознь... Ежели ты, положим, пятого класса, то ты - пустяки... Приходи через неделю и все готово - потому, окромя воротника и нарукавников, ничего... А ежели который четвертого класса, или третьего, или, положим, второго, тут уж хозяин всем в зубы, и беги в жандармский корпус. Шили мы раз, братец ты мой, на персидского консула. Нашили мы ему на грудях и на спине золотых кренделей на полторы тыщи. Думали, что не отдаст; ан нет, заплатил... В Петербурге даже и в татарах благородство есть.
   Долго рассказывал Меркулов. В девятом часу он, под влиянием воспоминаний, заплакал и стал горько жаловаться на судьбу, загнавшую его в городишко, наполненный одними только купцами и мещанами. Городовой отвел уже двоих в полицию, рассыльный уходил два раза на почту и в казначейство и опять приходил, а он все жаловался. В полдень он стоял перед дьячком, бил себя кулаком по груди и роптал:
   - Не желаю я на хамов шить! Не согласен! В Петербурге я самолично на барона Шпуцеля и на господ офицеров шил! Отойди от меня, длиннополая кутья, чтоб я тебя не видел своими глазами! Отойди!
   - Возмечтали вы о себе высоко, Трифон Пантелеич, - убеждал портного дьячок. - Хоть вы и артист в своем цехе, но бога и религию не должны забывать. Арий возмечтал, вроде как вы, и помер поносной смертью. Ой, помрете и вы!
   - И помру! Пущай лучше помру, чем зипуны шить!
   - Мой анафема здесь? - послышался вдруг за дверью бабий голос, и в кабак вошла жена Меркулова Аксинья, пожилая баба с подсученными рукавами и перетянутым животом. - Где он, идол? - окинула она негодующим взором посетителей. - Иди домой, чтоб тебя разорвало, там тебя какой-то офицер спрашивает!
   - Какой офицер? - удивился Меркулов.
   - А шут его знает! Сказывает, заказать пришел.
   Меркулов почесал всей пятерней свой большой нос, что он делал всякий раз, когда хотел выразить крайнее изумление, и пробормотал:
   - Белены баба объелась... Пятнадцать годов не видал лица благородного и вдруг нынче, в постный день - офицер с заказом! Гм!.. Пойти поглядеть...
   Меркулов вышел из кабака и, спотыкаясь, побрел домой... Жена не обманула его. У порога своей избы он увидел капитана Урчаева, делопроизводителя местного воинского начальника.
   - Ты где это шатаешься? - встретил его капитан. - Целый час жду... Можешь мне мундир сшить?
   - Ваше благор... Господи! - забормотал Меркулов, захлебываясь и срывая со своей головы шапку вместе с клочком волос. - Ваше благородие! Да нешто впервой мне это самое? Ах, господи! на барона Шпуцеля шил... Эдуарда Карлыча... Господин подпоручик Зембулатов до сей поры мне десять рублей должен. Ах! Жена, да дай же его благородию стульчик, побей меня бог... Прикажете мерочку снять или дозволите шить на глазомер?
   - Ну-с... Твое сукно и чтоб через неделю было готово... Сколько возьмешь?
   - Помилуйте, ваше благородие... Что вы-с, - усмехнулся Меркулов. - Я не купец какой-нибудь. Мы ведь понимаем, как с господами... Когда на консула персидского шили, и то без слов...
   Снявши с капитана мерку и проводив его, Меркулов целый час стоял посреди избы и с отупением глядел на жену. Ему не верилось...
   - Ведь этакая, скажи на милость, оказия! - проворчал он наконец. - Где же я денег возьму на сукно? Аксинья, дай-ка, братец ты мой, мне в кредит те деньги, что за корову выручили!
   Аксинья показала ему кукиш и плюнула. Немного погодя она работала кочергой, била на мужниной голове горшки, таскала его за бороду, выбегала на улицу и кричала: "Ратуйте, кто в бога верует! Убил!..", но ни к чему не привели эти протесты. На другое утро она лежала в постели и прятала от подмастерий свои синя

Другие авторы
  • Богданович Ангел Иванович
  • Гарин-Михайловский Николай Георгиевич
  • Гладков А.
  • Волынский Аким Львович
  • Вахтангов Евгений Багратионович
  • Ряховский Василий Дмитриевич
  • Кольцов Алексей Васильевич
  • Виноградов Сергей Арсеньевич
  • Кузьмин Борис Аркадьевич
  • Чуевский Василий П.
  • Другие произведения
  • Парнок София Яковлевна - Стихотворения, не вошедшие в сборники (1925—1927)
  • Болотов Андрей Тимофеевич - Автобиография
  • Соколов Николай Афанасьевич - Лови 200.000!
  • Волынский Аким Львович - Антон Павлович Чехов
  • Федоров Николай Федорович - Шляхтич-философ
  • Короленко Владимир Галактионович - Основные даты жизни и творчества В. Г. Короленко
  • Малеин Александр Иустинович - Латинский церковный язык
  • Телешов Николай Дмитриевич - Леонид Андреев
  • Шекспир Вильям - Вольное подражание Монологу Трагедии Гамлета, сочиненной Г. Шекспером
  • Достоевский Федор Михайлович - Ю. Селезнев. Достоевский
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (21.11.2012)
    Просмотров: 498 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа